Часть 15.

всеобщий страх, вызванный ожиданием приближающегося страшного суда и верой в близкую гибель мира. Чувство страха побуждало людей совершать бессмысленнейшие поступки. Некоторые дарили все свое имущество церкви и проводили всю жизнь в покаянии, большинство предавалось распутству и проматывало свое имущество. При этом только церковь выиграла благодаря дарениям и завещаниям. Немало людей погибло в это время от ужасного голода: на рынках открыто продавалось человеческое мясо. При таких обстоятельствах у людей нельзя было найти ничего кроме беззакония, скотских вожделений, грубейшего произвола, обмана и хитрости. Ужасней всего было в Италии, в центре христианства. Всякая добродетель была чужда этой эпохе, и таким образом слово virtus1 утратило свое подлинное значение, и в том смысле, в котором его стали употреблять, оно означало не что иное, как насилие, принуждение, иногда даже изнасилование. Столь же испорчено было и духовенство; его собственные фогты сделали себя господами в церковных имениях и распоряжались в них по своему произволу, давая монахам и духовенству лишь скудное пропитание. Монастыри, которые не желали держать фогтов, принуждались к этому, причем соседние владельцы заставляли назначать фогтами самих себя или своих сыновей. Только епископы и аббаты сохранили свои владения, так как они могли защищать себя частью своими собственными силами, частью силами своих приверженцев, потому что они большею частью происходили из знатных семейств.

Епископства были светскими территориями и, следовательно, были обязаны нести имперские и феодальные повинности. Короли должны были назначать епископов, и их интерес требовал того, чтобы эти духовные лица были преданы им. Поэтому тот, кто желал получить епископство, должен был обращаться к королю, и таким образом епископства и аббатства стали продажными. Ростовщики, дававшие взаймы деньги королю, вознаграждались им епископствами, и таким образом церковные должности доставались худшим людям. Конечно, духовенство должно было избираться общиною, и всегда оказывались могущественные лица, пользовавшиеся избирательным правом, но король заставлял их подчиняться своим приказаниям. Не лучше было и положение папского престола: в течение многих лет тускуланские графы сажали на него или членов своей семьи, или таких лиц, которые покупали его за большие деньги. Наконец дошло до того, что как миряне, так и духовные лица, отличавшиеся энергией, стали бороться против такого положения дела. Император Генрих III положил конец пререканиям между партиями тем, что сам стал назначать римских пап, которых ненавидела римская знать, но

1Добродетель, доблесть

390

которых он достаточно поддерживал своим авторитетом. По настоянию папы Николая II было постановлено, что папы должны избираться кардиналами; но так как часть их происходила из правящих семей, при выборах все еще обнаруживаются подобные партийные разногласия. Григорий VII (прославившийся уже как кардинал Гильдебранд) старался обеспечить независимость церкви при этом ужасном положении дел главным образом двумя мерами. Во-первых, он ввел безбрачие духовенства. Ведь уже с древнейших времен полагали, что было бы хорошо и прилично, если бы для духовных лиц было установлено безбрачие. Однако, по словам историков и летописцев, это требование не выполнялось в достаточной мере. Уже Николай II объявил, что женатые духовные лица — новая секта; Григорий VII с редкой энергией довел до конца осуществление этой меры, отлучая от церкви всех женатых духовных лиц и всех мирян, посещавших обедни, которые служили эти священники. Таким образом, духовенству пришлось рассчитывать только на самого себя, и оно было изъято из сферы нравственности, признаваемой государством. Вторая мера была направлена против симонии, а именно — против продажи или произвольного замещения епископских кафедр или папского престола. Впредь на церковные должности должны были назначаться только заслуживающие их духовные лица, и это постановление должно было вызвать великую борьбу между духовенством и светскими властями.

Этими двумя важными мерами Григорий желал избавить церковь от зависимости и насилий. Но Григорий предъявил к светской власти еще и другие требования, а именно: все бенефиции для вновь назначенных на церковные должности лиц должны были доставаться лишь благодаря их рукоположению лицом, занимающим более высокую церковную должность, и только папа должен был располагать огромным имуществом духовенства. Церковь хотела как божественная власть господствовать над светскою, исходя из того абстрактного принципа, что божественное стоит выше мирского. Император должен был при своем короновании, производимом лишь папою, приносить присягу в постоянном повиновении папе и церкви. Целые страны и государства, а именно Неаполь, Португалия, Англия, Ирландия, очутились в ясно выраженной вассальной зависимости от папского престола.

Таким образом, церковь получила самостоятельность: епископы созывали в различных странах синоды, и эти созывы являлись постоянной точкой опоры для духовенства. Таким образом, церковь приобрела огромное влияние на светские дела: она присваивала себе право решать, кто должен быть государем, принимала на себя посредничество между державами во время войн и в мирное время. Ближайшим поводом, которым церковь

391

пользовалась для этого вмешательства в светские дела, являлись браки государей. Часто бывало, что государи желали развестись со своими супругами, и для этого им нужно было разрешение церкви. Церковь пользовалась этим случаем, чтобы настаивать на своих других требованиях, шла таким образом все дальше и могла распространять свое влияние на все. При всеобщем беспорядке чувствовалась потребность во вмешательстве авторитета церкви. Благодаря установлению божьего мира достигалось прекращение распрей и действий, в которых выражалась личная месть, по крайней мере в некоторые дни и недели, и церковь поддерживала эти перемирия всеми теми духовными средствами, которыми она располагала, а именно: отлучением от церкви, интердиктом и другими угрозами и наказаниями. Но благодаря ее светским владениям у церкви устанавливалось в сущности чуждое ей отношение к другим светским государям и властителям. Она выступала против них как грозная светская держава и являлась, таким образом, прежде всего центром сопротивления всякому насилию и произволу. Особенно энергично она сопротивлялась насилиям против завещанных церкви имуществ, светских владений епископов; и если вассалы противопоставляли насилию и произволу государей насилие с своей стороны, они находили при этом поддержку со стороны папы. Но таким образом она сама лишь противопоставляла насилию и произволу такие же насилие и произвол и смешивала свои мирские интересы с интересами церкви как духовной, т. е. божественно-субстанциальной силы. Властители и народы хорошо различали это и усматривали во вмешательстве церкви мирские дела. Поэтому они поддерживали церковь, поскольку это было выгодно для них самих, но в других случаях не очень боялись отлучения от церкви и духовных средств. Всего менее уважали авторитет пап в Италии, и римляне всего хуже поступали с ними. То, что папы выигрывали таким образом, приобретая землю, имущество и непосредственное господство, они теряли благодаря тому, что уменьшались их престиж и уважение к ним.

