Часть 15.

не «схватывает» ее. Только научное познание осознает ее, делая предметом. Но тогда это будет предмет до той же степени второго порядка, что и относящееся к нему познание.

г) Двоякое исчезновение. Представление и понятие

Если теперь сравнить познание идеальных предметов с неотрефлексированным реальным познанием, т.е. например с простым схватыванием вещей или событий в повседневности, то сразу явно бросается в глаза противоположность. В первом, как обнаруживается, предмет имеет тенденцию к исчезновению и на первый план выбивается образ; во втором исчезает образ и сознание имеет дело только с предметом. И то и другое заходит так далеко, что подталкивает теорию к отрицанию исчезающего. Математическая теория может себе вообразить, что сознание в математике имеет дело только с понятиями; а феноменология реального познания впадает в иллюзию, что в таком познании совсем нет образа предмета.

Даже если освободиться от подобных крайностей теории, то все-таки и в том, и в другом случаях сохраняется факт исчезновения. Надо, стало быть, задать вопрос, в чем это исчезновение состоит. Ответ подсказывается именно перевертыванием ситуации в отношении идеального и реального познаний. В последнем предмет изначально навязчив, его данность укоренена в эмоциональной затронутости; в идеальном познании этот момент совершенно отсутствует, его предмет только должен быть найден и извлечен из своей сокрытости научным размышлением. Очевидна навязчивость предмета, заставляющего позна-

вательное образование в сознании исчезнуть. И в соответствии с этим необходимо сделать вывод, что именно ненавязчивость позволяет познавательному образованию стать осознанным, бытийственный же характер предмета заставляет исчезнуть. Кажется, что в познающем сознании нет места для двух последовательно соединенных предметно оформленных образований; оно схватывает только либо первое, либо второе. А если данность предмета познания не имеет силы навязаться ему тяжестью своего в-себе-бытия и тем самым вытеснить из сознания образ, то сам предмет вытесняется и как бы заслоняется образом. Но это значит, что в свою очередь навязывается образ. К этому очень точно подходит упомянутое выше различие представления и понятия. Если не учитывать логической стороны понятия, то и то и другое суть лишь различные формы познавательного образования; и в том и в другом сознание постигает не их самих, но предмет; они, таким образом, суть формы образа предмета. Но представление мимолетно, понятие же твердо оформлено, завершено. Оно требует осознанно созидающей работы. Если теперь предмет познания таков, что становится постижим лишь на ступени научной работы, то его познание именно этим привязано к понятийной форме образа. Но последняя как раз является поднятым в сознание познавательным образованием. Понятийная форма образа, стало быть, есть то, что скрывает в идеальном познании способ бытия предмета. Или, кратко резюмируя все это отношение: именно та оформленность образа, в которой становится постижимым идеальное бытие, позволяет в то же время исчезнуть его бытийственному характеру.

Реальное познание, хотя и работает с понятием, но только на его более высокой ступени. А здесь все устроено для поддержания сознания бытия посредством первичного способа данности реального. Этого способа вполне достаточно, чтобы не быть скрытым и в понятийной проработке познавательного образования. Здесь влияние понятийности доходит лишь до того, что благодаря ему существование образа сдвигается в сознание. А это в свою очередь возможно без исчезновения предмета, поскольку на ступени науки сопутствующее познание второго порядка создает пространство для схватывания всего познавательного отношения, т. е. для двойственности последовательно соединенных образований: образа в сознании и в-себе-сущего предмета.

Правда, в принципе на такой охват способно и идеальное познание. И обычно в нем нет недостатка даже в математическом познании. Этому познанию мешает только отсутствие допонятийного схватывания предмета. Поэтому происходит так, что в своей увлеченности понятием и высказыванием оно теряет бытийственную ориентацию.

Глава 43. Тройное последовательное соединение

а) Близость идеального бытия сознанию

Но наряду с ненавязчивостью предмета и понятийностью познавательного образования можно выявить еще одну причину исчезновения в идеальном познании идеального бытия. Она заключается в своеобразном срединном положении, которое идеальное

образование занимает между познавательным образованием и реальным.

Со времен открытия идеального бытия отличие его положения относительно сознания от положения реального бытия хорошо известно. Выражается это положение в том, что идеальное бытие схватывается во «внутреннем» видении. Сознание здесь имеет как бы прямой доступ к предмету; правда, оно должно настраиваться на него лишь при помощи особого размышления, но если оно это размышление осуществит, то предмет оно схватывает непосредственно. Это схватывание обозначили термином интуиция, подразумевая под этим взгляд высшего порядка и априорного характера, благодаря которому сознание входит в прямой контакт со своим предметом. Это обстоятельство больше всякого другого подталкивает к мнению, будто здесь дело идет вовсе не о сущем, но исключительно о мыслимом. Однако здесь это воззрение замыкается в себе, будучи исчерпано констатацией содержания математических отношений в реальном. Но если воздержаться от всякого толкования, то от непосредственности внутреннего видения остается внутренняя постижимость или сама данность. Образно ее можно обозначить как «близость» идеального бытия сознанию.

