Библиотека    Новые поступления    Словарь    Карта сайтов    Ссылки





назад содержание далее

Часть 4.

Глава XXVII

ЛЮДИ ЛИШЬ В РЕДЧАЙШИХ СЛУЧАЯХ

УМЕЮТ БЫТЬ СОВСЕМ ДУРНЫМИ ИЛИ

СОВСЕМ ХОРОШИМИ

В 1505 году папа Юлий II пошел походом на Болонью, дабы выгнать оттуда род

де Бентивольи, владевший этим городом около ста лет. Ополчившись против всех

тиранов, занимавших церковные земли, он решил также выкинуть Джовампаголо

Бальони из Перуджи, тираном которой тот был. Подойдя к Перудже, папа Юлий II с

его хорошо всем известной смелостью и решительностью не стал дожидаться войска>

которое должно было подоспеть ему на помощь, но вошел в город безоружным,

несмотря на то что Джовампаголо собрал в нем довольно много людей для своей

защиты. Увлекаемый тем яростным пылом, благодаря которому он подчинял себе все

обстоятельства, Юлий II, сопровождаемый только свитой, отдался в руки своего

врага, которого затем увел с собой, оставив в Перудже собственного губернатора,

установившего в ней власть Церкви.

Людьми рассудительными, находившимися тогда подле папы, была отмечена

дерзновенная отвага папы и жалкая трусость Джовампаголо; они не могли уразуметь,

как получилось, что человек с репутацией Джовампаголо разом не подмял под себ

врага и не завладел богатой добычей, видя, что папу сопровождают все его

кардиналы со всеми их драгоценностями. Люди эти не могли поверить, что его

остановила доброта или что в нем заговорила совесть; ведь в груди негодяя,

который сожительствовал с сестрой и ради власти убил двоюродных братьев и

племянников, не могло пробудиться какое-либо благочестивое чувство. Вот почему и

приходится сделать вывод, что люди не умеют быть ни достойно преступными, ни

совершенно хорошими: злодейство обладает известным величием или является в

какой-то мере проявлением широты души, до которой они не в состоянии подняться.

Так вот, Джовампаголо, не ставивший ни во что ни кровосмешение, ни

публичную резню родственников, не сумел, когда ему представился к тому удобный

случай, или, лучше сказать, не осмелился совершить деяние, которое заставило бы

всех дивиться его мужеству и оставило бы по себе вечную память, ибо он оказалс

бы первым, кто показал прелатам, сколь мало надо почитать всех тех, кто живет и

правит подобно им, и тем самым совершил бы дело, величие которого намного

превысило бы всякий позор и связанную с ним, возможно, опасность.

Глава XXXIV

ДИКТАТОРСКАЯ ВЛАСТЬ

ПРИЧИНИЛА РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ БЛАГО,

А НЕ ВРЕД: ГУБИТЕЛЬНОЙ ДЛЯ ГРАЖДАНСКОЙ ЖИЗНИ

ОКАЗЫВАЕТСЯ ТА ВЛАСТЬ,

КОТОРУЮ ГРАЖДАНЕ ПРИСВАИВАЮТ,

А НЕ ТА, ЧТО ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ ИМ

НА ОСНОВЕ СВОБОДНЫХ ВЫБОРОВ

Некоторые писатели осуждают Римлян за то, что те ввели в Риме обычай

избрания Диктатора: обстоятельство это оказалось-де со временем причиной тирании

в Риме. Названные писатели ссылаются на то, что первый тиран, бывший в сем

городе, распоряжался в нем, прикрываясь диктаторским званием. Они говорят, что,

не будь его, Цезарь не смог бы приукрасить свою тиранию никаким общественным

саном. Все это придерживающимися подобного мнения писателями не было должным

образом рассмотрено и находится вне доводов разума. Ибо не сан и не звание

Диктатора поработили Рим, а полномочия, присваивавшиеся гражданами вследствие

длительности военной власти. И если бы в Риме отсутствовало звание Диктатора,

граждане Рима воспользовались бы каким-нибудь другим. Ведь это сила легко

получает наименования, а не наименования силу. Не трудно увидеть, что Диктатура,

пока она давалась согласно установленным общественным порядкам, а не вследствие

личного авторитета, всегда приносила пользу городу. Ибо губят республики те

магистратуры и власть, которые создаются и даются незаконным, экстраординарным

путем, а не те, что получаются путем обычным. Пример тому - Рим: за много

времени ни один Диктатор не причинил Республике ничего, кроме блага.

