Часть 4.

ГЛАВА XIV

КАК ГОСУДАРЬ ДОЛЖЕН ПОСТУПАТЬ КАСАТЕЛЬНО ВОЕННОГО ДЕЛА

Таким образом, государь не должен иметь ни других помыслов, ни других

забот, ни другого дела, кроме войны, военных установлений и военной науки,

ибо война есть единственная обязанность, которую правитель не может

возложить на другого. Военное искусство наделено такой силой, что позволяет

не только удержать власть тому, кто рожден государем, но и достичь власти

тому, кто родился простым смертным. И наоборот, когда государи помышляли

больше об удовольствиях, чем о военных упражнениях, они теряли и ту власть,

что имели. Небрежение этим искусством является главной причиной утраты

власти, как владение им является главной причиной обретения власти.

Франческо Сфорца, умея воевать, из частного лица стал Миланским

герцогом, дети его, уклоняясь от тягот войны, из герцогов стали частными

лицами. Тот, кто не владеет военным ремеслом, навлекает на себя много бед, и

в частности презрение окружающих, а этого надо всемерно остерегаться, как о

том будет сказано ниже. Ибо вооруженный несопоставим с безоружным и никогда

вооруженный не подчинится безоружному по доброй воле, а безоружный никогда

не почувствует себя в безопасности среди вооруженных слуг. Как могут двое

поладить, если один подозревает другого, а тот в свою очередь его презирает.

Так и государь, не сведущий в военном деле, терпит много бед, и одна из них

та, что он не пользуется уважением войска и в свою очередь не может на него

положиться.

Поэтому государь должен даже в мыслях не оставлять военных упражнений и

в мирное время предаваться им еще больше, чем в военное. Заключаются же они,

во-первых, в делах, во-вторых -- в размышлениях. Что касается дел, то

государю следует не только следить за порядком и учениями в войске, но и

самому почаще выезжать на охоту, чтобы закалить тело и одновременно изучить

местность, а именно: где и какие есть возвышенности, куда выходят долины,

насколько простираются равнины, каковы особенности рек и болот. Такое

изучение вдвойне полезно. Прежде всего благодаря ему лучше узнаешь

собственную страну и можешь вернее определить способы ее защиты; кроме того,

зная в подробностях устройство одной местности, легко понимаешь особенности

другой, попадая туда впервые, ибо склоны, долины, равнины, болота и реки,

предположим, в Тоскане имеют определенное сходство с тем, что мы видим в

других краях, отчего тот, кто изучил одну местность, быстро осваивается и во

всех прочих. Если государь не выработал в себе этих навыков, то он лишен

первого качества военачальника, ибо именно они позволяют сохранять

преимущество, определяя местоположение неприятеля, располагаясь лагерем, ид

на сближение с противником, вступая в бой и осаждая крепости.

Филопемену, главе ахейского союза, античные авторы расточают множество

похвал, и в частности за то, что он и в мирное время ни о чем не помышлял,

кроме военного дела. Когда он прогуливался с друзьями за городом, то часто

останавливался и спрашивал: если неприятель займет тот холм, а наше войско

будет стоять здесь, на чьей стороне будет преимущество? как наступать в этих

условиях, сохраняя боевые порядки? как отступать, если нас вынудят к

отступлению? как преследовать противника, если тот обратился в бегство? И

так, продвигаясь вперед, предлагал все новые и новые обстоятельства из тех,

какие случаются на войне; и после того, как выслушивал мнение друзей,

высказывал свое и приводил доводы в его пользу, так постоянными

размышлениями он добился того, что во время войны никакая случайность не

могла бы застигнуть его врасплох.

Что же до умственных упражнений, то государь должен читать исторические

труды, при этом особо изучать действия выдающихся полководцев, разбирать,

какими способами они вели войну, что определяло их победы и что --

поражения, с тем чтобы одерживать первые и избегать последних. Самое же

главное -- уподобившись многим великим людям прошлого, принять за образец

кого-либо из прославленных и чтимых людей древности и постоянно держать в

памяти его подвиги и деяния. Так, по рассказам, Александр Великий подражал

Ахиллу, Цезарь -- Александру, Сципион -- Киру. Всякий, кто прочтет

жизнеописание Кира, составленное Ксенофонтом, согласится, что, уподобляясь

Киру, Сципион весьма способствовал своей славе и что в целомудрии,

обходительности, человечности и щедрости Сципион следовал Киру, как тот

описан нам Ксенофонтом. Мудрый государь должен соблюдать все описанные

правила, никогда не предаваться в мирное время праздности, ибо все его труды

окупятся, когда настанут тяжелые времена, и тогда, если судьба захочет его

сокрушить, он сумеет выстоять под ее напором.