Теперь мы должны рассмотреть по существу духовную сторону церкви, являющуюся формой ее могущества. Сущность христианского принципа уже была выяснена, она заключается в принципе посредничества. Человек становится действительно духовным существом лишь тогда, когда он преодолевает свою естественность. Это преодоление становится возможным лишь благодаря той предпосылке, что человеческая и божественная природа в себе и для себя тождественны и что человеку, поскольку он есть дух, свойственны и существенные свойства и субстанциальность, присущие понятию бога. Примирение обусловлено именно сознанием этого единства, и созерцание этого единства было дано человеку во Христе. Теперь важнее всего

392

то, чтобы человек проникся этим сознанием и чтобы оно постоянно пробуждалось в нем. Это должно было происходить на обедне. Христос представляется присутствующим в святых дарах: кусочек хлеба, освященный священником, есть присутствующий бог, который созерцается и вечно приносится в жертву. В этом выражается та истина, что жертва Христа есть действительный и вечный процесс, поскольку Христос есть не только чувственный и единичный, но совершенно всеобщий, т. е. божественный индивидуум; но неправильно то, что чувственный момент изолируется для себя, и поклонение святым дарам, воздаваемое и тогда, когда ими не причащаются, остается, так что присутствие Христа не усматривается по существу в представлении и духе. Лютеранская реформация была права, особенно восставая против этого учения. Лютер формулировал великий принцип, что святые дары представляют собой лишь некоторую вещь, и Христос воспринимается лишь верою в него; а без этой веры святые дары являются лишь внешнею вещью, которая имеет не более значения, чем всякая другая. Католик же преклоняется пред святыми дарами, и таким образом внешнее делается чем-то священным. Священное как вещь носит характер внешнего предмета, и постольку другой может владеть им вопреки мне: оно может очутиться в чужих руках, так как процесс не совершается в духе, но происходит при посредстве самой вещественности. Высшее благо человека оказывается в других руках. Здесь тотчас происходит разграничение между теми, которые обладают им, и теми, которые должны получать его от других, между духовенством и мирянами. Миряне чужды божественному. Это было абсолютное разделение, от которого церковь не могла отрешиться в средние века: оно возникло вследствие того, что священное признавалось внешним. Духовенство ставило известные условия, при соблюдении которых миряне могли становиться причастными к священному. Все развитие учения, разумение, наука о божественном вполне принадлежат церкви: она должна определять, и миряне должны только просто веровать; их обязанность есть повиновение, основанное на вере, без собственного разумения. Это отношение обратило веру в объект внешнего права — и в дальнейшем дошло до принуждения и до костров.

Но поскольку люди оказываются отрезанными от церкви, они отрезаны и от всего святого. Так как духовенство вообще является посредником между людьми и между Христом и богом, то и мирянин может обращаться в своих молитвах не непосредственно к нему, а лишь через посредников, через умилостивляющих людей, умерших, совершенных — святых. Таким образом, возникло почитание святых и вместе с ним несметное количество вымыслов и небылиц о святых и об их истории. На Востоке уже давно господствовало поклонение иконам, и оно удержалось после

393

долгих споров: образ, картина, еще в большей степени принадлежит сфере представления, но более грубая западная натура требовала чего-либо более непосредственного для созерцания, и таким образом возник культ реликвий. В средние века происходило настоящее воскресение мертвых: всякий набожный христианин желал обладать такими священными земными остатками. Главным предметом поклонения из святых была матерь божия Мария. Конечно, она является прекрасным образом чистой любви, материнской любви, но дух и мышление стоят еще выше, и из-за образа исчезло поклонение богу в духе, и даже Христос был оставлен в стороне. Итак, то, что является посредником между богом и человеком, рассматривалось как нечто внешнее и считалось таковым; вследствие этого благодаря искажению принципа свободы абсолютная несвобода стала законом. Дальнейшие определения и отношения вытекают из этого принципа. Знание, познание, достигаемое путем учения, является чем-то таким, к чему дух неспособен; им обладает лишь одно сословие, которое должно определять истинное. Ведь человек слишком низок для того, чтобы находиться в непосредственном отношении к богу, и, как уже было сказано, если он обращается к нему, он нуждается в посреднике, в святом. В этом смысле в-себе-сущее единство божественного и человеческого отрицается, так как человек, как таковой, признается неспособным познавать божественное и приближаться к нему. При этом отчуждении человека от добра не настаивают на исправлении сердца как таковом, что предполагало бы, что в человеке содержится единство божественного и человеческого, но человеку изображаются в ужаснейшем свете муки ада для того, чтобы он старался избежать их — не путем исправления, а, наоборот, внешними средствами, благодаря благодати. Но эти средства неизвестны мирянам; другой, а именно духовник, должен сделать их доступными для них. Индивидуум должен исповедаться, изложить свои действия во всех подробностях духовнику, и тогда он узнает, как ему следует вести себя. Таким образом, церковь заменяла собою совесть: она руководила индивидуумами, как детьми, и говорила им, что человек может освободиться от заслуженных мук не своим собственным исправлением, а внешними действиями, opera operata, такими поступками, совершаемыми не доброю волею, а по приказанию служителей церкви, как слушанием обедни, эпитимиями, выполнением обетов, паломничеством — действиями бессмысленными, притупляющими дух, которые имеют не только ту особенность, что они выполняются внешним образом, но и ту, что их выполнение можно возложить на других. Можно даже из избытка добрых дел, приписываемых святым, купить себе некоторые и таким образом приобрести спасение, приносимое ими. Таким образом, произошло полное искажение всего того,

394

что признается добрым и нравственным в христианской церкви: к людям предъявляются только внешние требования, и они удовлетворяются тем, что выполняют их внешним образом. Таким образом, отношение абсолютной несвободы было внесено в самый принцип свободы.

