Часть 3.

вещи, чтобы он служил факелом и стрелкой времени, а также мерой как годов, так и дней.

Ибо Солнце сверх того, что оно есть неразличенность всех вещей, содержащихся в его системе, постоянно стремится также установить связь с тем, что составляет чистую различенность в других движущихся вокруг него сферах, продолжить посредством их свое относительное единство, возрасти посредством их, одним словом, составить с ними такое единство, каким является с самим собой одна вещь.

Однако, чем совершеннее в вещь внедрено время, тем более она равна самой себе, поэтому мы видим, что Земля, отражая отпечаток живого времени и в том, что в ней мертво, соединяет посредством единства понятия различенность и линию, которая служит выражением ее самосознания и в явлении представляется осью, крайние точки которой мы обозначили как юг и север.

Соединяя в себе таким образом особенное со всеобщим, Земля тяготеет к Солнцу, которое стремится полагать особенное как особенное и связать его с выражением времени, которое оно содержит в самом себе.

Поскольку Земля и вообще всякая сфера полагает относительное равенство с самой собой, которое состоит в том, что различенность в ней связана с понятием в направлении длины, то Солнце, пытаясь соединить с особенным каждой сферы ее понятие, стремится создать такое же относительное единство в направлении ширины.

Благодаря тому что каждая сфера противится этому стремлению ценой своей собственной жизни, возникли, во-первых, день и ночь (ибо названное стремление Солнца заставляет каждую сферу вращаться вокруг себя самой), затем отделен год от дня и было воспрепятствовало тому, чтобы врожденное и живое время каждой сферы полагалось единым и равным времени той сферы, которой она подчинена.

Ибо если бы Солнце стало единым с какой-либо сферой таким образом, как вещь едина сама с собой, то такая сфера совершала бы в то время, в которое она совершает один оборот вокруг себя самой, и оборот вокруг Солнца; тогда год был бы равен дню и одна половина Земли не видела бы ни лика Солнца, ни радостного света, подобно тому как низшие сферы, именуемые нами лунами, всегда (как мы замечаем) поворачиваются к тем сферам, с которыми они связаны, одной стороной, и время вращения их вокруг своей оси равно времени их вращения вокруг такой сферы.

Но различенность Земли, живая только благодаря соединению

541

с понятием Земли и ее душой, будучи соединена с относительным единством Солнца, означала бы смерть.

Следовательно, таким образом, как мы показали, универсум внутренне связан с самим собой, все более стремится быть подобным самому себе и стать единым телом и единой душой.

Однако, подобно тому как в животном душа обособляется в разнообразные члены и каждый берет из нее свою особенную душу, подобно тому как все единичное, хотя и соединенное в целое, тем не менее живет для самого себя, так и каждому дано свое особенное время, чтобы оно в множестве было единым и в бесконечности – конечным; целое же так создано по подобию Бога, что оно содержит время абсолютно в себе самом, следовательно, само пребывает вне времени и устроено так, что не может умереть.

Вечную идею всех телесных вещей мы назвали, друг мой, светом. Там, где в вещи конечное становится равным бесконечному, в ней выражена идея, или то абсолютное познание, в котором нет противоположности между мышлением и бытием. Форма ее есть субстанция, субстанция -форма, то и другое неотделимо друг от друга.

Но, чем более вещь единична и упорствует в своей единичности, тем больше она отделяется от вечного понятия всех вещей, которое пребывает в свете вне ее, как бесконечное понятие во времени; сама же эта вещь принадлежит тому, что не есть, но составляет только основание существования, предвечной ночи, матери всех вещей.

Свет, который доступен чувственному взору, есть неразличенность мышления и бытия не в абсолютном рассмотрении, а лишь постольку, поскольку эта неразличенность относится к различенности. подобной различенности Земли или какой-либо другой сферы. По мере того как земное тело обособляется от все полноты Земли, оно необходимо становится непрозрачным; чем меньше степень этого обособления, тем тело необходимо прозрачнее.

Что же касается степени одушевления, то я утверждаю, что вещь одушевлена в той степени, в какой она содержит в себе самой время и свет.

Форма как таковая не есть душа вещи, но, чем она совершеннее, тем более она подобна субстанции; душа же есть понятие вещи, которое, рассмотренное как конечное, определено быть душой единичной существующей вещи.

Следовательно, в душу каждой вещи попадает от универсума лишь столько, насколько вещь выразила его. Чисто

542

телесная вещь, как мы знаем, необходимо и до бесконечности единична.

Напротив, органическое существо, в котором свет и форма становятся самой субстанцией, содержит в своем понятии помимо единичной вещи возможность бесконечного множества вещей, будь то возможность его самого в бесконечных порождениях посредством продолжения рода, или возможность других вещей, которые отличны от него и все-таки суть в ном и которые оно связывает с собой с помощью движения, или, наконец, возможность вещей, одновременно отличных от него и тем не менее пребывающих в нем, поскольку в него самого внедрена идея, которая в отношении к различенности есть созерцающее.

Однако, так как органические существа, обладая, правда бесконечным понятием и жизнью в самих себе, тем не менее вынуждены принимать различие, всегда соразмерное этому понятию, и условие жизни извне, они из-за этого прежде всего зависимы, доступны нужде, затем, подвержены болезням, старости и смертны; таким образом, они ни в коей мере не уподобляются совершенству небесных вещей.

Однако органические существа, заключая в себе более или менее несовершенно то единство, вследствие которого Земля есть субстанция самой себя, относятся к этому единству как к своему основанию, не будучи им самим, и хотя они разумны в своих действиях, но не благодаря содержащемуся в них самих разуму, а благодаря пребывающему в универсуме разуму, который находит в них выражение в качестве их тяжести.

Но так как они единичны и необходимо несовершенны из-за противоположности между идеальным и реальным, душой и телом, то все их действия направлены к единству не ими самими, а божественным началом, которое ими руководит. Это начало дало им такое единство со всеми вещами, относящимися к их существованию, что они чувствуют себя в этих вещах и всячески стремятся прийти к единству с ними. Оно наделило их и искрой живого искусства, созидающего все вещи, и обучило их достигать вне себя посредством более или менее сложных движений неразличенности мышления и бытия, которой они лишены в себе, достигать ее в творениях, представляющихся целесообразными потому, что с понятием, одушевляющим их, более или менее связано понятие других вещей. Оно приобщило их также отчасти к небесной музыке, существующей во всем универсуме, в свете и в сферах, и научило тех,

543

кто был определен обитать в эфире, возвращаться в единство, забываясь в своем пении.

Иным единство предоставило большую свободу и разрешило иметь ее больше в себе, чем вне себя, подобно тому как плодовитая и обладающая многими качествами мать возрождается во всех своих детях, по в одних – в большей степени, в других – в меньшей и лишь в одном – полностью.