ГЛАВА XV

О ТОМ, ЗА ЧТО ЛЮДЕЙ, В ОСОБЕННОСТИ ГОСУДАРЕЙ, ВОСХВАЛЯЮТ ИЛИ ПОРИЦАЮТ

Теперь остается рассмотреть, как государь должен вести себя по

отношению к подданным и союзникам. Зная, что об этом писали многие,

опасаюсь, как бы меня не сочли самонадеянным за то, что, избрав тот же

предмет, в толковании его я более всего расхожусь с другими. Но, име

намерение написать нечто полезное для людей понимающих, я предпочел

следовать правде не воображаемой, а действительной -- в отличие от тех

многих, кто изобразил республики и государства, каких в действительности

никто не знавал и не видывал. Ибо расстояние между тем, как люди живут и как

должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради

должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как, жела

исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь

с множеством людей, чуждых добру. Из чего следует, что государь, если он

хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и

пользоваться этим умением смотря по надобности.

Если же говорить не о вымышленных, а об истинных свойствах государей,

то надо сказать, что во всех людях, а особенно в государях, стоящих выше

прочих людей, замечают те или иные качества, заслуживающие похвалы или

порицания. А именно: говорят, что один щедр, другой скуп -- если взять

тосканское слово, ибо жадный на нашем наречии это еще и тот, кто хочет

отнять чужое, а скупым мы называем того, кто слишком держится за свое --

один расточителен, другой алчен; один жесток, другой сострадателен; один

честен, другой вероломен; один изнежен и малодушен, другой тверд духом и

смел; этот снисходителен, тот надменен; этот распутен, тот целомудрен; этот

лукав, тот прямодушен; этот упрям, тот покладист; этот легкомыслен, тот

степенен; этот набожен, тот нечестив и так далее. Что может быть похвальнее

для государя, нежели соединять в себе все лучшие из перечисленных качеств?

Но раз в силу своей природы человек не может ни иметь одни добродетели, ни

неуклонно им следовать, то благоразумному государю следует избегать тех

пороков, которые могут лишить его государства, от остальных же --

воздерживаться по мере сил, но не более. И даже пусть государи не боятс

навлечь на себя обвинения в тех пороках, без которых трудно удержаться у

власти, ибо, вдумавшись, мы найдем немало такого, что на первый взгляд

кажется добродетелью, а в действительности пагубно для государя, и наоборот:

выглядит как порок, а на деле доставляет государю благополучие и

безопасность.

ГЛАВА XVI

О ЩЕДРОСТИ И БЕРЕЖЛИВОСТИ

Начну с первого из упомянутых качеств и скажу, что хорошо иметь славу

щедрого государя. Тем не менее тот, кто проявляет щедрость, чтобы слыть

щедрым, вредит самому себе. Ибо если проявлять ее разумно и должным образом,

о ней не узнают, а тебя все равно обвинят в скупости, поэтому, чтобы,

распространить среди людей славу о своей щедрости, ты должен будешь

изощряться в великолепных затеях, но, поступая таким образом, ты истощишь

казну, после чего, не желая расставаться со славой щедрого правителя,

вынужден будешь сверх меры обременить народ податями и прибегнуть к

неблаговидным способам изыскания денег. Всем этим ты постепенно возбудишь

ненависть подданных, а со временем, когда обеднеешь,-- то и презрение. И

после того как многих разоришь своей щедростью и немногих

облагодетельствуешь, первое же затруднение обернется для тебя бедствием,

первая же опасность -- крушением. Но если ты вовремя одумаешься и захочешь

поправить дело, тебя тотчас же обвинят в скупости.

Итак, раз государь не может без ущерба для себя проявлять щедрость так,

чтобы ее признали, то не будет ли для него благоразумнее примириться со

славой скупого правителя? Ибо со временем, когда люди увидят, что благодар

бережливости он удовлетворяется своими доходами и ведет военные кампании, не

обременяя народ дополнительными налогами, за ним утвердится слава щедрого

правителя. И он действительно окажется щедрым по отношению ко всем тем, кого

мог бы обогатить, а таких единицы. В наши дни лишь те совершили великие

дела, кто прослыл скупым, остальные сошли неприметно. Папа Юлий желал слыть

щедрым лишь до тех пор, пока не достиг папской власти, после чего, готовясь

к войне, думать забыл о щедрости. Нынешний король Франции провел несколько

войн без введения чрезвычайных налогов только потому, что, предвид

дополнительные расходы, проявлял упорную бережливость. Нынешний король

Испании не предпринял бы и не выиграл стольких кампаний, если бы дорожил

славой щедрого государя.