В связи с этим искажением стоит абсолютное отделение духовного принципа от светского. Существуют два божественных царства, интеллектуальное в душе и познании и нравственное, материей и почвой которого является мирское существование. Только наука может постигнуть царство божие и нравственный мир как единую идею, и она признает, что время работает в пользу того, чтобы это единство осуществилось. Но набожность, как таковая, не имеет дела с мирским, она, конечно, проявляется в нем как милосердие, но последнее еще не оказывается в самом деле нравственным делом, еще не оказывается свободой. Набожность не имеет отношения к истории, и у нее нет истории, потому что история есть, наоборот, царство духа, представляющего самого себя в абсолютной свободе как нравственное царство государства. Однако в средние века нет этого осуществления божественного, и противоположность не примирена. Утверждается ничтожность нравственного и притом в его истинных трех основных принципах.

А именно — одним из проявлений нравственности является любовь, чувство, выражающееся в брачном отношении. Не следует говорить, что безбрачие противоестественно, но оно противоречит нравственности. Хотя церковь причисляла брак к таинствам, но несмотря на то, что она стояла на этой точке зрения, она унижала его, так как безбрачие считалось более святым. Другим проявлением нравственности является деятельность, труд человека для своего пропитания. Честь человека заключается в том, чтобы в отношении удовлетворения своих потребностей он зависел только от своего трудолюбия, от своего поведения и от своего ума. В противоположность этому бедность, леность и бездеятельность ставились выше труда, и таким образом освящалось безнравственное. Третьим моментом нравственного является то, что повиновение относится к нравственному и разумному как повиновение законам, о которых я знаю, что они справедливы, а не является слепым и безусловным повиновением, при котором не ведают, что творят, и действуют наугад, бессознательно и без знания. Но именно этот последний род повиновения считался наиболее угодным богу, так что благодаря этому повиновение, обусловливаемое несвободой, устанавливаемой произволом церкви, ставится выше истинно свободного повиновения.

Итак, три обета целомудрия, бедности и повиновения оказываются полною противоположностью того, чем они должны

395

были бы быть, и в них унижена всякая нравственность. Церковь представляла собой уже не духовную власть, а власть духовенства, и отношение мирян к ней было бездушно, безвольно и бессмысленно. Вследствие этого мы всюду находим порочность, бессовестность, бесстыдство и разлад, подробную картину которых рисует вся история того времени.

Из всего сказанного вытекает, что средневековая церковь была полна противоречий. Субъективный дух, хотя и свидетельствующий об абсолютном, является, однако, в то же время конечным и существующим духом, как ум и воля. Его конечность начинается с того, что обнаруживается это различие, и здесь в то же время начинается противоречие и проявляется отчуждение; ведь ум и воля не проникнуты истиной, которая для них является лишь чем-то данным. Эта внешняя сторона абсолютного содержания определяется для сознания таким образом, что оно представляется как чувственная, внешняя вещь, как обыденное внешнее существование, и, однако, оно должно, как таковое, признаваться за абсолютное; здесь к духу предъявляется это абсолютное требование. Другая форма противоречия касается отношения к самой церкви как таковой. Истинный дух существует в человеке, есть его дух, и уверенность в этом тождестве с абсолютным выражается для индивидуума в культе, между тем как церковь лишь обучает этому культу и организует его. Здесь же, наоборот, духовенство, как брамины у индусов, обладает истиною хотя и не в силу рождения, но благодаря познанию, обучению, упражнению, однако так, что одного этого еще недостаточно, — лишь внешняя форма, бессмысленный титул, впервые действительно устанавливают обладание. Этой внешней формой является посвящение в сан священника, так что посвящение оказывается по существу чем-то чувственным по отношению к индивидууму и совершенно не касается внутренних его свойств, так что он может быть нерелигиозным, безнравственным, невежественным во всех отношениях. Третий вид противоречия заключается в церкви, поскольку она как внешнее существование приобрела владения и огромное состояние, что является ложью, так как она в сущности презирает богатство или должна презирать его.

Средневековое государство в том виде, как мы его рассмотрели, также опутано противоречиями. Мы говорили выше об императорской власти, которая должна как светская власть поддерживать церковь и быть ее светской рукой. Но эта признанная власть заключает в себе противоречие, а именно — эта императорская власть есть пустой почетный титул, не имеющий серьезного значения для самого императора или для тех, которые хотят достигнуть при его посредстве осуществления своих честолюбивых целей, потому что страсть и насилие существуют для себя, не подчиняясь вышеупомянутому представлению,

396

остающемуся только общим. Во-вторых, связь в этом представляемом государстве, которую мы называем верностью, предоставлена произволу души, которая не признает никаких объективных обязанностей, а благодаря этому эта верность оказывается в высшей степени неверною. Немецкая средневековая честность вошла в пословицу; но если присмотреться к ней ближе в истории, то ее следует назвать настоящею punica fides (пуническою верностью) или graeca fides (греческою верностью), так как князья и вассалы императора верны только своему себялюбию, корыстолюбию и страстям, но вовсе неверны империи и императору, потому что в верности, как таковой, они видят оправдание для своего субъективного произвола, и государство не организовано как нравственное целое. Третье противоречие обнаруживается в индивидуумах в себе как противоречие между набожностью, прекраснейшим и глубочайшим благочестием, с одной стороны, и варварскою грубостью ума и воли, с другой стороны. Есть знание общей истины, и, однако, существует в высшей степени некультурное, грубейшее представление о светском и духовном: жестокое неистовство страстей и христианская святость, которая отрекается от всего мирского и целиком посвящает себя святому. Так противоречив, так полон обмана этот средневековый мир, и желание сделать лозунгом его совершенство свидетельствует об извращенном вкусе нашего времени. Простодушное варварство, дикость нравов, ребяческое воображение не возмущают, а вызывают лишь сожаление; но осквернение высшей чистоты души ужаснейшею дикостью, превращение признаваемой истины в орудие лжи и себялюбия, обоснование и оправдание самых неразумных, диких и грязных вещей религией—все это представляет отвратительнейшее и возмутительнейшее зрелище, которое когда-либо приходилось наблюдать и которое может быть понятно и, следовательно, оправдано только философией. Ведь в сознании святости должна обнаружиться необходимая противоположность, если это сознание еще является первоначальным и непосредственным сознанием, и чем глубже та истина, в которой дух пребывает в себе, еще не отдавая себе в то же время отчета о своем присутствии в этой глубине, тем более чуждым самому себе является он в том своем присутствии; но^лишь исходя из этого отчуждения, он достигает истинного примирения с самим собою.

