верждать, что он достиг того, что мы раз и навсегда объявили недостижимым. Подобный способ обосновать в противовес утверждению, которое прежде всего требует проверки, голословное предубеждение, конечно, значительно легче, чем научное исследование. То p,ugxix6v называется все скрытое, тайное. Однако при материальном рассмотрении скрытым, мистическим окажется всё; и те, кто претендует на наиболее проникновенное понимание, своим излюбленным изречением «в мир природы не проникает сотворенный дух» объявляют и саму природу мистической. Действительно, именно природа и есть наиболее мистическое, а в природе — то, что в наибольшей степени материально, то, что эти враги всякой мистики, быть может, считают наименее мистическим. Так, например, чувство, требующее хорошей еды и питья, чувственность вообще и способ действия органов — ведь из всего, что происходит в природе, это самое утаенное. Впрочем, упомянутые заявления, посредством которых с самого начала делается попытка исключить или умолчать определенные понятия и утверждения, вполне достойны эпохи, считающей себя либеральной, а по существу в высшей степени нелиберальной,— эпохи, в которой духовная ограниченность, пошлость и открытое невежество требуют для себя свободы мысли, отказывая в ней только подлинному пониманию и гениальности.
Слово «мистическое» имело в литературе сначала значение чисто формального различения. Если распространить это понятие на материальное, то рационализм, например, в его высшей, объективной разновидности следовало бы назвать мистицизмом, ибо по своей материи, по содержанию они совпадают, тому и другому ведомо лишь субстанциальное движение 12. И тем не менее мистицизм испокон веку определялся как противоположность рационализму. Следовательно, мистиком становятся не посредством того, что утверждается, а посредством того, как это утверждается. Мистицизм противоположен только формально научному познанию. Утверждение нельзя назвать мистическим, только исходя из его содержания, каким бы оно ни было, даже в том случае, если оно случайно совпадает по своему содержанию с утверждением какого-либо мистика. Ведь если нельзя повторять ничего из того, что когда-либо было сказано мистиком, то, пожалуй, окажется, что вообще ничего нельзя утверждать. Мистицизмом можно называть лишь то духовное предрасположение, которое вообще отвергает всякое научное обоснование или истолкование, вы-
552
водит истинное знание лишь из так называемого внутреннего света, видимого не всем, а замкнутого внутри индивидуума, из непосредственного откровения, чисто экстатической интуиции или чувства; приняв такое толкование, можно, например, и философию чувства у Якоби назвать мистической, и часто она так и называлась. Однако здесь полностью отсутствует субстанциальное содержание, присущее подлинно умозрительному мистицизму. Следовательно, одна и та же истина может быть у одного мистической, у другого — научной, и наоборот. Ведь у того, кто ее высказывает из чисто субъективного ощущения или предположительного откровения, она мистична; у того, кто ее выводит из глубин науки, а поэтому только истинно ее и понимает, она научна.
Подлинный признак мистицизма — ненависть к ясному постижению, к разуму, получившему в наши дни столь желанное преобладание, к науке вообще. Однако поскольку столь же яростными врагами науки являются не только мистики, но и многие из тех, кто кричит о вреде мистицизма и выступает против него, то, собственно говоря, их самих следовало бы называть мистиками, если не считать предпочтительным объявить их подлинными, действительными обскурантами.
О НАЦИОНАЛЬНОЙ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ
В ФИЛОСОФИИ
Тот, кто следил за нашим историческим обзором, мог легко заметить, что в ходе изложения мы все более замыкались в рамках немецкой философии. Если слушатель наших лекций, усвоив характер немецкой философии и поняв, какие цели ставили себе философы в Германии, захочет бросить взгляд на состояние этой науки в других странах Европы, он неминуемо должен будет сделать следующий вывод: философия такого рода существует в Германии, но не во всем мире. Однако это серьезнее, чем может показаться на первый взгляд. Ибо если мы считаем, что направленность немецкой философии не случайна, а существенна, то мы вынуждены прийти к заключению, что философия вообще существует только в Германии, но не в других странах мира. Поэтому мы считаем необходимым поставить в конце нашего обзора вопрос: действительно ли и в какой степени существует это различие между немцами и другими европейскими народами и если оно действительно существует, то как его понять и объяснить? Поскольку отрицать данное различие, по-видимому, невозможно, так как очевидно, что в то время, когда немцы все еще сохраняют душевный и духовный интерес к философии, другие европейские народы, англичане и особенно французы, уже совершенно не склонны к умозрению и с некоторых пор вообще отказались от занятий научной философией, то речь может, по-видимому, идти прежде всего о причинах упомянутого различия. На это, однако, трудно найти общезначимый ответ, т. е. такой, который удовлетворял бы в равной степени как немцев, так и французов, как англичан, так и немцев. Ведь даже если бы мы не знали, как французы объясняют нашу склонность к умозрению и философии, мы могли бы себе это приблизительно представить и в равной степени могли бы себе представить, как англичане отнеслись бы к попытке немцев объяснить свое преимущество в области философии более глубокой духовной направленностью своей нации. Если немцы укажут на свойства своего языка, которому, как утверждал Лейбниц, внутренне присуще умозрение, то это должно, хотя бы в известной степени, относиться и к английскому языку. Ведь англичане возразили
554
бы: именно в выражении основных понятий, которые следует искать в корнях языка, английский язык большей частью родственен немецкому. Помимо всего этого большая глубина и предрасположение, так же как и философский характер языка, могли бы объяснить разницу в результате исследования, но не то, о чем здесь, собственно говоря, идет речь, а именно что французы и англичане вообще не признают философию в том смысле, как ее понимают немцы.