Но единство, полагая в каждом с различенностью то, что есть в нем самом, сделало различимым то, что в нем самом неразличимо, ибо каждое особенное свойство живых существ возникает от того, что ни одно такое существо не содержит в себе всю неразличенность единства, которая, будучи воплощением всех форм, не может выражать ни одну из них в отдельности.

Однако существо, не заключающее в себе самом субстанцию полностью, не может и полностью обособиться от единства и есть только в нем. Что касается вещи только телесной, то мы знаем, что в ней содержится лишь мертвое выражение понятия, а живое понятие находится вне ее, в бесконечном и что она обладает лишь внешней жизнью в абсолюте. Однако каждому страдательному роду бытия в универсуме соответствует деятельный род, и каждое животное, помимо того что оно есть особенный способ бытия, обладает и частью в живом понятии, и внутренним бытием в абсолюте; однако, обладая лишь частью понятия и более несовершенно выражая бесконечное и в том, что в нем конечно, оно не есть само созерцающее начало, а находится к нему в отношении различия.

Поскольку душа той же природы, что и само по себе и для себя бесконечное, тело же, будучи конечным, но в конечном бесконечным, отражает универсум, то во временном существе открывается то скрытое в Боге абсолютное равенство бесконечного, прообраза, с бесконечно-конечным, с отражением.

Следовательно, сущность вечного, неделимого, в котором идея есть и субстанция, содержит в себе то, по отношению к чему душа и тело, мышление и бытие абсолютно едины, душа же – сама по себе, бесконечное познание – в качестве души этого существующего есть бесконечная возможность всего того, действительность чего выражена в существующем. Существующее, которое мы определили как тело, хотя оно не есть конечное, а бесконечно-конечное бытие и отражает собой все полноту, все-таки идеально необходимо единично, следовательно, и необходимо определяемо

544

в противоположность другим вещам, выражающим бесконечное или конечное бытие и содержащимся в понятии тела либо как возможность без действительности, либо как действительность без возможности.

Следовательно, если мыслить бесконечное мышление, которое, становясь равным бытию, предстает в конечном в качестве бесконечного познания, как душу тела, необходимо единичного, то это мышление только в конечном необходимо явится бесконечным и единичным, хотя и самым совершенным, понятием бесконечного познания; напротив, рассмотренное само по себе, оно есть не душа этой вещи, а бесконечное понятие самой души и то, что обще всем душам.

Следовательно, полагая бесконечное познание, живую и бессмертную идею всех вещей существующей, ты вновь непосредственно полагаешь также, поскольку без отношения к единичной вещи это невозможно, противоположность между различенностью и не различенностью и как бы двойную душу – ту, в которой заключается действительность бесконечного познания, и ту, в которой заключается его бесконечная возможность.

Если теперь, друг мой, мне удастся доказать, что одновременно с этим разделением положено и сознание – не по отношению к абсолюту, но, как и все остальное, относящееся к отраженному миру, по отношению к самому себе и для самого себя,– а для сознания одновременно и временное бытие вещей и весь мир явлений, то я достигну поставленной тобой цели и выведу происхождение сознания из самой идеи вечного и его внутреннего единства, не допуская и не признавая при этом какой-либо переход от бесконечного к конечному.

Однако сначала остановимся еще на пребывающем и на том, что мы должны полагать как неподвижное, полагая то, что находится в движении и преобразовании, ибо душа не устает все время возвращаться к созерцанию совершеннейшего; затем вспомним, как для всего, что как будто выходит из этого единства или отрывается от него, заранее определена возможность бытия для себя; действительность же обособленного бытия находится только в самом этом бытии, и оно только идеально, но и в качестве идеального оно имеет место лишь постольку, поскольку вещи способом бытия в абсолютном дана способность быть для самой себя единством.

Следовательно, вещь может быть определена длительностью лишь постольку, поскольку она есть объект души,

545

которая конечна и существование которой определено длительностью, а существование души как длительность может быть определено, лишь поскольку она определена быть понятием единичной существующей вещи. Поэтому ни душа, ни тело не суть сами по себе, ибо как одна, так и другое имеют временное существование только в другом; само по себе есть их единство только в том, что не подчинено длительности, в той всеблагой природе, где возможность не отделена от действительности, мышление не отделено от бытия,– следовательно, в прообразе, несотворенном и поистине непреходящем. Не бессмертна душа, которая непосредственно относится к телу, поскольку оно не бессмертно, и существование души вообще определимо только длительностью и определено тем, сколько длится существование тела; не бессмертна и душа души, которая относится к душе, как душа к телу.

Далее, душа, поскольку она есть только посредством относительной противоположности с телом, следовательно, вообще не есть сама по себе, является определенной к бытию только посредством этой противоположности, тем самым лишь поскольку она есть понятие единичного бытия; но ее бытие определено не связью с вещью, а ее собственной конечностью, в силу которой возможность, связанная в Боге с ее действительностью, и действительность, связанная в нем с ее возможностью, по отношению к самой душе находятся вне ее. Ибо понятия, будучи непосредственными понятиями конечных вещей, соотносятся друг с другом как сами вещи, так же как они противоположны бесконечному понятию и соответствуют ему лишь постольку, поскольку они в конечности бесконечны.

Понятие, поскольку оно совершенно конечно, полагает себе свое время так же, как полагает свое время вещь, обладая действительностью, возможность которой находится вне ее самой, или возможностью, действительность которой вне ее. И как применительно к вещам, так и применительно к непосредственным понятиям вещей то бесконечное единство, в котором каждая возможность непосредственно имеет в себе свою действительность, а каждая действительность – свою возможность, будучи разделено в рефлексии, образует отношение причины и действия, так что каждое понятие представляется определенным к наличному бытию посредством другого понятия, в котором созерцается его непосредственная возможность, а оно в свою очередь – посредством другого такого же рода, и так до бесконечности.

546

Поскольку, таким образом, конечные понятия суть сами конечные вещи и абсолютно едины с ними, то и противоположность конечного и бесконечного может быть вообще выражена как противоположность конечных понятий и бесконечного понятия всех понятий; следовательно, конечные понятия будут относиться к бесконечному понятию как реальное к идеальному, и, следовательно, само различие между идеальным и реальным есть различие в сфере понятий.

Но только отделенное от своего бесконечного понятия и рассмотренное в этом разделении понятие является определенным к наличному бытию, а его идея, или оно само в своей связи с бесконечным, пребывает в вечном общении с Богом. В конечное же понятие,

Бруно. Следовательно, бесконечное познание может существовать только как душа вещи, которая представляет собой конечное бесконечно, т. е. универсум?

Л у ц и а н. Так и есть, ибо всякое понятие существует, как мы сказали, только благодаря тому, что оно есть понятие существующей вещи.

