Часть 1.

Карл Ясперс

ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ

Введение

(по Ясперс К. Всемирная история философии. СПб.: Наука, 2000.)

ПРЕДИСЛОВИЕ НЕМЕЦКОГО ИЗДАТЕЛЯ

До сих пор о том, что Ясперс понимал под историей философии, судили, исходя из его идей о «великих философах». Казалось, история философии представлялась ему обширным царством личного разума, в котором все философы, вне какой-либо хронологии, становились современниками. Согласно оригинальной типологии Ясперса, все мыслители распределялись по группам по их духовному родству, а методология, согласно которой усваивается их мышление, представляла его так, что оно становилось современным и сегодняшнему читателю, включая его в круг великого философствования.

Эта идея современности всех великих философов, шифр «вечного» присутствия philosophia perennis,* давала поводы для критики являлась ли такая история философии, в которой было бы уничтожено все историческое — хронология, временные взаимосвязи и даже само время — историей в подлинном смысле слова? Не превращалась ли здесь история (Geschichte) в А-историю (А-Historie), в которой терялась бы конкретная историчность того или иного мыслителя? Не становилась ли она лишь зеркалом историчности своего автора, показывая, скорее, его масштаб, нежели масштаб фигурирующих в ней философов? А история в качестве всемирной истории философов, какой бы развитой она ни была, не могла бы, в силу того что репрезентирует лишь тотальность истории философии, ни устранить, ни приглушить такого рода сомнения.

Наследие Ясперса, в котором большое внимание уделялось историко-философским проблемам, показывает теперь со всей ясностью, что его концепция «великих философов» была для него лишь одной из форм исторического описания, существовавшей наряду со многими возможными и несколькими необходимыми формами. Он сам вовсе не считал концепцию «великих философов» достаточной для объяснения целостности истории философии, она служит лишь для уяснения этой целостности в одном, совершенно определенном аспекте, а именно с точки зрения ее великих личностей. Всемирная история великих философов должна была, следовательно, включаться в ряд других возможных историй философии, которые со своей стороны также определялись бы тем или иным аспектом. Введение во «Всемирную историю философии» Ясперса впервые очерчивает программу такой полиаспектной историографии.

Ее основная идея заключается в следующем все отдельные «истории» в конечном счете укладываются в русло универсальной истории человечества. Но таковой истории, соединяющей все, на деле никогда не существовало Всемирная история представляла собой произвольное и случайное собрание локальных историй. Сегодня же, в связи с тем что техническое развитие сделало реальностью единство Земли, а военная техника вынуждает человечество к осуществлению универсальной коммуникации, на повестку дня выходит история как всемирная история, а вместе с ней и история философии как всемирная история философии. Ее предмет – всеобъемлющая целостность существовавшего до сих пор философского мышления, где бы и когда бы оно ни проявляло себя. История философии отныне может быть «только универсальной и тотальной» (стр. 171 наст. изд. ).

Но как вообще можно понять эту тотальность? В качестве одной-единственной тотальности это невозможно в принципе. Всегда там, где рассудок аналитически проникает в нее, он находит ее особые структуры, каждую из которых он может воспроизвести с необходимой точностью, только если он пренебрежет всеми остальными. Он проходит сквозь историю философии, руководствуясь теми или иными особенными интересами, очерчивая, таким образом, ряд всемирных историй философии, каждая из которых обусловлена определенным углом зрения и является лишь отражением некоего целого. Тот факт, что в исследовании и благодаря ему целое расщепляется на множество аспектов, составляет пограничную ситуацию любого исследования. Тотальности, взятые в той или иной перспективе, так или иначе измеряют пространство истории и должны в конечном счете рассматриваться разумом совместно. Так разум позволял бы тотальности проявить себя, не приводя ее к конкретному единству во всеохватывающем и максимально полном синтезе. «Видение целого может показать себя только косвенным образом в сплетении многих образов и линий» (стр. 213 наст. изд. ).

Установить, каковы решающие аспекты, согласно которым всемирная история философии может быть так или иначе описана, согласно Ясперсу, возможно, хотя это и не так просто. Но поскольку истоком и в то же время предельно широким горизонтом философии для него является все, что нас окружает и затрагивает, то история философии должна пониматься как «обнаружение, этого объемлющего» (Offenbarwer-den des Umgreifenden) Ее исследование поэтому разлагает это единое объемлющее на его различные разновидности, подобно тому как это происходит в логике. Логика и история становятся в таком случае как бы двумя зеркалами, отражающими друг друга логика проясняется в развертывании истории, история становится осмысленной в результате развертывания логики.

В целом исторически сознание разворачивается в истории форм мысли, бытие, дух, мир и трансценденция — в истории содержаний, а экзистенция — в истории философских личностей. Многоаспектный подход к всемирной истории философии ведет тем самым к всемирной истории форм мысли, всемирной истории содержаний и всемирной истории философских личностей «Великие философы» были бы тогда только одной из трех книг, в которых нашла бы свое выражение всемирная история философии.

Но в свою очередь каждая книга должна разделяться на несколько частей.

Всемирная история форм мысли разворачивалась бы как история понятий (категорий), методов, ведущих к ним постановок вопросов (проблем) и методически выработанной систематики. Она была бы историческим светом, пролитым на логику в узком смысле, «расширением, подъемом, прояснением объективной познаваемости (в науках) и углублением, очищением свершения философской мысли» (стр. 179 наст. изд.).

Всемирная история философских содержаний должна была бы подразделяться на историю образов мира, историю саморефлексии и историю символов. Первая показьюает, как целое бытия мыслилось в качестве мира, вторая — как разворачивались содержания человеческого бытия, а третья — как разворачивались мифы, «в которых для человека становится действительной трансценденция» (стр. 183 наст. изд.). Большие предметные области метафизики, определявшие строение ясперсовой «Философии», должны были бы, таким образом, структурировать и всемирную историю содержаний.

Наконец, всемирная история философских личностей формируется в своем строении по образцу типологии «Великих философов», без того, однако, чтобы в этой программе полностью использовалась бы терминология последней.

Как представляется, в качестве центральной Ясперс рассматривал именно эту третью книгу. История философии была для него прежде всего «проявлением людей, живущих мысля» (стр 184 наст изд ). Она, по своей сути, «всегда имеет персональный облик» (стр. 185 наст. изд.). Это объясняет тот факт, что концепция «великих философов» получила первостепенное значение в разработке всемирной истории философии.

Ясперсу, впрочем, было ясно, что эта троякая история философии должна также мыслиться с постоянной оглядкой на историю человечества, историю общественных состояний в те или иные времена и в тех или иных частях света и принимать во внимание те или иные отношения философии к искусству, мифу и религии. Позднее это привело его к разработке новой программы, в которой всемирная история философии рассматривалась уже в шести аспектах. Для этой, более поздней, программы Ясперс собирал материалы в течение многих лет, и начало этой работы отражено в его записях. Их опубликование может стать возможным, когда будут обработаны материалы его наследия.

