Часть 8.

соотношением, внешним к соотносимому и представляющим собой поэтому скорее противоположность закону. Оно есть мысль, целиком освобожденная от необходимой природы, мысль, которая покидает ее и для себя движется за ее пределами.

[(вв) Телеология и инстинкт разума.] – Если только что упомянутое нами соотношение органического со стихийной природой не выражает сущности органического, то, напротив того, в понятии цели эта сущность содержится. Правда, для этого наблюдающего сознания понятие это не есть собственная сущность органического, оно оказывается для него вне этого последнего и в таком случае составляет лишь упомянутое внешнее, телеологическое соотношение. Однако, согласно ранее приведенному определению органического, оно на деле есть сама реальная цель, ибо, сохраняя себя само в соотношении с другим, оно есть именно та природная сущность, в которой природа рефлектируется в понятие, и [есть] разрозненные моменты необходимости, моменты причины и действия, активного и пассивного, соединенные в одно, – так что здесь нечто выступает не только как результат необходимости, но, так как оно ушло обратно в себя, то конечное или результат в такой же мере есть первое, с чего начинается движение, и собственная цель, претворяемая им в действительность. Органическое не порождает чего-либо, а лишь сохраняет себя; иначе говоря, то, что порождается, в такой же мере уже имеется налицо, как и порождается.

Уясним себе ближе это определение, как оно есть в себе и как оно есть для инстинкта разума, чтобы посмотреть, как этот инстинкт находит в нем себя, но не узнает себя в том, что им найдено. Итак, понятие цели, до которого поднимается наблюдающий разум, поскольку это – его сознательное понятие, точно так же имеется налицо и как нечто действительное и составляет не только внешнее отношение последнего, но и его сущность. Это действительное, которое само есть некоторая цель, находится в целесообразном отношении с другим, т.е. его отношение есть случайное отношение, в зависимости от того, что есть непосредственно то и другое; то и другое непосредственно – самостоятельны и равнодушны друг к другу. Но сущность их отношения другая, чем та, которую они как будто составляют, и их действование имеет иной смысл, чем тот, который оно непосредственно имеет для чувственного воспринимания; необходимость скрыта в том, что совершается, и обнаруживается только в конце, но так, что именно этот конец и обнаруживает, что она была и началом (das Erste). Но конец обнаруживает этот приоритет самого себя в том, что благодаря изменению, произведенному действованием, ничего иного не происходит, кроме того, что уже было. Или если начать с начала, то оно в конце своем или в результате своего действования приходит лишь обратно к себе самому; и именно благодаря этому оно оказывается чем-то

140

таким, что имеет своим концом себя само, следовательно, как начало оно уже вернулось к себе, или: оно есть в себе и для себя самого. Следовательно, то, чего органическое достигает благодаря движению своего действования, есть оно само; и то, что оно достигает только себя самого, и есть его чувствование себя. Правда, тем самым имеется налицо различие между тем, что оно есть, и тем, чего оно ищет, но это только видимость различия, и благодаря этому оно само по себе есть понятие.

Но точно так же обстоит дело с самосознанием – оно различает себя от себя таким способом, при котором в то же время не обнаруживается различия. Поэтому в наблюдении органической природы оно находит только эту сущность, оно находит себя как некоторую вещь, как некоторую жизнь, но между тем, что есть оно само, и тем, что оно нашло, оно проводит еще различие, которое однако не есть различие. Подобно тому как инстинкт животного разыскивает и потребляет пищу, но этим ничего не извлекает, кроме себя, так и инстинкт разума в своем искании находит только самый разум. Животное кончает чувствованием себя. Инстинкт разума, напротив того, есть в то же время самосознание; но так как он – только инстинкт, он теряет значение рядом с сознанием и имеет в нем свою противоположность. Поэтому его удовлетворение раздвоено этой противоположностью, он находит, конечно, себя самого, т.е. цель, и точно так же находит эту цель как вещь. Но цель, во-первых, оказывается для него вне вещи, которая представляется целью. Во-вторых, эта цель как цель в то же время предметна, поэтому она оказывается также не внутри себя как сознание, а в некотором другом рассудке.

Если присмотреться ближе, то в понятии вещи точно так же содержится определение, что она в самой себе есть цель. А именно,. она сохраняет себя; это значит, что по своей природе она в одно и то же время скрывает необходимость и проявляет ее в форме случайного соотношения; ибо свобода вещи или ее для-себя-бытие именно в том и состоит, что к своей необходимости она относится как нечто равнодушное; она, следовательно, себе самой представляется как такая вещь, понятие которой оказывается вне ее бытия. Точно так же разуму необходимо созерцать свое собственное понятие оказавшимся вне его, следовательно, как вещь, как такую вещь, по отношению к которой он равнодушен и которая, следовательно, равнодушна к нему и к своему понятию. В качестве инстинкта он остается также внутри этого бытия или равнодушия, и вещь, выражающая понятие, остается для него чем-то иным, нежели это понятие, а понятие – чем-то иным, нежели вещь. Таким образом, для него органическая вещь есть цель в самой себе лишь в том смысле, что необходимость, которая проявляется в ее действовании как скрытая необходимость (так как то, что действует в ней, ведет себя как равнодушное для-себя-сущее), оказывается вне самого

141

органического. – Но так как органическое как цель в себе самом не может вести себя иначе, как таковое, то и то обстоятельство, что оно в самом себе есть цель, выступает в явлении и чувственно наличествует и в таком виде наблюдается. Органическое выказывает себя как нечто, что само себя сохраняет и что в себя возвращается и возвратилось. Но в этом бытии это наблюдающее сознание не узнает понятия цели, другими словами, не узнает того, что понятие цели существует не где-либо в рассудке, а именно здесь, и есть в качестве некоторой вещи. Между понятием цели и для-себя-бытием и самосохранением оно проводит различие, которое не есть различие. Оно не видит, что это не есть различие; действование, которое является случайным и равнодушным к тому, что благодаря ему осуществляется, и единство, все же связывающее то и другое, – это действование и эта цель для него распадаются.

[(гг). Самостоятельность органического, его внешнее и внутреннее.] – То, что в этом аспекте присуще самому органическому, есть действование, находящееся посредине между его началом и концом, поскольку это действование носит характер единичности. Поскольку же действование обладает характером всеобщности и то, что действует, приравнено к тому, что порождается благодаря этому, целесообразное действование как таковое не могло бы быть присуще органическому. Названное единичное действование, которое есть только средство, в силу своей единичности подходит под определение необходимости всецело единичной или случайной. Действия органического, направленные на сохранение его самого как индивида или его как рода, со стороны этого непосредственного содержания целиком находятся поэтому вне закона, ибо всеобщее и понятие не относятся к этому содержанию. Его действование было бы, следовательно, пустыми действиями, лишенными внутреннего содержания; они не были бы даже действиями машины, ибо у машины есть какая-то цель и ее действия благодаря этому имеют определенное содержание. Покинутые таким образом всеобщим, они были бы лишь деятельностью чего-то сущего как сущего, т.е. деятельностью, которая в то же время не рефлектирует в себя, подобно действию какой-нибудь кислоты или основания; это были бы действия, которые не могли бы отделиться от своего непосредственного наличного бытия и не могли бы отказаться от этого бытия, пропадающего в соотношении со своей противоположностью, и в то же время сохранить себя. Бытие же, действия которого и рассматриваются здесь, установлено как некоторая вещь, сохраняющаяся в своем соотношении со своей противоположностью; деятельность как таковая есть не что иное, как чистая, лишенная сущности форма для-себя-бытия вещи, и субстанция деятельности, которая есть не одно лишь определенное бытие, а есть всеобщее, цель деятельности, не находится вне ее; она сама по себе есть деятельность,

142

которая возвращается в себя, а не направляется обратно в себя чем-нибудь посторонним.