Почему это так - совершенно ясно. Во-первых, для того, чтобы какой-либо

гражданин мог угнетать других и захватить чрезвычайную власть, ему надобно

обладать многими качествами, которыми в неразвращенной республике обладать он не

в состоянии: ему надо быть очень богатым и иметь достаточное количество

приспешников и сторонников, которых у него не может появиться там, где

соблюдаются законы; когда же они у него появляются, люди эти наводят такой

страх, что оказывается невозможно провести свободные выборы. Кроме того,

Диктатор назначался на определенный срок, а не навечно, и только дл

предупреждения той самой опасности, по причине которой он бывал избираем. Его

полномочия давали ему право единолично принимать решения относительно средств,

направленных на пресечение названной смертельной опасности, действовать во всем,

не советуясь с Народом и другими магистратами, и наказывать любого гражданина

без права последнего на апелляцию. Но он не мог сделать ничего в ущерб

государственному строю: он не мог бы, например, лишить Сенат и Народ их

полномочий, уничтожить в городе старые порядки и создать новые. Так что при

кратковременности его диктатуры и ограниченности предоставленных ему полномочий,

а также при тогдашней неразвращенности римского народа ему было бы невозможно

преступить положенные для него пределы и повредить городу. Опыт показывает, что

Диктатура всегда оказывалась полезна.

И действительно, среди прочих римских учреждений Диктатура заслуживает

того, чтобы ее рассмотрели и причислили к тем из них, которые были причиной

величия столь огромной державы. Ибо без подобного учреждения города с трудом

справились бы с чрезвычайными обстоятельствами. Ведь обычные учреждени

действуют в республиках медленно (так как и советы, и магистраты не имеют

возможности во всем поступать самостоятельно, но нуждаясь друг в друге дл

решения многих вопросов, а также потому, что для вынесения совместных решений

потребно время) и предлагаемые ими меры оказываются крайне опасными, когда им

приходится лечить болезнь, требующую незамедлительного вмешательства. Вот почему

республики должны иметь среди своих учреждений нечто подобное Диктатуре. Именно

поэтому Венецианская республика, каковая среди нынешних республик является самой

замечательной, предоставила полномочия нескольким немногим гражданам в случаях

крайней необходимости принимать совместное решение помимо Большого совета. Ибо,

когда в республике отсутствует такого рода институт, неизбежно приходится либо

гибнуть, соблюдая установленные порядки, либо ломать их, дабы не погибнуть. Но в

республике всегда нежелательно возникновение обстоятельств, для совладания с

которыми приходится обращаться к чрезвычайным мерам. Ибо хотя чрезвычайные меры

в определенный момент оказывались полезными, сам пример их бывал вреден. Ведь

едва лишь устанавливается обыкновение ломать установленные порядки во имя блага,

как тут же, прикрываясь благими намерениями, их начинают ломать во имя зла. Так

что республика никогда не будет совершенной, если ее законы не будут

предусматривать всего и если против каждого неожиданного обстоятельства у нее не

найдется средства и способа с этим обстоятельством совладать. Поэтому в

заключение я скажу, что те республики, которые в минуту крайней опасности не

прибегают к Диктатуре или к подобной ей власти, оказавшись в тяжелых

обстоятельствах, неминуемо погибнут.

Следует также отметить в этом институте обычай его избрания, мудро

предусмотренный Римлянами. Так как назначение Диктатора было сопряжено с

некоторым позором для Консулов, которые из глав государства становились такими

же подчиненными Диктатору гражданами, как и все остальные, и предполагая, что

из-за этого может возникнуть у граждан возмущение, Римляне решили, что

полномочия - избирать Диктатора . будут предоставляться Консулам. Римляне

считали, что когда случится .так, что Риму понадобится .подобного рода царска

власть. Консулы создадут ее таким способом охотнее, а создав ее сами, будут

менее страдать от нее. Ибо человек от ран и прочих бед, которые он нанес себе

сам, по собственной воле и выбору, страдает гораздо меньше, чем от тех, что ему

наносят другие. Однако в дальнейшем, в последние годы Республики, у Римлян вошло

в обыкновение вместо Диктатора предоставлять подобного рода полномочия Консулу,

пользуясь такими словами: "Videat Consul, ne Respublica quid detrimenti capiat".

