Часть 1.

JEAN BAUDRILLARD

L'ECHANGE SYMBOLIQUE ET LA MORT

Жан БОДРИЙЯР

СИМВОЛИЧЕСКИЙ ОБМЕН И СМЕРТЬ

nrf

GALLIMARD

Москва

Добросвет

2000

ББК87.6 Б75

Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин" при поддержке Министерства

Иностранных Дел Франции

и посольства Франции в России

Ouvrage réalisé dans le cadre du programme d'aide à la publication Pouchkine

avec le soutien du Ministère des Affaires Etrangères français et de l'Ambassade

de France en

Russie

Перевод и вступительная статья С. H. Зенкипа

Обложка С. Федотова

Жан Бодрийяр

Символический обмен и смерть. — М.: "Добросвет" 2000 — 387 стр.

ISBN 5-7913-0047-6

© Добросвет, 2000 © GALLIMARD, 1976 © Перевод и вступительная статья Зенкин С.Н.

Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр (род. в 1929 г.) сегодня являетс

одним из известнейших мировых мыслителей, исследующих феномен так называемого

"постмодерна" — новейшего состояния западной цивилизации, которое

характеризуется разрастанием искусственных, неподлинных образований и

механизмов, симулякров настоящего социального бытия.

В ряду других книг Бодрнйяра - "Система вещей" (1968), "О соблазне" (1979,

"Фатальные стратегии" (1983), "Прозрачность зла" (1990) - книга "Символический

обмен и смерть" (1976) выделяется как попытка не только дать критическое

описание неокапиталистического общества потребления, но и предложить ему

культурную альтернативу, которую автор связывает с восходящими к архаическим

традициям механизмами "символического обмена": обменом дарами,

жертвоприношением, ритуалом, игрой, поэзией.

Жан Бодрийяр: время симулякров. 2

Символическая альтернатива. 7

СИМВОЛИЧЕСКИЙ ОБМЕН И СМЕРТЬ.. 12

I. КОНЕЦ ПРОИЗВОДСТВА.. 14

СТРУКТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ЦЕННОСТИ.. 14

КОНЕЦ ПРОИЗВОДСТВА.. 15

ТРУД.. 16

ЗАРАБОТНАЯ ПЛАТА.. 19

ДЕНЬГИ.. 20

ЗАБАСТОВКА.. 21

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ КАК СИМУЛЯТИВНАЯ МОДЕЛЬ.. 24

