Часть 2.

30

дательностью и непредвзятой пристальностью, с какой изучал развитие зародыша в матке или особенности строения тела некоторых морских животных, он, возможно, во многом пришел бы к иным результатам. В несравненно более примитивных натурфилософских системах досократиков, да и у Платона, мы порой находим поразительные прозрения, предвосхищавшие естественнонаучные открытия, сделанные тысячелетиями позже; однако в большинстве случаев соответствующие идеи отвергались Аристотелем с упорством узкого догматика. Не будучи по призванию физиком, он не мог понять неплодотворность своих представлений об естественных местах для элементов, о разграничении естественных и насильственных движений, о месте как границе объемлющего тела; мы не говорим уже о поразительной слепоте Аристотеля в отношении движения по инерции, сыгравшей без преувеличения роковую роль в развитии теоретической механики. Об ограниченности физического мышления Аристотеля мы не должны забывать при чтении его «Физики».

«О НЕБЕ»

Заглавие этого трактата требует некоторых комментариев. Задачи, которые ставит перед собой Аристотель в этом сочинении, имеют мало общего с проблематикой традиционной астрономии, описывающей и объясняющей различные небесные явления, и прежде всего видимые движения Луны, Солнца и планет. И это не потому, что научная астрономия в эпоху Аристотеля еще не существовала: в IV в. до н. э. астрономия как самостоятельная область исследований уже окончательно оформилась, о чем, кстати сказать, свидетельствует и сам Аристотель, ставящий вопрос, является ли астрономия особой наукой или частью физики («Физика» II 2, 193 b 26). Дело в том, что трактат «О небе» связан с астрономией лишь весьма косвенным образом. Что касается заглавия трактата, то в сочинениях самого Аристотеля оно нигде не встречается; поэтому не исключено, что оно было продуктом творчества редакторов аристотелевских рукописей. Но если это и не так, все равно заглавие трактата мало что говорит нам о его содержании. Ибо, как указывает сам Аристотель («О Небе» I 9, 278 Ь 11—21), слово «небо»— ouranos —

31

имеет у греков три значения: 1) небо как внешняя, окаймляющая космос сфера, на которой размещены неподвижные звезды; 2) небо как часть космоса, расположенная между Луной и сферой неподвижных звезд; 3) Небо как обозначение всего того, что окружено сферой неподвижных звезд, включая подлунный мир и Землю. В последнем из этих значений термин «Небо» совпадает по своему содержанию с термином «Вселенная» (to pan). В заглавии аристотелевского трактата «Небо» выступает именно в этом, третьем значении, ибо темой трактата является устройство космоса в целом, а не какой-либо его части. Надлунные сферы п заполняющий их пятый элемент — эфир выделяются Аристотелем лишь постольку, поскольку они занимают более высокое положение в иерархической структуре Вселенной, или, как говорит сам автор, «имеют более ценную природу» (timioteran echon ten physin) («О Небе» I 2, 269 b 16), именно поэтому они рассматриваются в трактате в первую очередь. Но затем Аристотель переходит к рассмотрению подлунного мира п его четырех изменчивых и переходящих друг в друга элементов, и этим вопросам он посвящает две последние книги трактата, отличающиеся от двух первых лишь несколько меньшим объемом.

Приступим к более детальному анализу содержания трактата. В заключительных главах «Физики» Аристотель, казалось бы непосредственно, подвел нас к рассмотрению круговращений сфер надлунного мира и определяемых ими видимых движений небесных светил. Можно было бы думать, что трактат «О Небе» явится логическим продолжением «Физики». Отчасти это оказывается верным, но только отчасти. Дело в том, что первая книга «О Небе» начинается с рассуждений, не имеющих, по сути дела, ничего общего с ходом мыслей, развиваемых в последней книге «Физики». В то же время эти рассуждения настолько своеобразны и настолько характерны для духа древнегреческого мышления вообще, что мы не можем не обратить на них особого внимания читателя.

В первых строках трактата дается определение предмета «науки о природе» (peri physeos episteme). Прежде всего отметим это обозначение, кажущееся несколько архаичным по сравнению с более привычным нам термином «физика», употребляемым Аристотелем

32

в других случаях (he physike) (см., «Физика» II 2, 193 b 26). Ведь именно таким (peri physeos) было традиционное заглавие, приписывавшееся сочинениям почти всех философов-досократиков от Анаксимандра до Диогена из Аполлонии. Эта наука, говорит Аристотель, изучает преимущественно тела (somata) и величины (megethe), равно как их свойства (paths) и виды движения (kineseis), а также начала (archai) этого рода сущности. Основным свойством тел и величин является их непрерывность; при этом дается определение непрерывности, в сжатом виде повторяющее то, о чем мы уже читали в шестой книге «Физики». Тело определяется как непрерывная величина, имеющая (в отличие от линий и плоскостей) три измерения. Величин с большим числом измерений быть не может, ибо три (и тут следует прямая ссылка на пифагорейцев) есть число, выражающее законченность (совершенство). Таким образом, именно тело есть законченная (совершенная) величина, а из всех тел наиболее законченным (совершенным) следует считать тело, включающее в себя все остальные тела в качестве своих частей, т. е. Вселенную. Ведь любая часть Вселенной ограничена другими частями, с которыми она соприкасается, и потому не может считаться законченной или полной в самом строгом смысле; таковой может быть лишь Вселенная как целокупность всех вещей. Заметим, что в нашем пересказе мы пользуемся словами «закопченное» и «совершенное» как синонимами, ибо в греческом языке им соответствует одно и то же прилагательное teleion. Логический аспект оказывается здесь неотделимым от эстетического.

По мнению некоторых исследователей, в трактате «О Небе», и в особенности в его первой главе, отразился сравнительно ранний период духовного развития Аристотеля, когда он еще находился под влиянием Платона и пифагорейцев; этим, в частности, и объясняется специфический характер изложенных рассуждений о законченности или совершенстве Вселенной. Возможно, что это и так. С другой стороны, вполне допустимо, что в данном случае проявился характерный для Аристотеля плюрализм, о котором мы говорили выше, в связи с первыми книгами «Физики». Соображения, развитые в первой главе первой книги «О Небе»,— независимо от того, были ли они отмечены печатью

33

платонизма или нет,— могли рассматриваться Аристотелем в качестве одного из возможных подходов, причем именно этим подходом он нашел уместным воспользоваться в данном курсе своих лекций. Для вопроса о времени написания трактата «О Небе» это обстоятельство может и не иметь решающего значения.

