Часть 2.

ГЛАВА ВТОРА

ТАЙНА АНТРОПОГЕНЕЗА

Генно-культурная эволюци

Человек – природное создание. Никому не приходит в голову отрицать животное начало в Адамовом потомке. Но вот парадоксальная мысль: а что человеческого в зверином царстве? Столь ли бесплоден этот обратный ход?

Джозеф Агасси, известный специалист по логике и методологии научного познания, в работе "К развитию рациональной философской антропологии" пытается прояснить разницу между постулатами – "человек – это животное" и "животное в человеке". Если мы считаем, что человек – это животное, тогда мы невольно игнорируем некий "неживотный" остаток, "неживотную" сущность человека. Если бы человек, по мнению Агасси, был просто животным, то этот остаток был бы равен нулю и человек был бы и человеком, и животным одновременно. Однако "человек-животное" – это не человек как таковой, его надо понимать как "животное в человеке", т.е. как наличие животного начала в человеке[15]

Когда мы говорим: "человек – это животное" – мы пытаемся понять прежде всего его животную природу, его животные черты. Однако в человеке одновременно есть черты и животного происхождения, и определенно неживотного истока. Ключ к разгадке уникальности человека лежит вовсе не в том, что он является высшей точкой природного развития, самым совершенным биологическим существом. Напротив, говоря словами Б.Пастернака, "порядок сотворения обманчив, как сказка с хорошим концом". Философские антропологи доказывают сегодня "несообразность" человеческой натуры. Человека причисляют к пасынкам эволюции, объявляют неудачным продуктом природы.

Мы знаем, что в человеке заложено две программы – инстинктуальная и социальная (культурная). По своей телесной организации и физиологическим функциям человек принадлежит к животному миру. Существование животных определяется инстинктами, т.е. наследственными структурами. Птицы без всяких навигационных приборов прокладывают воздушные маршруты. Лошадь безошибочно отличает ядовитые травы от неядовитых. Паук мастерит математически точное орудие лова. Животное в основном не способно выйти за пределы инстинктов, предписанных поведенческими моделями.

Существование животного характеризуется гармонией между ним и Природой. Это, естественно, не исключает того, что природные условия могут угрожать животному и принуждать его ожесточенно бороться за свое выживание. Но животное самой природой наделено способностями, которые помогают ему выжить в условиях, которым оно противопоставлено, точно так же как семя растения "оснащено" для того, чтобы выжить, приспосабливаясь к условиям почвы, климата...

Действительно, гармонические явления довольно часто обнаруживаются в природе. Некоторые исследователи полагают, что супружеская верность встречается у птиц чаще и полнее, чем у человека или млекопитающих. Особи животных способны на самоотверженность, на беспредельную преданность. Живая тварь не способна на самоубийство, как это присуще мыслящему созданию. Некоторые ученые усмотрели в данных фактах свидетельство всепроникающей мощи инстинкта.

Однако многие факты говорят и об обратном. Инстинкт в известной мере слеп, он вовсе не направлен к благу неукоснительно. Известны примеры, когда он обусловливает явную неполноту приспособления живого существа к его бытию. Когда, скажем, самка поедает самца, рассуждать о "разумности" инстинкта можно уже с явной долей сомнения.

Еще до того, как человек появился на Земле, некоторые существа чувствовали себя прекрасно, хорошо были приспособлены для земной жизни. Но были и "несчастные" организмы, крайне неудачные, инстинкты которых не только мешали им жить, но даже приводили их к гибели. "Если бы существа эти могли рассуждать, – писал русский ученый И.И.Мечников, – и сообщать нам свои впечатления, то очевидно, что хорошо приспособленные, как орхидеи и роющие осы, стали бы на сторону оптимистов. Они объяснили бы, что мир устроен совершенным образом и для достижения полнейшего счастья и удовлетворения следует повиноваться своим естественным инстинктам. Существа же дисгармоничные, дурно приспособленные к жизненным условиям, обнаружили бы явно пессимистические взгляды. Так было бы с божьей коровкой, влекомой голодом и вкусом к меду и безуспешно добивающейся его в цветках, или с насекомыми, направляемыми инстинктом к огню, обжигающими крылья и становящимися неспособными к дальнейшему существованию; очевидно, они объявили бы, что мир устроен отвратительно и что лучше бы ему вовсе не существовать[16].

Согласно доктрине неодарвинизма, эволюция биоорганизмов от комочка слизи к человеку совершается благодаря естественному отбору из общего множества мутаций (спонтанных изменений в молекулярной структуре генов) тех, которые полезны для выживания. Единственным оппонентом классического дарвинизма и неодарвинизма выступает ламаркизм, который вылился сейчас в учение о наследовании приобретенных признаков.

Общепринятая до сих пор теория появления современного человека может быть в целом изложена так. Предок человека по некоторым причинам отказался от проживания на деревьях и начал ходить вертикально. Его пальцы развились, и он начал изготавливать орудия. Его мозг был относительно крупнее, чем у других приматов, таких, как антропоиды. Три фактора – вертикальная походка, изобретение орудий и развитие мозга рассматривались как решающие в возникновении современного человека.

Новейшие достижения в палеоантропологии приходят в противоречие с этой гипотезой. Так, американский ученый Джефри Гудмен утверждает, что еще до появления современного человека существовали австралопитеки (homo erectus, т.е. человек прямоходящий) и неандерталец как человеческие виды, которые как раз и отличались названными чертами: вертикальной походкой, орудиями и развитым мозгом. Каждый из этих типов человека в течение значительного времени сосуществовал с другими человеческими видами[17].

Прямым прародителем человеческой линии чаще всего считаются африканские австралопитеки. Они имели человекоподобное расположение зубов, вертикальную походку и относительно большой мозг. Не имея внушительного размера, силы или устрашающих клыков, они скитались по травянистым саваннам Африки семейными группами, собирая растительную пищу, подъедая остатки львиной добычи и время от времени охотясь на мелких животных – кроликов и черепах. Не ясно, имели ли они грубые каменные орудия.

Хомо эректус является первым гоминидом, достаточно развитым, чтобы быть отнесенным к собственно человеческому роду. Вооруженный набором орудий, включающим ручные топоры, он был, по-видимому, значительно более способным охотником, нежели австралопитеки. Грубый скелет не свидетельствуеттальца свидете о большой силе. Увеличенный мозг демонстрирует явное продвижение вперед по сравнению с хомо эректус. Действительно, средний объем мозга у нееекоторых популяций неандертальцев даже несколько больше, чем у современного человека. Возросший объем мозга неандертальца был, вероятно, связан с управлением более массивной и сложной мускулатурой. Набор орудий показывал относительно мало изменений или новшеств. Ричард Клейн из Чикагского университета отмечает, что они были "никудышными охотниками".

По мнению Гудмена, современный человек дебютировал около 35 тыс. лет назад, когда неандертальцы все еще бродили по Европе. Он пришел им на смену. Современный человек существенно отличается как вид от своих предшественников. Опыты, проведенные с помощью компьютера (доктор Ф.Либерман, сотрудник Массачусетского технологического института), показали, что ни один из предлюдей не мог издавать то многообразие звуков, которое существенно для современной речи и современного языка.

Значительную реорганизацию претерпел человеческий череп. Отличающая его высоколобная форма служит обрамлением еще более радикальной отправной точки эволюции – увеличенной лобной части мозга, ответственной практически за каждую отличительно человеческую деятельность. Не имеющая прецедентов структура мозга хомо сапиенс с ее выделенной лобной долей повлекла за собой качественные изменения, удивительные с точки зрения происходящих количественных изменений.