ТРУД И СМЕРТЬ.. 28

II. ПОРЯДОК СИМУЛЯКРОВ.. 30

ТРИ ПОРЯДКА СИМУЛЯКРОВ.. 30

ЛЕПНОЙ АНГЕЛ.. 31

АВТОМАТ И РОБОТ.. 32

ПРОМЫШЛЕННЫЙ СИМУЛЯКР. 32

МЕТАФИЗИКА КОДА.. 33

ТАКТИЛЬНОСТЬ И БИНАРНОСТЬ.. 35

ГИПЕРРЕАЛИЗМ СИМУЛЯЦИИ.. 39

KOOL KILLER, ИЛИ ВОССТАНИЕ ПОСРЕДСТВОМ ЗНАКОВ.. 41

III. МОДА, ИЛИ ФЕЕРИЯ КОДА.. 45

ЛЕГКОВЕСНОСТЬ УЖЕ-ВИДЕННОГО.. 45

МОДНАЯ «СТРУКТУРА». 46

ПЛАВАЮЩЕЕ СОСТОЯНИЕ ЗНАКОВ.. 46

«ВЛЕЧЕНИЕ» К МОДЕ. 47

МОДИФИКАЦИЯ ПОЛА.. 48

СУБВЕРСИИ НЕПОДВЛАСТНА.. 49

IV. ТЕЛО, ИЛИ КЛАДБИЩЕ ЗНАКОВ.. 49

ТЕЛО С МЕТКОЙ.. 50

ВТОРИЧНАЯ НАГОТА.. 51

«СТРИПТИЗ». 53

УПРАВЛЯЕМЫЙ НАРЦИССИЗМ... 54

ИНЦЕСТУОЗНАЯ МАНИПУЛЯЦИЯ.. 55

МОДЕЛИ ТЕЛА.. 56

«PHALLUS EXCHANGE STANDARD»1 56

ДЕМАГОГИЯ ТЕЛА.. 57

ПРИТЧА.. 58

РАССКАЗ ЧЖУАН-ЦЗЫ О МЯСНИКЕ. 58

V. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ И СМЕРТЬ.. 59

ВЫДВОРЕНИЕ МЕРТВЫХ.. 59

ПОСЛЕЖИТИЕ, ИЛИ ЭКВИВАЛЕНТНАЯ СМЕРТЬ. 60

ЗАМОГИЛЬНОЕ ГЕТТО.. 60

DEATH POWER1 61

ОБМЕН СМЕРТИ ПРИ ПЕРВОБЫТНОМ СТРОЕ. 62

СИМВОЛИЧЕСКОЕ/РЕАЛЬНОЕ/ВООБРАЖАЕМОЕ. 62

НЕПРЕЛОЖНОСТЬ ОБМЕНА.. 63

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ И ПЕРВОБЫТНЫЙ СТРОЙ.. 63

ДВОЙНИК И РАЗДВОЕНИЕ. 65

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ И СМЕРТЬ.. 67

ВЛЕЧЕНИЕ К СМЕРТИ.. 68

СМЕРТЬ У БАТАЯ.. 71

СМЕРТЬ МОЯ ПОВСЮДУ, СМЕРТЬ МОЯ В МЕЧТАХ.. 73

СМЕРТЬ ТОЧЕЧНАЯ СМЕРТЬ БИОЛОГИЧЕСКАЯ. 73

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ И КАТАСТРОФА.. 74

«ЕСТЕСТВЕННАЯ» СМЕРТЬ. 74

СТАРОСТЬ И «ТРЕТИЙ ВОЗРАСТ». 75

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ. 76

ШАНТАЖ БЕЗОПАСНОСТЬЮ... 81

FUNERAL HOMES И КАТАКОМБЫ.. 83

УПРАЗДНЕНИЕ СМЕРТИ.. 83

ОБМЕН БОЛЕЗНИ.. 84

СЕКСУАЛИЗИРОВАННАЯ СМЕРТЬ, СМЕРТОНОСНОСТЬ ПОЛА.. 84

СМЕРТЬ МОЯ ПОВСЮДУ, СМЕРТЬ МОЯ В МЕЧТАХ.. 85

VI. ИСТРЕБЛЕНИЕ ИМЕНИ БОГА.. 86

АНАГРАММА.. 86

ПОЭЗИЯ КАК ИСТРЕБЛЕНИЕ ЦЕННОСТИ.. 87

КОНЕЦ АНАТЕМЫ.. 90

ДЕВЯТЬ МИЛЛИАРДОВ ИМЕН БОГА.. 92

ВООБРАЖАЕМОЕ ЛИНГВИСТИКИ.. 93

WITZ, ИЛИ ФАНТАЗМ ЭКОНОМИКИ У ФРЕЙДА.. 96

АНТИМАТЕРИАЛИСТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ЯЗЫКА.. 101

ПО ТУ СТОРОНУ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО.. 102

СОДЕРЖАНИЕ.. 103

5

Жан Бодрийяр: время симулякров

Как у своих поклонников, так и у своих критиков Жан Бодрийяр пользуетс

репутацией уклончивого и двусмысленного мыслителя. Сторонники (особенно

американские) «постмодернизма» сопровождают его имя религиозными эпитетами1,

странно контрастирующими с его атеистическими убеждениями и фактически

подразумевающими не столько веру, сколько право пророчески противоречить себе,

высказываться неопределенно и безответственно. Поборники (особенно европейские)

строгой научности ставят те же самые «вольности» в упрек Бодрийяру, объявляя его

врагом здравого рационального мышления.

Даже если французский ученый и мыслитель действительно дает повод к подобной

сакрализации (либо положительной, либо отрицательной — сакральное вообще

характеризуется амбивалентностью), в его творчестве можно выделить текст,

отличающийся вполне однозначной тенденцией; в нем автор ясно занимает позицию,

формулирует то, против чего и за что он выступает в современной культуре. Это

«Символический обмен и смерть», пятая книга Жана Бодрийяра (он родился в 1929

г.), вышедшая в 1976 году и занимающая пограничное положение в его творчестве:

ею ознаменованы окончание

1 «Жан Бодрийяр выдвинулся как один из самых непримиримых теоретиков

постмодерна. Он пользуется положением настоящего гуру во всем англоязычном мире

[...]. Адепты Бодрийяра восхваляют его как истинный талисман нового

постмодернистского мира, как импульс, питающий энергией всю сцену

постмодернистской теории, как супертеоретика новейшей пост-современности». —

Процитированные слова, в которых сами за себя говорят и термины «гуру»,

«адепты», «талисман», и молитвенное повторение на все лады волшебного слова

«постмодерн», и магический образ «импульса, питающего энергией...», взяты

практически наугад из Интернета (http://ccwf.cc.utcxas.cdu/~kellner/pm/

ch4.html), из рекламной аннотации к одной из современных американских работ о

Бодрийяре. Реклама просто доводит до предельной концентрации атмосферу, реально

окружающую французского мыслителя в мировых масс-медиа.

8

стеме вещей», но лишь в книге «Символический обмен и смерть» он получил если не

строгую дефиницию, то во всяком случае внутреннюю структуру и систематическое

место в ряду других понятий.

Понятие симулякра («видимости», «подобия») — древнее, в европейской философии

оно существовало начиная с античности3, причем обыкновенно включалось в

теологическую схему репрезентации, сформулированную Платоном: имеется идеальна

модель-оригинал (эйдос), по отношению к которой возможны верные или неверные

подражания. Верные подражания-копии характеризуются своим сходством (с моделью),

а неверные подражания-симулякры — своим отличием (от модели и друг от друга), но

общим для тех и других является соотнесенность, позитивная или негативная, с

трансцендентальным образцом. Эта платоновская теория симулякра была воссоздана

Жилем Делёзом в статье «Ниспровергнуть платонизм», опубликованной в журнале

«Ревю де метафизик э де мораль» в 1967 году, как раз за год до выхода первой

книги Бодрийяра (а в 1969 году включенной под названием «Платон и симулякр» в

книгу Делёза «Логика смысла»), причем воссоздана критически — Делёз выдвинул

задачу «ниспровержения платонизма», то есть освобождения симулякров от

привязанности к модели и их включения в чисто дифференциальную игру:

Проблема касается теперь уже не разграничения Сущности-Видимости или же

Модели-копии [...]. Симулякр не просто вырожденная копия, в нем кроетс

позитивная сила, которая отрицает и оригинал и копию, и модель и репродукцию4.

Эта антиплатоновская программа у Делёза применялась к эстетике, художественному

творчеству. Бодрийяр — в этом была новизна его подхода — спустил ее с небес на

землю, перенес из сферы чистой онтологии и эстетики в описание современной

социальной реальности: то, чего не мог помыслить Платон и к чему еще только

стремятся современные художники в попытках подорвать платоновскую схему

репрезентации, — это, оказывается, уже реализовано в действительности, котора

в массовом количестве вырабатывает самодостаточные,

3 В нескольких книгах Бодрийяра приводится фраза о симулякре, приписанна

Екклезиасту: «Симулякр — это вовсе не то, что скрывает собой истину, — это

истина, скрывающая, что ее нет. Симулякр есть истина» (см., например: Jean

Baudrillard, Simulacres et simulation, Galilée, 1981, p. 9); нетрудно

убедиться, что у Экклезиаста ничего похожего не сказано, гак что эта фраза,

равно как и слова «из книги пророка Даниила» в «Символическом обмене...» (наст.

изд., с. 235), сама является своего рода симулякром библейской цитаты.

4 Gilles Deleuze, Logique du sens. Minuit, 1969, p. 302.

9

независимые от трансцендентных образцов симулякры и все больше формирует из них

жизненную среду современного человека.

В «Символическом обмене...» Бодрийяр предлагает историческую схему «трех

порядков» симулякров, сменяющих друг друга в новоевропейской цивилизации от

Возрождения до наших дней: «подделка — производство — симуляция».

Симулякр первого порядка действует на основе естественного закона ценности,

симулякр второго порядка — на основе рыночного закона стоимости, симулякр

третьего порядка — на основе структурного закона ценности (нyаст. изд., с.

111).