Следующие три главы посвящены доказательству существования и свойствам пятого элемента — эфира, из которого состоят небесные тела. Исходным пунктом в этом вопросе служит для Аристотеля рассмотрение различных видов простых перемещений. Существует два вида перемещений, которые можно назвать простыми,— прямолинейное движение и движение по кругу. Прямолинейное движение, поскольку оно простое, в свою очередь может иметь двоякий характер и быть либо движением к центру Вселенной, либо' движением от центра к периферии. Все остальные движения, составленные из комбинаций этих трех видов простых движений, будут сложными. Тела, как и движения, также могут быть простыми или сложными. Предполагается, что каждое из простых тел обладает определенным, лишь ему свойственным естественным движением (или движением «по природе»). Разумно допустить, что естественные движения простых тел будут простыми движениями. Действительно, мы знаем, что два известных нам простых тела — огонь и воздух — стремятся двигаться вверх, т. е. от центра Вселенной, а два других — вода и земля — стремятся падать вниз, т. е. перемещаться к центру Вселенной. Однако движение по кругу не будет естественным движением ни для одного из этих четырех простых тел (элементов). Поскольку движение по кругу не только просто, но и первично по отношению ко всем прочим перемещениям (это было показано в последней книге «Физики»), то оно должно быть естественным движением для какого-то простого тела, первичного по отношению к четырем известным нам элементам и обладающего более божественной природой. В отличие от прочих тел этот пятый элемент (или «первое тело»— proton soma, как его называет Аристотель) не будет обладать ни тяжестью, ни легкостью; кроме того, разумно будет считать его невозникшим, неуничтожимым и неподверженным ни росту, ни качественному изменению. Ведь всякое возникновение, уничтожение и

34

изменение происходят (как мы знаем из «Физики») путем перехода из одной противоположности в другую, у пятого же элемента пет ничего ему противоположного (так же как нет простого движения, которое было бы противоположно круговому движению); кроме того, у него нет материи, из которой он мог бы возникнуть. Эти логические рассуждения Аристотель подкрепляет данными человеческого опыта и преданиями, дошедшими до нас от наших предков. После этого, решив, что вопрос о существовании эфира ясен, Аристотель переходит (в гл. 5—7) к другому вопросу —к вопросу о конечности или бесконечности Вселенной.

В общем виде проблема бесконечности обсуждалась в третьей книге «Физики». Наряду с соображениями, указывавшими на невозможность актуального существования бесконечно большого тела, там также разъяснялось, в каком смысле допустимо говорить о бесконечном, например, если речь идет о безграничной делимости непрерывной величины, о бесконечности времени и т. д. В трактате «О Небе» проблема бесконечности ставится более узко, а именно лишь применительно ко Вселенной в целом. Так как Вселенная есть сложное тело, состоящее из многих частей, то для решения этого вопроса достаточно будет показать, что все эти части не могут быть бесконечными, ведь сумма конечных частей всегда будет конечной величиной. Такими частями Вселенной являются элементы. И вот Аристотель показывает, что ни один из элементов не может иметь бесконечно большой величины. «Первое тело» — эфир — не может быть бесконечно большим, ибо с помощью геометрических соображений можно доказать, что бесконечно большое тело не может двигаться по кругу. Аналогичные соображения применимы и к остальным четырем элементам. В частности, указывается, что бесконечно большое тело, естественное дви- жение которого направлено к центру Вселенной, должно обладать бесконечно большим весом; это допущение, однако, приводит к ряду невозможных следствий. Кроме того, нетрудно убедиться, что бесконечное тело не может подвергаться воздействию со стороны другого тела — все равно, конечного или бесконечного —или производить действие на другое тело. Между тем все чувственно-воспринимаемые тела обладают способностью действовать или испытывать

35

воздействия, а всякое тело, которое находится в каком-либо месте, является чувственно-воспринимаемым. Следовательно, бесконечно большого тела быть не может. Доказав, таким образом, что Вселенная не может быть бесконечно большим телом, Аристотель доказывает и другой важный тезис — о ее единственности (гл. 8—9). Невозможность существования многих миров вытекает из аристотелевского учения о движении. Если бы помимо нашего существовал еще и другой мир, то в этом мире был бы свой центр и своя периферия, а следовательно, и свои естественные движения — к центру мира или к его периферии, а также по кругу вокруг центра. Поскольку, однако, все миры должны состоять из одних и тех же элементов (и Аристотель приводит соображения, почему это должно быть именно так), то получится, что для одного и того же элемента движение, которое будет естественным по отношению к центру одного мира, окажется насильственным по отношению к центру другого. Ссылка на удаленность одного мира от другого, по мнению Аристотеля, не основательна. Следовательно, либо надо отказаться от допущения, что природа элементов в различных мирах одна и та же (а это было бы нелепо), либо же необходимо принять, что все миры обладают одним центром и одной периферией, а это эквивалентно тезису о единственности нашего космоса. Далее этот же тезис обосновывается еще и иначе — с помощью аристотелевской доктрины о форме и материи.

В последних трех главах (10—12-й) первой книги Аристотель доказывает, что Вселенная не возникла и не может быть уничтожена. При этом он рассматривает воззрения своих предшественников, придерживавшихся других точек зрения: что мир возник, но будет существовать вечно (Платон в «Тимее»); далее, что мир возник и затем погибнет, как и всякая другая вещь (имеются в виду, по-видимому, атомисты, хотя Аристотель прямо на них не ссылается); наконец, что мир периодически возникает и гибнет (Гераклит и Эмпедокл). После разбора этих мнений следует серия очень тонких и отвлеченных рассуждений, принадлежащих, пожалуй, к наиболее трудным местам всего аристотелевского свода сочинений, не исключая «Метафизики». В ходе этих рассуждений, острие которых направлено против концепции сотворения мира, изложенной в «Тимее»

36

Платона, Аристотель приходит к выводу, что все не-возникшее должно быть неуничтожимым, и наоборот. То же, что обладает обоими этими предикатами, является по необходимости вечным. В заключение Аристотель указывает, что к этим заключениям можно было бы прийти и с помощью менее общих и более физических соображений.

Вторая книга трактата «О Небе» производит менее цельное впечатление. В первой главе резюмируются некоторые результаты, полученные в первой книге (о вечности и единственности Неба), и указывается, что эти результаты находятся в соответствии с мифологическими и религиозными представлениями наших предков. Стиль аристотелевского изложения резко меняется, становясь простым и понятным; от абстрактных хитросплетений двенадцатой главы первой книги здесь не остается и следа. Самое любопытное при этом то, что, говоря о небе, Аристотель имеет в виду уже не Вселенную в целом (как это было в первой книге), а лишь ее периферийную часть, т. е. небосвод с Солнцем, Луной и звездами. Все эти отличия побуждают нас предположить, что первая глава второй книги «О Небе» представляет собой отрывок из какого-то более раннего сочинения Аристотеля (возможно, как думают некоторые исследователи, из не дошедшего до нас диалога «О философии»), вставленный сюда, по всей видимости, самим автором. Такие вставки можно обнаружить и в других частях аристотелевского свода.