Бруно. Но эта вещь необходимо единична и, поскольку она существует в качестве таковой, подчинена времени и длительности.

Л у ц и а н. В самом деле. поскольку оно оказывается отделенным, попадает из того, что в Боге вечно, безвременно, лишь то, что одновременно с ним обособляется от все полноты, а это в свою очередь определено возможностью других вещей, которая связана с ним в Боге.

Если бы мы познали закон, по которому душа, пусть только для самой себя, обособляется и представляется определенной к наличному бытию, это позволило бы нам, так как каждая душа есть часть бесконечного органического тела, заключенная в идее,– хотя бы издали бросить взгляд на гармонию того сияющего мира, который мы здесь познаем только как в зеркале.

Однако открыть такой закон столь же трудно, сколь невозможно высказать его всем.

Открыть же наиболее всеобщие законы, по которым абсолютный мир отражается в конечном познании,– высокая цель мышления.

Поэтому попытаемся, друг мой, достигнуть этой цели, отправляясь в наших умозаключениях от точки, которую мы наметили раньше, т. е. от того, что посредством отношения бесконечного познания к единичной вещи непосредственно и необходимо в самом познании положена относительная противоположность конечного и бесконечного.

И вернее всего мы вернемся к первоначалу и истокам всех вещей, если покажем, что все противоположности, посредством которых определены и различены конечные вещи, положены тем одним разделением, которое само совершается только в вечном и не в отношении абсолютного, а только в отношении того, что обособилось от него для самого себя.

Однако не хочешь ли ты, чтобы для большей верности

547

мы еще раз кратко повторили то. по поводу чего мы пришли к согласию?

Л у ц и а н. Полностью согласен.

Бруно. Следовательно, в такой же степени и душа, непосредственный объект которой эта вещь есть?

Л у ц и а н. В такой же.

Бруно. Таким образом, душа в качестве понятия этой вещи (о душе мы еще поговорим в дальнейшем особо) есть также лишь часть бесконечной возможности, которая вне времени действительна в Боге, в единичную же душу попадает только действительность того, возможность чего содержится в ней самой.

Л у ц и а н. Необходимо.

Бруно. Но не предположили ли мы, что душа есть само бесконечное познание?

Л у ц и а н. Действительно, но мы полагаем это, лишь поскольку рассматриваем ее саму по себе; поскольку же речь идет о душе как душе этой вещи, мы полагаем ее необходимо конечной и подчиненной длительности.

Бруно. Следовательно, у нас необходимо возникает двойное воззрение на душу?

Л у ц и а н. Конечно, ибо если мы полагаем ее только как относящуюся к тому, понятие чего она есть, то мы полагаем ее не как бесконечное познание, а если только как бесконечное, то мы не полагаем ее как понятие существующей вещи, тем самым и ее не как существующую. Следовательно, мы необходимо полагаем душу одновременно как конечную и как бесконечную.

Бруно. Таким образом, бесконечное познание существует или является только в форме различенности и неразличенности.

Л у ц и а н. Так и есть.

Бруно. Но мы полагали их необходимо связанными – душу, поскольку она едина с телом, даже есть само тело, и душу, поскольку она есть бесконечное познание?

548

Л у ц и а н. Связанными вечным понятием, в котором конечное и бесконечное равны.

Бруно. Только эта идея есть в Боге, противоположность же различенности и неразличенности есть только в самой душе, поскольку она существует.

Л у ц и а н. И это верно.

Бруно. Но разве ты не сказал, что душа, рассмотренная в одном аспекте, едина с телом, даже есть само тело?

Л у ц и а н. Сказал.

Бруно. В каком же отношении находится, по твоему мнению, душа, рассмотренная как бесконечная, к душе, рассмотренной как конечная?

Л у ц и а н. Необходимо в отношении души к телу.

Бруно. Следовательно, мы переместили противоположность между душой и телом в саму душу.

Л у ц и а н. По-видимому.

Бруно. Таким образом, душе, поскольку она конечна, мы должны будем приписать все отношения, которые необходимо приписываются телу.

Л у ц и а н. Иначе мы поступить не можем.

Бруно. Однако душу, поскольку она относится к телу, мы определили как возможность, действительность которой выражена в теле.

Л у ц и а н. Совершенно верно.

Б р у н о. Не должны ли мы поэтому, раз мы определили душу как непосредственное понятие тела, а само тело как единую вещь, противопоставить душу, поскольку она непосредственно относится к телу, душе, поскольку она бесконечна, как действительность возможности, а вторую первой – как возможность действительности?

Л у ц и а н, Бесспорно.

Бруно. Но эту возможность мы необходимо полагаем как совершенно бесконечную, а действительность, напротив, как конечную?

Л у ц и а н. Как же иначе?

Бруно. Следовательно, у тебя не возникнет сомнения, если мы первую назовем бесконечным понятием познания, а вторую, поскольку она есть мышление по отношению к бытию, – самим познанием, объективно существующим познанием.

Л у ц и а п. Почему бы не называть их так?

Бруно. Однако, поскольку это объективное познание, будучи конечным, равно телу и подчинено связи причины и действия, оно необходимо до бесконечности определенное, единичное.

549

Л у ц и а н. Бесспорно.

Бруно. Но как ты думаешь, чем оно определено? Чем-то вне его или самим собой?

Л у ц и а н. Необходимо второе.

Бруно. Следовательно, ты полагаешь связь причины и действия в нем самом, причем такую связь, при которой всякое единичное познание определено другим познанием, это – опять-таки другим, и так до бесконечности. Л у ц и а н. Так оно и есть.

Бруно. Именно поэтому ты полагаешь каждое познание этого ряда отличным от того, которым оно определено, в качестве необходимо различного до бесконечности. Луциан. Не иначе.

Бруно. То бесконечное понятие познания ты мыслишь равным самому себе, неизменяемым, независимым от всего временного, не определяемым такой связью, которую мы только что приняли. Луциан. Необходимо.

Бруно. Следовательно, между объективным познанием и познанием бесконечным ты полагаешь теперь совершенно такое же отношение, как раньше между созерцанием и мышлением.

Луциан. По-видимому.

Бруно. Но ведь именно в это единство мышления и созерцания ты положил единство идеального и реального. Луциан. В самом деле.

Бруно. Ты видишь, таким образом, что выражение для этого единства ты нашел, исходя из одной точки, так, будто оно ограничено ею. Тем важнее должно быть для нас определить эту точку, чтобы уяснить ее значимость. Итак, полагая единство созерцания и мышления, ты необходимо полагаешь объективное познание равным бесконечному понятию познания?

Луциан. Полагаю.

Бруно. Но объективное познание конечно лишь постольку, поскольку оно относится к телу как к своему непосредственному объекту, следовательно, бесконечно, поскольку оно относится к понятию познания? Луциан. Как будто так. Бруно. Но оно также бесконечно? Луциан. Верно.