В этой трехчленной схеме можно заметить асимметрию, связанную с неоднородностью

объектов, которые становятся «моделями» для симулякров: если подделка (например,

имитация дорогих материалов в платье или архитектурном убранстве) и

производство (изготовление серийных, идентичных друг другу промышленных

изделий) касаются материальных вещей, то симуляция, как о том говорит языковое

употребление данного слова, применяется скорее к процессам (симуляция поступков,

деятельности) или символическим сущностям (симуляция болезни и т.п.). Така

историческая эволюция симулякров любопытно напоминает личную эволюцию Жана

Бодрийяра, который от социологической критики вещей постепенно перешел к

критике абстрактных сущностей, циркулирующих в обществе. В его «Системе вещей»

уже упоминался «симулякр природы», обозначающий Идею Природы и искусственно

создаваемый в своем быту отпускником; или «фантазм сублимированной

подлинности», симулякр Истории, столь же искусственно поддерживаемый в

современном доме благодаря вкраплению в него кое-каких фрагментов старинного

здания, разрушенного при его постройке5 ; в обоих случаях предметом симуляции

являются абстрактные ценности (Природа, История), но опирается она все-таки на

конкретно-вещественные, «поддельные» (то есть стадиально более ранние) элементы

— яркую окраску предметов отпускного быта, старинные камни, сохраненные в стене

новостройки. В «Символическом обмене...» акцент делается уже на чисто

действенных аспектах симуляции, где нет ни вещи как таковой, ни даже вещества.

Таков, например, симулятивный ответ при социологическом опросе:

[...] тест и референдум представляют собой идеальные формы симуляции: ответ

подсказывается вопросом, заранее моделируется/обозначается им (наст. изд., с.

132).

5 См.: Жан Бодрийяр, Система вещей, М., Рудомино, 1995, с. 28, 66.

12

Чистое, неограниченное становление представляет собой материал для симулякров,

поскольку оно уклоняется от действия Идеи, оспаривает одновременно и модель, и

копию7.

В более близкую нам эпоху попытку преодолеть время как фактор становления,

нарушающий устойчивость качеств и атрибутов, предпринял структурализм: его

лозунгом была спациальность, перевод временных категорий в пространственные —

будь то пространственность исследовательских конструктов (структур, таблиц и

т.д.) или же лишенное временной необратимости, фактически пространственное

толкование процессов повествования, понимания, литературной эволюции8. Именно к

структурализму отсылает понятие «кода», которым регулируется, по Бодрийяру,

новейшая форма симуляции (предыдущие фазы развития симулякров не имели такого

обобщающего и вместе с тем специфического для них закона: в самом деле,

«природный» и «рыночный» законы ценности, которыми они управлялись, вообще

говоря, равно касались и симулякров, и реальных объектов). Код — главна

категория структурной лингвистики и семиотики, позволяющая упорядочить и

редуцировать, свести к квазипространственным формам «безумное становление».

Первые работы Бодрийяра, особенно «Система вещей», создавались в момент высшего

подъема французского структурализма и своим системным подходом отчасти

вписывались в его методологию; выше уже сказано о перекличке «Системы вещей» с

вышедшей годом раньше образцово-методологической монографией Барта о моде.

Однако уже в той ранней книге Бодрийяра содержался любопытный эпизод, который

можно рассматривать как имплицитную полемику со структуральным методом.

Как известно, в качестве одной из важнейших потребительских стратегий по

отношению к вещам Бодрийяр рассматривает коллекционирование. Деятельность

коллекционера — это не просто собирательство, но систематическая манипуляци

вещами, их подчинение определенному комбинаторному коду; и вот в подобном

психическом проекте автор книги раскрывает бессознательную попытку упразднить

время:

Действительно, глубинная сила предметов коллекции возникает не от историчности

каждого из них по отдельности, и врем

7 Gilles Deleuze, op. cit.. p. 10.

8 См.: С.Зенкин, «Преодоленное головокружение: Жерар Женетт и судьба

структурализма», в кн.: Жерар Женетт, Фигуры: Работы по поэтике, т. 1, М.,

изд-во имени Сабашниковых, 1998, с. 22-41.

13

коллекции не этим отличается от реального времени, но тем, что сама организаци

коллекции подменяет собой время. Вероятно, в этом и заключается главная функци

коллекции — переключить реальное время в план некоей систематики [...]. Она

попросту отменяет время. Или, вернее, систематизируя время в форме

фиксированных, допускающих возвратное движение элементов, коллекция являет

собой вечное возобновление одного и того же управляемого цикла, где человеку

гарантируется возможность в любой момент, начиная с любого элемента и в точной

уверенности, что к нему можно будет вернуться назад, поиграть в свое рождение и

смерть9.

Ни здесь, ни вообще в тексте «Системы вещей» Бодрийяр ни словом не упоминает о

структуралистской методологии; скорее всего, он и не думал о пей, когда

анализировал психологию коллекционера. Однако ныне, ретроспективно рассматрива

этот фрагмент в контексте методологических дискуссий 60-70-х годов, в нем можно

увидеть своеобразную «пародию» на структурализм — на его попытку отменить,

«заклясть» время, подменить его чисто пространственной (обратимой, «допускающей

возвратное движение») комбинаторикой, которая лишь опосредованно обозначает

опасно-необратимое биографическое время человека, подобно тому как «старинные»

предметы в коллекции, будучи взяты сами по себе, обозначают или симулируют врем

историческое. В научном предприятии структурализма вскрывается регрессивное

стремление человека современной цивилизации забыть о собственной смертности —

как бы приручить, нейтрализовать ее, «поиграть в свое рождение и смерть». Эта

методология оказывается сама вписана в порядок современного общества, из

абстрактно-аналитического метаязыка превращается в прямое порождение объекта,

который она сама же пытается описывать. Принимая сторону «кода», структурализм

невольно вступает в сообщничество с симулякрами, создаваемыми этим кодом.

Но, расходясь со структуралистской методологией, Бодрийяр продолжает опиратьс

на фундаментальные интуиции, из которых исходил структурализм. Его иде

«послежития», призрачного существования как основы симуляции, по-видимому,

восходит к «Мифологиям» Ролана Барта, к последней главе этой книги, где

теоретически характеризуется феномен коннотации как производства «мифических»

значений10. В каждом знаке имеется две инстанции — означаю-

9 Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 81.

10 Сюда же относятся и мысли Бодрийяра о семиотизации человеческого тела — от

погребальных церемоний, помещающих тело умершего в плотную оболочку знаков, до

семиотики стриптиза, прямо перекликающейся с соответствующей главой бартовских

«Мифологий». Впрочем, и здесь Бодрийяр идет по пути «радикализации гипотез»:

если Барт анализировал стриптиз как знаковое «заговаривание», социальную

интеграцию опасной стихии либидо, то, по Бодрийяру, сама эротическа

привлекательность тела возникает именно как результат его социализации и

семиотизации, нанесения на тело некоторой «метки».

