Часть 1.

Гегель Г.В.Ф.

Лекции по философии религии. Часть 1. 1821-1831.

Гегель Г.В.Ф.Философия религии. В 2-х томах.- Т.1.- Пер. с нем. М. И. Левиной. М., «Мысль», 1975.-532 с. (Филос. Наследие. Т.66).-С205-530.

Нумерация в конце страницы.

ВВЕДЕНИЕ В ФИЛОСОФИЮ РЕЛИГИИ

Я счел необходимым обратиться к религии как к предмету философского рассмотрения и присовокупить это рассмотрение в качестве отдельной части к философии в целом. В качестве введения я изложу сначала в разделе А раздвоение сознания — из него возникает потребность, удовлетворить которую должна наша наука, -затем отношение нашей науки к философии и религии, а также к принципам религиозного сознания эпохи. После того как в разделе В я коснусь предварительных вопросов, которые возникают из упомянутых отношений нашей науки, в разделе С будет дано деление этой науки на отдельные проблемы.

Прежде всего вообще необходимо напомнить, в чем заключается предмет философии религии и каково наше представление о религии. Мы знаем, что в религии мы отрешаемся от всего временного что религия — это та сфера нашего сознания, в которой решены все загадки мироздания, устранены все противоречия глубокой мысли, стихает вся боль чувства; что она есть сфера вечной истины, вечного покоя, вечного мира L. Человека делает человеком мысль как таковая, конкретная мысль или, более точно, то, что он есть дух; в качестве духа человек создает науку во всем ее многообразии, » искусство, интересы политической жизни, отношения, , связанные с его свободой, его волей. Однако все эти многообразные формы и все сложное переплетение человеческих отношений, деяний, наслаждений, все то, что ценит и чтит, в чем он видит свое счастье, славу и гордость, — все это находит свое высшее завершение

205

в религии, в мысли, в сознании, в чувстве бога. Поэтому бог есть начало и конец всего2. Все исходит из этой точки, и все возвращается к ней; бог есть то средоточие, которое во все вносит жизнь, одухотворяет и одушевляет все формообразования жизни, сохраняя их существование. В религии человек ставит себя в определенное отношение к этому средоточию, которое поглощает все другие его отношения; и тем самым он поднимается на высшую ступень сознания, в сферу, которая свободна от всякого соотнесения с иным, полностью самодостаточна, безусловна, свободна и есть конечная цель самой себя. Поэтому религия как погружение в эту конечную цель совершенно свободна и есть самоцель, ибо к этой конечной цели возвращаются все другие цели и то, что ранее имело значение для себя, исчезает в ней. Ни одна цель не выдерживает противопоставления ей, и только в ней все они находят свое завершение. В сфере, где перед духом стоит эта цель, дух полностью освобождается от конечности и обретает совершенное умиротворение и освобождение, ибо здесь дух относится уже не к другому и ограниченному, а лишь к беспредельному и бесконечному, и это есть бесконечное отношение, отношение свободы, а не зависимости. Здесь сознание духа абсолютно свободно и само есть истинное сознание, ибо оно есть сознание абсолютной истины. Определенное как чувство, это отношение свободы есть наслаждение, которое мы называем блаженством; в качестве деятельности оно па-правлено лишь па то, чтобы свидетельствовать о славе божьей и обнаруживать величие бога. В этом отношении действия человека направлены уже не на себя, не на свой интерес или тщеславие, но на абсолютную цель. Все народы знают, что именно религиозное сознание есть та сфера, где они обладают истиной, и в религии они всегда видели свое достоинство и праздник своей жизни. Все то, что возбуждает в нас страх и сомнение, всю печаль, все заботы и ограниченные интересы конечной жизни мы оставляем «на отмели в безбрежном мире лет» 2а, и подобно тому как, достигнув горной вершины, вдали от определенных очертаний всего земного мы спокойно обозреваем открывающийся перед нами ландшафт, мир со всеми его ограничениями, так и человек, вознесенный над суровой действительностью, созерцает ее своим духовным взором как некий отсвет в этой чистой сфере, как отражение, все оттенки, различия и освещения которого

206

судьбу духа в ее всеобщности, а не возносит — что совсем иное — на эту высоту субъект в его индивидуальности. JJ|>oii;m<>.i, извращенность и пассивность индивидуумов могут вмешаться в необходимость всеобщей духовной природы, могут заставить человека отклониться от нее, попытаться принять свою собственную точку зрения и отстаивать ее. Эта возможность пассивно придерживаться ложной точки зрения или сознательно и преднамеренно отстаивать ее связана с наличием у субъекта свободы; планеты, растения и животные, не способные отклониться от необходимости своей природы, от ее истины, становятся тем, чем они должны быть. В человеческой свободе, напротив, бытие и долженствование разделены, эта свобода несет в себе произвол и может обособиться от необходимости, от закона, может противодействовать своему назначению. Поэтому, если познание и постигает необходимость религиозной точки зрения, а воля ощущает ничтожность своего обособления, все это подчас не препятствует тому, что человек продолжает упорствовать и отклоняться от необходимости и истины своей природы.

В качестве аргумента против познания обычно выдвигается следующий малоубедительный довод: тот или иной человек- обладает познанием бога и тем не менее далек от религии, не становится верующим. Между тем познание не ведет и не должно вести к этому; его цель — познать религию, которая есть, а не пробуждать религию в том пли ином отдельном, эмпирическом субъекте, если в нем полностью отсутствует какое бы то ни было религиозное сознание, и он совсем не стремится к нему.

В действительности, однако, нет человека столь испорченного, погибшего, дурного, и мы не можем считать кого-либо столь презренным, чтобы в нем полностью отсутствовало религиозное чувство, — пусть оно выражается в страхе, тоске или ненависти, — ибо и в последнем случае человек внутренне связан с религией и занимается ею. Для человека, поскольку оп человек, религия существенна и не может быть чуждым ему ощущением. Все дело в отношении религии к другим сторонам его мировоззрения, и с этим связано философское познание, здесь оно оказывает свое существенное воздействие. В упомянутом отношении — источник раздвоения изначального, абсолютного стремления духа к религии, им вызваны к жизни разнообразные

208

формы сознания и их различные отношения к религиозному интересу. Прежде чем философия религии подойдет | изучению своего собственного понятия, ей надлежит пройти сквозь сложное переплетение интересов эпохи,

ОТНОШЕНИЕ ФИЛОСОФИИ РЕЛИГИИ К ЕЕ ПРЕДПОСЫЛКАМ И ПРИНЦИПАМ ЭПОХИ

I. Раздвоение религии и свободного мирского сознани

а) Уже в самом отношении религии в ее непосредственности к остальным формам человеческого сознания заключены ростки раздвоения, поскольку обе эти стороны находятся в состоянии взаимного обособления. Даже м своем непосредственном отношении они являют собой два различных рода деятельности, две области сознания, к каждой из которых человек обращается лишь попеременно. Так, человек в своей действительной мирской деятельности проводит ряд будничных дней, посвящая их своим особенным интересам и вообще мирским целям и удовлетворению своих потребностей, но за ними следует воскресение, когда он откладывает все это в сторону, углубляется в самого себя и, отрешившись от конечных дел, в которые он ранее был погружен, живет самим собой и тем высшим, что в нем заложено, своей истинной сущностью. Однако это обособление обеих сторон сразу же подвергается двойной модификации.