Очевидно, что она противоположна чуждости сознанию или удаленности от него реального бытия, которое в чисто внутреннем видении никогда не схватывается. Трансцендентность схватывания в случае последнего явно имеет более крупный размах. Но это означает, что идеальный предмет кажется придвинутым ближе ко всей сфере сознания. Он в этом отношении на самом деле занимает промежуточное поло-

жение. С точки зрения субъекта он находится по ту сторону познавательного образования, но по эту сторону реального. Но так как существует оптическая связь идеального и реального бытия и над последним, насколько оно познаваемо a priori, всегда господствуют идеальные сущностные отношения, то процесс познания проникает сквозь них в реальное.

Если теперь принять в расчет, что познающее сознание, как обнаружилось, даже не располагает местом для двух последовательно соединенных образований, но всегда вытесняет одно в пользу другого, то легко понять, что в случае последовательного соединения трех образований — образа, идеального предмета и реального предмета — оно тем более не обозревает всего отношения. По крайней мере до тех пор, пока в особой рефлексии оно не повернется вновь к нему. Ведь фактически, даже как правило, исчезают промежуточные члены: в априорном реальном познании исчезает не только образ, но и идеальная сущностная структура (например, математическая), причем в пользу реального предмета. Идеальное бытие кажется погруженным в реальное, так что сначала оно требует особой выделенное™, чтобы быть схваченным как таковое. Для познания оно исчезло в глубине реального.

Там же, где, как в чистой математике, не имеется реального предмета, т. е. последовательное соединение оказывается только двучленным, там первоочередность понятия делает так, что, наоборот, идеальный предмет исчезает в глубине познавательного образования.

В обоих случаях, таким образом, характер идеального бытия уходит из сознания, в первый раз —

за пределы своей сферы, во второй раз — вовнутрь ее. Итоговым эффектом является то, что действительно схватить его вообще стоит большого труда. Он как бы выскальзывает из-под хватки познающего сознания. Последнее по природе не готово к его схватыванию. И только преодолевая свою природу в философском размышлении, оно осуществляет то, с чем первоначально не справлялось.

б) Номинализм и реализм

В рассматриваемом отношениии еще раз дает о себе знать старый спор об универсалиях, причем иначе, нежели в отношении вот-бытия и так-бытия. Здесь дело идет не о связи essentia и existentia, но о бытии самой essentia. Ибо именно essentia понималась как идеальное образование.

В данном споре мы обнаруживаем оба сорта исчезновения. Номинализм делал essentia одним только делом мысли, т.е. чем-то добавочным (post rem), что не имеет собственного бытия. Он вынуждал идеальное бытие исчезнуть в глубине познавательного образования и оставлял в качестве единственно сущего реальное. Номинализм, стало быть, — это «реализм» в сегодняшнем смысле слова.

То, что называют средневековым реализмом, есть нечто совершенно другое. В нем дело идет о бытии не реального мира, но именно идеальных сущностей. Это воззрение понимало essentia как онтическую основу реального, причем либо так, что она существует только «в» реальном, либо так, что она за его пределами образует самостоятельную и главенствующую сферу. В первом случае она существует in rebus, во вто-

ром — ante res. Из этих двух форм реализма универсалий первая в точности соответствует охарактеризованному выше случаю, при котором идеальный предмет для сознания исчезает в глубине реального. Ибо на самом деле исчезнувшим здесь является своеобразный бытийственный характер essentia: он кажется еще только погруженным в вещи. Для свободной идеальности здесь нет места.

Другая, гораздо более крайняя, форма — платоновская — дает essentia как раз то, в чем первая ей отказывает и в чем тем более ей отказывает номинализм, — самостоятельное бытие. Таким образом, можно было бы подумать, что она лучше всего способна соединить две стороны базового феномена. Здесь идеальное не ускользает от сознания ни в реальное, ни в представление (понятие). Но такой реализм универсалий впадает в третью крайность: он преувеличивает бытийственный характер идеального, объявляя его единственно подлинным бытием, и принижает бытийственный характер реального, делая его простой отраженностью, и даже иллюзией; для него, таким образом, реальное исчезает в пользу идеальных сущностей, а так он нагружает их гораздо больше, чем они могли бы вынести. Он оказывается идеализмом сущностей и божественного рассудка.

Поучительным в этих теориях является не столько метафизические следствия, сколько ощутимое подтверждение страшной затруднительности схватывания идеального бытия чисто как такового. Средневековье было явным образом гораздо больше озабочено этой задачей, нежели мы. Тем не менее ему не удалось сформулировать ее. Бытие essentia ускользает от схоластических теорий в трех направлениях:

в понятие, в вещи и в божественную потусторонность. Каждый из указанных вариантов соответствует лишь одной стороне общего отношения, как оно проявляется в феноменах. Целому не соответствует ни один.

в) Неустранимая иллюзия (Tauschung)

После того как были вскрыты ошибки, схватить бытие идеальных предметов в чистом виде уже не так трудно. Начало этому было положено выше, и последующие главы доведут эту попытку до конца. Но при этом четко следует иметь в виду одно: само постоянное сокрытие, свойственное идеальным предметам, их исчезновение для сознания, их ускользание в понятие, в реальное или в гипостазированную транс-ценденцию снять невозможно. Благодаря этому содержание идеального познания не ограничивается, но, пожалуй, сохраняется иллюзия относительно бытийственного характера его предметов.