14

щее и означаемое, но означаемое первичного, денотативного знака находится в

двойственном положении: с одной стороны, оно представляет собой «смысл» этого

первичного знака, а с другой стороны, образует «форму», означающее

вторично-коннотативного знака («мифа»). И вот как Барт анализирует эту

двойственность:

[...] форма не уничтожает смысл, а лишь обедняет, дистанцирует, держит в своей

власти. Смысл вот-вот умрет, но его смерть отсрочена: обесцениваясь, смысл

сохраняет жизнь, которой отныне и будет питаться форма мифа. Для формы смысл —

это как бы подручный запас истории, он богат и покорен, его можно то

приближать, то удалять, стремительно чередуя одно и другое; форма постоянно

нуждается в том, чтобы вновь пустить корни в смысл и напитаться его

природностью; а главное, она нуждается в нем как в укрытии" .

«Отсроченная смерть» первичного смысла уподобляется вампирическому

паразитированию «мифа» на теле первичного языка:

[...] миф — язык, не желающий умирать; питаясь чужими смыслами, он благодаря им

незаметно продлевает свою ущербную жизнь, искусственно отсрочивает их смерть и

сам удобно вселяется в эту отсрочку; он превращает их в говорящие трупы12.

Эта отсроченность позволяет вторичному знаку — и господствующему классу,

который такие знаки производит, — порабощать первичный знак, а вместе с ним и

общество, наивно пользующееся его «прямым» значением: словно в гегелевской

диалектике Господина и Раба, первичный знак сохраняет продленную жизнь, но зато

утрачивает собственную сущность, начинает значить не то, что является его

собственным смыслом, а то, чего требует от него Господин. И Бодрийяр, прямо

упоминающий этот знаменитый фрагмент из «Феноменологии духа» в своем

«Символическом обмене...» (см. наст. изд., с. 102), в другом месте отчетливо

связывает темпоральность «отсрочки» с возникновением и существованием любой

власти — духовной и светской, господствующей и «оппозиционной»:

11 Ролан Барт, Мифологии, М., изд-во имени Сабашниковых, 1996, с. 243.

12 Там же, с. 259. Комментарий к этим формулировкам см. в нашей вступительной

статье к указанному изданию «Мифологий» Барта, с. 11-12, 27.

15

Все инстанции подавления и контроля утверждаются в пространстве разрыва, в

момент зависания между жизнью и ее концом, то есть в момент выработки совершенно

фантастической, искусственной темпоральности [...] (наст. изд., с. 273).

Церковь живет отсроченной вечностью (так же как государство — отсроченным

общественным состоянием, а революционные партии — отсроченной революцией: все

они живут смертью) [...] (наст. изд., с. 259).

Все эти абстрактно-онтологические суждения подкрепляются конкретным анализом

общественного быта. Так, «отсроченность» как темпоральность симуляции13 уже

являлась предметом анализа в «Системе вещей» в нескольких своих непосредственно

социальных проявлениях. Во-первых, это уже упомянутое выше коллекционирование:

коллекция всегда должна оставаться незавершенной, в ней обязательно должно

недоставать какого-то предмета, и этот завершающий предмет (знаменующий собой

смерть коллекции и, в некотором смысле, самого коллекционера), все врем

является отсроченным14. Во-вторых, это известный феномен запаздывания серийных

вещей по сравнению с модным образцом:

[...] чистая серия [...] располагается совсем не в актуальной современности

(которая, наряду с будущим, составляет достояние авангарда и моделей), но и не в

давнем прошлом, составляющем исключительную принадлежность богатства и

образованности, — , ее временем является «ближайшее» прошлое, то неопределенное

прошлое, которое, по сути, определяется лишь своим временным отставанием от

настоящего; это та межеумочная темпоральность, куда попадают модели вчерашнего

дня [...] таким образом, большинство людей [...] живут не в своем времени, но во

времени обобщенно-незначимом; это время еще не современности и уже не старины,

и ему, вероятно, никогда и не стать стариной [...] серия по отношению к модели

[...] представляет собой утрату времени в его реальном измерении; она

принадлежит некоему пустому сектору повседневно-

13 Понятие «отсрочки» разрабатывалось и у других послевоенных французских

мыслителей: в художественной форме — у Жан-Поля Сартра («Отсрочка», 1945) и

Мориса Бланшо («При смерти», 1948), в спекулятивной форме — у Жака Деррида, чей

термин différence, то есть «отсрочка-отличие», прямо упомянут в «Символическом

обмене...» Бодрийяра. Представляется, однако, что именно интуиция, выраженная в

«Мифологиях» Барта, имела определяющее значение для бодрийяровского поняти

симуляции.

14 «[...] появление конечного члена серии означало бы, по сути, смерть субъекта,

отсутствие же его позволяет субъекту лишь играть в свою смерть, изображая ее как

вещь, а тем самым заклиная». — Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 78.

16

сти, к негативной темпоральности, которая механически питается отбросами

моделей15.

Двусмысленное «послежитие» серийных вещей, уже оторвавшихся от «подлинности»,

сущностной полноты старинных вещей и лишь безнадежно догоняющих остроактуальное

существование модных образцов, сопоставимо с тем отсроченно-посмертным

псевдобытием, которым в «Символическом обмене...» характеризуются симулякры

производства, общественного мнения, Революции, человеческой жизни и смерти как

таковой или, скажем (в сфере художественного творчества), автоматического письма

сюрреалистов, которое внешне решительно отменяет смысл, а на самом деле «только

и живет ностальгией по означаемому» (наст. изд., с. 343). Серийная вещь

застряла на полпути между реальностью и идеалом: реальность в ней уже отчуждена

от себя самой, уже захвачена чуждым ей смыслом (ориентацией на опережающую ее

модель), но никогда не сможет достичь идеальности самой этой модели. У

«невещественного» же симулякра по определению нет материального тела, и для него

позади остается уже его идеальная сущность, от которой он оторвался и которую он

безнадежно стремится догнать. Линейная темпоральность материальных симулякров

свертывается в петлю на уровне этих бестелесных подобий, захваченных бесплодным

«коловращением репрезентации» (наст. изд., с. 149), головокружительной сменой

сущности/видимости16, сравнимой с навязчивым повторением при неврозе. Ситуаци

безнадежной погони здесь усугубляется, так как это погоня за собой, за

собственной тенью-моделью, фактически же — за «настоящей», символической

смертью, которой «доживающего» лишает паразитирующая на нем социальна

инстанция. В результате получается парадоксальная ситуация, которую Бодрийяр в

одной из следующих работ обозначил как «прецессию симулякров» — предшествование

подобий собственным образцам:

Территория больше не предшествует карте и не переживает се. Отныне сама карта

предшествует территории — прецессия симулякров, — именно она порождает

территорию [...]17.