Итак, ради того, чтобы не обирать подданных, иметь средства дл

обороны, не обеднеть, не вызвать презрения и не стать по неволе алчным,

государь должен пренебречь славой скупого правителя, ибо скупость -- это

один из тех пороков, которые позволяют ему править. Если мне скажут, что

Цезарь проложил себе путь щедростью и что многие другие, благодаря тому, что

были и слыли щедрыми, достигали самых высоких степеней, я отвечу: либо ты

достиг власти, либо ты еще на пути к ней. В первом случае щедрость вредна,

во втором -- необходима. Цезарь был на пути к абсолютной власти над Римом,

поэтому щедрость не могла ему повредить, но владычеству его пришел бы конец,

если бы он, достигнув власти, прожил дольше и не умерил расходов. А если мне

возразят, что многие уже были государями и совершали во главе войска великие

дела, однако же слыли щедрейшими, я отвечу, что тратить можно либо свое,

либо чужое. В первом случае полезна бережливость, во втором -- как можно

большая щедрость.

Если ты ведешь войско, которое кормится добычей, грабежом, поборами и

чужим добром, тебе необходимо быть щедрым, иначе за тобой не пойдут солдаты.

И всегда имущество, которое не принадлежит тебе или твоим подданным, можешь

раздаривать щедрой рукой, как это делали Кир, Цезарь и Александр, ибо,

расточая чужое, ты прибавляешь себе славы, тогда как расточая свое -- ты

только себе вредишь. Ничто другое не истощает себя так, как щедрость:

выказывая ее, одновременно теряешь самую возможность ее выказывать и либо

впадаешь в бедность, возбуждающую презрение, либо, желая избежать бедности,

разоряешь других, чем навлекаешь на себя ненависть. Между тем презрение и

ненависть подданных -- это то самое, чего государь должен более всего

опасаться, щедрость же ведет к тому и другому. Поэтому больше мудрости в

том, чтобы, слывя скупым, стяжать худую славу без ненависти, чем в том,

чтобы, желая прослыть щедрым и оттого по неволе разоряя других, стяжать

худую славу и ненависть разом.

ГЛАВА XVII

О ЖЕСТОКОСТИ И МИЛОСЕРДИИ И О ТОМ, ЧТО ЛУЧШЕ: ВНУШАТЬ ЛЮБОВЬ ИЛИ СТРАХ

Переходя к другим из упомянутых выше свойств, скажу, что каждый

государь желал бы прослыть милосердным, а не жестоким, однако следует

остерегаться злоупотребить милосердием. Чезаре Борджа многие называли

жестоким, но жестокостью этой он навел порядок в Риманье, объединил ее,

умиротворил и привел к повиновению. И, если вдуматься, проявил тем самым

больше милосердия, чем флорентийский народ, который, боясь обвинений в

жестокости, позволил разрушить Пистойю. Поэтому государь, если он желает

удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в

жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те,

кто по избытку его потворствует беспорядку. Ибо от беспорядка, который

порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар,

налагаемых государем, страдают лишь отдельные лица. Новый государь еще

меньше, чем всякий другой, может избежать упрека в жестокости, ибо новой

власти угрожает множество опасностей. Вергилий говорит устами Дидоны:

Res dura, et regni novitas me talia cogunt

Moliri, et late fines custode tueri.

["Молодо царство у нас, велика опасность; лишь это

Бдительно так рубежи охранять меня заставляет."

Вергилий. Энеида, кн. I, 563-564. М., "Художественная литература",

1971. Перевод С. А. Ошерова.]

Однако новый государь не должен быть легковерен, мнителен и скор на

расправу, во всех своих действиях он должен быть сдержан, осмотрителен и

милостив, так чтобы излишняя доверчивость не обернулась неосторожностью, а

излишняя недоверчивость не озлобила подданных.

По этому поводу может возникнуть спор, что лучше: чтобы государя любили

или чтобы его боялись. Говорят что лучше всего, когда боятся и любят

одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж

приходится выбирать, то надежнее выбрать страх. Ибо о людях в целом можно

сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману,

что их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь добро, они твои

всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей,

ни имущества, но когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от теб

отвернуться. И худо придется тому государю, который, доверясь их посулам, не

примет никаких мер на случай опасности. Ибо дружбу, которая дается за

деньги, а не приобретается величием и благородством души, можно купить, но

нельзя удержать, чтобы воспользоваться ею в трудное время. Кроме того, люди

меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто

внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди,

будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх

поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно.

Однако государь должен внушать страх таким образом, чтобы, если не

приобрести любви, то хотя бы избежать ненависти, ибо вполне возможно внушить

страх без ненависти. Чтобы избежать ненависти, государю необходимо

воздерживаться от посягательств на имущество граждан и подданных и на их

женщин. Даже когда государь считает нужным лишить кого-либо жизни, он может

сделать это, если налицо подходящее обоснование и очевидная причина, но он

должен остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди скорее простят смерть

отца, чем потерю имущества. Тем более что причин для изъятия имущества

всегда достаточно и если начать жить хищничеством, то всегда найдется повод

присвоить чужое, тогда как оснований для лишения кого-либо жизни гораздо

меньше и повод для этого приискать труднее.