Бруно. Значит, относящееся и то, к чему оно относится, едины и неразличимы. Луциан. Необходимо. Бруно. Следовательно, бесконечное приходит к бесконечному;

550

а как можно определить, по твоему мнению, это возвращение бесконечного к самому себе, какое существует для этого выражение? Луциан. Я.

Бруно. Ты назвал понятие, которым, как по мановению волшебной палочки, открывается мир.

Луциан. Безусловно, оно – выражение высшей обособленности конечного от конечного.

Бруно. Но какие же дальнейшие определения вы обычно даете этому понятию?

Луциан. То, что мы называем Я, есть лишь единство идеального и реального, конечного и бесконечного; но само это единство есть лишь его собственная деятельность. Действование, посредством которого Я возникает, есть оно само, следовательно, нет ничего независимого от этого действования и вне его, но все только для самого себя и посредством самого себя. И сами по себе вечные вещи также проникают в объективное и временное познание, в котором они определяются временем, только посредством того, что бесконечное мышление становится самому себе объектом в конечном.

Бруно, Однако эта объективация бесконечного мышления и есть именно то, что мы только что назвали единством конечного и бесконечного?

Луциан. Необходимо, ибо то, что мы полагаем в конечное познание или в вещи, и то, что мы полагаем в бесконечное понятие познания,– одно и то же, лишь рассмотренное с разных сторон, в одном случае объективно, в другом – субъективно.

Бруно. На этом одновременно субъективном и объективном, бесконечном и конечном бытии основано Я. Луциан. Разумеется.

Бруно. Следовательно, и конечные, и являющиеся вещи также суть для Я и только посредством Я; ибо ты ведь говоришь, что они проникают во временное познание только благодаря названной объективации бесконечного в конечном.

Луциан. Таково мое мнение.

Бруно. Видишь, мы полностью согласны. Следовательно, высшее обособление конечного от равного ему – такое, в котором конечное вступает в единство и как бы в непосредственную общность с бесконечным. Но, поскольку оно конечно, бесконечное может сделать в нем действительной содержащуюся в его мышлении безграничную возможность лишь конечным способом, и все то, что есть

551

в нем в бесконечном пред образе, будет лишь отраженно сиять в конечном.

Так, то, что в вечном есть возможность и действительность в абсолютном единстве, обособляется в объективном Я как действительность, в субъективном – как возможность, но в самом Я, которое есть единство субъективного и объективного, оно отражается в качестве необходимости, вечного образа божественной гармонии вещей, как бы неподвижного отражения единства, из которого все они вышли. Согласен ли ты и с этим?

Л у ц и а н. Полностью.

Бруно. Не потому ли во всех конечно познанных вещах познается выражение бесконечного, которое они отражают, и конечного, в котором они отражаются, а также

третьего, в котором то и другое едины? Ибо мы уже сказали

раньше, что первое в абсолютном необходимо станет в отражении третьим.

Л у ц и а н. Твои выводы бесспорны.

Бруно. Следовательно, определения и законы конечных вещей могут быть непосредственно постигнуты, и для этого от нас не требуется выходить за пределы природы знания. Ибо не разделяешь ли ты и того мнения, что объективное познание мы так же не можем назвать знанием для себя, как и то, что мы ему противопоставили?

Л у ц и а н. Знание состоит лишь в единстве обоих.

Бруно. Необходимо, ибо помимо того, что всякое знание есть действительное познание, с ним связано еще и понятие этого знания; тот, кто знает, тот и непосредственно знает, что он знает, и это знание его знания и знание об этом знании его знания едины и непосредственно связаны с первым знанием; всякий возврат в бесконечность исключен, так как связанное со знанием понятие знания, которое есть принцип сознания, есть само по себе и для себя бесконечное.

Однако теперь, для того чтобы развить эти запутанные отношения изнутри, надо рассмотреть каждое из них само но себе. Итак, знание, как ты сказал, заключается в единстве объективного познания с его бесконечным понятием. Между тем объективное познание ты прежде приравнял созерцанию, утверждая, что оно необходимо конечно, определено временным образом и в противоположность мышлению связано с различенностью. Однако едва ли ты можешь положить только конечное или чистую различенность. следовательно, если ты ее полагаешь, то только в противоположность другому. Но полностью распутать эту сплетенную

552

из конечного и бесконечного сущность может лишь тот, кто поймет, что во всем содержится все и даже в единичном заключена полнота целого, и поймет также, каким образом это возможно.

Следовательно, созерцание есть конечное, бесконечное и вечное и только в целом подчинено конечному. Конечное в нем то, что принадлежит ощущению, бесконечное – то, что в нем есть выражение самосознания. Первое в противоположность второму есть необходимая различенность, вторая в противоположность первому – неразличенность, первое реально, второе идеально; то, в чем идеальное и реальное, неразличенность и различенность едины, есть в созерцании то, что подражает в нем природе чисто реального или вечного. Думаешь ли ты теперь, что можешь это вечное в созерцании противопоставить мышлению, как ты

это сделал?

Л у ц и а н. В самом деле, не вижу, как это возможно.

Бруно. Созерцание ты ведь определил как различенность, мышление как неразличенность?

Л у ц и а н. Конечно.

Бруно. Но созерцание в созерцании не есть ни различенность, ни неразличенность, а то, в чем оба они едины. Как же могло случиться, что ты положил его противоположным мышлению и реальным в единстве идеального

и реального?

Л у ц и а н, Прошу тебя, объясни мне это.

Бруно. Ты хотел, как я тебе только что доказал, ограничить единство идеального и реального определенной точкой и сделать реальное подлинной противоположностью идеального; между тем эта противоположность вечно только идеальна, и то, что ты определяешь как реальное, само также состоит из единства идеального и реального, так что то, что в нем истинно реально, есть само это единство, а то, что покоится в нем на противоположности идеального и реального, есть лишь идеальное определение реального. Таким образом, ты нигде не найдешь чисто реального в противоположность идеальному; что же касается, в частности, созерцания, то для того, чтобы обнаружить, что ты с каждым созерцанием, каким бы оно ни было, полагаешь единство мышления и бытия, достаточно спросить себя, что же ты, собственно, созерцаешь, когда говоришь, что созерцаешь треугольник, круг или растение? Без сомнения – понятие треугольника, понятие круга, понятие растения, и вообще ты никогда не созерцаешь ничего, кроме понятий. Следовательно, причина того, что ты называешь

553

созерцанием то, что само по себе есть понятие или способ мышления, заключается в том, что ты мышление полагаешь в бытие; а то, посредством чего ты его полагаешь, не может быть ни мышлением, ни бытием, а только тем, в чем они всегда неразличимы.