Уникальная лобная часть человеческого мозга (включая неокортекс и кору головного мозга) делает возможным значительно развившийся интеллект человека, тонкие двигательные способности – проворство пальцев, а также лингвистические способности – речь, которая также участвует в индивидуальном поведении, в общественных взаимоотношениях, определяя такие черты, как настроение, подавление внутренних побуждений и этическое суждение. Без таких изменений индивида и определенных телесных навыков возникновение современной культуры было бы невозможным.

Новая теория возникновения современного человека опровергает укоренившуюся эволюционную теорию в самом ее основании. Она дает существенную биологическую базу для переосмысления природы человека как вида, к которому мы принадлежим. Многие характеристики отличают его от предшествующих человеческих видов. Это относится к развитой лобной части, сложному органу речи, необычайному владению пальцами. Другими словами, мы, современные люди, резко отличны по уровню интеллекта и культуры от неандеальцев и других предчеловеческих видов, несмотря на наши расовые и индивидуальные различиядертальцев и других предчеловеческих видов, несмотря на наши расовые и индвидуальные различия. Проще говоря, даже умственно отсталые дети облартальцев и других предчеловеческих видов, несмотря на наши расовые и индивидуальные различия.

Центральную роль в возникновении современного человека играло развитие лобной части мозга. Без нее не было бы никакого лингвистического умения даже при наличии сложного речевого органа, так как становление языка невозможно без повторяющегося, интеллектуального процесса мышления, при помощи которого человек запоминает и концептуализирует осознанные им внешние объекты или опыт и выражает их в специальных символах. Равным образом необычайная способность владеть пальцами и процесс изготовления точных орудий являются одновременно процессом улучшения примитивных орудий на основе обучения методом проб и ошибок и на основе творческих идей – процесс, который продолжается в течение долгого периода через многие поколения.

В то же время с развитием языка, изобретением хорошо спроектированных орудий, приобретением тонких ручных навыков, проистекавших из использования речевого органа и пальцев, человек накопил новую информацию и знание. Он поместил их в лобной доле, что в свою очередь еще больше развило функции лобной доли. Качественно и количественно развитая лобная доля в свою очередь обогатила язык и усовершенствовала орудия. Таким образом, эти три интеллектуальных органа как целое спиральным восхождением не только расширили, но и преобразовали интеллектуальные и культурные способности современного человека.

По мнению многих современных исследователей, каменный топор сыграл огромную роль в истории человечества. Он явился первым социальным преобразующим средством производства. Вторым была паровая машина, движущая сила промышленной революции XVIII в. Третьим стал компьютер – эпохальное средство производства знания в том смысле, что он производит большие объемы новой информации, а не материальные ценности.

Концепция антропогенеза опирается сегодня на теорию генно-культурной коэволюции. Она является сложным взаимодействием, в котором культура генерируется и оформляется биологическими императивами, в то время как одновременно в генетической эволюции в ответ на культурные нововведения изменяются биологические свойства. По мнению американских ученых Ч.Ламсдена и Э.Уилсона, генно-культурная коэволюция одна и без посторонней помощи создала человека.

Вот общий смысл этой концепции. Определенные уникальные свойства человеческого ума приводят к тесной связи генетической эволюции и культурной истории. Человеческие гены воздействуют на то, как разум формируется: какие стимулы осознаются и какие упускаются, как обрабатывается информация, каковы типы воспоминаний, наиболее легко вызываемых в памяти, эволюции, которые они, вероятнее всего, вызовут и т.д.

Процессы, которые создают подобные эффекты, называются эпигенетическими нормами. Эти нормы коренятся в особенностях человеческой биологии, и они влияют на формирование культуры. Например, аутбридинг значительно более вероятен, чем кровосмешение между братом и сестрой, так как особи, воспитывавшиеся вместе в течение первых шести лет жизни, редко проявляют интерес к полноценным половым контактам. Веоятность создания определеророятность создания определенных палитр цветов выше, чем других, из-за иных сенсорных норм, определяющих характер восприятия цвета.

Влияние психо-генетических структур на культуру представляет собой лишь одну половину генно-культурной эволюции. Второй является то воздействие, которое культура оказывает на лежащие в ее основе гены. Определенные эпигенетические нормы, т.е. конкретные способы, которыми развивается ум, вынуждают индивидов принимать культурные альтернативы, дающие им возможность выжить и воспроизводиться более успешно. В течение многих поколений эти нормы и гены, определяющие их, обладают тенденцией к росту у населения. Следовательно, культура воздействует на генетическую эволюцию, так же как гены воздейстувуют на культурную.

Японский ученый Й.Масуда более подробно описывает теорию генно-культурной эволюции. В то время как поступки обычных животных односторонне определяются генами, человек создает культуру на основе действия мозга и умственных способностей. Характеристики культуры, выработанные в ее истории, развиваются, культура в свою очередь начинает воздействовать на генетическую эволюцию. Таким образом, человеческие гены и культура следуют курсу коэволюции, обоюдно воздействуя друг на друга.

Трудовая теория антропосоциогенеза

Раскрывают ли эти новейшие исследования тайну антропогенеза? На наш взгляд, они не проясняют всей глубины проблемы. Как человек стал человеком? Для того, чтобы выделиться из животного царства, он должен был обрести сознание, способность к социальной жизни, обрести такое существенное качество, как готовность трудиться, речь. В нашей литературе господствовала так называемая трудовая теория происхождения человека. Согласно ей, обезьяны будто бы убедились в том, что искусственные орудия гораздо эффективнее естественных. Тогда они стали создавать эти орудия и сообща трудиться. Мозг стал развиваться. Появилась речь...

Трудовая теория антропосоциогенеза страдает врожденными изъянами. Вот что пишет об этом В.М.Вильчек: "Они пишут: первобытный человек догадался, понял, открыл, изобрел и т.д. Но этот "первобытный человек" – обезьяна. Действительно, существо очень догадливое, умное: но чтобы обладать хотя бы частью тех качеств, которые ей были необходимы, чтобы произойти в человека в соответствии с "трудовой" гипотезой, она, обезьяна, предварительно должна была уже быть человеком, находящимся на относительно высокой ступени развития. Чтобы снять это внутреннее противоречие в "трудовой" гипотезе, надо объяснить, каким образом прачеловек мог нечто выдумать, изобрести, открыть, не умея придумывать, изобретать, открывать и решительно ничего не выдумывая, не изобретая и не открывая..."[18].

Воспроизведем основные положения этой критической концепции В.М.Вильчека. Прежде всего, исследователь пытается уточнить: что такое труд? Обычно мы быстро даем ответ: "Труд – это целесообразная деятельность". Но целесообразной деятельностью занимаются все животные. Разве бобер, который перекрывает воду, создавая запруду, не видит в этом целесообразности для себя? Некоторые животные преобразуют саму среду обитания, координируют совместные действия. Но это еще не труд.

В противном случае, как справедливо замечает ученый, надо признать трудом всякое добывание, а также и поедание пищи, устройство гнезда и логова, акты, связанные с продолжением рода. В этом случае придется признать искусством брачные игры и ритуалы зверей и птиц, политикой – защиту территории и потомства, соблюдение иерархии в стае и т.д.

Если же называть трудом нечто, что отделяет человека от природного царства, подразумевая под ним специфически человеческий способ деятельности, то как он появился раньше человека? Как вообще человек мог обрести то, что не заложено в его инстинктуальной программе? Что заставило его искать внеприродные пути самовыражения? Именно эти вопросы не затронуты в трудовой концепции антропогенеза, которая озабочена только тем, как выстроить последовательность чудодейственных благоприобретенных свойств, делающих человека человеком.