Но когда государь ведет многочисленное войско, он тем более должен

пренебречь тем, что может прослыть жестоким, ибо, не прослыв жестоким,

нельзя поддержать единства и боеспособности войска. Среди удивительных

деяний Ганнибала упоминают и следующее: отправившись воевать в чужие земли,

он удержал от мятежа и распрей огромное и разноплеменное войско как в дни

побед, так и в дни поражений. Что можно объяснить только его нечеловеческой

жестокостью, которая вкупе с доблестью и талантами внушала войску

благоговение и ужас; не будь в нем жестокости, другие его качества не

возымели бы такого действия. Между тем авторы исторических трудов, с одной

стороны, превозносят сам подвиг, с другой -- необдуманно порицают главную

его причину.

Насколько верно утверждение, что полководцу мало обладать доблестью и

талантом, показывает пример Сципиона -- человека необычайного не только

среди его современников, но и среди всех людей. Его войска взбунтовались в

Испании вследствие того, что по своему чрезмерному мягкосердечию он

предоставил солдатам большую свободу, чем это дозволяется воинской

дисциплиной. Что и вменил ему в вину Фабий Максим, назвавший его перед

Сенатом развратителем римского воинства. По тому же недостатку твердости

Сципион не вступился за локров, узнав, что их разоряет один из его легатов,

и не покарал легата за дерзость. Недаром кто-то в Сенате, желая его

оправдать, сказал, что он относится к той природе людей, которым легче

избегать ошибок самим, чем наказывать за ошибки других. Со временем от этой

черты Сципиона пострадало бы и его доброе имя, и слава -- если бы он

распоряжался единолично; но он состоял под властью сената, и потому это

свойство его характера не только не имело вредных последствий, но и

послужило к вящей его славе.

Итак, возвращаясь к спору о том, что лучше: чтобы государя любили или

чтобы его боялись, скажу, что любят государей по собственному усмотрению, а

боятся -- по усмотрению государей, поэтому мудрому правителю лучше

рассчитывать на то, что зависит от него, а не от кого-то другого; важно лишь

ни в коем случае не навлекать на себя ненависти подданных, как о том сказано

выше.

ГЛАВА XVIII

О ТОМ, КАК ГОСУДАРИ ДОЛЖНЫ ДЕРЖАТЬ СЛОВО

Излишне говорить, сколь похвальна в государе верность данному слову,

прямодушие и неуклонная честность. однако мы знаем по опыту, что в наше

время великие дела удавались лишь тем, кто не старался сдержать данное слово

и умел, кого нужно, обвести вокруг пальца; такие государи в конечном счете

преуспели куда больше, чем те, кто ставил на честность.

Надо знать, что с врагом можно бороться двумя способами: во-первых,

законами, во-вторых, силой. Первый способ присущ человеку, второй -- зверю;

но так как первое часто недостаточно, то приходится прибегать и ко второму.

Отсюда следует, что государь должен усвоить то, что заключено в природе и

человека, и зверя. Не это ли иносказательно внушают нам античные авторы,

повествуя о том, как Ахилла и прочих героев древности отдавали на воспитание

кентавру Хирону, дабы они приобщились к его мудрости? Какой иной смысл имеет

выбор в наставники получеловека-полузверя, как не тот, что государь должен

совместить в себе обе эти природы, ибо одна без другой не имеет достаточной

силы?

Итак, из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев

боится капканов, а лиса -- волков, следовательно, надо быть подобным лисе,

чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков. Тот, кто всегда

подобен льву, может не заметить капкана. Из чего следует, что разумный

правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это

вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание.

Такой совет был бы недостойным, если бы люди честно держали слово, но люди,

будучи дурны, слова не держат, поэтому и ты должен поступать с ними так же.

А благовидный предлог нарушить обещание всегда найдется. Примеров тому

множество: сколько мирных договоров, сколько соглашений не вступило в силу

или пошло прахом из-за того, что государи нарушали свое слово, и всегда в

выигрыше оказывался тот, кто имел лисью натуру. Однако натуру эту надо еще

уметь прикрыть, надо быть изрядным обманщиком и лицемером, люди же так

простодушны и так поглощены ближайшими нуждами, что обманывающий всегда

найдет того, кто даст себя одурачить.

Из близких по времени примеров не могу умолчать об одном. Александр VI

всю жизнь изощрялся в обманах, но каждый раз находились люди, готовые ему

верить. Во всем свете не было человека, который так клятвенно уверял, так

убедительно обещал и так мало заботился об исполнении своих обещаний. Тем не

менее обманы всегда удавались ему, как он желал, ибо он знал толк в этом

деле. Отсюда следует, что государю нет необходимости обладать всеми

названными добродетелями, но есть прямая необходимость выглядеть обладающим

ими. Дерзну прибавить, что обладать этими добродетелями и неуклонно им

следовать вредно, тогда как выглядеть обладающим ими -- полезно. Иначе

говоря, надо являться в глазах людей сострадательным, верным слову,

милостивым, искренним, благочестивым -- и быть таковым в самом деле, но

внутренне надо сохранить готовность проявить и противоположные качества,

если это окажется необходимо. Следует понимать, что государь, особенно

новый, не может исполнять все то, за что людей почитают хорошими, так как

ради сохранения государства он часто бывает вынужден идти против своего

слова, против милосердия, доброты и благочестия. Поэтому в душе он всегда

должен быть готов к тому, чтобы переменить направление, если события примут

другой оборот или в другую сторону задует ветер фортуны, то есть, как было

сказано, по возможности не удаляться от добра, но при надобности не чуратьс

и зла.

