Часть 12.

государство, до всевозможной дерзости, чтобы любой ценой удовлетворить и себя, и сопровождающую его буйную ватагу, составившуюся из всех тех вожделений, что нахлынули на человека отчасти извне, из его дурного окружения, отчасти же изнутри, от бывших в нем самом такого же рода вожделений, которые он теперь распустил, дав им волю. Разве не такова жизнь подобного человека?

- Да, такова.

- Когда подобного рода людей в государстве немного, а все прочие мыслят здраво, те уезжают в b чужие земли, служат там телохранителями какого-нибудь тирана или в наемных войсках, если где идет война. Когда же подобные вожделения проявляютс

у них в мирных условиях, то и у себя на родине они творят много зла, хотя и по мелочам.

- Что ты имеешь в виду?

- Да то, что они совершают кражи, подкапываются под стены, отрезают кошельки, раздевают прохожих, святотатствуют, продают людей в рабство. Бывает, что они занимаются и доносами, если владеют словом, а то и выступают с ложными показаниями или берут взятки.

- Нечего сказать, по мелочам! Так ведь ты выразил- с ся о причиняемом ими зле, когда таких людей немного?

- Да, по мелочам, потому что сравнительно с великим злом это действительно мелочи, ведь в смысле вреда и несчастья для государства все это лишено, как говорится, того размаха, каким отличается тиран. Когда в государстве наберется много таких людей и их последователей и они ощутят свою многочисленность, то как раз из их среды и рождается тиран, чему способствует безрассудство народа. Это будет тот из них, кто сам в себе, то есть в своей душе, носит самого великого d и отъявленного тирана.

- Естественно, ведь такой человек и будет самым большим тираном.

- Если ему уступят без сопротивления; если же государство не допустит этого, тогда он, лишь только окажется в состоянии, поступит со своей родиной точно так же, как в недавно упомянутом примере, когда у него поднялась рука на родных мать и отца: он покарает и родину тем, что введет в нее своих новых сподвижников; в рабстве у них будет содержаться и

365

воспитываться некогда милая ему «родина-мать», как говорят критяне, то есть его отечество. Вот конечная цель вожделений подобного человека.

е - Она состоит именно в этом.

- Подобного рода люди таковы и в частной жизни, еще прежде, чем станут у власти. С кем бы они ни вступали в общение, они требуют лести и полной готовности к услугам, а когда сами в чем-нибудь нуждаются, 576 тогда так и льнут к человеку, без стеснения делая вид, будто с ним близки, но, чуть добьются своего, они опять с ним чужие.

- Это очень верно подмечено.

- Значит, за всю свою жизнь они ни разу ни с кем не бывали друзьями; они вечно либо господствуют, либо находятся в рабстве: тираническая натура никогда не отведывала ни свободы, ни подлинной дружбы.

- Конечно.

- Разве не правильно было бы назвать таких людей не заслуживающими доверия?

- Как же иначе!

- Да и в высшей степени несправедливыми, если b в нашей беседе мы правильно сделали раньше вывод относительно того, в чем заключается справедливость.

- Конечно, мы сделали его правильно.

- Итак, о крайне дурном человеке давай мы в общих чертах скажем так: это человек, который и наяву таков, как в тех сновидениях, что мы разбирали.

- Совершенно верно.

- А таким становится тот, кто при своих природных тиранических склонностях достигает единоличной власти, и, чем дольше он обладает такой властью, тем более он становится таким.

- Это уж обязательно,— сказал Главкон, в свою очередь вступая в беседу.

Тираническая душа несчастна.

- Так вот,— сказал я,— разве не окажется самым несчастным человеком тот, кто является отъявленным с негодяем? И чем дальше и больше была бы в его руках власть, тем больше и на более долгий срок он был бы таким в действительности, хотя большинство представляет это себе по-разному.

- Это необходимо обстоит именно так,— ответил Главкон.

- А также и в отношении сходства: человек тиранический соответствует тиранически управляемому го-

366

сударству, а демократ — государству демократическому. И в остальных случаях не то же ли самое?

- Как же иначе?

- И как государство относится к государству в смысле добродетели и благополучия, так и человек относится к человеку?

- Не иначе. d

- А как в смысле добродетели относится государство с тираническим строем к государству, управляемому царем, которое мы разбирали раньше?

- Они совершенно противоположны друг другу: одно из них — самое благородное, другое — самое низкое.

- Я не стану спрашивать, какое из них ты считаешь каким,— это и без того ясно. Но в смысле процветания или, наоборот, бедности ты так же решаешь или иначе? Нас не должно поражать зрелище тирана, отдельно взятого или окруженного немногочисленной свитой, нам надо рассмотреть все государство в целом, войти е в него, во все вникнуть и, присмотревшись, уже тогда высказывать о нем свое мнение.

- Твое требование правильно. Однако всякому ясно, что нет более жалкого государства, чем управляемое тиранически, и более благополучного, чем то, в котором правят цари.

- А если и применительно к отдельным людям я потребовал бы того же самого, разве мое требование 577 не было бы правильным? Я считаю, что о них может судить лишь тот, кто способен рассматривать человека, вникая мысленно в его нрав, а не глядеть, как дети, только на внешность и поражаться всему тому, что у тиранов придумывается для представительства, чтобы произвести впечатление на окружающих: надо уметь

в этом разбираться. Мне думается, всем нам следовало бы прислушаться к отзывам того, кто действительно имел возможность составить себе суждение, то есть кто проживал бы в одном доме с тираном, наблюдал бы его в быту и его отношение к членам семьи, тогда тиран предстал бы перед нами в наиболее обнаженном b виде, без этих пышных одеяний, словно для постановки трагедии. То же самое и когда положение в государстве принимает опасный оборот: кто наблюдал все это, пусть бы сообщил нам, как обстоит у тирана дело в смысле благополучия либо несчастья сравнительно с остальными людьми.

367

- И это твое требование было бы в высшей степени правильным.

- Хочешь, мы предположим, что принадлежим к числу тех, кто может так судить, кто уже встретился с подобного рода людьми? Тогда у нас было бы кому отвечать на наши вопросы.

- Конечно, хочу.

