Часть 12.

315

(pontifex maximus), который заведывал всеми sacra и придавал им такую неизменность и прочность, что патриции могли так долго удерживать в своих руках именно эту религиозную власть.

Однако главное значение в набожности имеет ее содержание, хотя теперь часто утверждают, что лишь бы только существовали набожные чувства, безразлично, какое содержание наполняет их. О римлянах уже было сказано, что их религиозный внутренний мир не возвысился сам собой до свободного и нравственного содержания. Можно сказать, что их набожность не возвысилась до религии, потому что она осталась по существу дела формальной, и этот формализм почерпнул свое содержание из других источников. Уже из вышеуказанного определения вытекает, что это содержание могло быть лишь конечным, не имеющим характера святости, так как оно возникло не в таинственной сфере религии. Итак, основной чертой римской религии является неизменность определенных целей воли, которые римляне признают абсолютными в своих богах и осуществления которых она требует от них как от абсолютной мощи. Именно для достижения этих целей они почитают богов, и благодаря этим целям у них устанавливается ограниченная связь с богами. Поэтому римская религия является совершенно прозаичной религией ограниченности, целесообразности, полезности. Их собственные божества совершенно прозаичны; это — состояния, ощущения, полезные искусства, которые их сухая фантазия обратила в самостоятельную силу и противопоставила себе; это частью абстракции, которые могли обратиться лишь в холодные аллегории, частью состояния, которые представляются приносящими пользу или вред и остаются как предмет почитания, прямо-таки во всей их ограниченности. Достаточно привести несколько примеров. Римляне почитали Pax1, Tranquillitas2, Vacuna3, Angeronia4 как божества; они посвящали алтари чуме, голоду, хлебной ржавчине (Robigo), лихорадке и богине Dea Cloacina. Юнона является у римлян не только как Lucina, богиня-акушерка, но и как Juno ossipagina, как богиня, формирующая кости ребенка, как Juno Unxia, которая смазывает дверные крюки на свадьбах (что также принадлежало к числу священнодействий). Как мало общего имеют эти прозаичные представления с красотой духовных сил и божеств греков! Наоборот, Юпитер как Jupiter Capitolinus есть общая сущность римского государства, которое олицетворялось и в богинях Roma и Fortuna publica.

1Мир.

2Спокойствие.

3 Покой

4Забота и скорбь.

316

Преимущественно римляне начали не только умолять богов в нужде и помещать идолов на подушках, уставленных яствами, но и возлагать на себя обеты. Когда в нужде им нужна была помощь, они обращались и в другие страны, переносили оттуда к себе чужих богов и заимствовали чужие культы. Итак, вводимые культы богов и ббльшая часть римских храмов возникли под давлением нужды, по обету и как выражение обязательной, а не бескорыстной благодарности. Наоборот, греки строили свои прекрасные храмы и статуи и вводили культы из любви к красоте и к божественности, как таковым.

Только одна сторона римской религии представляет нечто привлекательное, а именно — празднества, относившиеся к сельской жизни и сохранившиеся от глубокой древности. В основе их лежит частью представление о золотом веке, о таком состоянии, которое предшествовало образованию гражданского общества и политического строя, частью природное содержание вообще; солнце, времена года, месяцы и т. д. с астрономическими намеками, частью особые моменты естественных процессов, относящиеся к пастушеской жизни и к земледелию, — это были праздники посева, жатвы, времен года, главный праздник Сатурналий и т. д. В традиции некоторые черты представляются наивными и многозначительными в этом отношении. Однако в общем эта сфера производит впечатление чрезвычайной ограниченности и прозаичности; из нее не вытекает никаких более глубоких воззрений на великие силы природы и на общие процессы, совершающиеся в ней; ведь при этом везде имелась в виду внешняя обыденная польза, и веселье выражалось, вовсе не остроумно, в скоморошничестве. Если у греков из таких начатков развилось искусство греческой трагедии, то, наоборот, замечательно, что у римлян эти шутовские танцы и песни на сельских праздниках сохранились до позднейших времен, причем они не перешли от этой хотя наивной, но грубой формы к глубокому искусству.

Уже было сказано, что римляне приняли греческих богов (мифология римских поэтов целиком заимствована у греков), однако почитание этих прекрасных богов, созданных фантазией, по-видимому, было у них чем-то весьма холодным и внешним. Когда они говорят о Юпитере, Юноне, Минерве, это производит на нас такое впечатление, как будто мы слышим их рассуждения в театре. Греки наполнили свой мир богов глубоким и остроумным содержанием, изукрасили его веселыми выдумками; он являлся для них предметом, вызывавшим неистощимую изобретательность и глубокомысленную деятельность сознания, и потому в их мифологии созданы огромные, неисчерпаемые богатства для чувства, души и мысли. Римский дух не предавался от души этой игре чувственной фантазии и не находил в ней удовлетворения,

317

но у римлян греческая мифология кажется мертвенной и чуждой им. У римских поэтов, особенно у Виргилия, боги выводятся как порождение холодного рассудка и из подражания. При этом богами пользуются как техническим средством, имеющим чисто внешнее применение, подобно тому как и в наших учебниках изящных искусств между прочим содержится правило, гласящее, что в эпопеях такие искусственные приемы необходимы, для того чтобы вызывать изумление.

Также существенно отличались римляне от греков и в своих играх. Римляне являлись на них по существу лишь зрителями. Мимические и театральные представления, танцы, состязания, борьбу они предоставляли вольноотпущенникам, гладиаторам, приговоренным к смерти преступникам. Самым постыдным из того, что делал Нерон, представлялось то, что он выступал на сцене как певец, музыкант, игравший на цитре, борец. Так как римляне являлись лишь зрителями, игра была для них чем-то чуждым, их дух не участвовал в ней. С возрастанием роскоши усилилась главным образом страсть к травле зверей и людей. Доставлялись сотни медведей, львов, тигров, слонов, крокодилов, страусов, и они умерщвлялись для потехи. Сотни и тысячи гладиаторов, выезжавших на морское сражение на празднике, кричали императору: «Обреченные на смерть приветствуют тебя!», чтобы, может быть, растрогать его. Тщетно! Всем им приходилось сражаться друг с другом. Вместо изображения человеческих душевных страданий, вызываемых противоречиями жизни и находящих разрешение в судьбе, римляне устраивали жестокую действительность телесных страданий, и потоки крови, предсмертное хрипение и последние вздохи умирающих были те зрелища, которыми они интересовались. Эта холодная отрицательность бессмысленных убийств представляет в то же время внутреннее умерщвление духовной объективной цели. Достаточно упомянуть еще только о наблюдениях авгуров, об ауспициях, о Сибиллиных книгах, чтобы выяснить, до какой степени римляне были преданы всякого рода суевериям и что при этом они имели в виду лишь свои цели. Внутренности животных, молнии, полет птиц, изречения Сибиллы определяли ход государственных дел и начинаний. Все это было в руках патрициев, сознательно пользовавшихся этим как чисто внешнею связью для своих целей и против народа.