Для этого необходимо сопоставить вместе все сказанное. Открытие идеального бытия в философии Платона сразу начало с преувеличения его оптического веса; следствием было воплотившееся в реализме универсалий гипостазирование всей сферы. Кажется, что в этом случае она зависает наподобие второго мира над миром реальным, низводя его до состояния неподлинности. Если теперь вместе с аристотеликами поразмышлять о тяжести реального, то собственный способ бытия essentia становится сомнительным. От него ничего не остается, кроме всеобщего в реальном мире. Но если, следуя intentio obliqua, обратиться к действиям сознания и его со-

держаниям, то на месте сущего всегда будет обнаруживаться только понятие.

Таковы направления восприятия, от которых нельзя просто отмахнуться, признав их ложность. Их нельзя отбросить, подобно привычке, их давление испытывают вновь и вновь. Ибо их основание — в природе феномена. Ошибки — это вопросы мнения, их можно осознать и через осознание покончить с ними; ни один человек не продолжает придерживаться ошибки, которую он однажды распознал. Иллюзии, пожалуй, можно и распознать, но тем самым с ними нельзя покончить, они продолжают существовать; ибо они — это вопросы не суждения и даже не мнения, но феномена, как он однажды дан. Весло, наискось погруженное в воду, вновь и вновь будет выглядеть сломанным, как бы хорошо мы ни знали, что это иллюзия.

Исчезновение идеального бытия для познающего сознания — это не ошибка, но иллюзия. И эту иллюзию нельзя устранить, поскольку ее основание — в способе данности идеального бытия. Неустранимость предмета здесь столь же внутренне связана с его способом бытия, как первоочередность понятия — со способом его явления, а исчезновение в вещных отношениях — с его погруженностью в реальное.

Иллюзию, что идеальные предметы не обладают бытием, можно лишь «разоблачить», но не «устранить». Онтология вынуждена взять на себя бремя неустранимой иллюзии и вновь и вновь сопротивляться ему, вспоминая о ее основаниях. Ни при каких дальнейших шагах она не может полагаться на то, что однажды было разрешено, борьбу с иллюзией она вынуждена вести всякий раз заново. И что тяжелее

всего, она в то же время вынуждена оберегать себя и с другой стороны. Ибо нет для нее ничего легче, чем впасть в ошибку платонизма, когда способ бытия сущностей, если она его действительно схватывает, истолковывается как «высший» и за счет этого тем более не осознается.

Глава 44. Относительная самостоятельность идеального быти

а) Роль идеальности реального априоризма

Содержание сущностных отношений в реальном есть доказательство их бытийственного характера. Но что этот их бытийственный характер другой, нежели бытийственный характер реального, непосредственно из этого взять нельзя. Не хватает, стало быть, подтверждения их «идеальности». Необходимо показать, что, например, математическое, невзирая на его определяющую роль в реальном мире, является реальным не изначально и не само по себе, но существует само по себе и без реальности, причем в том же виде, в каком оно содержится и в реальном.

Для этой части доказательства можно привести три аргумента, исходящих: 1)из сущности априоризма, 2) из положения, которое чистая математика занимает относительно прикладной, 3) из индифферентности математического (и сущностей вообще) к реальному случаю.

Первый из этих моментов общеизвестен. Всякое априорное познание реального является «объективно всеобщим». Это должно означать: во всяком сужде-

нии, к которому оно приходит, оно говорит о тотальности возможных реальных случаев, безразлично, происходят ли они фактически, происходили или будут происходить. Эта тотальность — внутренняя, лежащая в сути дела, и в этом отношении — в собственном смысле «идеальная». Она означает, что и все неизвестные в действительности случаи, будущие, равно как и прошедшие, подпадают под общее усмотрение, высказываемое суждением; да и кроме того, она распространяется на случаи, никогда действительно не происходящие в реальном контексте мира; ибо реальный контекст, с точки зрения сущностного усмотрения, «случаен». При этом дело, конечно, идет не о реальной случайности, но только о сущностной.

Этой тотальности в точности соответствует то, что Кант подразумевал под «всеобщностью и необходимостью» синтетических суждений a priori. Эти два момента он считал признаками подлинной априорности. В чистой же математике такая тотальность принимается как нечто само собой разумеющееся. Однако в отдельном математическом тезисе она специально не высказана, но лишь неявно предполагается. Потому правота этого предположения есть предмет особого теоретико-познавательного рассмотрения и должна быть доказана специально. Между тем сам тезис индифферентен к ней. Ибо он, понимаемый чисто в своем сущностном содержании, говорит вообще не о реальных случаях; тотальность же есть именно тотальность реальных случаев. Всеобщность усмотрения есть всеобщность не коллективного высказывания, но лишь сущностного высказывания.

Многообразие реальных случаев, таким образом, в математическом усмотрении вовсе не предусмотре-

но. В нем рассматривается лишь идеальное содержание тезиса как такового. Это идеальное содержание здесь уже является предметом познания, причем в себе завершенным и полноценным. Познание этого рода не ждет, появится ли за ним еще одно предметное поле иного рода или нет. То, что за ним действительно возникают реальные случаи как дальнейшие предметы, в базовом отношении уже ничего не меняет; это всегда служит доказательством лишь в-себе-бытия математических предметов, но не их идеальности. Их идеальность, скорее, наоборот, можно схватить в индифферентности усмотрения сущности и его предмета к «случайности» реального. Ибо то, что может быть математически усмотрено в математическом предмете, усматривается совершенно независимо от всякой данности или неданности реальных случаев — как бы по эту сторону их многообразия и их бытийственной тяжести.