с - Ну так подойди к рассмотрению этого вопроса вот каким образом: припомни, в чем сходство между государством и отдельным человеком, и по очереди бери ту или иную черту, указывая, каково при этом состояние того и другого.

- Но с чего начать?

- Прежде всего, если говорить о государстве: свободным или рабским ты назовешь государство с тираническим строем?

- Как нельзя более рабским.

- Однако ж ты видишь, что там есть господа и свободные люди.

- Да, вижу, но их совсем мало, а все государство в целом, да и самое в нем порядочное находится в позорном и бедственном рабстве.

d - Раз отдельный человек подобен государству, то и в нем необходимо должен быть тот же порядок: душа его преисполнена рабством и низостью, те же ее части, которые были наиболее порядочными, находятся в подчинении, а господствует лишь малая ее часть, самая порочная и неистовая.

- Это неизбежно.

- Что же, назовешь ли ты такую душу рабской или свободной?

- Я-то назову ее рабской.

- А ведь рабское и тиранически управляемое государство всего менее делает то, что хочет.

- Конечно.

е - Значит, и тиранически управляемая душа всего менее будет делать что ей вздумается, если говорить о душе в целом. Всегда подстрекаемая и насилуемая яростным слепнем, она будет полна смятения и раскаяния.

- Несомненно.

- Богатым или бедным бывает по необходимости тиранически управляемое государство?

- Бедным.

578 - Значит, и тиранически управляемой душе при-

368

ходится неизбежно быть всегда бедной и неудовлетворенной.

- Да, это так.

- Что же? Разве такое государство и такой человек не преисполнены неизбежно страха?

- И даже очень.

- Где еще, в каком государстве, по-твоему, больше горя, стонов, плача, страданий?

- Нигде.

- А думаешь ли ты, что всего этого больше у кого-нибудь другого, чем у человека тиранического, неистовствующего из-за своих вожделений и страстей?

- Как можно?

- Глядя на все это и тому подобное, я думаю, ты b решил, что такое государство — самое жалкое из государств?

- А разве это неверно? — спросил Главкон.

- Даже очень верно,— ответил я.— Но что ты скажешь о человеке с тираническими наклонностями, если заметишь в нем то же самое?

- Он много несчастливее всех остальных.

- Вот это ты уже говоришь неверно.

- Как так?

- Я думаю, что вовсе не он всех несчастнее.

- А кто же?

- Еще несчастнее его покажется тебе, пожалуй, вот какой человек...

- Какой?

- Да тот, кому при его тиранических наклонностях с не удастся прожить весь свой век частным лицом, раз уж его постигнет такая беда, что какое-нибудь стечение обстоятельств позволит ему стать тираном.

- Из того, о чем у нас раньше шла речь, я заключаю, что ты прав.

- Да, но в таких вопросах нельзя довольствоваться общими соображениями, а нужно таким же способом, как раньше, исследовать все досконально. Ведь тут исследование касается самого главного — хорошей и Дурной жизни.

- Совершенно верно.

- Посмотри же, дело ли я говорю. При рассмотрении этого вопроса надо, по-моему, исходить из еле- d дующего...

- Из чего именно?

- Да из того, в каком положении находится любой

369

из богатых граждан, владелец многих рабов. Эти люди очень похожи на тиранов тем, что им подвластны многие: тут разница только в том, что тирану подвластно больше народа.

- Да, в этом вся разница.

- Как ты знаешь, такие люди живут спокойно и не боятся своей челяди.

- С чего же им бояться?

- Да не с чего. Но понимаешь ли ты, что этому причиной?

- Да то, что любому из частных лиц приходит на помощь все государство.

е - Вот именно. Ну а если кто из богов возьмет такого человека, имеющего пятьдесят или больше рабов, и перенесет его в пустыню вместе с женой, детьми, челядью и со всем имуществом — туда, где не найдется свободнорожденных людей, чтобы оказать ему помощь,— сколько бы у него, по-твоему, возникло разных опасений, страхов за себя, за детей и за жену, как бы их всех не погубила челядь?

- По-моему, он всегда был бы в страхе.

579 - Разве не стал бы он заискивать кое перед кем из своих рабов, не давал бы разные обещания, не начал бы отпускать их на волю без всякой надобности? Он сам оказался бы льстецом у своей прислуги.

- Это для него неизбежно, иначе он погибнет.

- Ну а если вокруг него бог поселит множество соседей, однако таких, что они не выносят притязаний человека на господство и если уж им подвернется такой человек, карают его крайними мерами?

b - Тогда он и вовсе попадет в беду, раз его кругом сторожат одни лишь враги.

- А разве не в такой тюрьме сидит тот тиран, чью натуру мы разбирали? Ведь он полон множества разных страстей и страхов; со своей алчной душой только он один во всем государстве не смеет ни выехать куда-либо, ни пойти взглянуть на то, до чего охотники все свободнорожденные люди; большей частью он, словно женщина, живет затворником в своем доме и завидует с остальным гражданам, когда кто-нибудь уезжает в чужие земли и может увидеть что-то хорошее.

370

Осуществление тиранических наклонностей – еще худшее зло для человека, чем их подавление

- Это бывает именно так.

- Вдобавок ко всем этим бедам еще хуже придется тому, кто внутренне плохо устроен, то есть человеку с тираническими наклонностями (ты недавно признал его самым несчастным), если он не проведет всю свою жизнь как частное лицо, а будет вынужден каким-то случаем действительно стать тираном и, не умея справляться с самим собой, попытается править другими. Это вроде того, как если бы человек слабого здоровья, не справляющийся со своими болезнями, проводил свою жизнь не в уединении, а, напротив, был бы вынужден бороться d и состязаться с другими людьми.

- Между ними полнейшее сходство, Сократ, ты совершенно прав.

- Так не правда ли, дорогой мой Главкон, такое состояние — это, безусловно, несчастье, и жизнь того, кто сделался тираном, еще тяжелее жизни, которую ты признал самой тяжкой для человека?

- Да, это очевидно.