Итак, из сказанного выше вытекает, что различными элементами римской религии являются внутренняя религиозность и вполне внешняя целесообразность. Стремлению к достижению светских целей открывается полный простор, оно не сдерживается религией, а, наоборот, оправдывается ею. Римляне везде были набожны, каково бы ни было содержание их действий. Но так как священное является здесь лишь бессодержательной формой,

318

то оно таково, что его можно держать в своей власти; им овладевает субъект, стремящийся к достижению своих частных целей и имеющий в виду свои интересы, между тем как истинно божественное начало имеет конкретную мощь само по себе. Но выше бессильной формы стоит субъект, конкретная для себя воля, которая может обладать ею и самовластно ставить достижение своих частных целей выше формы. Так делали в Риме патриции. Благодаря этому господство патрициев прочно, священно, не передается и не осуществляется сообща; правительственная власть и политические права получают характер священного частного достояния. Итак, там нет субстанциального единства национальности, нет прекрасной и нравственной потребности в совместной жизни, существовавшей в греческом городе-государстве (Polis), но каждый род (gens) является определенным родом для себя, имеющим своих собственных пенатов и sacra для себя; у каждого оказывается особый, свойственный ему политический характер, который он всегда сохраняет. Клавдии отличались строгостью, аристократическою суровостью, Валерии — доброжелательством по отношению к народу, Корнелии — благородством духа. Различия и ограничения простирались даже на браки, так как connubia патрициев и плебеев считались нечестивыми. Но именно в этом внутреннем содержании религии заключается в то же время принцип произвола, и против произвола, освященного религией обладания, восстает произвол, проявляемый по отношению к священному. Ведь одно и то же содержание может, с одной стороны, иметь преимущество благодаря религиозной форме, а, с другой стороны, принимать форму желательного, вообще форму человеческого произвола. Когда наступило такое время, что священное было низведено к форме, оно было осознано и трактуемо как форма, и его стали попирать ногами, оно должно было предстать как формализм. Неравенство, являющееся элементом священного, составляет переход от религии к действительной государственной жизни. Основным определением здесь является освящаемое религией неравенство воли и частной собственности. Римский принцип допускает лишь аристократию как свойственный ему государственный строй, но тотчас же оказывается, что он существует лишь как противопоставление, как неравенство в самом себе. Это противопоставление временно сглаживается лишь благодаря нужде и бедствиям, так как в нем содержится двоякое насилие, суровость и злая грубость которого могут быть преодолены и связаны в поддерживаемое насилием единство лишь еще большей суровостью.

319

Глава втора

ИСТОРИЯ РИМА ДО ВТОРОЙ ПУНИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ

В первом периоде само собой устанавливается разграничение нескольких моментов. В этот период римское государство начинает формироваться при царях, затем оно становится республикой, во главе которой стоят консулы. Начинается борьба патрициев и плебеев, а после того как она окончилась примирением благодаря выполнению требований плебеев, обнаруживается удовлетворенность, и Рим настолько усиливается, что он оказывается в состоянии одержать победу в борьбе с предшествующим всемирно-историческим народом.

Что касается сообщений о первых римских царях, то в них не оказывается ни одного данного, которое не вызывало бы чрезвычайно резких возражений критики; однако критики зашли слишком далеко, стремясь совершенно отрицать их достоверность. Всего упоминается семь царей, и даже высшая критика должна признать, что последние из них были совершенно историческими лицами. По преданию, Ромул, основав союз разбойников, реорганизовал его затем в военное государство. Хотя предания о нем представляются баснословными, однако в них содержится лишь то, что соответствует вышеохарактеризованному римскому духу. Второй царь, Нума, по преданию, ввел религиозные церемонии. Эта черта весьма замечательна в том отношении, что религия появляется позднее, чем государственная связь, между тем как у других народов религиозные традиции появляются уже в древнейшие времена и до всяких гражданских учреждений. Царь был в то же время жрецом (rex производят от p^yetv совершать жертвоприношение). Как на первых порах во всех государствах, политический элемент соединяется с жреческим, и государственный строй является теократией. Здесь царь стоял во главе лиц, пользовавшихся привилегией совершать sacra.

Отбор выдающихся и влиятельных граждан как сенаторов и патрициев совершился уже при первых царях. По преданию, Ромул назначил 100 patres, в чем, однако, сомневается высшая критика. В религии случайные церемонии, sacra, стали постоянными отличительными признаками и особенностями родов и сословий. Постепенно сложилась внутренняя организация государства. Ливии говорит, что, как Нума установил все божественное, так Сервий Туллий установил различные классы и census (ценз), соответственно которому определялось участие в общественных делах. Патриции были недовольны этим, а в особенности тем, что Сервий Туллий аннулировал часть долгов плебеев и наделил более бедных участками из государственных земель, вследствие чего они стали землевладельцами. Он разделил

320

народ на шесть классов, из которых первый вместе с всадниками составлял 98 центурий, а следующие — сравнительно меньше. Так как голосовали по центуриям, то первый класс получил и наибольшее значение. По-видимому, в прежнее время вся власть находилась в руках одних патрициев, а после разделения, установленного Сервием, они удержали лишь преобладание, чем и объясняется их недовольство учреждениями Сервия. С царствования Сервия история принимает более определенный характер, и при нем и при его предшественнике Тарквинии Древнем обнаруживаются признаки процветания. Нибур выражает удивление по поводу того, что, по свидетельству Дионисия и Ливия, древнейшая конституция являлась демократической, так как голос каждого гражданина имел одинаковое значение в народном собрании. Однако Ливии говорит только, что Сервий отменил suffragium viritim1. Но когда многие стали клиентами и этот класс поглотил плебеев, в куриатных комициях имели право голосовать только патриции, и populus означает в это время только патрициев. Итак, Дионисий не противоречит себе, когда он говорит, что государственный строй, установленный законами Ромула, был строго аристократическим.

Почти все цари были иностранцами, что, конечно, весьма характерно для возникновения Рима. Нума, преемник основателя Рима, был, по преданию, сабинянин, т. е. происходил из народа, поселившегося под предводительством Тация на одном из римских холмов уже при Ромуле. Однако впоследствии область сабинян является территорией, еще вовсе не входившей в состав римского государства. Нуме наследовал Тулл Гостилий, и уже имя этого царя указывает на его иностранное происхождение. Анк Марций, четвертый царь, был внук Нумы; Тарквинии Древний происходил из одного коринфского рода, как уже было упомянуто выше. Сервий Туллий был родом из Корникула, завоеванного латинского города. Тарквинии Гордый был сын Тарквиния Древнего. При этом последнем царе Рим достиг цветущего состояния: по преданию, уже тогда был заключен торговый договор с карфагенянами, и если отвергают его существование, считая его мифом, то забывают о тогда уже существовавших сношениях Рима с Этрурией и с другими соседними народами, у которых процветали торговля и мореплавание. Уже тогда римляне очень хорошо умели писать, и они уже отличались тою рассудочностью, благодаря которой возникла и их точная историография, за которую их хвалят.