б) Подлинная самостоятельность и ложная изолированность идеального предмета

Таким образом, уже в силу этой первой причины дело не идет о том, чтобы полностью растворить идеальное бытие в реальном. Если все-таки захотят предпринять такую попытку, то математическое познание будут вынуждены с самого начала понимать как реальное познание, что в свою очередь означало бы, что чистой математики не существует. Но тогда будет нелегко поддерживать априорность математического познания. Тем самым впадут в «математический эмпиризм», который все сводит к реальному опыту, например проделают опыт, что 3x12 вещей

будет 36 вещей, и извлекут из этого всеобщее положение. Но остается сомнение, что подобным образом строго всеобщего положения не получить. Скорее то, что получается в действительности, еще нуждается в обобщении. Но таковое на основе эмпирии совершенно невозможно; как раз без заранее данной строгой всеобщности и необходимости никогда нельзя знать, какими окажутся прочие, не данные в опыте случаи. Но это можно прекрасно знать, если смотреть не на реальные случаи, но на сами идеальные математические отношения.

Но как можно смотреть на идеальные математические отношения, если они не составляют самостоятельного предмета видения? Ведь наглядными они должны быть именно по эту сторону конкретизации в реальных случаях. И такая наглядность существует на самом деле. Так, определенный треугольник, определенная окружность, определенный эллипс, определенный степенной ряд, определенное число и прочее в себе самих совершенно наглядны, а именно в характерном единственном числе идеальной сущностной структуры, по эту сторону всякой множественности реального. На такой наглядности идеальных предметов в себе самих основывается вся чистая математика; а она, понимаемая чисто как факт, как раз благодаря этому является однозначным опровержением не только математического эипиризма, но и математического реализма.

С другой стороны, здесь важно сразу же быть осторожным в отношении далеко идущих выводов. Самостоятельная предметность — это все-таки выражение, допускающее ложное толкование. Что в ней действительно может быть зафиксировано — это

лишь объективная всеобщность и односторонняя необходимость. Существуют ли они только для области возможных реальных случаев, по ней, стало быть, никак не видно. Из этого, таким образом, еще нельзя сделать самостоятельного бытия всеобщего. Или, точнее, нет причин считать a priori понятные идеальные отношения чем-то существующим изолированно для себя и как бы составляющим наряду с миром реальных случаев некий второй мир. Самостоятельная предметность для определенного рода видения не дает для этого оснований. Универсальная погруженность идеальных сущностных отношений в реальное, несмотря на изолированность в видении, могла бы прекрасно существовать с полным оптическим правом.

История философии богата примерами ошибок такого рода. Со времен платонизма вновь и вновь происходит так, что сфера сущностей, или даже только математического, полагается как второй мир вещей или субстанций наряду с реальным миром. И здесь всегда именно самостоятельность, с которой она выступает в качестве предметной сферы, подталкивала к изолированности. Но предметность не есть бытие; и тому, что выступает изолированным в качестве предмета определенного усмотрения, не нужно существовать изолированным в себе. А так как у способов бытия, как было показано, вообще существует некая вложенность друг в друга в одном мире, то именно здесь необходимо вообще и окончательно отказаться от точки зрения изолированности. Способ бытия всеобщего и обладающего сущностью в мире очень даже может быть в высшей степени своеобразным, и изолируемость его схватывания может совершенно одно-

значно свидетельствовать об этом. Но если по этой причине захотеть вырвать всеобщее и имеющее сущность из структуры реального, то будет упущено единство мира, в котором гетерогенное по способу бытия оказывается прочно связанным.

в) Чистая и прикладная математика

Факт приложимости чистой математики к реальным отношениям природы подтверждает в-себе-бытийственный характер идеального предмета. Но факт того, что она до всякого прикладного использования и независимо от него является априорной и завершенной в себе наукой, что она, таким образом, уже столь же предметно схватывает чисто в себе те же самые законы, которые затем оказываются приложимыми, этот факт доказывает, что упомянутый в-себе-бытийственный характер первоначально является идеальным и что образование, им обладающее, независимо от конкретизации данного реального, его охватывающего, существует по праву.

Поэтому в отношении чистой и прикладной математики можно высветить то принципиальное, что содержится в отношении идеального и реального бытия.

Имеет место некое сплошное содержание идеального бытия в реальном. Реальный мир насквозь оформляется и управляется идеальными сущностными отношениями. Распространяется ли эта сквозная оформленность на все стороны и черты реального, это другой вопрос; важно только, что она существует и что ее можно обнаружить. Сказанное можно выразить и так: идеальное бытие функционирует в реальном как род фундаментальной структуры. А следователь-

но, реальный мир находится во внутренней зависимости от него.

Но это отношение нельзя перевернуть. Идеальное бытие, в свою очередь, не обусловлено реальным, не привязано к существованию чего-то реального. Оно обладает самостоятельностью по отношению к его наличию и потому в чистом виде схватывается именно тогда, когда реальное не учитывается. Таким образом, обусловленность, царящая здесь, является односторонней: математическое, быть может, господствует над определенным фрагментом реального, но этот фрагмент не господствует над математическим. Внутри этого фрагмента реальные отношения, пожалуй, определяются математическими законами, но это не привязывает их к сфере реальности.