Укоренившееся в философии натуралистическое объяснение человека наталкивается на поразительные противоречия. Так, придерживаясь дарвиновских воззрений на природу человека или марксистских взглядов на роль труда в процессе превращения обезьяны в человека, следовало бы ожидать, что первые шаги человеческой мысли будут связаны с познанием физического окружения. В той же мере само поведение человека может быть направлено только на достижение прямой пользы для себя. Лишь так можно обеспечить стратегию человеческого выживания. Живое существо призвано приспособиться к природному окружению, овладеть практическими навыками. Тогда его поведение окажется максимально эффективным.

Однако новейшие этнографические исследования, накопленный эмпирический материал опровергает такое предположение. Человек, как выясняется, менее всего озабочен тем, чтобы приблизиться к природе. В известном смысле он издревле старался как бы отделиться от нее. Проще говоря, первобытный человек, если глядеть на него современными глазами, не понимал собственной выгоды. Вместо того чтобы успешно адаптироваться к внешнему миру, он, напротив, демонстрировал собственную неприспособленность к природе, к ее велениям и законам.

Человек утратил свою первоначальную природу. Мы не можем сказать, почему это произошло. Ученые говорят о влиянии космических излучений или радиоактивности земных месторождений радиоактивных руд, которые вызвали мутации в механизме наследственности. Сходный регресс – угасание, ослабление или утрата некоторых инстинктов – не является, вообще говоря, абсолютно неизвестным природному миру.

"Частичная утрата (ослабленность, недостаточность, поврежденность) коммуникации со средой обитания (дефект плана деятельности) и себе подобными (дефект плана отношений) – и есть первоначальное отчуждение, исключавшее прачеловека из природной тотальности. Данная коллизия глубоко трагична. Как трагедия она и осмыслена в мифе об изгнании перволюдей из рая, причем в мифе метафорически воплощено представление об утрате как плана деятельности ("съедение запретного плода"), так и плана отношений в сообществе ("первородный грех"). "Изгнанный" из природной тотальности, ставший "вольноотпущенником природы", как назвал человека Гердер, прачеловек оказывается существом свободным, то есть способным игнорировать "мерки вида", преступать непреложные для "полноценных" животных табу, запреты, но лишь негативно свободным: не имеющим позитивной программы существования"[19].

Социальность, культурные стандарты диктуют человеку иные образцы поведения. Инстинкты в человеке ослаблены, вытеснены чисто человеческими потребностями и мотивами, иначе говоря, "окультурены". Действительно ли притупление инстинктов – продукт исторического развития? Новейшие исследования опровергают такой вывод. Оказывается, слабая выраженность инстинктов вызвана вовсе не развертыванием социальности. Прямая связь здесь отсутствует.

Человек всегда и независимо от культуры обладал "приглушенными", неразвитыми инстинктами. Виду в целом были присущи лишь задатки бессознательной природной ориентации, помогающей слушать голос земли. Идея о том, что человек плохо оснащен инстинктами, что формы его поведения мучительно произвольны, произвела огромное впечатление на теоретическую мысль. Философские антропологи ХХ в. обратили внимание на известную "недостаточность" человеческого существа, на некоторые особенности его биологической природы. Например, А.Гелен полагал, что животно-биологическая организация человека содержит в себе определенную "невосполненность". Однако тот же Гелен был далек от представления, будто человек на этом основании обречен, вынужден стать жертвой эволюции. Напротив, он утверждал, что человек не способен жить по готовым стандартам природы.

Однако природа способна предложить каждому живому виду множество шансов. Оказался такой шанс и у прачеловека. Не имея четкой инстинктуальной программы, не ведая, как вести себя в конкретных природных условиях с пользой для себя, человек бессознательно стал присматриваться к другим животным, более прочно укорененным в природе. Он как бы вышел за рамки видовой программы. В этом проявилась присущая ему "особость": ведь многие другие существа не сумели преодолеть собственную природную ограниченность и вымерли.

Но чтобы подражать животным, нужны какие-то проблески сознания? Нет, вовсе не нужны. Способность человека к подражанию не исключительна. Этот дар есть у обезьяны, у попугая... Но в сочетании с ослабленной инстинктивной программой склонность к подражанию имела далеко идущие последствия. Она изменила сам способ человеческого существования. Стало быть, для обнаружения специфичности человека как живого существа важна не человеческая природа сама по себе, а формы его бытия.

Итак, человек неосознанно подражал животным. Это не было заложено в инстинкте, но оказалось спасительным свойством. Превращаясь как бы то в одно, то в другое существо, он в результате не только устоял, но постепенно выработал определенную систему ориентиров, которые надстраивались над инстинктами, по-своему дополняя их. Дефект постепенно превращался в известное достоинство, в самостоятельное и оригинальное средство приспособления к окружающей среде.

Человек – "символическое животное"

Кассирер намечает подступы к целостному воззрению на человеческое бытие как протекающее в символических формах. Он обращается к трудам биолога И.Юкскюля, последовательного сторонника витализма. Ученый рассматривает жизнь как автономную сущность. Каждый биологический вид, развивал Юкскюль свою концепцию, живут в особом мире, недоступном для всех иных видов. Вот и человек постигал мир по собственным меркам.

Юкскюль начинает с изучения низших организмов и распространяет их последовательно на все формы органической жизни. По его убеждению, жизнь совершенна с виду – она одинакова и в малом, и в великом. Каждый организм, отмечает биолог, обладает системой рецепторов и системой эффекторов. Эти две системы находятся в состоянии известного уравновешивания.

Можно ли, спрашивает Кассирер, применить эти принципы к человеческому миру? Вероятно, можно в той мере, в какой человек остается биологическим организмом. Однако человеческий мир есть нечто качественно иное, поскольку между рецепторной и эффекторной системами у него развивается еще третья система, особое соединяющее их звено, которое может быть названо символической вселенной. В силу этого человек живет в более богатом, но и качественно ином мире, в новом измерении реальности.

Кассирер отмечает символический способ общения с миром у человека, отличный от знаковых сигнальных систем, присущих животным. Сигналы есть часть физического мира, символы же, будучи лишенными, по мысли автора, естественного или субстанциального бытия, обладают прежде всего функциональной ценностью. Животные ограничены миром своих чувственных восприятий, что сводит их действия к прямым реакциям на внешние стимулы. Поэтому животные не способны сформировать идею возможного. С другой стороны, для сверхчеловеческого интеллекта или для божественного духа, как подмечает Кассирер, нет различия между реальностью и возможностью: все мысленное в силу самого акта мышления для него становится реальностью, так как реализуется во всех своих возможных потенциях. И только в человеческом интеллекте наличествует как реальность, так и возможность.

Для первобытного мышления, считает Кассирер, весьма трудно проводить различие между сферами бытия и значения, они постоянно смешиваются, в результате чего символ наделяется магической, либо физической силой. Однако в ходе дальнейшего развития культуры отношения между вещами и символами проясняются, как проясняются и отношения между возможностью и реальностью. С другой стороны, во всех тех случаях, когда на пути символического мышления выявляются какие-либо препятствия, различие между реальностью и возможностью также перестает ясно восприниматься.

Вот откуда, оказывается, родилась социальная программа. Первоначально она складывалась из самой природы, из попытки уцелеть, подражая животным, более укорененным в естественной среде. Потом у человека стала развиваться особая система. Он стал творцом и создателем символов. В них отразилась попытка закрепить различные стандарты поведения, подсказанные другими живыми существами.