Итак, государь должен бдительно следить за тем, чтобы с языка его не

сорвалось слова, не исполненного пяти названных добродетелей. Пусть тем, кто

видит его и слышит, он предстает как само милосердие, верность, прямодушие,

человечность и благочестие, особенно благочестие. Ибо люди большей частью

судят по виду, так как увидеть дано всем, а потрогать руками -- немногим.

Каждый знает, каков ты с виду, немногим известно, каков ты на самом деле, и

эти последние не посмеют оспорить мнение большинства, за спиной которого

стоит государство. О действиях всех людей, а особенно государей, с которых в

суде не спросишь, заключают по результату, поэтому пусть государи стараютс

сохранить власть и одержать победу. Какие бы средства для этого ни

употребить, их всегда сочтут достойными и одобрят, ибо чернь прельщаетс

видимостью и успехом, в мире же нет ничего, кроме черни, и меньшинству в нем

не остается места, когда за большинством стоит государство. Один из нынешних

государей, которого воздержусь назвать, только и делает, что проповедует мир

и верность, на деле же тому и другому злейший враг; но если бы он последовал

тому, что проповедует, то давно лишился бы либо могущества, либо

государства.

ГЛАВА XIX

О ТОМ, КАКИМ ОБРАЗОМ ИЗБЕГАТЬ НЕНАВИСТИ И ПРЕЗРЕНИЯ

Наиважнейшее из упомянутых качеств мы рассмотрели; что же касаетс

прочих, то о них я скажу кратко, предварив рассуждение одним общим правилом.

Государь, как отчасти сказано выше, должен следить за тем, чтобы не

совершилось ничего, что могло бы вызвать ненависть или презрение подданных.

Если в этом он преуспеет, то свое дело он сделал, и прочие его пороки не

представят для него никакой опасности. Ненависть государи возбуждают

хищничеством и посягательством на добро и женщин своих подданных. Ибо

большая часть людей довольна жизнью, пока не задеты их честь или имущество;

так что недовольным может оказаться лишь небольшое число честолюбцев, на

которых нетрудно найти управу. Презрение государи возбуждают непостоянством,

легкомыслием, изнеженностью, малодушием и нерешительностью. Этих качеств

надо остерегаться как огня, стараясь, напротив, в каждом действии являть

великодушие, бесстрашие, основательность и твердость. Решение государ

касательно частных дел подданных должны быть бесповоротными, и мнение о нем

должно быть таково, чтобы никому не могло прийти в голову, что можно

обмануть или перехитрить государя. К правителю, внушившему о себе такое

понятие, будут относиться с почтением; а если известно, что государь имеет

выдающиеся достоинства и почитаем своими подданными, врагам труднее будет

напасть на него или составить против него заговор. Ибо государя подстерегают

две опасности -- одна изнутри, со стороны подданных, другая извне -- со

стороны сильных соседей. С внешней опасностью можно справиться при помощи

хорошего войска и хороших союзников; причем тот кто имеет хорошее войско,

найдет и хороших союзников. А если опасность извне будет устранена, то и

внутри сохранится мир, при условии, что его не нарушат тайные заговоры. Но и

в случае нападения извне государь не должен терять присутствие духа, ибо,

если образ его действий был таков, как я говорю, он устоит перед любым

неприятелем, как устоял Набид Спартанский, о чем сказано выше.

Что же касается подданных, то когда снаружи мир, то единственное, чего

следует опасаться,-- это тайные заговоры. Главное средство против них -- не

навлекать на себя ненависти и презрения подданных и быть угодным народу,

чего добиться необходимо, как о том подробно сказано выше. Из всех способов

предотвратить заговор самый верный -- не быть ненавистным народу. Ведь

заговорщик всегда рассчитывает на то, что убийством государя угодит народу;

если же он знает, что возмутит народ, у него не хватит духа пойти на такое

дело, ибо трудностям, с которыми сопряжен всякий заговор, нет числа. Как

показывает опыт, заговоры возникали часто, но удавались редко. Объясняетс

же это тем, что заговорщик не может действовать в одиночку и не может

сговориться ни с кем, кроме тех, кого полагает недовольными властью. Но

открывшись недовольному, ты тотчас даешь ему возможность стать одним из

довольных, так как, выдав тебя, он может обеспечить себе всяческие блага.