Но это единство всеобщности и деятельности не существует для наблюдающего сознания потому, что названное единство есть по существу внутреннее движение органического и может быть постигнуто только как понятие; но наблюдение ищет моментов в форме бытия и постоянства и так как органическое целое по существу состоит в том, что этих моментов в нем таким именно образом нет и их таким именно образом нельзя найти в нем, то сознание, согласно своей точке зрения, превращает противоположность в такую, которая соответствует этой точке зрения.

Таким способом для сознания возникает органическая сущность как соотношение двух сущих и постоянных моментов – некоторой противоположности, обе части которой, следовательно, с одной стороны, кажутся ему данными в наблюдении, а с другой стороны, по своему содержанию, выражают противоположность между понятием органической цели и действительностью. Но так как понятие как таковое при этом исключено, то названная сущность возникает способом темным и поверхностным, при котором мысль низведена до уровня представления. Таким образом, мы видим, что под внутренним приблизительно подразумевается понятие цели, а под внешним – действительность; и их соотношением порождается закон, гласящий, что внешнее есть выражение внутреннего.

Если ближе присмотреться к этому внутреннему вместе с тем, что ему противоположно, и к их взаимному отношению, то окажется, во-первых, что обе стороны закона уже не звучат так, как в прежних законах, где они являлись самостоятельными вещами, каждая сторона – как некоторое особенное тело, а во-вторых, не говорят они и о том, что всеобщее должно иметь свое существование где-то еще вне сущего. Наоборот, органическая сущность вообще прямо положена в основу как содержание внутреннего и внешнего, и для обеих сторон эта сущность – одна и та же; противоположность поэтому остается лишь чисто формальной противоположностью, реальные стороны которой имеют своей сущностью одно и то же "в себе", но в то же время, так как внутреннее и внешнее суть также противоположная реальность и для наблюдения они выступают как различное бытие, то наблюдению кажется, будто каждое из них имеет особенное содержание. Но это особенное содержание, поскольку оно есть одна и та же субстанция или органическое единство, на деле может быть только разной формой их; наблюдающее сознание намекает на это тем, что внешнее есть только выражение внутреннего. – Такие же определения отношения мы видели в понятии цели, а именно равнодушную самостоятельность разных моментов и в ней – их единство, в котором они исчезают.

143

[(в) Облик органического. (бб) Органические свойства и системы.] – Посмотрим теперь, какой облик имеют внутреннее и внешнее в своем бытии. Внутреннее как таковое должно в такой же мере обладать внешним бытием и обликом, как и внешнее как таковое, ибо оно есть предмет, или: оно само установлено как сущее и как наличествующее для наблюдения.

Органическая субстанция, будучи внутренней, есть простая душа, чистое понятие цели или всеобщее, которое в своем делении остается точно так же всеобщей текучестью и поэтому в своем бытии является действованием или движением исчезающей действительности, тогда как, напротив того, внешнее, будучи противоположно названному сущему внутреннему, состоит в покоящемся бытии органического. Закон как соотношение названного внутреннего с этим внешним выражает, следовательно, свое содержание то в изображении общих моментов или простых существенностей, то в изображении претворенной в действительность существенности или форм. Указанные первые простые органические свойства – назовем их так – суть чувствительность, раздражимость и воспроизведение. Эти свойства, по крайней мере первые два, относятся, правда, как будто не к организму вообще, а только к животному организму. И действительно, растительный организм выражает лишь простое понятие организма, которое не развивает своих моментов; поэтому относительно этих моментов, поскольку они должны быть доступным наблюдению, мы должны придерживаться того понятия организма, которое представляет их развитое наличное бытие.

Что же касается самих этих свойств, то они вытекают непосредственно из понятия самоцели. Ибо чувствительность выражает вообще простое понятие органической рефлексии в себя или общую текучесть этого понятия; раздражимость же выражает органическую эластичность – способность реагировать одновременно с рефлектированием – и претворение в действительность, противоположное первому покоящемуся внутри-себя-бытию, претворение, в котором названное абстрактное для-себя-бытие есть бытие для другого. Воспроизведение же есть действие этого рефлектированного в себя организма в целом, есть деятельность организма в качестве цели в себе или в качестве рода, когда индивид, следовательно, отталкивает себя от себя самого, снова производит или свои органические части или целый индивид. Понимаемое в смысле самосохранения вообще, воспроизведение выражает формальное понятие органического или чувствительность; но, собственно говоря, оно есть реальное органическое понятие или целое, которое возвращается в себя либо в качестве индивида через порождение отдельных частей себя самого, либо в качестве рода через порождение индивидов.

Другое значение этих органических элементов, а именно их значение в качестве внешнего, есть способ обретения ими

144

наружного вида, благодаря которому они имеются налицо как действительные, но в то же время и как общие части или органические системы, – чувствительность, скажем, в виде нервной системы, раздражимость – в виде мускульной системы, воспроизведение – в виде внутренних органов сохранения индивида и рода [23].

Специфические законы органического касаются поэтому отношения органических моментов в их двойном значении: в одном случае они – часть органического формообразования, а в другом – всеобщая текучая определенность, которая проникает все названные системы. Следовательно, в выражении такого закона определенная чувствительность как момент организма в целом получала бы, например, свое выражение в определенно образовавшейся нервной системе или она была бы связана также с определенным воспроизведением органических частей индивида или размножением целого и т.д. – Обе стороны такого закона могут быть наблюдаемы. Внешнее, по понятию своему, есть бытие для другого; чувствительность имеет, например, в своей системе свой непосредственно претворенный в действительность модус; а как общее свойство она в своих внешних проявлениях точно так же есть нечто предметное. Та сторона, которая называется "внутренним", имеет свою собственную внешнюю сторону, которая отлична от того, что в целом называется внешним.

Итак, хотя наблюдению, конечно, доступны обе стороны органического закона, но не [доступны] законы соотношения их; и наблюдения не достаточно не потому, что оно как наблюдение слишком близоруко и что ему следовало бы пользоваться не эмпирическими приемами, а исходить из идей (ибо такие законы, если бы они были чем-то реальным, должны были бы действительно иметь место и, следовательно, подлежали бы наблюдению), а потому, что мысль о такого рода законах, как оказывается, не содержит в себе истины.

[(вв). Моменты внутреннего в их взаимном отношении.] – Законом оказалось отношение, которое состоит в том, что всеобщее органическое свойство может становиться вещью в органической системе и иметь в ней свой оформленный отпечаток, так что то и другое были бы одной и той же сущностью, имеющейся налицо в одном случае в качестве всеобщего момента, а в другом – в качестве вещи. Но помимо того и сторона внутреннего для себя есть отношение многих сторон, и потому прежде всего напрашивается мысль о законе как соотношении общих органических деятельностей или свойств.