- Значит, хотя иной с этим и не согласится, но, по правде говоря, кто подлинно тиран, тот подлинно раб величайшей угодливости и рабства, вынужденный льстить самым дурным людям. Ему не удовлетворить е своих вожделений, очень многого ему крайне недостает, он оказывается поистине бедняком, если кто умеет охватить взглядом всю его душу. Всю свою жизнь он полон страха, он содрогается и мучается, коль скоро он сходен со строем того государства, которым управляет. А сходство между ними ведь есть, не правда ли?

- И притом большое.

- Кроме того, мы отметим в этом человеке те черты, 580 о которых мы уже говорили раньше: власть неизбежно делает его завистливым, вероломным, несправедливым, недружелюбным и нечестивым; он поддерживает и питает всяческое зло; вследствие всего этого он будет чрезвычайно несчастен и такими же сделает своих близких.

- Никто из людей со здравым смыслом не станет этого оспаривать.

371

Градация пяти складов души по степени счасть

- Так приступай же! В таком случае у нас словно уже имеется судья по b всем этим вопросам. Итак, выноси решение: кто, по-твоему, займет первое место по счастью, кто — второе и так далее из пяти представителей — царского строя, тимократии, олигархии, демократии и тирании?

- Решение вынести нетрудно: в смысле добродетели и порока, счастья и его противоположности я ставлю их в том же порядке, в каком они выступали перед нами, подобно театральным хорам 7.

- Так давай наймем глашатая! Или я сам объявлю, что сын Аристона вынес решение считать самым счастливым самого добродетельного и справедливого с человека, а таким будет человек наиболее царственный, властвующий над самим собой; самым несчастным он считает самого порочного и несправедливого, а таким будет тот, кто и сам для себя худший тиран, да еще и до крайности тиранит свое государство.

- Пусть у тебя так и будет объявлено!

- А не добавить ли мне еще, что все это не зависит от того, останутся ли эти их свойства тайной для всех людей и богов?

- Добавь и это.

- Пусть так! Пусть это будет нашим первым до- d казательством. Другим должно быть вот какое, если только оно убедительно...

- Что же это за доказательство?

Соответствие трех начал человеческой души трем сословиям государства и трем видам удовольствий

- Раз государство подразделяется на три сословия, то и в душе каждого отдельного человека можно различить три начала 8. Здесь, мне государства кажется, возможно еще одно доказательство.

- Какое же?

- Следующее: раз в душе имеются три начала, им, на мой взгляд, соответствуют три вида удовольствий, каждому началу свой. Точно так же подразделяются вожделения и власть над ними.

- Что ты имеешь в виду?

- Мы говорили, что одно начало — это то, посредством которого человек познает, другое — посредством которого он распаляется, третьему же, из-за его много- е образия, мы не смогли подыскать какого-нибудь одного, присущего ему обозначения и потому назвали его по

372

тому признаку, который в нем выражен наиболее резко: мы нарекли его вожделеющим — из-за необычайной силы вожделений к еде, питью, любовным утехам и всему тому, что с этим связано. Сюда относится и сребролюбие, потому что для удовлетворения таких вожделений очень нужны деньги. 581

- Да, мы правильно это назвали.

- Если бы мы даже про наслаждение и любовь последнего начала сказали, что они направлены на выгоду, мы всего более выразили бы таким образом одну из его главных особенностей, так что нам всякий раз было бы ясно, о какой части души идет речь; и, если бы мы назвали это начало сребролюбивым и корыстолюбивым, разве не было бы правильным и такое наименование?

- Мне-то кажется, что да.

- Дальше. Не скажем ли мы, что яростный дух всегда и всецело устремлен на то, чтобы взять верх над кем-нибудь, победить и прославиться?

- Безусловно. b

- Так что, если мы назовем его честолюбивым и склонным к соперничеству, это будет уместно?

- В высшей степени.

- Ну а то начало, посредством которого мы познаем? Всякому ясно, что оно всегда и полностью направлено на познание истины, то есть того, в чем она состоит, а о деньгах и молве заботится всего менее.

- Даже совсем не заботится.

- Назвав его любознательным и философским, мы обозначили бы его подходящим образом?

- Конечно.

- Но у одних людей правит в душе одно начало,

а у других — другое; это уж как придется. с

- Да, это так.

- Поэтому давай прежде всего скажем, что есть три рода людей: одни — философы, другие— честолюбцы, третьи — сребролюбцы.

- Конечно.

- И что есть три вида удовольствий соответственно каждому из этих видов людей.

- Несомненно.

- А знаешь, если у тебя явится желание спросить поочередно этих трех людей, какая жизнь всего приятнее, каждый из них будет особенно хвалить свою. Де-

373

d лец скажет, что в сравнении с наживой удовольствие от почета или знаний ничего не стоит, разве что и из этого можно извлечь доход.

- Верно.

- А честолюбец? Разве он не считает, что удовольствия, доставляемые деньгами,— это нечто пошлое, а с другой стороны, удовольствие от знаний, поскольку наука не приносит почета,— это просто дым?

- Да, он так считает.

- Чем же, думаем мы, считает философ все про- е чие удовольствия сравнительно с познанием истины —в чем она состоит — и постоянным расширением своих знаний в этой области? Разве он не находит, что все прочее очень далеко от удовольствия? Да и в других удовольствиях он ничуть не нуждается, разве что их уж нельзя избежать: поэтому-то он и называет их необходимыми.

- Это следует хорошо знать.

- А когда под сомнение берутся удовольствия и даже сам образ жизни каждого из трех видов людей - не с точки зрения того, чье существование прекраснее или постыднее, лучше или хуже, а просто спор идет 582 о том, что приятнее и в чем меньше страданий,— как нам узнать, кто из них всего более прав?

- На это я затрудняюсь ответить.

- А ты взгляни вот как: на чем должно основываться суждение, чтобы оно было верным? Разве не на опыте, разуме и доказательстве? Или есть лучшее мерило, чем это?

- Нет, конечно.

- Так посмотри: из этих трех человек кто всего опытнее в тех удовольствиях, о которых мы говорили? У корыстолюбца ли больше опыта в удовольствии от познания, когда человек постигает самое истину, ка- b кова она, или же философ опытнее в удовольствии от корысти?