Вторая глава еще в большей степени производит впечатление инородного включения. В ней подвергаются критике пифагорейские спекуляции о значении противоположности «правое — левое» применительно ко Вселенной в целом. Аристотель указывает, что если у Вселенной имеется правая и левая сторона, то тем более ей должны быть присущи такие еще более фундаментальные характеристики, как верх и низ, перед и тыл. В своей совокупности эти три пары присущи далеко не всякому телу, а прежде всего одушевленному существу, способному самостоятельно двигаться (так, У растений, которые не могут сами двигаться, мы находим различие только верха и низа). Далее Аристотель развивает весьма странную точку зрения, согласно которой направление верх — низ совпадает с направлением небесной оси, причем верхом Вселенной следует

37

считать не видимый нами южный космос. Правая же и левая сторона определяются теми направлениями, откуда восходят или соответственно куда заходят небесные светила. Эта точка зрения находится в кричащем противоречии с другими местами, в которых Аристотель многократно и настойчиво подчеркивает, что направление верх — низ совпадает с любым направлением от периферии Вселенной к ее центру.

В следующей, третьей главе рассматривается вопрос: почему наряду с круговым движением внешней небесной сферы существуют и другие движения, в том числе другие круговые движения (Луны, Солнца, планет)? Почему не вся Вселенная движется вечно и равномерно по кругу как нечто целое и единое? Аристотелевские соображения по этому поводу весьма любопытны. Для того чтобы имело место движение по кругу, необходимо, чтобы нечто, находящееся в центре, оставалось в покое (своеобразное предвосхищение принципа относительности: данное тело может считаться движущимся лишь постольку, поскольку есть другое тело, по отношению к которому оно движется!). Но это покоящееся тело не может быть частью неба, естественным движением которого является движение по кругу: то, что покоится в центре, должно обладать естественным стремлением двигаться к центру Вселенной. Так обосновывается существование земли как элемента, отличного от эфира. Но если существует земля, то должен существовать и огонь, обладающий противоположным естественным движением. Между этими двумя противоположностями необходимо существуют тела, находящиеся в промежутке между ними. Существование противоположностей, действующих друг на друга, обусловливает процессы возникновения и уничтожения. Но этим же в свою очередь предполагается наличие нескольких круговращений, ибо при наличии только одного неизменного круговращения отношения между элементами всегда оставались бы одними и теми же. Более подробно об этом Аристотель будет говорить в следующем своем сочинении — «О возникновении и уничтожении».

Отметим одну важную особенность трактата «О Небе». В нем очень много говорится о круговращении небесной сферы как о чем-то изначальном, этой сфере присущем «по природе». С другой стороны, мы не на-

38

ходим здесь ни слова о первичном двигателе, доказав тельство существования которого составляло, как мы видели, основную тему последней книги «Физики». Более того, в ряде мест именно Небу приписываются предикаты, которые обычно являются предикатами высшего божественного существа. «Дело бога — бессмертие, т. е. вечная жизнь, поэтому богу по необходимости должно быть присуще вечное движение. Поскольку же Небо таково (ведь оно — божественное тело), то оно в силу этого имеет круглое тело, которое естественным образом вечно движется по кругу» («О Небе» II 3, 286 а 9—12). Подобные высказывания побудили ученых аристотелеведов делать предположения об относительной хронологии трактата «О Небе» и тех частей «Физики» и «Метафизики», в которых говорится о первичном двигателе. Эти предположения порой оказывались диаметрально противоположными. Так, если Йегер видел в концепции вечного двигателя печать еще не преодоленного платонизма', то его оппонент фон Арним усматривал в этой же концепции окончательный итог, к которому пришел зрелый Аристотель в своей философии природы, трактат же «О Небе» относился этим исследователем к более раннему периоду философского развития Стагирита2. Возможно, что, если бы сам Аристотель мог узнать о спорах, которые будут вестись учеными по поводу его учения через две с лишним тысячи лет после его смерти, он посмеялся бы над ними, разъяснив, что в лекциях «О Небе» он просто не нуждался в доктрине вечного перводвигателя. Возможно... И все же представляется крайне любопытным, что он смог изложить свою космологию, не прибегая к этой доктрине.

В ходе дальнейшего изложения (гл. 4—6) Аристотель показывает, почему небо имеет строго сферическую форму, почему оно вращается в данную, а не в противоположную сторону и почему это вращение всегда остается равномерным. Как мы и должны были ожидать, среди аргументов Аристотеля не последнее место занимают соображения, имеющие эстетический или, лучше сказать, аксиологический характер

1 W. Jaeger. Studien zur Entwiklungsgeschichte der Meta-physik des Aristoteles. Berlin, 1972.

2 H. von Arnim. Die Entstehung der Gotteslehre des Aristoteles. Wien, 1931.

39

'(например, что сфера — наиболее совершенное из всех геометрических тел и др.), чуждый науке Нового времени.

Следующие несколько глав (7—12-я) посвящены звездам и планетам. В них говорится о том, что звезды, подобно окружающему их небу, состоят из эфира (а не из огня, как думали многие до этого), далее, что они имеют шарообразную форму и что они движутся но самостоятельно, а вместе с орбитами («кругами»), к которым они прикреплены. В то же время Аристотель полемизирует с пифагорейским учением, согласно которому небесные светила при своем движении издают звуки, соотносящиеся друг с другом так же, как тона музыкальной гаммы. В своей совокупности эти звуки будто бы образуют чудесную гармонию. Аристотель называет это учение изящным и поэтичным, однако по существу нелепым и показывает, почему дело не может обстоять таким образом. Переходя к планетам («блуждающим звездам»), Аристотель ставит два вопроса, которые представляются ему важными, хотя и очень трудными. Первый: почему число круговых движений, совершаемых отдельными планетами, не просто возрастает по мере удаления от сферы неподвижных звезд, а подчиняется каким-то более сложным закономерностям. Другой вопрос: почему внешняя сфера несет на себе огромное количество звезд, в то время как каждая из планет движется отдельно и поодиночке. Попытки Аристотеля ответить на эти вопросы показывают, что здесь он достиг предела возможностей современной ему астрономической науки. Рациональное объяснение, основанное на представлении о небесных светилах «как о телах и единицах, имеющих порядковый номер, но совершенно неодушевленных» (II 12, 292 а 18—20), кажется ему уже недостижимым, и он прибегает к воззрениям, разделявшимся пифагорейцами и Платоном, согласно которым планеты, Луна и Солнце суть божественные существа, причастные жизни и деятельности. Объяснения, которые при этом дает Аристотель, основаны на идеях цели и блага и с точки зрения современной нам науки представляются не только ошибочными, но и антинаучными по самому своему

существу.

Последние две главы (13-я и 14-я) второй книги посвящены Земле как телу, находящемуся в центре

40

Вселенной. Аристотель весьма подробным образом излагает мнения предшествовавших ему мыслителей о положении, форме и движении Земли. Критический разбор этих мнений основан главным образом на доктрине естественных и насильственных движений; опираясь именно на эту доктрину, Аристотель отвергает и высказанное в «Тимее» (40 В — С) предположение о вращении Земли вокруг оси — предположение, впоследствии развитое учеником Платона Гераклидом Понтийским. Вслед за этим разбором, содержащим массу исключительно ценной информации о взглядах философов-досократиков, Аристотель формулирует и обосновывает свои тезисы — о том, что Земля находится в центре Вселенной, что она неподвижна и имеет шарообразную форму.

В третьей книге «О Небе» речь идет о четырех элементах подлунного мира. Как указывает Аристотель, их рассмотрение невозможно без рассмотрения процессов возникновения и уничтожения, ибо эти процессы происходят именно в этих элементах и в тех вещах, которые из них состоят. Как и в других случаях, Аристотель разбирает мнения своих предшественников, особое внимание уделяя учению, которое изложено в «Тимее» и согласно которому все вещи состоят из неделимых плоскостей. Учение это, по мнению Аристотеля, не выдерживает критики ни с математической, ни с физической точки зрения. С математической потому что оно допускает существование неделимых величин, а с физической — поскольку из него следует, что либо вещи, составленные из плоскостей, должны быть невесомы, либо же точки, из которых состоят линии и плоскости, окажутся обладающими весом. И то и другое нелепо. Аналогичной критике попутно подвергаются пифагорейцы, конструирующие всю природу из чисел.

Вторая глава третьей книги во многом перекликается с главами 2—3 первой книги: и там и здесь речь идет о естественных движениях элементов и о тех местах, где они естественным образом покоятся. Подвергаются критике учения, допускающие первичное беспорядочное движение (атомисты, Платон в «Тимее», Эмпедокл). Из факта существования естественных движений выводится наличие тяжести или легкости у тел подлунного мира. Рассматривается роль силы как причины, содействующей естественному движению и вы-

41

зывающей движение насильственное. Обосновывается невозможность возникновения физических тел из ничего.

В последующих главах третьей книги Аристотель уточняет понятие элемента, рассматривает вопрос о том, конечны ли элементы по числу или бесконечны, обосновывает тезис о взаимопревращаемости элементов и критикует теории предшествующих мыслителей, особое внимание обращая на атомистические теории Демокрита, Платона и др. Этим теориям Аристотель противопоставляет свои представления о действиях, претерпеваниях и способностях элементов.

Логическим продолжением третьей книги является, казалось бы, трактат «О возникновении и уничтожении». Между ними, однако, находится четвертая книга, целиком посвященная одной проблеме — проблеме тяжести и легкости. Основная особенность аристотелевской доктрины тяжести и легкости состоит в том, что различие между этими двумя свойствами имеет, согласно Аристотелю, не относительный, а абсолютный характер; у тяжелых тел естественное движение направлено к центру космоса, у легких же ему присуще противоположное направление. В свою очередь направления естественных движений определяются местами в космосе, которые по природе присущи тому или иному элементу. Детально развивая эти идеи, Аристотель высказывает свои соображения по поводу того, что число элементов подлунного мира необходимо равно четырем.

Аристотелевская доктрина тяжести и легкости принадлежит к тем разделам физики Стагирита, которые можно было считать устаревшими даже при его жизни. От нее отказался уже один из его ближайших последователей — Стратон, а если говорить о его предшественниках, то гениальный набросок теории тяготения, данный Платоном в «Тимее» (62С—63Е), представляется значительно более соответствующим духу науки Нового времени, чем все рассуждения Аристотеля об естественных местах и движениях.

Не следует ли сходным образом оценить и всю аристотелевскую космологию, изложенную в трактате «О Небе»? Правда, в этом сочинении отсутствует (еще отсутствует?) идея первичного двигателя, стоящего во главе иерархии недвижных божественных сущностей,—

42

идея, представлявшая теологический аспект философии Аристотеля, который позднее позволил Фоме Аквинскому приспособить эту философию к нуждам христианского вероучения. Это, однако, не делает трактат «О Небе» более приемлемым с точки зрения науки Нового времени. Развитая в этом трактате система мира представляла собой тщательно разработанное и глубоко продуманное учение, отдельные части которого были теснейшим образом связаны друг с другом. Бесспорно, аристотелевское учение явилось одним из величайших достижений человеческого гения. Но именно в силу своей разработанности, взаимосвязанности, внутренней жесткости оно было неспособно к видоизменениям и к дальнейшей эволюции. Пока оно не стало общепринятым и общеобязательным, к нему еще> можно было относиться как к одной из возможных картин мира. Однако позднее, в эпоху позднего средневековья, оно стало непререкаемой догмой и тем самым превратилось в оковы, в панцырь, стеснявший дальнейший прогресс научной мысли. Этот панцырь надо было либо терпеливо носить, либо сбросить целиком. Последнее и было сделано в период научной революции XVI— XVII вв. Космология Аристотеля была той частью его универсальной системы, от которой наука Нового времени отказалась раньше всего.

«О ВОЗНИКНОВЕНИИ И УНИЧТОЖЕНИИ»

Это сравнительно небольшой трактат, состоящий всего из двух книг и на первый взгляд не имеющий самостоятельного значения, поскольку о процессах возникновения и уничтожения уже говорилось до этого. В «Физике» (V) Аристотель рассматривал соотношение этих процессов с процессами движения и доказал, что возникновение и уничтожение не есть движение, будучи переходом (metabole) из не-субстрата в субстрат или соответственно из субстрата в не-субстрат, в то время как всякое движение (изменение) есть переход из субстрата в субстрат. В третьей квиге «О Небе» (6,7) подробно рассматривались процессы возникновения и уничтожения элементов. Однако проблема возникновения и уничтожения в самом широком смысле представлялась Аристотелю исключительно важной; ведь, по сути дела, это была основная проблема, занимавшая всех физиков от Фалеса до Демокрита, и,

43

видимо, поэтому Аристотель считал нужным посвятить ей отдельный курс лекций.

Как и в других случаях, Аристотель начинает изложение с рассмотрения точек зрения, высказывавшихся ранее. Своих предшественников он делит на две группы: к первой группе относятся физики-монисты, утверждающие, что возникновение есть изменение единого первовещества, из которого произошло все остальное; представители же второй группы трактуют возникновение и уничтожение как смешение и разделение многих первоэлементов; к последним относятся Анаксагор, Эмпедокл и Левкипп с Демокритом. Коротко коснувшись воззрений Анаксагора и Эмпедокла и отметив непоследовательности и противоречия, обнаруживаемые в их высказываниях, Аристотель переходит (гл. 2) к детальному анализу атомистической концепции возникновения и уничтожения. При этом он не скупится на комплименты по адресу Демокрита, отмечая, что все прочие философы касались рассматриваемой проблемы лишь поверхностно, Демокрит же, по-видимому, размышлял обо всем, выгодно отличаясь от других способом своих рассуждений. Далее следует обстоятельное изложение основных положений атомистики Демокрита — изложение, имеющее исключительную ценность, если учесть тот факт, что соответствующие тексты самого Демокрита до нас не дошли. Суть проблемы, по мнению Аристотеля, лежит в вопросе, могут ли в принципе существовать неделимые величины, или всякое физическое тело безгранично делимо. Сопоставляя аргументы Демокрита с аналогичными высказываниями представителей школы Платона, Аристотель подчеркивает отвлеченный и умозрительный характер рассуждений платоников, в то время как Демокрит, по его словам, пришел к своему учению на основании относящихся к делу доводов, взятых из наблюдений за природными явлениями.

Рассмотрение аргументов, приводимых здесь в пользу существования неделимых величин, распадается на две части: в первой Аристотель, по-видимому, пересказывает рассуждения самого Демокрита, во второй же переформулирует эти рассуждения в терминах своей доктрины возможности и действительности. Затем он указывает, что в этих рассуждениях скрыт паралогизм, обусловленный тем, что деление любой не-

44

прерывной величины (например, отрезка прямой) не может быть осуществлено одновременно во всех точках, поскольку точки в ней не следуют друг за другом и мы не можем указать точку, которую можно было бы считать соседней по отношению к данной, т. е. Аристотель затрагивает здесь проблему непрерывности, уже обсуждавшуюся до этого в шестой книге «Физики». Иначе говоря, Аристотель подходит к оценке атомистики с позиций математической науки, оставляя пока в стороне вопрос о существовании мельчайших единиц вещества, неделимых лишь в чисто физическом смысле. Соединение и разделение действительно имеют место, говорит Аристотель, но не из неделимых и соответственно не на неделимые величины (атомы), а из более мелких долей и на более мелкие доли. Однако такое соединение и разделение еще не определяют собою возникновения и соответственно уничтожения в абсолютном смысле слова. Любой предмет обладает двумя аспектами: один из них соответствует определению, а другой — материи. Абсолютное возникновение и уничтожение имеют место тогда, когда происходит превращение в отношении обоих этих аспектов; если же меняются только качества, и притом случайным образом, происходит изменение.

В следующих двух главах Аристотель излагает свою концепцию возникновения и уничтожения, детально обсуждая такие вопросы: что такое абсолютное, или полное, возникновение (и уничтожение), когда оно бывает и чем отличается от неполного, или частичного; далее, каким образом возможно вечное, непрекращающееся возникновение (и уничтожение) и чем, наконец, отличается возникновение от изменения. Затем (гл. 5) исследуются процессы возрастания (и убывания) и выясняется, в чем они разнятся с процессами возникновения (уничтожения), а также другими родами изменения. При этом становится ясным, что под возрастанием Аристотель имеет в виду прежде всего органический рост. Попутно отмечается также соотношение (и различие) понятий роста и питания.

В начале шестой главы Аристотель подходит к центральному пункту своего трактата, а именно к проблеме элементов — «существуют они или нет, и вечен ли каждый из них или каким-то образом возникает, а если они возникают, то все ли одним спосо-

45

бом друг из друга, или у них есть один, самый первый элемент» (I 6, 322 Ь 2-4; I 8, 324 Ь 35-325 а 1). Но предварительно он исследует значение ряда терминов, имеющих непосредственное отношение к этой проблеме, таких, как «касание», «действие», «претерпевание», «смешение» (и его различные виды — «соединение», «слияние» и т. д.) Анализу этих терминов и тех процессов, которые ими обозначаются, Аристотель посвящает все последующие главы (6—10-ю) первой книги трактата. Среди них следует особо выделить восьмую главу, в которой Аристотель рассматривает механизм действия предметов друг на друга, предложенной Эмпедоклом,— теорию так называемых «пор и истечений», а затем переходит к воззрениям Лев-киппа и Демокрита, которые, по его словам, дали «наиболее последовательное объяснение всех вещей на основе единого учения». Эта глава весьма существенным образом дополняет то, что уже было сказано по поводу атомистики во второй главе этой же книги. По ходу дела снова проводится сопоставление атомистики Левкиппа — Демокрита с концепцией неделимых плоскостей Платона, а затем Аристотель высказывает ряд критических замечаний в адрес атомистической теории. На этот раз критика Аристотеля основана на соображениях уже не математического (как во второй главе), а физического характера. Пересказывать эти соображения мы здесь не будем, а отошлем читателя к соответствующему месту трактата (325 b 34— 326 b 6), где они изложены достаточно ясно и отчетливо. Основной вывод Аристотеля состоит в том, что за начала и причины случающихся явлений следует принять скорее четыре элемента, а не «фигуры» (атомы) Демокрита.

В начале второй книги Аристотель уже непосредственно переходит к рассмотрению проблемы элементов. Коротко останавливаясь на некоторых точках зрения, развивавшихся прежними философами по поводу материальной основы чувственно-воспринимаемых тел, он дает следующее определение понятия «элемент»: «Мы условимся называть «началами» и «элементами» первичные вещества, от превращений которых либо путем соединения и разъединения, либо иным путем происходит возникновение и уничтожение» (II 1, 329 а 5—8).

Таких элементов в нашем подлунном мире насчитывается четыре — это огонь, воздух, вода и земля. Помимо этих четырех элементов не существует никакой телесной и отделимой от них материи. Это не значит, что понятие материи чувственных тел вообще не имеет смысла: Аристотель утверждает, что начальная и первая материя действительно существует, но ох элементов эта материя неотделима, поскольку она лежит в основе присущих элементам противоположностей. Что это за противоположности? Аристотель перечисляет целый ряд противоположных пар, имеющих отношение к чувственно-воспринимаемым свойствам тел. Чувственно-воспринимаемые тела, или, иначе говоря, «осязаемые» тела,— это такие тела, в существовании которых мы убеждаемся путем соприкосновения с ними. Следовательно, в первую очередь тела характеризуются противоположными свойствами, относящимися к касанию. Это теплое и холодное, сухое и влажное, тяжелое и легкое, твердое и мягкое, вязкое и хрупкое, шероховатое и гладкое, грубое и тонкое и т. д. Не все эти противоположности способны действовать как-либо или испытывать воздействия, и не все они являются в одинаковой степени первичными. Первичными противоположностями следует считать лишь две пары — теплое и холодное, влажное и сухо1©, причем первые члены этих пар (теплое и влажное) производят воздействия, а вторые — претерпевают их. Между этими четырьмя членами теоретически можно образовать шесть сочетаний. Поскольку, однако, сочетания противоположных членов одной и той же пары не имеют смысла (ибо теплое не может быть холодным, а сухое влажным), остаются четыре сочетания: теплого и сухого, теплого и влажного, холодного и влажного, холодного и сухого. Эти сочетания как раз и соответствуют тому, что мы обычно называем четырьмя элементами, хотя, строго говоря, элементами следовало бы именовать не огонь, воздух, воду и землю, а указанные пары первичных противоположностей. Последнее тем более справедливо, что ни один из четырех элементов не обнаруживается нами в чистом, несмешанном виде; в нашем повседневном опыте мы всегда встречаемся лишь со смесями этих элементов. Так, то, что мы в быту называем огнем, на самом

47

деле не есть чистый огонь, но всего лишь огнеобразное тело, похожее на огонь, а то, что мы называем воздухом, есть воздухообразное тело, но отнюдь не чистый воздух. Так же обстоит дело и с остальными элементами.

К изложенным положениям сводится вкратце содержание первых трех глав второй книги трактата «О возникновении и уничтожении». В четвертой главе Аристотель обсуждает проблему взаимопревращении элементов друг в друга. Переход одного элемента в другой происходит чаще всего там, где имеется совпадение одного из свойств. Так, например, у огня и воздуха имеется общее свойство — теплота. Если второе свойство огня — сухость — будет преодолено влажностью, тогда огонь превратится в воздух. Точно таким же образом воздух превращается в воду (их общеэ свойство — влажность), а вода — в землю (общее свойство — холод). Земля представляет собой комбинацию холодного и сухого, второе из этих свойств присуще также огню, поэтому, если холод в земле будет преодолен теплом, земля перейдет в огонь. Итак, наиболее легким путем взаимопревращений элементов является круговой путь: огонь^воздух^вода^земля^огонь. Разумеется, в принципе вода может возникнуть и из огня, а земля из воздуха, равно как воздух из земли и огонь из воды, но это значительно труднее, так как в этих случаях должно произойти одновременное превращение двух свойств.

В следующих главах (5—8-й) Аристотель рассматривает ряд частных вопросов, имеющих отношение к элементам: почему число элементов равно четырем и по каким причинам не может быть бесконечного числа элементов; опровергается мнение Эмпедокла, полагавшего, что элементы не могут переходить друг в друга; разъясняется, как из четырех элементов образуются путем смешения сложные вещества. В девятой главе заново формулируются некоторые общие положения, касающиеся начал (формы и материи) и причин возникновения и уничтожения.

Очень важной представляется десятая глава второй книги, в которой устанавливается связь между круговыми движениями небесных сфер и циклическим характером процессов возникновения и уничтожения, происходящих в подлунном мире. В других трактатах

48

(«Физика», «О Небе») было показано, что из всех возможных движений самым первым и наиболее совершенным является круговое перемещение внешней небесной сферы — сферы неподвижных звезд. Но это первичное движение не может быть непосредственной причиной процессов возникновения и уничтожения, ибо оно абсолютно равномерно, вечно и не знает никаких отклонений. А тому, что ведет себя всегда одинаковым образом, свойственно производить всегда одно и то же действие — либо постоянное возникновение, либо постоянное уничтожение. Для того же, чтобы имели место оба эти процесса и чтобы они попеременно преобладали друг над другом, движущей причиной должно быть не одно равномерное круговое движение, а несколько круговых движений, дающих в сумме некую неравномерность. Именно такого рода неравномерным движением является движение Солнца по эклиптике. В процессе этого движения в силу наклона эклиптики Солнце то приближается к Земле, то удаляется. При приближении Солнца и нахождении его вблизи на Земле имеют место процессы возникновения, а при удалении происходят противоположные процессы. Так объясняется смена времен года вместе со всеми сопутствующими ей обстоятельствами.

В последней, одиннадцатой главе Аристотель показывает, что процессы возникновения и уничтожения необходимо имеют циклический характер, хотя они и не всегда повторяются абсолютно тождественным образом. К такого рода циклическим процессам относятся круговорот воды в природе, смена поколений живых существ и т. д.

Таково содержание трактата «О возникновении и уничтожении». Хотя этот трактат и не содержит принципиально новых положений, с которыми мы не встречались бы до этого, тем не менее он занимает особое и важное место среди прочих курсов Аристотеля, посвященных естественнонаучным проблемам. Прежде всего его характеризуют единство и законченность — свойства, присущие далеко не всем дошедшим до нас частям аристотелевского свода. В нем нет глав, выпадающих из общего контекста, как бы случайных глав, каких было немало в «Метафизике», «Физике» или в трактате «О Небе». Ход изложения здесь подчинен единому плану и, несмотря на сложность отдельных

49

рассуждений, в целом достаточно ясен и четок. Но основная ценность трактата «О возникновении и уничтожении» состоит, по нашему мнению, в том, что его внимательное изучение позволяет особенно отчетливо ощутить дух мышления Аристотеля, проследить развитие его аргументации, проникнуть как бы в его творческую лабораторию.

«МЕТЕОРОЛОГИКА»

Из всех естественнонаучных сочинений Аристотеля, включенных в настоящий том, «Метеорологика» пользовалась, пожалуй, наименьшей популярностью среди читателей и исследователей Нового времени. Это объясняется в первую очередь самим содержанием «Метеорологики». В этом трактате Аристотель подвергает рассмотрению множество конкретных процессов и явлений природы, которые в наше время стали предметом изучения отнюдь не одной только метеорологии, но и многих других наук, в том числе таких, как астрономия, климатология, география, гидрология, сейсмология, физическая химия, физика твердых тел и другие. Аристотелевские объяснения этих процессов и явлений оказываются, как правило, неверными. И если фундаментальная ошибочность общенаучных и общефилософских принципов еще не лишает эти принципы интереса для человека нашего времени, поскольку в них находит отражение определенный этап развития теоретического мышления вообще, то элементарные ошибки при объяснении таких явлений, как кометы, радуга или землетрясения, могут заинтересовать, пожалуй, лишь историка данной узкой области науки.

И все же нам думается, что недостаточное внимание к «Метеорологике» является во многом незаслуженным. Трактат этот отнюдь не сводится к набору ошибок, допущенных Аристотелем при объяснении соответствующих явлений природы. Чтобы оценить его историческое значение, его надо рассматривать в контексте того времени, а не проецировать на него достижения современной нам науки. При этом надо учитывать следующие два момента, на которые мы хотим сразу же обратить внимание читателей «Метеорологики»,

50

«Метеорологику» в целом можно рассматривать как приложение аристотелевского учения об элементах к частным проблемам. Если в трактатах «О возникновении и уничтожении» и частично «О Небе» излагаются общие принципы этого учения и устанавливается роль элементов в общей структуре космоса и в решении проблем возникновения и гибели, роста, изменения и т. д., то в «Метеорологике» это учение применяется к рассмотрению конкретных частных явлений. Поскольку учение о четырех элементах подлунного мира было отвергнуто наукой Нового времени как неверное в самой своей основе, естественно, что и все объяснения отдельных явлений с позиций этого учения также оказались неправильными. Это, однако, не отменяет того обстоятельства, что «Метеорологика» явилась первой в истории европейской науки попыткой дать рациональное объяснение окружающего пас мира с точки зрения единой теоретической концепции. Мы знаем, какое действие на воображение человека оказывали с незапамятных времен гром и молния, кометы, затмения, землетрясения и другие стихийные процессы, происходящие в природе, сколько религиозно-мистических предрассудков и фантастических представлений возникало в связи с ними в умах людей. Ранние досократики решительно отказались от этих предрассудков и встали на путь рациональных объяснений, которые, однако, имели у них зачастую случайный характер и не обязательно вытекали из общих космологических построений, развивавшихся этими мыслителями. У Аристотеля в «Метеорологике» мы наблюдаем исключительную последовательность в проведении единой точки зрения. Именно в силу этой последовательности «Метеорологика» оказала огромное влияние на науку последующих столетий, практически вплоть до Декарта, сочинение которого «Les Meteo-res» (1637) еще несет на себе глубокую печать аристотелевских воззрений.

Второй момент, который мы считаем необходимым отметить, состоит в следующем. «Метеорологика» содержит богатейшую информацию как о мнениях, высказывавшихся предшественниками Аристотеля по тем или иным вопросам, так и об общем уровне знаний, накопленных греками к этому времени. Эта информация представляет неоценимое значение дл

51

историка науки вообще и историка античного естествознания в частности.

«Метеорологика» распадается на две неодинаковые по объему и резко различающиеся по содержанию части. Первые три книги трактата, отмеченные бесспорным единством как в отношении общего плана, так и в методологическом отношении, составляют «Метеоро-логику» в собственном смысле слова. О четвертой книге, явившейся предметом многочисленных споров среди ученых-аристотелеведов, будет сказано несколько ниже.

Предмет науки, которую, по словам Аристотеля, все до сих пор называли метеорологией, определяется им в самом начале трактата (гл. 1) следующим образом: «Она, [метеорология], изучает все естественное, но менее упорядоченное, нежели первый элемент тел, что происходит в местах, тесно соседствующих с областью движения звезд: это, например, Млечный Путь, кометы и наблюдаемые [на небе] подвижные вспышки, а также все то, что мы могли бы почесть состояниями, общими воздуха и воды. Кроме того, [сюда относятся вопросы] о частях Земли, видах этих частей и состояниях. Исходя из этого, следовало бы, видимо, рассмотреть причины ветров и землетрясений и всех явлений, сопряженных с движениями такого рода... Речь пойдет, наконец, об ударах молний, смерчах, престерах и других повторяющихся [явлениях природы]...» (I 1, 338 а 26-330 а 4).

Вслед за этим Аристотель повторяет основные положения, которые относятся к структуре космоса и которые были им развиты в трактате «О Небе». Но здесь появляются и некоторые новые моменты, связанные в основном с проблемой взаимодействия элементов, заполняющих различные области космоса. Даже эфир, указывает Аристотель, который, казалось бы, принципиально отличен от элементов подлунного мира, содержит в некоторых местах примеси огня и воздуха, особенно же там, где он граничит с подлунным миром. Круговое движение эфира захватывает находящийся под ним огонь, который в свою очередь увлекает и большую часть массы воздуха — кроме самых нижних его частей, круговращению которых препятствуют неровности, имеющиеся на поверхности Земли. Между сферой огня и сферой воздуха имеет

52

место постоянное взаимодействие, причем на границе этих областей происходит непрерывное превращение обоих элементов друг в друга.

Здесь же Аристотель формулирует концепцию двух испарений, которой он в дальнейшем очень широко пользуется для объяснения самых различных процессов, совершающихся в околоземном мире. Под действием солнечного тепла из Земли выделяются двоякого рода испарения. Испарение первого рода имеет своим источником воду, оно обладает влажной природой и подобно водяному пару. Испарение второго рода возникает из самой земли, которая сама по себе суха и порождает сухие дымообразные выделения, в дальнейшем именуемые пневмой. Каково соотношение между обоими родами испарений и элементами? Сухая дымообразная пневма имеет огненную природу, ибо она стремится подняться выше воздуха и занять периферийные области подлунного мира, примыкающие к сферам небесных круговращений. Таким образом, пневма это и есть огонь в собственном смысле слова, а то, что мы называем огнем в нашем быту, представляет собой как бы вскипевшую, т. е. воспламенившуюся, пневму. Такого рода воспламенениями пневмы объясняется появление падающих звезд, болидов, северных сияний и других красочно описываемых в «Метеорологике» небесных явлений, аристотелевские наименования которых подчас с трудом поддаются переводу на язык современной науки. С другой стороны, влажное водяное испарение идентично, по сути дела, воздуху, хотя воздушная атмосфера, окружающая земной шар, образовалась в результате смешения обоих родов испарений, причем в нижних ее слоях преобладает влажное испарение, а в верхних — сухое. С помощью доктрины двух испарений Аристотель объясняет существование и таких, казалось бы, чисто астрономических объектов, как кометы и Млечный Путь; естественно, что с точки зрения современной нам науки эти объяснения представляются особенно абсурдными.

Изложенным проблемам посвящена примерно половина первой книги «Метеорологики» (гл. 2—8). Вторая половина (гл. 9—14) занята рассмотрением круговорота воды в природе, включая такие явления, как роса, дождь, спег и град. Этим же круговоротом воды Аристотель объясняет образование рек, которые,

53

как он подчеркивает, в большей своей части берут начало в горах и возвышенных местах. Весьма любопытными представляются соображения Аристотеля о долговременных изменениях земной поверхности, обусловленных появлением и иссяканием рек. «Но если реки в самом деле возникают и исчезают, а одни и те же местности не остаются влажными постоянно, то в соответствии с этим должно меняться и море. И поскольку море в одном месте отступает, а в другом наступает, ясно, что и на всей Земле море и суша не остаются теми же самыми, но со временем одно превращается в другое» (I 14, 363 а 19—24).