Возможен ли такой закон, это должно быть решено, исходя из природы такого свойства. Но последнее, как общая текучесть, с одной стороны, не есть нечто, что подобно вещи ограничено и содержится в различии некоторого наличного бытия, которое должно было бы составлять его форму, – чувствительность же

145

выходит за пределы нервной системы и пронизывает все другие системы организма; с другой стороны, это свойство есть всеобщий момент, который по существу неразделен и неотделим от реакции или раздражимости и воспроизведения. Ибо как рефлексия в себя оно просто заключает в себе реакцию. Только рефлектированность в себя есть пассивность или мертвое бытие, нечувствительность, точно так же, как действие, что то же самое, что реакция, без рефлектированности в себя не есть раздражимость. Рефлексия в действии или реакции и действие или реакция в рефлексии есть именно то, единство чего составляет органическое, – единство, которое равнозначно органическому воспроизведению. Из этого следует, что во всяком модусе действительности должна иметься налицо та же величина чувствительности, что и раздражимости – так как мы в первую очередь рассматриваем взаимное отношение чувствительности и раздражимости, – и что органическое явление может быть понято и определено, или, если угодно, объяснено, в такой же мере со стороны чувствительности, как и со стороны раздражимости. То, что один считает, скажем, высокой степенью чувствительности, другой с таким же успехом может рассматривать как высокую степень раздражимости – и раздражимость той же степени. Если их назвать факторами и если это слово не должно оставаться пустым, то именно этим выражено, что они суть моменты понятия, следовательно, в реальном предмете, сущность коего это понятие составляет, эти моменты одинаково имеются, и если он, с одной стороны, определяется как очень чувствительный, то точно так же, с другой стороны, его можно назвать в такой же мере раздражимым.

Если между ними проводят различие, как это необходимо, то они различны по понятию, и их противоположность – качественная. Но когда помимо этого истинного различия между ними еще устанавливается разница со стороны их бытия и для представления того, как они могли бы быть сторонами закона, то они проявляются в количественном разнообразии. Их специфическая качественная противоположность, следовательно, входит в величину, и возникают законы такого рода, как, например, то, что чувствительность и раздражимость находятся в обратном отношении своих величин, так что насколько одна возрастает, настолько же другая убывает; или лучше еще, если самое величину отнести к содержанию, – что величина чего-либо возрастает настолько, насколько его малость убывает. – Но если этому закону сообщается определенное содержание, скажем, что величина дыры возрастает по мере того, как убывает то, что ее заполняло, то это обратное отношение точно так же может быть превращено в прямое и выражено так, что величина дыры возрастает в прямом отношении к количеству отнимаемого – это тавтологическое положение, которое – будет ли оно выражено как прямое или как

146

обратное отношение – в своем специфическом выражении означает лишь то, что некоторая величина настолько возрастает, насколько эта величина возрастает. Подобно тому, как дыра и то, что заполняет ее и отнимается, качественно противоположны, но реальное [содержание] их и определенная величина его в том и другом одна и та же, и равным образом прирост величины и убыль малости одно и то же, а их лишенное смысла противопоставление сводится к тавтологии, – точно так же и органические моменты одинаково нераздельны в своей реальности и в своей величине, которая есть величина этой реальности; один убывает только вместе с другим и возрастает только вместе с ним, ибо один имеет смысл просто лишь постольку, поскольку имеется налицо другой; или, лучше сказать, безразлично: рассматривать органическое явление как раздражимость или как чувствительность, будет ли речь идти о них вообще или об их величине. Таким образом, безразлично, говорится ли о расширении дыры как об увеличении ее как пустоты или как об увеличении изымаемого заполнения. Или какое-нибудь число, например три, остается равной величины, возьму ли я его в качестве положительного или отрицательного; и если я увеличу три до четырех, то четырьмя станет как положительное число, так и отрицательное; – подобно тому как южный полюс магнита обладает ровно той же силой, что и его северный полюс, или положительное электричество или кислота совершенно так же сильны, как отрицательное по отношению к нему электричество, или как основание, на которое воздействует кислота. – Органическое наличное бытие и есть такая же величина, как эта тройка или как магнит и т.д.; оно есть то, что увеличивается и уменьшается, и если оно увеличивается, то увеличиваются оба фактора его, точно так же, как оба полюса магнита или как оба [вида] электричества возрастают, когда магнит и т.д. усиливаются. – Под то же понятие пустого противопоставления подпадает и то, что оба [фактора] столь же мало различаются по своей интенсивности и экстенсивности, одно не может убывать в экстенсивности и, напротив, прибывать в интенсивности, тогда как другое, наоборот, должно было бы уменьшать свою интенсивность и, напротив, увеличивать экстенсивность; реальная интенсивность просто столь же велика, как и экстенсивность, и наоборот.

Как видно, при этом законоустановлении получается собственно так, что сперва раздражимость и чувствительность составляют определенную органическую противоположность; но это содержание теряется, и эта противоположность превращается в формальную противоположность возрастания и убывания величин или разной интенсивности и экстенсивности – противоположность, которой далее уже не касается природа чувствительности и раздражимости и которая ее больше не выражает. Поэтому такая пустая игра в законоустановление не связана с

147

органическими моментами, а ею можно заниматься везде применительно ко всему, и вообще она покоится на незнакомстве с логической природой этих противоположностей.

Наконец, если вместо чувствительности и раздражимости устанавливают связь той или другой с воспроизведением, то отпадает всякий повод к этому законоустановлению; ибо воспроизведение не находится в отношении противоположности с названными моментами, как они находятся по отношению друг к другу; и так как это законоустановление покоится на такой противоположности, то здесь отпадает даже видимость того, что оно имеет место.

Только что рассмотренное законоустановление содержит различия организма в их значении моментов его понятия и, собственно говоря, должно было бы быть априорным законоустановлением. Но в нем самом по существу заключена та мысль, что они имеют значение налично данного, и наблюдающему только сознанию остается лишь держаться их наличного бытия. В органической действительности необходимо имеется такая противоположность, какую выражает ее понятие и которую можно определить как раздражимость и чувствительность, подобно тому как обе они в свою очередь кажутся отличными от воспроизведения. – Внешнее проявление, в котором здесь рассматриваются моменты органического понятия, есть собственное непосредственное внешнее проявление внутреннего, а не то внешнее, которое есть внешнее в целом и форма и в соотношении с которым должно быть ниже рассмотрено внутреннее.

Но если противоположность моментов постигается в том виде, в каком она существует в наличном бытии, то чувствительность, раздражимость, воспроизведение низводятся до обыкновенных свойств, которые по отношению друг к другу суть столь же равнодушные всеобщности, как удельный вес, цвет, твердость и т.д. В этом смысле можно, конечно, наблюдать, что одно органическое [существо] обладает большей чувствительностью или раздражимостью или большей воспроизводительной силой, чем другое, точно так же, как и то, что чувствительность и т.д. одного по роду своему разнится от чувствительности и т.д. другого, что одно относится к определенным раздражениям иначе, чем другое, подобно тому как лошадь иначе относится к овсу, чем к сену, а собака в свою очередь иначе, чем лошадь к тому и другому и т.д. – все это можно наблюдать точно так же, как то, что одно тело тверже другого и т.д. – Однако эти чувственные свойства – твердость, цвет и т.д., равно как и явления восприимчивости к овсу, раздражимости от тяжести груза или рождаемости детенышей по количеству и видам, будучи соотносимы и сравниваемы друг с другом, по существу противоречат какой-либо закономерности. Ибо определенность их чувственного бытия состоит именно в том, что они существуют совершенно равнодушно друг

148

к другу и в большей мере выражают не связанную понятием свободу природы, чем единство некоторого соотношения, в большей мере ее неразумные скачки то в одну, то в другую сторону на шкале случайных [отношений] величин между моментами понятия, чем сами эти моменты.