Итак, мы видели, что церковь являлась реакцией духовного против существовавшей светскости, но эта реакция по существу такова, что она лишь подчиняет себе то, против чего она реагирует, но не реформирует его. В то время как духовное захватывает власть благодаря принципу, искажающему его собственное содержание, упрочилась и светская власть, развившись в определенную систему, а именно в феодальную систему. Так

397

как вследствие своей изолированности люди были вынуждены полагаться лишь на свои индивидуальные силы, то каждый пункт, в котором они отстаивают свое существование в мире, становится энергичным. Если индивидуума защищают не законы, а только напряжение его собственных сил, то обнаруживаются всеобщее оживление, деятельность и возбуждение. Так как благодаря церкви люди уверены в вечном блаженстве и для этого должны лишь духовно повиноваться ей, то, с другой стороны, их влечение к мирским наслаждениям тем более усиливается, чем менее это вредит в каком-либо отношении спасению их душ, потому что церковь дарует, если потребуется, отпущение грехов, прощает всякий произвол, всякие преступления, всякие пороки.

В период от XI до XIII века возникло стремление, выражавшееся различным образом. Общины начали строить огромные храмы божий — соборы, сооружаемые для того, чтобы охватить общину. Архитектура всегда является первым искусством, которое формирует неорганический момент, строит жилище божие; лишь затем искусство пытается изобразить самого бога, объективное, для общины. Приморские итальянские, испанские, фландрские города вели оживленную морскую торговлю, которая, с своей стороны, вызывала в них значительное оживление промышленности. Науки начали до некоторой степени возрождаться: схоластика была в моде; в Болонье и в других городах были основаны школы права и медицинские школы. Все это творчество было обусловлено главным образом возникновением и ростом значения городов; это стало излюбленной темой новейших исследований. Чувствовалась сильная потребность в этом возникновении городов, — а именно подобно церкви города как первая законная в себе сила представляют собой реакцию против насилия, свойственного феодальному строю. Уже было упомянуто о том, что сильные принуждали других искать у них защиты. Такими пунктами, где можно было найти защиту, были укрепленные места (Burgen), церкви и монастыри, вокруг которых собирались лица, нуждавшиеся в защите, которые с тех пор становились гражданами, состоявшими под защитой владельцев укрепленных мест и монастырей. Таким образом, во многих местах развилась прочная совместная жизнь. Со времен римского владычества в Италии, в южной Франции и Германии на Рейне еще сохранилось много городов и крепостей, которые вначале имели муниципальные права, но впоследствии утратили их под властью фогтов. Горожане стали крепостными подобно сельским жителям.

Однако с этого времени положение лиц, пользовавшихся защитой, вызвало развитие принципа свободной собственности, т. е. из несвободы возникла свобода. Династы, или дворяне — господа — собственно и сами не обладали свободною собственностью; они имели полную власть над подчиненными им лицами,

398

но в то же время и они были вассалами лиц, занимавших более высокое положение и более могущественных; у них существовали обязательства по отношению к последним, которые они, конечно, выполняли лишь тогда, когда их принуждали к этому. Древним германцам была известна лишь свободная собственность, но этот принцип был искажен до такой степени, что получилась полная несвобода, и лишь теперь понемногу вновь начало пробуждаться стремление к свободе. Индивидуумы, которые сближались друг с другом благодаря тому, что они обрабатывали землю, образовали между собою своего рода союз, конфедерацию или заговор. Они соглашались делать для себя то, что они прежде делали только для господина. Первым общим предприятием было то, что строилась башня, в которой привешивался колокол: когда раздавался колокольный звон, все должны были собираться, и назначение союза заключалось в том, чтобы организовать таким образом своего рода милицию. Затем устанавливалась общественная власть старшин, присяжных, консулов, учреждалась общественная касса, взимались налоги, пошлины и т. д. Для общей защиты выкапывались рвы и строились стены, и отдельным лицам воспрещалось иметь для себя особые укрепления. В таких общинах развивались ремесла, отличавшиеся от земледелия. Вскоре лица, занимавшиеся ремеслами, неизбежно должны были очутиться в более благоприятном положении, чем земледельцы, так как последние были принуждаемы к труду, а первые действовали самостоятельно, были заинтересованы в том, чтобы усердно работать для заработка. Прежде и ремесленники должны были сперва получать от господ разрешение продавать свою работу и таким образом зарабатывать что-нибудь для себя; они должны были платить им за право торговать на рынке известную сумму, и, кроме того, господа все еще получали часть заработка. Те, которые имели собственные дома, должны были вносить за это большой наследственный оброк; за все, что ввозилось и вывозилось, господа взимали высокие пошлины, и за гарантию безопасного проезда они требовали, чтобы оплачивался конвой. Когда впоследствии эти общины окрепли, все права выкупались у господ или от них силой добивались их отмены: города мало-помалу покупали себе собственные судебные полномочия, а также освобождались от всяких налогов, податей, оброков. Дольше всего еще продолжала существовать обязанность городов кормить императора, равно как и мелких династов и всю его свиту во время его пребывания в них. Впоследствии промышленность организовалась в цехи, для каждого из которых были установлены особые права и обязанности. Партии, возникавшие при избрании епископов и по другим поводам, очень часто помогали городам приобрести эти права. А именно, если, как часто бывало, выбирали двух епископов, когда нужно было избрать одного,