- Философ намного превосходит корыстолюбца, ведь ему неизбежно пришлось отведать того и другого с самого детства, тогда как корыстолюбцу, даже если он по своим природным задаткам способен постигнуть сущее, нет необходимости отведать этого удовольствия и убедиться на опыте, как оно сладостно; более того, пусть бы он и стремился к этому, для него это нелегко.

- Стало быть, философ намного превосходит ко-

374

рыстолюбца опытностью и в том и в другом удовольствии.

- Конечно, намного. с

- А как насчет честолюбца? Более ли неопытен философ в удовольствии, получаемом от почета, чем тот — в удовольствии от разумения?

- Но ведь почетом пользуется каждый, если достиг своей цели. Многие почитают богатого человека, мужественного или мудрого, так что в удовольствии от почета все имеют опыт и знают, что это такое. А какое удовольствие доставляет созерцание бытия, этого никому, кроме философа, вкусить не дано.

- Значит, из всех трех его суждение благодаря его d опытности будет наилучшим.

- Несомненно.

- И лишь один он будет обладать опытностью в сочетании с разумом.

- Конечно.

- Но и то орудие, посредством которого можно судить, принадлежит не корыстолюбцу и не честолюбцу, а философу.

- Какое орудие?

- Мы сказали, что судить надо при помощи доказательств, не так ли?

- Да.

- Доказательства — это и есть преимущественно орудие философа.

- Безусловно.

- Если то, что подлежит суду, судить на основании богатства или корысти, тогда похвала либо порицание е со стороны корыстолюбца непременно были бы самыми верными суждениями.

- Наверняка.

- А если судить на основании почета, победы, мужества, тогда, не правда ли, верными были бы суждения честолюбца, склонного к соперничеству?

- Это ясно.

- А если судить с помощью опыта, размышления и доказательства?

То, что одобряет человек, любящий мудрость и Доказательство, непременно должно быть самым верным,— сказал Главкон.

- Итак, поскольку имеются три вида удовольст- 583 вий,— сказал я,— значит, то из них, что соответствует познающей части души, будет наиболее полным, и, в ком

375

из нас эта часть преобладает, у того и жизнь будет всего приятнее.

- Как же ей и не быть? Недаром так расценивает свою жизнь человек разумный — главный судья в этом деле.

- А какой жизни и каким удовольствиям отведет наш судья второе место?

- Ясно, что удовольствиям человека воинственного и честолюбивого, они ближе к первым, чем удовольствия приобретателя.

- Значит, на последнем месте стоят удовольствия корыстолюбца.

- Конечно.

b - Итак, вот прошли подряд как бы два состязания и дважды вышел победителем человек справедливый, а несправедливый проиграл. Теперь пойдет третье состязание 9» олимпийское, в честь Олимпийского Зевса-спасителя. Заметь, что у всех, кроме человека разумного, удовольствия не вполне подлинны, скорее это тени удовольствий; так, помнится, я слышал от кого-то из знатоков, а ведь это означало бы уже полнейшее поражение несправедливого.

- Еще бы! Но что ты имеешь в виду?

Удовольствие и страдание. Отличие подлинного удовольствия от простого прекращения страданий.

с - Я найду это, если ты мне поможешь своими ответами.

- Задавай же вопросы.

- Скажи-ка, не говорим ли мы, что от простого страдание противоположно удовольствию?

- Конечно.

- А бывает ли что-нибудь ни радостным, ни печальным?

- Бывает.

- Посредине между этими двумя состояниями есть какое-то спокойствие души в отношении того и другого? Или ты это называешь иначе?

- Нет, так.

- Вспомни слова больных — что они говорят, когда хворают?

- А именно?

- Они говорят: нет ничего приятнее, чем быть здо- d ровым. Но до болезни они не замечали, насколько это приятно.

- Да, помню.

- И если человек страдает от какой-либо боли, ты

376

слышал, как говорят, что приятнее всего, когда боль прекращается?

- Слышал.

- И во многих подобных же случаях ты замечаешь, я думаю, что люди, когда у них горе, мечтают не о радостях, как о высшем удовольствии, а о том, чтобы не было горя и наступил бы покой.

- Покой становится тогда, пожалуй, желанным и приятным.

- А когда человек лишается какой-нибудь радости, е покой после удовольствия будет печален.

- Пожалуй.

- Стало быть, то, что, как мы сейчас сказали, занимает середину между двумя крайностями, то есть покой, бывает и тем и другим, и страданием и удовольствием.

- По-видимому.

- А разве возможно, не будучи ни тем ни другим, оказаться и тем и другим?

- По-моему, нет.

- И удовольствие, возникающее в душе, и страдание — оба они суть какое-то движение. Или нет?

- Да, это так.

- А то, что не есть ни удовольствие, ни страдание, 584 разве не оказалось только что посредине между ними? Это — покой.

- Да, он оказался посредине.

Так может ли это быть верным — считать удовольствием отсутствие страдания, а страданием — отсутствие удовольствия?

- Ни в коем случае.

- Следовательно, этого на самом деле не бывает, оно лишь таким представляется: покой только тогда и будет удовольствием, если его сопоставить со страданием, и, наоборот, он будет страданием в сравнении с удовольствием. Но с подлинным удовольствием эта игра воображения не имеет ничего общего: в ней нет ровно ничего здравого, это одно наваждение.

- Наше рассуждение это показывает.

- Рассмотри же те удовольствия, которым не пред- b шествует страдание, а то ты, может быть, думаешь, будто ныне самой природой устроено так, что удовольствие — это прекращение страдания, а страдание - прекращение удовольствия.

377

- Где же существуют такие удовольствия и в чем они состоят?

- Их много, и притом разных, но особенно, если хочешь это понять, возьми удовольствия, связанные с обонянием 10: мы испытываем их внезапно с чрезвычайной силой и без всякого предварительного страдания, а когда эти удовольствия прекращаются, они не оставляют по себе никаких мучений.

- Сущая правда.

с - Стало быть, мы не поверим тому, будто прекращение страдания — это удовольствие, а прекращение удовольствия — страдание.

- Не поверим.

- Однако так называемые удовольствия, испытываемые душой при помощи тела,— а таких чуть ли не большинство, и они едва ли не самые сильные — как раз и относятся к этому виду, иначе говоря, они возникают как прекращение страданий.

- Это правда.