[(гг) Соотношение сторон внутреннего и внешнего.] – Закон в собственном смысле, выражающий истинное внешнее как отпечаток внутреннего, могла бы дать лишь другая сторона, с которой простые моменты органического понятия сравниваются с моментами формообразования. – Так как, далее, названные простые моменты суть всепроникающие текучие свойства, то у них нет в органической вещи особого реального выражения, наподобие того, что называется отдельной системой формообразования. Другими словами, если абстрактная идея организма подлинно выражена в названных трех моментах лишь потому, что они суть не нечто неподвижное, а только моменты понятия и движения, то, напротив, организм как формообразование не охватывается тремя такими определенными системами, как их разлагает анатомия. Поскольку такие системы должны быть найдены в их действительности и благодаря этому нахождению узаконены, необходимо также напомнить, что анатомия показывает не только три подобного рода системы, но еще много других. – Затем независимо от этого чувствительная система должна вообще означать нечто совершенно иное, чем то, что называется нервной системой, так же как раздражимая система – нечто иное, чем мышечная система, воспроизводительная система – нечто иное, чем внутренние органы воспроизведения. В системах формообразования как такового организм охватывается с абстрактной стороны мертвого существования; его моменты, воспринятые таким именно образом, принадлежат анатомии и трупу, а не познанию и живому организму. В качестве таких частей они, напротив, перестали быть, ибо они перестают быть процессами. Так как бытие организма по существу есть всеобщность или рефлексия в себя самого, то бытие организма в целом, как и его моменты, не могут состоять в анатомической системе; действительное выражение и внешние проявления их скорее имеются налицо только в качестве движения, которое проходит через различные части формообразования и в котором то, что выхватывается и закрепляется в качестве отдельной системы, по существу выступает как текучий момент, так что не названная действительность в том виде, в каком ее находит анатомия, должна считаться реальностью последней, а только эта действительность как процесс, в котором только и имеют смысл анатомические части.

Таким образом, получается, что моменты органического внутреннего, взятые сами по себе, не способны составить сторон закона бытия, так как, будучи выражены в таком законе о наличном бытии, эти стороны отличаются друг от друга, и нельз

149

было бы любую из них одинаково назвать вместо другой; точно так же они, будучи установлены по одну сторону, не имеют своей реализации в другой в какой-либо устойчивой системе, ибо последняя столь же мало есть нечто, что обладало бы вообще органической истиной, как мало она есть выражение названных моментов внутреннего. Так как в себе органическое есть всеобщее, то существенно в нем скорее вообще то, чтобы его моменты были в действительности точно так же всеобщими, т.е. были бы протекающими процессами, а не сообщали изолированной вещи изображения всеобщего.

[(г) Мысль об организме (бб). Органическое единство.] – Таким именно образом в органическом вообще теряется представление закона. Закон хочет постигнуть и выразить противоположность как покоящиеся стороны, а также присущую им определенность, которая составляет их взаимоотношение. Внутреннее, которому принадлежит являющаяся всеобщность, и внешнее, которому принадлежат части покоящегося образования, должны были бы составлять соответствующие друг другу стороны закона, но, будучи разъединены указанным образом, они теряют свое органическое значение; и в основании представления закона лежит именно то, что обе его стороны обладали бы для себя сущей равнодушной устойчивостью, а соотношение распределилось бы в них как двойная, друг другу соответствующая определенность. Каждая сторона органического, напротив, сама по себе есть простая всеобщность, в которой растворены все определения, и движение этого растворения.

Вникнем в отличие этого законоустановления от прежде указанных форм, и мы полностью выясним его природу. А именно, если мы оглянемся назад на движение воспринимания и рассудка, рефлектирующегося в себя в этом движении и определяющего тем самым свой предмет, то при этом рассудок в своем предмете не имеет перед собою соотношения этих абстрактных определений, всеобщего и единичного, существенного и внешнего, а сам есть переход, для которого этот переход не становится предметным. Здесь, напротив того, органическое единство, т.е. именно соотношение названных противоположностей, – а это соотношение есть чистый переход, – само есть предмет. Этот переход в своей простоте есть непосредственно всеобщность; и так как она входит в различие, отношение которого должен выразить закон, то его моменты являются как бы общими предметами этого сознания, и закон гласит, что внешнее есть выражение внутреннего. Рассудок здесь овладел мыслью самого закона, тогда как прежде он только вообще искал законы, а моменты их представлялись ему как определенное содержание, а не как мысли законов. – Что касается содержания, то здесь, следовательно, должны получиться не такие законы, которые лишь спокойно придают различиям, обладающим одним только бытием,

150

форму всеобщности, а законы, которые непосредственно в этих различиях имеют также беспокойство понятия и, следовательно, вместе с тем необходимость соотношения сторон. Но так как именно предмет, органическое единство, непосредственно соединяет бесконечное снимание или абсолютную негацию бытия с покоящимся бытием, а моменты по существу составляют чистый переход, то таких сущих сторон, как те, которые требуются для закона, не оказывается вовсе.

[(вв) Снятие закона.] – Чтобы получить такие стороны, рассудок должен держаться другого момента органического отношения, а именно рефлектированности органического наличного бытия в себя самого. Но это бытие рефлектировано в себя столь совершенно, что у него те остается никакой определенности по отношению к другому. Непосредственное чувственное бытие непосредственно составляет одно с определенностью как таковой и выражает поэтому некоторое имеющееся в нем качественное различие, как, например, синее по отношению к красному, кислое по отношению к щелочному и т.д. Но возвратившееся в себя органическое бытие совершенно равнодушно к другому, его наличное бытие есть простая всеобщность и отказывает наблюдению в постоянных чувственных различиях, или, что то же самое, обнаруживает свою существенную определенность лишь как смену сущих определенностей. Поэтому различие как сущее различие выражается именно в том, что оно есть различие равнодушное, т.е. в качестве величины. Здесь, однако, понятие погашено и необходимость исчезла. – Но содержание и заполнение этого равнодушного бытия, смена чувственных определений, соединенных простотой некоторого органического определения, вместе с тем выражают в таком случае, что у этого содержания нет именно названной определенности – определенности непосредственного свойства, и качественное, как мы видели выше, сводится только к величине.

Итак, хотя уже в самом предметном, постигаемом как органическая определенность, заключается понятие, и этим оно отличается от того, что существует для рассудка, занимающего чисто воспринимающую позицию при постигании содержания своих законов, – тем не менее указанное постигание [органической определенности] целиком впадает обратно в принцип и манеру лишь воспринимающего рассудка, потому что постигаемое применяется в качестве моментов некоторого закона, ибо благодаря этому оно сохраняет модус устойчивой определенности, форму непосредственного свойства или покоящегося явления, принимается, далее, в определение величины, и природа понятия оказывается подавленной. – Замена просто воспринимаемого рефлектированным в себя, просто чувственной определенности – органической определенностью вновь теряет, таким образом, свою ценность, и именно потому, что рассудок еще не снял законоустановления.