Абсолютное тождество мышления и бытия в созерцании есть основание очевидности геометрического созерцания. Созерцающее же в каждом созерцании есть то, что не способно к противоположению всеобщего и особенного, есть само по себе абсолютный разум в отвлечении от всего того, что привносится в результате отражения в конечном, есть неомраченное единство, высшая ясность и совершенство.

То же, что привносится в отражение, есть, как уже было показано, относительная противоположность бесконечного, которое в созерцании есть единство, и конечного, которое есть в нем различенность; первое есть в нем выражение понятия, второе – суждения, одно – полагающее первого измерения, другое – первого и второго измерения.

То, что в созерцании непрозрачно, эмпирично, не есть чистое пространство, чистое тождество мышления и бытия, есть то, что определено в нем тем относительным противоречием.

Основание же того, что в созерцании конечное, бесконечное и вечное подчинены конечному, заключается лишь в непосредственном отношении души к телу как к единичной вещи. Ибо поскольку тело и душа суть одна вещь и обособлены от все полноты только друг с другом и одно посредством другого – так что по отношению к бесконечному понятию совершенно безразлично, определять ли тело как конечное бытие или как понятие конечного бытия, а в понятии тела необходимо содержится понятие других вещей,– то и это понятие, т. е. сама душа, поскольку она есть понятие единичной существующей вещи, определена понятием других вещей. Таким образом, неделимое, состоящее из конечного, бесконечного и вечного, подчинено в душе конечному, и это созерцание, подчиненное времени, необходимо единичное и отличное от самого себя, ты противоположил мышлению. Но поскольку созерцание, определенное таким образом, есть не истинное созерцание, а лишь смутная видимость его, то из этого следует, что единство мышления и созерцания, так, как ты его определил и положил в качестве высшего, единично, подчинено по своему характеру и взято только из опыта. Поэтому откажись от этой узости, которой ты придерживался, ограничивая высшее единство сознанием, и последуй за мной в свободный

554

океан абсолютного, где нам будет доступно и более живое движение, и более непосредственное познание бесконечной глубины и высоты разума. Остается еще сказать, каким образом триединство конечного, бесконечного и вечного подчинено в созерцании конечному, в мышлении – бесконечному, в разуме же – вечному.

Следовательно, в созерцание всегда попадает лишь часть универсума, понятие же души, непосредственно, жизненно связанное с душой, есть бесконечное понятие всех вещей. Обособление объективного познания от этого понятия полошено временем. Отношение же конечного познания к бесконечному создает знание, не абсолютно вневременное познание, а познание на все времена. Посредством этого отношения созерцание вместе со всем тем, что в нем конечно, бесконечно и вечно, необходимо становится одновременно бесконечным и бесконечной возможностью познания. Бесконечное, положенное бесконечно, есть то, что мы называем понятием, конечное же, воспринятое бесконечным, порождает суждение, подобно тому как вечное, положенное бесконечно,– умозаключение.

Однако все в этой сфере обладает бесконечностью, хотя только рассудочной бесконечностью. Понятие бесконечно, бесконечно суждение, бесконечно умозаключение. Ибо они значимы для всех объектов и на все времена. Но каждое из них следует рассмотреть отдельно.

Бесконечное в созерцании, которое в понятии вновь полагается бесконечным, есть выражение бесконечного понятия души, единого с самой душой; конечное – выражение души, поскольку она служит непосредственным понятием тела и едина с ним; вечное же выражение того, в чем они едины. Бесконечное понятие души содержит, как мы знаем, бесконечную возможность всех созерцаний; душа, непосредственный объект которой есть тело,– бесконечно-конечную действительность; то, в чем они едины, бесконечную необходимость.

Поскольку понятие есть бесконечно положенное бесконечное, оно есть положенная бесконечной бесконечная возможность различных для себя созерцаний; суждение же, поскольку оно полагает конечное бесконечно, есть бесконечно определяющее действительности, а умозаключение, поскольку оно есть вечное, необходимости.

Таким образом, само понятие есть вновь понятие и, следовательно, бесконечная возможность не только бесконечного, конечного и вечного, но и бесконечного, конечного и вечного, подчиненных бесконечному, конечному и вечно-

555

му, так что три первых, умноженные на самих себя и проникнутые самими собой, определяют число понятий. В этом заключено трудно распутываемое переплетение и определенное расчленение; но если ты захочешь попытаться распутать его вместе со мной, то, я надеюсь, мы достигнем цели.

Итак, бесконечность понятия есть просто бесконечность рефлексии, схема же рефлексии – линия, привносящая в вещи, в которых она выражена, время, но, будучи положена жизненно и деятельно, как в объективном познании, она есть само время.

Как ты думаешь, какого же рода понятиями выражены бесконечное, конечное и вечное, подчиненные бесконечному?

Л у ц и а н. Необходимо понятиями времени, а именно,

как мне кажется, следующим образом.

Только бесконечная возможность времени содержит само чистое единство, бесконечно-конечная действительность времени – различенность или множество; вся действительность времени в целом, определенная бесконечной возможностью, есть все полнота.

Бруно. Прекрасно, настолько, что вряд ли необходимо обращать твое внимание на то, что первое из этих понятий соответствует количественной неразличенности или самому понятию, второе, поскольку оно полагает неразличенность в различенность, восприятие различенного единым, соответствует суждению, третье же, тотальность, относится к двум первым, как умозаключение относится к понятию и суждению.

Поскольку единство не есть единство, множество не есть множество, если первое не положено во второе, а второе не воспринято первым, постольку то, в чем они едины и что являет себя в рефлексии третьим, есть необходимо первое.

Если ты устранишь все относительное, привнесенное в рефлексию, то получишь высшие понятия разума: абсолютное единство, абсолютную противоположность и абсолютное единство единства и противоположности, содержащееся в тотальности.

Бесконечное, конечное и вечное, подчиненные конечному, порождают с ним следующие понятия.

Бесконечная возможность всей действительности для рефлексии содержит безграничную реальность; действительность действительного, то, что есть абсолютная нереальность, только граница, эта действительность действительного,

556

определенная всей возможностью, содержится в том, в чем безграничное и граница совершенно едины и что, рассмотренное абсолютно, есть опять первое, а в созерцании – абсолютное пространство. Но очевидно, что подобно тому, как посредством понятий времени вещи были определены преимущественно для понятия, так посредством понятий пространства они определены преимущественно для суждения. И бесконечное и конечное, связанные с вечным, должны порождать двойные понятия, причем каждое, так как в природе вечного самой по себе и для себя уже объединены природа конечного и бесконечного, так что одно из понятий необходимо участвует в природе конечного, а другое – в природе бесконечного. Следовательно, форма вечного выражается в бесконечном двумя понятиями, первое из которых есть в рефлексии опять возможность, второе – действительность, а оба, связанные такими, как они суть, порождают необходимость.