Это причина того, почему в известных областях идеальное по содержанию может простираться далеко за пределы реального, т. е. что существуют и идеальные отношения, не содержащиеся (не «реализующиеся») в реальности. Наиболее известные примеры этого образуют мнимые числа и Неевклидовы пространства. Чего-то соответствующего мнимому числу в физическом пространстве не существует. И о множестве геометрических «пространств» можно, по крайней мере, сказать, что только одно из них по структуре и по законам может соответствовать реальному пространству, т.е. что только одна из этих систем геометрических измерений и законов может быть системой существующего космоса. Ибо космическое пространство с необходимостью «одно». И какая бы геометрия ни была свойственна ему, всегда остаются прочие, которые в этом случае будут и останутся именно ирреальными. Но как идеальные предметы

ирреальные пространства совершенно равнозначны тому одному, которое реализовано в космосе. Они, стало быть, таким же способом обладают идеальным бытием, что и оно, но только не реальным; подобно тому как они представляют такую же структурную жесткость для чистого созерцания и мышления. Потому по этим пространствам геометрически даже не видно, какое из них является реальным пространством. Кратко это отношение можно выразить и так: идеальное бытие индифферентно к реальному, а именно к его собственной реализации в мире; реальное же бытие никогда не бывает индифферентным к идеальному, оно всегда уже предполагает некую идеальную структуру, несет ее в себе и насквозь управляется ею.

г) «Случайность» реального и «область возможности» идеального

На этом основывается много раз упоминавшаяся «случайность» реального с точки зрения идеального. Необходимо с позиции идеального бытия всегда только идеальное бытие, никогда не реальное. Такая необходимость, следовательно, есть необходимость не реальная, но только лишь сущностная. Из нее никогда не следует, что вещь реальна, и как раз это означает, что вопреки такой необходимости реальность вещи остается «случайной». Но эта случайность, в свою очередь, есть лишь сущностная случайность, не реальная; в реальном контексте вещь вопреки ей прекрасно может быть необходимой.

Потому и представляется царство идеального бытия, рассматриваемое с точки зрения реального, цар-

ством «возможностей». В этом смысле Лейбниц говорил о множестве «возможных миров». Но и к такой возможности относится, что она есть лишь сущностная, не реальная, возможность. В состав последней, вероятно, входила бы еще длинная цепь реальных условий; и пока они не выполнены, вещь фактически, скорее, невозможна.

С точностью исследовать это отношение можно только в рамках специального модального анализа. Он относится к другому кругу рассуждений. Здесь остается только добавить еще одно: «случайность» реального и «область возможности» идеального -это не в собственном смысле модальные определения, но лишь зеркальное отражение отношения всеобщего и индивидуального, поскольку и то и другое вложены друг в друга в одном общем мире. Идеальные структуры именно всеобщи, и в этом отношении они включают в себя некую неопределенность; последняя же представляется множественностью «возможностей». Реальные случаи в свою очередь индивидуальны и в этом отношении «случайны» с точки зрения всеобщего. Таким образом, за взаимной контригрой этих модальностей стоит, скорее, включенность друг в друга идеального и реального. Причем подлинный результат всего этого рассуждения сводится к тому, что выше уже было отмечено как сущность этого отношения: способ бытия идеального вовсе не отделен от реального, но, пожалуй, является относительно самостоятельным и потому также может схватываться самостоятельно. Положение идеального в структуре мира однозначно характеризуется положением всеобщего в множественности случаев.

Всеобщее как раз существует отнюдь не по ту сторону случаев (ante res) для себя, но и отнюдь не только in mente как абстрагированное от них (post rem), но исключительно in rebus. Но тем не менее особенностью реальных случаев оно не исчерпывается, но охватывает большее. Потому его способ бытия нельзя безоговорочно приравнять к способу бытия общего в реальных случаях. Только в смысле этого выступа-ния за реальную сферу оправданно говорить о собственном способе бытия идеального. Это происходит без риска недоразумения до тех пор, пока из простого в-себе-бытийственного характера, означающего только отличие от бытия реальных случаев, не делают самостоятельного или даже субстанциализированного для-себя-существования.

Таким образом, формально, пожалуй, можно говорить о некоем приоритете идеального бытия перед реальным — так, как о нем утверждалось во всех платонизирующих направлениях философии. Онтологически же этого придерживаться нельзя, в особенности если с этим приоритетом связывается представление, будто дело идет о более высоком, более абсолютном или совершенном способе бытия. Подобно тому как онтологически всеобщее есть всегда только момент в реально-индивидуальном и как таковое является подчиненным, так и в отношении идеального бытия должно быть справедливо, что оно есть, скорее, низший и как бы неполный способ бытия и только реальное является полным. Ведь низшее всегда содержится в высшем, но не наоборот. Неполнота — это как раз неопределенность всеобщего, а она в свою очередь порождает нечеткую множественность «возможностей»,

которые не являются собственно реальными возможностями.

Потому и «обусловленность» реального идеальным не есть детерминация к реальности и уж тем более — к каким-либо особенностям реального. Она есть лишь односторонняя зависимость в смысле частного условия. Она, таким образом, означает обусловленность высшего образования низшим, подобно тому как всеобщее в индивидуальном есть лишь структурный элемент.