15 Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 126-127.

16 Ср. бартовскую «вертушку» коннотативного знака, где «означающее постоянно

оборачивается то смыслом, то формой, то языком-объектом, то метаязыком, то

чисто знаковым, то образным сознанием» (Ролан Барт, Мифологии, с. 248).

17 Jean Baudrillard, Simulacres et simulation, p. 10. В этой формуле

существенно употребление столь важного для бодрийяровской темпоральности

глагола survivre: «Территория [...] не переживает [...]». При «нормальной»

(платоновской) репрезентации модель «переживает» свое подобие, она в принципе

долговечнее его; при тотальной симуляции реальность «переживает» лишь сама

себя, переходит в состояние «послежития», которым и питается подобие.

17

В самом деле, если на «подделочной» и «производственной» стадии вещественные

симулякры получались путем копирования некоторых реально существующих образцов,

то на стадии «симуляции» образцов фактически нет — они отброшены в абсолютное

прошлое «утерянных и никогда не бывших объектов», как характеризуется «реальное»

в топике бессознательного у Лакана, или, что то же самое, маячат где-то в

недосягаемом будущем «воображаемого»18. Прецессия симулякров равнозначна

прецессии следствий, когда следствия возникают прежде причин; в современной

экономике примером тому является коммерческий кредит, позволяющий приобретать и

потреблять вещи, еще не заработав их, так что «их потребление как бы опережает

их производство»19. И такое опережающее потребление, разрушающее причинность,

связано, разумеется, со специфическим искривлением времени, как и в логике

«послежития»:

Невыкупленная вещь убегает от вас во времени, она никогда и не была вашей. И

такое убегание вещи соответствует, на другом уровне, вечному убеганию серийной

вещи, стремящейся настичь модель [...] Мы вечно отстаем от своих вещей20.

Во французском языке есть специальное выражение дл

головокружительно-безответственного наступления, безоглядного повышени

ставок, симулирующего прогресс, — la fuite en avant, «убегание вперед».

Наиболее очевидная в поведении азартных игроков, политиков, предпринимателей

(«не сумел построить трансформаторную будку — начинай строить вокруг нее

завод-гигант»), подобная «фатальная стратегия», как назвал это Бодрийяр в

одноименной книге 1983 года, фактически работает и в масштабе всего современного

общества, от материально-вещественных до абстрактно-институциональных его

аспектов.

Однако «убегание вперед» может мыслиться не только в своей «слабой»,

асимптотической форме — в образе Ахиллеса, пытающегося нагнать черепаху; наряду

с этим бесконечно медленным у него есть и бесконечно быстрый, «сильный» вариант

— катастрофичес-

18 «Политическая экономия для нас — это теперь реальное, то же самое, что

референт для знака: горизонт уже мертвого порядка явлений, симуляция которого

позволяет, однако, поддержать «диалектическое» равновесие системы. Реальное —

следовательно, воображаемое» (наст. изд., с. 86).

19 Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 132.

20 Там же, с. 131.

18

кое время экспоненциального роста или ступенчатой потенциализации. Бодрийяр еще

в книге «Общество потребления» (1970) подверг критике оптимистическую идеологию

«валового экономического роста»; а в «Символическом обмене...» он отмечает, что

неконтролируемый и иррациональный рост происходит не только в собственно

хозяйственной области:

Такую модель продуктивности — быстрый и неуклонный рост экономики, галопирующа

демография, ничем не ограниченная дискурсивность — следует анализировать

одновременно во всех ее планах (наст. изд., с. 334).

Параллелизмы в описании экономических, социальных и культурных процессов —

вообще типичный исследовательский прием Бодрийяра, который еще начиная с книги

«К критике политической экономии знака» (1972) стремился свести структуру и

эволюцию современного общества к единой порождающей схеме. Например,

безреференциальным знакам кибернетических систем соответствуют не обеспеченные

устойчивым золотым стандартом, «плавающие» денежные знаки современных валют;

лингвистический субъект — такая же небескорыстная историческая фикция, как и

субъект экономический; лозунги освобождения производства от капитала и

«раскрепощения» бессознательного — также однородные симулякры «революции».

Нередко подобные аналогии подкрепляются лексической структурой французского

языка: так, во французской традиции психоанализа отмечавшееся еще Фрейдом

сходство материальной и «либидинальной экономики» (механизмов бессознательного)

давно уже зафиксировано в полисемии слова investissement, обозначающего

«вложение» как денег в предприятие, так и психической энергии в некоторый

реальный или воображаемый объект21.

Поскольку разнородные по «материалу» симулякры обнаруживают глубокие

структурно-стадиальные сходства, их развитие происходит не как постепенный и

неравномерный взаимопереход, а как общая структурная революция — разные сферы

общества меняются все вдруг, используя прежнюю форму как материал для симуляции:

21 По-русски второе значение термина еще с 20-х годов принято передавать словом

«нагрузка», или «загрузка». В данной книге для сохранения семантической

структуры понятия мы рискнули воспользоваться и в этом значении словом

«инвестиция», тем более что Бодрийяр еще и обыгрывает этимологическую

внутреннюю форму французского глагола: «[...] капитал облекает [investit]

трудящегося зарплатой как некоторой должностью или ответственностью. Или же он

действует как захватчик, который осаждает [investit] город; — глубоко охватывает

его и контролирует все входы и выходы» (наст. изд., с. 70).

19

Каждая конфигурация ценности переосмысливается следующей за ней и попадает в

более высокий разряд симулякров. В строй каждой такой новой стадии ценности

оказывается интегрирован строй предыдущей фазы — как призрачная, марионеточная,

симулятивная референция (наст. изд., с. 43).

Каждый новый порядок симулякров подчиняет себе предыдущий (наст. изд., с. 122).