Эти понятия мы называем субстанцией и акциденцией. В конечности же, или действительности, вечное отражается понятиями причины и действия, из которых первая есть в рефлексии только возможность действия, второе – действительность, а оба в соединении – необходимость. Однако в рефлексии между возможностью и действительностью вступает время, и только благодаря этому понятию вещи длятся. Наконец, в необходимости вечное выражает себя посредством понятия всеобщего взаимного определения вещей, и это – высшая тотальность, которую можно познать в рефлексии.

Теперь, когда нам стало ясно, что бесконечное, конечное и вечное, подчиненные конечному, или различенности, являют себя как пространство, а подчиненными бесконечному, или относительному единству,– как время, то очевидно, что то же единство, созерцаемое в форме вечного, есть сам разум и выражает себя в понятии как разум.

Из этого легко усмотреть, в чем состоит единство и различие трех наук: арифметики, геометрии и философии.

Развивать далее организм рефлектирующего разума в суждении, который таков же, как в понятии, если принять во внимание определенное ранее различие между суждением и понятием,– лишний труд.

Что касается умозаключения, полагающего вечное бесконечно, то достаточно заметить, что так как в каждом умозаключении для себя уже содержатся в своей совокупности

557

возможность, действительность и необходимость, то все дальнейшее их различие ограничено тем, что единство этих трех элементов всех умозаключений выражено в форме бесконечного, конечного или вечного.

Бесконечная форма есть категорическая, конечная – гипотетическая, та, в которой больше всего от природы вечного,– дизъюнктивная. Однако при всех различиях умозаключений в каждом из них большая посылка по отношению к меньшей всегда категорична или бесконечна, меньшая посылка – гипотетична или конечна, а заключение дизъюнктивно и соединяет в себе то и другое.

Л у ц и а н. О поразительная форма ума! Какое удовольствие проникать в твои отношения и повсюду – от структуры телесных вещей до формы заключения обнаруживать один и тот же отпечаток вечного. Исследователь,

познав в тебе отражение самого прекрасного и благого, погружается в рассмотрение тебя. В этом отражении движутся светила и проходят предписанный им путь, в нем все вещи суть то, в качестве чего они являются, и это необходимым образом. Основание же этой необходимости заключено в их истинной природе, тайна которой ведома только Богу, а среди людей тому, кто познает его.

Бруно. Однако для познания начал вещей, пребывающих в Боге и определяющих являемости вещей, прежде всего важно знать, что относится к отражению, чтобы не уподобляться тем, кто, искажая и философию и божественную сущность, философствует наобум и как придется, в одном случае отвергая нечто относящееся к явлению, в другом считая его истинным.

Ибо помимо абсолюта, природу которого они не ясно познают, они принимают и многое из того, что им нужно, что им необходимо для создания того, что они называют своей философией, не отделяя и не обособляя то, что истинно только для явления, от того, что истинно в Боге. Некоторые из них опускаются даже ниже явления и исходят из материи, которой они приписывают форму расположенности и бесконечного многообразия. Между тем абсолютно или по отношению к божественной природе, помимо нее самой и того, благодаря чему она совершенна, нет ничего, кроме абсолютного единства и противоположности, следовательно, есть, правда, и противоположность, и единство, но абсолютно равные вне времени, так что нигде нет ни разделения, ни отражения по отношению к самому единству.

Некоторые определяют и мир явлений так, будто он

558

противоположен божественной природе, тогда как но отношению к ней он вообще ничто. Ибо то, что мы называем миром явлений, не ость то конечное, которое совершенно нечувственным образом соединено с бесконечным в идее, а только отражение его, каким оно заключено в идее. Так как в универсуме кроме познаваемых вещей вечно содержится сама по себе и для себя идея того, чему было определено познать универсум в зримом отражении, то идея есть, правда, до мира явлений, но не предшествует ему во времени, подобно тому как всеобщий свет существует до отдельных освещенных вещей не по времени, а по своей природе; отбрасываемый бесчисленными вещами и отражаемый каждой в зависимости от ее собственной природы, он сам не становится многообразным и, оставаясь незамутненным в своей ясности, вбирает в себя все эти отражения. Ведь истинный мир не тот, который единичность создает для себя в отражении и идею которого берет из того, что находится над ней, а неподвижное и гармоничное пламенеющее небо, парящее над всеми и охватывающее всех.

Пока, друг мой, нам удалось показать, как конечное, бесконечное и вечное подчинены конечному в созерцании, бесконечному – в мышлении.

Однако если мы обращаемся к отношению объективного познания к бесконечному, то возникают все те понятия, посредством которых вещам дается всеобщее и необходимое определение и которые поэтому как будто предшествуют предметам. Но едва ли, как мне кажется, ты поверишь, что вещи определены таким образом независимо от этих понятий.

Луциан, Никогда я этому не поверю. Бруно. Однако поскольку они не могут быть отделены от этих определений, то вне этих понятий они вообще ничто.

Луциан. Просто ничто.

Бруно. А как ты называл это единство объективного познания с его бесконечным понятием? Луциан. Знанием.

Бруно. Значит, эти вещи будут ничем и независимо от знания?

Луциан. Совершенно ничем. Они возникают только посредством знания и суть сами это знание.

Бруно. Прекрасно. Видишь, мы согласны по всем пунктам. Следовательно, весь мир явлений, рассматриваемый для себя, может быть понят только из знания. Луциан. Так должно быть.

559

Бруно. Но из какого знания, из такого, которое само по себе реально или само есть лишь являющееся?

Л у ц и а н. Конечно, необходимо из второго, если вообще противоположение конечного познания бесконечному и их тождество относятся к явлению.

Бруно. Можешь ли ты после всего сказанного сомневаться в этом? Следовательно, во всей этой только что описанной нами сфере знания, возникающей посредством отношения конечного, бесконечного и вечного в познании к бесконечному, господствует совершенно подчиненный вид познания, который мы называем рефлективным или рассудочным.

Л у ц и а н. Согласен.

Бруно. Следует ли нам и познание посредством

умозаключение считать истинным познанием разума или

скорее простым познанием рассудка?

Л у ц и а н. Вероятно, второе.

Бруно. Не иначе. Ибо если ты полагаешь в понятие неразличенность, в суждение различенность, а в умозаключение – единство того и другого, то это – единство, подчиненное рассудку; ибо, хотя разум есть во всем, в созерцании он подчинен созерцанию, в рассудке – рассудку, и если в разуме рассудок и созерцание абсолютно едины, то в умозаключении ты в большей посылке имеешь то, что соответствует рассудку, в меньшей то, что соответствует созерцанию, в первой – всеобщее, во второй – особенное, но отдельно они суть только для рассудка и в заключении тоже соединены только для рассудка.