Быть может, более убедительно историческое объяснение, которое выводило бы постоянно и все вновь возбуждаемый интерес немцев к философии из религиозного раскола, из существования в Германии равноправных вероисповеданий. И действительно, кто, бросив взгляд на развитие философии в Германии, не усмотрит в той подлинно религиозной строгости, более того, в энтузиазме, которые в Германии уделялись занятиям философией, потребность примирить разногласия в борьбе за свободу религии, в которой в большей или меньшей степени участвовали все без исключения немецкие народы, и внутренне, в области науки, восстановить утраченное внешнее единство. Это историческое объяснение показало бы, правда, как и благодаря чему в Германии постоянно сохраняется интерес к философии, почему, лишь только этот интерес уменьшался, он вновь вызывался и возбуждался. Однако речь ведь идет не о степени интереса, а о противоположности в самом существе дела, так как другие народы отвергают не философию вообще и в любом смысле (ведь именно французы первыми дали прошлому веку почетное наименование философского, и философия достаточно длительное время являла собой во Франции боевой клич самых значительных писателей и даже государственных деятелей), следовательно, не философию как таковую отвергают другие народы, а лишь философию в ее немецком понимании. Мы можем, конечно, возразить: то, что они считают философией, вообще не философия, и только мы знаем, что есть философия. Однако, во-первых, этим сказано совсем не так много, как может показаться на первый взгляд, ибо и у нас не раз уже приходилось слышать: то, что данный человек выдает за философию, совсем таковой не является — ведь немцам не занимать учтивости по отношению друг к другу. Во-вторых, совершенно очевидно, сколь неразумно приписывать целым народам, обладающим в ряде областей выдающимися талантами, неспособность к философии,— объяснение тем
555
более странное, что оно уж во всяком случае носило бы чисто временной характер. Да и вряд ли можно решиться полностью отрицать духовную склонность к философии у народа, который дал человечеству Декарта, Мальбранша и Паскаля. Таким образом, мы в конце концов вынуждены допустить хотя бы возможность того, что в основе неприятия философии в немецком понимании, которое мы обнаруживаем у других народов, может лежать нечто истинное и верное. Таким образом, единственный удовлетворительный ответ на наш второй вопрос может состоять в том, что другие народы в их нерасположении к философии в ее немецком понимании также могут быть в каком-то смысле правы, а это возвращает нас к первому вопросу, который гласит: в чем же состоит это различие? Поскольку же оно может заключаться только в характере философии, то какова же философия, которая только и соответствует склонности других народов, и как к ней относится та наука, которую называем философией мы?
Это не требует длительных размышлений. Те другие народы утверждают, что философия — наука эмпирическая, и принимают ее только в качестве таковой. Немцы же считают — по крайней мере так было до настоящего времени,— что философия есть наука чистого разума, и также принимают ее только в качестве таковой. Если под эмпиризмом понимать утверждение, что знание может быть основано только на опыте, что, следовательно, знать можно только то, что основано на опытных данных, то в зависимости от того, какой смысл мы вкладываем в слова «основано на опытных данных», меняется и смысл этого утверждения.