а) Рассмотрим сначала религию верующего человека, т. е. того, кто действительно заслуживает подобного наименования. В этом случае вера предпослана безотноси-

209

телъно к чему бы то ни было, и она лишена противоречий, ибо вера в бога в своей простоте — нечто совсем иное, чем утверждение: я верю в бога; последнее уже связано с рефлексией и сознанием, что вере противостоит другое; в упомянутом утверждении уже проступает потребность в самооправдании, резонировании, полемике. Непосредственное религиозное чувство набожного человека не замкнуто, не обособлено от других сторон его жизни, его наличного бытия; напротив, оно окрашивает все его ощущения и действия, его сознание соотносит все цели и предметы его мирской жизни с богом как с бесконечным и последним ее источником. Все моменты своего конечного наличного бытия, своей деятельности, свои страдания и радости подлинно верующий человек возносит за пределы своей ограниченной сферы, и в этом вознесении он обретает представление и ощущение своей вечной сущности. Остальная его жизнь проходит в доверии, следовании обычаям, послушании, привычке. Он есть то, чем его сделали обстоятельства и природа; и он принимает свою жизнь, ее отношения и права, как принимает и все остальное — как непонятную ему судьбу: она такова.

Соотнося все с богом, он либо с благодарностью принимает данное ему, либо свободно приносит богу в жертву то, что он рассматривает как дар его милосердной воли. Таким образом, все остальные стороны его сознания непосредственно подчинены этой высшей сфере.

р) С мирской стороны различие в упомянутом выше отношении принимает, однако, форму противоположности. Развитие этой стороны как будто не наносит вреда релш п и, вся эта деятельность как будто ограничивается пределами данной сферы, и если судить по словесным признаниям, то религии и здесь воздается должное как наивысшему проявлению человеческого духа; однако в действительности дело обстоит иначе, и со стороны мирского сознания в религию проникают испорченность и раздвоение (die Entzweiung). Эволюцию этого различия можно рассматривать как формирование рассудка и человеческих целей вообще. По мере того как в человеческой жизни и в науке пробуждается рассудок и рефлексия становится независимой, воля начинает ставить перед собой абсолютные цели в виде права, государства, предметов, которые должны быть в себе и для себя; научное исследование познает законы, устройство, структуру и особенности природных явлений, а также деятельность и создания духа,

210

Такого рода опыт научного познания, полученный чело-нп.ом в его стремлении к этим целям и их действительности, есть дело человека, его рассудка и воли. В них он иидпт свою собственность. Если он и исходит из того, что есть, что он обнаруживает как данность, то он уже есть не просто тот, кто знает об этом, кто имеет эти права; то, что он силой своего знания и своей воли сделал из пред-иайденного, есть его вещь, продукт его труда, и он преисполнен сознания, что он это создал. Создание предметов (die Productionen) —его честь и гордость; оно становится источником огромного, бесконечного богатства — мира человеческих воззрений, знаний, внешних благ, прав и поступков.

Так дух вступил в противоположность, сначала еще непреднамеренно, еще не сознавая этого; однако вскоре эта противоположность становится осознанной. Ибо теперь дух движется между двумя сторонами, различие которых определилось в своей действительности. Одна сторона есть та, в которой дух находится у самого себя, где он находит свои цели и интересы, где он независимо и самостоятельно определяет себя из себя самого. Другая сторона есть та, где дух признает существование высшей силы, абсолютные обязанности без соответствующих им прав и где то, что он получает за выполнение своих обязанностей, всегда остается только милостью. В одном случае основой является самостоятельность духа, в другом он скромен и зависим. Отличие его религии от той сферы, где он самостоятелен, заключается в том, что он ограничивает познание, науку мирской стороной, оставляя для религиозной сферы чувство, веру.

y) Тем не менее в сфере самостоятельности духа его деятельность также остается обусловленной, и познание, и воля неминуемо должны испытать на себе эту обусловленность. Человек требует того, что ему принадлежит по праву, но обретет ли он это в действительности, зависит не от него, находится во власти другого. В своем познании человек исходит из устройства и структуры природы, а это есть данность. Содержание его науки составляет материя, находящаяся вне его. Таким образом, обе стороны, независимая и обусловленная, вступают в отношение друг с другом, и это отношение приводит человека к признанию того, что все создано богом: все вещи, составляющие содержание его знаний, вещи, которыми он владеет и которые служат средством для достижения его целей, и

211

он сам, дух и Духовные спосооиостп, которыми он, как он У'пичы.лич, пользуется для того, чтобы достигнуть упомянутою по;-шания.

Однако признание это холодно п мертво, так как в нем отсутствует именно то, что составляет жизненность данного сознания, в котором он у себя и есть самосознание, — отсутствуют это воззрение и это познание. Все определенное относится к сфере познания и положенных самим человеком целей; и здесь также присутствует лишь собственная деятельность самосознания. Таким образом, данное признание неплодотворно, так как оно не идет дальше абстрактно-всеобщего, т. е. того, что все есть творение бога, и, что бы познание такого рода ни рассматривало (движение планет и его законы, муравья, человека5), оно продолжает утверждать одно и то же: все это создал бог. Подобное религиозное соотнесение отдельных вещей с богом, монотонное и однообразное, стало бы утомительным и назойливым, если бы оно повторялось в каждом отдельном случае. Поэтому, провозгласив раз, что бог сотворил все, к этому больше не возвращаются; раз и навсегда удовлетворив этим религиозную сторону, в дальнейшем в процессе познания и реализации своих целей об этом больше не думают. Создается впечатление, будто это признание делается лишь для того, чтобы с этим покончить, а отчасти и для того, чтобы предотвратить возможную с этой стороны, как бы извне, угрозу; в общем признание это может быть серьезным и может не быть таковым.