Поэтому самая большая ошибка – считать этот подчиненный рассудку разум самим разумом.

Л у ц и а н. Без сомнения.

Бруно. Учение, которое возникает вследствие такого подчинения всей целостности разума рассудку, те, кто жил до нас, назвали логикой. Следовательно, логику, если мы последуем этому, мы будем рассматривать только как рассудочную науку?

Л у ц и а н. Необходимо.

Бруно. Но на что может уповать в области философии тот, кто ищет философию в логике?

Л у ц и а н. Ни на что.

Бруно. Наука о вечном, которая может быть создана такого рода познанием, будет ведь и останется рассудочным познанием?

Л у ц и а н. Приходится это признать.

Бруно. Подобно тому как в трех формах умозаключений

560

абсолютное распадается по своей форме на бесконечное, конечное и вечное рассудка, так по своей материи абсолют распадается в умозаключениях служащего рассудку разума на душу, мир и Бога, которые, будучи отделены друг от друга и обособлены, представляют для рассудка величайшее разделение того, что в абсолюте совершенно едино.

Следовательно, обо всех тех, кто ищет философию в познании такого рода и хочет доказать бытие абсолюта таким способом или вообще доказать его, мы вынесем суждение, согласно которому они еще не переступили порога философии.

Л у ц и а н. Это справедливо.

Бруно. Так как, далее, то, что многие философы до нас и почти все, считающие себя таковыми теперь, называют разумом, относится еще к сфере рассудка, то мы поставим высший вид познания на недосягаемую для этих философов высоту и определим его как то, посредством чего мы видим конечное или бесконечное в вечном, а не вечное в конечном и бесконечном.

Л у ц и а н. Это доказательство представляется мне завершенным.

Бруно. Далее, как ты думаешь, удовлетворяется ли этот высший вид познания тем, чтобы видеть конечное только вообще как идеальное, поскольку идеальное есть не что иное, как само бесконечное, или это познание заключается в том, чтобы не признавать ничего, кроме вечного, и не признавать конечное для себя ни в идеальном, ни в реальном смысле?

Л у ц и а н. Такой вывод напрашивается.

Бруно. Итак, заслуживает ли, по нашему мнению, идеализм, относящийся только к конечному, наименования философии?

Л у ц и а н. По-видимому, нет.

Бруно. Может ли вообще какое-либо познание, кроме того, которое определяет вещи так, как они определены в той высшей неразличенности идеального и реального, считаться абсолютно истинным?

Л у ц и а н. Это невозможно.

Бруно. Все, друг мой, что мы называем в вещах реальным, таково только благодаря своему участию в абсолютной сущности, но ни одно из этих отражений не представляет ее в полной неразличенности, кроме одного, в котором все достигает такого же единства мышления и бытия, как в абсолюте,– кроме разума; познавая самого

561

себя, полагая всеобще, абсолютно ту неразличенность. которая в нем есть, как материю и форму всех вещей, он единственный непосредственно познает все божественное. Но никогда не достигнет созерцания его неподвижного единства тот, кто не может отвернуться от отражения.

Ибо он, отец и царь всех вещей, пребывает в вечном блаженстве, вне всякого противоборства, уверенный и недостижимый в своем единстве, как в неприступной цитадели. Но чувствовать даже в некоторой степени внутреннюю природу того, что само по себе не есть ни мышление, ни бытие, а единство того и другого, способен лишь тот, кто более или менее причастен ему. Однако эта сокровенная тайна его сущности – не содержать в себе самом ничего от мышления и от бытия, но быть единством обоих, единством, возвышающимся над ними, не будучи замутненным ими,– открывается в природе конечных вещей; ибо в отражении форма распадается на идеальное и реальное; не потому, что уже прежде реальное содержалось в идеальном, а для того, чтобы оно было познано как то, что есть только единство обоих, не будучи само таковым.

Тем самым познать вечное – означает видеть в вещах бытие и мышление соединенными только его сущностью, а не полагать понятие как действие вещи или вещь как действие понятия. Это дальше всего от истины. Ибо вещь и понятие едины не посредством связи между причиной и действием, а посредством абсолюта; истинно рассматриваемые, они – лишь различные воззрения на одно и то же, так как не существует ничего, что не было бы выражено в вечном конечно и бесконечно.

Трудно смертными словами выразить природу вечного саму по себе и для самой себя, так как язык взят из отражений и создан рассудком. Если мы как будто с полным основанием называли то, что не ведает противоположности ни над собой, ни в себе, а ведает ее только ниже себя, единым, тем, что есть, то ведь именно это бытие не заключает в себе противоположности по отношению к тому, что во всех других отношениях определяется как формальная сторона бытия, т. е. по отношению к познанию; ибо к природе абсолюта относится и то, что форма в нем есть сущность, а сущность – форма; поскольку же оно выражено в разуме как в абсолютном познании по своей форме, оно выражено в нем и по своей сущности, следовательно, по отношению к абсолюту не остается бытия, которое могло бы быть противоположно познанию; если же мы захотели бы определить абсолют как абсолютное познание, то и это мы

562

не могли бы сделать в том смысле, что противоположили бы это абсолютное познание бытию, ибо в абсолютном рассмотрении истинное бытие есть только в идее, а идея в свою очередь есть также субстанция и само бытие.

В качестве же неразличенности познания и бытия абсолют также определим лишь по отношению к разуму, ибо только в нем познание и бытие могут встречаться как противоположности.

Но больше всего удалился бы от идеи абсолюта тот, кто захотел бы определить его природу через понятие деятельности, чтобы не определять ее как бытие.

Ибо всякая противоположность деятельности и бытия существует только в отраженном мире, так как – отвлекаясь от того, что абсолютно и для себя вечно,– мы видим внутреннее единство его сущности либо в конечном, либо в бесконечном, но в том и другом необходимо одинаково, чтобы тем самым в отражении также из соединения того и другого, конечного и бесконечного, миров вновь родилось единство в качестве универсума.

Но абсолют не может отражаться ни в конечном, ни в бесконечном, не выражая в каждом из них все совершенство своей сущности; единство конечного и бесконечного, отраженное в конечном, являет себя как бытие; отраженное в бесконечном – как деятельность; однако в абсолюте оно ни то и ни другое и выступает не в форме конечного и не в форме бесконечного, а в форме вечности.

Ибо в абсолюте все абсолютно; если, следовательно, совершенство его сущности являет себя в реальном как бесконечное бытие, в идеальном – как бесконечное познание, то в абсолюте и бытие и познание абсолютны и, поскольку каждое из них абсолютно, ни одно из них не имеет вне себя, в другом, противоположности, но абсолютное познание есть абсолютная сущность, а абсолютная сущность – абсолютное познание. Поскольку, далее, безграничность вечной сущности одинаково отражена в конечном и бесконечном, то в обоих мирах, в которых явление разделяется и развертывается, поскольку эти миры едины, должно содержаться одно и то же, следовательно, то, что выражено в конечном, или в бытии, должно быть выражено и в бесконечном, или в деятельности.