Таким образом, у нас есть все основания считать человека "незавершенным животным". Вовсе не через наследование благоприобретенных признаков он оторвался от животного царства. Для антропологии ум и все, что его занимает, относится к области "культуры". Культура же не наследуется генетически. Из логики приведенных рассуждений вытекает следующее: трудно выделить такое человеческое качество, которое, являясь каким-то задатком, выражает всю меру самобытности человека. Отсюда и возникает догадка: возможно, нетривиальность человека вообще не связана с самой человеческой природой, а проступает в нестандартных формах его бытия.

Иначе говоря, существо вопроса не в том, что человек обладает неразвитыми инстинктами, ущербной телесностью или более совершенным, чем у животных, интеллектом. Гораздо более значимо другое: в чем особенности человеческого существования, обусловленные сплетением этих качеств? Развивая концепцию Кассирера, американский культуролог Теодор Роззак утверждает: до наступления палеолитической эры господствовала другая – "палеотаумическая" (от двух греческих слов – "древний" и "достойный удивления"). Еще не было никаких орудий труда, но уже была магия. Мистические песнопения и танцы составляли сущность человеческой природы и определяли его предназначение еще до того, как первый булыжник был обтесан для топора.

Вот контуры этой древней жизни: сначала мистические видения, потом орудия, мандала вместо колеса, священный огонь для приготовления жертвоприношения, поклонение звездам еще до того, как появился календарь, золотая ветвь вместо посоха пастуха и царского скипетра. Одним словом, молитвенно-восторженное восприятие жизни в противовес одностороннему практицизму палеолитической эры[20].

Взглянем еще раз на проблему антропогенеза через призму проанализированных здесь открытий философской антропологии. Орудия труда действительно сыграли немалую роль в жизни человека. Однако они не могут объяснить тайны превращения обезьяны в человека, чуда сознания, секретов социальной жизни человека. Обычная эволюционная теория, которая исходит из поступательного развития живой материи, здесь оказывается бессильной. Появление самого эксцентричного создания на Земле – человека – связано с качественным прорывом в приключениях живой материи.

Ученые подчеркивают, что у питекантропа признаков асимметрии головного мозга выявить пока не удалось. А вот у неандертальца при исследовании черепа были обнаружены следы развития речевых центров. С неандертальцами связывают начало социализации человека. Именно в эту эпоху уходит основными корнями мифологическое сознание. Сам же феномен мифологии сформировался к этапу позднего палеолита[21].

Теперь мы можем представить себе, что древние представления о родстве людей и видов животных вполне совместимы с изложенной здесь концепцией. Каждый род, как известно, носил имя своего тотема. По мнению немецкого писателя Элиаса Канетти, мы можем размышлять о феномене человека на материале древнего тотемизма. Стоит рассмотреть с этой точки зрения некоторых египетских богов. Богиня Шехмет – женщина с головой львицы, Анубис – мужчина с головой шакала. Тот – мужчина с головой ибиса. У богини Хатор – голова коровы, у Гора – голова сокола. "Эти фигуры, – пишет Э.Канетти, – в их определенной неизменной – двойственной человеческо-животной – форме властвовали в религиозных представлениях египтян. В этой форме они повсюду запечатлевались, к ним – именно в этой форме – возносились молитвы. Удивительно их постоянство. Однако уже задолго до того, как возникли устойчивые системы божеств подобного рода, двойные человеческие создания были обычны у бесчисленных народов Земли, никак не связанных между собой"[22].

Как понимать эти изначальные фигуры? Что они, собственно, собой представляют? Мифические предки австралийцев – человек и животное одновременно, иногда человек и растение. Эти фигуры называются тотемами. Есть тотем – кенгуру, тотем – опоссум, тотем – эму. Для каждого из них характерно, что это человек и животное одновременно: он ведет себя как человек и как определенное животное и считается предком обоих.

По мнению Канетти, чтобы их понять, нужно иметь в виду, что это представители мифических времен, когда превращение было универсальным даром всех существ и происходило безостановочно. Человек мог превращаться во что угодно. Он умел также превращать других. Представляется, что именно дар превращения, которым обладает человек, возрастающая текучесть его природы и были тем, что его беспокоило и заставляло стремиться к твердым и неизменным границам.

Итак, какие последствия имела способность человека создавать внеинстинктуальную сетку связей? Между человеком и реальностью возникло огромное пространство символов. Сложилась иная, внеприродная программа действий. Произошло как бы удвоение реальности, которая получила отражение в сфере мысли, сознания. Человек оказался погруженным в специфические условия существования. Это пространство можно назвать культурой, ибо она-то и является той сфе, где неожиданно раскрылся творческий потенциал ройрой, где неожиданно раскрылся творческий потенциал человека.

 Однако такая постановка вопроса, само собой понятно, не снимает с повестки дня обсуждение проблем, связанных с ущербностью биологической природы человека. Исследования, начатые философскими антропологами, были продолжены. Ученые стремились объяснить, почему историю человеческого вида сопровождает безумие. Они подчеркивали, что эволюцияпохожа на лабиринт с множеством тупиков, и нет ничего удивительного и невероятного в допущении, что природная оснастка человека, как бы она ни превосходила экипировку других биологических видов, тем не менее содержит какую-то ошибку, какой-то просчет в конструкции, предрасполагающий человека к самоуничтожению.

В современной литературе эти взгляды наиболее последовательно изложены в книге английского философа и писателя Артура Кестлера "Призрак в машине". Автор показывает, что всякая изолированная мутация вообще вредна и не может способствовать выживанию. У эволюции есть ограниченный комплект излюбленных тем, которые она проводит через множество вариантов. Одна и та же проформа как бы расцветает в пестром разнообразии версий. Отсюда уже недалеко и до архетипов в биологии – идея, которую выдвигал еще Гете в своих "Метаморфозах растений" (1790), а вслед за ним и немецкая романтическая натурфилософия.

Английский философ полагает, что человеческий мозг – это жертва эволюционного просчета. Врожденную ущербность человека, по его мнению, характеризует постоянный разрыв между разумом и эмоциями Адамова потомка, между критическими способностями и иррациональными убеждениями, продиктованными чувствами. Корень зла, по Кестлеру, надо искать в патологических чертах эволюции нервной системы приматов, которая завершилась появлением человека разумного. Миф о первородном грехе, с этой точки зрения, не лишен символического смысла: человеческий мозг в своем развитии совершил, так сказать, эволюционное грехопадение[23].

Проблема соотношения рациональных и эмоциональных сфер человеческой психики в последние десятилетия особенно привлекла внимание специалистов. Современная наука показывает, что между участками мозга, в достаточной степени развитыми уже на уровне животных, и теми, которые получили развитие главным образом в процессе человеческой деятельности, существуют определенные структурные и функциональные различия.

Ссылаясь на версию биолога Мак-Лина, Кестлер показывает, что филогенетически (то есть в процессе исторического развития) природа наделила человека сначала мозгом пресмыкающегося, затем млекопитающего, а потом уже собственно человека. Кестлер невольно рисует картину невероятных коллизий между сферами психики. Вот и получается, что укладывая на кушетку больного, врач одновременно располагает рядом человека, обезьяну и крокодила.

Отвечая на проблемы, поставленные А.Кестлером, отечественный ученый П.Симонов пишет: "Многочисленные исследования нейроанатомов наглядно демонстрируют тот порядок усложнения и развития, который претерпели подкорковые отделы человеческого мозга. Следовательно, представление о мозге человека как механической сумме мозга пресмыкающегося, обезьяны и ныне существующего представителя человеческого рода – слишком рискованный метафорический образ, для того чтобы им воспользоваться в качестве строгой научной концепции"[24].

Все концепции, выработанные сегодня в русле философской антропологии, можно свести в конечном счете к трем основным представлениям. Первое: человек – это злобная похотливая обезьяна, которая получила по наследству от животных предков все самое отвратительное, что накопилось в животном мире.

Второе представление, как бы в противовес первому, заключается в том, что человек изначально добр, альтруистичен, незлобив. Однако его природные задатки будто бы вступили в противоречие с развитием цивилизации. Именно социальность сыграла пагубную роль в судьбе человека, ибо она заставила его бороться за свое существование. Как раз оковы культуры и ослабили будто бы природные, инстинктивные свойства люде, в частности притупили охранительные чувства. Вот почему человек истребляет себе подобных. Ведь никто не станет отрицать того факта, что от каменного топора до ядерной бомбы прослеживается одна тенденция – стремление "расквитаться" с теми, кто стал собратом по цивилизации. Оказывается, Каин стал первым убийцей, потому что узы общности превратились в тягостные для двух изначально добрых единокровных братьев.

Приверженцы третьего направления убеждены в том, что человек сам по себе ни добр, ни зол. Его можно уподобить чистому листу бумаги, на котором природа и общество пишут любые письмена. Поэтому "мыслящий тростник" ведет себя как герой и как трус, как подвижник и как палач, как самоотверженный добряк и как подлый эгоист. Нет оснований идеализировать человека, обожествлять каждое его деяние. Но тем более незачем рисовать его "кошмары" щедрой кистью Гойи. Человек – не Бог, не злодей, не падший ангел. Он – продукт длительного биологического и социального развития, который, естественно, содержит в себе не только приобретения, не только благородные порывы, но и бессознательные инстинктивные побуждения, не только осмысленность, но и животное начало.

Однако очевидно, что накопленных сведений вполне достаточно, чтобы в поисках уникальности человека не поэтизировать присущую ему биологическую природу. Философские антропологи доказывают сегодня, что человек – это халтура природы. Культура же рассматривается как средство изменения человеческой природы в лучшую сторону, в сторону изживания животности в человеке. Но какова собственно человеческая природа?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА

Человек и культура

ХХ век наглядно показал, к каким разрушительным последствиям может привести пренебрежение к человеческой природе, чем может обернуться тоталитарное стремление соорудить социальность из безымянных фишек. Вот почему, рассуждая о человеке, нельзя не критиковать общество, в котором он живет. Личностные задатки, человеческий потенциал все равно окажутся богаче наличной социальной организации. Изобличительный пафос философа тем глубже, чем дальшеее продвигаемся мы в существо собственно человеческих проблем. Человек как историческое создание постоянно развивается. Чем основательнее изучаем мы его многообразные черты, тем больше оснований для критики уже сложившегося общественного уклада.

Не случайно многие мыслители принципиально отказываются искать истоки общественного миропорядка, нравственных устоев, человеческих потенций в чем-то ином, нежели в самом человеке. Человек сам по себе не плох и не хорош. Он открыт для самосозидания. Это означает, что его можно соразмерять с самим собой, т.е. с нераскрытым человеческим потенциалом.

В этом смысле человек может оказаться некоей идеальной меркой не только для себя самого, но и для всей истории. Важно только не отступать от этой антропологической позиции, не приискивать иных трансцендентных критериев для оценки человеческого, кроме как внутри него самого. Многие современные философы при обсуждении разных вопросов – социальной динамики, исторических ситуаций, процесса социализации – видят перед собой одну и ту же проблему: как раскрывается в данном случае всечеловеческое...

Итак, прежде всего решим, можно ли свести обсуждение проблемы человеческой природы к перечислению конкретных уже наличных свойств человека или речь идет о чем-то, чему предстоит сформироваться, обрести себя. Когда философы говорят о природе или сущности человека, то речь идет не столько об окончательном раскрытии этих понятий, их содержания, сколько о стремлении уточнить роль названных абстракций в философском размышлении о человеке.

Понятия "природа", "сущность" человека часто употребляются как синонимы. Однако между ними можно провести концептуальное разграничение. В марксистской системе рассуждения понятие "природы" соотносилось обычно с биологическим естеством человека, в то время как "сущность" человека усматривалась в его социальности, в его общественной природе. Разумеется, этот взгляд не является общепринятым в современной философии.

В принципе под "природой человека" подразумеваются стойкие, неизменные черты, общие задатки и свойства, выражающие его особенности как живого существа, которые присущи хомо сапиенс во все времена независимо от биологической эволюции и исторического процесса. Раскрыть эти признаки – значит выразить человеческую природу.

Перечисляя те или иные качества, присущие человеку, философы приходят к выводу, что среди них есть определяющие, принципиально значимые. Например, разумность свойственна только человеку. Он овладел также искусством общественного труда, освоил сложные формы социальной жизни, создал мир культуры. У хомо сапиенс, стало быть, есть постоянные и специфические признаки, но в какой мере они приоткрывают тайну человека в целом?

Человеческая натура проявляется в разном, но в чем-то, надо полагать, обнаруживается верховное, державное качество человека. Выявить эту главенствующую черту означает постичь сущность человека. Какое качество можно считать специфически человеческим? Есть ли вообще в человеке какое-то внутренне устойчивое ядро? Философы отвечают на эти вопросы по-разному. Многое зависит здесь от общей мировоззренческой установки, т.е. от того, что данное философское направление выдвигает в качестве высшей ценности.

Многие философы убеждены, что человек не имеет собственной фиксированной природы. Люди родятся пластичными и в процессе социализации оказываются предельно разными. Биологически унаследованные задатки могут развиваться в самых неожиданных направлениях. Итак, человек – прежде всего живое, природное существо. Он обладает пластичностью, несет на себе следы биогенетической и культурной эволюции.

Если сравнить дикую и домашнюю лошадь, можно отметить, что между ними есть различие. Но имеет ли оно принципиальный характер? Ведь биологическая организация, повадки, видовые особенности окажутся несомненно одинаковыми. Возможно ли такое рассуждение, если речь идет о сопоставлении дикаря-антропоида и современного человека? Тут обнаружится масса различий... Культура накладывает глубокий отпечаток не только на поведение человека, но и на его своеобразие. Вот почему многие ученые, указывая на способность человека изменять самого себя, приходят к выводу, что никакой однажды преднайденной природы человека нет. Эту точку зрения поддерживают многие антропологи. Они утверждают, что человеческая натура восприимчива к бесконечным пересотворениям, а внутренне устойчивое ядро этой природы может быть расколото, разрушено. Нетрудно преобразовать изначальную природу в соответствии с той или иной программой.

В древности думали, что жизнь на Земле простирается от акта творения и до конца света. Следовательно, человек – это существо, помещенное в этот мир, чтобы в любое мгновение своей жизни обрести либо спасение, либо проклятие. Но постепенно идея времени, переменчивости стала проникать в философию и психологию. Отсюда укрепилось воззрение, будто мы такие, какими сделали себя в процессе жизни. Если же человек историчен и преходящ во времени, если он конструирует себя, изменяя и модифицируя себя во времени, стало быть, никакой устоявшейся человеческой природы нет и не может быть.

Представление о том, что человеческую природу можно радикально изменить, складывалось и в религиозном сознании. Уже в христианстве возникло воззрение, согласно которому в результате нравственных усилий можно создать "нового человека". Облагораживание человека предполагает изменение устойчивых черт Адамова потомка, присущей ему животности, разрушительных наклонностей, греховности.

Мысль о том, что существует единая человеческая природа, казалась сомнительной еще по одной причине. Творцы тех или иных социальных доктрин доказывали разумность своих проектов, ссылаясь на человеческую природу. Но эти ссылки оправдывали самые неожиданные и различные программы. Например, Платон, Аристотель и большинство мыслителей вплоть до Французской революции, ссылаясь на человеческую природу, оправдывали рабство.

Нацизм и расизм, обосновывая собственные программы, полагали, что прекрасно осведомлены о человеческой натуре, и действовали на основе этого неппреложного знания. Консерваторы разных эпох, критикуя радикальные социальные проекты, указывали на тот факт, что человеческая природа не может соотнестись с общественными мутациями. Наконец, казарменный социализм, вербуя своих сторонников и предлагая к реализации социальные утопии, ссылался на то, что такова уж человеческая природа: именно она, мол, обусловливает их социальные программы и радикальные средства.

Естественно, если различные идеологические течения имеют в виду неадекватно понятую человеческую природу, можно предположить, что таковая в качестве некой тотальности вообще отсутствует. Это мнение укреплялось также и потому, что многие ученые полагали, что личность сама создает себя, меняет себя, преображает себя. Столь разные философы, как, например, С.Кьеркегор или У.Джеймс, А.Бергсон или Теяйр де Шарден, полагали, что человек – творец собственной истории. Иначе говоря, в исторической реальности человек все время другой...

Такая позиция характерна для тех мыслителей, которые отстаивают тезис об абсолютном приоритете культуры, общественных форм жизни над природными предпосылками человеческого бытия. В частности, среди структуралистов бытует убеждение, что человек есть слепок формирующих его культурных условий. Отсюда вывод: хочешь проникнуть в тайну человека, изучай те или иные структуры самой культуры, ибо индивид отражает их изменчивые формы.

В ХХ в. исторический подход был подкреплен исследованиями в области культурной антропологии. Когда ученые обратились к изучению так называемых примитивных обществ, выяснилось разительное несоответствие между обычаями, традициями, ценностями различных культур. Оказалось, что даже способность мыслить, которая казалась универсальной, существенно зависит от специфики культуры.

Тот или иной социум складывается таким, каким представляется образ человека. В одном обществе люди считаются рациональными, в другом – воспринимаются как жертвы страстей, в третьем – как олицетворение воли, в четвертом – как созданные по образу и подобию Божьему. Воззрения на человеческую природу, как выясняется, во многом зависят от господствующего мировоззрения. Само истолкованиеrj j,eckjdkbdftn b jndtn yf djghjc^ zdkztn kb cj,jq xtkjdtxtcrfz ghbhjlf ytxnj c понятия связано с общенаучной парадигмой. Иначе говоря, господство тех или иных подходов в науке нередко обусловливает и ответ на вопрос, являет ли собой человеческая природа нечто стабильное. Когда в науке укореняются эволюционистские, историцистские концепции, тогда представление о неизменности человеческой природы рушится. Напротив, в иной ситуации возрождается убеждение в том, что человек разных эпох сохраняет сущностное единство. Однако все это не означает, будто господствует представление "человек не имеет фиксированной природы". Многие исследователи полагают, что природа человека как нечто конкретное несомненно существует. Из этой предпосылки исходит, в частности, вся динамическая психология.

Антропология свидетельствует: вид человека остается неизменным вот уже несколько сотен тысяч лет, со времен кроманьонцев. Другими словами, биологическая эволюция человечества завершена. Этот вывод неове опровергается современой опровергается современной наукой. Психология, в частности, не располагает данными о том, что от поколения к поколению улучшается или ухудшается память, воображение, мышление, угасают старые или появляются новые формы эмоциональной жизни, обостряется или притупляется действие анализаторов.

Когда политик или социальный мыслитель пытается оправдать господствующий порядок, он, естественно, исходит из убеждения, что человеческая природа неизменна. Говоря, скажем, о неизбежности экономической конкуренции, одни идеологии ссылались на то, что человек от природы тянется к наживе, стремится к обогащению. В противовес им, другие изобличали конкуренцию как нечто искусственное, деформирующее человеческую природу. Они были убеждены, что натура человека позволяет выявлять в людях альтруизм.

Люди проживают свою жизнь в условиях медленных или стремительных социальных перемен. Иногда поколение успевает оказаться в самых неожиданных обстоятельствах, повороты истории погружают их в иную реальность. Выходит, человеческая природа способна адаптироваться к различным ситуациям. Она вовсе не преображается по мановению социальных утопистов.

Культурные антропологи объясняют: человек не растворяется в культуре. Иначе представители разных культур просто не понимали бы друг друга. Тот или иной этнический социум, если он отграничен от других групп, естественно, может сохранить своеобразные черты. Но как только исчезают социальные дистанции, эти различия стираются. "Сообщение Плиния о последних днях Помпеи, – пишет американский психолог Т.Шибутани, – показывает, что поведение людей в то время не очень отличалось от того, которое наблюдается при подобных несчастьях в нашем обществе. Те, кто видел кинофильмы, заснятые в Индии или Китае и изображающие какой-то ранний период истории, без большого труда понимают характеры и сюжет, несмотря на различия в физическом облике, одежде, языке и обычаях. Те, кто читал автобиографии лиц, живших в далеком прошлом или в чужеземных странах, находят обычаи странными, но личную жизнь автора вполне понятной. Итак, культурные различия не создают барьера для принятия ролей и взаимного понимания, хотя они делают начальное приспособление более затруднительным"[25].

Изучая государственный переворот, который произошел в Риме две тысячи лет назад, отечественный исследователь Петр Вайль тоже обратил внимание на поразительное совпадение событий, лиц и коллизий с тем, что происходит сегодня. Исторические события ущербны: слишком многое меняется в жизни со временем. Но, вероятно, менее всего оказывается какой-то иной только человеческая природа. Вот почему так поучителен взгляд из разных точек истории...[26].

Обратимся также к миру человеческих страстей. Разгадать, скажем, тайну любви означает, по существу, распознать феномен человека. Ведь каждый из нас, независимо от того, какой культуре он принадлежит, пытается преодолеть одиночество, выйти за пределы собственной жизни, обрести уникальный миг единения. В человеческой любви коренится та поэтическая сила, которая создала миф. По словам русского философа Николая Бердяева, Платон с гениальной божественной мощью постиг различие между Афродитой небесной и Афродистой простонародной, т.е. любовью неземной, личной, ведущей к индивидуальному бессмертию, и любовью вульгарной, безлично-родовой, природной...

Любовные чувства архетипны, но культура несомненно оказывает воздействие на эротику. Господствующие стандарты поведения определяют форму массовых переживаний. Аскетизм замещает оргиастические страсти, сексуальное буйство сменяется целомудрием. Каждый из нас может отыскать в себе отзвук тех или иных страстей, будь то любовь Суламифи и царя Соломона, Дафниса и Хлои, Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты, маркиза де Сада и его подруг, почтенных бюргеров или современных панков. Захваченный любовным экстазом или, напротив, хранящий целомудрие, любой может увидеть в истории человечества проекцию собственных чувств. И каждый, видимо, знает, как многообразны обличия любви: она многолика, как сама жизнь. Однако, оказывается, и отрицание жизни – смерть – также многолико.