151

Приведем несколько примеров, касающихся этой замены; допустим, что нечто, что для восприятия есть животное с крепкими мышцами, определяется как животный организм с высокой степенью раздражимости, или то, что для восприятия есть состояние большой слабости, определяется как состояние высокой степени чувствительности или, если угодно, как ненормальная "аффекция", а именно некоторое "потенцирование" ее (выражения, которые вместо того, чтобы перевести чувственное в понятие, переводят его на онемеченную латынь). Тот факт, что у животного крепкие мышцы, может быть выражен рассудком и так, что животное обладает большой мышечной силой, подобно тому как большая слабость может быть названа незначительной силой. Определение через раздражимость обладает перед определением, говорящим о силе, тем преимуществом, что последняя выражает неопределенную рефлексию в себя, а первая – определенную (ибо специфическая сила мышцы есть именно раздражимость), и перед определением, говорящим о крепких мышцах, обладает тем преимуществом, что, как уже и в силе, здесь также содержится рефлексия в себя. Подобным же образом слабость, или незначительная сила, органическая пассивность, определенно выражается через чувствительность. Но если эта чувствительность взята и фиксирована для себя таким образом, а также связана с определением величины и противоположна как большая или меньшая чувствительность большей или меньшей раздражимости, то каждая из них полностью низведена в чувственную стихию и до обычной формы свойства, а их соотношение есть не понятие, а, напротив, величина, к которой теперь сводится противоположность, становясь безмысленным различием. Хотя этим устраняется неопределенность таких выражений, как сила, крепость, слабость, но зато начинается теперь столь же пустое и неопределенное блуждание в противоположностях более высокой и более низкой степени чувствительности, раздражимости, в их повышении и понижении друг в друге и друг к другу. Как крепость и слабость суть совершенно чувственные, безмысленные определения, так и большая или меньшая чувствительность, раздражимость есть безмысленно постигнутое и столь же [безмысленно] выраженное чувственное явление. Не понятием были заменены прежние не содержащие понятия выражения, а крепость и слабость были заполнены определением, которое, будучи взято только для себя, покоится на понятии и имеет его своим содержанием, но полностью теряет это происхождение и этот характер. – Следовательно, благодаря форме простоты и непосредственности, форме, в которой это содержание делается стороною закона, и благодаря величине, которая составляет стихию различия таких определений, сущность, сущая и установленная первоначально как понятие, сохраняет модус чувственного воспринимания и остается столь же далекой от познавания, как и в

152

определении через крепость и слабость силы или в определении по непосредственным чувственным свойствам.

[(гг) Органическое целое; его свобода и определенность.] – Теперь остается еще рассмотреть, что такое внешнее органического, взятое только для себя, и как в нем определяется противоположность его внутреннего и внешнего, подобно тому как прежде было рассмотрено внутреннее целого в соотношении с его собственным внешним.

Внешнее, рассматриваемое само по себе, есть формообразование вообще, система жизни, расчленяющейся в стихии бытия, и в то же время – по существу бытие органической сущности для некоторого "иного": предметная сущность в своем для-себя-бытии. – Это "иное" выступает прежде всего как ее внешняя неорганическая природа. Если рассматривать то и другое в соотношении с законом, то, как мы видели выше, неорганическая природа не может составить сторону закона по отношению к органической сущности, потому что последняя есть в то же время просто для себя и находится во всеобщем и свободном соотношении с неорганической природой.

Но если точнее определить отношение этих обеих сторон применительно к самому органическому образованию, то окажется, что последнее одной стороной обращено к неорганической природе, а с другой стороны – рефлектировано для себя и в себя. Действительная органическая сущность есть средний термин, который соединяет для-себя-бытие жизни с внешним вообще или с бытием-в-себе. – Но крайний термин – для-себя-бытие – есть внутреннее как бесконечное "одно", которое возвращает в себя моменты самого образования из их устойчивого существования и связи с внешним, – оно есть то, что, не имея содержания, сообщает себе свое содержание в образовании, а в образовании выступает как его процесс. В этом крайнем термине как простой негативности или чистой единичности органическое располагает своей абсолютной свободой, благодаря которой оно равнодушно к бытию для другого и к определенности моментов образования и находится в безопасности. Эта свобода есть в то же время свобода самих моментов, она есть их возможность являться и быть постигнутыми в качестве налично сущих, и так же, как по отношению к внешнему, они в ней освобождены и равнодушны и друг к другу; ибо простота этой свободы есть бытие или их простая субстанция. Это понятие или чистая свобода есть одна и та же жизнь, в какую бы многообразную игру ни были вовлечены форма или бытие для другого; этот поток жизни равнодушен к тому, какие мельницы он приводит в движение. – Теперь нужно отметить, во-первых, что это понятие здесь надо понимать не так, как раньше, при рассмотрении внутреннего в собственном смысле в его форме процесса, или развития его моментов, а в его форме в качестве простого внутреннего, которое составляет чисто

153

всеобщую сторону по отношению к действительной живой сущности, или в качестве стихии устойчивого существования сущих членов формы, ибо здесь мы рассматриваем эту последнюю, и в ней сущность жизни есть в качестве простоты устойчивого существования. Во-вторых, бытие для другого или определенность действительного формообразования, взятая в этой простой всеобщности, которая составляет ее сущность, есть столь же простая всеобщая нечувственная определенность и может быть только той определенностью, которая находит свое выражение в числе. – Оно есть средний термин формы, связывающий неопределенную жизнь, с действительной жизнью, простой, как эта последняя, и как она определенный. То, что применительно к первому, к внутреннему, было бы числом, внешнее должно было бы выразить на свой лад как многообразную действительность, как образ жизни, цвет и т.д., вообще как все множество различий, которые развиваются в явлении.

Если обе стороны органического целого (одна – внутреннее, а другая – внешнее, так что каждая из них в свою очередь имеет у себя некоторое внутреннее и внешнее) сравнить по их обоюдному внутреннему, то внутреннее первой стороны представляло собой понятие как непокой абстракции; а вторая сторона имеет обоим внутренним покоящуюся всеобщность и в ней также покоящуюся определенность, число. Если поэтому первая сторона (так как в ней понятие развивает свои моменты), введенная в заблуждение видимостью необходимости соотношения, обещала законы, то вторая тотчас же отрекается от этого, когда число оказывается определением одной стороны ее законов. Ибо число есть именно полностью покоящаяся, мертвая и равнодушная определенность, у которой угасло всякое движение и соотношение и которая разрушила мост к тому, что есть живого в побуждениях, в образе жизни и в прочем чувственном наличном бытии.

[ 3. Наблюдение природы как органического целого. (б) Организация неорганического: удельный вес, сцепление, число. ] – Но это рассмотрение формы органического как таковой и внутреннего как некоторого внутреннего одной лишь формы фактически не есть уже рассмотрение органического. Ибо обе стороны, которые должны были быть соотнесены, установлены лишь как равнодушные друг к другу, и этим снята рефлексия в себя, составляющая сущность органического. Предпринятое сравнение внутреннего и внешнего скорее переносится здесь на неорганическую природу; бесконечное понятие здесь – только сущность, внутренне скрытая или извне попадающая в самосознание и не имеющая больше своего предметного наличия, как она имеет в органическом. Это соотношение внутреннего и внешнего надо, следовательно, рассмотреть еще в его собственной сфере.

Прежде всего названное внутреннее формы как простая единичность неорганической вещи есть удельный вес.

154

Его можно наблюдать или, собственно говоря, найти путем сравнения наблюдений как простое бытие точно так же, как и определенность числа, на которую единственно он способен, и таким именно образом, как кажется, он дает одну сторону закона. Форма, цвет, твердость, вязкость и бесчисленное множество других свойств вместе составили бы внешнюю сторону и должны были бы выражать определенность внутреннего, число, так что одно имело бы свой противообраз (Gegenbild) в другом.