Следовательно, то, что в реальном или природном мире ты обнаруживаешь выраженным как тяжесть, а в идеальном обнаруживается как созерцание, или то, что в вещах из-за разделения общего и особенного являет себя определенным как относительное единство и относительная про-

563

тивоположность, а в мышлении – определяющим как понятие или суждение, есть одно и то же; ни идеальное как таковое не есть причина определения в реальном, ни реальное – причина определения в идеальном; ни одно из них не имеет преимущественной ценности по сравнению с другим, и одно не может быть понято из другого, поскольку ни одно из них не обладает достоинством начала, но оба, как познание, так и бытие,– лишь различные отражения одного и того же абсолюта.

Поэтому истинно, или есть само по себе, только единство, которое лежат в основе противоположности всеобщего и особенного в вещах и той же противоположности в познании, а не бытие или познание, мыслимые в противоположности друг другу.

Но где в каждом для себя, будь то в реальном или в идеальном, достигнуто абсолютное тождество противоположных сторон, там непосредственно выражена в самом реальном или идеальном неразличенность познания и бытия, формы и сущности.

Отраженное в идеальном, или в мышлении, вечное единство конечного и бесконечного являет себя растянутым в безначальном и бесконечном времени, в реальном, или в конечном, оно предстает непосредственно и необходимо законченным в качестве единства и есть пространство; хотя только в реальном, но оно являет себя как высшее единство познания и бытия. Ибо пространство, являя себя, с одной стороны, как высшая ясность и покой, а тем самым и как высшее бытие, которое, будучи основано и завершено в самом себе, не выходит из себя и не действует, с другой стороны, есть одновременно абсолютное созерцание, высшая идеальность и в зависимости от того, обращено ли внимание на субъективное или объективное, противоположность которого по отношению к нему полностью уничтожена,– высшая неразличенность деятельности и бытия. В остальном же деятельность и бытие во всех вещах относятся друг к другу как душа к телу; поэтому и абсолютное познание не может быть мыслимо как деятельность, хотя оно вечно в Боге и есть сам Бог. Ибо душа и тело, следовательно, деятельность и бытие, суть его формы, которые пребывают не в нем, а под ним; и подобно тому, как сущность абсолюта, отраженная в бытии, есть бесконечное тело, сущность его, отраженная в мышлении или в деятельности в качестве бесконечного познания, есть бесконечная душа мира; в абсолюте же не могут содержаться ни деятельность как деятельность, ни бытие как бытие.

564

Поэтому тот, кто нашел бы выражение для деятельности, которая покойна, как глубочайший покой, для покоя, столь же деятельного, как высшая деятельность, в некоторой степени приблизился бы в понятиях к природе совершеннейшего.

Однако недостаточно познать конечное, бесконечное и вечное в реальном или в идеальном, и тот, кто не созерцает истину в вечном, никогда не узрит ее саму по себе и для себя.

Разделение же двух миров, того, который выражает всю сущность абсолюта в конечном, и того, который выражает ее в бесконечном, есть и отделение божественного начала от природного начала вещей. Ибо последнее является как страдательное, первое – как деятельное. Поэтому различные виды материи, например, вследствие их страдательной и воспринимающей природы принадлежат, как нам представляется, к природному началу, а свет вследствие его созидательной и деятельной природы представляется нам божественным.

Но даже единичное, которое в мире, подчиненном конечному, или в мире, подчиненном бесконечному, характером своего бытия наиболее непосредственно выражает природу абсолюта, не может быть, как и сам абсолют, понято только как бытие или только как деятельность.

Повсюду, где душа и тело положены в вещь тождественно, в ней содержится отражение идеи, и подобно тому, как в абсолюте идея есть бытие и сама сущность, в этом отражении форма есть и субстанция, субстанция – форма.

Таков среди реальных вещей организм, среди идеальных – то, что создано искусством и прекрасно: организм связывает с материей в качестве природного начала свет, или выраженную в конечном вечную идею, искусство – свет того света, или выраженную в бесконечном вечную идею в качестве божественного начала. Но только организм, поскольку он необходимо являет себя как единичная вещь, находится с абсолютным единством все еще в том же отношении, как тела вследствие их тяжести, т. е. в отношении различенности. Следовательно, хотя в его форме деятельность и бытие всегда положены тождественно (деятельное есть и пребывающее, а пребывающее – деятельное), но, поскольку организм единичен, это тождество создано не им самим, а единством, к которому он для самого себя относится как к своему основанию. Поэтому деятельность и бытие являются в нем соединенными еще не для высшего покоя в высшей деятельности, а лишь для действенности

565

как среднего или общего, состоящего из пребывания и действования.

Мир, в котором бытие кажется положенным деятельностью, а конечное бесконечным, противополагается природе, где бесконечное есть в конечном и посредством его, и рассматривается как мир и как бы град божий, воздвигнутый свободой.

Вследствие этого противоположения люди привыкли видеть природу вне Бога, а Бога вне природы и, лишив природу святой необходимости, подчинили ее не святой, которую они именуют механической, превратив тем самым идеальный мир в арену не ведающей закона свободы. Вместе с тем, определив природу как чисто страдательное бытие, они сочли себя вправе определять Бога, которого они возвышают над природой, как чистую деятельность, только действование, как будто каждое из этих понятий не зависит полностью от другого, тогда как ни одно из них не обладает истиной для себя.

Если же им говорят, что природа находится не вне Бога, а в Боге, то они понимают природу как мертвую вследствие отделения ее от Бога, как будто она вообще есть что-то сама по себе, а не просто их собственное создание. Свободная часть мира, так же как и природная, не отделена от того, в чем они не просто едины, а вообще не обособлены. Невозможно, чтобы они в том, в чем они едины, были таковыми посредством того же, посредством чего они суть вне его, а значит, чтобы одна часть находилась в единстве вследствие необходимости, другая – вследствие свободы.

Следовательно, высшее могущество, или истинный Бог, есть то, вне которого нет природы, так же как истинная природа – та, вне которой нет Бога.

Познание в непосредственном сверхчувственном созерцании того священного единства, в котором Бог не отделен от природы и которое в жизни изведано нами как судьба, есть посвящение в высшее блаженство, испытываемое лишь в созерцании высочайшего совершенства.

Данное мною обещание открыть вам в общих чертах, насколько это в моих силах, основание истинной философии мне представляется выполненным; при этом я все время стремился показать в различных образах то единое, что есть предмет философии.

Как строить на этом основании дальше и довести до полного развития божественный росток философии, какую форму вы сочтете наиболее соответственной подобному учению, вам надлежит решить самим.

566