399

каждый из них старался привлечь граждан на свою сторону, соглашаясь предоставлять им привилегии и освобождать их от повинностей. Впоследствии города иногда боролись с духовенством, с епископами и аббатами. В некоторых городах они удержали власть в своих руках, в других граждане одержали верх и освободились. Так, например, Кельн освободился от своего епископа, а Майнцу это не удалось. Постепенно города настолько усилились, что они образовали свободные республики, особенно в Италии, затем в Нидерландах, в Германии, во Франции. Вскоре установилось своеобразное отношение между ними и дворянством. Последнее присоединилось к городским корпорациям и само составило, как например в Берне, цех. Вскоре оно присвоило себе особую власть в городских корпорациях и достигло господства, но граждане восстали против этого и захватили власть в свои руки. Тогда богатые граждане (populus crassus) исключили дворянство. Но подобно тому как дворянство разделялось на партии, в особенности на гиббелинов и гвельфов, из которых первые поддерживали императора, а последние — папу, и горожане, с своей стороны, разделились на партии. Побеждавшая партия не допускала побежденной к участию в правлении. Патрицианское дворянство, выступавшее против династического дворянства, не допускало простого народа к участию в управлении государством и, таким образом, оказалось не лучше дворянства в собственном смысле. В истории городов наблюдается постоянное изменение городского устройства в зависимости от того, одерживала ли верх та или другая часть граждан, та или иная партия. Вначале комитет граждан выбирал городских должностных лиц, но так как побеждавшая партия всегда имела наибольшее влияние на этих выборах, то, чтобы получить непартийных должностных лиц, не оставалось другого средства, как избирать иностранцев судьями и подсетями. Часто города избирали верховными главами иностранных государей и вручали им signoria (власть). Но все эти учреждения оказывались недолговечными; государи вскоре начинали злоупотреблять своею верховною властью для честолюбивых планов и для удовлетворения своих страстей, и через несколько лет их лишали власти. Таким образом, история городов, с одной стороны, представляет в частностях проявления ужаснейших и прекраснейших характеров поразительно много интересного; с другой стороны, то, что эта история неизбежно имеет характер летописей, отталкивает. Когда мы рассматриваем это беспокойство и изменчивость во внутренней жизни городов и непрерывную борьбу партий, то удивляемся, что, с другой стороны, наблюдалось цветущее состояние промышленности, сухопутной и морской торговли. Это процветание было вызвано тем же самым принципом жизненности, который поддерживался именно этим внутренним возбуждением.

400

Мы видели, что церковь, власть которой простиралась на все государства, и города, где впервые вновь начал устанавливаться правовой порядок, являлись силами, от которых исходила реакция против государей и династов. Затем против этих двух укреплявшихся властей началась реакция государей; император борется против папы и городов. Император признается главой христианской, т. е. светской, власти, наоборот, папа — главой духовной власти, которая, однако, также стала светскою. В теории представлялось бесспорным, что римский император является главою христианства, что ему принадлежит dominium mundi1, что, так как все христианские государства входят в состав Римской империи, все государи должны подчиняться его законным и справедливым требованиям. Хотя сами императоры не сомневались в этом авторитете, они все же были слишком благоразумны, чтобы серьезно настаивать на нем; но все-таки они придавали такое значение пустому титулу римского императора, что всеми силами старались приобрести его в Италии и удержать его. В особенности Отгоны усвоили мысль о продолжении древнеримской империи и беспрестанно побуждали немецких князей к походам в Рим, причем князья часто покидали их, и им приходилось позорно отступать. Разочаровались и итальянцы, которые надеялись, что немецкий император избавит их от господства черни в городах или от насилий, повсюду совершаемых дворянством. Итальянские князья, призывавшие императора и обещавшие ему поддержку, снова оставляли его в безвыходном положении, и те, которые прежде ожидали спасения для отечества, затем выражали горькое сожаление по поводу того, что их прекрасные земли опустошались варварами, что их более высокая культура попиралась и что право, свобода обречены на гибель, после того как император изменил им. Особенно трогательны и глубоки те жалобы и упреки, которые делает императорам Данте.

Другим отношением к Италии, которое наряду с первым отношением главным образом побуждало великих швабов — Го-генштауфенов, к борьбе, было еще и стремление вновь подчинить государству ставшую самостоятельной светскую власть папы. Папский престол является светской державой и светским владением, и император предъявлял еще более высокое притязание на выбор папы и на ввод его в светское владение. Императоры боролись за эти права государства. Но в то же время сами они подчинялись как духовной власти той светской власти, против которой они боролись: таким образом, борьба являлась вечным противоречием. Столь же противоречивы, как действия, при которых за примирением постоянно следовало возобновление враждебных действий, были и средства борьбы. Ведь та сила,

Власть над миром

401

пользуясь которой императоры боролись против своего врага, а именно князья, были в разладе с самими собой, так как они были одновременно подвластны в силу существовавшей между ними высшей связи как императору, так и его врагу. Главный интерес князей заключался именно в том же притязании на независимость от государства; они поддерживали императора, пока дело шло о пустом почетном императорском титуле, или в совершенно особых случаях, например в борьбе против городов, — они покидали его, когда серьезно ставился вопрос об авторитете императора против светской власти духовных лиц или других князей.

Как немецкие императоры желали реализовать свой титул в Италии, так, с другой стороны, политический центр Италии находился в Германии. Таким образом, обе эти страны были связаны друг с другом и ни в одной из них не мог установиться прочный порядок. В блестящий период Гогенштауфенов престол занимали такие отличавшиеся силой характера индивидуумы, как Фридрих Барбаросса, в лице которого императорское могущество выразилось с наибольшим блеском и который благодаря своим личным качествам умел заставлять подчиняться себе и подвластных ему князей. Хотя история Гогенштауфенов производит блестящее впечатление, и борьба с церковью наделала много шума, однако в общем эта история представляет собой лишь трагедию этой династии и Германии, а борьба с церковью не имела никаких значительных духовных результатов. Хотя города были вынуждены признать императорский авторитет и их уполномоченные поклялись соблюдать постановления сейма в Ронкалье, — они соблюдали их лишь до тех пор, пока их принуждали к этому. Соблюдение обязательства зависело только от непосредственного чувства превосходства сил. Говорят, что когда император Фридрих I спросил уполномоченных от городов, не поклялись ли они соблюдать обязательства, принятые ими при заключении мира, они сказали: да, но это вовсе не означает, что мы желаем соблюдать их. Борьба кончилась тем, что в Констанцском мирном договоре (1138) Фридрих I должен был в сущности признать самостоятельность городов, хотя он и прибавил оговорку: не в ущерб ленным обязанностям по отношению к германской империи. Спор об инвеституре между императорами и папами был в конце концов разрешен в 1122 г. Генрихом V и папою Каликстом II таким образом, что император должен был производить пожалование лена скипетром, а папа кольцом и посохом; выборы епископов должны были производиться капитулами в присутствии императора или императорских комиссаров; затем император должен был передавать епискому как светскому держателю лена право на получение мирских доходов духовенства; назначение на духовную должность было

402

предоставлено папе. Таким образом, был разрешен этот продолжительный спор между светскими и духовными государями.