["Пусть позаботится Консул, чтобы Республика не понесла какого-нибудь урона"

(лат.)].

Дабы вернуться к нашей теме, замечу, что соседи Рима, пытаясь раздавить

его, заставили Рим создать порядки, не только способные защитить его от них, но

и давшие ему возможность самому нападать на соседей с большею силой, с большей

мудростью и с большим авторитетом.

Глава XXXVII

О ТОМ, КАКИЕ РАЗДОРЫ ПОРОДИЛ В РИМЕ

АГРАРНЫЙ ЗАКОН, А ТАКЖЕ О ТОМ,

ЧТО ПРИНИМАТЬ В РЕСПУБЛИКЕ ЗАКОН,

ИМЕЮЩИЙ БОЛЬШУЮ ОБРАТНУЮ СИЛУ

И ПРОТИВОРЕЧАЩИЙ ДАВНИМ ОБЫЧАЯМ ГОРОДА,-

ДЕЛО, ЧРЕВАТОЕ МНОГИМИ РАЗДОРАМИ

Мнение древних писателей таково, что люди обычно печалятся в беде и не

радуются в счастье и что обе эти склонности порождают одни и те же последствия.

Ибо едва лишь люди перестают бороться, вынуждаемые к борьбе необходимостью, как

они тут же начинают бороться, побуждаемые к тому честолюбием. Последнее столь

сильно укоренилось в человеческом сердце, что никогда не оставляет человека, как

бы высоко он ни поднялся. Причина этому та, что природа создала людей таким

образом, что люди могут желать всего, но не могут всего достигнуть. А так как

желание приобретать всегда больше соответственной возможности, то следствием

сего оказывается их неудовлетворенность тем, чем они владеют, и недовольство

собственным состоянием. Этим порождаются перемены в человеческих судьбах, ибо по

причине того, что одна часть граждан жаждет иметь еще больше, а другая боитс

утратить приобретенное, люди доходят до вражды и войны, каковая одну страну

губит, а другую возвеличивает.

Я привел это рассуждение потому, что римскому Плебсу мало было обезопасить

себя от патрициев посредством выборов Трибунов, добиваться которых плебеев

вынуждала необходимость: добившись этого, Плебс начал бороться из честолюбия и

пожелал делить со Знатью почести и богатство, ибо то и другое почитается людьми

превыше всего. Это породило беду хуже чумы, вызвавшую распри вокруг аграрного

закона, которые стали в конце концов причиной крушения Республики.

В хорошо устроенных республиках все общество - богато, а отдельные граждане

- бедны. В Риме случилось так, что названный закон не соблюдался. Он либо с

самого начала был сформулирован таким образом, что его каждодневно приходилось

перетолковывать, либо настолько изменился в процессе применения, что обращение к

его первоначальной форме оказалось чреватым многими раздорами, либо же, будучи

хорошо сформулированным вначале, исказился затем от употребления. Как бы то ни

было, в Риме никогда не заговаривали об аграрном законе без того, чтобы город не

переворачивался вверх дном.

Названный закон имел две главных статьи. Одна из них указывала, что никто

из граждан не может владеть больше, чем определенным количеством югеров земли;

другая предписывала, чтобы поля, отнятые у врагов, делились между всем римским

народом. Отсюда проистекало для Знати двоякое утеснение: тем из нобилей, которые

имели больше земель, чем допускал закон (а среди Знати таковых было

большинство), приходилось их лишаться; распределение же среди плебеев отнятых у

врагов благ закрывало нобилям путь к дальнейшему обогащению. Поэтому, так как

утеснения эти были против сильных мира сего и так как, сопротивляясь им,

последние уверяли, будто они отстаивают общее благо, нередко случалось, что весь

город, как уже говорилось, переворачивался вверх дном.

Знать терпеливо и хитро оттягивала применение аграрного закона, либо

затевая войну вне пределов Рима, либо противопоставляя Трибуну, предлагающему

аграрный закон, другого Трибуна, либо, сделав частичные уступки, выводя колонию

в то самое место, которое подлежало разделу. Так случилось с землями Антия.