- Не так же ли точно обстоит дело и с предчувствием будущих удовольствий и страданий, иначе говоря, когда мы заранее испытываем радость или страдаем?

- Да, именно так.

d - Знаешь, что это такое и на что это очень похоже?

- На что?

- Считаешь ли ты, что в природе действительно есть верх, низ и середина?

- Считаю, конечно.

- Так вот, если кого-нибудь переносят снизу к середине, не думает ли он, по-твоему, что поднимается вверх, а не куда-нибудь еще? А остановившись посредине и оглядываясь, откуда он сюда попал, не считает ли он, что находится наверху, а не где-нибудь еще, ведь он не видел пока подлинного верха?

- Клянусь Зевсом, по-моему, такой человек не может думать иначе.

е - Но если бы его понесло обратно, он считал бы, что несется вниз, и правильно бы считал.

- Конечно.

- С ним бы происходило все это потому, что у него нет опыта в том, что такое действительно верх, середина и низ.

- Это ясно.

378

Без знания истины невозможно отличить подлинное удовольствие от мнимого.

- Удивишься ли ты, если люди, не ведающие истины относительно многих других вещей, не имеют здравых удовольствие мнений и об этом? Насчет удовольствия, страдания и промежуточного состояния люди настроены так, что, когда их относит в сторону страдания, они судят верно и подлинно страд- 585 ают, но, когда они переходят от страдания к промежуточному состоянию, они очень склонны думать, будто это приносит удовлетворение и радость. Можно подумать, что они глядят на серое, сравнивая его с черным и не зная белого,— так заблуждаются они, сравнивая страдание с его отсутствием и не имея опыта в удовольствии.

- Клянусь Зевсом, меня это не удивило бы, скорее уж — если бы дело обстояло иначе.

- Вдумайся вот во что: голод, жажда и тому подоб- b ное — разве это не ощущение состояния пустоты в нашем теле?

- Ну и что же?

- А незнание и непонимание — разве это не состояние пустоты в душе?

- И даже очень.

- Подобную пустоту человек заполнил бы, приняв пищу или поумнев.

- Конечно.

- А что было бы подлиннее: заполнение более действительным или менее

действительным бытием?

- Ясно, что более действительным.

- А какие роды вещей считаешь ты более причастными чистому бытию? Будут ли это такие вещи, как, например, хлеб, напитки, приправы, всевозможная пища, или же это будет какой-то вид истинного мнения, знания, ума, вообще всяческого совершенства? Суди об с этом вот как: то, что причастно вечно тождественному, подлинному и бессмертному, что само тождественно и возникает в тождественном, не находишь ли ты более действительным, чем то, что причастно вечно изменчивому и смертному, что само таково и в таком же и возникает?

- Вечно тождественное много действительнее.

- А сущность вечно тождественного разве более причастна бытию, чем познанию?11

- Вовсе нет.

- Что же? А истине она больше причастна?

- Тоже нет.

379

- Если же что меньше причастно истине, то не меньше ли и бытию?

- Непременно.

d - Значит, всякого рода попечение о теле меньше причастно истине и бытию, чем попечение о душе?

- Гораздо меньше.

- Не думаешь ли ты, что то же самое относится к самому телу сравнительно с душой?

- По-моему, да.

- Значит, то, что заполняется более действительным и само более действительно, в самом деле заполняется больше, чем то, что заполняется менее действительным и само менее действительно?

- Как же иначе?

- Раз бывает приятно, когда тебя наполняет что-нибудь подходящее по своей природе, то и действительное наполнение чем-то более действительным заставляло е бы более действительно и подлинно радоваться подлинному удовольствию, между тем как добавление менее действительного наполняло бы менее подлинно и прочно и доставляло бы менее достоверное и подлинное удовольствие.

- Это совершенно неизбежно.

586 - Значит, у кого нет опыта в рассудительности и добродетели, кто вечно проводит время в пирушках и других подобных увеселениях, того, естественно, относит вниз, а потом опять к середине, и вот так они блуждают всю жизнь. Им не выйти за эти пределы, ведь они никогда не взирали на подлинно возвышенное и не возносились к нему, не наполнялись в действительности действительным, не вкушали надежного и чистого удовольствия; подобно скоту, они всегда смотрят вниз, склонив голову к земле... и к столам: они пасутся, обжи- b раясь и совокупляясь, и из-за жадности ко всему этому лягают друг друга, бодаясь железными' рогами, забивая друг друга насмерть копытами,— все из-за ненасытности, так как они не заполняют ничем действительным ни своего действительного начала, ни своей утробы 12.

- Великолепно,— сказал Главков,— словно прорицатель, изображаешь ты, Сократ, жизнь большинства.

- И разве не неизбежно примешиваются к удовольствиям страдания? Хотя это только призрачные образы подлинного удовольствия, при сопоставлении: с с ним оказывающиеся более бледными по краскам, тем

380

не менее они производят сильное впечатление, приводят людей в неистовство, внушают безумцам страстную в них влюбленность и служат предметом раздора: так, по утверждению Стесихора, мужи сражались под Троей лишь за призрак Елены, не зная правды 13.

- Да, это непременно должно быть чем-то подобным.

- Что же? Разве не вызывается нечто подобное и яростным началом нашей души? Человек творит то же самое либо из зависти — вследствие честолюбия, либо прибегает к насилию из-за соперничества, либо впадает в гнев из-за своего тяжелого нрава, когда бессмысленно

и неразумно преследует лишь одно: насытиться поче- d стями, победой, яростью.

- Ив этом случае все это неизбежно.

- Так что же? Отважимся ли мы сказать, что даже там, где господствуют вожделения, направленные на корыстолюбие и соперничество, если они сопутствуют познанию и разуму и вместе с ними преследуют удовольствия, проверяемые разумным началом, они все же разрешатся в самых подлинных удовольствиях, поскольку подлинные удовольствия доступны людям, добивающимся истины? Это были бы соответствующие удовольствия, ибо что для кого-нибудь есть наилучшее, в то ему всего более и соответствует.

- Да, соответствует всего более.

Самые подлинные удовольствия – у души, следующей за философским началом.