При развитии внутренней государственной жизни патриции подвергались унижениям, и часто цари, как это нередко бывало и в средние века в Европе, искали опоры в народе, чтобы боротьс

1Поголовное голосование.

321

против патрициев. Уже было упомянуто, что так делал Сервий Туллий. Последний царь Тарквинии Гордый редко советовался с сенатом относительно государственных дел, не пополнял его, когда умирал кто-нибудь из его членов, и вообще действовал так, как будто он хотел, чтобы сенат был совершенно уничтожен. Это вызвало напряженность, при которой достаточно было какого-нибудь повода, чтобы произошел взрыв. Этим поводом явилось насилие над честью женщины, посягательство на эту сокровеннейшую святыню, совершенное сыном царя. В 244 г. от основания Рима, т. е. в 510 г. до Р. X. (если Рим действительно был основан в 753 г. до Р. X.) цари были изгнаны и царская власть навсегда уничтожена.

Цари были изгнаны не плебеями, а патрициями; итак, если утверждают, что патриции, представители законности, были священным родом, то оказывается, что они действовали против законности, потому что царь был их верховным жрецом. В данном случае мы видим, что римляне относились с большим уважением к святости брака. Принцип внутреннего мира и благоговения (pudor) являлся религиозным и неприкосновенным; его нарушение повлекло за собой изгнание царей, а впоследствии и децемвиров. Итак, у римлян мы с самого же начала находим и моногамию как нечто само собой разумеющееся. Она не была прямо установлена особым законом; о ней лишь случайно упоминается в институциях: там сказано, что браки между некоторыми родственниками недопустимы, потому что муж не имеет права иметь двух жен. Лишь в законе Диоклетиана прямо сказано, что в римском государстве никто не имеет права иметь двух жен, иначе это влечет за собой применение эдикта претора о лишении гражданских прав (cum etiam in edicto praetoris hujusmodi viri infamia notati sunt). Итак, моногамия признается в себе и для, себя и основывается на принципе внутреннего мира. Наконец следует заметить еще, что здесь царская власть не исчезла, как в Греции, вследствие того, что царские роды сами себя истребили, но была уничтожена, вызвав ненависть к себе. Царь, сам бывший верховным жрецом, совершил нечестивейший поступок, принцип внутреннего мира был нарушен этим, и патриции, в которых вследствие этого пробудилось чувство самостоятельности, свергли царскую власть. Впоследствии с тем же чувством восставали плебеи против патрициев, латиняне и союзники против римлян до тех пор, пока не установилось равенство частных лиц во всей римской территории (и множество рабов было освобождено), а связь между ними стала поддерживаться простым деспотизмом.

Ливии делает замечание, что Брут выбрал подходящий момент для изгнания царей, потому что если бы оно произошло прежде, то государство распалось бы. Что случилось бы, спрашивает он,

322

если бы эта толпа бездомных людей была освобождена от власти царей раньше, когда совместная жизнь еще не приучила их друг к другу- Государственный строй стал по имени республиканским. При более точном рассмотрении выясняется (livius, II, I), что в сущности не произошло иных изменений, кроме того, что власть, прежде принадлежавшая царю как постоянная, перешла к двум консулам, избираемым на один год. Оба они с одинаковыми полномочиями заведывали как военным делом, так и юрисдикцией и администрацией; ведь преторы как главные судьи стали избираться впоследствии.

Сперва вся власть еще сосредоточивалась в руках консулов; как внешние, так и внутренние дела шли на первых порах очень дурно. А именно, в римской империи наступает такой же смутный период, как в греческой после падения царских родов. Сперва римлянам пришлось выдержать тяжелую борьбу с изгнанным ими царем, который обратился за помощью к этрускам и получил ее. В войне против Порсены римляне лишились всех своих завоеваний и даже своей самостоятельности; они были вынуждены сложить оружие и представить заложников; на основании одного выражения Тацита (Hist., 3, 72) можно даже думать, что Порсена взял Рим. Вскоре после изгнания царей начинается борьба патрициев и плебеев; ведь уничтожение царской власти было произведено исключительно в интересах аристократии, к которой перешла царская власть, и плебеи лишились той защиты, которую они находили у царей. В это время вся административная и судебная власть и вся земельная собственность в государстве находились в руках патрициев, а народ, беспрестанно вовлекаемый в войны, не мог предаваться мирным занятиям; промышленность не могла процветать, и единственным приобретением плебеев оказывалась достававшаяся им часть добычи. Патриции заставляли рабов обрабатывать свои земли и уступали принадлежавшие им поля во временное пользование своим клиентам, которые были обязаны за это выплачивать оброки и производить взносы, т. е. пользовались этими полями как арендаторы. По роду взносов, производимых клиентами, это отношение очень напоминало ленные отношения: клиенты должны были производить взносы, когда дочь патрона выходила замуж, чтобы выкупить взятого в плен патрона или его сыновей, чтобы помочь им занять административные должности или чтобы возместить их убытки от процессов. В руках патрициев находилось и отправление правосудия, и притом без определенных и письменных законов; впоследствии обязанность устранить этот недостаток была возложена на децемвиров. Патрициям принадлежала и вся правительственная власть, потому что они занимали все должности: из них избирались консулы, затем военные трибуны и цензоры (цензура была учреждена в 311 г. с основания города),

323

и благодаря этому исключительно им было предоставлено и практическое управление и контроль над ним. Наконец из патрициев состоял и сенат. Очень важным представляется вопрос, каким образом он пополнялся. Но это оказывалось весьма неопределенным. По преданию, Ромул учредил сенат, состоявший из 100 членов; следующие цари увеличили это число, и Тарквиний Древний постановил, что сенаторов должно быть 300. Юний Брут снова пополнил сенат, численность которого значительно уменьшилась. Впоследствии, по-видимому, сенат пополняли цензоры и иногда диктаторы. Во время второй Пунической войны, в 538 г. с основания города, был избран диктатор, который назначил 177 новых сенаторов: он назначил тех, которые занимали курульные должности, плебейских эдилов, народных трибунов и квесторов, граждан, которые получили spolia opima1 или corona civica2. При Цезаре число сенаторов увеличилось до 800, Август понизил это число до 600. Считали большим упущением со стороны римских историков, что они дают так мало указаний о составе и пополнении сената; но этот пункт, кажущийся нам чрезвычайно важным, вообще не представлялся столь важным римлянам; они вообще не придавали такого значения формальным определениям, но обращали главное внимание на то, как правили. Можно ли вообще предполагать, что конституционные права древних римлян были столь определенны, и притом в такое время, которое сами ученые, высказывающие такие взгляды, считают мифическим, а относящуюся к нему традицию — эпической?