Когда в связи с ними возникла тяжба об аграрном законе, в Антий были посланы из

Рима колонисты, которым предоставлялись названные земли. Говоря, что в Риме с

трудом отыскались люди, согласившиеся отправиться в упомянутую колонию, Тит

Ливии употребляет примечательное выражение: оказалось, что имеется множество

плебеев, которые предпочитают желать благ в Риме, нежели владеть ими в Антии.

Лихорадочная жажда аграрного закона некогда столь сильно мучила город, что

Римляне стали вести войны на отдаленных землях Италии или же вообще за ее

границами. После этого лихорадка сия на некоторое время, по видимости,

прекратилась. Произошло это потому, что земли, которыми владели враги Рима, не

находясь под носом у плебеев и располагаясь в местах, где их трудно было

возделывать, оказались для плебеев менее желанными. Поэтому же и Римляне стали

по отношению к своим врагам менее жестокими, и когда они все же отрезали земли

от их владений, то отдавали эти земли под колонии. Так что, в силу названных

причин, аграрный закон находился под спудом вплоть до времени Гракхов. Именно

Гракхи снова извлекли его на свет и тем погубили римскую свободу. Ибо к тому

времени сила противников аграрного закона удвоилась. Поэтому он разжег между

Плебсом и Сенатом столь сильную ненависть, что она вылилась в потоки крови и

вооруженные столкновения, выходившие за рамки нравов и обычаев цивилизованного

общества. Так как должностные лица не могли с ними справиться и так как на

магистратов не надеялась больше ни одна из группировок, враждующие партии стали

прибегать к собственным средствам и каждая из них обзавелась главарем, который

бы ее защищал.

Зачинщиками этой смуты и беспорядков были плебей. Они возвеличили Мария,

притом настолько, что четырежды делали его Консулом. Они возобновляли его

консулат через столь малые промежутки времени, что затем он уже сам смог

сделаться Консулом еще три раза. Против подобной беды у Знати не было иного

средства, как начать поддерживать Суллу. Сделав его главой своей партии, Знать

развязала гражданскую войну и, пролив много крови, испытав различные

превратности судьбы, одержала в ней верх.

Те же самые распри возникли во времена Цезаря и Помпея: Цезарь сделалс

главой партии Мария, а Помпеи - Суллы. В схватке между ними верх одержал Цезарь.

Он был первым тираном в Риме. После него город этот никогда уже не был

свободным.

Вот какое начало и вот какой конец имел аграрный закон. В другом месте мы

доказывали, что вражда между Сенатом и Плебсом поддерживала в Риме свободу, ибо

из, вражды сей рождались законы, благоприятные свободе. И хотя, как кажется,

результаты аграрного закона противоречат подобному выводу, я все-таки заявляю,

что не намерен из-за этого отказываться от своего мнения. Ведь жадность и

надменное честолюбие грандов столь велико, что, если город не обуздает их любыми

путями и способами, они быстро доведут этот город до погибели. Распрям вокруг

аграрного закона понадобилось триста лет для того, чтобы сделать Рим рабским, но

Рим был бы порабощен много скорее, если бы плебеи с помощью аграрного закона и

других своих требований постоянно не сдерживали жадность и честолюбие нобилей.

Ибо римская Знать всегда без большого шума уступала плебеям почести, но как

только дело дошло до имущества, она бросилась защищать его с таким упорством,

что плебеям, дабы удовлетворить собственные аппетиты, пришлось прибегнуть к

вышерассмотренным чрезвычайным мерам.

Зачинщиками этих беспорядков были Гракхи, каковых следует хвалить скорее за

их намеренья, нежели за их рассудительность. Ведь желать уничтожить возникшие в

городе непорядки и принимать ради этого закон, имеющий большую обратную силу, -

дело весьма неблагоразумное. Поступить так - об этом много уже говорилось выше -

значит только ускорить то самое зло, к которому ведут названные непорядки. Если

же повременить и выждать, зло либо придет позднее, либо, со временем, исчезнет

само собой.