Таким образом, когда с одной стороны выгода явная, а с другой --

сомнительная, и к тому же множество опасностей, то не выдаст тебя только

такой сообщник, который является преданнейшим твоим другом или злейшим

врагом государя.

Короче говоря, на стороне заговорщика -- страх, подозрение, боязнь

расплаты; на стороне государя -- величие власти, друзья и вся мощь

государства; так что если к этому присоединяется народное благоволение, то

едва ли кто-нибудь осмелится составить заговор. Ибо заговорщику есть что

опасаться и прежде совершения злого дела, но в этом случае, когда против

него народ, ему есть чего опасаться и после, ибо ему не у кого будет искать

убежища.

По этому поводу я мог бы привести немало примеров, но ограничусь одним,

который еще памятен нашим отцам. Мессер Аннибале Бентивольи, правитель

Болоньи, дед нынешнего мессера Аннибале, был убит заговорщиками Каннески, и

после него не осталось других наследников, кроме мессера Джованни, который

был еще в колыбели. Тотчас после убийства разгневанный народ перебил всех

Каннески, ибо дом Бентивольи пользовался в то время народной любовью. И так

она была сильна, что когда в Болонье не осталось никого из Бентивольи, кто

мог бы управлять государством, горожане, прослышав о некоем человеке крови

Бентивольи, считавшемся ранее сыном кузнеца, явились к нему во Флоренцию и

вверили ему власть, так что он управлял городом до тех самых пор, пока

мессер Джованни не вошел в подобающий правителю возраст.

В заключение повторю, что государь может не опасаться заговоров, если

пользуется благоволением народа, и наоборот, должен бояться всех и каждого,

если народ питает к нему вражду и ненависть. Благоустроенные государства и

мудрые государи принимали все меры к тому, чтобы не ожесточать знать и быть

угодными народу, ибо это принадлежит к числу важнейших забот тех, кто

правит.

В наши дни хорошо устроенным и хорошо управляемым государством являетс

Франция. В ней имеется множество полезных учреждений, обеспечивающих свободу

и безопасность короля, из которых первейшее -- парламент с его полномочиями.

Устроитель этой монархии, зная властолюбие и наглость знати, считал, что ее

необходимо держать в узде; с другой стороны, зная ненависть народа к знати,

основанную на страхе, желал оградить знать. Однако он не стал вменять это в

обязанность королю, чтобы знать не могла обвинить его в потворстве народу, а

народ -- в покровительстве знати, и создал третейское учреждение, которое,

не вмешивая короля, обуздывает сильных и поощряет слабых. Трудно вообразить

лучший и более разумный порядок, как и более верный залог безопасности

короля и королевства. Отсюда можно извлечь еще одно полезное правило, а

именно: что дела, неугодные подданным, государи должны возлагать на других,

а угодные -- исполнять сами. В заключение же повторю, что государю надлежит

выказывать почтение к знати, но не вызывать ненависти в народе.

Многие, пожалуй, скажут, что пример жизни и смерти некоторых римских

императоров противоречит высказанному здесь мнению. Я имею в виду тех

императоров, которые, прожив достойную жизнь и явив доблесть духа, либо

лишились власти, либо были убиты вследствие заговора. Желая оспорить

подобные возражения, я разберу качества нескольких императоров и докажу, что

их привели к крушению как раз те причины, на которые я указал выше. Заодно

хотел бы выделить и все то наиболее поучительное, что содержится в

жизнеописании императоров -- преемников Марка, сына его Коммода, Пертинакса,

Юлиана, Севера, сына его Антонина Каракаллы, Макрина, Гелиогабала,

Александра и Максимина.

Прежде всего надо сказать, что если обыкновенно государям приходитс

сдерживать честолюбие знати и необузданность народа, то римским императорам

приходилось сдерживать еще жестокость и алчность войска. Многих эта

тягостная необходимость привела к гибели, ибо трудно было угодить

одновременно и народу, и войску. Народ желал мира и спокойствия, поэтому

предпочитал кротких государей, тогда как солдаты предпочитали государей

воинственных, неистовых, жестоких и хищных -- но только при условии, что эти

качества будут проявляться по отношению к народу, так, чтобы самим получать

двойное жалованье и утолять свою жестокость и алчность.

Все это неизбежно приводило к гибели тех императоров, которым не было

дано -- врожденными свойствами или стараниями -- внушать к себе такое

почтение, чтобы удержать в повиновении и народ, и войско. Большая часть

императоров -- в особенности те, кто возвысился до императорской власти, а

не получил ее по наследству,-- оказавшись меж двух огней, предпочли угождать

войску, не считаясь с народом. Но другого выхода у них и не было, ибо если

государь не может избежать ненависти кого-либо из подданных, то он должен

сначала попытаться не вызвать всеобщей ненависти. Если же это окажетс

невозможным, он должен приложить все старания к тому, чтобы не вызвать

ненависти у тех, кто сильнее. Вот почему новые государи, особенно нуждаясь в

поддержке, охотнее принимали сторону солдат, нежели народа. Но и в этом

случае терпели неудачу, если не умели внушить к себе надлежащего почтения.