Обычно под опытом прежде всего понимают достоверность, которую мы благодаря нашим органам чувств обретаем о внешнем мире и его структуре. Однако наряду с этим говорят и о внутреннем опыте, возникающем посредством самонаблюдения, наблюдения над процессами и изменениями внутри нас. Если остановиться на этом и понимать под эмпирическими данными только то, что может непосредственно стать предметом внешнего и внутреннего чувства, то окажется, что опыт внешних органов чувств относится к области эмпирических естественных наук; философии же остается изучать только данные внутреннего опыта. В этом случае философия свелась бы к анализу, в лучшем случае к комбинации явлений внутренней жизни и процессов сознания, короче говоря, к тому, что мы называем хорошей (полной) эмпирической
556
психологией. Приблизительно так французы и представляют себе философию; и такое представление действительно довольно незначительно, если исходить из тех понятий, с которыми мы, например, до сих пор подходили к философии. Однако если вспомнить, что и среди нас многие не только не связывают с философией более высокое понятие, но и утверждают совершенно то же самое, т. е. что философия в общем не способна выйти за пределы фактов сознания, т. е. за пределы психологии или субъективной антропологии, то трудно, собственно говоря, сказать, в чем заключается существенное различие между значительной частью того, что именует себя в Германии философией, и тем, что носит то же наименование во Франции.
С каким бы почтением мы ни относились к Канту, но совершенно очевидно, что если говорить только о результате, то невозможно увидеть, в чем результат Канта превосходит то, на чем до него остановился Локк или Кон-дильяк. Локк написал «Опыт о человеческом разуме», а Кант — «Критику чистого разума», методологически более строгую, но значительно более тяжеловесную и, что самое главное, менее понятную работу. Локк утверждает, что не только все человеческие представления, но и все наши понятия, не исключая и научных, опосредствованно выведены из опыта. Кант допускает, правда, известные независимые от опыта понятия, однако, поскольку они могут быть применены только к предметам опыта, они не делают нас менее зависимыми от опыта, и результат остается для нас тем же. Тот особый путь в сверхчувственный мир, который Кант нашел в своей моральной философии, мог бы определенным образом принять и эмпиризм. Ведь если Кант рассматривает безусловно господствующий в нас нравственный закон как своего рода свидетельство существования Бога, то ведь и Локк обнаруживает в нашем сознании доказательство этого существования. Однако существенная разница между ними состоит в том, что в теоретической философии Кант делает Бога предметом идеи разума. Но это и есть ведь jiqutov фег>6оЈ ' новой философии; невозможно себе представить, что высшая и совершеннейшая личность открывает себя только посредством идеи чистого разума, если для познания даже самой незначительной личности кроме разума требуется еще нечто большее и более реальное. Следовательно, Кантом в философии был провозглашен рационализм (ранее это еще не было вполне ясно, особенно в отношении идеи
557
Бога). Кант, правда, возражал против этого и запрещал всякое теоретическое использование этой идеи, однако его возражение не могло быть действенным. Если Бог — идея разума, то разум не может позволить воспрепятствовать осуществлению этой идеи как таковой; конечно, осуществлено это может быть также только в системе разума—и этим занялась последующая философия. Умозаключая о бытии Бога только как о существовании любой другой личности на основании эмпирических, опытных данных, признаков, следов или знаков, эмпиризм устанавливает тем самым то благодетельное свободное отношение к Богу, которое снимает рационализм. И следует признать, что, если бы теперь, как в поздний период греческого и римского упадка, выбор был бы возможен только между стоицизмом и эпикурейством, эпикурейскую систему именно благодаря тому, что представляется в ней абсурдным, так называемому clinamen atomorum 2, с помощью которого она вводит случайность в известной мере как высший принцип, повторяю, эпикурейскую систему, несмотря на эту нелепость или, вернее, из-за нее, каждый человек свободного и свободолюбивого духа предпочел бы стоицизму и счел бы убежищем свободы, так и при необходимости выбора между эмпиризмом и все подавляющей мыслительной необходимостью доведенного до крайнего предела рационализма каждый человек свободного духа, без сомнения, предпочел бы эмпиризм.