Глава LV

О ТОМ, КАК ЛЕГКО ВЕДУТСЯ ДЕЛА В ГОРОДЕ,

ГДЕ МАССЫ НЕ РАЗВРАЩЕНЫ, А ТАКЖЕ О ТОМ, ЧТО ТАМ,

ГДЕ СУЩЕСТВУЕТ РАВЕНСТВО, НЕВОЗМОЖНО СОЗДАТЬ

САМОДЕРЖАВИЕ, ТАМ ЖЕ, ГДЕ ЕГО НЕТ,

НЕВОЗМОЖНО УЧРЕДИТЬ РЕСПУБЛИКУ

Несмотря на то что выше мы довольно подробно рассуждали о том, чего надобно

опасаться городам развращенным и на что им можно надеяться, мне все же

представляется нелишним рассмотреть решение Сената относительно обета Камилла

отдать Аполлону десятую часть добычи, захваченной у вейентов. Добыча эта попала

в руки римского Плебса и, так как не было никакой возможности ее сосчитать,

Сенат издал постановление о том, чтобы каждый выложил в общий котел десятую

часть того, что им было награблено. И хотя решение это не было проведено в

жизнь, ибо Сенат впоследствии нашел средство по-другому ублажить Аполлона, не

чиня обиды Плебсу, оно все-таки показывает, насколько Сенат верил в добродетель

плебеев, полагая, что не найдется ни одного из них, кто не представил бы ровно

столько добычи, сколько предписывалось названным сенатским решением. С другой

стороны, Плебс не подумал как-либо обойти постановление Сената, отдав меньше,

чем следовало, но решил освободиться от него, открыто обнаружив недовольство.

Пример этот, так же как и многие другие, о которых говорилось выше,

показывает, сколь добродетелен и благочестив был римский народ и сколь много

хорошего можно было от него ожидать. И действительно, где нет подобной

добродетели, невозможно ожидать чего-либо хорошего, как нечего ждать от стран,

которые в последнее время совершенно развратились, - прежде всего от Италии.

Даже Франции и Испании коснулась та же самая развращенность. Если в них не видно

таких же раздоров, каковые каждодневно возникают в Италии, то проистекает это не

столько от добродетели их народов, каковая у названных народов по большей части

отсутствует, сколько потому, что во Франции и Испании имеется король,

поддерживающий их внутреннее единство не только благодаря собственной доблести,

но главным образом благодаря политическому строю этих королевств, не

подвергшемуся еще порче.

Добродетель и благочестие народа очень хорошо видны в Германии, где они все

еще очень велики. Именно добродетель и благочестие народа делают возможным

существование в Германии многих свободных республик, которые так строго

соблюдают свои законы, что никто ни извне, ни изнутри не дерзает посягнуть на их

независимость. В подтверждение истинности того, что в тех краях сохранилась

добрая часть античной добродетели, я хочу привести пример, похожий на

приведенный выше пример с римским Сенатом и Плебсом. В германских республиках

существует обычай: когда надо получить и израсходовать из общественных средств

определенное количество денег, магистраты и советы, обладающие в сказанных

республиках полномочиями власти, облагают всех жителей города податью, равною

одному-двум процентам от состояния каждого. И как только принимается подобное

постановление, каждый, согласно порядкам своей земли, является к сборщикам

подати; дав клятву уплатить должную сумму, он бросает в предназначенный дл

этого ящик столько денег, сколько велит ему совесть: свидетелем уплаты выступает

только сам плательщик. Из этого можно заключить, как много добродетели и как

много благочестия сохранилось еще у этих людей. Мы вынуждены предположить, что

каждый из них честно уплачивает подобающую ему сумму, ибо если бы он ее не

уплачивал, подать не достигала бы тех размеров, которые устанавливались для нее

давними обычаями налогообложения, а если бы она их не достигала, обман был бы

обнаружен и, будучи обнаруженным, заставил бы изменить способ сбора податей.

Подобная добродетель в наши дни тем более удивительна, что встречается она

до крайности редко: по-видимому, сохранилась она теперь только в Германии.