В своих рукописях Ясперс называет предлагаемый здесь текст, который был написан примерно в 1951— 1952 гг. но, несомненно, до «Великих философов», введением в «универсальную историю философии» Позднее он всегда говорит о « всемирной истории философии», вероятно для того, чтобы указать на ее принадлежность к будущей «всемирной философии». Мы остановились при выборе названия на этом более позднем выражении.

Я благодарен за сотрудничество в настоящем издании г-же Лизелотте Мюллер и д-ру Марку Хенгги. Оно было поддержано в рамках издательской программы публикации наследия Ясперса институтом Карла Ясперса (Базель), Швейцарским национальным фондом (Берн), институтом Фрица Тиссена (Кельн) и институтом Макса Гельдера (Базель) Им я также глубоко благодарен.

Бэзепь, 1 марта 1982 года Ганс Занер

А. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ ОБ ИСТОРИИ И ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ

1. Что такое история?

Все, что только существует в мире, постоянно становится иным, видоизменяется, представляет собой непрерывный поток и течение, все имеет начало и конец. Не существует бесконечно длящихся состояний. Все, в том числе бытие человека и сам земной шар, на котором оно разворачивается, бренно.

/ Природное событие и история. Природное событие (Naturgeschehen) как становление и исчезновение всего, что существует в мире, несет на себе и включает в себя историю (Geschichte), но история, а именно история человеческого бытия, есть нечто совершенно иное, новое по сравнению с природным событием.

Природное событие есть событие бессознательное, неумышленное, лишенное знания изменение. Элементом истории является сознательное конструирование, знание и планирование, память и возрастающая рациональность. Поэтому природное событие доступно только извне, как явление, которое может быть рассмотрено с различных точек зрения. История же, доступная нам изнутри вплоть до некоторой границы, может быть понята и усвоена как наша собственная возможность. Понятое в мифах и науке природное событие схватывается историей. Только благодаря своему воздействию на историю и своему бытию для истории, само природное событие становится элементом истории.

В бытии природы все индивидуализировано. В истории индивидуальное становится однократным, единственным, незаменимым В природе возвращается на круги своя то, что уже было, оно постоянно воспроизводится вновь и вновь. Круговорот повторения и возвращения составляет ее характер. У истории же имеется направление. В ней нет повторения одного и того же. То, что уже было, никогда не вернется вновь. Ничто живое не ведает о своей смерти, лишь человек знает, что ему суждено умереть. В повторяющемся круговороте природных вещей есть некое постоянство, словно и нет никакой смерти, в истории же присутствует радикальное непостоянство. И только человек, как вопрошает Кальдерой («Великий театр мира», перевод Эйхендорфа).

«... к только человек, к только он

что пробуждается в сердцевине бытия,

повернет ли он к могиле,

чтобы не быть более тем, чем он был?»2

В природе живое представляет собой неуловимое изменение, происходящее в ходе смены поколений, последовательность скачков, осуществляемых в мутациях. История же есть диалектическое преодоление духовных кризисов, осуществляющееся в превращении человеческих состояний, она в конечном счете всегда представляет собой некое решение и результат человеческих решений. В живой природе напряжение состоит в непрерывном возвращении форм, в законах, которым подчиняется все происходящее, а в истории мы говорим об однократных внутренних напряжениях, целью которых является выживание, возрастания, а тем самым возможность творчества, созидания. Природа пребывает в непрерывном воспроизведении того, что уже было, причем было всегда. История же хранит память и созидает в поступательном движении вперед. Но и та и другая постоянно что-то теряют. В истории человек ищет бытие, обладающее постоянством и стремится к длительности и вечности.

2. Бренность и вечность. Стремление к непреходящему, нерушимому, непоколебимому бытию проявляется в созидании длительных состояний, в творении произведений, обладающих постоянством, в славе, добытой делами. Оно удовлетворяется лишь познанием того, что находится вне времени, познанием действенных форм и законов познаваемого мира. Оно успокаивается лишь пониманием мыслью вечного, когда она, зная о непрерывном исчезновении всякого существования, сквозь него или в сравнении с ним усматривает бытие как трансценденцию. Тогда история в свете современного опыта и знания о ней становится чем-то иным.

История есть свершение чего-то совершенно бренного, в котором становится очевидным бытие вечности. Последний смысл истории не может более заключаться ни в постоянном воспроизведении и увековечивании стабильных состояний, ни в окончательном земном рае, ни в максимальном счастье для как можно большего числа людей в бесконечной смене поколений, ни в какой бы то ни было будущей цели. Смысл истории может заключаться только в целостности ее событий и в каждом особенном и единичном. Он наличествует всегда и никогда. Смысл всегда таков то временно, что вечно, истина открывается через фактическое деяние и в бытии человека. Это происходит как развертывание возможностей человеческого бытия, в переходе его временного существования, от неизвестного истока до неведомого ухода.

В этом главная загадка истории. Философствуя, мы можем ее достичь, но не можем через нее перепрыгнуть Мы можем описать ее, но не постичь. Мы хотели бы познать историю. Но то, что мы познаем, подвергая своему исследованию, всегда открывает нам только свой первый план.

3. Познаваемость истории и недоступность подлинного, основополагающего события. Физики и психологи, историки и социологи, да и метафизики, раз за разом поддавались обманчивому впечатлению, что при помощи своих исследований они могут познать «подлинное» и вывести из него совокупность всех явлений (как следствия, модификации, надстройку, искажение и видимость). Каждый из них воодушевлялся тем определенным, весьма относительным знанием, которое у него было, но полагал, что именно в нем заключена сердцевина вещей.

Последним фактором в истории, тем, откуда произошло все остальное, при случае признавали все, что в каком-либо смысле имело причинное значение для хода человеческих событий. Наполеон объяснял политику судьбой, Маркс экономикой, кто-то — идеями, а кто-то — прогрессом науки, языком или религиозным откровением. В результате должна была получиться такая картина истории, в которой ощущалась бы полнота причинных взаимосвязей, осуществленная самым тщательным образом, эмпирическая картина становилась бы все надежнее, но ход истории в целом все более скрывался под руинами всякого иллюзионистского мнимого познания.

Кроме того, предпринимаются по меньшей мере попытки понять ценность вещей, назвать то «подлинное» в истории, от чего зависит то, что для нас существенно, желанно, а в конечном счете является ее последней целью. Но, при здравом рассуждении, всякий раз определяющей была лишь конкретная, отдельная ценность. Обычно в качестве масштаба действительности и ценности решающим образом, хотя зачастую и неосознанно, выступает один мотив длящееся, продолжающееся, обширное, громадное представляется в большей степени действительным, ведь оно вызывает, заключает в себе, ограничивает нечто иное так понимают тело относительно души, жизнь вообще относительно отдельного человека, космос относительно каждого из небесных тел, множество относительно единичного, экономическое, политическое относительно духовного.

На самом деле то, что происходит в том или ином охватывающем, несущем, длящемся, не исчерпывается аспектами, доступными нашему исследованию. Но для нас обычно как раз в зависимом заключается существенное, в бренном — более действительное, в незначительном — более глубокое. Не в этом ли проявляется то, что составляет основу всего, то есть не в самом ли человеке, который «пробуждается в сердцевине бытия», бытие являет свою глубину, и не здесь ли оно приводится в философии к осознанной очевидности?

4. Ценность истории. Историей пренебрегали и считали ее чем-то недостойным Аристотель, Гете, Шопенгауэр, если и занимались ею, то случайно и невольно отвлекаясь на что-либо иное. Вновь и вновь происходят чудовищные бедствия, они видоизменяются, принимают новые обличил История производит впечатление бессмысленной игры, которая руководствуется чем-то случайным и низменным и подчиняется неразумному. Все, что обладает своей ценностью и рангом, появилось на свет как бы «вопреки», неожиданно, и обязано своей действительности тому или иному невероятному счастливому случаю. Течение вещей идет дорогой, которую дьявол замостил разрушенными ценностями.

Против такого понимания истории выступает вера в исторический разум. С этой точки зрения ход Истории таков, что шаг за шагом одно творчески преодолевает другое. То, что со слишком близкого расстояния выглядит хаотично, рассмотренное в целом предстает как ровный, безостановочный прогресс. Оправданы надежды на то, что победит истинное и праведное, что цель может быть поставлена и достигнута. История является неким гигантским событием, происходящим из самой субстанции бытия, перемалывающим каждое и каждого, событием часто непостижимым, но ход которого есть ход духа, пусть и использующего различные, в том числе иногда и ужасные средства. Отдельному человеку остается лишь спокойно взирать на всеохватывающий и всепроникающий дух, господствующий надо всем, и умереть, говоря ему «да», даже если сам он при этом гибнет. В конечном счете эта вера рассматривает историю в целом как реальность, ход которой ей понятен. У нее есть не только неопределенное доверие, но и знание, как это обстояло с христианской философией истории Гегеля. Она всему находит свое место, рассматривает все как осмысленно упорядоченное в последовательности времен Она живет в сознании того или иного современного ей мгновения мировой истории, всякий раз однократного, специфичного. Все происходящее благодаря тому, что оно в целом воспринимается как необходимое и сущее во времени, внезапно словно бы приобретает отблеск особенной привлекательности. Сам верующий в прогресс ищет и жаждет того, что и должно произойти сейчас, того, что соразмерно времени, того, что востребовано временем. Он не хочет отставать от времени, а хочет его опередить, пусть и не по-настоящему. Так, под влиянием Гегеля Лассаль с энтузиазмом подхватил мысль, заключавшуюся в том, что теперь, после того как Гегель открыл новые горизонты познания, действующий герой более не исполняет, как ранее, неосознанно то, чего требует идея мирового духа, но он одновременно является и действующим героем, и знающим, сознающим смысл своего действия, исходя из целостности истории. И так же какой-нибудь юноша, прочитавший гегелевскую философию истории, вернувшись в 1920 году из Москвы, мог почувствовать, что ему все стало ясно, и полагать, что он в одно мгновение понял смысл русских событий, поддерживал их и принимал в них участие. Созерцание целого не только утешает в беде, но и порождает энтузиазм созвучия, резонанса, синхронности в событиях человеческого бытия. Так верующий в исторический разум становится пленником истории, блаженно веруя в свою иллюзию.

Вызволить из этого плена может лишь философская установка, которая не подчиняется альтернативе исторического пессимизма, с одной стороны, и исторического оптимизма — с другой. И тот и другой представляют собой какую-либо одну точку зрения, возведенную в абсолют и основывающуюся на частных аспектах и символах, имеющих лишь относительное значение. Дело заключается в том, чтобы овладеть историей, но не посредством ее обозрения и разъяснения, а посредством обретения внутреннего покоя, который позволяет вынести, пережить ее, проникнуть в нее, принять в ней участие, причем свой исток и отечество имеет вне ее, за ее пределами. Такой подход держит в поле своего зрения абсолютно все тенденции понимания истории как негативного, так и позитивного характера. Он видит также и относительность величайших исторических событий. Но во всем историческом он усматривает и субстанциальное, причем не в количественных величинах, не в гуле вещей (хотя, быть может, и в нем тоже), не в прогрессе, не в доступных расчету планах и целях, не в каком-либо поддающемся определению бытии, а в том, каким образом все исторические явления способны вывести на свет истину (Wahre). На чудовищных развалинах, в хаосе вечного движения расцветает очевидность бытия, свершается глубина поиска истины, ощущается вечное присутствие. Единого и проступает исток всякой истины и подлинного человеческого бытия.

История необозрима, но, находясь в ней, мы можем двигаться в месте с ней, не надеясь на будущее и не возвращаясь в прошлое, в желании понять, что такое бытие и истина, но мы можем пребывать в них теперь и видеть в зеркале прошлого, поднимающего нас на свою высоту, и в возможностях будущего именно тот решающий факт, что мы присутствуем, что мы вечно пребываем в настоящем.

II. ЧТО ТАКОЕ ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ?

В истории человека история философии в том, что касается объема ее действительности, являет собой нечто достаточно случайное. Как правило, у человека всегда полно других дел. Как представляется, занятие философией является делом исчезающе малого количества людей, причем только в некоторые эпохи Кто же тогда те, что знают и находят важной ее историю? Ведь она не только незнакома подавляющему большинству людей, но кажется забытой целыми эпохами.

Однако это касается только философии, которая становится достоянием публики в профессиональном труде философов. Фактически же философствование совершается в каждый момент времени. Ведь человек, как таковой, знает он об этом или нет, претворяет какие-либо идеи, смысл которых является по своей сути философским. Быть человеком означает быть мысля. Мысля, понимает человек свой мир и себя самого он пробуждается. Мысля, связывается человек со своим истоком и целостностью бытия он пробуждается в сердцевине бытия. Философия — способ, каковым человек сознает бытие мира и себя самого и каковым он в целом живет, исходя из этого сознания. Поэтому философия является столь же древней, как и сам человек.

1. Вечное в бренном. История философии еще более четко демонстрирует то, что же такое собственно история бренное явление чего-то вечного. Поэтому в любой философии проявляется соединение противоположного, постоянно исчезающего и сущего. В любой момент философия является завершенной, и она же непрерывно пребывает в становлении и изменении. Каждый человек обладает философией только в своем историческом облике, однако философия, насколько она является истинной, есть выражение philosophia perennis, которой, как таковой, не обладает никто. Мы представляем себе то противоположное, что в любой философии превратилось в единое, образовало неразрывную связь.

а. Философия есть очевидное бытие вечного присутствия того, что остается неизменным. Она есть проявление во времени того, что существует до всякого времени и, превосходя все времена, может так или иначе исторически присутствовать в нем.

Она — прорыв во времени, словно бы истина философии уже осуществилась, но содержанием того, что осуществилось таким образом, является прежде всего становление, это содержание охватывает тем или иным своим контуром становление и бытие уже осуществленного Философия такова, каков и сам человек, чьим мышлением она является, человек, который пребывает в непрерывном становлении и все же вечен.

Подобно тому как во времени исторически проявляется то, что не может быть выделено как устойчивое бытие само по себе, в философствовании становится очевидным то, что в качестве философии является преходящим явлением в работе мысли. Поэтому на вопрос, есть ли у истории философии какая-либо цель, в коей она найдет свое завершение, ответом будет нет, ведь история философии могла бы обладать конечной целью только ошибочно и для такого философа, который рассматривает себя самого в качестве ее завершения, в котором содержалось бы все, что только существовало ранее, и была бы достигнута окончательная истина. Но на самом деле вообще нельзя знать никакой цели, скорее, вечное присутствие в каждый момент времени является целью, философия изначально и в любое время обладает всей истиной и в любой момент остается чем-то историческим, тем, чего еще нет (Das Noch-nicht), чем-то открытым.

b. Философия есть постоянно меняющее свой облик становление мысли, разворачивающееся из определенного истока. Прорыв во времени обнаруживает становление в его условиях, началах, развитии и потерях.

Хотя в соответствии с самим смыслом философии в каждый момент времени в конкретном человеке наличествует истинное, завершенное, наполненное присутствие бытия, она есть становление, само обретение, поиск и еще-не-обладание (Nochnichthaben).

Ее истина сконцентрирована и субстантивирована в отдельных людях, но сама она находится в становлении благодаря коммуникации и тому, что она усваивается из традиции, которая не стоит на месте. Целиком ее истина состояла бы в тотальности объективно передаваемого ею явления, а так как таковая еще не достигнута, а, напротив, все время изменяясь, устремляется в загадочное будущее, то философия все еще находится в пути.

История философии есть история человека, история того, как он сознает мир и себя самого, история, в какой он сознает бытие. И эта история объединяется с прояснением мира благодаря тону существу, которое сталкивается с самим собой и застает себя в многообразии с вое го облика, благодаря существу, которое способно понимать, которое, мысля, слушает и отвечает, борется и добивается своего.

с. Философия есть проникновение внутрь бытия, великий покой. Если история в целом показывает или тяжелую долю человека, то, как она возвращается во все новых обличиях, оставаясь по существу одним и тем же, или великие обманы счастья, то история философии демонстрирует то, как человек видит эту ситуацию, и то, как он на нее реагирует. Особенное счастье заключается в том, чтобы остановить время, преодолеть историю, найти в корне бытия его основание и жить во времени, исходя из этого. В этом смысле история философии демонстрирует историю человеческого счастья, его эвдемонию, не историю прекрасной кажимости витального обмана, а историю счастья, возможную во внутреннем преодолении явления. Это — история того, как этим счастьем обладали великие, самые свободные и независимые люди Сократ, Платон, Будда, Лао-цзы, Плотин, Кант.

2. Реальная история и история философии. Различают историю реальной власти и историю мысли, поэзии, искусства и философии Подлинным содержанием действительной истории являются события, политические акции, изменение действительности и социологический состояний Деяния государственных мужей и полководцев, общественные учреждения и государства в их движении и борьбе, их становление и упадок, все эти постоянные «вверх» и «вниз» суть то, что обусловливает все остальное, предоставляет ему место или, напротив, отбирает его. Это остальное — мысли и творения, лежащая в их основании история человека и его содержательного сознания, его знания и самосознания, образа его мира и манеры держаться, его веры и бытия его смысла, — все это предстает как нереальный, зависимый мир. И та и другая истории зачастую противопоставлялись друг другу. Например, иногда говорят, что реальные силы представляют собой лишь нечто внешнее, хотя и могущественное, но лишенное своей сущности, абсолютно индифферентное и чуждое всякому смыслу. Или наоборот духовное являет собой лишь историю призраков, лишенные действительности способы бытия, род иллюзий или сновидений, страстей и желаний, нечто совершенно бессильное, чье существование, пожалуй, допустимо, но абсолютно бесполезно, ничему не помогает, ни на что не годно, является этакой излишней игрушкой.

На самом деле речь идет о двух полюсах, оторвать которые друг от друга можно лишь искусственно и только на какое-то мгновение. История представляет собой нечто целое. Если мы, анализируя, разлагаем ее на части, то тем самым мы изолируем то, что в действительности существует только совместно друг с другом. Наглядно и в ее истинном свете мы можем увидеть историю философии только вместе со всемирной историей. Но углы зрения, под которыми она рассматривается, и интересы, преследуемые при ее рассмотрении, всякий раз определяются по-разному. В схематическом противопоставлении, например политической истории и истории философии, история в каком-либо аспекте из дополняющих друг друга выглядит в том или ином случае совершенно по-другому.

В политической истории мы видим путь, который, будучи связан временем, датой или часом, решает, преодолевает, уничтожает что-либо при помощи событий для того, чтобы во всегда новой временной ситуации бороться за существование. В истории философии наш взгляд устремлен на целое, на то, что постоянно направлено на вневременное, на то, что в самом своем свершении свободно от времени происходят не события, а медленные, незаметные изменения, во временном для рефлектирующего сознания наличествует вечное, возможны сохранение истины и универсальная коммуникация с ней через любые пространства и времена универсальной истории.

Политическая история мыслится с точки зрения власти, существовавшей в то или иное время, и с точки зрения того или иного будущего, служащего предметом стремления. В знании наличествует страстность практики общественного действия государств и народов. История же философии мыслится с точки зрения вечной истины, в некоем отражении натиска времени и истории. В таком знании действует опыт спекуляции, границы, экзистенциальной практики того или иного отдельного человека, того, как он осознает себя в сообществе целого.

Ограниченность картины политической истории является результатом той или иной универсальной властной, упорядочивающей или организационной идеи, которая выделяется по отношению к другим, подавляемым возможностям. Ограничение же картины философии истории есть результат той или иной универсальной идеи истины, которая прислушивается ко всем возможностям и не хотела бы отказываться ни от одного из своих смыслов и ни от одной из своих ценностей.

Однако то, что в схеме разделено и противопоставлено друг другу, все же стремится к тому, чтобы стать целым. Схематически оторванные друг от друга части взаимодействуют, дополняют друг друга в нашем знании человека. Одна легко может изменяться словно бы в угоду другой, не только ограничивая себя, но и совсем от себя отказываясь. Однако истину нельзя обнаружить в таком насилии, в таком осознанном целом, которое всегда произрастает из абсолютизации единичного, но она обнаруживается только в движении, совершаемом во всем, что нас окружает, и исходя из этого объемлющего, которое оставляет свободным пространство для исследующего рассмотрения, открыто будущему и не позволяет ослабеть бытию.

3. Основной феномен истории философии. История есть история человеческого бытия Действительность человека, явление его экзистенции, есть то, о чем идет речь в любой другой истории, в так называемых великих событиях, идеях и воззрениях, видениях и идеалах. Но однозначного отношения между такого рода объективной очевидностью и действительным человеческим бытие мне существует.

Особенно могут ввести в заблуждение мысли или идеи. История философии объективно воспроизводит как произвольные идеи, так и идеи, изначально получающие субстанциальное прояснение. Она показывает как последствия, свойственные голой рациональности, когда мысль иссякла и передается механизму логики, так и прорывы бытийно обусловленного мышления, из которого говорит действительность. Поэтому различные философии обладают определенным рангом относительно действительности, которую они мыслят, в чьей жизни, присутствии, мире становилось очевидным то, что есть. Философиям, отражающим действительность, противостоит худосочность и ничтожество голого измышления, идей, состоящий из одного лишь комбинирования уже данными понятиями. Перед всеми такими идеями история философии ставит вопрос о том, чего удалось достичь при их помощи для постижения подлинного человеческого становления. Если мы спрашиваем в этом смысле об основном феномене в становлении философии, то возможны многие формы, задевающие в его основе то единое, что проявляется во всех аспектах.

а. История философии есть обнаружение бытия в человеке, а благодаря ему и человеческого бытия. Она представляет собой проявление и прояснение человеческого бытия посредством мыслящей практики при помощи внутреннего действия мысли человек в космосе становится очевидным себе самому посредством познания, в котором он порождает себя одновременно со своим бытийным знанием. История философии показывает становление человека в его мире, поскольку он знает.

b. Человек есть действительность своего отношениях Богу. Его история представляет собой последствия проявлений этого отношения и отказа от него История философии есть осуществление человеческого сознания в мире, в его отношении к трансценденции. В любое время основанием человеческого бытия является то, в каких богов он верует, какой облик принимает для него трансценденция. Философия — путь мысленного знакомства человека с трансценденцией сознательное схватывание божественного в мире.

с. История философии есть становление разумности. Пространство разума, простор возможного, открытость способности слышать постоянно развиваются. История философии представляет собой усиление и ослабление импульсов разума, а вместе с ними и при их помощи она есть разворачивание содержания экзистенции. Единая философия разума создает глубину коммуникации, творит достоинство и благородство человеческого бытия.

d. История философии есть освобождение человека. Его фактическое освобождение неотрывно от сознания своей возможности быть свободным. То, как он представляет себе свою свободу, является решающим рычагом освобожденияего самого.

Он пытается освободиться от бед, сомнений, безнадежности, от зла, от любого вида открывающейся ему в его рефлексии утраты бытия.

Он пытается прорваться сквозь свою узость и тесноту к свету и простору бытия.

Но его свобода неотрывна от своей цели, от того, для чего он свободен, то есть от содержания позитивного осуществления полной идеи человеческого бытия. В философии он обращает свое знание на то, в качестве чего и зачем он свободен понимает ли он себя как исток и начало, лежащие в основании самого бытия, или как микрокосмос, который охватывает и отражает все бытие, как центральное существо, как существо бесконечный возможностей, которые открыты безграничному, как задача богоуподобления.

Фактическое освобождение человека характеризуется тем способом, каким он схватывает мир своей мыслью, преодолевает опасности, испытывает неудачи и провалы, по мере того как, исходя из своего истока, он обретает свое лицо

е. История философии есть обнаружение абсолютной связанности в прорыве сквозь все конечные связи. Философствуя, человек обретает путь от своего бессознательного, витального, не ставящего никаких вопросов и загнанного в конечность бытия к сознательной, исходящей из прочного основания жизни Он обретает контакт с тем истоком, исходя из которого он может осуществить истинную независимость, независимость от конечного благодаря зависимости от бесконечного.

В исторически данных великих основных возможностях конечные условия всегда являют собой шифр и образ бесконечной связи всего сущего, конечное есть язык бесконечного. Однако уже там, где конечное только конечно, происходит прорыв сквозь конечное к ключу истока. Только здесь совершаются великие решения философии, происходят скачки человеческого бытия, превращение его сознания.

Поэтому в истории философии мы можем обнаружить великие, глубокие, истинные прорывы, вплотную подводившие человека к самому его основанию так, словно бы он изменялся, мутировал, прислушиваясь к языку своего истока, отвечая ему на языке философии. Но эта же история показывает затем, как все достигнутое в таких прорывах, передаваясь традицией, растекалось вширь, приобретало новые черты, а затем, становясь лишь техническим средством, извращалось, опустошалось, упрощалось и застывало в новой конечности.

III. ЧТО ОЗНАЧАЮТ ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ, НАЧАЛО И КОНЕЦ?

В действительности история существует как то или иное настоящее. Но настоящее появляется не само собой, а проистекает из прошлого. Осознавая себя исторически, человек вспоминает прошлое. Но и прошлое, со своей стороны, можно понять как его настоящее. Мы перемещаемся в прошлое, словно бы присутствуем в нем. Прошлое постепенно удаляется от нас, погружаясь в глубины времени, и наш взгляд стремится проникнуть все дальше назад, в самую суть, в поисках ответа на вопрос, откуда мы происходим, ведь этот ответ должен открыть нам то, что мы суть. Но мы не происходим из какого-либо начала. Наше историческое сознание вместе с нашей историей представляет собой явление во времени, свободно парящее без какой-либо доступной знанию почвы и исходной точки, коренящейся в конечном счете лишь в том истоке, который непременно и всегда присутствует при нас самих. Так историческое сознание, которое не находит своего начала и основания в припоминающем и исследующем знании, становится метафизическим сознанием бытия (Sein), которое, постоянно присутствуя, должно стать очевидным в подлинном бытии (Dasein), словно в вечном настоящем.

Исходя из этого сознания, я ищу историю как некое целое, как массив событий, внутри которого я занимаю свое место.

Перед лицом этого необъятного целого я могу потерять сознание реальности. Я могу утонуть в этом целом. Vita brevis* единичного подобна ничто, любое настоящее есть только переход, ничто само по себе, постоянное ничтожество и кажимость, то, что истекает и сходит на нет. Но так целое также становится все более бледным, все более пустым, оно — только бесконечное в себе событие, непрекращающееся становление и упадок без почвы и смысла.

Или же, находясь в том или ином настоящем, я могу быть уверен в этом настоящем как в некоем решающем центральном пункте. Только настоящее действительно, все прошлое и будущее действительно лишь в качестве настоящего, как то, в качестве чего оно присутствует в настоящем. Настоящее всегда представляет собой ось, вокруг которой вращается вся история. Но тогда целое истории предстанет как картина, структуру и композицию которой я должен был бы знать, прежде чем стать полностью уверенным в себе самом, в своем месте и в своем времени. Ведь настоящее, которое не состоит из себя самого, лишь тогда является полностью настоящим, содержательным, действительным, несомненным, когда история как целое включает его в себя, выделяет в нем то, что позволяет только настоящему стать вечным настоящим. Тут начинается диалектика.

Единое, единственное, огромное целое я никогда не смогу окинуть взглядом как целое. Я не увижу ни его начала, ни его конца. Но дело в том, что, несмотря на это, я, кажется, могу осознать это целое. Я уверен в себе только в той мере, в какой я уверен в этом целом. Конструирование событий, происходивших начиная от акта. Творения и протекающих через кризисы человеческого бытия, вплоть до конца дней, до Страшного Суда, картины которого возникают в мгновения религиозного откровения, вселяет такую же уверенность, какую дает укрытие во время опасности, или знание пути, или спокойствие посреди всеобщего упадка и разорения. Но это только конструкция, чья стройность, в какой бы форме та ни выступала, тотчас опрокидывается эмпирическим исследованием. Но так как конструкция не в силах подтвердить свою правомочность конкретными историческими примерами, она становится пустой абстракцией и обладает своим глубоким смыслом и выразительной силой только в качестве шифра для исторического времени, не выходя, однако, из закостеневших рамок мнимого тотального знания.

Решающим образом против этой конструкции выступает осознание незавершенности истории и ее доступности нашему знанию. Мы проникаем в прошлое, но все же не достигаем подлинного основания. Мы в принципе не можем подвергнуть исследованию какое-либо подлинное начало. Любое начало — жизни, человеческого бытия, религии, языка и так далее — непостижимо и никогда не может быть доступно взгляду исследователя в качестве наблюдаемого факта. Будущего же еще нет. Мы проникаем в него при помощи прогнозов и предсказаний. Они постоянно обманывают нас и дают весьма смутную и приблизительную картину реального будущего, ибо не выходят за рамки образной наглядности настоящего и прошлого.

Благодаря тому что при осознании целого истории, а тем самым в ходе познания бытия, я, кроме всего прочего, занят и поиском внутреннего покоя и уверенности, я вынужден зачастую проходить мимо него, ошибочно предаваясь различным иллюзорным желаниям. Например, я хотел бы производить археологические раскопки, которые снимают покров очередной тайны с доисторического времени. Или увидеть, каков будет результат тех или иных политико-социологических событий. Сутью таких желаний являются попытки познакомиться с истоком человека, узнать то, как протекает история в целом, и, далее, откуда все происходит и куда движется, где берет начало человеческая история.

Однако несомненно, что каждое историческое открытие вновь поднимает тот же самый вопрос, откуда и почему происходит то или иное событие и что было до него? Также несомненно, что в качестве будущего отсутствует то, что еще только должно произойти, а лишь затем быть познанным, для того чтобы дать ответ на вопрос, что такое человек и чем он может быть. И если вдруг Земля погибнет в результате какой-нибудь космической катастрофы и все человеческое бытие прекратится, это в любом случае будет преждевременным концом, а не логичным завершением целого истории, словно она полностью исчерпала самое себя. Нетотальный характер истории — как реальный факт или как факт познания — несомненен. Из этого следует актуальность подхода, суть которого можно выразить в следующих пунктах.

1. Основной разрыв внутри философствования. Существует одна всепроникающая оппозиция, которая имеет место также и в подходе к истории и применительно к ней может быть выражена так могу ли я обрести внутренний покой в бытии как в чем-то познанном, то есть может ли бытие до конца стать моим знанием, или же оно открыто и разомкнуто, а мой внутренний покой достигается поверх всякого знания путем приближения к существу трансценденции.

В первом случае бытие есть нечто познаваемое и познанное, в котором все, что со мной происходит, имеет свое место, а мое знание бытия представляет собой своего рода орган восприятия, при помощи которого я понимаю все, что мне встречается. В таком случае знание дает мне надежную опору. Мой внутренний покой достигается тем, что в знании я, словно в руках, держу все существенное. Но этот покой можно сравнить с покоем сумасшедшего, навязчивая идея которого из полного тревоги беспокойства, выражающегося в подавленном настроении, становится системой осознанных иллюзорных содержаний, в которых неприятное принимает облик какого-то определенного врага.

Или же бытие открыто и распахнуто во все стороны. Я не могу в полном смысле слова его знать, не могу овладеть им как твердым наличием, а познаю его в риске поисков и попыток. Достоверность основания дается мне не в определенном облике познаваемого, а в непрерывном движении таких обликов. Основание есть то, что выступает навстречу мне, когда во время крушений и неудач разрушается бытийное постоянство. Я должен отвергнуть все мысли о твердых границах бытия, понять их, хотя и специфическую, относительность, но я должен жить внутри них, для того чтобы постоянно пытаться из них вырватьс

Этот разрыв проходит фактически через всю историю философии от самого ее начала, пусть и не осознаваясь в ежеминутной саморефлексии. Истинная свобода, а с ней и глубина содержания, объективируется в образах созерцания и мысли. Затем она сужается, твердеет, коснеет, становясь неспособной более трансцендировать, или же разрушает эту узость и косность, для того чтобы схватить вечное в его настоящем, изначальном облике.

Применительно к истории это означает непрерывное проникновение в прошлое, не замыкающееся и завершенное в некоем знании, а, напротив, связанное в конечном счете с трансцендированием за пределы истории.

2. Проникновение в прошлое и будущее. Не будучи в силах понять историю в целом, мы можем лишь окинуть взглядом ее истоки, становление, разворачивание и преобразования, имевшие место в прошлом. Это — бесконечный путь исследования и воспоминания, усвоения и преобразующего воспроизводства. Будущее же мы рассматриваем как пространство возможностей. То, что было — действительно и доступно исследованию. То, что будет, можно лишь спекулятивно набросать, но не предупредить фактически, действительно.

Мы собираем воспоминания так тщательно и в таком количестве, для того чтобы обосновать будущее как можно глубже.

На пути от прошлого к будущему мы спрашиваем о постоянном, длительном. На протяжении тысячелетий мы имеем дело с одним и тем же по своей сущности человеческим бытием. Однако его едва ли можно постичь, прямо указав на него.

Оно нашло язык, для того чтобы быть высказанным в редких кульминационных точках истории, в которых увековечивается историческое мгновение. Но эти кульминационные точки столь различны, что подчас людям кажется, что они окликаемы бытием, хотя в этот момент поблизости нет ни истины, ни сущего.

Человеческое бытие всегда становится абстрактнее и тоньше, когда его пытаются высказать в общих чертах. Оно тонет в наиболее общих понятиях или в круге неясных возможностей, или в монотонности примитивного чувства, которое еще не понимает себя. Ведь в каждом конкретном понимании, в каждом содержании оно уже специфически структурировано.

Оно никогда не осознается, а интуитивно чувствуется как глубокое основание, на котором зиждется человеческое. Оно вообще не схватывается в сознании, а представляет собой «соучастие в творении», материалом для которого служит все объемлющее, которое суть мы сами.

Поэтому универсальная история философии становится для нас воспоминанием, в котором мы видим, как человек из темных глубин приходит к самому себе, но таким образом, что в каждый момент времени он бодрствует и обнаруживает себя в целом истории.

3. История и экзистенция. История — это путь понимания сущего Склонность находить в предках нашу собственную субстанцию коренится в сознании глубоко сокрытого основания, которое проявляет себя в истории как не исторически длительное.

Целостность истории существует как одно единственное откровение. История философии представляет собой объективность, посредством которой, сквозь которую тот, кто ее мыслит, чувствует бытие истины. Это чувство возможно благодаря встрече его истока с истоком всего и всех.