Это и есть феномен, лишь бегло намеченный в «Символическом обмене...» и

несколько глубже объясненный в книге «Фатальные стратегии»:

Единственное возможное сегодня революционное изменение вещей — это не

диалектическое снятие (Aufhebung), a их потенциализация, возведение во вторую, в

энную степень [...]. В ходу сегодня уже не диалектика, а экстаз22.

Это очень важное разграничение, позволяющее понять не только логику симулятивной

системы, но и двойственную позицию самого Бодрийяра по отношению к ней.

Потенциализация принципиально отличается от диалектики: процесс развити

современного общества при всей его конфликтности идет «уже не диалектически, а

катастрофически» (наст. изд., с. 71), и «в итоге этого процесса не приходитс

ждать никакой диалектической революции, это просто разгонка по спирали» (наст.

изд., с. 262). «Катастрофический» ход событий — чисто временное, а не логическое

их развитие: в нем пет логической непрерывности, не происходит диалектического

«снятия», так как отсутствует идентичность того, что развивается. Симулякр

именно в силу своего нереального, «ненастоящего» статуса не обладает

собственным содержательным ядром, которое могло бы конфликтно превозмогать само

себя в ходе диалектических революций, — он представляет собой пустую форму,

которая безразлично «натягивается» на любые новые конфигурации, так что

«интеграция» предыдущей фазы симулякров, о которой упоминает Бодрийяр, ни в

коем случае не должна пониматься по аналогии с гегелевским Aufhebung. «Снятие»

возможно при развитии и взаимодействии самостоятельных сущностей — но какая же

может быть диалектика в отношениях между цифрами или знаками дорожного движения,

то есть между объектами сугубо условными, обретающими свое бытие только в

соотнесении с кодом?

В этом смысле и следует понимать постоянные у Бодрийяра нападки на диалектику. В

своей ранней «Системе вещей» он (как и

22 Jean Baudrillard, Les stratégies fatales, Grasset, 1986 [1983], p. 46.

20

ранний Ролан Барт) еще допускал существование некоего «пулевого» уровня вещей —

уровня технологической функциональности, не зараженной вторичными,

социально-психологическими факторами и функциями; в этой книге темпоральность

убегающей модели еще характеризовалась как «формальная идеализация процесса

превосхождения»23, то есть некоторое искажение «правильного» диалектического

процесса. Напротив, в позднейших книгах он не устает повторять, что диалектика —

вредная иллюзия наподобие марксистской потребительной стоимости вещей, котора

на самом деле есть лишь «вырожденная форма меновой стоимости»24 ; это миф

«золотого века» политической экономии и орудие властного господства: «в истории

мы наблюдаем торжество церкви и диалектики (включая диалектику

«материалистическую»)» (наст. изд., с. 267), радикальные же идеи типа

фрейдовского «влечения к смерти» существуют только вне всякой диалектики:

Каждая наука, каждая рациональность живет столько, сколько длится этот раздел

[между теорией и практикой. — С.З.]. Диалектика лишь формально упорядочивает

его, но никогда не может разрешить. Диалектизировать инфра- и суперструктуру,

теорию и практику, или же означающее и означаемое, язык и речь — все это тщетные

попытки тотализации (наст. изд., с. 360).

Влечение к смерти необходимо защищать от любых попыток редиалектизировать его в

рамках каких-либо новых конструктивных построений (наст. изд., с. 268).

Диалектика была способом мышления — и способом бытия и становления вещей — на

стадии симулякров первого и второго порядка, еще сохранявших связь с вещами и

их идентичностью. На нынешней, третьей стадии эта логика идентичности и подоби

(репрезентации) сменяется логикой отличия и означивания (коннотации). В самом

деле, коннотация, как ее описал вслед за лингвистами Копенгагенской школы Ролан

Барт, являет собой квазидиалектическую процедуру, в ходе которой первичный знак

интегрируется вторичным, как бы «снимается» им. Но — именно «как бы». Между

первичным, «естественным», и вторичным, «мифическим» значением пет

23 Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 119-120.

24 См.: Jean Baudrillard, La gauche divine, Grasset, 1985, p. 21. Тем более

ошибочно, утверждает Бодрийяр, ретроспективно проецировать эту современную

иллюзию на первобытное мышление: «В первобытных обществах нет способа

производства и вообще производства. » первобытных обществах нет диалектики, в

первобытных обществах нет бессознательного» (Jean Baudrillard, Le miroir de la

production, Folio Essais, 1994 (Galilée, 1973], p. 31).

21

никакого родства, второе не вырастает сколь угодно конфликтным образом из

первого, а лишь механически присоединяется к нему извне; если уж искать

виталистские параллели, то отношение двух знаков скорее походит, как уже

сказано, на паразитизм или вампиризм. Таковы две принципиально отличных модели

знако- и вообще формообразования, смена которых ознаменовала собой границу XIX

и XX столетий в европейской культуре.

Последние два столетия диалектику обычно рассматривают как средство социальной

критики. Так и бартовская модель коннотации, при всей ограниченности своей

диалектики, открывает, казалось бы, перспективу преодоления знака-мифа — как в

направлении его логической критики, с помощью метаязыка, так и в направлении его

творческого «переигрывания», ремифологизации, включения в новую коннотативную

схему. О таком полугипотетическом решении писал сам Барт, усматривая тому

некоторые примеры в современной литературе (у Флобера в «Буваре и Пекюше», у

Сартра в «Некрасове»):

[...] возможно, лучшее оружие против мифа — в свою очередь мифологизировать

его, создавать искусственный миф; такой реконструированный миф как раз и

оказался бы истинной мифологией. Если миф — похититель языка, то почему бы не

похитить сам миф? Для этого лишь нужно сделать его исходным пунктом третичной

семиологической цепи, превратить его значение в первый элемент вторичного

мифа25.

Учитывая важность бартовских «Мифологий» в идейной структуре бодрийяровского

«Символического обмена...», есть основание видеть в предисловии к этой

последней книге прямую полемику с Бартом, хотя имя его здесь и не названо.

Бодрийяр оценивает идею «превзойти систему в симуляции» (наст. изд., с. 45), то

есть построить из социально наличных симулякров свои собственные, творческие и

субверсивные:

Симулякрам третьего порядка следует [...] противопоставлять как минимум столь

же сложную игру — а возможно ли это? [...] Может быть, изобретать симулякры

логически (или алогически) высшего порядка, более высокого, чем нынешний

третий, выше всякой детерминированности и недетерминированности — но будут ли

это еще симулякры? На более высоком уровне, чем код, пожалуй, оказывается одна

лишь смерть [...] (наст. изд., с. 44-45).