Таким образом, эмпиризм допускает рассмотрение на более высоком уровне, его можно постигать с более высокой точки зрения, чем та, которая связана с обычным или, во всяком случае, утвердившимся со времен Канта понятием, помещающим все интеллигибельное по ту сторону не только рассудочных понятий, но изначально и по ту сторону опыта. Отсюда и обычное в наши дни убеждение, что эмпиризм отрицает все сверхъестественное. Однако это неверно. Эмпиризм в качестве такового не обязательно именно поэтому отрицает все сверхъестественное и совсем не считает все правовые и нравственные законы, а также содержание религии чем-то случайным в том смысле, что сводит все к чувствам, которые в свою очередь суть лишь порождение воспитания и привычки — так, правда, полагает Дэвид Юм; впрочем, он то же утверждал о необходимости, с которой мы связываем причину и действие в мышлении. Существует высокое и низкое понятие эмпиризма. Ибо если высшее, чего, по общему мнению, даже тех, кто раньше мыслил иначе, может достиг-
558
нуть философия, состоит в том, чтобы постигнуть мир как свободно созданный и сотворенный, то философия в том главном, чего она может достигнуть,— или именно постольку, поскольку она достигает свою высшую цель,— есть опытная наука (я не хочу сказать, что в формальном смысле, но во всяком случае в материальном, т. е. ее высшая цель есть по своей природе нечто соответственное опыту). Поэтому если до настоящего времени действительно существует упомянутая национальная противоположность в понимании сущности философии, то это свидетельствует лишь о том, что такой философии, в которой человечество могло бы познать само себя, что подлинно всеобщей философии до сих пор еще не существует. Подлинно всеобщая философия не может быть достоянием одной нации, и до тех пор, пока какая-либо философия не выходит за границы отдельного народа, можно с уверенностью сказать, что эта философия еще неистинна, даже если она находится на пути к этому.
Конечно, если философия, как это происходит, например, во Франции, берет из всего обширного царства опыта лишь узкую, небольшую область мелких, именуемых психологическими наблюдений и анализов, это — жалкое крохоборчество и ограниченность. Во Франции национальная философия, или, как ее стали в последнее время называть, идеология, по существу не пользуется признанием, ее скорее терпят и допускают 3. Если ряду молодых французских ученых удалось возбудить известный энтузиазм по отношению к философии, то главным образом благодаря тому, что они противопоставили легкомысленной фривольности своей нации внешнюю мораль Канта, видя в ней средство морального возрождения своего народа. Подлинному развитию французской и английской философии содействуют великие естественники этих стран, и можно считать за благо, если англичане под философией преимущественно, даже почти исключительно, понимают физику. Во Франции проводниками немецких идей служат естественные науки. Читая, например, новейшие исследования французов по анатомии мозга, мы с удивлением обнаруживаем в них новый язык, новый способ выражения, который в Германии еще недавно пренебрежительно именовали поэтическим, новое понимание, очень близкое немецкому. Даже последние работы Кювье по геологии и истории первобытной природы свидетельствуют о том, что на исследование этих значительных явлений большое влияние оказали немецкие идеи в обла-
559
сти истории природы Земли и даже немецкая манера выражения. По ряду явлений можно также заключить, что немецкая наука окажет свое воздействие во Франции и в Англии в области истории и исследования древности. Нелепо поэтому, просто нелепо, было бы пытаться призывать эти нации отказаться от учения эмпиризма, которое они столь успешно применяют; для них это в самом деле было бы шагом назад. Не перед ними, а перед нами, немцами, поскольку с появлением натурфилософии мы избавились от печальной альтернативы между парящей в воздухе, лишенной всякой основы метафизикой (над которой другие нации с полным правом потешались) и бесплодной, сухой психологией,— перед нами, повторяю я, стоит задача развить систему, которую мы надеемся разработать и создать, ту положительную систему, принцип которой именно вследствие его абсолютной положительности может быть познан уже не a priori, но a posteriori, поднять ее до того уровня, на котором она сольется с тем — в такой же степени расширенным и очищенным — эмпиризмом.
560
ПРИМЕЧАНИЯ
К истории новой философии (Мюнхенские лекции)
Zur Geschichte der neueren Philosophie (Mimchener Vorlesungen)
Шеллинг читал эти лекции в первом семестре, открывшем его преподавательскую деятельность в Мюнхене в 1827 г. Прочитанный для начинающих изучать философию, этот курс Шеллинга отличается особенной ясностью, подготовляя к систематическому изложению философии самого Шеллинга. Одновременно он знакомит с ходом мысли и постановкой вопросов философа. Это, по словам М. Бура, «изложение собственного философского учения или, лучше сказать, собственных философских намерений... (по случаю рассмотрения философских систем Декарта, Спинозы, Лейбница, Вольфа, Канта, Фихте, Гегеля...) Раздел о Лейбнице и сегодня принадлежит к числу классических изложений его философии. Напротив, освещение гегелевской философии ни по существу, ни со стороны исторической не соответствует фактам» (Buhr M. Vorbemerkung // Schelling F. W. J. Zur Geschichte der neueren Philosophie. Aufl. 4. Leipzig, 1984. S. 26). Благодаря удачному сочетанию различных качеств, в частности доступности изложения, этот курс лекций Шеллинга относился к числу наиболее читаемых его работ.