Глава втора

КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ

Церковь одержала победу в вышеупомянутой борьбе и благодаря этому она так же упрочила свое господство в Германии, как она сделала это в других государствах более мирным способом. Она подчинила себе все житейские отношения, науку и искусство, и она представила собой постоянную выставку духовных богатств. Но тем не менее в этом изобилии и в этой законченности обнаруживаются недостаток и потребность, ощущаемые христианским миром и побуждающие его устремиться за свои пределы. Чтобы выяснить, в чем заключался этот недостаток, нужно снова рассмотреть природу самой христианской религии, а именно ту ее сторону, благодаря которой она укрепляется в наличном самосознании.

Объективное учение христианства уже было с такой точностью установлено соборами, что как средневековой, так всякой иной философии осталось лишь выразить это учение в мыслях в такой форме, чтобы оно удовлетворяло и мышление. Но в самом этом учении оказывается такая сторона, что божественная природа признается не чем-то каким-либо образом потусторонним, но составляющим единство с человеческой природой в настоящем. Но в то же время это настоящее должно оказываться лишь присутствием духовного: Христос вознесся как этот человек, его временное наличное духовное бытие является прошедшим, т. е. лишь представляемым. Так как это божественное присутствие на земле должно быть по существу духовным, то оно не может выявляться таким способом, как далай-лама. Хотя папа занимает высокое положение как глава христианства и как наместник Христа, он все-таки называет себя лишь рабом рабов. Но каким же образом церковь имела в себе Христа как этого! Главной формой этого является, как уже было упомянуто, церковное таинство причастия как литургия; в* ней содержатся жизнь, страдания и смерть действительного Христа как вечная и ежедневно приносимая жертва. Христос является как этот в чувственной наличности как святые дары, освященные священником; против этого ничего нельзя сказать: именно церковь, дух Христа, выступает как непосредственная достоверность. Но суть дела заключается в том, что то, как бог проявляется, закрепляется как это, что святые дары, эта вещь, должны почитаться как бог. Церковь могла бы удовлетвориться этим

403

чувственным присутствием бога; но раз признается, что бог присутствует во внешней форме, то в то же время это внешнее становится бесконечно многообразным, потому что потребность в этом присутствии бесконечна. Итак, в церкви окажется множество событий, окажется, что Христос здесь и там является таким-то лицам, а еще более — его божественная мать, которая как стоящая ближе к человеку сама в свою очередь является посредницей между посредником и человеком (чудотворные образа богородицы являются в своем роде святыми дарами, так как они даруют милостивое и благотворное присутствие бога). Итак, обнаружения небесного окажутся повсюду в явлениях высшей благодати, в кровавых знаках ран христовых и т. д., и божественное будет выражаться в отдельных проявлениях в виде чудес. Итак, в эти времена церковь является миром чудес, и для набожной, благочестивой общины естественное наличное бытие перестает быть окончательно достоверным; наоборот, абсолютная достоверность свидетельствует против него, и божественное не представляется ей в общем как закон и природа духа, но проявляется в отдельных формах, и в этом обнаруживается искажение разумного наличного бытия.

В этой законченности церкви для нас может оказываться недостаток; но чего может недоставать в этом ей! Что заставляет ее, которая находит это полное удовлетворение и пользуется всем этим, желать чего-то иного в ней самой, не отрекаясь от самой себя? Чудотворные иконы, чудесные места и чудесные времена оказываются лишь отдельными пунктами и временными явлениями, а не чем-то высшим, абсолютным. Святые дары, высшее, имеются в бесчисленном множестве церквей; Христос, конечно, пресуществляясь, присутствует в них в единичной форме, но сама эта форма оказывается лишь общим, а не этим окончательным присутствием, приуроченным к определенному месту в пространстве. Это присутствие минуло во времени, но как пространственное и конкретное в пространстве, на этом месте, в этой деревне и т. д., оно есть сохранившееся здешнее. Именно этого здешнего и недостает христианству, его оно еще должно приобрести. Правда, множество пилигримов могло наслаждаться им; но доступ к нему в руках неверных, и недостойно христианства, чтобы священные места и гроб господень не принадлежали церкви. Этим чувством был проникнут весь христианский мир: поэтому он предпринимал крестовые походы и стремился при этом к достижению не той или иной, а единственной цели — к завоеванию святой земли.

Западный мир опять двинулся против восточного. Как в походе греков против Трои, так и здесь против Востока выступили сплошь самостоятельные династы и рыцари, но они не объединились под предводительством действительно существовав-

404

шей индивидуальной личности, как греки под предводительством Агамемнона или Александра, а, наоборот, христианство стремилось к тому, чтобы добыть определенно это (das Dieses) — действительно высшую индивидуальность. Эта цель побуждала западный мир устремляться на Восток, и о ней шло дело в крестовых походах.

Крестовые походы начались тотчас же непосредственно на самом Западе; многие тысячи евреев были убиты и ограблены, — и после этого ужасного начала христианское войско двинулось. Монах Петр Пустынник из Амьена шел впереди огромной толпы сброда. Толпа прошла в величайшем беспорядке через Венгрию, повсюду разбойничая и грабя, но сама толпа затем очень поредела, и лишь немногие добрались до Константинополя. Ведь не могло быть речи о разумных основаниях; толпа верила, что бог непосредственно будет вести и охранять ее. О том, что энтузиазм довел народы почти до безумия, лучше всего свидетельствует то обстоятельство, что впоследствии толпы детей бежали от своих родителей и отправились в Марсель, чтобы оттуда на кораблях поехать в святую землю. Немногие прибыли туда, и остальные были проданы купцами в рабство сарацинам.

Наконец с большим трудом и с огромными потерями более дисциплинированные войска достигли своей цели: они овладели всеми знаменитыми святыми местами: Вифлеемом, Гефсиманией, Голгофой и даже гробом господним. Во всем движении, во всех поступках христиан обнаруживался этот вообще проявлявшийся чудовищный контраст, выражавшийся в том, что от крайней разнузданности и насилий христианское войско вновь переходило к величайшему сокрушению и смирению. Еще обагренные кровью убитого населения Иерусалима, христиане пали ниц у гроба спасителя и обратились к нему с горячей мольбой.