25 Ролан Барт, Мифологии, с. 262.

22

В игре надстраивающихся друг над другом подобий («гиперреальности»,

«трансполитики» и проч.) господствующий строй симулякров в конечном счете всегда

опережает своих критиков, и сколько они ни пытаются переиграть и низвергнуть

его, их «революция «отстает на одну войну» от способа репрессии» (наст. изд.,

с. 211)26, — то есть при подобных попытках борьбы с симулякрами третьего

порядка фактически воспроизводится, с запозданием на одну фазу, типична

темпоральность симулякров второго порядка, время вечного запаздывания! Бодрийяр

и здесь «радикализирует» Барта, в отличие от него он лучше видит способность

ложных подобий, во-первых, образовывать единую связную систему, а во-вторых,

стремительно развиваться в режиме потенциализации, недиалектического

самопреодоления, позволяющего им интегрировать, «перехватывать» любые

оппозиционные — в том числе и симуляционные — проекты и семиотические коды.

Впрочем, следует признать, что «сильный» режим симулятивной темпоральности

сформулирован у Бодрийяра гораздо менее четко, чем «слабый» (соответственно нам

здесь пришлось сделать значительно большие усилия для его реконструкции), и мы

еще увидим, что в конечном счете это отразилось на идейной стройности всей его

концепции и на ее статусе в культуре.

Логика симуляции делает неприменимой еще одну темпоральную схему, связанную с

диалектической логикой, — эсхатологию. Бодрийяр понимает сущностную

необходимость апокалиптических мечтаний для человеческого сознания: в то врем

как официальная церковь «живет отложенной вечностью», в народных верованиях

всегда присутствует противоположное устремление: «Первоначально толпы христиан

не верили в посмертный рай или ад; по их воззрениям предполагалось разрешить

смерть коллективной волей к немедленной вечности» (наст. изд., с. 259). Но

преодоление времени и истории, зафиксированное в эсхатологических мифах и

ожиданиях, совершается системой симулякров на их собственный лад: «симулякры

берут верх над историей», «ликвидируют пас вместе с историей» (наст. изд., с.

122, 94), подменяют настоящее историческое развитие «иллюзией конца». Это

последнее выражение стало названием книги Бодрийяра

26 Ср. в позднейшей книге Бодрийяра: «Капитал — большой плут, он не играет в

игру критики, то есть фактически — истории, он обыгрывает диалектику, которой

удастся воссоздать его лишь задним числом, с опозданием на одну революцию». -

Jean Baudrillard, Amérique, Grasset, 1986, p. 158-159. По словам Бодрийяра,

именно США, с их исторической «беспочвенностью», являют собой особо впечатляющую

картину экспоненциального развития всевозможных форм неподлинности: «Здесь вы

без всяких усилий ощущаете это восхождение симулякра во все более высокую

степень» (ibidem, p. 208).

23

(1992), в которой, как и в ряде других текстов тех же лет, обосновываетс

тезис, впервые прозвучавший еще в «Символическом обмене...»:

[...] Страшный Суд уже происходит, уже окончательно свершился у нас на глазах —

это зрелище пашей собственной кристаллизованной смерти (наст. изд., с. 321).

Нашим апокалипсисом является само наступление виртуальности, которое и лишает

нас реального события апокалипсиса27.

Вместо «подлинной» трансисторической катастрофы — конца света — западна

цивилизация последних десятилетий XX века живет ее ослабленно-симулятивными

формами. Здесь и «возвратный ход» истории, реутилизирующей (наподобие моды, но

уже в «серьезном» государственно-идеологическом регистре) собственное прошлое

— от помпезного 200-летнего юбилея Французской революции до ретроспективных,

запоздавших «на одну войну» попыток расчета с прошлым вроде судов над

коллаборационистами и военными преступниками. Здесь и полная отмена реального

развития и реальных событий в «реальном времени» современных систем информации —

феномен, который позволил Бодрийяру в 1991 году объявить «несостоявшейся» войну

в Персидском заливе, от начала до конца демонстрировавшуюся в режиме

виртуальной реальности телекамерами Си-Эн-Эн28. Можно критически относиться к

подобным суждениям — слишком частным, слишком поспешным, слишком связанным с

политической злобой дня и, разумеется, труднодоказуемым; как бы то ни было, в

них с провокативностью газетной эссеистики выражена парадоксальна

темпоральность, в которой асимптотический вариант времени симулякров

(современная жизнь как «послежитие») подчиняет себе даже такое катастрофическое

событие par excellence, как Апокалипсис, — это Апокалипсис «уже состоявшийся».

Бодрийяр даже предлагает... наслаждаться подобным оборотом вещей:

Наш Апокалипсис не реальный, а виртуальный. И он не в будущем, а имеет место

здесь и теперь [...]. Такое обращение знака катастрофы является исключительной

привилегией пашей эпохи. Это избавляет пас от всякой будущей катастрофы и от

всякой ответ-

27 Jean Baudrillard, Le paroxyste indifférent, Grasset, 1997, p. 47.

28 См.: Jean Baudrillard, La guerre du Golf n'a pas eu lieu, Galiliie, 1991. К

числу подобных симулякров современной истории относится и «разморозка Востока» в

90-е годы, по мысли Бодрийяра - псевдоисторическое псевдособытие, лишь

имитирующее восстановление демократического строя с многолетним запозданием.

См.: Jean Baudrillard, L'illusion de la fin, Galilée, 1992, p. 49-55.

24

ственности на сей счет. Конец всякому превентивному психозу, довольно паники,

довольно мучений совести! Утраченный объект остался позади. Мы свободны от

Страшного Суда29.

Итак, «состояние постмодерна» по Бодрийяру — это постапокалиптическое

состояние, когда «приходит конец» историческим институтам, привычным

человечеству по стадии «политической экономии», — производству, политическому

представительству, революционному движению, диалектике...30; они не разрушаютс

насильственно, но незаметно заменяются подобиями, обозначающими их «в

натуральную величину» и «в реальном времени». Порядок си-мулякров одерживает

полную победу над реальным миром, поскольку он сумел навязать этому миру свое

время симулякров, свои модели темпоральности.