- Стало быть, если вся душа в целом следует за своим философским началом и не раздираема противоречиями, то для каждой ее части возможно не только делать все остальное по справедливости, но и находить в этом свои особые удовольствия, самые лучшие и по мере сил самые истин- 587 ные.

- Совершенно верно.

- А когда возьмет верх какое-нибудь другое начало, то невозможно будет отыскать свойственное ему удовольствие, да и остальные части будут вынуждены стремиться к чуждому им и не истинному.

- Это так.

- И чем дальше отойти от философии и разума, тем больше это будет происходить.

- Да, намного больше.

381

Два полюса: тиранические и царственные вожделения и удовольствия.

- А всего дальше отходит от разума то, что отклоняется от закона и порядка.

- Это ясно.

- Уже было выяснено, что всего b дальше отстоят от разума любовные и тиранические вожделения.

- Да, всего дальше.

- А всего ближе к нему вожделения царственные и упорядоченные.

- Да.

- Всего дальше, я думаю, отойдет от подлинного и собственного своего удовольствия тиран, а всего ближе к нему будет царь.

- Неизбежно.

- Значит, тиран будет вести жизнь, совсем лишенную удовольствий, а у царя их будет много.

- Да, и это неизбежно.

- А знаешь, во сколько раз меньше удовольствий в жизни тирана, чем царя?

- Скажи, пожалуйста, ты.

- Существуют, как видно, три вида удовольствий: с один из них — подлинный, два — ложных. Тиран, избегая закона и разума, перешел в запредельную область ложных удовольствий. Там он и живет, и телохранителями ему служат какие-то рабские удовольствия. Во сколько раз умалились его удовольствия, не так-то легко сказать, разве что вот как...

- Как?

- После олигархического человека тиран стоит на третьем месте, а посредине между ними будет находиться демократ.

- Да.

- И сравнительно с подлинным удовольствием у тирана, считая от олигарха, получится уже третье призрачное его подобие, если верно сказанное нами раньше.

- Да, это так.

- Между тем человек олигархический и сам-то d стоит на третьем месте от человека царственного, если мы будем считать последнего тождественным человеку аристократическому.

- Да, на третьем.

- Значит, трижды три раза — вот во сколько раз меньше, чем подлинное, удовольствие тирана.

- По-видимому.

382

- Значит, размер удовольствия тирана, этого призрачного подобия удовольствия, можно было бы выразить [квадратной] плоскостью.

- Верно.

- А если взять вторую и третью степень, станет ясно, каким будет расстояние, отделяющее тирана [от царя].

- По крайней мере ясно тому, кто умеет вычислять.

- Если же кто в обратном порядке станет определять, насколько отстоит царь от тирана в смысле подлин- е ности удовольствия, то, доведя умножение до конца, он найдет, что царь живет в семьсот двадцать девять раз приятнее, а тиран во столько же раз тягостнее.

- Ты сделал поразительное вычисление! Вот как велика разница между этими двумя людьми, то есть 588 между человеком справедливым и несправедливым,

в отношении к удовольствию и страданию.

- Однако это число верно, и вдобавок оно подходит к [их] жизням, поскольку с ними находятся в соответствии сутки, месяцы и годы14.

- Да, они им соответствуют.

- Если даже в смысле удовольствия хороший и справедливый человек стоит настолько выше человека подлого и несправедливого, то насколько же выше будет он по благообразию своей жизни, по красоте и добродетели!

- Клянусь Зевсом, бесконечно выше,— согласился Главкон.

Недостаточность показной справедливости.

- Хорошо,— сказал я.— А теперь, b раз заговорили об этом, давай вернемся к тому, что было сказано раньше и что привело нас к этому вопросу. Тогда говорилось, что человеку, полностью несправедливому, выгодно быть несправедливым при условии, что его считают справедливым. Не так ли было сказано?

- Да, так.

- Давай же теперь обсудим это утверждение, раз мы пришли к согласию насчет значения справедливой и несправедливой деятельности.

- Как же мы будем это обсуждать?

- Мы создадим некое словесное подобие души, чтобы тот, кто тогда это утверждал, увидел, что он, собственно, говорит 15.

— Чем же будет это подобие? с

383

- Чем-нибудь вроде древних чудовищ — Химеры, Скиллы, Кербера,— какими уродились они, согласно сказаниям. Да и о многих других существах говорят, что в них срослось несколько разных образов 16.

- Да, говорят.

- Так вот, создай образ зверя, многоликого и многоголового. Эти лики — домашних и диких зверей - расположены у него кругом, он может их изменять и производить все это из самого себя.

d - Тут потребовался бы искусный ваятель! Впрочем, поскольку гораздо легче лепить из слов, чем из воска или других подобных материалов, допустим, что такой образ уже создан.

- И еще создай образ льва и образ человека, причем первый будет намного большим, а второй будет уступать ему по величине.

- Это легче: они уже готовы.

- Хоть здесь и три образа, но ты объедини их так, чтобы они крепко срослись друг с другом.

- Готово, они скреплены.

- Теперь придай им снаружи, вокруг, единый облик — облик человека, так, чтобы все это выглядело как одно живое существо, а именно как человек, по крайней мере для того, кто не в состоянии рассмотреть, что е находится там, внутри, и видит только внешнюю оболочку.

- Готово и это.

- В ответ тому, кто утверждает, будто такому человеку полезно творить несправедливость, а действовать по справедливости невыгодно, мы скажем, что тем самым, собственно говоря, утверждается, будто полезно откармливать многоликого зверя, делать мощным как его, 589 так и льва и все, что ко льву относится, а человека морить голодом, ослаблять, чтобы те могли тащить его куда им вздумается, и он не был бы в состоянии приучить их к взаимной дружбе, а вынужден был бы предоставить им грызться между собой, драться и пожирать друг друга.

- Именно такой смысл заключался бы в утверждении того, кто одобряет несправедливость.

- В свою очередь тот, кто признает полезность справедливости, тем самым утверждает, что нужно делать и говорить все то, при помощи чего внутренний b человек сумеет совладать с тем [составным] человеком и как хозяин возьмет на себя попечение об этой много-

384

головой твари, взращивая и облагораживая то, что в ней есть кроткого, и препятствуя развитию ее диких свойств. Он заключит союз со львом и сообща с ним будет заботиться обо всех частях, заставляя их быть дружными между собою и с ним самим. Вот как бы он их растил.

