Часть 3.

просто пребывание или определенная деятельность в определенной области. Обычно вступление индивида в сообщество такого рода предопределено его рождением и воспитанием. Такого рода сообщества характеризуют­ся, во-первых, тем, что в отличие от «целевого союза» добровольное вступление заменено в них зачислением на основании чисто объективных данных независимо от же­лания зачисляемых лиц; во-вторых, тем, что в отличие от сообществ, основанных на согласии, преднамеренно отказывающихся от рационального порядка, следова­тельно, в этом отношении аморфных образований, здесь одним из определяющих поведение факторов служит наличие рациональных установлений и аппарата при­нуждения. Такие сообщества мы будем называть «инсти­тутами». Не каждое сообщество, к участию в котором индивид предопределен рождением и воспитанием, яв­ляется «институтом»; таковым не является, например, языковое или семейное сообщество, поскольку оба они лишены рациональных установлений. Однако им, безус­ловно, является та структура политического сообщества, которую мы называем «государством», или та структура религиозного сообщества, которую в строгом техниче­ском смысле принято определять как «церковь».

Подобно тому как общественное действие, ориентиро­ванное на рациональную договоренность, относится к поведению, основанному на согласии, институт с его рациональными установлениями относится к «союзу». Действиями в рамках союза мы считаем действия, ориен­тированные не на установления, а на согласие; следова­тельно, поведение, основанное на согласии, характери­зуется: 1) тем, что зачисление индивида в число участни­ков происходит по общему согласию без предпринятых каких-либо целерационально направленных действий с его стороны; 2) тем, что, несмотря на отсутствие спе­циально созданных для этой цели постановлений, опре­деленные лица (обладающие властью) устанавливают по общему согласию действенный порядок поведения для лиц, зачисленных по общему согласию в члены союза; 3) тем, что упомянутые носители власти в рамках союза сами или через посредство других лиц готовы в случае необходимости осуществить физическое или психическое принуждение любого типа по отношению к членам, не подчиняющимся сообща принятому порядку. При этом речь идет, конечно, как при любом «согласии», об усред-

[537]

ненно однозначно понятом содержании и меняющихся усредненных шансах эмпирической значимости. К «сою­зам» достаточно чистого типа относятся: исконное «се­мейное сообщество», где власть принадлежит главе семьи, не имеющее рационально установленного порядка патримониальное политическое образование, во главе ко­торого стоит «правитель», а также община, состоящая из «пророка» и его учеников, где власть принадлежит пророку, и основанная только на согласии религиозная «община», где власть принадлежит наследственному иерарху. В принципе здесь нет каких-либо специфичес­ких особенностей по сравнению с действиями, основанны­ми на согласии, в других социальных образованиях такого типа, и вся их казуистика распространяется и на союз. В современной цивилизации почти вся деятельность союзов хотя бы отчасти так или иначе упорядочена посредством рациональных установлений: отношения внутри «семейного сообщества», в частности, гетероном­но регулируются «семейным правом», установленным го­сударством. Переход к «институту», следовательно, не­достаточно определен, тем более что институтов чистого типа очень немного. Чем многообразнее конституирую­щая их институциональная деятельность, тем чаще они в своей совокупности не упорядочены целерационально посредством формальных установлений. Те установления, например, которые регулируют общественные действия политических институтов — мы считаем ad hoc, что они совершенно целерациональны, — и именуются «закона­ми», как правило, отражают лишь фрагментарные отно­шения, к рациональному упорядочению которых стре­мятся какие-либо группы, интересов. Следовательно, действия на основе согласия, фактически конституирую­щие определенное образование, обычно не только выхо­дят за рамки своих общественных действий, ориентиро­ванных на целерациональные установления, что свойст­венно большинству целевых союзов, но и предшествуют этим действиям. «Институциональные действия» — ра­ционально упорядоченная часть «союзных действий», институт — частично рационально упорядоченный союз. Другими словами, в социологическом отношении переход очень мобилен. Правда, институт представляет собой совершенно рациональное «новообразование», однако возник он все-таки не в «сфере, полностью лишенной союзов»; напротив, уже сложившаяся ранее деятельность

[538]

внутри союза или регулируемая союзом теперь подчи­няется — например, в результате «аннексии» или объеди­нения прежних союзов в новый институт — посредством серии направленных на этот акт установлений либо со­вершенно новым порядкам в рамках соотнесенной с союзом или регулируемой им деятельности, или тому и другому: либо предпринимается замена союза, с которым теперь должна координироваться деятельность его чле­нов, чьи установления будут теперь для них значимы; либо заменяется только состав органов института, и в частности его аппарата принуждения.

Возникновение новых установлений института любого рода, будь то вследствие образования нового института или в процессе повседневной деятельности, лишь чрез­вычайно редко происходит на основе автономной «дого­воренности» всех участников будущих действий, от кото­рых ждут лояльности в предполагаемом усредненном смысле по отношению к этим установлениям. Обычно происходит «насильственное их внедрение»: определен­ные лица прокламируют некие установления в качестве обязательных для координированной с союзом или регу­лируемой им деятельности, и лица, связанные с инсти­тутом (или подчиненные ему), в той или иной степени по­коряются этому, что находит свое выражение в более или менее лояльной, однозначной по своему смыслу ориента­ции их действий на упомянутые установления. В резуль­тате установленный в институте порядок становится эмпирически значимым в качестве действующего на основе «согласия». И в данном случае надо избегать отождествления с «пребыванием в согласии» или со своего рода «молчаливой договоренностью». Здесь также имеется в виду усредненный шанс того, что те, кого (в среднем) «считают» объектом насильственно введенных установлений, действительно — из страха, религиозных убеждений, пиетета к властителю, чисто целерациональ­ных или любых других мотивов (причина здесь роли не играет) — будут считать эти установления практически «значимыми» для своего поведения и, следовательно, ориентировать (в среднем) свои действия на их смысл. Насильственное введение определенного порядка может быть осуществлено «органами института» посредством их специфических функций, которые силою согласия признаны эмпирически значимыми и основаны на уста­новлениях (автономное насильственное введение поряд-

[539]

ка); таковы, например, законы полностью или частично автономного вовне института (например, «государства»). Это введение нового порядка может быть и «гетероном­ным», идти извне, то есть навязываться прихожанам церкви, членам общины или иного союза, близкого по типу к институту, каким-либо другим, например полити­ческим, союзом, причем участники гетерономно упоря­доченного сообщества подчиняются в своих общностных действиях новому порядку.

Преобладающая часть всех установлений как инсти­тутов, так и союзов возникла не на основе договореннос­ти, а в результате насильственных действий, то есть лю­ди и группы людей, способные по какой-либо причине фактически влиять на общностные действия членов ин­ститута или союза, направляют его в нужную им сторо­ну, основываясь на «ожидании согласия». Реальная власть, предписывающая определенные действия, может в свою очередь эмпирически «считаться» принадлежа­щей в силу общего согласия каким-либо индивидам, ко­торым она доверена вследствие каких-то их личных ка­честв, определенных признаков или в результате того, что они избраны в соответствии с правилами (например, на выборах). В таком случае эти эмпирически значи­мые — поскольку в среднем фактически в достаточной степени определяющие действия участников «согла­сия» — претензии и представления «значимой» власти, насильственно внедряющей новый порядок, можно на­зывать «устройством» данного института. Оно находит свое выражение в самой различной степени в рацио­нально сформулированных установлениях. Часто именно наиболее важные практические вопросы оказываются не затронутыми ими, причем в ряде случаев преднаме­ренно (почему—мы здесь не будем рассматривать). Поэтому установления, касающиеся эмпирически значи­мой власти, которая предписывает определенное пове­дение и в конечном итоге основана на «согласии» участ­ников союза, всегда дают неполное представление о ней. Ведь фактически главное содержание «согласия», кото­рое отражено в действительно эмпирически значимом «устройстве», сводится к оценке того, по отношению к каким людям, в какой степени и в каких отношениях есть шанс, что они в среднем практически подчинятся тем, кто, по принятому толкованию, является участни­ком аппарата принуждения. Создатели целерациональ-

[540]

ных устройств могут, опираясь на них, связать насиль­ственно введенный порядок с одобрением большинства членов или большинства лиц, обладающих определен­ными признаками или избранных в соответствии с пра­вилами. Само собой разумеется, что и это остается «на­силием» по отношению к меньшинству, о чем свидетель­ствует весьма распространенное у нас в средние века — а в России в виде «мира» сохранившееся до начала нашего времени — представление, согласно которому «значимое» установление, по существу, должно (несмот­ря на то, что официально принцип большинства голо­сов уже вошел в действие) основываться на согласии всех тех, для кого оно обязательно.

фактическая власть такого рода покоится на специ­фическом, все время меняющемся по силе и характеру влиянии «господствующих» конкретных людей (проро­ков, королей, патримониальных властителей, отцов се­мейства, старейшин или других авторитетных лиц, чи­новников, партийных и прочих «вождей» самого различ­ного характера, что социологически очень важно) на деятельность других членов союза. Влияние такого рода в свою очередь основывается на различных по своему характеру мотивах, в том числе также и на возможнос­ти применить меры физического или психического при­нуждения. Однако и здесь следует исходить из того, что основанные на согласии действия в том случае, если они ориентированы только на ожидания (в частности, «страха» повинующихся), составляют лишь относитель­но лабильный пограничный случай. Шанс на то, что су­ществует эмпирическая значимость согласия, и здесь будет — при прочих равных условиях — тем более ве­роятным, чем в большей степени можно в среднем рас­считывать на то, что повинующиеся повинуются по той причине, что они и субъективно рассматривают свои отношения к господствующему над ними индивиду как нечто для них обязательное. До той поры, пока дело обстоит в среднем или приблизительно таким образом, «господство» покоится на согласии, признающем его «легитимность». Господство как важнейшая основа едва ли не всей деятельности союзов, к проблематике кото­рого мы здесь подошли, должно быть объектом особого, выходящего за пределы данного исследования рассмот­рения. Его социологический анализ непосредственно связан с различными возможными, субъективно осмыс-

[541]

ленными основами того согласия по поводу «легитим­ности», которое повсюду, где повиновение обусловлено не просто страхом перед непосредственной угрозой на силия, в решающей степени определяет его специфи­ческий характер. Однако названная проблема не может быть разрешена попутно, поэтому в данной связи мы вынуждены отказаться от анализа возникающих перед нами «подлинных» проблем социологической теории. изучающей союзы и институты.

Путь развития ведет, правда, в каждом отдельном случае — мы это видели уже раньше — и здесь от конк­ретного рационального порядка типа целевого союза к созданию «выходящих за его пределы» действий на ос­нове. согласия. Однако в целом в рамках доступного нашему обозрению исторического развития можно конс­татировать если не однозначную «замену» действий нг основе согласия объединения в общество, то, во всяком случае, все расширяющееся целерациональное упорядо­чение действий на основе согласия посредством форма­лизованных установлений и все большее преобразование союзов в целерационально упорядоченные институты.

Что же практически означает рационализация уста­новлений сообщества? Для того чтобы конторский слу­жащий или даже глава конторы «знал» бухгалтерские правила и ориентировал на них свои действия, правиль­но — или в ряде случаев неправильно вследствие ошиб­ки или сознательного обмана — применяя эти правила. ему совсем не надо представлять себе, какие рациональ ные принципы положены в основу этих норм. Для «пра­вильного» применения таблиц умножения не требуется рационального понимания алгебраических положений, которые определяют, например, такое правило вычита­ния: вычесть 9 из 2 нельзя, поэтому я занимаю 1. Эмпи­рическая значимость таблицы умножения есть случай «значимости, основанной на согласии». Однако «согла­сие» и «понимание» неидентичны. Таблица умножения совершенно так же «предписывается» нам в детстве. как подчиненному—рациональные распоряжения дес­пота: причем в самом полном значении этого акта — в качестве чего-то, нам по своим основам и даже целям вначале совершенно непонятного, но тем не менее по своей «значимости» обязательного. Следовательно, «сог­ласие» есть простое «подчинение» привычному потому. что оно привычно. Таким оно в большей или меньшей

[542]