Символическая альтернатива

«В «Символическом обмене и смерти» вы, если можно сказать, еще были социологом»,

— заметил журналист Филипп Пети в беседе с Бодрийяром. Тот живо возразил:

Нет, я никогда не был социологом в таком смысле. Я очень быстро отошел от

социологии институтов, права, общественных структур, от всех тех подходов,

которые зиждутся на понятии какой-то воображаемой социальности, трансцендентной

настоящей социальности. Моим предметом является скорее общество, теряющее

трансцендентность, где исчезает социальность и само понятие социальности...31

В этом диалоге хорошо схвачен проблематичный дисциплинарный статус

Бодрийяра-ученого. Социолог по образованию, он сделал себе имя научным анализом

потребления — объекта, который зачастую оставлялся в стороне серьезной,

академической социологией и отдавался на откуп «прикладным», коммерческим,

маркетинговым исследованиям. Но так было только у раннего Бодрийяра; его

позднейшие занятия гораздо труднее охарактеризовать в рамках традиционной

классификации наук, и за осторожно-извиняющейся оговор-

29 Jean Baudrillard, L'illusion de la fin. Galilee, 1992, p. 166, 169.

30 «Конец линейному характеру времени, речи, экономических обменов и накопления,

власти»; «Конец труда. Конец производства. Конец политической экономии»; «Конец

линейного измерения дискурса. Конец линейного измерения товара. Конец

классической эры знака. Конец эры производства» (наст. изд., с. 42, 52, 000), и

т.д. и т.п.

31 Jean Baudrillard, Le paroxyste indifférent, p. 76-77.

25

кой интервьюера («вы, если можно сказать, еще были...»), за отмежеванием самого

Бодрийяра от «социальности» как чего-то «трансцендентного» обществу скрывается,

с одной стороны, изначальная двойственность социологического подхода к

пониманию общества, а с другой стороны — конкретная политико-идеологическа

ситуация 60-70-х годов, в которой работал автор «Символического обмена и

смерти».

В социологии еще с конца XIX века, с зарождения этой науки, сосуществуют две

тенденции, сравнимые с реализмом и номинализмом в средневековой философии.

Согласно одной из них, представленной теориями Эмиля Дюркгейма, «индивид

возникает из общества, а не общество из индивидов»32, то есть общество

существует как первичная инстанция целого, через которую осуществляются,

которой санкционируются любые индивидуальные представления и поступки его

членов. Согласно второй тенденции, основоположником которой может считаться Макс

Вебер, «ни общество в целом, ни те или иные формы коллективности не должны

рассматриваться в качестве субъектов действия; таковыми могут быть только

отдельные индивиды»33 . Средневековый вопрос о бытии общих понятий

(универсалий) конкретизируется здесь в форме вопроса о бытии социума: являетс

ли общество реальным субъектом исторического действия или же только условным

исследовательским конструктом?

В 60-е годы эта абстрактно-научная проблема получила новое звучание в идеологии

«новых левых». В «Символическом обмене...» Бодрийяр цитирует один из главных

текстов этого идейного течения — «Одномерный человек» Герберта Маркузе, — где

обрисован новый модус существования социальной инстанции, ее полное господство

над сознанием современного человека, не допускающее никакого критического,

диалектического преодоления:

[...] возникает модель одномерного мышления и поведения, в которой идеи,

побуждения и цели, трансцендирующие по своему содержанию утвердившийся универсум

дискурса и поступка, либо отторгаются, либо приводятся в соответствие с

терминами этого универсума [... ]34.

Не пользуясь этим словом, Маркузе фактически описал здесь реальность симулякра

— абстрактной модели, подчиняющей своему гос-

32 Раймон Арон, Этапы развития социологический мысли, М., Прогресс-Уннвсрс,

1993, с. 320.

33 П.П.Гайденко, «Социология Макса Вебера», в кн.: Макс Вебер, Избранные

произведения. М., Прогресс, 1990, с. 13.

34 Герберт Маркузе. Одномерный человек, М., REFL-book, 1994, с. 16.

26

подству вполне реальные силы протеста и отрицания35. Это всеобъемлюща

реально-фиктивная власть, которую англоязычные теоретики «новых левых», включа

Маркузе, обозначили словом «Истеблишмент», а Жан Бодрийяр, ближе связанный с

традицией структурализма, — термином «код». Код, истеблишмент, система

симулякров — это и есть «трансцендентная» социальная инстанция нашего времени.

В условиях, когда «реализм», вернее псевдореализм социальных симулякров

становится фактором тоталитарного господства, для критического, ангажированного

социолога, каким был Бодрийяр, неизбежным оказывается воинствующий

«номинализм»: он должен не просто отстаивать, а вырабатывать, проектировать

такие формы социального действия, которые бы не проходили через инстанцию

«социального». У этого действия имеется и своя темпоральность — темпоральность

обмена.

Обмен между социальными агентами всегда, еще со времен Макса Вебера, выдвигалс

как альтернатива привязанности индивида к системе, как возможность прямых,

немистифицированных общественных отношений. В современной социологии радикализм

понимания обмена прямо зависит от того, насколько учитывается в нем временное

измерение. Так, Клод Леви-Стросе в своей структурной антропологии, генетически

связанной с идеями обмена у племянника и ближайшего последователя Э.Дюркгейма

Марселя Мосса, развертывает систему обменов (словами, дарами, женщинами),

образующих первобытное общество и происходящих в структурно-логической сфере,

вне непосредственно переживаемого времени; с этим связана резкая критика,

которой подвергает его Бодрийяр в своем «Символическом обмене...», чувствуя, что

за интеллектуалистскими и гуманистическими установками лидера французского

структурализма может скрываться подчинение индивида социальной инстанции и

редукция, упрощение и обуздание обменных процессов. Напротив, Пьер Бурдье в

книге «Практический смысл» (она вышла несколькими годами позже бодрийяровской)

оспаривает «объективистскую модель» Леви-Стросса и подчеркивает темпоральный

аспект обмена даже в традиционных обществах, где никакие его институциональные

схемы не действуют автоматически:

35 Новая императивная сила «магически-ритуального языка» этой системы,

заключающаяся в том, «что люди не верят ему или даже не придают этому значения,

но при этом поступают в соответствии с ним» (Герберт Маркузе, цит. соч., с.

135), в точности соответствует феномену «логики Деда Мороза», описанному у

Бодрийяра в «Системе вещей» как механизм действенности рекламы -важнейшего

социального института современной системы (см.: Жан Бодрийяр, Система вещей, с.

137-138).

27