Глава 45. Индифферентность и связанность

а) «Неточность» реальных случаев

Сказанным индифферентность математического к реальному случаю еще не исчерпывается. Она действует не только там, где математическое содержательно простирается за пределы реального, но и в рамках его господства в космосе.

Многочисленные дебаты велись о том факте, что в природе нет математически точного треугольника, правильной окружности, строгого эллипса, что реальные фигуры и кривые гораздо сложнее, что, следовательно, и математически формулируемые законы механики в точности не подходят ни к одному случаю происходящего в действительности движения. Так, например, Кеплеровы законы в траекториях планет и комет выполняются лишь приблизительно; всегда существуют малые — нередко, правда, и весьма значительные — отклонения, которые, хотя сами и измеряются приближенно, но вовсе не воспринимаются как только лишь «помеха», т. е. не могут быть эли-

минированы. То, что они традиционно обозначаются как «помехи», не улучшает ситуацию. Ибо помехи могут накапливаться и весьма существенно изменять базовую форму.

Можно было бы предположить, что это означает границу действия математического в реальном пространственном движении. При этом действительно поначалу думается о платоновском отношении, согласно которому чистый эллипс, например, есть идеальная форма, к которой действительное движение небесных тел в пространстве приближается, не имея возможности ее достичь. Реальное в этом случае есть царство несовершенства, идеальное — совершенства.

Этот телеологизм идеальной формы уступает уже самому простому соображению. Как раз реальный случай сложен. Даже очень хорошо известно о том, что в нем участвуют условия, в простоте некоего всеобщего основного закона вовсе не учтенные. То, что ни один материальный треугольник математически неточен, вовсе не означает, таким образом, что законы треугольника в нем не выполнены; скорее, это означает, что в единстве сложной формы они наслаиваются на другие законы формы, поскольку вообще в реальном случае представлена одна гораздо более сложная форма. То, что мы при ее схватывании придерживаемся простой формы геометрически наглядной фигуры, происходит лишь потому, что сложность действительной формы уклоняется от схватывания. Место последней в созерцании занимает упрощенная фигура. Но она не совпадает с реальной.

То же самое относится к механике. Галилеев закон падения непосредственно касается лишь абсолютно свободного падения. Но реально оно совершенно

не воспроизводимо. Всегда примешиваются другие факторы, сдвигающие падение. Закономерность осложняется другой закономерностью. Но и она сама во что бы то ни стало продолжает существовать как компонента сложной закономерности (например, в частной баллистической кривой снаряда). Точно так же Кеплеровы эллипсы, хотя в чистом виде и не даны в траекториях планет, но не потому, что их закон неверен, а потому что примешиваются отклонения. Очень хорошо это может быть доказано тем, что в рамках данной точности наблюдения сами отклонения в свою очередь можно объяснить по тем же самым законам, так что в заданных границах погрешности путем расчета можно приблизиться к действительной индивидуальной траектории. Итак, в отклонениях как раз заключено подтверждение абсолютно точного соответствия.

б) Ошибочные и правильные выводы

Сущностью этих феноменов, таким образом, является не «неточность» реального, но его конкретность. Было бы недоразумением делать из них, что бывает нередко, вывод, будто идеальные отношения не относятся к реальному — это абсолютное искажение фактов, основывающееся на искажении смысла научных методов. Говорить и вновь и вновь подчеркивать это, несмотря на ясную в себе ситуацию, является сегодня печальной необходимостью, ибо поверхностное научное образование, способствующее этой ошибке, давно перекинулось на самое философию и там вытекающие из него последствия содействовали затемнению онтологических проблем.

Вместо этого здесь очень даже можно сделать другой вывод, который на первый взгляд, правда, затрагивает только проблему познания: из одного только наблюдения реальных случаев, сколь бы точным оно ни было, невозможно извлечь простые количественные математические законы, несмотря на то что они содержатся в этих случаях; их, таким образом, никогда нельзя получить чисто эмпирически, но можно всегда только в чистом видении самого простого базового отношения. Точно их можно получить только в идеальном бытии. Это то, чем занимается чистая математика.

Причина этого заключается не в одном только факте, что необозримое множество случаев не может быть пройдено эмпирически, она заключается и не в том, что, например, простые законы в реальных случаях выполняются не строго (ведь они, наоборот, выполняются, несмотря на всю сложность случаев); скорее, она заключается в том, что реальные случаи никогда не бывают простыми случаями и что по ним как таковым не видно, какие моменты их определенности принадлежат простой базовой закономерности. В эксперименте на реальные условия, конечно, можно повлиять, можно изолировать их так, что реальный случай приблизится к простому идеальному случаю. Но как это приближение нельзя довести до полного совпадения, так и не все области науки допускают экспериментирование. Движение космических тел в мировом пространстве не поддается никакому влиянию; их законы, следовательно, вообще можно схватить только в идеальном случае, гипотетически полагая его в основу. Так были схвачены Кеплеровы законы. Наблюдение видимого движения Марса дало только повод к их открытию.

Знание простых базовых математических законов уже предполагает, таким образом, их схваченность по эту сторону реального. Поскольку они точно схватываемы в чисто априорном познании, и только в нем, и поскольку, с другой стороны, сложные реальные случаи можно понять на основе их действия, они с необходимостью обладают идеальным в-себе-бытием, которое независимо от особенности реальных случаев таково, каково оно есть.