Таким образом, христиане овладели высшим благом. Было основано иерусалимское королевство, и в нем целиком введена ленная система, которая, конечно, оказалась при борьбе с сарацинами наихудшим государственным строем, который можно было придумать. Другая армия крестоносцев завоевала в 1204 г. Константинополь и основала там латинскую империю. Теперь христианство удовлетворило свою религиозную потребность, теперь оно могло в самом деле беспрепятственно идти по стопам спасителя. Корабли, сплошь нагруженные землей, привозили эту землю из земли обетованной в Европу. От самого Христа нельзя было иметь никаких реликвий, потому что он воскрес: саван Христа, крест Христа, наконец гроб Христа стали высшими реликвиями. Но в гробе в самом деле заключался подлинный поворотный пункт, в гробе исчезает всякая суетность чувственного. У святого гроба исчезает всякая суетность мнения: там вообще ощущается серьезное чувство. Поворот совершается в

405

отрицательности этого, чувственного, и оправдываются слова: ты не допустишь, чтобы твой святой сгнил. В этом гробе христианству не дано было найти окончательно своей истины. У этого гроба христианские народы еще раз получили тот ответ, который услышали апостолы, когда они искали тело Христа: «Что вы ищете живого между мертвыми? Нет его здесь: он воскрес». Вам следует искать принцип вашей религии не в чувственном, не в гробе у мертвецов, а в живом духе, в вас самих. Мы видели, что необъятная идея соединения конечного и бесконечного обращается в бессмыслицу, заключающуюся в том, что бесконечного как этого искали в совершенно изолированной внешней вещи. Христианство нашло пустой гроб, а не связь мирского и вечного, и поэтому потеряло святую землю. Ему пришлось практически разочароваться, и тот результат, который оно принесло с собой, был отрицателен: этот результат заключался в том, что именно для этого, которого искали, естественным наличным бытием оказывается лишь субъективное сознание, а не внешняя вещь, что это как устанавливающее связь мирского есть духовное для-себя-бытие личности. Таким образом, мир приходит к сознанию, что человек должен искать этого духовного начала, которое по своей природе божественно, в самом себе; благодаря этому субъективность абсолютно оправдывается и содержит в самой себе определение отношения к божественному. Но таков был абсолютный результат крестовых походов, и с тех пор начинается эпоха доверия к собственным силам, самодеятельности. У гроба господня Запад навсегда простился с Востоком и понял свой принцип субъективной бесконечной свободы. С тех пор христианство никогда не выступало опять как единое целое. Крестовыми походами иного рода, скорее являвшимися завоевательными войнами, в которых, однако, заключался и момент религиозного назначения, была в Испании борьба против са-рацинов на самом полуострове. Христиане были оттеснены арабами в один угол, но они усилились благодаря тому, что сарацины вели множество войн в Испании и в Африке и среди них возникли междоусобия. Испанцы в союзе с франкскими рыцарями часто предпринимали походы против сарацинов, и при этом столкновении христиан с рыцарством Востока, отличавшимся своей свободою и полною независимостью души, христиане усвоили эту свободу. Прекраснейший образ средневекового рыцарства мы находим в Испании, и ее героем является Cud. Несколько крестовых походов, которые могут только возбуждать отвращение, было предпринято и против южной Франции. Там развилась прекрасная культура: благодаря трубадурам процветала свобода нравов вроде той, которая существовала при Гогенштауфенах в Германии, но с тем различием, что в первой оказывалось нечто напыщенное, а вторая была искреннее. Но как в северной Италии,

406

так и в южной Франции распространились мечтательные представления о чистоте; поэтому папы стали проповедывать крестовый поход против этой страны. Святой Доминик отправился туда с многочисленными войсками, которые беспощадно грабили и убивали виновных и невинных и совершенно опустошили эту цветущую страну.

Благодаря крестовым походам церковь вполне упрочила свой авторитет: она исказила религию и божественный дух, извратила принцип христианской свободы, обратив его в орудие несправедливого и безнравственного порабощения душ, и не уничтожила и не вытеснила этим беззаконного произвола и насилия, а, наоборот, отдала их в руки глав церкви. В крестовых походах папа стоял во главе светской власти: как император, так и другие государи занимали лишь подчиненное положение и должны были предоставить говорить и действовать папе как лицу, очевидно стоявшему во главе предприятия. Мы уже видели, как благородные Гогенштауфены с рыцарскими, благородными и просвещенными намерениями выступают против этой силы, которой дух уже не мог оказать сопротивления, и как они наконец были побеждены церковью, которая, обладая в достаточной степени гибкостью, преодолевала всякое сопротивление и слышать не хотела о каком-либо примирении. Упадок церкви не должен был быть вызван явным насилием, но крушение угрожало ей изнутри, от духа, и снизу. То, что высокая цель удовлетворения не была достигнута наслаждением чувственным, должно было по существу дела ослабить папский престиж. Папы не достигли и своей цели упрочить свою власть в святой земле. Усердие к святому делу ослабело у государей; с бесконечной грустью папы обращались к ним с настойчивыми увещаниями, так часто их сердце разрывалось от поражения христиан; но их сетования были тщетны, и они ничего не достигли. Дух, не находивший удовлетворения в вышеупомянутом страстном стремлении к высшему налично существующему чувственному, углубился в себя. Произошел первый и глубокий разрыв. С тех пор дух, не удовлетворяясь ужасным и неразумным существованием, или углубляется в себя и старается найти удовлетворение в самом себе, или ставит себе в действительности всеобщие и правомерные Цели, которые именно благодаря этому оказываются целями свободы. Теперь следует упомянуть о вызванных этим стремлениях: они явились для духа подготовкой к более высокому, чистому и правильному пониманию цели его свободы.

Сюда относятся прежде всего монашеские и рыцарские ордена, которые должны были представлять собой осуществление того, что церковь определенно провозглашала: должно было серьезно осуществиться это отречение от владения, богатства, наслаждений, свободной воли, которое церковь признавала высшим