Философы, которые обращались к теме смерти, нередко пишут о том, что в различных культурах эта тема переживалась по-разному. В иные эпохи страх смерти и вовсе отсутствовал: люди находили в себе силы противостоять угрозе физического уничтожения. Античные греки, например, учили преодолевать ужас небытия путем концентрации духа, усилием животворной мысли, воспитывать в себе презрение к смерти. Людей средневековья, напротив, предстоящая смерть доводила до исступления. Ни одна эпоха, как свидетельствует нидерландский историк и философ Йохан Хейзинга, не навязывает человеку мысль о смерти с такой настойчивостью, как XV столетие[27].

Страх перед смертью заложен в самой человеческой природе, в самой тайне жизни. Он изначален, т.е. коренится в глубинах человеческой психики. Однако в конкретной эпохе, через призму определенных духовных ценностей этот страх обретает различные преображенные формы. Культура постоянно воспроизводит жизненные ситуации, с которыми люди встречаются во все времена. Речь идет о проблемах долга, любви, жертвы, трагедии, героизма, смерти. Однако культура вовсе не движется по кругу, возвращаясь вновь и вновь к одним и тем же мотивам. В каждую эпоху эти ценности приобретают новое содержание, диктуемое не только постоянной, фиксируемой природой человека, но и социальной действительностью, в которой эта природа раскрывается. Точно так же проблемы смерти, хотя и преследуют человечество исстари, все же получают разное истолкование в различных религиозных традициях.

Каждая культура вырабатывает определенную систему ценностей, в которой пеосмысливаются вопросреосмысливаются вопросы жизни и смерти. Она творит также определенный комплекс образов и символов, с помощью которых обеспечивается психологическое равновесие индивидов. Человек, разумеется, располагает отвлеченным знанием о факте неотвратимой смерти. Но он пытается, опираясь на существующую в данной культуре символику, сформировать более конкретное представление о том, что делает возможной полноценную жизнь перед фактом неизбежной гибели. По мнению психологов, такая система начинает складываться в психике человека уже в раннем детском возрасте. Образ, который возникает в подсознании человека в связи с его рождением, когда плод отделяется от матери, позднее трансформируется в некий прообраз ужаса перед смертью. Индивид пытается преодолеть этот ужас. Он ищет способы уйти от тленья, увековечить себя, постоянно ощущая присутствие смерти.

Выживание человека предполагает, что в его психике закрепляются символические образы, которые позволяют наполнить земное существование смыслом. Это психологическое равновесие приходится все время поддерживать, подкреплять. Такая потребность присуща не только отдельному человеку. Культура в целом тоже может войти в состояние разлада и сумятицы, разрушить присущее ей философско-гармоническое восприятие жизни и смерти. Когда возникает опасность для жизни отдельного человека или целого народа, образы символического бессмертия становятся более четко выраженными, обостренными, интенсивными.

Не только биологическая конституция человека, не только культурная символика наводит на мысль о наличии некоей единой человеческой природы. Биологически все люди принадлежат к одному и тому же виду. Несомненно, общей чертой служит также высокая гибкость поведения, которая в свою очередь связана с человеческой способностью включаться в символическую коммуникацию. У всех людей есть какой-то язык. Человек повсеместно обнаруживает дар к рефлексивному мышлению. Следовательно, ему присуща возможность предвидеть последствия своего поведения.

Западные психологи и социологи полагают также, что о единстве человеческой природы может свидетельствовать и тот факт, что люди обнаруживают чувства, которые носят типически распространенный характер. Так, американский социолог Ч.Кули полагает, что человек способен принять на себя социальную роль в другой культуре, несмотря на присущее ей своеобразие и известную отстраненность от других культур.

Типические чувства как раз и составляют фундамент универсальной основы человеческого общества. Кажется, что люди действуют непредсказуемо и сугубо индивидуально. Но типы поведения все же оказываются сходными. Типы межличностных отношений, по-видимому, одинаковы. Причины, которые вызывают вражду внутри общества, различны. Однако способы ориентации, которые характеризуют поведение союзников, противников, предателей, выглядят похожими.

Во всех культурах матери обнаруживают обостренный интерес к судьбе своих отпрысков; соперников огорчают доблести противников; любящие страдают, когда не могут привлечь внимание или вызвать ответные чувства любимых. Универсальны страсти людей. Во всех обществах существуют клики, семьи, кружки соседей и молодежные группы. Люди проявляют сходное любопытство к другим – к их эмоциональным реакциям, эротическим авантюрам, чертам характера.

Фольклор и мировая литература демонстрируют поразительное сходство сюжетов, тем, событий. Действия происходят подчас в самой необычной обстановке. Но все это царство универсальных переживаний, позволяющих переводить одно произведение на иной язык, ибо люди способны понять внутренний мир других людей. Даже когда автор создает эксцентрические образы – будь то фантастика, мультфильм или фильм ужасов, – мир человеческих чувствований оказывается неизменным.

О том, что в глубинах психики гнездится весь многоликий опыт, накопленный человеческим родом в процессе освоения реальности, свидетельствуют и выводы психоаналитиков. Люди имеют унаследованные от предков "исконные образы", как назвал их Якоб Буркхардт. Это наследственно присущая нашему мозгу способность порождать образы, в которых выражается все, что было всегда. Такова концепция Юнга, который видит единство человеческой природы, в частности, в существовании архетипических образов.

Парадоксы человеческой природы

Если мы хотим понять человеческое поведение, нам следует сделать допущение: человеческая природа все же есть нечто конкретное. Существует нечто, называемое нами х. Оно, судя по всему, реагирует на социальное окружение твердо установленным образом, проистекающим из своеобразия самого х. Это означает, что человеческая природа сохраняет свою внутреннюю устойчивость.

Противоположное воззрение, о котором мы говорили ("человеческая природа беспредельно мобильна и не фиксирована"), наталкивается на определенные парадоксы. Идея безграничного формообразия человека может привести к далеким и неожиданным следствиям. Представим себе, что человек как существо безграничен и бесконечно подвижен. Он создал некие институты, которые вполне отвечают его потребностям. Дальнейший импульс к пересотворению утрачен. Человек вполне доволен общей жизненной ситуацией.

Не означает ли это, что человек полностью выявил собственный потенциал? Разумеется, нет. В таком случае человек оказался бы заложником или марионеткой определенных жизненных обстоятельств. Именно эти обстоятельства стали бы его лепить. Формообразование человека стало бы прерогативой общества, истории. Внутренняя способность человека к изменениям не получила бы реализации...

Если исходить из допущения, будто философски осмысленной человеческой природы нет, а можно выявить лишь основополагающие физиологические потребности хомо сапиенс, тогда остается только регистрировать бесчисленные способы поведения индивида, ведь какой-либо каркас отсутствует. Для такой цели лучше всего годился бы бихевиоризм, ибо он фиксирует множество человеческих реакций на внешние стимулы.

Человеческая природа как некая данность безусловно существует. Мы не в состоянии представить ее конкретную расшифровку, ибо она раскрывает себя в различных культурных и социальных феноменах. Она, следовательно, не сводится к перечню каких-то устоявшихся признаков. Наконец, сама эта природа не является беспредельно косной. Сохраняя себя в качестве определенной целостности, она тем не менее подвержена изменениям.

Было бы ошибкой полагать, что человек с момента своего появления вовсе не изменился. По сути дела такую позицию можно назвать неэволюционистской и тем более неисторической. Между нашими предками и цивилизованным человеком последних четырех-шести тысячелетий – огромное различие. Да и общая антропологическая характеристика человека как хомо сапиенс на протяжении длительного процесса становления и развития сына природы, охватывающего почти 2,5 миллиона лет, не осталась неизменной.