Так как негативность постигнута здесь не как движение процесса, а как успокоенное единство или простое для-себя-бытие, то она является, напротив, тем, благодаря чему вещь противопоставляет себя процессу и благодаря чему она как равнодушная к нему сохраняется внутри себя. Но в силу того, что это простое для-себя-бытие есть покоящееся равнодушие к другому, удельный вес выступает как свойство рядом с другими [свойствами], и тем самым прекращается всякое необходимое соотношение его с этим множеством, или: прекращается всякая закономерность. – Удельный вес в качестве этого простого внутреннего в самом себе не имеет различия или имеет только несущественное различие, ибо именно его чистая простота снимает всякое существенное различение. У этого несущественного различия, у величины, следовательно, должен был бы быть на другой стороне, составляющей множественность свойств, свой антитип или другое, так как лишь благодаря этому оно вообще есть различие. Если сама эта множественность сжимается в простоту противоположности и определяется, скажем, как сцепление, так что это последнее есть для-себя-бытие в инобытии, как удельный вес есть чистое для-себя-бытие, то это сцепление прежде всего есть чистая, установленная в понятии определенность по сравнению с упомянутой определенностью, и приемы установления закона были бы те, которые рассмотрены выше в связи с соотношением чувствительности и раздражимости. – Далее, сцепление как понятие для-себя-бытия в инобытии есть лишь абстракция той стороны, которая противостоит удельному весу и которая как таковая не обладает существованием. Ибо для-себя-бытие в инобытии есть процесс, в котором неорганическое должно было бы выражать свое для-себя-бытие как самосохранение, удерживающее его от того, чтобы оно выступило из процесса как момент некоторого продукта. Однако, именно это противно природе неорганического, которой самой не присуща цель или всеобщность. Процесс неорганического есть скорее лишь определенное отношение, при котором снимается его для-себя-бытие, его удельный вес. Но само это определенное отношение, в котором состояло бы сцепление неорганического в своем истинном понятии, и определенная величина его удельного веса суть друг к другу совершенно равнодушные понятия. Если вовсе не обращать внимания на характер отношения и ограничиться представлением величины, то это

155

определение можно было бы мыслить примерно так, что больший удельный вес как некоторое более высокое внутри-себя-бытие в большей мере противится вхождению в процесс, чем менее значительный. Но, обратно, свобода для-себя-бытия оправдывается на деле лишь в легкости, с которой оно со всеми связывается и в этом многообразии сохраняется. Названная интенсивность без экстенсивности отношений есть бессодержательная абстракция, ибо экстенсивность составляет наличное бытие интенсивности. Но самосохранение неорганического в его отношении, как упомянуто, не входит в его природу, так как в самом неорганическом не заключается принцип движения, или: так как его бытие не есть абсолютная негативность и не есть понятие.

Если эту другую сторону неорганического, напротив, рассматривать не как процесс, а как покоящееся бытие, то она есть обыкновенное сцепление, простое чувственное свойство, которое находилось на одной стороне, в противоположность освобожденному моменту инобытия, разложенного на много безразличных [друг к другу] свойств, и само выступает среди них как удельный вес; множество свойств вместе взятых составляет тогда по отношению к нему другую сторону. Но число есть единственная определенность, в ней, как и в других свойствах, – определенность, которая не только не выражает взаимоотношения и взаимного перехода этих свойств, но по существу состоит именно в том, что она не входит ни в какое необходимое отношение, а представляет уничтожение всякой закономерности, ибо число есть выражение определенности как некоторой несущественной определенности. Так что, следовательно, ряд тел, выражающий различие как числовое различие их удельного веса, никоим образом не идет параллельно ряду, выражающему различие других свойств, хотя бы для облегчения дела было взято из них только одно или несколько. Ибо на деле только вся совокупность их могла бы быть тем, что в этой параллели должно было бы составить другую сторону. Чтобы эту совокупность внутренне упорядочить и связать в некоторое целое, для наблюдения, с одной стороны, имеются налицо количественные определенности этих многоразличных свойств, но, с другой стороны, их различия выступают как различия качественные. Далее, то, что в этом скоплении [свойств] нужно было бы обозначить как положительное или как негативное и что взаимно снималось бы, – вообще внутреннее построение и экспозиция формулы, которая была бы очень сложной, – принадлежало бы понятию, которое исключено именно тем способом, каким свойства должны были бы находиться там и приниматься как сущие. В этом бытии ни одно свойство не проявляет характера негативности по отношению к другому, а одно есть точно так же, как и другое, и не указывает каким-либо иным способом своего места в расположении целого. – При рассмотрении какого-нибудь ряда параллельных различий (имеется ли

156

в виду отношение, возрастающее одновременно на обеих сторонах, или возрастающее только на одной стороне, а на другой убывающее) речь идет только о конечном простом выражении этого совокупного целого, которое должно было бы составлять одну сторону закона по отношению к удельному весу; но эта одна сторона как сущий результат есть как раз не что иное, как то, о чем уже упоминалось, а именно отдельное свойство, как, например, то же обыкновенное сцепление, рядом с которым равнодушно наличествуют другие свойства, в том числе и удельный вес, и каждое из них с одинаковым правом, т.е. с одинаковым отсутствием права, можно избрать репрезентантом всей другой стороны; одно, как и другое, только репрезентировало бы, т.е. представляло бы сущность, но не было бы самой сутью дела. Так что попытку найти такие ряды тел, которые бы располагались в простой параллели двух сторон и выражали существенную природу тел по закону этих сторон, надо считать мыслью, которая не знает своей задачи и тех средств, какими ее следовало бы решать.

[(в) Организация органической природы: род, вид, единичность, индивид. ] – Соотношение внешнего и внутреннего в форме, которая должна выступить перед наблюдением, было в предыдущем тотчас же перенесено в сферу неорганического; определение, которым это соотношение вовлекается сюда, может теперь быть дано подробнее, и отсюда получается еще другая форма и связь этого отношения. А именно, у органического вообще отпадает то, что у неорганического по-видимому дает возможность подобного сравнения внутреннего и внешнего. Неорганическое внутреннее есть такое простое внутреннее, которое представляется восприятию как сущее свойство; его определенность поэтому есть по существу величина, и это внутреннее выступает как сущее свойство равнодушно к внешнему или ко всем многим другим чувственным свойствам. Но для-себя-бытие органически живого не находится на одной стороне в противоположность своему внешнему, а в нем самом заключается принцип инобытия. Если мы определим для-себя-бытие как простое сохраняющееся соотношение с самим собою, то его инобытие есть простая негативность, а органическое единство есть единство равного себе самому соотнесения себя с собою и чистой негативности. Это единство как единство есть "внутреннее" органического, которое благодаря этому в себе всеобще или оно есть род. Но свобода рода по отношению к его действительности иная, чем свобода удельного веса по отношению к форме. Свобода удельного веса есть сущая свобода, или она состоит в том, что она находится на одной стороне как особое свойство. Но так как она есть сущая свобода, то она есть также лишь одна определенность, которая по существу принадлежит этой форме или благодаря которой последнее как сущность есть нечто определенное. Свобода же рода есть всеобщая, она равнодушна к этой форме или к его

157

действительности. Определенность, которая присуща для-себя-бытию неорганического как таковому, подчиняется поэтому в органическом его для-себя-бытию, подобно тому как в неорганическом она подчиняется только бытию последнего; хотя в неорганическом она уже поэтому есть вместе с тем только свойство, тем не менее на ее долю приходится достоинство сущности, потому что она как простое негативное противостоит наличному бытию как бытию для другого; и это простое негативное в своей последней единичной определенности есть число. Но органическое есть единичность, которая сама есть чистая негативность и поэтому уничтожает внутри себя фиксированную определенность числа, присущую равнодушному бытию. Поскольку в органическом заключается момент равнодушного бытия и тем самым числа, последнее можно рассматривать только как игру в нем, а не как сущность его жизненности.