В целом дело вообще в любом случае обстоит так: математические отношения сначала усматриваются чисто в себе самих, строго a priori, и только затем усмотренное в идеальном «применяется» к реальному. А уже «применение» наталкивается на сложность реального случая. Каждое же усмотренное как таковое было и остается независимым от того, обнаруживаются ли реальные случаи, к которым оно относится.

в) Смысл и границы индифферентности идеального быти

И так как теперь все математические предметы гомогенны по способу бытия, все обладают равной идеальностью и равным образом даны чисто a priori, индифферентно к существованию и несуществованию соответствующих реальных случаев, и так как, с другой стороны, реальное доказуемым образом подчинено соответствующим идеальным структурам, то получается, что все математические предметы обладают идеальным в-себе-бытием.

Это в-себе-бытие не означает, что здесь существует Хсорюцод* в отношении реального, оно не означает

* Отделение (греч.).

отделенности или потусторонности, не означает онти-ческой подвешенности сферы идеального бытия как для себя существующего мира. Так далеко феномен индифферентности не заходит. «Идеальность» означает лишь индифферентность к особенности и экзистенции реальных случаев; но тем не менее в-себе-бытие в принципе удерживает идеальное в реальном, ибо оно не подтверждено ничем, кроме своего содержания в реальном. Этого содержания, хотя оно не тотально, достаточно, чтобы, подняв идеальное выше, лишить его характера одной только предметности.

Отсюда видно, что бытийственный характер идеальных предметов дан в некоем двойном аспекте и что эту форму данности нельзя исключить произвольно. Если исходить из чистого видения математического образования, то бросается в глаза индифферентность к реальному, что заставляет нас придавать этой сфере чрезмерно самостоятельный характер. В этом аспекте идеальное бытие предстает подчиненным реальному (dem Realen). В его сущность не входит претерпевать реализацию; для него остается чем-то внешним то, что оно служит базовой структурой реального мира, предоставляя ему закономерность или типы форм. Оно остается тем, что оно есть в своей сущности, даже если ему не соответствует ни один реальный случай. В сущность же реального бытия, пожалуй, входит обладать в себе структурой идеального и, таким образом, быть реализацией некоего идеального. Для него не является чем-то внешним то, что в нем царят идеальные отношения. Связь двух способов бытия заключена, в соответствии с этим, в характере одного только реального, не в характере идеального. Необходимость реального содер-

жит, пожалуй, сущностную необходимость, но ею не исчерпывается, поэтому умозаключение от essentia к existentia невозможно. И далее данный аспект показывает, что идеальное познание не без оговорок является также и реальным познанием, но что, пожалуй, во всяком реальном познании содержится момент идеального познания. Ибо оттенок априорного в нем привязывает к содержащимся в реальном идеальным структурам.

Но дальше этот аспект не простирается. Он был и остается онтологически односторонним. Он не может постичь полного отношения, ибо с самого начала принадлежит intentio obliqua — он возникает из рефлексии над всеобщностями, изолированными посредством идеи, понятия, высказывания. Его лабильность однозначно проявляется в его неспособности удержать схваченные образования в подвешенном состоянии, в которое он их приводит; она проявляется в тенденции либо гипостазировать их, делая из них царство формальных субстанций, либо депотенцировать до голых понятий. Первое хорошо известно по платонизму, реализму универсалий и даже по феноменологической формулировке сущностей; второе выдвинуло от своего имени номинализм, субъективизм и философский релятивизм.

Против этого выступает соответственно другой аспект. Он является онтологическим и состоит в возврате к intentio recta. Он обнаруживает связь идеального и реального бытия как базовый феномен. В направлении его взгляда идеальная сущностная структура стоит как содержащееся в реальном всеобщее, и своеобразие ее ступени бытия выступает лишь в качестве пограничного феномена, а именно — вез-

де где царство математического по содержанию выходит за пределы сферы реального. Тем самым кладется рубеж индифферентности идеального бытия. Не к приданию ему самостоятельности сводится цепь феноменов его данности — ни подвешенное царство идей, ни даже чисто ментальная отделенность идеальных образований из нее не вытекают, — но исключительно к безразличию к числу, конкретизации и экзистенции реальных случаев.

Но строго удержать этот результат во всей конкретизации проблемы есть задача, которая может увенчаться успехом лишь в том случае, если обеспечивается вид на все базовое отношение вплоть до всякой его специализации. Но для этого требуется еще одно расширенное соображение.

Раздел III Идеальное бытие в реальном

Глава 46. Феноменология сущностей

а) Заключение в скобки и извлечение

Исходное исследование показало, как идеальное бытие в отличие от реального (Reale) дано только в познании и даже там схватывается исключительно лишь в априорном познании, как, стало быть, актуальность затронутое™ в его данности совершенно отсутствует. Математическое бытие было убедительным образцом такой «ненавязчивой» данности.

Но это изменяется, как только обращают внимание на то, что кроме математического есть еще очень много другого идеального бытия. Конечно, дело меняется, собственно, уже в том случае, если учитывается роль математического в реальном — т. е. пифагорейское отношение. То, что «содержится» в реальном, все-таки в принципе может и испытываться как раз в реальном опыте. Это находит подтверждение в том факте, что зачинатели геометрии многократно исходили из одного только измерения реальных пространственных отношений и только благодаря этому опосредованно были приведены ко всеобщей геометрической закономерности. То же самое относится к механической закономерности. Точное сопоставление наблюдаемых положений Марса привело Кеплера к идее эллиптической траектории.