Порождается это двумя причинами. Во-первых, германцы не имеют широких

сношений с соседними народами. Ни соседи не наведываются к ним в гости, ни они

сами не наведываются к соседям, ибо довольствуются теми благами, теми продуктами

питания и теми шерстяными одеждами, которые изготовляются в их стране. Тем самым

устраняется причина для внешних сношений и начало всяческой развращенности:

германцы не усвоили нравов ни французов, ни испанцев, ни итальянцев, каковые

нации вкупе являются развратителем мира. Во-вторых, германские республики,

сохранившие у себя свободную и неиспорченную политическую жизнь, не допускают,

чтобы кто-либо из их граждан был дворянином или же жил на дворянский лад. Больше

того, они поддерживают у себя полнейшее равенство и являются злейшими врагами

господ и дворян, живущих в тамошней стране; если те случайно попадают к ним в

руки, то они уничтожают их как источник разложения и причину смут.

Дабы стало совершенно ясно, кого обозначает слово <дворянин>, скажу, что

дворянами именуются те, кто праздно живут на доходы со своих огромных поместий,

нимало не заботясь ни об обработке земли, ни о том, чтобы необходимым трудом

заработать себе на жизнь. Подобные люди вредны во всякой республике и в каждой

стране. Однако самыми вредными из них являются те, которые помимо указанных

поместий владеют замками и имеют повинующихся им подданных. И теми и другими

переполнены Неаполитанское королевство, Римская область, Романья и Ломбардия.

Именно из-за них в этих странах никогда не возникало республики и никогда не

существовало какой-либо Политической жизни: подобная порода людей - решительный

враг всякой гражданственности. В устроенных наподобие им странах при всем

желании невозможно учредить республику. Если же кому придет охота навести в них

порядок, то единственным возможным для него путем окажется установление там

монархического строя. Причина этому такова: там, где развращенность всех

достигла такой степени, что ее не в состоянии обуздать одни лишь законы,

необходимо установление вместе с законами превосходящей их силы; таковой силой

является царская рука, абсолютная и чрезвычайная власть которой способна

обуздывать чрезмерную жадность, честолюбие и развращенность сильных мира сего.

Правильность такого рода рассуждений подтверждает пример Тосканы: там на

небольшом расстоянии друг от друга долгое время существовало три республики -

Флоренция, Сиена и Лукка; остальные же города этой страны, хотя и были в

какой-то мере порабощены, всем духом и строем своим обнаруживали, что они

сохранили или хотели бы сохранить свою свободу. Произошло сие потому, что в

Тоскане не было ни одного владельца замка и имелось очень мало дворян. Там

существовало такое равенство, что мудрому человеку, знающему гражданские порядки

древних, было бы очень просто устроить там свободную гражданскую жизнь. Однако

несчастие Тосканы столь велико, что по сей день в ней не нашлось ни одного

человека, который сумел бы или же знал бы, как это сделать.

Так вот, из всего вышеприведенного рассуждения вытекает следующий вывод:

желающий создать республику там, где имеется большое количество дворян, не

сумеет осуществить свой замысел, не уничтожив предварительно всех их до единого;

желающий же создать монархию или самодержавное княжество там, где существует

большое равенство, не сможет этого сделать, пока не выведет из сказанного

равенства значительное количество людей честолюбивых и беспокойных и не сделает

их дворянами по существу, то есть пока он не наделит их замками и имениями, не

даст им много денег и крепостных, с тем чтобы, окружив себя дворянами, он мог

бы, опираясь на них, сохранить свою власть, а они, с его помощью, могли бы

удовлетворять свою жадность и свое честолюбие, в этом случае все прочие граждане

оказались бы вынуждены безропотно нести то самое иго, заставить переносить

которое способно одно лишь насилие. Именно таким образом устанавливаетс

равновесие между обращающимися к насилию и теми, на кого насилие это направлено,

и каждый человек прочно прикрепляется к своему сословию. Превращение страны,

приноровленной к монархическому строю, в республику и установление монархии в

стране, приспособленной к республиканскому строю,-'дело, требующее человека

редкостного ума и воли. Поэтому, хотя брались за него весьма многие, лишь очень

немногим удавалось довести его до конца. Огромность встающей перед ними задачи

отчасти устрашает людей, отчасти сковывает их-в результате они на первых же

шагах спотыкаются и терпят неудачу.