Но хотя чистая негативность, принцип процесса, оказывается не вне органического, и, стало быть, оно содержит ее в своей сущности не в качестве определенности, а единичность сама в себе всеобща, тем не менее эта чистая единичность развивается и действительна в нем не в своих моментах, которые сами абстрактны или всеобщи. Наоборот, это выражение выступает вне указанной всеобщности, которая попадает обратно вовнутрь; и между действительностью или формой, т.е. развивающейся единичностью, и органическим всеобщим, или родом, выступает определенное всеобщее – вид. Существование, которого достигает негативность всеобщего или рода, есть только развитое движение некоего процесса, который протекает в частях сущей формы. Если бы род как покоящаяся простота имел у себя различаемые части и если бы, стало быть, его простая негативность как таковая была вместе с тем движением, которое протекало бы через столь же простые, непосредственно в себе всеобщие части, кои здесь действительно были бы в качестве таких моментов, то органический род был бы сознанием. Но при данных условиях простая определенность как определенность вида имеется в нем, лишенная духа; действительность начинается с нее, или: то, что вступает в действительность, не есть род как таковой, т.е. вообще не есть мысль. Род как действительное органическое лишь представлен некоторым репрезентантом. Но этот представитель – число, которое как будто обозначает переход из рода в индивидуальное формообразование и доставляет наблюдению обе стороны необходимости, то как простую определенность, то определенность как форму, развитую до многообразия, – обозначает скорее равнодушие и свободу всеобщего и единичного друг по отношению к другу, которые род предоставляет лишенному сущности количественному различию, но которые сами как нечто живое оказываются столь же свободными от этого различия. Истинная всеобщность, как она была определена, есть здесь лишь

158

внутренняя сущность; как определенность вида она есть формальная всеобщность, и в противоположность ей названная истинная всеобщность находится на стороне единичности, которая благодаря этому есть живая единичность и благодаря своей внутренней сущности игнорирует свою определенность в качестве вида. Однако эта единичность в то же время не есть всеобщий индивид, т.е. такой, в котором всеобщность имела бы точно так же внешнюю действительность, но он не входит в органическое живое. Этот всеобщий индивид в том виде, в каком он непосредственно есть индивид естественных формообразований, не есть сознание само; его наличное бытие в качестве единичного органического живого индивида не должно было бы оказаться вне его, если бы он был сознанием.

[(г) Жизнь как случайный разум. ] – Перед нами поэтому умозаключение, в котором один крайний термин есть всеобщая жизнь как всеобщее, или как род, а другой крайний термин – та же жизнь как единичное, или как всеобщий индивид, средний же термин составлен из обоих; первый термин как бы приноравливается к нему в качестве определенной всеобщности, или вида, а второй – в качестве единичности в собственном смысле, или единичной единичности. – И так как это умозаключение вообще относится к стороне формообразования, то под ним нужно понимать точно так же и то, что различается как неорганическая природа.

Так как, далее, всеобщая жизнь как простая сущность рода с своей стороны развивает различия понятия и должна представить их как ряд простых определенностей, то этот ряд есть система равнодушно установленных различий, или числовой ряд. Если прежде органическое в форме единичности противополагалось этому лишенному сущности различию, которое не выражает и не содержит ее живой природы, – и если именно это должно быть сказано относительно неорганического соответственно всему его наличному бытию, развитому во множестве его свойств, – то теперь подлежит рассмотрению всеобщий индивид не только как свободный от всякого расчленения рода, но и как его сила. Род, который разлагается на виды согласно всеобщей определенности числа или может также принять за основание своего деления отдельные определенности своего наличного бытия, например, фигуру, цвет и т.д., претерпевает в этом спокойном занятии насилие со стороны всеобщего индивида – земли, каковой индивид, будучи всеобщей негативностью, выдвигает против систематизирования рода различия в том виде, в каком земля имеет их в себе, и природа коих благодаря субстанции, к которой они принадлежат, отличается от природы рода. Эта деятельность рода становится совершенно ограниченным занятием, которое род может выполнить только внутри названных могущественных стихий

159

и которое на каждом шагу прерывается, нарушается и гасится их необузданной силой.

Из этого следует, что наблюдению в сформированном наличном бытии может обнаружиться лишь разум как жизнь вообще, которая при своем различении, однако, действительно не обладает в себе самой разумным рядопостроением и расчленением и не есть внутри себя обоснованная система формообразований. – Если бы в умозаключении органического формообразования средний термин, к которому относятся вид и его действительность как единичная индивидуальность, содержал в самом себе оба крайних термина – внутреннюю всеобщность и всеобщую индивидуальность, то у этого среднего термина движение его действительности было бы выражением и природой всеобщности и он был бы развитием, систематизирующим самого себя. – Так для сознания средним термином – между всеобщим духом и его единичностью или чувственным сознанием – служит система формообразований сознания как жизнь духа, упорядочивающая себя в целое, – система, которая рассматривается здесь и имеет свое предметное наличное бытие в качестве всемирной истории. Но у органической природы нет истории; из своего всеобщего – из жизни – она непосредственно ниспадает в единичность наличного бытия, и соединенные в этой действительности моменты простой определенности и единичной жизненности порождают становление лишь как случайное движение, в котором каждый из них деятелен по своей части и целое сохраняется; но сама эта живость ограничена для себя лишь своим пунктом, потому что целое не наличествует в нем, и оно не наличествует в нем потому, что оно есть здесь для себя не как целое.

Следовательно, кроме того, что наблюдающий разум вообще приходит в органической природе лишь к созерцанию себя самого в качестве всеобщей жизни, для него созерцание развития и реализации этой жизни открывается лишь согласно совершенно общо различенным системам, при определении коих оказывается, что их сущность заключается не в органическом как таковом, а во всеобщем индивиде и, среди этих различий земли, – согласно рядам, которые род пытается установить.