Верующий не устает во всех случаях жизни поднимать взор к небу, хотя бы это и повторялось ежедневно и ежечасно. Однако, будучи благочестивым чувством, набожность вообще целиком выражает себя в единичном акте и в каждый данный момент есть полностью то, что она есть, без какой-либо рефлексии и сравнивающего сознания. Там же, где господствует познание и определение из себя (Aussichbestimmen), там важную роль играют сравнение и сознание упомянутого однообразия, и там раз и навсегда высказывается утверждение общего характера. В этой сфере действует рассудок, и ему противостоит религиозное чувство зависимости.

Ь) Однако и благочестие не избежало той же судьбы, и оно впало в раздвоение. Более того, это раздвоен л с уже само по себе настолько в нем наличествует, что действительное содержание благочестия может быть только

212

многообразным и случайным. Оба эти отношения — бла-мин'гпш и сравнивающего рассудка — при всем их кажущемся различии имеют то общее, что отношение бога

ругой стороне сознания берется как неопределенное к всеобщее. Второе из названных отношений прямо вы-гказало это в упомянутом выше утверждении: «Бог создал все».

и) Но благочестивый подход, рефлексия которого выражена более обстоятельно, рассматривает все свойства вещей и все устройство мира с точки зрения целевых отношений и сводит все происшествия индивидуальной жизни, а равно и великие исторические события к божественной цели, к ее осуществлению или к отклонениям от нее. Здесь, следовательно, речь уже идет не о всеобщем отношении к богу, оно превращается в определенное отношение и тем самым наполняется более конкретным содержанием; самые разнообразные содержания полагаются в отношениях друг к другу, а бог провозглашается действенным принципом этих отношений. С данной точки зрения звери и окружающая их среда устроены так или иначе для того, чтобы они могли находить корм, вскармливать детенышей, могли защищаться против того, что может нанести им вред, способны были пережить зиму и защитить себя от врагов. В человеческой жизни сторонники данной точки зрения обнаруживают, как то или иное как будто случайное происшествие, подчас даже несчастье, ведет человека к счастью, будь то вечное или земное счастье. Короче говоря, в определенных поступках, естественных отношениях, событиях и т. д. всегда усматривается вмешательство бога, его воля.

Однако само это содержание, эти цели, конечное содержание случайны, восприняты лишь в рамках определенного времени, и сами исчезают без всякой видимой последовательности. Так, например, если восхищаться мудростью божьей, которая находит свое выражение в устройстве природы, в том, что звери обладают всем необходимым и для того, чтобы находить корм, и для защиты от врагов, то опыт тут же показывает, сколь мало помогают эти орудия защиты и как создания, только что считавшиеся целью, используются другими в качестве средства.

И в самом деле, развитие знания опровергло и вьт-«м пило этот внешний целевой подход; более высокое по-знание требует прежде всего по меньшей мере

213

последовательности, видит в подобных целях, которые принято считать божественными, лишь подчиненные и конечные цели, нечто такое, что в опыте и наблюдении само раскрывает все свое ничтожество и никак не может быть предметом вечной божественной воли.

Рассматриваемый здесь подход, даже если отвлечься от его непоследовательности, нельзя не считать неопределенным и поверхностным, потому что в своей индифферентности он может иметь любое содержание, ибо ни в природе, ни в обстоятельствах жизни нет такого предмета, в котором нельзя было бы найти какое-нибудь полезное свойство. И благочестие перестает быть непосредственным чувством, оно исходит уже из всеобщей идеи цели, добра и, рассуждая, подчиняет упомянутой всеобщей идее имеющиеся вещи. Подобное рассуждение ставит благочестие в трудное положение, так как в явлениях природы, в которых оно усматривает такую поразительную целесообразность и такую полезность, легко может быть обнаружена столь же поразительная нецелесообразность и вредоносность. То, что служит на пользу одному, оборачивается вредом для другого и, следовательно, нецелесообразно: сохранение жизни и связанных с наличным бытием интересов, которые в одном случае как будто поддерживаются, в другом -в такой же степени нарушаются и уничтожаются. Таким образом, раздвоение в самом себе заключается здесь в том, что вопреки вечной форме божественной деятельности конечные вещи возвышаются до существенных целей. Эта непоследовательность противоречит представлению о боге, согласно которому бог и его деяния всеобщи и необходимы, более того, она разрушает это всеобщее определение.

Если же благочестие рассматривает внешние цели и внешнюю сторону вещей, посредством которой эти вещи полезны для другого, то создается впечатление, будто та естественная определенность (Bestimmtheit), которая служила здесь отправным пунктом, заключается лишь в том, чтобы быть для другого. Однако при ближайшем изучении все это оказывается лишь собственным отношением вещей, их собственной природой, имманентной природой соотносимого, его необходимостью. Так для благочестия осуществляется действительный переход к другой стороне, которую мы ранее определили как момент самости.

214

Р) Поэтому рассуждение благочестия оказывается опровергнутым; поскольку оно обратилось к мышлению it мыслительным отношениям, то мышление стало требо-it.ni, и искать того, что ему прежде всего присуще, т.е. последовательности и необходимости, и противопоставлять их точке зрения случайности. Тем самым полностью развивается и принцип самости; «я» как нечто простое, всеобщее, как мышление есть отношение вообще, а поскольку «я» для себя есть самосознание, то и отношение должно быть для меня. Мыслям, представлениям, которые я делаю своими, я даю определение, которое есть я сам. «Я» есть эта простая точка, и то, что есть для меня, я хочу познать в этом единстве.

Поэтому познание направлено на то, что есть, и на его необходимость и постигает эту необходимость в отношениях причины и действия, основания и следствия, силы и ее проявления, всеобщности, рода, и единичных существований, которые относятся к сфере случайного. Познание и наука полагают, таким образом, во взаимоотношения самые разнообразные вещи, лишают их случайности, присущей им в их непосредственности, и, рассматривая отношения, свойственные многообразию конечного явления, охватывают конечный мир в нем самом и превращают его в систему универсума таким образом, что познанию для постижения этой системы не нужно ничего иного, кроме самой этой системы. Ибо то, чем является вещь, что она есть по своей существенной определенности, познается в результате восприятия и наблюдения. От свойств вещей идут к их отношениям, которыми они связаны с другими вещами, причем к отношениям не случайным, а определенным, указывающим на изначальную вещь, производным которой они являются. Так, когда задается вопрос о причинах и основаниях вещей, вопрос этот следует понимать в том смысле, что познание ищет особенные причины. Уже недостаточно указать на то, что причиной молнии, падения республиканского строя в Риме или Французской революции является бог; очень скоро обнаруживается, что данная причина носит лишь самый общий характер и не дает требуемого объяснения. Стремясь понять естественное явление или тот или иной закон, его действие или следствие, люди хотят постигнуть основание именно этого явления, т. е. не то основание, которое лежит в основе всего, а основание именно этой определенности. И основание

215

подобных особенных явлений, подобное основание должно быть о.пг/каГпппм, его следует искать и брать в сфере конечное», и елмо оно должно быть конечным. Поэтому такого рода iю.чпание не выходит за пределы конечного и не стремится к этому, так как внутри этой конечной сферы оно может все познать, все объяснить и на все дать ответ. Таким образом, наука создает универсум познания, который не нуждается в боге, находится вне религии и непосредственно с ней не связан6. В этом своем царстве познание утверждает свои отношения и связи, присваивая себе всю определенность материала и все содержание; для другой стороны, для бесконечного и вечного, тем самым не остается ничего.

у) Таким образом, обе стороны достигли в своей противоположности полного развития. На стороне религии -душа, преисполненная божественного, но лишенная свободы, самосознания и последовательности в своем объяснении мира определенных вещей, который выступает здесь скорее в форме случайного. Последовательность связей определенных вещей относится к стороне познания, которое в конечном мире чувствует себя дома и свободно движется среди многочисленных связей в их мысленных определениях, создавая, однако, систему без абсолютной значимости, без бога. На область религии приходится абсолютное содержание и цель, но только в качестве абстрактно позитивного. Познание захватило весь конечный материал, втянув его в сферу своего господства; к нему отошло все определенное содержание; однако, устанавливая в нем необходимую связь, оно не способно ввести в него связь абсолютную. И наконец, поскольку наука подчинила себе познание, поскольку она есть сознание необходимости в конечном мире, религия лишилась познания и превратилась в одно только чувство, в лишенное содержания стремление духа ввысь, к вечному; однако религия ничего не может сказать о нем, ибо всякое познание неминуемо было бы сведением вечного до уровня конечной сферы, конечных связей.

Когда обе эти сложившиеся указанным образом стороны вступают в соприкосновение друг с другом, они проявляют взаимное недоверие. Религиозное чувство не доверяет конечному, которое заложено в познании, и упрекает науку в суетности, исходя из того, что в ней субъект держится самого себя, есть в себе, и «я» в качестве познающего, противостоящего всему внешнему

216

миру есть для себя. Познание в свою очередь также не домеряет той тотальности, в которой пребывает чувство, сводящее к одному все развертывание и развитие. Познание опасается того, что, следуя требованиям чувства м безоговорочно признав истину, которую оно но усматривает со всей определенностью, оно может потерять свою свободу. И когда религиозное чувство выходит из своей всеобщности и ставит перед собой цели, т. е. переходит в область определенного, то познание способно увидеть в этом лишь случайную прихоть, и оно сочло бы, что само стало жертвой случайности, если бы оно попыталось таким же способом постигнуть определенное. Поэтому, когда рефлексия бывает вынуждена в качестве образованности проникнуть в сферу религии, она не находит себе там применения, и все определения этой сферы лишь возмущают ее.

с) Однако как только противоположность между обеими сторонами достигает той стадии, на которой каждая из них враждебно отталкивает от себя другую, возникает потребность в сближении, где бесконечное являло бы себя в конечном, а конечное — в бесконечном, и каждое из них не составляло бы более особенного царства. Это было бы примирением чистого религиозного чувства с познанием и интеллектом. Подобное примирение должно было бы полностью удовлетворить все требования познания и понятия, ибо они не могут поступиться ничем. Однако в такой же степени ничто не может быть утеряно и из абсолютного содержания, и оно не может быть снижено до конечного; и перед лицом бесконечного конечная форма знания должна снять себя.

В христианской религии потребность в таком примирении должна была проявиться сильнее, чем в других религиях, ибо:

а) Она сама начинает с абсолютного раздвоения., и началом ее служит страдание, в котором она разрывает естественное единство духа и разрушает естественный мир (Frieden). Человек являет себя в ней злым от природы, следовательно, негативным самому себе по своей внутренней природе, и дух, загнанный в самого себя, обнаруживает свое раздвоение с бесконечной, абсолютной сущностью.

(3) Примирение, потребность в котором находит здесь свое наивысшее выражение, обнаруживает себя прежде всего для веры, ноне только для нее как непосредственной.

217

Так как дух возвращается в себя от своей непосредствен-пой естественности, то в качестве грешного он есть другое по отношению к истине, он отдален, отчужден от нее. Поставленное в это положение разорванности «я» не есть истина, поэтому истина дана как самостоятельное содержание представления, истина представлена прежде всего основанной на авторитете.

у) Однако если я тем самым перемещен в такую интеллектуальную сферу, где предметом познания служат природа бога, божественные определения и деяния, а достоверность всего этого покоится на созерцании и уверениях других, то я вынужден обратиться к самому себе, ибо это я мыслю, познаю, во мне есть разум и это я свободен впасть в грех и подвергнуть его рефлексии. В силу вышесказанного познание заключено в самой христианской религии.

В христианской религии я сохраняю свою свободу пли, вернее, становлюсь в ней свободным. В ней субъект, спасение души, спасение отдельного человека как такового, а не только всего рода есть существенная цель. Эта субъективность, самостностъ (но не себялюбие) и есть принцип познания.

Поскольку христианская религия принимает принцип познания, постольку она предоставляет своему содержанию развиваться, так как представления о всеобщем предмете непосредственно, или в себе, суть мысли и в качестве таковых должны развиваться. Поскольку же содержание существенно для представления, оно отделено от непосредственного мнения и созерцания, оно проходит через разделение. Короче говоря, по отношению к субъективности это уже абсолютное, в себе и для себя сущее содержание. Таким образом, христианская религия сама соприкасается с этой противоположностью чувства, непосредственного созерцания, с одной стороны, рефлексии и знания — с другой. Она по существу содержит познание в себе самой, и сама способствовала тому, что оно со всей последовательностью развилось в качестве формы и мира формы и тем самым противопоставило себя той форме, в которой содержание есть истина как данность. В этом коренится разлад нашего времени.

До сих пор мы рассматривали развитие противоположностей в той форме, в которой они еще не достигли действительно философского уровня или еще находятся вне его. Поэтому теперь надо прежде всего поставить

218

следующие вопросы: 1) каково вообще отношение философии к религии? 2) Каково отношение философии религии к философии? 3) Каково отношение философии религии к позитивной религии?

II. Отношение философии религии к философии и религии

1. Отношение философии к религии вообще

Если мы выше сказали, что философия делает религию предметом своего рассмотрения, и если это рассмотрение, таким образом, предстает как нечто отличное от своего предмета, то может создаться впечатление, будто речь идет еще о таком отношении, в котором обе стороны независимы друг от друга и остаются разъединенными. В случае такого исследования мы вышли бы за пределы той сферы благоговения и наслаждения, которая составляет религию; что же касается предмета и его рассмотрения как движения мысли, то они были бы столь же различны, как различны, например, в математике геометрические фигуры и исследующий их дух. Между тем это отношение представляется таковым лишь на первый взгляд, когда познание еще находится в указанном раздвоении с религией и есть конечное. Однако, как только мы более пристально вглядываемся в это отношение, оказывается, что в действительности у философии и религии общее содержание, общие потребности и интересы.

Предмет религии, как и философии, есть вечная исти- (. на в ее объективности, бог и ничто, кроме бога и объяс- \ нения бога. Философия не есть мирская премудрость, но I познание немирского7; не познание внешней массы, ( эмпирического наличного бытия и жизни, а познание того, что вечно, что есть бог и что связано с его природой. Ибо природа эта должна обнаруживать себя и развиваться. Поэтому, поясняя религию, философия поясняет самое себя, а поясняя себя, поясняет религию. В качестве занятия вечной истиной, которая есть в себе и для себя, в качестве занятия этим предметом мыслящего духа, а не произвола или особенного интереса она есть та же деятельность, что и религия; философствуя, дух с той же жизненностью погружается в этот предмет и столь

219

же решительно отрекается от своих осооенностей, проникая i{ свои оГгьект, что и религиозное сознание, которое так же стремится отказаться от всего особенного и полностью погрузиться в это содержание.

^десь религия и философия совпадают. В самом деле, и философия сама есть служение богу8, религия, ибо она есть не что иное, как тот же отказ от субъективных домыслов и мнений в своем занятии богом. Следовательно, философия тождественна с религией; различие заключается в том, что философия совершает это собственным методом, отличным от метода, который обычно именуют религиозным как таковым. Их общее состоит в том, что обе они — ре-.iiiiiiii, различие заключается г. характере и методе ЭТОЙ религии. Они отличаются друг от друга методами своего постижения (der Beschaftigung) бога. Г> этом коренятся трудности, достигающие на первый взгляд таких размеров, что подчас представляется невозможным согласиться с этим отождествлением философии и религии. Отсюда и опасения, которые вызывает философия у теологии, враждебность между религией и философией9. С этой враждебной (как ее воспринимает теология) позиции философия якобы искажает, разрушает, профанирует содержание религии, н ее занятие богом совершенно иное, чем тою требует религия. dto то известное с давних пор противопоставление и противоречие, которое мы находим уже у древних греков. Афиняне, этот свободный, демократический народ, сжигал книги, осудил на смерть Сократа. В настоящее же время эта противоположность считается общепризнанной, и она признана больше, чем вышеупомянутое единство религии н философии.

Однако, как пи старо это противопоставление, не менее стара и связь философии и религии. Уже для неопифагорейцев и неоплатоников языческого мира народные боги не были богами фантазии, но стали богами мысли. Подобную же связь мы обнаруживаем у наиболее выдающихся отцов церкви 10, религиозность которых носит по существу спекулятивный характер, поскольку они исходили из предпосылки, что теология есть религия, обладающая мыслящим, оперирующим понятиями сознанием. Их философской образованности христианская церковь обязана начатками христианского учения.

Глце более тесная связь между религией и философией устанавливается в средние века. Люди того вре-

220

мши столь далеки были от мысли, что познание посред- ' < том понятии может нанести вред религии, что считали по существенно необходимым для укрепления веры. Такт тмикие мыслители, как Ансельм11 и Абеляр12, разрабатывали определения веры, отправляясь от философии.

Познание, построившее наряду с религией свой соб-стионный мир, подчинило себе лишь конечное содержание, но, достигнув в своем развитии уровня подлинной философий, оно перестало отличаться от религии по своему содержанию.

Если мы тем не менее попытаемся здесь предвари-нмьно установить различие между религией и философией, которое может быть обнаружено в этом едином содержании, то оно сведется к следующему:

а) Спекулятивная философия есть сознание идеи, воспринимающее все как идею; идея же есть истинное ' и мысли, а не только в созерцании или в представлении. Точнее, истинное в мысли есть то, что конкретно, положено в себе как раздвоенное, причем таким образом, чтобы обе стороны раздвоенного образовали противоположные мыслительные определения, в качестве единства которых должна быть постигнута идея. Спекулятивно мыслить означает разложить (anflosen) действительное и противопоставить его себе таким образом, чтобы различия были противоположны друг другу по их мыслительным определениям, а предмет постигался как единство обоих. В созерцании мы постигаем предмет в его целостности, наша рефлексия же различает, постигает различные стороны предмета, познает в них многообра-< :ше и раздвояет их. Рефлексия не сохраняет единства различений, забывает то о целом, то о различиях; если же она сохраняет то и другое, она отделяет от предмета его свойства и полагает свойства и предмет таким образом, что их единство обнаруживается в чем-то третьем, отличающемся как от предмета, так и от его свойств. Если речь идет о механических предметах, принадлежащих к внешнему миру, это отношение допустимо, так как здесь предмет есть лишь мертвый субстрат этих различий, и то качество, что он есть единство, означает лишь сочетание ниешних агрегатов. В истинном же объекте, который не ш'ть простой агрегат, внешне составленное множество, предмет и различаемые в нем определения суть одно, и только спекуляция постигает единство в самой этой

221

"* противоположности как таковой. Задача спекуляции и состоит в том, чтобы постигать все предметы чистой мысли,

. природы и духа в форме мысли и тем самым как единство различий.

b) Религия также ставит своей целью сознание ис

тинного, которое есть в себе и для себя; тем самым она

есть та ступень духа, на которой предметом сознани

служит спекулятивное содержание вообще. Религия не

есть сознание тех или иных проявлений истинного в от

дельных предметах, но сознание абсолютной истины,

всеобщей, всеохватывающей, вне которой более ничего

нет. Содержание религиозного сознания есть всеобща

истина, которая есть в себе и для себя, сама себя опреде

ляет и не определяется извне. В то время как конечное,

для того чтобы быть определенным, нуждается в другом,

. истинное содержит свою определенность, свою границу, свой конец в себе самом и не ограничивается посредством другого, но это другое само входит в него. Спекулятивное есть то, что осознается в религии. Истина / Содержится в любой сфере, но не высшая абсолютная ис-Хтина, ибо она есть только в совершенной всеобщности

^определения, в том, что она определена в себе и для себя, а это не есть простая определенность по отношению к другому, но содержит это другое, это различие в себе самой.

c) Религия есть это спекулятивное и в качестве со

стояния сознания, стороны которого не суть простые мыс

лительные определения, но наполнены конкретным со

держанием. Эти моменты не могут быть ничем иным, как

.моментом мышления, действующей всеобщностью, действенностью мышления и действительностью как непосредственное, особенное самосознание.

И если в философии жесткость обеих этих сторон исчезает посредством примирения в мысли — поскольку обе стороны суть мысли, а не противостоят друг другу в качестве чистого всеобщего мышления и эмпирической единичности, то религия приходит к наслаждению единством лишь посредством того, что она извлекает обе эти жесткие крайности из раздвоенности, преобразует и объединяет их. Но благодаря тому, что религия освобождает свои крайности от формы раздвоения, растворяет противоположность в стихии всеобщности и устраняет ее в примиренности, она родственна мысли также и по форме, и по движению, и философия в качестве дейст-

222

венного и ооъединяющего противоречия мышления оказывается непосредственно близкой религии.

В своем спекулятивном подходе религия возвысила определенные моменты рассмотрения до мыслей, и в этой связи возникает вопрос, как названное мыслящее рассмотрение религии относится в качестве звена философской системы к философии.

2. Отношение философии религии к философской системе

В философии высшее называется абсолютным, идеей13. Здесь нет необходимости возвращаться назад и подробно останавливаться на том, что в философии Вольфа это высшее называется ens, вещью и, ибо очевид но, что здесь мы имеем дело с абстракцией, которая весьма мало соответствует нашему представлению о боге. В но вой философии абсолютное не столь абстрактно, но также

a) отнюдь не равнозначно тому, что мы называем богом. Для того чтобы ясно показать суть этого различия, необ ходимо прежде всего рассмотреть, что означает само слово «означать». Когда спрашивают: «Что означает то или иное?», — то имеют в виду два противоположных по своему значению вопроса, прежде всего смысл, цель, об щую идею какого-либо выражения, произведения искус ства и т. д. Мы спрашиваем о внутренней сущности, и то, о чем мы хотим создать себе представление, есть мысль. Итак, спрашивая в таком смысле: что есть бог? что означает выражение «бог»? —мы хотим получить мысль; представление о нем у нас есть. Следовательно, значение нашего вопроса состоит в том, что мы спраши ваем о понятии, и тем самым значение здесь есть поня тие. Мы хотим познать абсолютное, природу бога, схва ченную мыслью, иметь логическое знание бога. Таково одно значение слова «значение», и в этом понимании то,

что мы именуем абсолютным, равнозначно выражению «бог». Однако наш вопрос имеет и другой смысл, проти воположный первому. Если мы исходим не из представ ления, а из чистых определений мысли, то может слу читься, что дух не удовлетворится этим, не ощутит себя здесь у себя и спросит о значении этих чистых мысли тельных определений. Так, например, существует опреде ление единства субъективного и объективного, единства

223

реального и идеального; можно постигать каждое из этих понятии it отдельности, знать, что такое единство, объективное, субъективное и пр., и вместе с тем не понимать итого определения в целом. Если мы теперь зададим наш вопрос, то слово «означать» будет иметь смысл, противоположный предыдущему, а именно: здесь мы хотим иметь представление о мыслительной определенности, приме]) того содержания, которое раньше нам было дано лишь в мысли. Если какое-либо содержание мысли представляется нам трудным, то трудность объясняется тем, что мы не имеем о нем представления; пример поясняет нам его, дух обретает себя в этом содержании.

Кс.чи мы исходим нз представления о боге, то философия религии должна рассмотреть значение этого представления, согласно которому бог есть идея, абсолютное, сущность, постигнутая в мысли и понятии, и это роднит философию религии с философской логикой. Логическая идея есть бог, каков он есть в себе. Однако богу свойственно не только быть в себе; его сущность выражается в такой же степени в том, что он есть для себя, абсолютный дух, который есть не только замкнутая в мысли сущность, но и сущность являющаяся, дающая себе предметность.

с) Таким образом, рассматривая в философии религии идею бога, мы имеем перед собой одновременно и способ его представления; он представляет себе лишь самого себя. Это абсолютное в аспекте своего наличного бытия. Предмет философии религии составляет абсолютное, однако не только в форме мысли, но и в форме его манифестации. Всеобщая идея должна, следовательно, быть постигнута как в чисто конкретном значении существенности вообще, так и в значении ее деятельности, направленной на то, чтобы выйти вовне, явить и открыть себя. Мы обычно говорим: бог господствует над миром природы и царством духа, он есть абсолютная гармония обоих, он порождает эту гармонию и осуществляет ее; здесь присутствуют как мысль и понятие, так и манифестация, наличное бытие бога. Однако (поскольку мы занимаемся философией) эту сторону наличного бытия также следует постигнуть мыслью.

Итак, философия рассматривает абсолютное, во-первых, как логическую идею, идею, как она есть в мысли,

м само ее содержание составляют мыслительные определения; во-вторых, философия ставит своей задачей

224

показать аосолютное в его деятельности, в его воплощениях, и это есть путь абсолютного к тому, чтобы стать для себя, духом; таким образом, бог есть результат философии, о котором мы узнаем, что он есть не только результат, но и вечное самосозидание, предшествование самому себе. Односторонность результата снимается в самом результате.

Природа, конечный дух, мир сознания, интеллекта и воли суть воплощения божественной идеи, однако они суть определенные формообразования, особенные способы явления идеи, формообразования, в которых идея еще не достигла самой себя и не стала абсолютным духом.

В философии религии мы рассматриваем в себе сущую, логическую идею не только как чистую мысль и не только в ее конечных определениях, где она выступает в конечном способе своего проявления, но и так, как она есть в мысли, в себе, и одновременно такой, какой она являет, открывает себя, но открывает себя в бесконечном явлении в качестве духа, рефлектирующего себя в самого себя, духа, который не является, не есть. В этом определении явления содержится и конечное явление — мир природы и мир конечного духа, однако дух есть сила, господствующая над ними, которая творит их из себя и себя из них.

Таково отношение философии религии к другим частям философии. В других частях философии бог есть результат, здесь же конец сделан началом, предметом нашего специального изучения в качестве конкретной идеи в ее бесконечном явлении, и это определение относится к содержанию философии религии. Мы рассматриваем данное содержание посредством мыслящего разума; но это уже относится к форме и ведет нас к отношению философии религии к религии в том виде, в каком она являет себя в качестве позитивной религии.

3. Отношение философии религии к позитивной религии

Известно, что церковная вера, в частности вера протестантской церкви, установлена в виде учения, выраженного в понятиях 15. Содержание его было всеми признано истиной; в качестве определения того, что есть бог и что есть человек в своем отношении к богу, оно стало называться Credo; в субъективном смысле под этим

225

подразумевается то, во что веруют, а в объективном—то, что is качестве содержания следует знать членам христпап-c.Koii общины и как дано людям откровение божье. В ка-честие общезначимого, установленного учения это содержание записано частично в апостольском символе веры, частично в более поздних символических книгах16. При этом в протестантской церкви утвердилось определение, согласно которому Библия признана сущностной основой христианского учения 17.

а) В познании учения церкви и определении его содержания значительную роль стал играть разум в качестве рассуждения (Rasonnement). Вначале, правда, при этом содержание учения и Библия как его позитивная основа сохраняли свое прежнее значение, и мышление допускалось лишь в качестве экзегезы18, должно было ограничиться пояснением содержания Библии. Однако в действительности рассудок привносил в это пояснение свои заранее разработанные воззрения, мысли и затем пояснял в соответствии с ними содержание Священного писания. Библия не содержит систематического изложения, она отражает христианское учение в том виде, каким оно являлось в период его возникновения; лишь дух может постигнуть содержание Библии и пояснить его. Призвав на помощь разум, экзегеза способствовала возникновению так называемой рациональной теологии19, которую стали противопоставлять учению церкви, противопоставляла себя ему и сама рациональная теология и то, чему она себя противопоставляла. Экзегеза отправляется от текста Священного писания и толкует его, утверждая, что в ее намерения входит лишь выявить рациональное значение текста и следовать ему.

Однако независимо от того, принималась ли Библия за основу лишь на словах или вполне серьезно, интерпретация по самой своей природе всегда ведет к тому, что в толкование текста вводится мысль; мысль содержит в себе определения, принципы, предпосылки, которые влияют на интерпретацию. Если интерпретация не сводится к простому объяснению слов, а стремится объяснить их смысл, она неизбежно вносит собственные мысли в изучаемый ею текст. Объяснение слов заключается в простой замене одного слова другим, равным ему по значению, однако в ходе пояснения с этим словом связываются дальнейшие мыслительные определения, ибо раз-— это переход от одних мыслей к другим; интер-

226

претатор как будто сохраняет смысл слова, однако в гтвнтельности он уже развивает другие мысли20. Комментарии к Библии не столько знакомят нас с содержанием Священного писания, сколько отражают представления своей эпохи21. Задача комментатора заключается в том, чтобы указать смысл данного слова; однако выявление смысла означает, что этот смысл должен быть воспринят сознанием, представлением, а иначе определенное представление отражается на понимании этого смысла. Ведь даже изложения разработанных философских систем, например системы Платона или Аристотеля, подчас отличаются друг от друга в зависимости от представлений интерпретаторов. Это объясняет, почему, основываясь на Священном писании, экзегеты доказывали правильность совершенно противоположных мнений, и это так называемое Священное писание стало чем-то вроде воскового носа, который можно приклеить к любому лицу22. На Священное писание ссылалась и церковь, ссылались и все ереси.

Ь) Возникшее таким образом рациональное богословие не остановилось на этой стадии, когда оно в качестве экзегезы целиком исходило из Библии; в качестве свободного познания оно сделало предметом своего исследования религию и ее содержание как таковое. Став в такое более общее отношение к религии, свободное познание должно было в соответствии со своими методами прийти лишь к одному результату — к подчинению себе всего определенного в религии. Ибо учение о боге занимается определениями, свойствами, деяниями бога. Этим определенным содержанием и овладело познание, показав, что оно принадлежит ему. С одной стороны, оно постигает бесконечное свойственным ему конечным образом как определенное, абстрактно-бесконечное, с другой — обнаруживает, что все особенные свойства не соответствуют природе бесконечного. Тем самым познание па свой манер уничтожает религиозное содержание и совершенно обедняет абсолютный предмет. Конечное и определенное, втянутое этим познанием в свою сферу, указывает, правда, этому познанию на существование потустороннего, но оно по своей конечной природе постигает его как абстрактную, высшую сущность, полностью лишенную какой бы то ни было определенности. Просвещение23 (именно его мы имели в виду, описывая конечное познание в его завершении) полагает, что ставит бога невесть

227

как высоко, называя его бесконечным и считая, что все предикаты не соответствуют его природе и являются неправомерным антропоморфизмом. В действительности же это познание, постигая бога как высшую сущность, обедняет и опустошает его.

с) Может сложиться впечатление, что философия религии разделяет основные положения рационального богословия эпохи Просвещения24 и, следовательно, находится в таком же противоречии с содержанием религии, как упомянутое богословие. Однако это не более чем видимость, которая сразу же исчезает.

а) Ибо этот рациональный подход к религии, который есть не что иное, как абстрактная рассудочная метафизика, постигает бога как абстракцию, т. е. пустую идеальность, которой противостоит конечное, находящееся вне его. С этой точки зрения мораль как особенная наука есть знание того, какие действия и какое поведение относятся к сфере действительного субъекта. Тем самым вся область отношения человека к богу оказалась обособленной. Напротив, мыслящий разум, не прибегающий к абстракции, но отправляющийся от веры человека в достоинство своего духа и направляемый мужеством истины и свободы, постигает истину как конкретность, как полноту содержания, как идеальность, в которой определенность, конечность, содержится в качестве момента. Поэтому для подобного разума бог — не пустота, а дух; и определение, согласно которому бог есть дух, для него не только слова или поверхностное определение, но природа духа развивается для этого разума таким образом, что он познает в нем бога как триединого25. Тем самым бог постигается так, как он делает себя предметом для себя, как предмет в этом саморазличении остается тождественным богу и бог любит себя в нем. Без подобного определения триединства бог пе был бы духом, а дух был бы не более чем пустым словом. Если же бог постигается как дух, то это понятие включает в себя и субъективную сторону, или развивает себя в направлении к субъективности, и философия религии как мыслящее рассмотрение религии охватывает все ее определенное содержание.

(3) Что касается той формы мыслящего рассмотрения, которое отправляется от слова Священного писания и претендует на его рациональное истолкование, то и его п/шзость философии религии — лишь видимость. Ибо упомянутое рассмотрение полностью кладет в основу хри-

228

стианского учения свои соображения и, сохраняя в своем толковании букву библейских текстов, по существу подчиняет предполагаемую библейскую истину своему мнению, которое п остается главным определением. Таким образом, эти рассуждения сохраняют свои предпосылки и движутся внутри рассудочной сферы рефлексии, не подвергая ее критике. Напротив, философия религии, будучи' разумным познанием, противостоит этому произвольному построению дискурсивного мышления, ибо разумное познание есть разум всеобщего, стремящийся к единству.

Поэтому философия столь далека от проторенной дороги, по которой следует как рациональная теология, так и экзегетика с ее рассуждательством, и именно эти оба направления в наибольшей степени оспаривают и ставят под сомнение ее выводы. Они протестуют против философских построений, но лишь для того, чтобы утвердить свои произвольные рассуждения. Они называют философию частным построением, между тем как она есть не что иное, как разумное, поистине всеобщее мышление. Они рассматривают философию как нечто призрачное, о котором неизвестно, что оно такое, и в присутствии которого вообще как-то не по себе, однако тем самым они показывают, что предпочитают держаться своих случайных, произвольных рефлексий, которые философия отвергает. Ведь удалось же теологам с их рассуждениями в области экзегезы и постоянными ссылками на Библию во всех тех случаях, когда они выступали против философии, отрицая возможность познания, настолько дискредитировать Библию26, что, если бы их точка зрения соответствовала действительности и Библия, при правильном ее истолковании, в самом деле отрицала бы возможность познания божественной природы, дух вынужден был бы в поисках содержательной истины обратиться к другому источнику.

y) Поэтому философия религии не может занять по отношению к позитивной религии и учению церкви в той мере, в какой оно еще сохранило свое содержание, ту позицию, которая свойственна рассудочной метафизике и экзегезе. Из дальнейшего станет очевидным, что философия религии значительно ближе позитивному учению церкви, чем это кажется на первый взгляд; более того, восстановление значения церковного учогтия, сведенного рассудком к минимуму, в такой степени является ее

229

делом, что именно из-за этого подлинного ее содержания чисто рассудочная рациональная теология обвиняет философию религии в омрачении духа. Страх и ненависть рассудка по отношению к философии проистекают из опасения, что философия сведет его рефлектирование к основанию, т. е. к аффирмативному, в котором рассудок погибнет, и что философия тем не менее обретет содержание, придет к познанию божественной природы, несмотря на то что это содержание уже как будто бы было уничтожено. С точки зрения этого негативного направления, стремящегося пребывать в ночи, именуемой им Просвещением, и усматривающего враждебность в каждом луче познания, любое содержание рассматривается как омрачение духа. Что же касается мнимого противоречия между философией религии и позитивной религией, то здесь достаточно указать, что нет двоякого разума и двоякого духа, божественного разума и человеческого разума, божественного духа и человеческого духа, совершенно различных по своей природе. Человеческий разум, осознание человеком своей сущности, есть разум как таковой, божественное начало в человеке. И дух, поскольку он дух божий, не есть некий дух, пребывающий за пределами змо.чд и за пределами мира, но бог присутствует во всем, он вездесущ, и, будучи духом, он есть в любом духовном27. Бог есть живой бог, деятельный и действующий. Религия есть порождение божественного духа, а не человеческое открытие — результат божественного воздействия на человека и деятельности бога в человеке. Высказывание, что бог правит миром в качестве разума, лишено разумности, если оно не распространяется также и на религию и если отрицается воздействие божественного духа на ее определение и формирование. Подобному духу не противостоит разум, достигший в мышлении своей завершенности, поэтому разум не может резко отличаться от творения этого духа, созданного в религии. Чем глубже человек в своем разумном мышлении проникнется существом дела, чем решительнее он откажется от своей особенности, отнесется к себе как к всеобщему сознанию, и разум его перестанет искать то, что ему присуще, в сфере особенного, тем менее разум такого человека будет испытывать упомянутое противоречие, ибо он, разум, сам есть суть (die Sache), дух, божественный дух. Как ни пренебрежительно относятся церковь и тео-

230

лот к этой поддержке и как ни ооидпа кажется им попытка придать разумность их учению — и хотя они с высокомерной иронией отвергают усилия философии, отнюдь не враждебные религии, но направленные па то, чтобы обнаружить заключенную в ней истину, и хотя они насмехаются над «содеянной» истиной,— это пренебрежение им не поможет; с того момента, как пробудилась потребность в познании и между познанием и религией произошел разлад, все это не более чем тщеславие. Познание вступает в свои права, оспаривать которые невозможно, и триумф познания знаменует собой примирение противоречий.

Несмотря на то что философия в качестве философии религии столь отличается от рассудочных направлений, по существу враждебных религии, и совсем не является таким страшным призраком, каким ее обычно изображают, и в наши дни глубокая противоположность между философией и- религией положена как шиболет времени. Все существующие в настоящее время принципы религиозного сознания, как бы они ни отличались друг от друга, объединяются в своей враждебности к философии и в попытках всячески препятствовать занятиям ею. Это заставляет нас остановиться на отношении философии к принципам эпохи. Мы возлагаем на рассмотрение этого вопроса тем большие надежды, что наступил момент, когда, несмотря на все враждебные нападки, на враждебность философии стольких, собственно говоря, почти всех, сторон современного сознания, философия может заниматься религией, достигая плодотворных результатов. Противниками философии являются в первую очередь те формы раздвоенного сознания, которые мы рассмотрели выше. Они стоят либо на точке зрения рассудочной метафизики, для которой бог есть пустота и которая утеряла его содержание, либо на точке зрения чувства, замкнувшегося после утраты абсолютного содержания в пустоте своей внутренней жизни, но объединенного с указанной метафизикой уверенностью, что определения непреложимы к вечному содержанию, ибо оно есть не что иное, как абстракция. В других случаях (в дальнейшем мы это увидим) утверждения противников философии не содержат ничего, кроме того, что сама философия считает своим принципом и его основой. Противоречие, заключающееся в том, что противниками философии являются преодоленные ею противники религии

231

и что в своих рефлексиях они основываются на принципе философского познания, объясняется тем, что они являют собой тот исторический элемент, из которого вышло законченное философское мышление.

III. Отношение философии религии

к принципам эпохи в религиозном сознании

Если в наши дни философия встречает враждебное к себе отношение из-за своего интереса к религии28, то это вполне соответствует характеру времени и не должно вызывать удивления. Каждый, кто пытается познать бога посредством мышления в понятиях и постигнуть его природу, должен быть готов к тому, что на него либо не обратят внимания, либо объединятся против него.

Чем больше расширяется познание конечных вещей -ведь область распространения наук стала едва ли не беспредельной, и все сферы познания почти необозримо увеличились, — тем больше сужается круг знаний о боге. Некогда в прошлом всякое знание было наукой о боге. Нашу же ;>поху характеризует иное: нам ведомо все на свете, мы знаем о бесчисленном количестве предметов, но ничего не знаем о боге. