Часть 1.

Мартин Бубер

Я И ТЫ

Перевод В.В.Рынкевича

Из кн.: Мартин Бубер. Два образа веры. М., 1995. с. 16-92

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Мир двойствен для человека в силу двойственности его соотнесения с ним.

Соотнесенность человека двойственна в силу двойственности основных слов, которые он может сказать.

Основные слова суть не отдельные слова, но пары слов.

Одно основное слово – это сочетание Я-Ты.

Другое основное слово – это сочетание Я-Оно; причем, не меняя основного слова, на место Оно может встать одно из слов Он и Она.

Таким образом, двойственно также и Я человека.

Ибо Я основного слова Я-Ты отлично от Я основного слова Я-Оно.

* * *

Основные слова не выражают нечто такое, что могло бы быть вне их, но, будучи сказанными, они полагают существование.

Основные слова исходят от существа человека.

Когда говорится Ты, говорится и Я сочетания Я-Ты.

Когда говорится Оно, говорится и Я сочетания Я-Оно.

Основное слово Я-Ты может быть сказано только всем существом.

Основное слово Я-Оно никогда не может быть сказано всем существом.

* * *

Нет Я самого по себе, есть только Я основного слова Я-Ты и Я основного слова Я-Оно.

Когда человек говорит Я, он подразумевает одно из них. Я, которое он подразумевает, присутствует, когда он говорит Я. И когда он говорит Ты или Оно, присутствует Я одного из основных слов.

Быть Я и говорить Я суть одно. Сказать Я и сказать одно из основных слов суть одно.

Тот, кто говорит основное слово, входит в него и находится в нем.

* * *

Жизнь человеческого существа не ограничена областью переходных глаголов. Она не сводится лишь к такой деятельности, которая имеет Нечто своим объектом. Я нечто воспринимаю. Я нечто ощущаю. Я нечто представляю. Я нечто желаю. Я нечто чувствую. Я нечто мыслю. Жизнь человеческого существа не состоит из одного только этого и подобного этому.

Все это и подобное этому составляет царство Оно.

Царство Ты имеет другое основание.

* * *

Тот, кто говорит Ты, не обладает никаким Нечто как объектом. Ибо там, где есть Нечто, есть и другое Нечто; каждое Оно граничит с другими Оно; Оно существует лишь в силу того, что граничит с другими. Но когда говорится Ты, нет никакого Нечто. Ты безгранично.

Тот, кто говорит Ты, не обладает никаким Нечто, он не обладает ничем. Но он со-стоит в отношении.

* * *

Говорят, что человек, приобретая опыт, узнает мир. Что это означает? Человек движется по поверхности вещей и испытывает их. Он извлекает из них знание об их наличном состоянии, некий опыт. Он узнает, каковы они.

Но не один только опыт позволяет человеку узнать мир.

Ибо, приобретая опыт, человек узнает лишь мир, состоящий из Оно, и Оно, и снова Оно, из Он, и Он, и Она, и Она, и опять Оно.

Приобретая опыт, я узнаю Нечто.

Ничего не изменится, если к "внешнему" опыту присовокупить "внутренний", следуя невечному разделению, что коренится в стремлении рода человеческого лишить тайну смерти ее остроты. Внутренние, как и внешние, вещи среди вещей!

Приобретая опыт, я узнаю нечто.

И ничего не изменится, если к "явному" опыту присовокупить "тайный" в той самонадеянной мудрости, которая знает в вещах их сокрытое, сохраняемое для посвященных, и мастерски орудует ключом. О таинственность без тайны, о накопление сведений! Оно, оно, оно!

* * *

Приобретающий опыт не сопричастен миру. Ведь опыт "в нем", а не между ним и миром.

Мир не сопричастен опыту. Он дает узнавать себя, но его это никак не затрагивает, ибо мир ничем не содействует приобретению опыта и с ним ничего не происходит.

* * *

Мир как опыт принадлежит основному слову Я-Оно. Основное слово Я-Ты создает мир отношения.

* * *

Есть три сферы, в которых строится мир отношения.

Первая: жизнь с природой. Здесь отношение колеблется во мраке, не достигая уровня речи. Творения движутся перед нами, но не могут подойти, и наше Ты, обращенное к ним, застывает на пороге речи.

Вторая: жизнь с людьми. Здесь отношение открыто и оно оформлено в речи. Мы можем давать и принимать Ты.

Третья: жизнь с духовными сущностями. Здесь отношение окутано облаком, но открывает себя, оно не обладает речью, однако порождает ее. Мы неслышим Ты и все же чувствуем, что нас окликнули, мы отвечаем создавая, думая, действуя; всем своим существом мы говорим основное слово, не умея молвить Ты устами.

Как же дерзнули мы включите в мир основного слова то, что лежит за пределами речи?

В каждой сфере, сквозь все становящееся, что ныне и здесь предстает перед нами, наш взгляд ловит край Вечного Ты, в каждом наш слух ловит его веяние, в каждом Ты мы обращаемся к Вечному Ты, в каждой сфере соответствующим образом.

* * *

Я смотрю на дерево.

Я могу воспринять его как зрительный образ: непоколебимая колонна, отражающая натиск света, или обильные брызги зеленого на фоне кроткой серебристой голубизны.

Я могу ощутить его как движение: струение соков по сосудам, которые окружают сердцевину, нежно удерживающую и провожающую нетерпеливый бег жизненных токов, корни, вбирающие влагу; дыхание листьев; нескончаемое со-общение с землей и воздухом – и сокровенное его произрастание.

Я могу отнести его к определенному виду деревьев и рассматривать как экземпляр этого вида, исходя из его строения и образа жизни.

Я могу так переусердствовать в мысленном отвлечении от его неповторимости и от безупречности его формы, что увижу в нем лишь выражение закономерностей – законов, в силу которых постоянное противодействие сил неизменно уравновешивается, или же законов, в силу которых связь элементов, входящих в его состав, то возникает, то вновь распадается.

Я могу сделать его бессмертным, лишив жизни, если представлю его в виде числа и стану рассматривать его как чистое численное соотношение.

При этом дерево остается для меня объектом, ему определено место в пространстве и отпущен срок жизни, оно принадлежит к данному виду деревьев и обладает характерными признаками.

Однако по воле и милости может произойти так, что, когда я гляжу на дерево, меня захватывает отношение с ним, и отныне это дерево больше уже не Оно. Сила исключительности завладела мной.

При этом. каким бы ни было мое видение дерева, мне нет нужды отрекаться от него. Ни от чего не должен я отвращать свой взгляд ради того, чтобы узреть, и ничего из того, что я знаю о нем, я не обязан предать забвению. Скорее все: зрительный образ и движение, вид и экземпляр, закон и число – присутствует здесь в неразделимом единстве.

Вся совокупность того, что принадлежит дереву, как таковому, – его форма и функционирование, его окраска и химический состав, его общение с элементами и его общение с планетами – все присутствует здесь в единстве целого.

Дерево – это не впечатление, не игра моих представлений, не то, что определяет мое состояние, но оно пред-стоит мне телесно и имеет отношение ко мне, так же как и я к нему – только иным образом. Не тщись же выхолостить смысл отношения: отношение есть взаимность.

Так что же, дерево обладает сознанием, подобным нашему? Опыт ничего не говорит мне об этом. Но не вознамерились ли вы вновь, – возомнив, что успех обеспечен, – разложить неразложимое? Мне встречается не душа дерева и не дриада, но само дерево.

* * *

Если я пред-стою человеку как своему Ты и говорю ему основное слово Я-Ты, он не вещь среди вещей и не состоит из вещей.

Этот человек не Он или Она. он не ограничен другими Он и Она: он не есть некая точка в пространственно-временной сети мира. он не есть нечто наличное, познаваемое на опыте и поддающееся описанию, слабо связанный пучок поименованных свойств. Но он есть Ты, не имеющий соседства и связующих звеньев, и он заполняет все поднебесное пространство. Это не означает, что, кроме него, ничего другого не существует: но все остальное живет в его свете.

Мелодия не составляется из звуков, стихотворение из слов, а статуя из форм и линий, их придется разложить и расчленить, чтобы из единства получилось множество; так же и с человеком. которому я говорю Ты. Я могу отделить от него тон его волос, или тон его голоса, или тон его доброты, я должен вновь и вновь делать это; но он уже больше не Ты.

Не молитва во времени, но время в молитве, не жертва в пространстве, но пространство в жертве, а тот, кто извращает отношение, устраняет эту действительность; так и человек, которому я говорю Ты, не встречается мне в каком-либо Где и Когда. Я могу поместить его туда, я должен вновь и вновь делать это, но это будет уже какой-нибудь Он или какая-то Она, Оно, но больше не мое Ты.

Пока надо мною простирается небо Ты, ветры причинности смиряются у ног моих, и вихрь рока стихает.

Я не приобретаю никакого объективного опыта о человеке, которому говорю Ты. Но я со-стою в отношении с ним, в священном основном слове. Лишь выходя из него, я опять приобретаю опыт. Опыт есть отдаление Ты.

Отношение может существовать, даже если человек, которому я говорю Ты, вовлечен в свой опыт и не слышит меня. Ибо Ты больше, нежели опыт Оно. Ты открывает больше, ему дается больше, чем может изведать Оно. Ничего неподлинного не проникнет сюда: здесь колыбель Действительной Жизни.

* * *

Вот вечный источник искусства: образ, пред-ставший человеку хочет стать через него произведением. Этот образ – не порождение души его, но то, что явилось пред ним, подступило к нему и взыскует его созидающей силы. Здесь все зависит от сущностного деяния человека: если он осуществит его, если изречет всем своим существом основное слово явившемуся образу, то изольется поток созидающей силы, возникнет произведение.

Это деяние заключает в себе жертву и риск. Жертва: бесконечная возможность, принесенная на алтарь образа. Все, что миг назад, играя, пересекало перспективу, необходимо искоренить, дабы ничего из этого не проникло в произведение; так велит исключительность пред-стоящего. Риск: основное слово может быть изречено только всем существом; кто всецело предается этому, тот не смеет ничего утаить от себя: произведение – в отличие от дерева и человека – не допустит, чтобы я искал отдохновения в мире Оно, произведение господствует: если я не служу ему так, как должно, оно уничтожится или уничтожит меня.

Пред-стоящий мне образ не откроется мне в объективном опыте, и я не могу описать его, я могу лишь ввести его в действительность. И все же он видится мне в сиянии лучей предстоящего яснее всей очевидности изведанного мира. Не как вещь среди "внутренних" вещей, не как некое отображение, созданное моим "воображением", но как Настоящее. Образ, будучи испытанным на предмет ею наличия в качестве объекта, "отсутствует", но что сравнится с ним по силе его присутствия в настоящем? Отношение, в котором я со-стою с ним. есть действительное отношение: он воздействует на меня, как и я на нею.

Творение есть про-изведение. изобретение есть обретение. Созидание формы есть ее раскрытие: вводя в действительность. я раскрываю. Я перевожу образ в мир Оно. Завершенное произведение есть вещь среди вещей, как сумма свойств, оно доступно объективному опыту и поддается описанию. Но тому. кто созерцает, восприемля и зачиная, оно вновь и вновь может пред-стоять телесно.

* * *

– Какой же опыт человек получает от Ты?

– Никакого. Ибо Ты не раскрывается в опыте.

– Что же тогда человек узнает о Ты?

– Только все. Ибо он больше не узнает о нем ничего по отдельности.

* * *

Ты встречает меня по милости – его не обрести в поиске. Но то, что я говорю ему основное слово, есть деяние моего существа, мое сущностное деяние.

Ты встречает меня. Но это я вступаю в непосредственное отношение с ним. Таким образом, отношение – это и выбирать и быть избранным, страдание и действие. Как же действие существа в его целостности, будучи прекращением всех частичных действий и, следовательно, всех, основанных лишь на их ограниченности, ощущений действий, должно уподобиться страданию?

Основное слово Я-Ты может быть сказано только всем существом. Сосредоточение и сплавление в целостное существо не может осуществиться ни через меня, ни без меня: я становлюсь Я, соотнося себя с Ты; становясь Я, я говорю Ты.

Всякая действительная жизнь есть встреча.

* * *

Отношение к Ты ничем не опосредовано. Между Я и Ты нет ничего отвлеченного, никакого предшествующего знания и никакой фантазии; сама память преображается, устремляясь из отдельности в целостность. Между Я и Ты нет никакой цели, никакого вожделения, никакого предвосхищения; сама страсть преображается, устремляясь из мечты в явь. Всякое средство есть препятствие. Лишь там, где все средства упразднены, происходит встреча.

Перед непосредственностью отношения все опосредующее теряет значимость. Быть может, мое Ты уже стало Оно для других Я ("объект всеобщего опыта") или только может им стать – вследствие того, что мое сущностное деяние исчерпало себя и утратило силу, – все это тоже не имеет значения. Ибо подлинная граница, разумеется зыбкая и неопределенная, не проходит ни между опытом и не-опытом, ни между данным и не-данным, ни между миром бытия и миром ценностей, но она пересекает все области между Ты и Оно: между настоящим как присутствием и произошедшим объекта.

* * *

Настоящее – не то, что подобно точке, и обозначает лишь мысленно фиксируемый момент завершения "истекшего" времени, видимость остановленного течения, но действительное и наполненное настоящее есть лишь постольку, поскольку есть действительность протекания настоящего, встреча и отношение. Настоящее возникает только через длящееся присутствие Ты.

Я основного слова Я-Оно, т.е. Я, которому не пред-стоит телесно Ты, но, окруженное множеством "содержаний", обладает лишь прошлым и не имеет настоящего. Иными словами: в той мере, в какой человек удовлетворяется вещами, которые он узнаёт из опыта и использует, он живет в прошлом и его мгновение не наполнено присутствием. У него нет ничего, кроме объектов; они же пребывают в прошедшем.

Настоящее не мимолетно и не преходяще, оно перед нами, ожидающее и сохраняющее себя в длительности. Объект – это не длительность, но остановка, прекращение, оторванность, самооцепенение, отделенность, отсутствие отношения, отсутствие присутствия.

Пред-стояние духовных сущностей проживается в настоящем, обстояние объектов принадлежит прошлому.

* * *

Эта укорененная в самом основании сущего двойственность не преодолевается и обращением к "миру идей" как к некоему третьему, стоящему над противопоставлением. Ибо я говорю не о чем ином, как о действительном человеке, о тебе и обо мне, о нашей жизни и о нашем мире, не о Я самом по себе и не о бытии самом по себе. Но для действительного человека подлинная граница пересекает и мир идей.

Разумеется, тот, кто живет в мире вещей и довольствуется их использованием и приобретением опыта, сооружает себе с помощью идей пристройку или надстройку, где обретает убежище и успокоение перед надвигающейся пустотой недействительности. Свое будничное платье – форму заурядной повседневности – он оставляет на пороге, облачается в льняные одежды и услаждает себя созерцанием изначально сущего или долженствующего быть, которому жизнь его никак не сопричастна. Не менее приятно и проповедовать те истины, которые открылись ему в созерцании.

Но Оно-человечество, воображаемое, постулируемое и пропагандируемое, не имеет ничего общего с воплощенным в жизненной действительности человечеством, которому человек говорит истинное Ты.

Самый благородный замысел есть фетиш, самый возвышенный образ мыслей порочен, если он основан на возвеличивании мнимого. Идеи не витают над нами и не обитают у нас в голове; они среди нас, они подступают к нам. Достоин жалости тот, кто оставляет неизреченным основное слово, но презрен тот, кто, обращаясь к идеям, вместо основного слова называет какое-либо понятие либо пароль, будто это их имя!

* * *

То, что непосредственное отношение включает в себя воздействие на пред-стоящее, очевидно в одном из трех примеров: сущностное деяние искусства определяет процесс, в котором образ становится произведением. В-отношении-пред-стоящее осуществляется благодаря встрече, через которую оно входит в мир вещей, чтобы бесконечно действовать, бесконечно становиться Оно, но также бесконечно становиться снова Ты, воодушевляя и воспламеняя. Пред-стоящее "воплощается": плоть его исходит из потока настоящего, не ограниченного пространством и временем, на берег ставшего.

Не столь очевидно значение воздействия в отношении к Ты-человеку. Сущностный акт, устанавливающий здесь непосредственность, обычно понимается чувственно и тем самым превратно. Чувства сопровождают метафизический и метапсихический факт любви, но они не составляют его. И чувства эти могут быть самыми разными. Чувство Иисуса к одержимому отличается от его чувства к любимому ученику, но любовь одна. Чувства "имеют", любовь же приходит. Чувства обитают в человеке, человек же обитает в своей любви. Это не метафора, а действительность: любовь не присуща Я таким образом, чтобы Ты было лишь ее "содержанием", ее объектом; она между Я и Ты. Тот, кто не знает этого всем своим существом, не знает любви, хотя и может связывать с ней те чувства, которыми он наслаждается, которые переживает, испытывает, выражает. Любовь есть охватывающее весь мир воздействие. Для того, кто пребывает в любви и созерцает в ней, люди освобождаются от вовлеченности в сутолоку повседневного. Добрые и злые, мудрые и глупые, прекрасные и безобразные, все они становятся для него Ты – разрешенными от уз. исшедшими, уникальными и в отношении к нему сущими. Чудесным образом вновь и вновь возрождается исключительность – и он может оказывать воздействие, помогать, исцелять, воспитывать, возвышать, избавлять. Любовь есть ответственность Я за Ты: в ней присутствует то, чего не может быть ни в каком чувстве, – равенство всех любящих. от наименьшего до величайшего и от того, кто спасся и пребывает в блаженном покое, и чья жизнь заключена целиком в жизни любимого человека, до того, кто весь свой век пригвожден к кресту мира. кто отважился на неимоверное: любовь этих людей.

Пусть же останется в тайне значение воздействия в третьем примере, показывающем тварь и ее созерцание. Верь в простую магию жизни, в служение во вселенной, и ты уяснишь себе, что означает это упорное ожидание, этот ищущий взгляд, "вытянутая шея" твари. Всякое слово об этом было бы ложным, но взгляни: вокруг тебя живые существа – к какому бы из них ты ни приблизился, ты приближаешься к сущему.

* * *

Отношение есть взаимность. Мое Ты воздействует на меня, как и я воздействую на него. Наши ученики учат нас, наши создания создают нас. "Злой" преображается в несущего откровение. когда его касается священное основное слово. Как нас воспитывают дети, как нас воспитывают животные! Мы живем в потоке всеохватывающей взаимности, неисследимо в него вовлеченные.

* * *

– Ты говоришь о любви, словно это единственное отношение между людьми; но, по справедливости, имеешь ли ты право брать ее хотя бы в качестве примера, есть ведь и ненависть?

– До тех пор, пока любовь "слепа" и не видит существа в его целостности, она еще поистине не подчинена основному слову отношения. Ненависть по природе своей слепа; ненавидеть можно лишь часть существа. Тот. кто видит существо в его целостности и вынужден отвергнуть его, уже не там, где царит ненависть, а там, где возможность говорить Ты зависит от человеческой ограниченности. Бывает, что человек не может пред-стоящему человеческому существу сказать основное слово, всегда включающее в себя подтверждение сущности того, к кому оно обращено, и он должен отвергнуть или самого себя, или другою; это преграда, у которой вхождение-в-отношение познает свою относительность, устранимую лишь вместе с этой преградой.

И все же тот, кто ненавидит непосредственно, ближе к отношению, нежели тот, кто без любви и без ненависти.

* * *

Но в том и состоит возвышенная печаль нашей судьбы, что каждое Ты в нашем мире должно становиться Оно. Таким исключительным было присутствие Ты в непосредственном отношении: однако, коль скоро отношение исчерпало себя или стало пронизано средством, Ты становится объектом среди объектов, пусть самым благородным, но – одним из них, определенным в границе и мере. Творчество – это в одном смысле претворение в действительность, в другом – лишение действительности. Истинное созерцание недолговечно: сущность природы, которая только что открывалась в тайне взаимодействия. теперь снова поддается описанию, расчленению, классификации. Теперь – это точка пересечения многообразных законов. И сама любовь не может удержаться в непосредственном отношении; она продолжает существовать, но в чередовании актуальности и латентности. Человек, который только что был уникальным и несводимым к отдельным свойствам, который не был некоей данностью, а только присутствовал, не открывался объективному опыту, но был доступен прикосновению, – этот человек теперь снова Он или Она, сумма свойств, количество, заключенное в форму. И я опять могу отделить от него тон его волос, его речи, его доброты; но до тех пор, пока я могу сделать это, он уже не мое Ты и еще не стал им.

В мире каждое Ты в соответствии со своей сущностью обречено стать вещью или вновь и вновь отходить в вещность. На языке объектов это звучало бы так: каждая вещь в мире может или до, или после своего овеществления являться какому-либо Я как его Ты. Но этот язык ухватывает лишь край действительной жизни.

Оно – куколка, Ты – бабочка. Но это не всегда последовательно сменяющие друг друга состояния, напротив, часто это сложный и запутанный процесс, глубоко погруженный в двойственность.

* * *

В Начале есть отношение.

Рассмотрим язык "дикарей", т. е. тех народов, чей мир остался беден объектами и чья жизнь строится в тесном кругу действий, насыщенных присутствием настоящего. Ядра этого языка – слова-предложения, изначальные дограмматические образования, из расщепления которых возникает все многообразие различных видов слов, – чаще всего обозначают целостность отношения. Мы говорим: "очень далеко"; зулус же вместо этого произнесет слово-предложение, которое означает следующее: "Там, где кто-то кричит: "Мама, я заблудился". А житель Огненной Земли заткнет нас за пояс со всей нашей аналитической премудростью, употребив семисложное слово, точный смысл которого таков: "Смотрят друг на друга, и каждый ждет, что другой вызовется сделать то, чего оба хотят, но не могут сделать". Лица в нерасчлененности этого целого пока еще только рельефно намечены и не обладают той самостоятельностью, которая свойственна выделившимся из него формам существительных и местоимений. Здесь имеют значение не эти продукты разложения и размышления, но подлинное изначальное единство, проживаемое отношение.

При встрече мы приветствуем человека, желая ему здоровья, или заверяя его в нашей преданности, или же препоручая его Богу. Но насколько лишены непосредственности эти стершиеся формулы (кто ныне чувствует в возгласе "Хайль!" его изначальный смысл – наделение властью!) по сравнению с вечно юным и столь телесным приветствием-отношением кафиров: "Я вижу тебя!" или с его американским вариантом, забавным и вместе с тем по-своему изысканным: "Чуешь меня!"

Можно предположить, что отношения и понятия, а также представления о лицах и предметах выделились из представлений об отношениях как о процессах и состояниях. Стихийные, будоражащие ум впечатления и раздражители "естественного человека" берут начало в процессах-отношениях, в переживании пред-стоящего и в состояниях-отношениях, в жизни с этим пред-стоящим. Луна, которую он каждую ночь видит на небе, вообще не занимает его мысли, пока однажды, во сне либо наяву, она не предстанет перед ним телесно, пока она не приблизится к нему, завораживая его своим неверным мерцающим ликом и навлекая на него зло либо благо касаниями своих лучей. В его памяти сохраняется не зрительное впечатление о блуждающем по небу светящемся диске и не представление о демонической сущности, которая как-то связана с этим небесным телом, но прежде всего – моторный, пронизывающий все тело образ-стимул лунного влияния, и лишь потом, на этой основе, постепенно от нее отдаляясь, оформляется личностный образ луны, оказывающей воздействие: только теперь воспоминание о еженощно ощущаемом и еще не осознанном начинает приобретать все более яркие и волнующие черты, пока наконец уже достаточно воспаленное воображение не переплавит воспоминание в чувственное представление о виновнике и носителе воздействия, и тогда его можно представить в качестве объекта. Так Ты, изначально недоступное никакому объективному опыту, но выстраданное всем телом, всем существом человека, превращается в Он или Она.

То, что начало всякого сущностного явления носит характер отношения, сохраняющего свою действительность в течение долгого времени, позволяет нам яснее уразуметь тот духовный элемент "примитивной" жизни, который современные исследователи, уделяющие ему много внимания, пространно обсуждают и все же не могут постичь до конца. Мы говорим о том таинственном могуществе, представление о котором в том или ином виде содержится в верованиях или начатках науки (то и другое здесь еще составляет одно целое) многих "примитивных" народов; мы говорим о Мана или Оренда, от которой ведет путь к брахману в первоначальном значении этого понятия, а также к дюнамис и харис "магических папирусов" и апостольских посланий. Это могущество описывали как сверхчувственную и сверхприродную силу, исходя из категорий нашего мышления, чуждых мироощущению "дикаря". Границы его мира определены проживанием таких ситуаций, в которых он присутствует телесно; так, например, к ним "естественно" принадлежат визиты умерших. Принимать же нечувственное за существующее должно показаться ему нелепостью. Явление, которым он приписывает "мистическую силу", суть элементарные процессы-отношения. т. е. вообще все события, о которых он задумывается, поскольку они воздействуют на него так, что он воспринимает это воздействие всем телом, и поскольку в его памяти остается след этого воздействия – образ-стимул. Такой силой обладают не только луна и покойник, которые еженощно несут ему муки или услады, но также и солнце, его опаляющее, и зверь с его угрожающим воем, и вождь, чей взгляд принуждает его к повиновению, и шаман, чье пение пробуждает в нем силу, необходимую для охоты. Мана есть то, что оказывает воздействие, то. что превращает лик луны на небе в будоражащее кровь Ты. И след этой таинственной силы остается в памяти, когда из образа-стимула выделяется предметный образ, хотя сама она проявляется только в виновнике и носителе воздействия; с ее помощью человек, ею обладающий (к примеру, в виде камня с чудесными свойствами), может сам оказывать такое же воздействие. У "дикаря" – магическая "картина мира", но не потому, что ее центральным моментом является способность человека к волшебству, но по той причине, что последняя представляет собой лишь особую разновидность той всеобщей магической силы, которая есть источник всякого сущностного воздействия. В этой "картине мира" причинность не создает непрерывную цепь событий, скорее ее можно представить как постоянно возникающие вспышки силы, воздействующей на самое себя, как вулканическую деятельность, без всякой последовательности и взаимосвязи. Мана – это примитивная абстракция, вероятно, даже более примитивная, нежели число, но отнюдь не более сверхъестественная. Способность к воспроизведению в памяти событий и состояний, совершенствуясь, выстраивает последовательность самых значительных событий-отношений, стихийных потрясений. То, что представляет наибольшее значение для инстинкта самосохранения, и то, что наиболее привлекательно для познавательного инстинкта, выступает на передний план и приобретает самостоятельность. Незначительное, необщее, изменчивое Ты отдельных переживаний отступает назад, остается в памяти изолированным от всего прочего. постепенно объективируется и мало-помалу объединяется в группы и виды. И третьим здесь предстает ужасающий в своей обособленности, порой даже более призрачный, чем луна или мертвец, но неумолимо проявляющийся другой, "неизменный" партнер – "Я".

Сознание Я так же слабо связано с инстинктом "само"-сохранения, которому изначально принадлежит главенствующее положение, как и с теми целями, которым служат другие инстинкты: продолжить себя хочет не Я, но тело. которое еще не ведает ни о каком Я; не Я, но тело хочет создавать вещи, инструменты, игрушки, тело стремится быть "производящим". В познавательной деятельности "дикаря" не найти никакого cognosco ergo sum* (познаю, следовательно, существую – примеч. пер.) даже в столь еще наивной форме, даже в такой еще незрелой концепции познающего субъекта. Я стихийно выступает из расщепления наипервейших переживаний, насыщенных жизненной силой наипервейших слов Я-воздействующее-на-Ты и Ты-воздействующее-на-Я после субстантивации и гипостазирования причастия "воздействующее".

* * *

Главное различие между двумя основными словами в истории духа "примитивных" народов выявляется в том, что уже в наипервейшем событии-отношении, основное слово Я-Ты исходит от человека как бы естественным образом, еще не оформившись, т. е. еще до того, как он осознал себя как Я, тогда как основное слово Я-Оно может быть сказано только благодаря этому сознанию, только через обособление Я.

Первое основное слово разъединяется на Я и Ты, но оно не возникло из их соединения, оно старше Я; второе основное слово возникло из соединения Я и Оно, оно младше Я.

Событие-отношение, в котором участвует "дикарь", включает в себя Я – в силу его исключительности. Поскольку в этом событии-отношении в соответствии с его сущностью участвуют в полноте их актуальности только два партнера, человек и его пред-стоящее, поскольку мир в этом событии-отношении становится двойственной системой, человек уже предчувствует в нем тот космический пафос Я, хотя само это Я еще недоступно его уразумению.

Но Я еще не включено в естественную данность, которая перейдет в основное слово Я-Оно, в приобретение опыта, которым поглощено Я, замкнутое на самом себе. Эта естественная данность есть отделенность человеческого тела как носителя ощущений от окружающего мира. Тело учится распознавать и отличать себя в этой своей особости, но его самораспознавание остается в пределах чистого сопоставления и поэтому не может усвоить скрытого характера Я в его собственном качестве.

Но когда Я вышло из отношения и стало существовать в своей обособленности, оно, удивительным образом разрежаясь и приобретая чисто функциональный характер, погружается в естественную данность отделенности тела от окружающего мира и пробуждает в ней Я в его собственном качестве. Только теперь может осуществиться сознательный акт Я, первая форма основного слова Я-Оно, опыта, которым поглощено Я, замкнутое на самом себе: выделившееся Я объявляет себя носителем ощущений, а окружающий мир – их объектом.

Разумеется, этот процесс осуществляется не в "теоретико-познавательной" форме, но в той, которая соответствует "примитивному" мироощущению; однако же фраза "Я вижу дерево" сказана так, что она передает не отношение между Я-человеком и Ты-деревом, но устанавливает факт восприятия дерева-объекта сознанием человека и фраза эта уже установила' границу между субъектом и объектом; основное слово Я-Оно – слово разделения – сказано.

* * *

– Но тогда та возвышенная печаль нашей судьбы была с нами уже в самом начале истории человеческого рода?

– Это так постольку, поскольку сознательная жизнь стала нашим достоянием в самом начале нашей истории. Но сознательная жизнь человека лишь повторяет бытие мирового целого как человеческое становление. Дух является во времени как порождение, даже как побочный продукт природы, и, однако же, именно в нем она вневременно пребывает.

Противоположность основных слов имеет много наименований в мирах и эпохах; но в своей безымянной истине она внутренне присуща Творению.

* * *

– Итак, значит, ты веришь, что первобытные времена были раем для человечества?

– Пусть они были адом, ибо, вне всякого сомнения, та эпоха, до которой способна дойти моя мысль, следуя стезей истории, полна ярости и страха, мучений и жестокости, но сказать о ней, что она была лишена действительности, этого сказать о ней нельзя.

Те встречи, которые выпало пережить первобытному человеку, отнюдь не несли с собой невинных радостей взаимного расположения; но уж лучше насилие над реальным живым существом, чем призрачное попечение о безликих порядковых числительных! От одного ведет путь к Богу, от другого – уводит в Ничто.

* * *

Жизнь "дикаря", даже при том условии, что она полностью раскроется нашему пониманию, может служить нам только подобием жизни действительного первобытного человека. Поэтому изучение его жизни позволит нам бросить лишь беглый взгляд на то, как во времени осуществлялась взаимосвязь между двумя основными словами. Куда более исчерпывающий ответ мы получим от ребенка.

Здесь нам со всей очевидностью открывается, что духовная реальность основных слов рождается из природной: у основного слова Я-Ты ее источник – природная взаимосвязь, у основного слова Я-Оно – присущая природе разделенность.

Жизнь ребенка до рождения есть чистая природная взаимосвязь, взаимоперетекание, телесное взаимодействие; причем жизненный горизонт существа, находящегося в процессе становления, уникальным образом внесен в жизненный горизонт вынашивающего его существа и в то же время не может быть внесен в него: ибо дитя покоится во чреве не только своей матери по плоти. Эта связь охватывает весь мир, она обладает столь всеобщим характером, что когда на языке еврейской мифологии говорится: "пребывая во чреве матери. человек знает вселенную, рождаясь, он все забывает", то это затрагивает и будит ожидание, словно не до конца разобранная надпись древнейших времен. И эта связь остается запечатленной в человеке, как втайне лелеемый образ и образец подлинной связи. Но его тоска вовсе не означает потребности вернуться к той изначальной со-общности. как полагают те, кто в духе, который они путают со своим интеллектом, видят паразита на теле природы. Нет, в этой страстной тоске говорит стремление существа, в котором раскрылся цветок духа, к связи со своим подлинным Ты, к связи, которая охватывает целый мир.

Каждое человеческое дитя, как и все живое, находящееся в процессе становления, покоится, во чреве Великой Матери – в лоне нерасчлененного, неоформленного изначального мира. Обособившись от него, ребенок вступает в личную жизнь, и, ускользая от нее лишь в ночные часы (а это случается с любым из нас еженощно), мы вновь обретаем с ним связь. Обособление от него не происходит резко и внезапно и не носит характер катастрофы, как при телесном рождении, ребенку дается время на то, чтобы вместо утрачиваемой природной связи с миром обрести духовную, т.е. отношение. Исторгнутый из раскаленной тьмы хаоса, он явился на свет – холодный свет Творения, но он еще не владеет Творением, он еще должен осуществить его про-изведение и ввести его в действительность, он должен свой мир узреть, услышать, прикоснуться к нему, выразить его. Во встрече творение дарует нам откровение своей оформленности: оно не изольется в те чувства, которые ждут. но выйдет навстречу тем чувствам, которые постигают и вмещают. То, что будет играть роль привычного объекта в окружении человека ставшего, необходимо еще терпеливо и в напряженном делании стяжать тому, кто пребывает в процессе становления; ни одна вещь не есть составная часть некоего опыта, ничто не раскрывается иначе как во взаимодействии силы пред-стоящего. Подобно "дикарю", ребенок живет в промежутках между сном и сном (хотя и состояние бодрствования по большей части тоже еще сон), в молниеносных вспышках и отражениях встречи.

Изначальность стремления к отношению обнаруживается уже на самой ранней, самой непросветленной ступени. Прежде чем может быть воспринято нечто единичное, неосмысленный взгляд пытается пробиться сквозь пелену пространства, прояснить его и что-то в нем обнаружить; а в те часы, когда нет явной потребности в пище, руки, такие мягкие и нежные, словно их еще не вылепили до конца, делают, казалось бы, бесцельные движения, пытаются что-то схватить, тянутся навстречу чему-то неопределенному. Пусть эти действия ребенка назовут проявлением животного начала, это ничего не даст нам для их понимания. После долгих и неудачных попыток сосредоточить внимание на чем-то одном, взгляд наконец остановится на красном узоре обоев и уже не оторвется от него до тех пор, пока ему не откроется душа красного; рука, нащупавшая плюшевого мишку, благодаря этому движению обретет свою чувственную форму и назначение, и ребенку откроется незабываемое, переполняющее сердце ощущение цельности тела. Здесь происходит не ознакомление с неким объектом. посредством опыта, но со-общение – разумеется, лишь в его "фантазии" – с живым Бездействующим пред-стоящим. (Однако это "фантазирование" никакое не "всеобщее одушевление" окружающего, но инстинктивное побуждение все делать своим Ты, инстинктивное побуждение ко всеотношению, и там, где это стремление не встречает живое воздействующее пред-стоящее, но наталкивается на его голое подобие или символ, оно дополняет живое воздействие, черпая из своей собственной полноты.) Бессмысленно и настойчиво в пустом пространстве еще раздаются отрывочные и бессвязные звуки; но однажды именно они преобразятся в разговор: пусть собеседником будет кипящий чайник, но это будет разговор. Многие движения, именуемые рефлексами, служат прочным мастерком в созидании мира личности. Ошибочно полагать, будто ребенок сначала воспринимает объект, а потом уже вступает с ним в отношение; напротив, наипервейшее – это стремление к отношению, это рука, протянутая навстречу пред-стоящему, которое как бы заполняет углубление ладони, округленной в жесте приятия; второе же – это отношение к пред-стоящему, бессловесный прообраз изречения Ты; овеществление же имеет место позже, при расщеплении изначальных переживаний, при разделении связанных между собой партнеров – тогда же, когда имеет место становление Я. В Начале – отношение: как категория сущности, как готовность, вмещающая форма, модель души; априори отношения; врожденное Ты.

Переживаемые отношения суть реализации врожденного Ты в том Ты, которое обретено через встречу; то, что встреченное Ты может быть постигнуто как пред-стоящее, воспринято в исключительности и, наконец, то, что к нему может быть обращено основное слово, укоренено в априори отношения.

В инстинкте контакта (в побуждении сначала осязательно, а затем с помощью органов зрения "прикоснуться" к другому существу) очень скоро сказывается воздействие врожденного Ты, так что он все более явно подразумевает взаимность, "нежность". Но и проявляющийся позднее инстинкт творчества (побуждение к изготовлению вещей синтетическим либо, если это не выходит, аналитическим путем – разлагая и разрывая) определяется воздействием врожденного Ты, так что происходит "персонификация" созданного, возникает "разговор". Развитие души в ребенке неразделимо связано с развитием потребности в Ты, со сбывающимися и несбывающимися надеждами на утоление этой изначальной жажды, с игрой его экспериментов и неподдельным трагизмом его переживаний, когда он ощущает свою полную беспомощность. Если пытаться объяснить эти феномены, исходя не из отношения к Ты, но ограничиваясь узкой сферой опыта, то путь к их истинному пониманию будет отрезан и продолжить его можно лишь тогда, когда при рассмотрении и обсуждении этих феноменов будут памятовать об их космически-метакосмическом источнике: рождение из того нерасчлененного, неоформленного изначального мира, из которого уже вышел в мир. индивид, облеченный плотью, но пока не владеющий собственным телом, не актуализированный, еще не сущность, которая разовьется в нем лишь постепенно, через вхождение в отношения.

* * *

Становясь Ты, человек становится Я. Пред-стоящее приходит и уходит, события-отношения сгущаются и рассеиваются, и в этом чередовании с каждым разом все сильнее и сильнее выявляется сознание неизменного партнера, сознание Я. Правда, пока еще оно представляется вплетенным в ткань отношения, в отношении к Ты, как становящееся постигаемым то, что движется к Ты, но не есть Ты и что все сильнее и сильнее пробивается к нему, пока связующие узы не разорвутся и обособленное Я не пред-станет на мгновение перед самим собой, как перед неким Ты, чтобы тотчас овладеть собой и впредь входить в отношения, обладая сознанием своей обособленности.

Лишь теперь может составиться другое основное слово. Ибо хотя Ты этого отношения все больше бледнело, это Ты из-за этого все же не становилось Оно для некоего Я, не делалось объектом восприятия и опыта, лишенных связности, каковым объектом оно отныне обречено становиться, но становилось как бы Оно для себя, поначалу незамеченным и ждущим возрождения в новом событии-отношении. И пусть вещество плоти, вызревающее в живое тело, выделяло себя из окружающего мира как носителя своих ощущений и исполнителя побуждений, но выделяло лишь в процессе последовательных актов самоориентации в мире, а не в абсолютном размежевании Я и объекта. Теперь же выступает обособленное, преображенное Я: субстанциальная полнота сжимается в функциональную точечность извлекающего опыт и многообразно использующего предметный мир субъекта, Я подходит ко всей совокупности "Оно для себя", овладевает ею и вместе с ней составляет другое основное слово. Тот, кто обрел Я в его собственном качестве и говорит основное слово Я-Оно, ставит себя перед вещами, однако не становится в отношении к ним пред-стоящим в потоке взаимодействия; склоняясь с объективирующей лупой пристального наблюдения над единичными вещами в их отделенности либо упорядочивая их в искусственное единство театральных декораций на сцене, как бы рассматривая их в некий объективирующий бинокль стороннего взгляда, охватывающего перспективу, он изолирует их в своем наблюдении, не чувствуя их исключительности, или же сочетает, не ощущая всемирной связи, – первое он мог найти лишь в отношении, второе – лишь благодаря отношению. Только теперь он приобретает опытное знание о вещах как о суммах свойств; правда, каждое переживание-отношение оставляло в его памяти свойства, которые он связывал с запечатлевшимся в ней Ты, но лишь теперь вещи выстраиваются из свойств; черпая лишь из памяти отношения, человек образно, или поэтично, или с помощью мышления, соответственно тому, что ему ближе, дополняет субстанцию – то ядро, что столь могущественно, объемля собой все свойства, открывалось в Ты. И лишь теперь он помещает вещи в причинно-пространственно-временную взаимосвязь, лишь теперь каждой из них уделено свое место, свой срок, каждая обретает свою меру, свою обусловленность. Хотя Ты и является в пространстве, но в пространстве исключительного в-отношении-пред-стоящего, в котором все остальное может быть лишь фоном, из которого Ты выступает, но не может быть его границей или мерой; Ты является во времени, но во времени в себе протекающего процесса, который проживается не как звено некой непрерывной и строго организованной последовательности, но в некоем особом "длении", чье чисто интенсивное измерение определимо лишь из него самого; Ты является одновременно как действующее и как восприемлющее воздействие, но не включенное в цепь причинности, а в своем взаимодействии с Я выступающее как начало и конец происходящего. Вот что входит в основную истину человеческого мира: только Оно может быть упорядочено. Лишь прекращая быть нашим Ты и становясь нашим Оно, вещи поддаются координации. Ты не знает никакой системы координат.

Однако теперь ко всему вышесказанному необходимо добавить то, без чего эта частица основной истины пребудет лишь никчемным фрагментом: упорядоченный мир не есть мировой порядок. Бывают мгновения несказанной глубины, в которых мировой порядок созерцается как присутствие настоящего. Тогда мы ловим на лету мгновение звука, а его неразборчивая нотная запись есть упорядоченный мир. Мгновения эти бессмертны, и они же преходящи: после них не остается никакого содержания. которое можно было бы сохранить, но сила их входит в созидание и познание человека, лучи ее вторгаются в упорядоченный мир и расплавляют его вновь и вновь. Так в истории отдельного человека, так в истории рода.

* * *

Мир двойствен для человека в силу двойственности его соотнесения с ним.

Человек воспринимает то, что есть в окружающем мире, – просто вещи и существа как вещи, он воспринимает то, что происходит в окружающем мире, – просто процессы и действия как процессы, вещи, составленные из свойств, процессы, состоящие из моментов, вещи в пространственной, процессы – во временной сети мира, вещи и процессы, ограниченные другими вещами и процессами, ими измеряемые, с ними сравнимые, упорядоченный мир, расчлененный мир. Этот мир в известной степени надежен, он обладает плотностью и длительностью, гармоничное сочетание частей в его ансамбле доступно обозрению и обладает наглядностью, его воспроизводят, закрыв глаза, и проверяют с открытыми; вот он, здесь, ты можешь чувствовать его близость всей поверхностью своего тела, если ты ощущаешь именно так; или же он притаился в твоей душе, если такое представление тебе ближе; ведь это твой объект, он остается им по твоей милости, он остается тебе изначально чуждым, как внутри тебя, так и вовне. Воспринимая его, ты принимаешь его истинно таким, каким он тебе представляется, ты принимаешь его за "истину", и он позволяет тебе принимать себя, но он не дается тебе. Лишь относительно такого мира ты можешь "прийти к пониманию" с другими людьми; несмотря на то что каждый представляет его по-разному, он готов быть вам общим объектом, но встретить в нем других ты не можешь. Без него тебе не выстоять в жизни, его надежность поддерживает тебя; но если ты в этом мире умрешь, ты будешь погребен в Ничто.

Или же человек встречает Бытие и Становление как свое пред-стоящее, всегда только как одну-единственную сущность и всякую вещь только как сущность; то, что здесь есть, раскрывается ему в происходящем, а то, что здесь происходит, дается ему как Бытие; только это одно есть присутствующее, а оно охватывает весь мир; мера и сравнение – исчезли; сколько неизмеримого станет для тебя действительностью – зависит от тебя. Встречи не складываются в упорядоченный мир, но для тебя каждая встреча – знак мирового порядка. Они не связаны друг с другом, но каждая из них служит тебе ручательством твоей связи с миром. Мир, являющийся перед тобой таким, – ненадежен, ибо он всегда нов для тебя; он не обладает плотностью, ибо всё в нем пронизывает всё; он лишен длительности, ибо он приходит незваным и исчезает, когда его пытаются удержать; он необозрим: если ты захочешь сделать его обозримым, ты потеряешь его. Он приходит, и приходит с тем, чтобы уловить тебя; если он не доберется до тебя, если он не встретит тебя, он исчезает; но он возвращается, возвращается преображенным. Он не вне тебя, он касается самой основы твоей, и, сказав "душа души моей", ты скажешь не слишком много, но берегись, если захочешь вложить его в душу свою – ибо так ты уничтожишь его. Он – твое настоящее: лишь обладая им, обладаешь ты настоящим; и ты можешь сделать его своим объектом, узнавать посредством опыта и использовать, ты должен вновь и вновь делать это, и вот никакого настоящего уже нет у тебя. Между тобой и настоящим – обоюдность даяния; ты говоришь ему Ты и предаешься ему, оно говорит тебе Ты и предается тебе. Относительно такого мира ты не можешь прийти к пониманию с другими, с ним ты один на один; но он учит тебя встречать других и уметь устоять во встрече; и он ведет тебя, через милость своих приходов и через печаль расставаний, к тому Ты, в котором линии отношений, параллельные, пересекаются. Он не помогает тебе удержаться в жизни, он лишь помогает тебе обрести предчувствие вечности.

* * *

Мир Оно обладает связностью в пространстве и времени.

Мир Ты не имеет никакой связности в пространстве и времени.

Отдельное Ты должно стать Оно, когда отношение исчерпано.

Отдельное Оно может через вхождение в действительность отношения стать Ты.

Вот два основных преимущества мира Оно. Они побуждают человека смотреть на мир Оно как на такой мир, в котором приходится жить и в котором вполне можно жить, ибо он обеспечивает острыми и волнующими переживаниями, знаниями, деятельностью. В этой летописи, фиксирующей зримое, конкретное и полезное, моменты Ты кажутся диковинными лирикодраматическими эпизодами, пусть не лишенными соблазнов волшебства, но увлекающими к опасным крайностям, ослабляющими проверенные связи, оставляющими после себя больше вопросов, чем удовлетворенности ответами, угрожающими нашей безопасности, даже ужасающими, но ничем не заменимыми. Ибо, если в этих моментах нельзя жить и приходится возвращаться в "мир", к чему покидать его? Почему бы не призвать к порядку выступающее в пред-стоянии по отношению к нам и не вернуть его назад, в объектность? И если порой невозможно не говорить Ты, обращаясь к отцу, жене, другу, почему бы, говоря Ты, не подразумевать Оно? Произнести слово "ты" органами речи и вымолвить ужасающее основное слово совсем не одно и то же; даже прошептать душой влюбленное "ты" вполне безопасно, коль скоро имеется в виду одно: приобретение опыта и использование.

Невозможно жить в чистом настоящем: не будь предусмотрено его преодоление, быстрое и основательное, оно изничтожило бы человека. Но можно жить в чистом прошлом, собственно, только в нем и возможно устроение жизни. Надо лишь заполнить каждое мгновение опытом и использованием, и оно перестанет жечь.

Внемли же, что я поведаю тебе со всей ответственностью истины: человек не может жить без Оно. Но тот, кто живет лишь с Оно, тот не человек.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Несмотря на все различия, между историей индивида и историей рода существует по крайней мере одно определенное сходство: они свидетельствуют о неуклонном росте мира Оно.

В этом склонны сомневаться, когда речь заходит об истории рода: ссылаются на то, что для развития сменяющих друг друга культур характерна начальная стадия примитивности, которая имеет разные оттенки, но всегда строится на аналогичных началах и располагает довольно небольшим миром объектов; исходя из этого, утверждают, что жизни индивида соответствует жизнь отдельной культуры, а не жизнь рода. Но, оставив в стороне по видимости изолированные друг от друга культуры, мы обнаружим, что те культуры, которые находились под влиянием других, в определенную эпоху, уже не раннюю, но предшествующую периоду высшего расцвета, заимствуют их мир Оно, иногда непосредственно усваивая его у современной им культуры, как греки у египтян, иногда посредством обращения к культуре прошлого, как западная христианская культура у древних греков. Культуры расширяют свой мир Оно не только благодаря собственному опыту, но также впитывая посторонние влияния, и тогда в возросшем мире Оно происходит решающее расширение – усвоенное как бы открывается заново. (Оставим пока что без внимания огромный вклад, сделанный миром Ты, его деяния и прозрения.) Таким образом, у каждой культуры в целом мир Оно гораздо полнее, чем у предшествующей, и, несмотря на случающиеся порой остановки в их развитии и периоды спада, в истории прослеживается неуклонный рост мира Оно. Здесь не столь существенно, что будет более характерно для "картины мира" той или иной культуры – конечность или так называемая бесконечность, а точнее, неконечность. "Конечный" мир может содержать гораздо больше составных частей, вещей и процессов, нежели "бесконечный". Не следует также забывать, что сравнению подлежит не только полнота знаний о природе, но и уровень социальной дифференциации и технических достижений, ибо благодаря последним расширяется мир объектов.

Основное отношение человека к миру Оно включает опыт, который постоянно создает этот мир, и использование, обеспечивающее мир Оно многообразными целями, каковыми являются сохранение, облегчение и оснащение человеческой жизни. С ростом мира Оно должна расти также и человеческая способность к его постижению на опыте и к использованию. У индивида все больше возможностей для замены непосредственного опыта опосредованным, "приобретением знаний", а также для того, чтобы свести использование к специализированному "применению". Однако названная способность должна от поколения к поколению постоянно совершенствоваться. Именно это чаще всего имеют в виду, когда говорят о постоянном развитии духовной жизни. Причем совершенно очевидно, что эти слова погрешают против духа, ибо пресловутая "духовная жизнь" зачастую является препятствием для жизни в духе и в лучшем случае материей, которая в нем, покоренная и оформленная, должна исчезнуть. Это – препятствие, ибо совершенствование способности к приобретению опыта и к использованию обычно достигается через ослабление силы отношения, силы, единственно благодаря которой человек может жить в духе.

* * *

Дух в его обнаружении через человека есть ответ человека своему Ты. Человек пользуется разными языками – языком речи, искусства, действия, дух же один: ответ являющемуся из тайны и обращающемуся к нам Ты. Дух есть слово. И подобно тому как устная речь сначала оформляется в слове в мозгу человека, затем озвучивается в его гортани, хотя то и другое суть лишь своего рода рефракция истинного процесса, ибо поистине речь не заложена в человеке, но человек пребывает в речи и говорит из нее, – так всякое слово, так всякий дух. Дух не в Я, он между Я и Ты. Будет неверным уподобить Дух крови, что струится в тебе, он – как воздух, которым ты дышишь. Человек живет в духе, если он может ответить своему Ты. Он это может, когда он вступает в отношение всем своим существом. Единственно благодаря своей силе отношения человек может жить в духе.

Однако здесь сильнее всего являет свою власть судьба процесса отношения. Чем сильнее ответ, тем сильнее он связывает Ты, превращает ею в объект. Лишь безмолвие, обращенное к Ты, лишь молчание всех языков, безмолвное ожидание в неоформленном, в неразделенном, в доязыковом слове оставляет Ты свободным, пребывает с ним в потаенности, там, где Дух не обнаруживает себя, но присутствует. Всякий ответ вплетает Ты в мир Оно. В этом – печаль человека и в этом – его величие. Ибо так среди живущих рождается знание, творчество, образ и образец.

Но превратившееся в Оно, застывшее в вещь среди прочих вещей наделено предназначением и смыслом, согласно которым оно преображается вновь и вновь. Вновь и вновь – так положено было в час Духа, когда он вложил себя в человека и зародил в нем ответ – объектное должно воспламеняться, преображаясь в настоящее, возвращаться к той стихии, из которой вышло, должно созерцаться и проживаться людьми как присутствующее.

Исполнение этого предназначения и этого смысла срывает тот, кого вполне устраивает мир Оно как такой мир, который следует узнавать из опыта и использовать, и теперь, вместо того чтобы разрешить связанное и переплетенное с миром Оно, этот человек не дает ему подняться из него; вместо того, чтобы узреть его, он его наблюдает, вместо того чтобы воспринять, он его утилизирует.

Познание: в созерцании пред-стоящего познающему раскрывается сущность. То, что он в своем созерцании видел присутствующим, он, несомненно, должен будет рассматривать как объект, сравнивать его с другими объектами, помещать его в ряд этих объектов, объективно описывать и расчленять его; лишь как Оно это может войти в состав знания. Но в созерцании оно было не вещью среди вещей, не процессом среди процессов, но исключительно присутствующим. Не в законе, который впоследствии выводят из явления, но в самом явлении обнаруживает себя сущность. То, что при этом мыслится всеобщее, есть лишь разматывание подобного клубку события, ибо созерцалось оно в особенном, в пред-стоящем. А теперь оно заключено в Оно-форму познания, которое осуществляется посредством понятий. Тот, кто вызволит его из этого заключения и, созерцая, вновь узрит присутствующим, тот исполнит смысл акта познания как того, что между людьми есть действительное и действующее. Но возможен и такой подход к познанию, когда устанавливают: "Значит, так, вещь называется так-то, свойства ее такие-то, ее место здесь". При таком подходе к познанию то, что стало Оно, так им и остается, узнается из опыта и используется как Оно, применяется с целью "ориентации" в мире, а затем и для того, чтобы "завоевать" мир.

Так же и в искусстве: в созерцании пред-стоящего художнику раскрывается образ. Он превращает его в некое образование. Это образование находится не в мире богов, но в этом великом мире людей. Разумеется, оно "здесь", даже если ни один человек не остановит на нем свой взгляд; но оно спит. Китайский поэт повествует о том, как люди не пожелали слушать песню, которую он играл на своей нефритовой флейте; тогда он сыграл ее для богов, и те приклонили ухо свое; с тех пор и люди прислушиваются к ней: итак, поэт покинул богов и ушел к тем, без кого это образование обойтись не может. Оно ждет встречи с человеком, высматривая его, как во сне, ждет, что он снимет заклятие и охватит образ на один безвременный миг. И вот человек приходит и узнает из опыта то, что должно узнать из опыта: так-то оно сделано, или: в нем выражено то-то, или: таковы его качества; и, вдобавок ко всему, какое место оно занимает по сравнению с другими.

Это не значит, что рассудок, занятый эстетическими или научными изысканиями, не нужен: но задача его в том, чтобы точно выполнять свою работу и погружаться в сверхрассудочную, охватывающую рассудочное истину отношения.

И в-третьих: над духом познания и духом искусства возвышается – ибо здесь преходящий плотский человек уже не нуждается в том, чтобы навязывать свой образ более долговечному, чем он, веществу, но, превосходя срок жизни последнего, сам как образ восходит, овеянный упоительной музыкой своей живой речи, на звездном небе Духа, – возвышается чистое воздействие, деятельность без произвола. Здесь являлось человеку Ты из глубочайшей тайны, обращалось к нему с речью из мрака, и он откликался жизнью своей. Здесь Слово раз за разом становилось жизнью, и эта жизнь, исполняла ли она закон, или же нарушала его – и то и другое в свое время бывает необходимо, дабы не умер на земле Дух, – эта жизнь есть учение. Так стоит она перед потомками, готовая учить их не тому, что есть, и не тому, что должно быть, но тому, как жить в Духе, пред лицом Ты. И это означает, что она во всякое время готова сама стать для них Ты и открыть им мир Ты; нет, не так: она не готова, она всегда приходит к ним и их касается. Они же, утратив охоту и способность к живому общению, стали опытными и сведущими: личность они заключили в историю, а речь личности заточили в библиотеки; исполнение закона либо его нарушение – не важно, что именно, – они кодифицировали; они не скупятся на почитание и даже на поклонение, обильно сдобренное психологией, как и подобает современному человеку. О одинокий лик, словно звезда сияющий во мраке, о живой перст на бесчувственном челе, о затихающие шаги!