Народ был угнетаем так, как например еще недавно были угнетаемы ирландцы в Великобритании, и в то же время он вовсе не участвовал в управлении. Он несколько раз восставал и удалялся из города. Иногда он отказывался участвовать в войнах; но чрезвычайно удивительно, что сенат мог так долго сопротивляться большинству, раздраженному притеснением и испытанному на войне, так как ожесточенная борьба продолжалась более 100 лет. То, что оказалось возможным так долго держать народ в узде, свидетельствует именно о его уважении к законному порядку и к священнодействиям. Однако наконец все-таки пришлось удовлетворить правомерные требования плебеев и чаще аннулировать их долги. Суровость патрициев, их кредиторов, которым плебеи должны были уплачивать свои долги рабским трудом, заставляла их восставать. Сперва они требовали и добились только того, что они уже имели при царях, а именно — наделения земельными участками и защиты от сильных. Очи

1 Оружие, отнятое у полководца

2 Венок из дубовых листьев, дававшийся тому, кто спас жизнь согражданина в сражении

324

получили земельные участки и плебейских трибунов, т. е. чиновников, которые могли оказывать противодействие всякому решению сената. Сперва число трибунов ограничивалось лишь двумя, впоследствии их было десять; но это было скорее вредно для плебеев, так как достаточно было сенату привлечь на свою сторону одного из трибунов, чтобы сопротивлением одного сделать недействительным постановление всех остальных. Плебеи получили в то же время и право апелляции к народу, а именно при всяких административных принудительных мерах осужденный мог апеллировать к решению народа; это право было чрезвычайно важно для плебеев, и оно особенно раздражало патрициев. По настойчивому требованию народа впоследствии, при устранении плебейских трибунов, были назначены децемвиры, для того чтобы положить конец отсутствию определенного законодательства; известно, что они злоупотребили неограниченною властью, обратив ее в тиранию, и пали по такому же постыдному поводу, как тот, который повлек за собой изгнание царей. Между тем зависимость клиентов от патронов уменьшилась; после децемвиров клиенты все более и более исчезают и превращаются в плебеев, которые принимают постановления (plebiscita) даже о государственных делах на собственных народных собраниях, созываемых их трибунами; сенат мог только принимать решения (senatus consulta), и с тех пор трибуны могли, так же как и сенат, воспрепятствовать комициям и выборам. Постепенно плебеи добились того, что им был открыт доступ ко всем должностям, но сначала плебейские консул, эдил, цензор и т. д. не были равны консулу, эдилу, цензору, избиравшимся из патрициев, вследствие того что священнодействия могли совершать только последние; прошло довольно много времени, прежде чем плебей в самом деле стал консулом. Совокупность этих определений установил плебейский трибун Лициний во второй половине IV века, в 387 г. с основания города. Он же главным образом вызвал и движение в пользу аграрного закона (lex agraria), о котором ученые нового времени так много писали и спорили. Инициаторы этого закона всегда вызывали сильнейшее движение в Риме. Плебеи фактически почти не владели землей, и цель аграрных законов заключалась в том, чтобы предоставить им земельные участки частью в окрестностях Рима, частью в завоеванных местностях, где затем должны были быть основаны колонии. В период существования республики полководцы часто отводили народу земельные участки, но их всякий раз обвиняли в том, что они стремились к царской власти, так как именно цари улучшали положение плебеев. Аграрный закон требовал, чтобы ни один гражданин не мог владеть более чем 500 югерами, следовательно патриции должны были вернуть значительную часть своей земельной соб-

325

ственности. Особенно Нибур произвел подробные исследования об аграрных законах и полагал, что он сделал большие и важные открытия; а именно, он утверждает, что государству никогда не приходила мысль нарушить священное право собственности; государство лишь предоставляло плебеям в пользование часть захваченных патрициями государственных земель, так как оно все же еще могло располагать ими как своею собственностью. Между прочим отмечу, что Гегевиш сделал это открытие еще до Нибура и что Нибур приводит в пользу своего утверждения данные из Аппиана и Плутарха, т. е. из греческих историков, сообщениями которых, как он сам признает, можно пользоваться лишь в крайнем случае. Как часто об аграрных законах говорит Ливии, как часто о них упоминают Цицерон и другие, и все-таки из них нельзя извлечь ничего определенного об этих законах! Это опять-таки свидетельствует о неточности сообщений у римских писателей. Все дело в конце концов сводится к праздному юридическому вопросу. Земля, которою завладели патриции или на которой были основаны колонии, первоначально принадлежала государству, но она несомненно принадлежала и землевладельцам, и из утверждения, что она всегда оставалась государственной землей, нельзя сделать никаких дальнейших выводов. В этом открытии Нибура дело идет лишь о весьма несущественном различии, которое, конечно, оказывается налицо в его мыслях, а не в действительности. Хотя закон Лициния был проведен, однако его скоро начали нарушать и на него не обращали никакого внимания. Сам Лициний Столон, предложивший этот закон, был оштрафован, потому что он владел большим количеством земли, чем было дозволено, и патриции чрезвычайно упорно сопротивлялись применению закона. Здесь мы вообще должны обратить внимание на различие между римскими, греческими и нашими отношениями. В основе нашего гражданского общества лежат другие принципы, и такие меры не нужны в нем. У спартанцев и у афинян, которые еще не настаивали на абстракции так, как римляне, дело шло не о праве, как таковом, но они требовали, чтобы у граждан были средства к существованию, и они добивались от государства, чтобы оно заботилось об этом.

Главным моментом в первый период римской истории является то, что плебеи получили право занимать высшие должности и что земельные участки, которыми они были наделены, обеспечили существование граждан. Благодаря этому соединению патрициата и плебса в Риме впервые в самом деле установился прочный внутренний строй, и лишь с тех пор стало возможно развитие внешнего могущества Рима. Наступает момент удовлетворения в общем интересе и утомления внутренней борьбою. Если после гражданских смут народы обращают свое внимание на внешнюю политику, то они оказываются наиболее сильными,

326

так как остается предшествовавшее возбуждение, не имеющее теперь уже объекта внутри и ищущее его в других странах. Это стремление римлян могло на краткое время скрыть неудовлетворительность самого соглашения; установилось равновесие, но без существенного центрального пункта и без точки опоры. Впоследствии опять должна была обнаружиться ужасная противоположность, но до того времени римское величие должно было проявиться на войне и в покорении мира. Могущество, богатство, слава, достигнутые римлянами благодаря этим войнам, равно как и вызванная ими нужда, поддерживали внутреннюю связь между римлянами. Они одерживали победы благодаря своей храбрости и военной дисциплине. Римское военное искусство отличается некоторыми особенностями по сравнению с греческим или македонским. Сила фаланги заключалась в массе и в сплоченности. И римские легионы также были сомкнуты, но в то же время и расчленены в себе; они соединили в себе обе крайности: сплоченности и раздробленности на легкие отряды, так как они сплоченно держались вместе и в то же время легко развертывались. При нападении впереди римского войска выступали стрелки из луков и пращники, чтобы затем предоставить решение исхода сражения мечу.