Эти соображения Аристотеля содержат в себе зародыш одной из будущих отраслей естествознания — исторической геологии.

Очень коротко скажем о содержании второй и третьей книги «Метеорологики». В начале второй книги (гл. 1—3) Аристотель рассуждает о морях, о том, возникают ли они или существуют вечно, и о других связанных с этим вопросах, но главным образом о проблеме солености морской воды, занимавшей до этого многих греческих мыслителей. Вслед за этим (гл. 4— 5) он переходит к ветрам, происхождение которых объясняется с точки зрения доктрины двух родов испарений. Дается первое в истории европейской науки описание «розы ветров». С помощью доктрины двух испарений трактуется также возникновение землетрясений (гл. 7—8), грома и молнии (гл. 9), тифона и ураганов (гл. 1 третьей книги). Остальные главы третьей книги посвящены таким атмосферным явлениям, как гало, ложные солнца и радуга. Особый интерес представляет глава пятая, в которой излагается математическая теория радуги, вызывавшая у исследователей много споров и недоумений. Сама по себе эта теория совершенно некорректна, но в ней содержится доказательство известной геометрической теоремы, позднее приписывавшееся Аполлонию Пергскому (теорема о так называемых кругах Аполлония). Многие исследователи склонны считать это доказательство позднейшей вставкой, по каким-то, может быть совершенно случайным, причинам попавшей в текст Аристотеля. Другая альтернатива состоит в допущении, что теорема эта уже была доказана в эпоху Аристотеля и что Аристотель был с нею знаком. Вопрос этот

остается открытым, но его решение имело бы существенное значение для определения эрудиции Аристотеля в области современной ему математики.

В конце третьей книги Аристотель уведомляет о своем намерении рассказать о тех действиях, которые оба рода испарений производят в недрах земли. Это намерение, однако, осталось нереализованным (если не считать, что соответствующая часть «Метеорологики» оказалась утерянной уже в древности). Мы узнаем только, что сухое испарение создает, по мнению Аристотеля, минералы, не способные плавиться, а парообразное испарение обусловливает образование металлов, подверженных плавке и ковке. На этом изложение этого вопроса внезапно обрывается, и мы переходим к четвертой книге «Метеорологики», занимающей, как мы уже сказали выше, особое положение. По своему содержанию эта книга примыкает, казалось бы, к трактату «О возникновении и уничтожении». Она начинается с краткого изложения учения о четырех элементах и о двух парах противоположностей, сочетания которых лежат в основе этих элементов. В отличие от указанного трактата противоположности именуются здесь силами или способностями — dynameis (там этот термин не встречался), причем горячее и холодное выделяются здесь в качестве деятельных (poietika), а влажное и сухое — страдательных (pathetika) способностей. В трактате «О возникновении и уничтожении» деятельными оказывались первые члены обеих пар — горячее и влажное.

Далее Аристотель переходит к изложению действий, производимых деятельными способностями — горячим и холодным. Основным действием, вызываемым теплотой, является «приготовление» (pepsis), которое имеет три вида: «вызревание», «варка» и «жарение». Холод вызывает «неприготовление» (apepsia), подразделяющееся на «незрелость», «недоварение» и «обжигание». Аристотель указывает, что, пользуясь этими словами, он употребляет их не в обычном значении, поскольку других слов для обозначения этих процессов не существует. Действительно, когда он говорит о «приготовлении», он имеет в виду не только приготовление пищи на кухне, но и пищеварение, и созревание плодов, и развитие зародыша в теле — все процессы, происходящие под действием теплоты. Нечто аналогичное имеет место и для изменений, обусловленных действием холода. Разобрав детально эти процессы, Аристотель рассматривает страдательные состояния, зависящие от преобладания либо влажности, либо сухости. К такого рода состояниям относятся, например, мягкость и твердость. Далее гово2эится о процессах высыхания и разжижения, застывания и плавления; рассматривается, как ведут себя в соответствующих условиях те или иные вещества. Приводится любопытная классификация веществ, составленная по наличию или отсутствию определенных страдательных способностей (плавкость, гибкость, ломкость, податливость и многие другие). Все эти способности обусловлены в конечном счете противоположностью влажного и сухого. Следует детальное обсуждение этих способностей, после чего «Метеорологика» завершается главами, посвященными рассмотрению подобочастных веществ, в частности тех, которые входят в состав животных организмов. Конец «Метеорологики» естественным образом подготавливает читателя (слушателя) к последующим курсам, в которых будет идти речь о мире живой природы. Своеобразие четвертой книги «Метеорологики» (которую известный шг.едский ученый Дюринг назвал «химическим трактатом Аристотеля») побуждало некоторых исследователей сомневаться в ее аутентичности; среди этих скептиков были такие крупные - ари-стотелеведы, как Росс и Йегер. Шведская исследовательница Хаммер-Йенсен посвятила специальную работу четвертой книге «Метеорологики» ', в которой доказывалось, что автором этой книги был не Аристотель, а другой перипатетик, находившийся под влиянием атомистики, может быть Стратон из Лампсака. Влияние атомистики Хаммер-Йенсен усматривала в терминах «частицы» (ogkoi) и «поры» (poroi), которыми Аристотель пользуется в некоторых главах книги, а также в том, что вся книга имеет явно «механистический» характер, поскольку любимая идея Аристотеля — идея целевой причины в ней начисто отсутствует.

Оба этих аргумента представляются неубедительными. Термин «поры» характерен для учения Эмпе-

1 /. Hammer-Jensen. Das sogenannte IV. Buch der Meteorolo-gie Aristoteles. — «Hermes» 50 (1915), 113—136.

56

докла, а отнюдь не для атомистики; что же касается термина ogkoi, то он сам по себе достаточно нейтрален и в качестве технического термина не использовался ни атомистами, ни какой-либо другой философской школой. Что же касается «механистичности», то на этот аргумент мы находим ответ в самом тексте четвертой книги: «...ведь там, где преобладает материя, всего труднее увидеть целесообразность» (12, 390 а 3—4). Процессы, рассматриваемые в четвертой книге,— ото как раз те процессы, в которых «преобладает материя». Аристотелю просто не было надобности привлекать здесь целевую причину.

Таким образом, в последнее время и не в малой степени под влиянием блестящего анализа четвертой книги, произведенного Дюрингом, утвердилось мнение, что эта книга все же принадлежит самому Аристотелю. Другое дело, что она, возможно, лишь случайно оказалась в составе «Метеорологики», будучи небольшим, но вполне самостоятельным курсом лекций, посвященным определенному кругу проблем, слабо связанных с проблематикой других курсов, читавшихся Стагиритом в Ликее.

57