В каждый момент времени человек вопрошает о себе самом всю историю целиком. Ведь обнаруживаемое исторически показывает, что такое человек и чем он может быть. В истории становится очевидным бесконечное количество возможностей. Когда в этом зеркале возможностей человек осознает свою собственную возможность, то это подобно тому, как если бы живой человек хотел взвесить на весах всей истории в целом, что он есть, что он может, куда он идет. Ведь история никогда не говорит ему о том, что он представляет собой теперь, или о том, что возможно только теперь. Она всякий раз учит тому, что такое человек, но только в тех условиях, которые были когда-то, а теперь не являются таковыми. Она – великий провокатор, который вовсе не утверждает, что все обречено на то, чтобы лишь повторяться, но она воодушевляет на то, чтобы рискнуть всем настоящим.

Поэтому история есть единственный великий авторитет, обосновывающий все то, что мы суть. Но при этом она всегда остается и тем, в глубину чего еще только предстоит проникнуть. Ведь она не является чем-то ясным и понятным и ни о чем не говорит однозначно, она еще только должна быть понята из действительности того или иного настоящего.

Мы суть только то, что мы суть, только вместе со всем своим прошлым Мы не можем оттолкнуть его, не потеряв самих себя Мы должны как можно глубже понять и усвоить его, для того чтобы стать самими собой Мы не должны заключать себя в очерченные им контуры. Но мы должны прорываться сквозь него к истоку, из которого вырастает и все будущее.

IV. ВЗАИМОПРИНАДЛЕЖНОСТЬ ИСТОРИИ И ЗНАНИЯ ОБ ИСТОРИИ

Мы рассматриваем историю как некое событие, которое имело место и которое в качестве объективно существующего доступно исследованию и, по общему мнению, познаваемо. Хотя это верно в отношении материалов исторического понимания, характеризуемое таким образом рассмотрение все же не затрагивает существ а исторического знания.

1. Круг человеческого бытия и его размыкание на противоположность субъекта и объекта. В непосредственном сознании человек и природа образуют единство. Для примитивного человека несомненно магическое тождество действия и бытия человека и события природы. Его церемонии способствуют правильной смене времен года, вызывают дождь, помогают хорошему урожаю. В Китае нравственное поведение императора являлось основанием для хорошего или плохого течения природных явлений.

В противовес этому развивается идея природы как события, происходящего согласно собственным законам, которое само по себе полностью независимо от человека, но которое человек, если он его правильно понимает, может в определенных границах использовать. Здесь также еще можно предполагать некую взаимопринадлежность существа человека и того, как он, исследуя, понимает природу. Каков человек, таково и то, как он видит мир, таков и мир для него. Но здесь он касается или, наоборот, не достигает природы, которая существует сама по себе, объективно и независимо от него.

Таким же образом он рассматривает и историю. То, что происходит с человеком и благодаря человеку, является фактическим материалом, который, как и природа, существует независимо от него в качестве того, что объективно доступно познанию. Хотя прежде всего человек связан с историческим пониманием, которое соответствует желаниям и интересам, обуревающим его в то или иное время. Но он разрывает этот круг, для того чтобы непосредственно испытать, как, собственно, обстояло дело, для того чтобы независимо от своих желаний и ценностей познать, что и посредством чего произошло. Таким образом, его собственная история, как и природа, отрывается от человека. В качестве вполне заменимого другим только истолковывающего субъекта он противостоит объекту, как находящемуся в наличии бытию. В отношении, устанавливающем дистанцию между субъектом и объектом, размыкается круг взаимопринадлежности человека и его мира.

2. Действительность и движение круга. Действительным является то, что объемлет нас (das Umgreifende) или, происходя из него, в нем проявляется. Объемлющее проявляет себя в круге. В разрыве и размыкании круга, если таковое произошло, действительность и объемлющее одновременно теряются.

То, что действительно в круге объемлющего, обнаруживается, становится очевидным, а это обнаружение в свою очередь преобразует действительность. В человеческом бытии действительность существует только вместе с ее истолкованием. Истолкование есть знание о мире и о самом себе, одновременно оно есть историческое знание о себе. Истолкование есть движущий момент в корне человеческого бытия. Человеческое бытие обладает историей только потому, что оно истолковывает себя, посредством истолкования воздействует на себя и на мир. Действительной истории вообще не может существовать без некоего способа знания о себе. Фактическая история и рассмотрение истории в корне неразрывны.

Историческое сознание находится в некоем постоянно расширяющемся круге. Окончательно замкнутый круг представлял бы собой закостенение и смерть. Подвижный круг являет собой саморасширяющееся обнаружение действительности и становление действительного в таком обнаружении. Узость моего существа и узость исторической картины взаимопринадлежны. Задача человеческого бытия заключается в том, чтобы двигаться в глубину историчности, проникая в ее основание настолько, насколько это возможно, и тем самым ускорять находящийся в расширяющемся движении круг до тех пор, пока это так или иначе удается, не теряя, однако, почвы и используя любую точку опоры, не позволяющую скатиться к пустому вращению в ничто.

Круг объемлющего, расколотый на субъект и объект, производит их смысл из себя самого. Объемлющее наличествует в качестве того, что решает вопрос о смысле всего определенно предметного, всего частного и конечного. Без этого объемлющего круга взрастает лишь пустая бесконечность, возникает движение в беспочвенности и бесцельности, неистовое впадение в безграничность ничто.

3. Историческое усвоение есть то или иное становление действительности человеческого бытия. История представляет собой так или иначе истолкованную настоящую действительность. История является элементом осуществления не в качестве чего-то существующего в себе, отдаленного, чуждого, а в бытии понятого. Понимание и действительность противостоят друг другу, но они и взаимопринадлежны, ибо понимание в то же время есть действенная действительность. Историческое усвоение происходит при искреннейшем участии понимания, однако оно преобразует понятое. Его не было бы без встречи с действительностью, а этой действительности — без того, чтобы она могла быть схвачена в понимании. Оно целиком находится в данном, но оно и порождает его для настоящего.

Историческое усвоение состоит из различных уровней. Предметный материал объективной традиции бесконечен. Погружаясь в него, человек узнает движение в противоречии, диалектику в полярности, бытие в становлении, круги в движении. Образуются постоянно кружащиеся вокруг него целостности, постоянно требующие того, чтобы они были пробиты насквозь. В высших точках того или иного завершенного понимания проявляется вечное настоящее, пребывающее в лишенном времени простирании, подчиненном упразднению времени.

Сквозь осознанное прошлое истории (Historic) человек касается фактического прошлого исторической экзистенции. Он так или иначе существует в целом того, что его объемлет, но он никогда не есть все. Он находится в связи с тем, чем он не является, в царстве духа и экзистенции. Традиция делает возможным усвоение, в котором он, в коммуникации с другими, становится тем, что он есть. Каждый незаменимый, единственный находится в отношении с другими, столь же незаменимыми.

4. Двойной круг. История существует только вместе со знанием о себе. Над этим первым кругом надстраивается второй знание о себе знает себя само как историческое. История существует одновременно с историей истории. История исторического понимания сама является элементом истории История философии с самого начала была одновременно и историей истории философии.