Скучно было бы излагать войны римлян в Италии отчасти потому, что сами по себе, в отдельности, они мало важны, и часто бессодержательная риторика полководцев у Ливия не может сделать их более интересными, отчасти вследствие скудоумия римских историков, у которых оказывается, что римляне всегда ведут войны лишь с врагами вообще, причем мы ничего кроме этого не узнаем об индивидуальностях этих врагов, например этрусков, самнитов, лигуров, с которыми римляне воевали несколько сот лет. При этом замечательно, что римляне, на стороне которых было великое право всемирной истории, старались доказать, что на их стороне было и мелкое право манифестов, трактатов по поводу мелких нарушений, и, так сказать, по-адвокатски настаивали на своей правоте. Но при политических осложнениях этого рода всякий может за что-нибудь обидеться на другого, если он захочет, если он сочтет выгодным обидеться. Римляне вели продолжительные и трудные войны с самнитами, этрусками, галлами, марсами, умбрами, бруттиями, прежде чем им удалось овладеть всей Италией. Оттуда их господство распространилось на юг: они укрепились в Сицилии, где уже давно вели войны карфагеняне; затем они расширили свои владения на западе: из Сардинии и Корсики они перешли в Испанию. Затем они начали часто соприкасаться с карфагенянами и были вынуждены завести против них военный флот. В древности этот переход был легче, чем он оказался бы теперь, когда для морской службы понадобились бы долголетняя практика и более высокий

327

уровень познаний. Тогда военные действия на море не особенно отличались от военных действий на суше.

Этим оканчивается первая эпоха римской истории, в течение которой римляне, ведя войны как мелкие торговцы, стали могущественными капиталистами и, усилившись таким образом, выступили на всемирной арене. В общем территории, находившиеся под властью римлян, еще не были очень обширны: по ту сторону По было основано лишь несколько колоний, а на юге римскому государству была враждебна сильная держава. Впоследствии вторая Пуническая война вызвала колоссальное столкновение с тогдашними могущественнейшими государствами; благодаря ей римлянам пришлось иметь дело с Македонией, Азией, Сирией, а затем и с Египтом. Италия и Рим остались центром великого, далеко простиравшегося государства; но, как уже было указано, этот центр был не менее насильствен и неестествен. Этот великий период соприкосновения Рима с другими государствами и вызванных им различных осложнений изложен благородным ахейцем Полибием, которому пришлось быть очевидцем того, как его отечество гибло благодаря позорным страстям греков и бессовестности и неумолимой последовательности римлян.

Отдел второй

РИМ ОТ ВТОРОЙ ПУНИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ ДО ИМПЕРИИ

По нашему разделению, второй период начинается со второй Пунической войны, т. е. с того решительного момента, когда установилось римское господство. В первую Пуническую войну римляне показали, что они могут померяться силами с могущественным Карфагеном, которому принадлежали значительная часть берегов Африки и южная Испания и который укрепился в Сицилии и Сардинии. Вторая Пуническая война сокрушила могущество Карфагена. Стихией этого государства было море; однако у него не было исконной территории, оно не образовало нации, и у него не было национальной армии, но его войско состояло из отрядов покоренных и союзных наций. Тем не менее с таким войском, состоявшим из различнейших наций, великий Ганнибал едва не сокрушил Рим. Без всякой поддержки, только благодаря своей гениальности, он продержался в Италии 16 лет против римской выносливости и настойчивости; правда, в течение этого времени Сципионы завоевывали Испанию и завязывали сношения с африканскими царями. Наконец Ганнибал был вынужден поспешить на помощь своему отечеству, которому грозила опасность; он был побежден при Заме в 522 г. с основания города и через 36 лет вновь увидел свой родной город, которому теперь он сам должен был посоветовать заключить мир. Таким образом, в результате второй Пунической войны установилась бесспорная власть Рима над Карфагеном; благодаря ей произошло враждебное столкновение Рима с македонским царем, который был побежден через 5 лет. Затем наступила очередь сирийского царя Антиоха. Он выдвинул против римлян огромные силы, был разбит при Фермопилах и при Магнезии и был вынужден уступить римлянам Малую Азию до Тавра. После завоевания Македонии римляне объявили ее и Грецию свободными; о смысле этого провозглашения мы уже говорили, когда касались вопроса о предшествовавшем всемирно-историческом народе. Лишь после

329

этого началась третья Пуническая война, потому что Карфаген снова усилился и возбудил зависть римлян. После долгого сопротивления он был взят и сожжен. Однако после этого Ахейский союз уже недолго мог просуществовать при римском властолюбии: римляне постарались вызвать войну, в одном и том же году разрушили Коринф и Карфаген и обратили Грецию в провинцию. Падение Карфагена и покорение Греции были теми решительными моментами, с которыми связано распространение римского владычества.

Теперь Рим, по-видимому, был совершенно обеспечен, ему не противостояла ни одна иностранная держава: он овладел Средиземным морем, т. е. центром всей культуры. В этот период побед нравственно великие и счастливые индивидуумы, особенно Сципионы, привлекают к себе наше внимание. Хотя уже для величайшего из Сципионов в конце его жизни внешние обстоятельства сложились неудачно, они были нравственно счастливы, потому что они действовали в интересах своего отечества, здорового и цельного. Но после того как патриотизм — господствующее стремление Рима — был удовлетворен, в римском государстве тотчас же обнаруживается массовая испорченность; при ней величие индивидуальности благодаря фактам, представляющим резкий контраст с этим величием, выигрывает в интенсивности и средствах. С этих пор внутренняя противоположность Рима вновь проявляется в иной форме, и та эпоха, которою оканчивается второй период, является вторичным примирением противоположности. Мы уже отметили противоположность в борьбе патрициев с плебеями: теперь она обнаруживается в форме борьбы частных интересов против патриотизма, и преданность государству уже не поддерживает необходимого равновесия, нарушаемого этою противоположностью. Наоборот, теперь, наряду с войнами, которые ведутся для завоеваний, для добычи и славы, представляется ужасное зрелище гражданских смут в Риме и междоусобных войн. В Риме не наступает, как у греков после Персидских войн, прекрасного расцвета культуры, науки и искусства, при котором дух в самом себе и идеально наслаждается тем, что он до этого практически осуществил. Если бы за периодом внешнего счастья на войне должно было последовать внутреннее удовлетворение, то и принцип жизни римлян должен был бы быть более конкретным. Но каков был бы тот конкретный элемент, который они могли бы извлечь фантазией и мышлением из глубины души и который они могли бы охватить своим сознанием? Их главным зрелищем были триумфы, сокровища, захваченные после побед, и пленники из всех наций, которых римляне беспощадно заставляли подчиняться игу абстрактного господства. Тот конкретный элемент, который римляне находят в себе, оказывается лишь этим бессмысленным единством, и определенное содержание мо-