Стало быть, изменяясь, человек сохраняет некое ядро своих устойчивых признаков. Но можно ли отнести эти признаки только к биологии или психологии человека? Иначе говоря, правомерно ли понимать под человеческой природой некую субстанцию, сводящуюся только к его естественным свойствам и задаткам? Многие европейские мыслители видели в человеке в основном сына природы. Из ее тайн, ее богатства они выводили и другие свойства индивида. Человек при этом понимался как высший продукт природы, его особенности и качества объяснялись только их природным происхождением.

Такая позиция противоречит идее историчности человеческого рода. Когда человек, продолжая свою биологическую эволюцию, переходит в стадию культурного развития, возникает противоречие между биологической и социальной формой человеческого бытия. Отношения человека с природой реализуются только через его социально-культурную жизнь.

Человеческая природа сохраняет свою целостность, но в то же время подвержена изменениям. В той же мере и культура не есть проекция неизменных человеческих инстинктов. Она подвижна, и человеческая природа пытается приспособиться к ней. Человек может адаптироваться к недолговременным отношениям, но при этом не исчерпать себя. В конкретной ситуации он способен развивать определенные душевные и эмоциональные реакции, которые рождаются из особенных свойств его натуры.

Человек, допустим, может приспособиться к рабству. Но это вовсе не означает, будто рабство идеально соотносится с человеческой природой. Он способен адаптироваться к такой культуре, где сексуальность почти вытеснена. Это приведет к неврозам, ибо в такой среде человек чувствует себя неблагополучно, его собственная природа ущемлена. Человек может соотнестись с любыми культурными стандартами. Но если они находятся в противоречии с его собственной природой, возникают душевные и эмоциональные конфликты, коллизии. Человек в этом случае вынужден изменять культуру, ибо он не может произвольно переконструировать свою природу.

Человек вовсе не чистый лист бумаги, на котором культура записывает свои письмена. Он изначально не способен окончательно приноровиться к любым культурным условиям. Будь он наделен таким даром, его ждала бы судьба обычного животного. Ведь именно другие особи имеют узкую специализацию, они могут существовать только в конкретной биологической нише. Если ниша изменится, животное гибнет, присущая ему способность к адаптированию небезгранична. Человек же, напротив, в силу того, что наделен некоторыми неистребимыми свойствами, оказывает сопротивление истории и обеспечивает таким образом социальную динамику.

Итак, наука о человеке прежде всего пытается осмыслить человеческую природу. Но означает ли это, что она легко определяет свой предмет? Совсем нет... Для философской антропологии определение человеческой природы не исходный пункт, а цель. Она не может ничего предусматривать, декларировать. Данное понятие для нее не что иное, как теоретическая конструкция. Чтобы наполнить ее реальным содержанием, нужно изучить многообразные реакции человека на индивидуальные и общественные условия, отыскать нечто общее для человека в различных культурах.

Отметим, что разумность, духовность, этическая ответственность – важные атрибутивные качества человека. Но они являются производными от исторической сущности человека. Индивид как универсальное и свободное природное существо отражает в себе прошлое, настоящее и будущее, т.е. он только воссоздает в собственной практике опыт прошлого, но и меняет, развивает себя. Такое осмысление проблемы, на наш взгляд, в известной мере отличается от религиозной традиции, которая рассматривает человека как существо сотворенное. Эта позиция позволяет отмежеваться и от натуралистической традиции прошлого, согласно которой человек, будучи частью природы, подчиняется только ее законам.

Человек – общественное существо, его жизнь возможна лишь при условии коммуникации отдельного индивида с другими. В этом смысле формы его поведения, способности, потребности предопределены. Люди сами творят историю, но делают это при обстоятельствах, которые обусловлены их прошлым развитием. Наиболее глубокое и развернутое представление о природе человека дает реальная история, в ходе которой человек развертывает свое сущностное богатство. Люди живут в реальном, исторически конкретном, изменяющемся мире. Общественные процессы, стало быть, позволяют с предельной выразительностью выявить "истинно человеческое". Наше "вечное, слитное Я", если воспользоваться образом М.Волошина, еще ждет разгадки...

Но нет ли в таком подходе откровенной идеализации человека? Разве человек заведомо добр, универсален, безграничен? Не подрывается ли в этом случае антропологическая мысль изнутри? Прославляя человека, мы как бы сознательно отвлекаемся от тех деструктивных потенций, которые заложены в человеке. История вовсе не стремится очеловечить человека. Напротив, она нередко пытается вытравить в нем истинно человеческое, извратить его природу. "Как ни привлекателен мир красоты, – писал, к примеру, В.В.Розанов, – есть нечто еще более привлекательное, нежели он: это падения человеческой души, странная дисгармония жизни, далеко заглушающая ее немногие стройные звуки. В формах этой дисгармонии проходят тысячелетние судьбы человечества"[28].

Теперь, когда человечество прошло через опыт массовых насильственных экспериментов с "человеческим материалом", можно сказать без преувеличения: история – это также процесс расчеловечивания человека. Человечество на протяжении своего развития не продемонстрировало пока такой ситуации, когда идея социальности соразмерялась бы с человеческой природой, человеческими потребностями.

В истории европейской философии сущность человека усматривалась то в разуме, то в его исторической деятельности, то в присущем ему даре общения. Можно сколько угодно долго перечислять человеческие качества. Но все ли они равноценны? Нет, не все. Издавна считалось, что человек обладает особым даром – сознанием, разумом, интеллектом. Ни одно животное не мыслит. Поэтому своеобразие человека как существа именно в том, что он, будучи биологическим организмом, одновременно обладает необычайным свойством, которое выводит его за рамки животного царства.

Впрочем, сомнение в том, что именно разум является выражением человеческой сущности, не ново. Оно постоянно присутствует в истории философии. Августин Блаженный был убежден в том, что вся дохристианская философия чревата одной ересью: она превозносила власть разума как высшую силу человека. Но, по мнению Августина Блаженного, сам разум – одно из наиболее сомнительных и неопределенных свойств человека, покуда он не просвещен божественным откровением.

"Разум не может указать нам путь к ясности, истине и мудрости, – комментирует эту версию антропологической философии Э.Кассирер, – ибо значение его темно, а происхождение таинственно, и тайна эта постижима лишь христианским откровением. Разум у Августина имеет не простую и единую, а скорее двоякую и составную природу. Человек был создан по образу Божию, и в своем первоначальном состоянии, в котором он вышел из божественных рук, он был равен своему прототипу. Но все это было утрачено после грехопадения Адама. С этого момента первоначальная мощь разума померкла"[29].

Такова новая антропология, как она появляется и утверждается во всех великих системах средневековой мысли. Даже Фома Аквинский, обратившийся вновь к источникам древнегреческой философской мысли, не рискнул отклониться от этого фундаментального мнения. Признавая за человеческим разумом, и это тоже подмечает Кассирер, гораздо большую власть, чем Августин, он был, однако, убежден в том, что правильно использовать свой разум человек может только благодаря божественному руководству и озарению.

Кассирер, безусловно, прав, когда оценивает последствия этого воззрения для истории философии. То, что казалось высшей привилегией человека, приобрело вид опасного искушения. То, что питало его гордость, стало величайшим унижением. Стоическое предписание: человек должен повиноваться своему внутреннему принципу, чтить этого "демона" внутри себя – стало рассматриваться как опасное идолопоклонничество.