Идеальное бытие только «испытывается» указанным образом не как таковое и не в свойственной ему всеобщности, но в конкретизации единичного случая; и тогда сначала нужна особая процедура, чтобы затем «извлечь» его в чистом виде. Такое извлечение происходит за счет осознанного отвлечения от частного в реальном случае; что в свою очередь предполагает понимание того, что определенные моменты случая — это сущностно-всеобщее в нем. Но понимание такого рода уже априорно.

С этой оговоркой, таким образом, можно сказать, что здесь вступает в действие другая данность идеального бытия. Именно в математическом бытии она на продвинутой стадии точных наук оказалась оттеснена на второй план. Приходится обращать внимание на другие содержательные области, чтобы онтологически проанализировать это отношение.

Путь здесь проложен феноменологией Гуссерля. За счет анализа она выделяет из реального сущностные черты, сущностные законы, сущностные связи. Те, благодаря своей всеобщности, принципиально выходят за пределы реального случая, подразумевавшегося в анализе. Отвлечение от «случайного» особенного в случае осуществляется благодаря специальному «заключению в скобки»; то, что извлекается, тем самым как раз оставляется «за скобками». Эта процедура не есть абстрагирование. Путем абстрагирования никогда не пришли бы к строго всеобщему. Анализ же приходит к строго всеобщему. Таковое охватывает все возможные реальные случаи соответствующего рода, т.е. случаи известные и неизвестные; усмотреть его, таким образом, можно только a priori. На основе усмотрения того, что принадлежит сути дела, оно выносится за скобки. Именно это усмотрение априорно. Только это априорное усмотрение не предоставляется чисто самому себе, но инициируется данностью реального случая. А это возможно, поскольку он является частным случаем всеобщего.

Происходит ли это в актах или в предметах актов, это различие здесь абсолютно второстепенно. Феноменология анализировала преимущественно акты, это было вызвано ее происхождением от психологии. На основе проблемы акта сложилась описанная процедура. Но акты реальны точно так же, как и предметы познания, как вещи и события. Они обладают психической реальностью в том же самом смысле, что и эти последние обладают физической реальностью. Да и способ данности тот же самый. «Сущность» преднаходится «в» реальном. Как бы различны по содержанию ни были сущностные структуры актов и

сущностные структуры предметов актов, они тем не менее оказываются одними и теми же в том, что они суть структуры реального и только благодаря вынесению за скобки поднимаются до всеобщности идеального. Точнее говоря, их первоначальные всеобщность и идеальность должны быть сначала вырваны и как бы вновь добыты из их переплетенности с особенным реального случая.1

б) Сущность и ее отношение к реальному

Очевидно, что онтологическое отношение, которое положено здесь в основу, — это отношение содержания идеального в реальном, или вложенности первого вовнутрь второго; т. е. то самое отношение, которое мы обнаружили в математическом бытии. Но здесь, пожалуй, можно усомниться, есть ли тоже смысл рассматривать идеальное бытие сущностей чисто в себе, как если бы оно как-нибудь «наличествовало» и без реальных случаев. Такое наличие в известных видах математического очень даже бывает. Но где это можно перенести на сущности более конкретного рода, этого, во всяком случае по способу, каким эти сущности получаются, не видно.

Пока будем держаться положительной стороны отношения. Она, именно в той всеобщности, которую

1 В нижеследующем необходимо зафиксировать то, что выше (гл. 17, е) было сказано о видении сущностей: оно, строго говоря, непосредственно схватывает не идеальное бытие, но «нейтральное так-бытие». Только так оно может найти идеальное бытие в реальном случае. Естественно, это не мешает тому, чтобы на этом окольном пути оно опосредованно осмысляло также и то, что схвачено в его идеальности.

ей придает феноменология, известна давно. И уже платоновская и аристотелевская точки зрения занимали здесь противоположные позиции в отношении отдельного существования сущностей. Согласно Платону, имеет место для-себя-существование сущностных форм, согласно Аристотелю, их нет нигде, кроме как в реальном. Но обоим была известна процедура размышления о них, и оба знали о том, что исходить следует из реального случая: по Платону — в «припоминании» идеи по поводу чувственно воспринимаемого, по Аристотелю -- в обнаруживаемое™ в самом единичном всеобщего как такового, что в любое время в нем содержится.

Говоря систематически: парадокс в сути всеобщего состоит в том, что оно не может быть исчерпано никаким особенным или единичным и тем не менее по содержанию всецело и в полном объеме в них содержится, что таким образом познание может его достичь в противоположности ему самому. Итак, реальность всеобщего имеет место в самих реальных случаях; она состоит не в чем ином, как в том, что последние при всем своем различии обладают неким общим набором основных черт. Общность такого рода, следовательно, действительно реальна; и эта ее реальность неотделима от ряда реальных случаев. Но, с другой стороны, именно эта суть всеобщего безразлична к количеству реальных случаев, ведь содержательно она не изменяется даже в том случае, если нет ни одного реального случая. В этом отношении во всеобщем имеется та индифферентность к реальному, которая была ощутима в математических предметах. И в силу этого, со своей стороны, становится ясно, что его способ бытия изначально идеален.