Возможно, высказанное мною мнение о том, что невозможно создать республику

там, где имеются дворяне, покажется противоречащим опыту Венецианской

республики, где одни лишь дворяне допускаются на общественные и государственные

должности. Но на это я возражу, что пример Венеции моему мнению отнюдь не

противоречит, ибо в республике сей дворяне являются дворянами больше по имени,

чем по существу: они не получают там больших доходов с поместий, так как

источник их богатства - торговля и движимость; кроме того, никто из них не

владеет замками и не обладает никакой вотчинной властью над крестьянами; слово

<дворянин> является в Венеции почетным званием, никак не связанным с тем, что в

других городах делает человека дворянином. Подобно тому как в других республиках

жители делятся на различные группы, по-разному именуемые, жители Венеции делятс

на дворян и на народ. Дворяне там обладают или могут обладать всеми почестями;

народ же к ним совершенно не допускается. Благодаря этому, в силу причин, о

которых уже говорилось, в Венеции не возникает смут.

Итак, пусть устанавливается республика там, где существует или создано

полное равенство. И наоборот, пусть учреждается самодержавие там, где существует

полнейшее неравенство. В противном случае будет создано нечто несоразмерное и

недолговечное.

Глава LVII

ПЛЕБЕИ В МАССЕ СВОЕЙ КРЕПКИ И СИЛЬНЫ,

А ПО ОТДЕЛЬНОСТИ СЛАБЫ

Многие римляне, после того как нашествие французов опустошило их родину,

переселились в Вейи вопреки постановлению и предписанию Сената. Дабы исправить

такой непорядок. Сенат специальными общественными эдиктами повелел всем к

известному сроку и под страхом определенного наказания вернуться в Рим. Те,

против кого были направлены указанные эдикты, сперва потешались над ними, но

потом, когда настал срок повиноваться, подчинились. Тит Ливии говорит по этому

поводу: "Ex ferocibus universis singuli metu suo obidientes fuere [Будучи все

вместе храбрыми, они стали покорными, ибо каждый боялся сам за себя]" (лат.).

И действительно, нельзя лучше показать природу народных масс, чем показано

в приведенном тексте. Массы дерзко и многократно оспаривают решения своего

государя, но затем, оказавшись непосредственно перед угрозой наказания, не

доверяют друг другу и покорно им повинуются. Таким образом, можно считать

непреложным, что тому, что народ говорит о своих добрых или дурных настроениях,

не стоит придавать слишком большого значения; ведь ты в состоянии поддержать

его, если народ настроен хорошо; если же он настроен дурно, ты можешь заранее

помешать ему причинить тебе вред.

Говоря здесь о дурных настроениях народа, я имею в виду все его

недовольства, помимо тех, которые вызываются потерей свободы или утратой

любимого государя, все еще находящегося в живых: недовольства, порожденные

такого рода причинами - вещь очень страшная, и для обуздания их требуютс

крайние меры. Все же прочие народные недовольства легко устранимы - в тех

случаях, когда у народа нет вождей. Ибо не существует ничего более ужасного, чем

разнузданные, лишенные вождя массы, и вместе с тем - нет ничего более

беспомощного: даже если народные массы вооружены, их несложно будет успокоить

при условии, что тебе удастся уклониться от. их первого натиска; ведь когда

горячие головы малость поостынут и все разойдутся по домам, каждый начнет

сомневаться в своих силах и позаботится о собственной безопасности, либо

обратившись в бегство, либо пойдя на попятный.

Вот почему взбунтовавшимся массам, если они только желают избегнуть

подобной опасности, надобно сразу же избрать из своей среды вождя, который бы

направлял их, поддерживал их внутреннее единство и заботился об их защите.

Именно так поступили римские плебеи, когда после смерти Виргинии они покинули

Рим и ради своего спасения избрали из своей среды двадцать Трибунов. В тех же

случаях, когда они этого не делали, с ними всегда случалось то, о чем говорит

Тит Ливий в вышеприведенной фразе. Все вместе они бывают храбрыми, когда же

каждый из них начинает думать о грозящей лично ему опасности, они становятс

слабыми и трусливыми.

назад содержание далее



ПОИСК:




© FILOSOF.HISTORIC.RU 2001–2023
Все права на тексты книг принадлежат их авторам!

При копировании страниц проекта обязательно ставить ссылку:
'Электронная библиотека по философии - http://filosof.historic.ru'