Так как, следовательно, всеобщность органической жизни в ее действительности ниспадает непосредственно, без подлинного для-себя-сущего опосредствования, в крайний термин единичности, то наблюдающее сознание имеет перед собою только мнение в качестве вещи; и если у разума может быть досужий интерес к наблюдению этого мнения, то ему остается лишь ограничиться описанием и пересказом мнений и капризов природы. Эта лишенная духа свобода мнения представит, правда, на каждом шагу зачатки законов, следы необходимости, намеки на порядок и рядопостроение, остроумные и кажущиеся соотношения. Но в соотношении органического с сущими различиями

160

неорганического, со стихиями, зонами и климатами наблюдение, поскольку это касается закона и необходимости, не выходит за пределы большого влияния. Таким же образом, с другой стороны, там, где индивидуальность имеет значение не земли, а имманентного для органической жизни "одного", а эта жизнь в непосредственном единстве со всеобщим хотя и составляет род, но род, простое единство которого именно поэтому определяется только как число и потому предоставляет свободу качественному явлению, – там наблюдение не может выйти за пределы учтивых замечаний, интересных соотношений, дружелюбного расположения к понятию. Но учтивые замечания не составляют знания необходимости, интересные соотношения не идут дальше интереса, интерес же есть всего лишь мнение разума; а дружелюбие индивидуального, которое оно проявляет к понятию, есть детски-наивное (kindliche) дружелюбие, и оно ребячески-неразумно (kindisch), если хочет или должно иметь какое-нибудь значение в себе и для себя.

b. Наблюдение самосознания в его чистоте и в его отношении

к внешней действительности; логические и психологические законы

Наблюдение природы находит понятие реализованным в неорганической природе, находит законы, моменты которых суть вещи, которые в то же время относятся [друг к другу] как абстракции; но это понятие не есть простота, рефлектированная в себя. Напротив того, жизнь органической природы есть лишь эта рефлектированная в себя простота; противоположность себе самой, как противоположность всеобщего и единичного, не раздваивается в сущности самой этой жизни; сущность не есть род, который бы делился и двигался в своей лишенной различий стихии и в то же время в своем противоположении для себя самого был бы неразличен. Наблюдение находит это свободное понятие, всеобщность которого столь же абсолютно содержит внутри себя самой развитую единичность, лишь в самом понятии, существующем как понятие, или в самосознании.

[ 1. Закон мышления. ] – Возвращаясь теперь внутрь себя самого и направляясь к действительному понятию как к свободному понятию, наблюдение прежде всего находит законы мышления. Мышление в самом себе есть эта единичность, а она есть абстрактное движение негативного, целиком принятое обратно в простоту, и законы [его] – вне реальности. – У них нет реальности – это значит вообще только то, что в них нет истины. Правда, они и должны быть не полной, но все же формальной истиной. Однако чисто формальное, лишенное реальности, есть мысленная вещь или пустая абстракция без раздвоения в ней, которое и

161

было бы не чем иным, как содержанием. – С другой стороны, так как они суть законы чистого мышления, а это последнее есть всеобщее в себе и, следовательно, некоторое знание, которому непосредственно присуще бытие и в нем вся реальность, то эти законы суть абсолютные понятия и нераздельно существенности как формы, так и вещей. Так как всеобщность, движущаяся внутри себя, есть раздвоенное простое понятие, то у этого понятия есть таким именно образом содержание в себе, и при том такое, которое есть всяческое содержание, только не чувственное бытие. Это есть содержание, которое не находится ни в противоречии с формой, ни вообще от нее не отделено, а скорее есть по существу она сама, ибо форма есть не что иное, как всеобщее, разделяющееся на свои чистые моменты.

Но в том виде, в каком эта форма или содержание есть для наблюдения как наблюдения, она сохраняет определение найденного, данного, т.е. лишь сущего содержания. Последнее становится покоящимся бытием соотношений, множеством обособленных необходимостей, которые в качестве некоторого устойчивого содержания в себе и для себя, в своей определенности, должны обладать истиной и которые таким образом на деле отвлекаются от формы. – Но эта абсолютная истина фиксированных определенностей или многих различных законов противоречит единству самосознания или мышления и формы вообще. То, что высказывается как устойчивый, неизменный в себе закон, может быть только моментом рефлектирующегося в себя единства, может выступать только как исчезающая величина. Но когда их при исследовании вырывают из этой связи движения и берут в отдельности, им недостает не содержания – ибо некоторое определенное содержание у них есть, – а, напротив, они лишаются формы, составляющей их сущность. На деле эти законы не составляют истины мышления не потому, что они должны быть только формальными и не должны иметь содержания, а скорее по противоположной причине – потому, что в своей определенности, или: именно в качестве некоторого содержания, у которого отнята форма, – они должны считаться чем-то абсолютным. В своей истине, как моменты, исчезающие в единстве мышления, они должны были бы рассматриваться как знание или мыслящее движение, а не как законы знания. Процесс же наблюдения не есть самое знание, и последнее неведомо ему, но он обращает его природу в формообразование бытия, т.е. постигает его негативность лишь как законы этого бытия. Здесь нам достаточно указать на недействительность так называемых законов мышления, исходя из общей природы вещей. Более же подробное выяснение относится к спекулятивной философии, где они оказываются тем, что они поистине суть, т.е. отдельными исчезающими моментами,

162

истина которых есть лишь мыслящее движение в целом, само знание.

[ 2. Психологические законы. ] – Это негативное единство мышления есть для себя самого, или, лучше сказать, оно есть для-себя-самого-бытие, принцип индивидуальности, и в своей реальности – действующее сознание. Поэтому наблюдающее сознание природою вещей приводится к нему как к реальности названных законов. Так как оно не видит этой связи, то, по его мнению, мышление в своих законах остается для него по одну сторону, а на другой стороне оно сохраняет некоторое другое бытие в том, что теперь составляет для него предмет, а именно действующее сознание, существующее для себя так, что оно снимает инобытие и в этом созерцании себя самого как негативного имеет свою действительность.

Для наблюдения, таким образом, открывается новое поле в практически действующей действительности сознания. В психологии содержится много законов, согласно которым дух по-разному относится к разным модусам своей действительности как некоторого уже найденного инобытия; с одной стороны, он принимает их в себя, сообразуясь с теми обычаями, нравами и образом мыслей, которые он застал, как то, в чем он как действительность есть для себя предмет, с другой стороны, он познает себя самодеятельным по отношению к ним, со страстным влечением выхватывает из них для себя только особенное и сообразует предметное с собою; – он ведет себя негативно в первом случае по отношению к себе самому как единичности, во втором случае – по отношению к себе как всеобщему бытию. Самостоятельность сообщает тому, что дух застал, с одной стороны, лишь форму сознательной индивидуальности вообще, и, что касается содержания, остается внутри всеобщей действительности, которую дух застал; с другой же стороны, она сообщает действительности по меньшей мере некоторую специфическую модификацию, которая не противоречит ее существенному содержанию, или же и такую, в силу которой индивид противополагается ей как особенная действительность и специфическое содержание и становится преступным, снимая ее лишь единичным образом или делая это всеобщим образом и тем самым для всех, принося другой мир, другое право, другой закон и другие нравы вместо имеющихся налицо.

Наблюдающая психология, которая прежде всего говорит о своих восприятиях всеобщих модусов, встречающихся ей в деятельном сознании, находит всевозможные способности, наклонности и страсти, и так как при перечислении всей этой коллекции нельзя подавить воспоминания о единстве самосознания, то она должна по меньшей мере дойти до изумления от того, что в духе, как в мешке, могут находиться вместе столь многие и столь неоднородные друг по отношению к другу случайные вещи, в особенности

163

поскольку они оказываются не мертвыми покоящимися вещами, а беспокойными движениями.

В перечислении этих разнообразных способностей наблюдение держится всеобщей стороны; единство этих многообразных способностей есть сторона, противоположная этой всеобщности, есть действительная индивидуальность. – Но опять-таки постигать различаемые действительные индивидуальности и рассказывать о них таким образом, что, мол, один человек более склонен к тому-то, а другой более склонен к другому, что у одного больше рассудка, чем у другого, – гораздо менее интересно, чем даже перечислять виды насекомых, мхов и т.д.; ибо эти последние дают наблюдению право брать их так порознь и не постигая в понятии, потом