степени и остается. Не посредством рациональных сооб­ражений, а руководствуясь привычной (предписанной) эмпирической проверкой от противного, выводится зак­лючение о том, «правильно» ли проведено в соответст­вии с установленным согласием вычисление. Это обна­руживается повсюду: когда мы, например, пользуемся трамваем, лифтом или ружьем, ничего не зная о науч­ных принципах, на которых основана их конструкция и о которых даже водитель трамвая или оружейный мастер может иметь лишь приблизительное понятие. Со­временный потребитель обычно лишь в самых общих чертах представляет себе технику изготовления повсед­невно употребляемых им продуктов, а подчас не ведает даже, из какого материала и в какой отрасли промыш­ленности они создаются. Его интересуют лишь практи­чески важные для него аспекты этих артефактов. Совер­шенно так же обстоит дело с социальными институтами, например с деньгами. Потребитель не знает, каким об­разом деньги обретают свои поразительные специфи­ческие свойства, ведь об этом горячо спорят и специа­листы. То же мы обнаруживаем, когда обращаемся к целерационально установленным порядкам. В стадии дискуссии о новом «законе» или параграфе «союзного устава» те лица, во всяком случае, чьи интересы прак­тически непосредственно затрагиваются, обычно пони­мают, в чем подлинный «смысл» новообразования. Од­нако как только оно входит в практику повседневной жизни, первоначально более или менее единодушно предполагаемый его создателями смысл настолько за­бывается и перекрывается изменением его значения, что лишь ничтожная часть судей и поверенных помнит еще о «цели», ради которой в свое время было достигнуто согласие или предписано определенное понимание запу­танных норм права. Что же касается «публики», то она осведомлена о факте создания и эмпирической «значи­мости» форм права, а следовательно, и о проистекаю­щих из такого знания «шансах» ровно настолько, на­сколько это необходимо для предотвращения самых круп­ных неприятностей. С ростом сложности установления и все увеличивающейся дифференциации общественной жизни указанное явление принимает все более универ­сальный характер. Лучше всего, безусловно, эмпири­ческий смысл установленного порядка, то есть ожида­ния, которые с достаточной степенью вероятности в

[543]

среднем должны следовать из того факта, что этот по­рядок некогда был создан, а теперь определенным об­разом усреднение интерпретируется и гарантируется аппаратом принуждения, известен тем, кто намеревается планомерно действовать вопреки ему, тем самым «нару­шить» его или «обойти». Рациональные порядки обоб­ществления, будь то институт или союз, внедряются или «внушаются», следовательно, одними людьми, — их цели могут быть самыми различными.. Другие, «органы» об­щественного объединения — совсем не обязательно зная что-либо о целях создания этих порядков, — субъектив­но толкуют их более или менее однозначно и активно проводят их. Третьим рациональные порядки известны — в той мере, в какой это совершенно необходимо для их частных целей, — субъективно, в различной степени приближения к тому, как существующие установления обычно применяются, и в качестве средства ориентации своих (легальных или нелегальных) действий, поскольку они связаны с определенным ожиданием поведения дру­гих («органов», а также товарищей по институту или союзу). Четвертые—это «масса»—усваивают опреде­ленное «традиционное», как мы говорим, поведение в каком-либо приближении к усредненно понятому смыслу и следуют ему по большей части без какого-либо зна­ния о цели и смысле, даже о самом существовании данных порядков. Эмпирическая «значимость» именно рационального порядка основана, следовательно, преж­де всего на согласии повиноваться тому, что привычно, с чем сжились, что привито воспитанием и все время повторяется. С точки зрения своей субъективной струк туры поведение людей часто даже в преобладающей степени приближается к типу повторяющихся массовых действий, без всякого соотнесения их со смыслом. Про­гресс в области дифференциации и рационализации об щества означает, следовательно, что в конечном итоге обычно (хотя и не без исключений) те, кого рациональ­ные методы и порядки практически касаются, все боль­ше отдаляются от их рациональной основы, которая в целом от них обычно более скрыта, чем смысл магичес­ких процедур, совершаемых колдуном, от «дикаря».