330

жег заключаться лишь в партикуляризме индивидуумов. Напряжение добродетели ослабело, потому что опасность миновала. В эпоху первых Пунических войн необходимость вызвала объединение помыслов всех для спасения Рима. И в последовавших затем войнах с Македонией, Сирией, с галлами в северной Италии дело еще шло о существовании целого. Но после того как миновала опасность со стороны Карфагена и Македонии, дальнейшие войны все более и более становились последствием побед, и дело шло лишь о том, чтобы воспользоваться их плодами. Войсками пользовались для достижения особых целей политики и в интересах частных индивидуумов, для приобретения богатства, славы, для достижения абстрактного господства. Отношение к другим нациям свелось к чистому насилию. Национальная индивидуальность народов еще не требовала от римлян того уважения, которого она требует в настоящее время. Законные права народов еще не признавались; государства еще не признавали друг друга реально существующими. Одинаковое право на существование влечет за собой образование союзного государства, как в Европе в новое время, или такое состояние, как в Греции, где государства были равноправны под покровительством дельфийского бога. Не таково было отношение римлян к другим народам, потому что их богом является лишь lupiter Capitolinus и они не чтили sacra других народов (так же, как плебеи не чтили sacra патрициев), но как завоеватели в собственном смысле они грабили палладиумы наций. Рим держал в завоеванных провинциях постоянные войска, и проконсулы и пропреторы были посылаемы в них как наместники. Всадники взимали пошлины и налоги, которые они брали на откуп у государства. Таким образом, сеть таких откупщиков (publican!) охватывала весь римский мир. Катон говорил после каждого совещания в сенате: «Ceterum censeo Carthaginem delendam esse»1, и Катон был настоящим римлянином. Таким образом, римский принцип оказывается холодной абстракцией владычества и насилия, откровенным эгоизмом воли, которая направлена против других, которая не стремится к осуществлению нравственных задач, но получает содержание лишь благодаря партикулярным интересам. Приобретение новых провинций повлекло за собой усиление внутреннего партикуляризма и вызываемую этим испорченность. Из Азии роскошь и распутный образ жизни проникли в Рим. Богатство захватывалось как добыча, а не являлось плодом промышленности и честной деятельности, подобно тому как флот возник не потому, что он был нужен для торговли, а был создан для военных целей. Так как римское государство добывало средства путем грабежа, то и раздоры в нем возникли из-за рас-

1Впрочем, я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен

331

пределения добычи. Ведь первоначальным поводом к вспыхнувшим внутренним раздорам явилось наследство пергамского царя Аттала, который завещал свои богатства римскому государству. Тиберий Гракх выступил с предложением распределить их между римскими гражданами; кроме того, он возобновил лициниевы аграрные законы, которые в связи с чрезмерным могуществом отдельных индивидуумов вовсе не применялись. Он стремился главным образом к тому, чтобы наделить свободных граждан собственностью и населить Италию не рабами, а гражданами. Однако этот благородный римлянин был убит корыстолюбивою знатью, потому что римскую конституцию уже нельзя было спасти посредством самой конституции. Гай Гракх, брат Тиберия, стремился к достижению той же благородной цели, которую имел в виду его брат, но и его постигла та же участь. С тех пор испорченность беспрепятственно распространялась, и так как уже не оказывалось общей и существенной в себе цели для отечества, то господствовать должны были индивидуальности и насилие. Чудовищная испорченность Рима обнаруживается в войне с Югуртой, который подкупом привлек на свою сторону сенат и таким образом безнаказанно дозволял себе величайшие насилия и преступления. В Риме вызвала всеобщее возбуждение борьба против кимвров и тевтонов, угрожавших государству. Марий, победитель Югурты, с большим трудом уничтожил последних в Провансе при Э, а первых в Ломбардии при Эче. Затем восстали союзники в Италии, которым не хотели предоставить, по их требованию, римского гражданства; и в то время как римлянам приходилось бороться в самой Италии против огромных сил, — они получили известие, что по приказанию Митридата в Малой Азии было убито 80 тыс. римлян. Митридат был царем Понта; он владел Колхидой и странами, расположенными по берегам Черного моря до Таврического полуострова, и мог призвать к оружию против римлян и народы Кавказа, Армении, Месопотамии и части Сирии при посредстве своего зятя Тиграна. Сулла, который командовал римским войском уже в Союзнической войне, победил его. Афины, которые до сих пор пользовались пощадой, были после долгой осады взяты приступом, но не разрушены из уважения к предкам, как выразился Сулла. Затем Сулла вернулся з Рим, победил народную партию, во главе которой стояли Марий и Цинна, завоевал город и организовал методические убийства влиятельных римлян. Он принес в жертву своему честолюбию и своему властолюбию 40 сенаторов и 1600 всадников.

Хотя Митридат был побежден, он не был обессилен и мог снова начать войну. В то же время в Испании восстал римский изгнанник Серторий; он боролся там восемь лет и погиб лишь благодаря измене. Войну с Митридатом окончил Помпеи; царь

332

Понта убил себя, после того как его ресурсы истощились. В то же время вспыхнула война с рабами в Италии. Множество гладиаторов и жителей гор собралось под предводительством Спартака, но они были побеждены Крассом. Кроме этих беспорядков существовало еще всеобщее пиратство на море, которое Помпеи быстро уничтожил энергическими мерами.

Таким образом, мы видим, что против Рима выступают ужаснейшие, опаснейшие силы, но военная мощь этого государства одерживает над ними победу. Теперь, как в Греции во времена упадка, появляются великие индивидуумы. И для этих времен жизнеописания, составленные Плутархом, в высшей степени интересны. В условиях расшатанности государства, у которого уже не оказывалось никакой внутренней опоры и прочности, появляются великие индивидуальности, стремившиеся восстановить единство государства, о котором уже не думали граждане. Несчастье этих великих людей заключалось в том, что они не могли сохранить нравственной чистоты, потому что их действия были направлены против существующего и являлись преступлением. Даже благороднейшие из них, Гракхи, не только пали жертвой внешней несправедливости и насилия, но сами они были прикосновенны к общей испорченности и несправедливости. Но то, чего желают эти индивидуумы и что они делают, имеет для себя более высокое оправдание всемирного духа и должно наконец победить. При полном отсутствии идеи организации великого государства сенат не мог удержать в своих руках правительственную власть. Господство стало зависеть от народа, который теперь оказывался лишь чернью, которую приходилось кормить зерном, доставляемым из римских провинций. Нужно прочитать у Цицерона, как все государственные дела шумно, с оружием в руках, решались, с одной стороны, богатыми и могущественными знатными людьми, а с другой стороны — сбродом. Римские граждане присоединяются к индивидуумам, которые льстят им, а затем образуют партии, чтобы добиться господства в Риме. Таким образом, мы видим в Помпее и в Цезаре двух враждебных друг другу блестящих представителей Рима: с одной стороны, Помпея с сенатом и, следовательно, как будто защищавшего республику, а с другой стороны — Цезаря с его легионами и превосходством его гения. Исход этой борьбы между двумя могущественнейшими индивидуальностями не мог решиться в Риме на форуме. Цезарь овладел Италией, Испанией, Грецией, разбил наголову своего врага при Фарсале в 48 г. до Р. X., упрочил свою власть в Азии и вернулся победителем в Рим.

Таким образом, римское всемирное господство досталось одному лицу. Эту важную перемену не следует считать чем-то случайным; она была необходима и вызвана обстоятельствами.

333

Демократическая конституция не могла уже сохраняться в Риме, а соблюдалась лишь с виду. Цицерон, который приобрел значительное влияние благодаря своему замечательному ораторскому таланту и которого очень уважали за его ученость, постоянно винит в упадке республики отдельные личности и их страсти. Платон, которому Цицерон хотел подражать, вполне сознавал, что афинское государство в том виде, как оно ему представлялось, не могло существовать, и он составил план совершенного государственного устройства, соответствовавшего его воззрениям. Наоборот, Цицерон не понимает, что невозможно сохранить дальнейшее существование Римской республики, и постоянно старается найти для нее лишь временную поддержку; он не выяснил себе природы государства и в особенности Римского государства. И Катон говорит о Цезаре: «Да будут прокляты его доблести, потому что они погубили мое отечество!». Но республику уничтожила не случайность, не личность Цезаря, а необходимость. Римский принцип целиком основывался на господстве и военной власти; он не заключал в себе никакого духовного центра для целей творчества и духовного наслаждения. Патриотическая цель поддержать государство исчезает, когда субъективное стремление к владычеству становится господствующей страстью. Граждане стали чужды государству, потому что они не находили в нем объективного удовлетворения, и частные интересы были направлены не в ту сторону, как у греков, которые еще и в начале упадка, совершавшегося в действительности, все еще создавали величайшие художественные произведения в области живописи, пластики и поэзии и у которых в особенности развилась философия. Те художественные произведения, которые римляне со всех сторон вывозили из Греции, не были их собственными созданиями, их богатство не было плодом их промышленности, как в Афинах, но оно было награблено в разных странах. Изящество, образование были чужды римлянам, как таковым; они старались перенять их у греков, и для этого множество греческих рабов доставлялось в Рим. Делос был центром этой торговли рабами, и утверждают, что там иногда в один день продавалось по 10 тыс. рабов. Греческие рабы были для римлян поэтами, писателями, заведующими их фабриками, воспитателями их детей.

Республика не могла продолжать существовать в Риме. Из сочинений Цицерона особенно ясно обнаруживается, как решения относительно всех общественных дел принимались под влиянием личного авторитета знатных лиц, их могущества, их богатства, как беспорядочно все это происходило. Итак, в республике уже не оказывалось опоры, которую еще можно было найти только в воле одного индивидуума. Цезаря можно считать образцом римской целесообразности, так как он принимал свои решени

334

в высшей степени обдуманно и затем приводил их в исполнение в высшей степени энергично, практично и бесстрастно. С всемирно-исторической точки зрения Цезарь, добившись примирения и такого согласия, которое было необходимо, сделал то, что следовало сделать. Цезарь достиг двух результатов: он примирил внутреннюю противоположность и в то же время выявил новую внешнюю противоположность. Ведь до тех пор всемирное господство доходило лишь до вершин Альп, а Цезарь открыл новое поприще; он создал ту арену, которая впоследствии должна была сделаться центром всемирной истории. Затем он сделался властителем мира путем борьбы, исход которой был решен не в самом Риме, а благодаря тому, что им был завоеван весь римский мир. Конечно, он выступил против республики, но в сущности лишь против ее тени, потому что все то, что еще оставалось от республики, было бессильно. Помпеи и все те, которые стояли на стороне сената, отстаивали свои dignitas, auctoritas1, личное господство как мощь республики, и посредственность, нуждавшаяся в защите, прикрывалась этой этикеткой. Цезарь положил конец этому пустому формализму, сделался властителем и путем насилия отстоял сплоченность римского мира от партикуляризма. Тем не менее мы видим, что благороднейшие римляне полагали, что господство Цезаря есть нечто случайное и что оно держится исключительно благодаря его индивидуальности: так думал Цицерон, так думали Брут и Кассий; они полагали, что если бы этот индивидуум был устранен, то восстановление республики произошло бы само собой. Под влиянием этого замечательного заблуждения Брут, в высшей степени благородная личность, и Кассий, более энергичный, чем Цицерон, убили человека, доблести которого они ценили. Но непосредственно после этого обнаружилось, что лишь одно лицо могло управлять римским государством, и тогда римляне должны были поверить этому; ведь вообще государственный переворот как бы санкционируется в мнении людей, когда он повторяется. Так Наполеон был два раза побежден, и Бурбоны были изгнаны два раза. Благодаря повторению того, что сначала казалось лишь случайным и возможным, оно становится действительным и установленным фактом.

1Достоинство, авторитет.

Отдел третий

Глава первая РИМ В ИМПЕРАТОРСКИЙ ПЕРИОД

В этот период римляне соприкасаются с тем народом, которому предназначено после них стать всемирно-историческим народом, и мы должны рассмотреть этот период с двух существенных сторон — светской и духовной. В светской стороне, в свою очередь, следует обратить внимание на два главных момента: во-первых, на властителя, а затем на определения, в силу которых индивидуумы, как таковые, становятся личностями, — на мир правовых отношений.

Прежде всего, что касается империи, следует заметить, что римское господство было настолько лишено интересов, что великий переход к империи почти ничего не изменил в конституции. Только народные собрания уже не соответствовал положению дел и исчезли. Император был princeps senatus1, цензором, консулом, трибуном: он соединил в своем лице все эти должности, номинально еще продолжавшие существовать, и военная власть, которая здесь была важнее всего, сосредоточивалась исключительно в его руках. Конституция оказалась совершенно несубстанциальной формой, ставшей совершенно безжизненной, а следовательно и лишенной силы и власти; простым средством поддерживать ее, как таковую, являлись легионы, которые император постоянно держал недалеко от Рима. Правда, государственные дела обсуждались в сенате, император являлся лишь как член сената наряду с другими членами, но сенат должен был повиноваться, и тот, кто противоречил, наказывался смертью, а его имущество конфисковалось. Поэтому те лица, которые уже предвидели свою верную смерть, сами себя убивали, чтобы по крайней мере сохранить имущество для семьи. Всего более ненавистен был римлянам Тиберий, а именно за

1 Первый в списке сенаторов.

336

свое искусство притворяться: он очень хорошо умел пользоваться низостью сената, чтобы губить тех сенаторов, которых он боялся. Опорой власти императора являлись, как уже было упомянуто, армия и окружающая его преторианская лейб-гвардия. Но вскоре легионы, и в особенности преторианцы, сознали свою важность и осмеливались сажать на трон кого им угодно. Сначала они еще проявляли некоторую почтительность к семье Цезаря Августа, но впоследствии легионы выбирали своих полководцев, и притом таких, которые снискивали их расположение и симпатию отчасти храбростью и умом, отчасти же подарками и послаблениями в отношении дисциплины.

Императоры держали себя, пользуясь своею властью, совершенно наивно и не окружали себя по-восточному блеском и пышностью. Мы находим у них черты, свидетельствующие об изумительной простоте. Например, Август пишет Горацию письмо, в котором упрекает его за то, что он еще не посвятил ему ни одной оды, и спрашивает его, не думает ли он, что это могло бы уронить его в глазах будущих поколений. Сенат несколько раз желал снова добиться влияния, назначая императоров; но они или вовсе не могли держаться, или держались лишь, склонив преторианцев на свою сторону подарками. Кроме того, назначение сенаторов и формирование сената были всецело предоставлены произволу императора. Политические учреждения были соединены в лице императора, уже не существовало никакой нравственной связи, воля императора стояла выше всего, пред ним все были равны. Вольноотпущенники, окружавшие императора, часто оказывались могущественнейшими людьми в государстве: ведь произвол не признает никаких различий. В личности императора партикулярная субъективность стала реальностью, свободной от всяких ограничений. Дух всецело вышел за пределы самого себя, так как конечность бытия и хотения сделалась чем-то неограниченным. Лишь один предел существует и для этого произвола, а именно — предел всего человеческого, смерть; и даже смерть обратилась в театральное представление. Так, Нерон умер такою смертью, которая может быть примером для благороднейшего героя как для человека, в высшей степени безропотно переносящего постигшее его несчастье. В своей полной необузданности партикулярная субъективность не имеет никакого внутреннего содержания, ничего не видит ни перед собой, ни за собою: для нее нет ни раскаяния, ни надежды, ни страха, ни мысли, потому что все это содержит в себе постоянные определения и цели; но здесь всякое определение совершенно случайно. Она есть желание, наслаждение, страсть, причуда, одним словом, ничем неограниченный произвол. Он не сдерживается волею других лиц, так как отношение воли одного лица к воле остальных скорее оказывается отношением неограниченного господства и

337

порабощения. Насколько известно людям, на известной им земле нет такой воли, которая не была бы подвластна воле императора. Но под властью этого одного лица все оказывается в порядке, потому что в том виде, как оно существует, оно есть порядок, и господство состоит именно в том, что все гармонирует с волей одного. Поэтому конкретный характер императоров не представляет большого интереса, потому что важен именно не конкретный элемент. В Риме были императоры, отличавшиеся благородством характера и природных склонностей, и чрезвычайно образованные. Тит, Траян, Антонины известны именно как такие характеры, чрезвычайно строгие к самим себе; но и они не произвели никакого изменения в государстве; при них никогда не было речи о том, чтобы дать римскому народу организацию свободной общественной жизни; они были лишь как бы счастливой случайностью, которая проходит бесследно и оставляет все в том же состоянии, в каком оно есть. Ведь здесь индивидуумы стоят на такой точке зрения, держась которой они, так сказать, не действуют, потому что нет таких предметов, которые оказывали бы им сопротивление; стоит им только пожелать чего-нибудь хорошего или дурного, и желаемое ими осуществляется. Преемником достославных императоров Веспасиана и Тита был грубейший и отвратительнейший тиран Домициан; однако, по словам римских историков, римский мир отдохнул при нем. Итак, вышеупомянутые отдельные светлые пункты ничего не изменили; все государство изнемогало от обременительных налогов и от грабежей; Италия обращалась в безлюдную пустыню; плодороднейшие земли не обрабатывались: это состояние тяготело над римским миром, как рок.

Второй момент, на который мы должны обратить внимание, это определение индивидуумов как личностей. Индивидуумы были совершенно равны (рабство составляло лишь небольшое различие) и не имели никаких политических прав. Уже после Союзнической войны жители всей Италии были уравнены в правах с римскими гражданами, и при Каракалле было уничтожено всякое различие между подданными всего римского государства. Частное право развило и завершило это равенство. Прежде право собственности было стеснено многими различиями, которые теперь уничтожились. Мы видели, что римляне исходили из принципа абстрактного внутреннего мира, который теперь реализуется, как личность в частном праве. Частное право состоит именно в том, что личность получает значение, как таковая, в реальности, придаваемой ею себе, в собственности. Живой государственный организм и одушевлявший его римский образ мыслей низведены теперь к раздробленности мертвого частного права. Подобно тому как при гниении физического тела каждая точка его начинает жить своею отдельною жизнью, но это лишь жалка

338

жизнь червей, так и здесь государственный организм распался на атомы частных лиц. Такова стала римская жизнь: с одной стороны, судьба и абстрактная всеобщность владычества, с другой стороны, индивидуальная абстракция, личность, которая содержит в себе определение, что индивидуум в себе представляет собой нечто не благодаря своей жизненности, не благодаря полной содержания индивидуальности, а как абстрактный индивидуум. Отдельные личности гордятся тем, что они получают абсолютное значение как частные лица, потому что «Я» получает бесконечные полномочия, но их содержанием и содержанием этого «Я» оказывается лишь внешняя вещь. И развитие частного права, которое установило этот возвышенный принцип, было связано с разложением политической жизни. Император только царствовал, но не правил, потому что не существовало правовой и нравственной среды, между властителем и подданными не было связи, установленной конституцией и организацией государства и вносящей порядок в правомерные для себя существующие в общинах и провинциях жизненные сферы, функционирующие в общих интересах и оказывающие влияние на общее государственное управление. Правда, в городах существуют курии, но они не имеют никакого значения или ими пользуются лишь как средством для притеснения и систематического ограбления отдельных лиц. Итак, не существовало сознательного отношения людей к отечеству, к нравственному единству, но им оставалось только покориться судьбе и дойти до полного индифферентизма, который они и проявляли или в свободе мышления, или в непосредственном чувственном наслаждении. Таким образом, человек или удалялся от жизни, или всецело предавался чувственной жизни. Он находил свое назначение или в старании добыть себе средства, добиваясь благосклонности цезаря, или путем насилия, пронырливости и хитрости, или он искал утешения в философии, которая одна еще могла дать нечто постоянное и в-себе- и для-себя-сущее, потому что хотя системы того времени — стоицизм, эпикуреизм и скептицизм были противоположны друг другу, но им была свойственна одна и та же тенденция, а именно — сделать дух в себе безразличным ко всему, представляющемуся в действительности. Поэтому вышеупомянутые философские системы были весьма распространены среди образованных людей: они делали человека непоколебимым в себе самом благодаря мышлению, благодаря деятельности, порождающей всеобщее. Но это внутреннее примирение, достигаемое благодаря философии, само оказывалось лишь абстрактным, выражалось в чистом принципе личности, потому что мышление, которое, как чистое мышление, делало предметом своих исследований само себя и примирялось с самим собой, было совершенно беспредметно, и непоколебимость, свойственная скептицизму, делала

339