- Конечно, именно это утверждает тот, кто хвалит справедливость.

- Как ни поверни, выходит, что говорит правду тот, кто прославляет справедливость, а кто хвалит неспра- с ведливость, тот лжет. Рассматривать ли это с точки зрения удовольствия, доброй славы или пользы, всегда будет прав тот, кто одобряет справедливость, а тот, кто ее бранит, ровно ничего не смыслит — лишь бы ему браниться.

- По-моему, этот человек ни в чем не разбирается.

- Мы станем кротко убеждать его — ведь не по доброй же воле он ошибается — и зададим ему такой вопрос: «Чудак, не таким же ли образом возникли общепринятые взгляды на прекрасное и постыдное? Когда звероподобную сторону своей натуры подчиняют челове- d ческой — вернее, пожалуй, божественной,— это прекрасно, когда же кротость порабощается дикостью, это постыдно и безобразно». Согласится он, как ты думаешь?

- Да, если послушается меня.

- Исходя из этого рассуждения, принесет ли кому-нибудь пользу обладание золотом, полученным несправедливым путем? Ведь при этом происходит примерно вот что: золото он возьмет, но одновременно с этим поработит наилучшую свою часть самой скверной. Или если е за золото человек отдаст сына или дочь в рабство, да еще людям злым и диким, этим он ничего не выгадает, даже если получит за это очень много. Коль скоро он безжалостно порабощает самую божественную свою часть, подчиняя ее самой безбожной и гнусной, разве это не жалкий человек и разве полученная им мзда не ведет его к еще 590 более ужасной гибели, чем Эрифилу, обретшую ожерелье ценой души своего мужа 17?

- Конечно, он еще много несчастнее, отвечу я тебе вместо твоего собеседника,— сказал Главкон.

- А как, по-твоему, не потому ли с давних пор осуждали невоздержность, что она сверх всякой меры дает волю в невоздержном человеке той страшной, огромной и многообразной твари?

- Конечно, поэтому.

385

- А самодовольство и брюзгливость порицаются не b тогда ли, когда усиливается и без меры напрягается та сторона человека, которая имеет сходство со львом или со змеей?

- Несомненно.

- Изнеженность и вялость осуждаются из-за расслабленности и распущенности, из-за того, что они вселяют в человека робость.

- Безусловно.

- Низкая угодливость вызывается тем, что как раз яростное начало души человек подчиняет тому неуемному, как толпа, зверю, который из алчности к деньгам и ненасытности смолоду приучается помыкать этим своим началом, превращаясь из льва в обезьяну.

с - Конечно, это именно так.

- Почему, как ты думаешь, ставятся человеку в упрек занятия ремеслами и ручным трудом? Не потому ли, что, когда у человека лучшая его часть ослаблена, так что ему не под силу справиться с теми тварями, которые находятся у него внутри, он способен лишь угождать им? Как их ублажать — вот единственное, в чем он знает толк.

- Видимо, да.

- Для того чтобы и такой человек управлялся началом, подобным тому, каким управляются лучшие люди, мы скажем, что ему надлежит быть рабом лучшего d человека, в котором господствующее начало — божественное. Не во вред себе должен быть в подчинении раб, как это думал Фрасимах 18 относительно всех подвластных; напротив, всякому человеку лучше быть под властью божественного и разумного начала, особенно если имеешь его в себе как нечто свое; если же этого нет, тогда пусть оно воздействует извне, чтобы по мере сил между всеми нами было сходство и дружба и все мы управлялись бы одним и тем же началом.

- Это верно.

е - Да и закон, поскольку он союзник всех граждан государства, показывает, что он ставит себе такую же цель. То же и наша власть над детьми: мы не даем им воли до тех пор, пока не приучим их к некоему порядку, 591 словно они — некое государство, и, развивая в себе лучшее начало, не поставим его стражем и правителем над таким же началом у них, после этого мы отпускаем их на свободу.

- Это очевидно.

386

- Так как же тогда, Главков, и на каком основании могли бы мы сказать, будто полезно поступать несправедливо, быть невоздержным и творить безобразия? От этого человек будет только хуже, хотя бы он и приобрел много денег и в других отношениях стал бы могущественным.

- Действительно, так говорить нельзя.

- А какая польза для несправедливого человека, если его поступки останутся в тайне и он не будет привлечен к ответственности? Разве тот, кто утаился, не b делается от этого еще хуже? У человека, который не скрывается и подвергается наказанию, звероподобное начало его души унимается и укрощается, а кроткое высвобождается, и вся его душа в целом, направленная теперь уже в лучшую сторону, проникается рассудительностью и справедливостью наряду с разумностью, причем становится настолько же более ценной, чем тело,— хотя бы и развивающее свою силу, красоту и здоровье,— насколько вообще ценнее тела душа.

- В этом нет никакого сомнения.

- И не правда ли, человек разумный построит с свою жизнь, направив все свои усилия именно на это? Он будет прежде всего ценить те познания, которые делают его душу такой, а прочими пренебрежет.

- Это ясно.

- Далее. Он не подчинит состояние своего тела и его питание звероподобному и бессмысленному удовольствию, обратив в эту сторону все свое существование. Даже на здоровье он не будет обращать особого внимания, не поставит себе целью непременно быть сильным, здоровым, красивым, если это не будет способствовать рассудительности. Он обнаружит способ- d ность наладить гармонию своего тела ради согласи

и гармонии души.

- Непременно, раз он хочет быть поистине гармоничным,— согласился Главкон.

- И в обладании имуществом у него также будет порядок и согласованность? — спросил я.— Большинство людей превозносит богатство, но разве он поддастся этому и станет беспредельно его увеличивать, так что и конца не будет беде?

- Не думаю.

- Он будет соблюдать свой внутренний строй и е будет начеку — как бы там что не нарушилось из-за изобилия или, наоборот, недостатка имущества — так 387

станет он управлять своими доходами и расходами.

- Несомненно.