Историческое понимание происходит из некоего основания, которое само в свою очередь пребывает в историческом движении. Человек, который, зная, осознанно творит историю, не находится в какой-либо точке, расположенной за пределами истории. Он должен переместить самого себя в то историческое движение, которое он постигает. Его историческое знание объемлет его вместе с его знанием. В то или иное мгновение мы, пожалуй, отрываем фактическую историю от знания о ней, знание истории от знания истории истории. Но в круге они растворяются в ясном целом обнаружения действительности человеческого быти

5. Организующее действие исторического знания (постоянно возобновляющееся замыкание круга).

а. Историческое знание освобождает от узости определенного и замкнутого круга. Универсальность этого знания сравнима с овладением астрономической Вселенной. Подобно тому, как в Космосе человек посредством своего знания из определенного центра попадает в безграничность, так применительно к истории он оказывается в сознании собственной конечности и особенности.

В то время как универсальность исторического знания может уничтожить собственную действительность, беря ее под сомнение, она, однако, благодаря прозрачности тотального пространства может способствовать схватыванию в знании собственной историчности, усиливать максимальную близость к абсолютно настоящему, увеличивать наполнение узости до уровня бытия, учить воспринимать. Вселенную в конкретно индивидуальном. Я именно потому могу измерить даль, простор, что я уверен в тождестве себя самого и своей исторической почвы. Историчность как нечто не объективируемое ясно осознается мной в безусловной связи с дарованной мне конечностью.

Подлинная историчность всегда представляет собой границу, которая не может быть достигнута путем исторического исследования. Но в пространстве универсальной истории она становится побуждением к исследованию, результаты которого позволяют ей самой стать конкретнее, осознаннее, прозрачнее. На краю знания в непредметном созерцании присутствует нечто, побуждающее к тому, чтобы погружаться в каждую деталь, культивировать «благоговение к малому», постоянно искать определенное созерцание вместо лишь приблизительного. Но эта историчность, удостоверенная знанием, сама, однако, остается бытием, которое, пребывая превыше всякой познаваемости, релятивизирует любую познаваемость, удерживает от абсолютизации, держит открытым смысл.

b. Все, что в истории испытывалось, переживалось, осуществлялось людьми, что люди думали и творили, что затем переплеталось в необозримых преобразованиях, опошлениях, искажениях — все это по большей части забыто и кажется прошедшим навсегда.

Но никто не знает и того, что вновь откроется, вырвется из забвения, какие новые силы оно еще сможет развернуть, если будет перенесено памятью в новую современность и сделает возможным новое осуществление. Историческое знание может надстраиваться посредством того, что способствует обновлению (Ренессансу) и требует возвращения к истоку.

Универсальная история есть воспоминание, в котором нечто понимается, и возможность, из которой произрастает новая жизнь. В любом случае она есть знание о возможном, она создает широкое пространство испытания, производит внутреннюю проверку и очищение, дает примеры и контрпримеры.

6. Разрушающее действие исторического знания (размыкание круга). Историческое знание действует разрушающе, когда оно, дистанцируясь от своего предмета, упорно обращается лишь к тому, что живет только в круговращении, исходящем из объемлющего. Круг разрывается или благодаря тому, что его напрасно делают предметом в качестве целого, или благодаря тому, что историческое содержание становится достаточным в качестве того, что уже осознанно.

а. Если я понимаю исторически объемлющее и поступаю так, что делаю его в качестве чего-то целого предметом моего познания, который затем я устанавливаю в качестве цели для нового воспроизведения того, что уже полностью свершилось, то именно благодаря этому я делаю его невозможным. Существует радикальное различие между тем, чего можно целенаправленно, в качестве чего-то конечного желать, и тем, что в качестве объемлющего никогда не может быть предметом желания и из чего, напротив, происходят те или иные конечные цели. Объемлющее включает их в себя и дает им смысл. Без объемлющего они распадаются в бесконечности и рассеиваются Объемлющее есть то, что постоянно собирает в целое и в то же время разрушает любую предметную целостность, оно есть исток целенаправленного планирования, которое оно в себя включает. Но само оно не может быть предметом желания. Рационализация — локомотив планирующего производства — может развертывать, создавать пространство, творить условия, прояснять, но она также способствует окаменению, умиранию, закостенению в конечности и неподвижности. Историческое знание, форма рационального, полезно лишь настолько, насколько оно включено в круг объемлющего, который оно само не может в достаточной мере постигнуть как круг.

b. То, что познается как исторически удаленное, предстает так, словно бы оно законченно. Однажды нечто было таким, теперь все обстоит иначе, оно прошло и не может быть воспроизведено. То, что исторично, преодолевается именно таким образом Историческое знание — могила жизни. Сама жизнь не наличествует более в самом историческом знании. Оно — лишь точка сознания, которое вспоминает, но само не есть нечто. В нем гаснет интерес к тому, чтобы желать чего-либо самому, верить во что-нибудь, считать что-либо истинным.

Далее, установка, затрагивающая саму суть цела и исходящая из того, что свойственно бытию вещей, не является более естественной. Характерной является дурная манера исключать из разговора по существу само существо, исторически классифицируя то, что говорит другой. Тем самым у разговора отнимается существенное значение, он переходит на совершенно другой уровень, нежели понимание существа дела, дискуссия мгновенно оканчивается, ведь от прямого ответа отказываются, а косвенно он выглядит так то, что ты сказал, наличествует в истории и там происходило, когда-то существовало некое мнение — теперь оно исчерпало себя. Подведение под рубрику прошлого и того, чем можно пренебречь, гасит жизнь вопроса, который может быть вечно истинным.

7. Двусмысленное действие исторического сознания. Поскольку историческое знание связано с историческим бытием и поскольку оно в облике самого существенного подкрепления для уничтожения круга может разрушать само историческое бытие, оно — двусмысленно. Это наиболее решающим образом чувствуется там, где одновременно я хочу исторически знать собственное бытие.

Я никогда не знаю окончательно, что я есмь, потому что это никогда еще не было решено, и этого нельзя увидеть, ведь только будущее это покажет.

Поэтому невозможно объективно поступать так, как будто можно было бы знать, что такое свой собственный вид, свое собственное существо, и в этом знании можно было бы отмерить, что чему принадлежит, чего можно и должно желать. Далее проходят по истории своего народа и берут из нее то, что признают, и отвергают то, что называют чуждым. Выбор осуществляется при помощи некоего действия рассудка, который там имеет эмпирическую действительность, а здесь — масштаб для нее.

Однако я не имею себя в своем распоряжении как некое имущество. Лишь в действительности моей жизни и в философской работе посредством новых и новых изначальный шагов, которые согласно счастливому случаю настраиваются друг на друга в течение жизни, я узнаю, что я, собственно, есмь и чем могу быть, что важно для меня в испытании действительности и что оставляет меня равнодушным.

Все масштабы, осознанные акты выбора, образы собственной сущности суть только те или иные акты, направленные в ту или иную сторону, но не знание целого. То, что я мыслю — руководящие образы, побуждения, выражение идей, а не знание постоянного и целого. Они уничтожают живой дух, если затвердевают и становятся аппаратом избирающего рассудка. Тогда теряется круг и остается предмет. Они остаются истинными, только вновь и вновь сходя на нет. Таково историческое знание о себе в двусмысленном колебании между замыканием и размыканием круга живого объемлющего