Таким образом, универсализация знания об услови­ях и связях общественно объединяющих действий не только не ведет к их рационализации, но, скорее, наобо­рот. «Дикарь» знает неизмеримо больше об экономичес-

[544]

ких и социальных условиях своего существования, чем «цивилизованный» человек в обычном смысле слова. И совсем не всегда действия «цивилизованного» чело­века носят субъективно более целерациональный харак­тер. Они проявляются по-разному в различных сферах деятельности, и это уже особая проблема. Специфически рациональный оттенок в отличие от «дикарей» придает положению «цивилизованных» людей в данном аспекте следующее: 1) привычная уверенность в том, что усло­вия повседневной жизни, будь то трамвай или лифт, деньги, суд, армия или медицина, в принципе рацио­нальны по своей сущности, то есть являются продукта­ми человеческой деятельности, доступны рациональному знанию, созиданию и контролю, а это имеет серьезное значение для характера «согласия»; 2) уверенность в том, что они функционируют рационально, то есть в соответствии с известными правилами, а не иррацио­нально, подобно силам, на которые дикарь пытается влиять с помощью колдуна, что по крайней мере в прин­ципе их можно «принимать во внимание», «исчислять», ориентировать свои действия на однозначные вызванные ими ожидания. Именно это и создает специфическую заинтересованность рационального капиталистического «предприятия» в «рациональных» установлениях, прак­тическое функционирование которых может быть приня­то в расчет с такой же степенью вероятности, как функ­ционирование машины. Но об этом речь пойдет в дру­гом месте.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Помимо высказываний по этому вопросу Зиммеля (в сборнике «Про­блемы философии истории») и собственных работ, помещенных в данном сборнике, я считаю нужным отослать читателя к замеча­ниям Риккерта (во 2-м издании его «Границ») и на различные ра­боты К. Ясперса (особенно «Общую психопатологию»). Различия в образовании понятий у нас от образования понятий у названных авторов, а также в важной работе Ф. Тенниса («Сообщество и общество»), трудах А. Фиркандта и других авторов не обязательно всегда отражают различия во взглядах. В методологическом отно­шении следует, кроме вышеуказанных работ, принять во внимание книгу Готля («Господство слова»), для категории объективной воз­можности Радбруха и, хотя уже более косвенным образом, Гуссерля и Ласка. Легко заметить, что наш метод образования понятий внешне как будто похож, при полной внутренней противоположно-

[545]

сти, на конструкции Р. Штаммлера («Хозяйство и право»), столь же выдающегося юриста, сколь неудачливого социального фило­софа, привнесшего полную путаницу в ряд вопросов. Это сходство преднамеренное. Характер образования социологических понятий — в значительной степени вопрос целесообразности. Совершенно не обязательно создавать все представленные ниже категории. В не­которой своей части они разработаны для того, чтобы показать, «что должен был полагать Штаммлер». Второй раздел данной ста­тьи — фрагмент уже давно написанной работы, в которой была сделана попытка дать методологические обоснования ряду эмпи­рических исследований, в том числе и статье для сборника «Хозяй­ство и общество». Педантическая пространность изложения объ­ясняется желанием строго различать субъективно предполагаемый смысл от объективно значимого (в этом отношении частично отходя от метода Зиммеля).

2. Характер того, как «действует» связь между правильным типом поведения и эмпирическим поведением и как это соотносится с со­циологическим влиянием, например в конкретном развитии искус­ства, я надеюсь при случае показать на определенном примере (истории музыки). Не только для истории логики или других наук, но в такой же степени во всех остальных областях именно те связи, то есть швы, где может возникнуть напряжение между эмпириче­ским типом и типом правильности, имеют громадное значение для динамики развития. В такой же степени значимо, впрочем, и другое положение вещей, индивидуальное и в каждой области культуры совершенно различное по своему характеру. Оно сводится к тому, что (и в каком смысле) однозначный правильный тип не может быть проведен, он всегда возможен или неизбежен только как ком­промисс или выбор между несколькими основами рационализации. Подобные содержательные проблемы мы здесь рассматривать не мо­жем.

3. В данной связи мы не будем подробно рассматривать это понятие. Заметим только следующее: «правом» мы считаем порядок, социо­логически гарантированный в своей значимости «аппаратом при­нуждения» (смысл его будет вскоре охарактеризован); условно­стью — порядок, гарантированный только «социальным порицанием» группы, объединенной в «правовое» или «конвенциональное» сооб­щество. Конечно, в реальной действительности здесь нет четкой границы.

[546]

Текст приводится по изданию:

Избранные произведения: Пер. с нем./Сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова; Предисл. П. П. Гайденко. — М.: Прогресс, 1990. —808 с.— (Социологич. мысль Запада).

* «Господа англичане, стреляйте первыми» (франц.).—Прим. перев.