592 - Но и в том, что касается почестей, он будет учитывать то же самое: он не отклонит их и даже охотно отведает, если найдет, что они делают его добродетельнее, но, если они нарушат достигнутое им состояние согласованности, он будет избегать их и в частной, и в общественной жизни.

- Раз он заботится об этом, значит, он не захочет заниматься государственными делами.

- Клянусь собакой, очень даже захочет, но только в собственном государстве, а у себя на родине, может быть, и нет, разве уж определит так божественная судьба.

- Понимаю: ты говоришь о государстве, устройство которого мы только что разобрали, то есть о том, которое находится лишь в области рассуждений, потому что на b земле, я думаю, его нигде нет.

- Но быть может, есть на небе 19 его образец, доступный каждому желающему; глядя на него, человек задумается над тем, как бы это устроить самого себя. А есть ли такое государство на земле и будет ли оно – это совсем неважно. Человек этот занялся бы делами такого — и только такого — государства.

- Именно так.

КНИГА ДЕСЯТАЯ

Еще раз о месте поэзии в идеальном государстве.

- Право же, я и по многим другим признакам замечаю, что мы всего 595 правильнее устроили наше государство, говорю я это, особенно имея в виду поэзию,— сказал я.

- Что же ты об этом думаешь? — спросил Главкон.

- Ее никоим образом нельзя допускать, поскольку она подражательна. Это, по-моему, стало теперь еще яснее — после разбора порознь каждого вида души. b

- Как ты это понимаешь?

- Говоря между нами,— вы ведь не донесете на меня ни творцам трагедий, ни всем остальным подражателям — все это прямо-таки язва для ума слушателей, раз у них нет средства узнать, что это, собственно, такое.

- В каком смысле ты это говоришь?

- Придется это сказать, хотя какая-то любовь к Гомеру и уважение к нему, владеющие мною с детства, препятствуют мне в этом. Похоже, что он — первый наставник и вождь всех этих великолепных трагедийных с поэтов1 . Однако нельзя ценить человека больше, чем истину, вот и приходится сказать то, что я говорю.

- Конечно.

- Так слушай же, а главное, отвечай.

- Спрашивай.

- Можешь ли ты мне вообще определить, что такое подражание? Сам-то я как-то не очень понимаю, в чем оно состоит.

- А как же я соображу?

- В этом не было бы ничего удивительного: ведь часто, прежде чем разглядят зоркие, это удается сделать 596 людям подслеповатым.

- Бывает. Но в твоем присутствии я не решился бы ничего сказать, даже если бы мне это и прояснилось. Ты уж рассматривай сам.

389

Искусство как подражание подражанию идее (эйдосу)

- Хочешь, мы начнем разбор отсюда, с помощью обычного нашего метода: для каждого множества вещей, обозначаемых одним именем, мы обычно устанавливаем только один определенный вид. Понимаешь?

- Понимаю.

- Возьмем и теперь какое тебе угодно множество, b Ну если хочешь, например, кроватей и столов на свете множество...

- Конечно.

- Но идей этих предметов только две — одна для кровати и одна для стола.

- Да.

- И обычно мы говорим, что мастер изготовляет ту или иную вещь, всматриваясь в ее идею: один делает кровати, другой — столы, нужные нам, и то же самое и в остальных случаях. Но никто из мастеров не создает самое идею. Разве он это может?

- Никоим образом.

- Но смотри, назовешь ли ты мастером еще и такого человека...

с - Какого?

- Того, кто создает все, что делает в отдельности каждый из ремесленников.

- Ты говоришь о человеке на редкость искусном.

- Это еще что! Вот чему ты, пожалуй, поразишься еще больше: этот самый мастер не только способен изготовлять разные вещи, но он творит все, что произрастает на земле, производит на свет все живые существа, в том числе и самого себя, а вдобавок землю, небо, богов и все, что на небе, а также все, что под землей, в Аиде.

d - О поразительном искуснике ты рассказываешь.

- Ты не веришь? Скажи-ка, по-твоему, совсем не бывает таких мастеров или же можно как-то стать творцом всего этого, но лишь одним определенным способом? Разве ты не замечаешь, что ты и сам был бы способен каким-то образом сделать все это?

- Но каким именно?

- Это нетрудное дело, и выполняется оно часто и быстро. Если тебе хочется поскорее, возьми зеркало и е води им в разные стороны — сейчас же у тебя получится и Солнце, и все, что на небе, и земля, и ты сам, и остальные живые существа, а также предметы, растения и все, о чем только шла речь.

390

- Да, но все это будет одна лишь видимость, а не подлинно сущие вещи.

- Прекрасно. Ты должным образом приступаешь к этому рассуждению. К числу таких мастеров относится, думаю я, и живописец. Или нет?

- Почему же нет?

- Но по-моему, ты скажешь, что он не на самом деле производит то, что производит, хотя в некотором роде и живописец производит кровать. Разве нет?

- Да, но у него это только видимость.

- А что же плотник? Разве ты не говорил сейчас, 597 что он производит не идею [кровати]— она-то, считаем мы, и была бы кроватью как таковой,— а только некую кровать?

- Да, я говорил это.

- Раз он делает не то, что есть, он не сделает подлинно сущего; он сделает только подобное, но не само существующее. И если бы кто признал изделие плотника или любого другого ремесленника совершенной сущностью, он едва ли был бы прав.

- По крайней мере не такого мнения были бы те, кто привык заниматься подобного рода рассуждениями.

- Значит, мы не станем удивляться, если его изделие будет каким-то смутным подобием подлинника?

- Не станем. b

- Хочешь, исходя из этого, мы поищем, каким будет этот подражатель?

- Пожалуйста.

- Так вот, эти самые кровати бывают троякими: одна существует в самой природе, и ее мы признали бы, думаю я, произведением бога. Или, может быть, кого-то другого?

- Нет, я думаю, только его.

- Другая — это произведение плотника.

- Да.

- Третья — произведение живописца, не так ли?

- Допустим.

- Живописец, плотник, бог — вот три создателя этих трех видов кровати.

- Да, их трое.

- Бог, потому ли, что не захотел, или в силу необ- с ходимости, требовавшей, чтобы в природе была завершена только одна кровать, сделал, таким образом, лишь одну -единственную, она-то и есть кровать как таковая,

391