По указанной причине из трех императоров -- Марка, Пертинакса и

Александра, склонных к умеренности, любящих справедливость, врагов

жестокости, мягких и милосердных, двоих постигла печальная участь. Только

Марк жил и умер в величайшем почете, ибо унаследовал императорскую власть

jure hereditario [по праву наследства (лат.)] и не нуждался в признании ее

ни народом, ни войском. Сверх того, он внушил подданным почтение своими

многообразными добродетелями, поэтому сумел удержать в должных пределах и

народ, и войско и не был ими ни ненавидим, ни презираем. В отличие от него

Пертинакс стал императором против воли солдат, которые, привыкнув к

распущенности при Коммоде, не могли вынести честной жизни, к которой он

принуждал их, и возненавидели его, а так как к тому же они презирали его за

старость, то он и был убит в самом начале своего правления.

Здесь уместно заметить, что добрыми делами можно навлечь на себ

ненависть точно также, как и дурными, поэтому государь, как я уже говорил,

нередко вынужден отступать от добра ради того, чтобы сохранить государство,

ибо та часть подданных, чьего расположения ищет государь,-- будь то народ,

знать или войско,-- развращена, то и государю, чтобы ей угодить, приходитс

действовать соответственно, и в этом случае добрые дела могут ему повредить.

Но перейдем к Александру: кротость его, как рассказывают ему в похвалу, была

такова, что за четырнадцать лет его правления не был казнен без суда ни один

человек. И все же он возбудил презрение, слывя чересчур изнеженным и

послушным матери, и был убит вследствие заговора в войске.

В противоположность этим троим Коммод, Север, Антонин Каракалла и

Максимин отличались крайней алчностью и жестокостью. Угрожая войску, они как

могли разоряли и притесняли народ, и всех их, за исключением Севера,

постигла печальная участь. Север же прославился такой доблестью, что не

утратил расположения солдат до конца жизни и счастливо правил, несмотря на

то что разорял народ. Доблесть его представлялась необычайной и народу, и

войску: народ она пугала и ошеломляла, а войску внушала благоговение. И так

как все совершенное им в качестве нового государя замечательно и достойно

внимания, то я хотел бы, не вдаваясь в частности, показать, как он умел

уподобляться то льву, то лисе, каковым, как я уже говорил, должны подражать

государи.

Узнав о нерадивости императора Юлиана, Север убедил солдат,

находившихся под его началом в Славонии, что их долг идти в Рим отомстить за

смерть императора Пертинакса, убитого преторианцами. Под этим предлогом он

двинул войско на Рим, никому не открывая своего намерения добитьс

императорской власти, и прибыл в Италию прежде, чем туда донесся слух о его

выступлении. Когда он достиг Рима, Сенат, испугавшись, провозгласил его

императором и приказал убить Юлиана. Однако на пути Юлиана стояло еще два

препятствия: в Азии Песценний Нигер, глава азийского войска, провозгласил

себя императором, на западе соперником его стал Альбин. Выступить в открытую

против обоих было опасно, поэтому Север решил на Нигера напасть открыто, а

Альбина устранить хитростью. Последнему он написал, что, будучи возведен

Сенатом в императорское достоинство, желает разделить с ним эту честь,

просит его принять титул Цезаря и по решению Сената объявляет его

соправителем. Тот все это принял за правду. Но после того, как войско Нигера

было разбито, сам он умерщвлен, а дела на востоке улажены, Север вернулся в

Рим и подал в Сенат жалобу: будто бы Альбин, забыв об оказанных ему Севером

благодеяниях, покушался на его жизнь, почему он вынужден выступить из Рима,

чтобы покарать Альбина за неблагодарность. После чего он настиг Альбина во

Франции и лишил его власти и жизни.

Вдумавшись в действия Севера, мы убедимся в том, что он вел себя то как

свирепейший лев, то как хитрейшая лиса; что он всем внушил страх и почтение

и не возбудил ненависти войска. Поэтому мы не станем удивляться, каким

образом ему, новому государю, удалось так упрочить свое владычество: разор

подданных, он не возбудил их ненависти, ибо был защищен от нее своей славой.

Сын его Антонин также был личностью замечательной и, сумев поразить

воображение народа, был угоден солдатам. Он был истинный воин, сносивший

любые тяготы, презиравший изысканную пищу, чуждый изнеженности, и за это

пользовался любовью войска. Но, проявив неслыханную свирепость и жестокость

-- им было совершено множество убийств и истреблены все жители Александрии и

половина жителей Рима,-- он стал ненавистен всем подданным и даже внушил

страх своим приближенным, так что был убит на глазах своего войска одним из

центурионов.