Картезий
1 См. «Введение в философию мифологии», с. 270. (Прим, изд.).-
392.
392.
2 мыслю, следовательно, существую (лат.).-
3 «Рассуждение о методе» (1637).— 393.
Тихо де Браге (1546—1601) — датский астроном, определил с большой точностью положение светил.— 393.
5 Курфюрст пфальцский Карл-Фридрих (1596—1632) был избран
чешским королем Фридрихом V протестантской унией (ввиду кратковре
менности его правления его именуют «зимним королем», «королем на
зиму» — он был разбит при Белой горе в 1618 г.). Его старшей дочери
Елизавете, отличавшейся особой образованностью, Декарт посвятил свои
«Начала философии» (1644).— 393.
6 Брат Елизаветы Карл Людвиг (1617-1685).— 393.
7 все, что мыслит, существует (лат.).— 393.
8 а так как я мыслю (лат.).— 394.
9 я, следовательно, существую (лат.).— 394.
10 есмь, мыслящий (лат.).— 394.
11 я читаю (лат.).— 394.
12 Философы // Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. 1. М., 1955.
направления, с 1093 г. был архиепископом Кентерберийским.— 398
16 Фома Аквинский (1225 или 1226—1274) — философ я теолог,
сформулировал на основе христианского аристотелизма пять доказа
тельств бытия Бога. Основные сочинения — «Сумма против язычников»
и «Сумма теологии».— 398.
в заключении содержится больше, чем было в предпосылке (лат.).— 399.
основания, доказывающие существование Бога и т. д., расположенные в геометрическом порядке (лат.). См.: Метафизические размышления //Декарт Р. Избр. произв. М., 1950.— 399.
19 не менее ясно и отчетливо я понимаю, что к его природе принадле
жит то, что он всегда существует (лат.). См. там же. С. 383.— 400.
20 Всегда (лат.).-400.
21 предшествующее (лат.).— 401.
22 последующее (лат.).— 401.
23 Буквально: подложенное (лат.). «Субъект» — буквально то же —
подложенное или подброшенное подо что-то.— 402.
24 первичное (лат.).— 402.
25 не может не существовать (лат.).— 402.
27 28
26 акт, который должен быть мыслим (лат.).— 406.
бог из машины (лат.).— 406.
в целокупности (лат.).— 406. 9 Я — вещь, которая мыслит (мыслящая вещь) .(франц.). См.: Декарт Р. Указ. соч. С. 344.— 408.
30 Мор Генри (1614 — 1687) — английский философ, один из главных
представителей школы кембриджских неоплатоников.— 409.
31 Предположив, что тело не способно мыслить, Вы пришли к выво
ду, что повсюду, где существует мысль, должна существовать и суб
станция, действительно отличная от тела и, следовательно, бессмертная,
из чего следует, что, если бы животные мыслили, они бы имели души,
которые были бы бессмертной субстанцией (франц.).— 409.
Единство не природы, а построения (лат.).— 410.
33 сообщение души с телом (лат.).— 410.
34 самые общие и очевидные принципы (лат.).— 413.
Спиноза. Лейбниц. Вольф
1 то, чьей природе присуще существование (лат^ . См.: Спиноза Б.
Этика I Опр. 1.- 415.
2 то, что может мыслиться только существующим (лат.). См.:
Этика I теор 1.— 415.
3 Действие которой есть существование (лат.). (...Представлять, что
Бог не действует, для нас так же невозможно, как представлять, что он
не существует.) (см.: Этика II теор. 3).— 415.
4 причина самого себя (лат.). См.: Этика I опр. \.-416.
5 предопределенное существование (лат.).— 417.
6 Ср. «Философию мифологии».— 417.
7 модусы (лат.).— 422.
6 «Посмертные произведения» (лат.) Спинозы были изданы его друзьями в декабре 1677 г., но вскоре были запрещены правительством Голландии.
9 субстанция по своей божественной природе первее своих состояний (лат.). См.: Этика I теор. 1.— 426. коренное различие (лат.).— 426.
" бесконечная субстанция, рассмотренная в себе в вне своих состояний (лат.) (см.: Этика I доказательство к теор. Ъ).
591
12 первее состояний (лат.).— 426.
13 то, представление чего не нуждается в представлении другой
вещи (лат.)4 См.: Этика I теор. 3.— 430.
14 «...Один только Бог есть первичное Единство, или изначальна
простая субстанция (представление которой не нуждается и т. д.— А. М.).
Все монады, сотворенные или производные, составляют Его создани
и рождаются, так сказать, из беспрерывных, от момента до момента,