407

идеалом. Монастыри или другие учреждения, которые должны были соблюдать этот обет отречения, совершенно погрязли во зле светскости. Но теперь дух старался в пределах принципа отрицательности чисто в себе осуществить тот идеал, который прежде выдвигала церковь. Ближайшим поводом к этому явились многочисленные ереси в южной Франции и в Италии, в которых проявлялось мечтательное направление, и все более и более распространявшееся неверие, которое, однако, церковь с достаточным основанием не считала настолько опасным, как эти ереси. Против этих явлений выступают новые монашеские ордена, главным образом францисканцы, нищенствующие монахи. Основатель этого ордена Франциск Ассизский, проникнутый необычайным энтузиазмом и доходивший до крайнего экстаза, провел свою жизнь в постоянном стремлении к высшей чистоте. То же стремление он внушил и своему ордену; поэтому чрезвычайная набожность, отречение от всяких наслаждений в противоположность все более и более распространявшейся в церкви светскости, постоянное покаяние, крайняя бедность (францисканцы жили ежедневным подаянием) составляли его отличительную особенность. Почти одновременно наряду с ним возник доминиканский орден, основанный святым Домиником; его главным занятием была проповедь. Нищенствующие монахи в невероятных количествах распространялись по всему христианскому миру; они являлись, с одной стороны, постоянной апостольской армией папы; с другой стороны, они же резко восставали против его светскости. Францисканцы оказывали сильную поддержку Людовику Баварскому в его борьбе против папских притязаний; им приписывалось и утверждение, что вселенский церковный собор стоит выше папы; но впоследствии и они погрязли в апатии и невежестве. Подобное же стремление к чистоте духа обнаруживалось и в духовных рыцарских орденах. Уже было упомянуто о своеобразном рыцарском духе, который развился в Испании благодаря борьбе с сарацинами; тот же самый дух распространился благодаря крестовым походам по всей Европе. Дикая отвага грабителей, удовлетворенная и усиленная владением, ограниченная взаимными притязаниями, прояснилась благодаря религии и затем воспламенилась благодаря созерцанию бесконечного благородства восточной храбрости. Ведь и христианство содержит в себе момент бесконечной абстракции и свободы в себе, и поэтому восточно-рыцарский дух нашел отзвук в западных сердцах, и благодаря этому развилась более благородная добродетель. Были основаны подобно монашеским орденам духовные рыцарские ордена. Для их членов было обязательно такое же монашеское самоотвержение, отказ от всего мирского. Но в то же время они брали на себя защиту пилигримов: итак, их долгом прежде всего являлась рыцарская храбрость; наконец они были обязаны за-

408

ботиться о бедных и ухаживать за больными. Рыцарские ордена разделялись на следующие: на орден иоаннитов, на орден тамплиеров и на тевтонский орден. Эти ассоциации существенно отличались от эгоистического принципа феодализма. С почти самоубийственной храбростью рыцари жертвовали собой для общего блага. Таким образом, эти ордена выходят из рамок существующего строя и образуют сеть братских союзов по всей Европе. Но и эти рыцари опустились до обыденных интересов, и впоследствии их ордена стали главным образом учреждениями, заботившимися о призрении дворянства вообще. Орден тамплиеров даже обвиняли в том, что он придумал для себя особую религию и под влиянием восточного духа отрицал Христа в своем вероучении.

Далее возникло стремление к развитию науки. Началось развитие мышления, абстрактно всеобщего. Уже вышеупомянутые братские союзы, учреждавшиеся для достижений общей цели, которой должны были подчиняться члены, указывают на то, что стали придавать значение всеобщему и что во всеобщем постепенно пробудилось чувство его силы. Мышление сперва применялось к теологии, которая с тех пор стала философией под именем схоластической теологии. Ведь общим предметом философии и теологии является божественное, и если теология церкви есть установленный догмат, то теперь возникло движение, задавшееся целью оправдать это содержание для мысли. Знаменитый схоластик Ансельм говорит: «Если дошли до верования, то является небрежностью не убеждаться и мышлением в содержании верования». Но, таким образом, мышление не было свободно, потому что содержание оказывалось данным: стремление философии заключалось в том, чтобы доказать это содержание. Но мышление приводило к множеству определений, которые не были непосредственно развиты в догмате, и поскольку церковь ничего не установила относительно них, было разрешено спорить о них. Хотя философия называлась ancilla fidei1, потому что она была подчинена неизменному содержанию веры, но и противоположность между мышлением и верою непременно должна была обнаружиться. Подобно тому как Европа вообще была ареной рыцарских состязаний, боев и турниров, она стала теперь и ареною турниров мысли. Невероятно, до какой степени развились абстрактные формы мышления и как велико было умение индивидуумов оперировать с ними. Всего более занимались этой умственной гимнастикой напоказ и для развлечения (потому что спорили не о самих догматических учениях, а только о формах) во Франции, и там она наиболее усовершенствовалась. Тогда Франция вообще начала считаться центром христианства:

1Служанка веры

409

оттуда были предприняты первые крестовые походы, и в них выступали французские войска; туда бежали папы от боровшихся с ними немецких императоров и неаполитанских и сицилийских норманнских князей, и там они в продолжение некоторого времени постоянно жили. В этот период, последовавший за крестовыми походами, мы уже видим и начатки искусства, живописи; в продолжение этого периода уже развилась оригинальная поэзия. Так как дух не мог найти удовлетворения, он создавал себе фантазией более прекрасные творения и находил в них больше спокойствия и свободы, чем оказывалось в действительности.

Глава треть

ПЕРЕХОД ОТ ФЕОДАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ К МОНАРХИИ

Вышеупомянутые стремления к всеобщему имели частью субъективный, частью теоретический характер. Но теперь мы должны ближе рассмотреть практические движения в государстве. Отрицательная сторона прогресса заключается в том, что он состоит в уничтожении произвола и изоляции власти; его утвердительная сторона состоит в возникновении верховной власти, которая есть нечто общее, в возникновении государственной власти, как таковой, подвластные которой лица получают равные права и в которой особенная воля подчинена субстанциальной цели. В этом заключается прогресс, выражающийся в переходе от феодализма к монархии. Принципом феодальной системы является внешняя сила отдельных лиц, князей, династов, не содержащая правового принципа в самой себе; они являются вассалами князя, занимающего более высокое положение, которому принадлежат ленные владения, и по отношению к нему у них имеются обязательства; но выполняют ли они эти обязательства или нет, зависит от того, может ли он побудить их к этому насилием, своим характером или же путем послаблений, равно как и вышеупомянутые права того лица, которому принадлежат ленные имения, пожалованные его вассалам, сами являются лишь результатом, достигнутым путем насилия, причем осуществление и сохранение этих прав также было возможно лишь благодаря беспрестанному насилию. Монархическим принципом является и верховная власть, но над такими лицами, у которых для осуществления их произвола нет самостоятельной силы, причем произвол уже не противостоит произволу, потому что монархическая верховная власть по существу дела есть государственная власть и заключает в себе субстанциальную правовую цель. Феодализм есть многовластие: существуют только