Здесь уместно заметить, что всякий, кому не дорога жизнь, может

совершить покушение на государя, так что нет верного способа избежать гибели

от руки человека одержимого. Но этого не следует так уж бояться, ибо

подобные покушения случаются крайне редко. Важно лишь не подвергать

оскорблению окружающих тебя должностных лиц и людей, находящихся у тебя в

услужении, то есть не поступать как Антонин, который предал позорной смерти

брата того центуриона, каждый день грозил смертью ему самому, однако же

продолжал держать его у себя телохранителем. Это было безрассудно и не могло

не кончиться гибелью Антонина, что, как мы знаем, и случилось.

Обратимся теперь к Коммоду. Будучи сыном Марка, он мог без труда

удержать власть, полученную им по наследству. Если бы он шел по стопам отца,

то этим всего лучше угодил бы и народу, и войску, но, как человек жестокий и

низкий, он стал заискивать у войска и поощрять в нем распущенность, чтобы с

его помощью обирать народ. Однако он возбудил презрение войска тем, что

унижал свое императорское достоинство, сходясь с гладиаторами на арене, и

совершал много других мерзостей, недостойных императорского величия.

Ненавидимый одними и презираемый другими, он был убит вследствие заговора

среди его приближенных.

Остается рассказать о качествах Максимина. Это был человек на редкость

воинственный, и после того как Александр вызвал раздражение войска своей

изнеженностью, оно провозгласило императором Максимина. Но править ему

пришлось недолго, ибо он возбудил ненависть и презрение войска тем, что,

во-первых, пас когда-то овец во Фракии -- это обстоятельство, о котором все

знали, являлось позором в глазах его подданных; во-вторых, провозглашенный

императором, он отложил выступление в Рим, где должен был принять знаки

императорского достоинства, и прославил себя жестокостью, произведя через

своих префектов жесточайшие расправы в Риме и повсеместно. После этого

презрение к нему за его низкое происхождение усугубилось ненавистью,

внушенной страхом перед его свирепостью, так что против него восстала

сначала Африка, потом Сенат и весь римский народ, и, наконец, в заговор

оказалась вовлеченной вся Италия. К заговору примкнули его собственные

солдаты, осаждавшие Аквилею, которые были раздражены его жестокостью и

трудностями осады: видя, что у него много врагов, они осмелели и убили

императора.

Я не буду касаться Гелиогабала, Макрина и Юлиана как совершенно

ничтожных и неприметно сошедших правителей, но перейду к заключению. В наше

время государям нет такой уж надобности угрожать войску. Правда, войско и

сейчас требует попечения; однако эта трудность легко разрешима, ибо в наши

дни государь не имеет дела с солдатами, которые тесно связаны с правителями

и властями отдельных провинций, как это было в Римской империи. Поэтому если

в то время приходилось больше угрожать солдатам, ибо войско представляло

большую силу, то в наше время всем государям, кроме султанов, турецкого и

египетского, важнее угодить народу, ибо народ представляет большую силу.

Турецкий султан отличается от других государей тем, что он окружен

двенадцатитысячным пешим войском и пятнадцатитысячной конницей, от которых

зависит крепость и безопасность его державы. Такой государь поневоле должен,

отложив прочие заботы, стараться быть в дружбе с войском. Подобным же

образом султану египетскому, зависящему от солдат, необходимо, хотя бы в

ущерб народу, ладить со своим войском. Заметьте, что государство султана

египетского устроено не так, как все прочие государства, и сопоставимо лишь

с папством в христианском мире. Его нельзя назвать наследственным, ибо

наследниками султана являются не его дети, а тот, кто избран в преемники

особо на то уполномоченными лицами. Но его нельзя назвать и новым, ибо

порядок этот заведен давно, и перед султаном не встает ни одна из тех

трудностей, с которыми имеют дело новые государи. Таким образом, несмотря на

то, что султан в государстве -- новый, учреждения в нем -- старые, и они

обеспечивают преемственность власти, как при обычном ее наследовании.

Но вернемся к обсуждаемому предмету. Рассмотрев сказанное выше, мы

увидим, что главной причиной гибели императоров была либо ненависть к ним,

либо презрение, и поймем, почему из тех, кто действовал противоположными

способами, только двоим выпал счастливый, а остальным несчастный конец. Дело

в том, что Пертинаксу и Александру, как новым государям, было бесполезно и

даже вредно подражать Марку, ставшему императором по праву наследства, а

Коммоду и Максимину пагубно было подражать Северу, ибо они не обладали той

доблестью, которая позволяла бы им следовать его примеру. Соответственно,

новый государь в новом государстве не должен ни подражать Марку, ни

уподобляться Северу, но должен у Севера позаимствовать то, без чего нельз

основать новое государство, а у Марка -- то наилучшее и наиболее достойное,

что нужно для сохранения государства, уже обретшего и устойчивость, и

прочность.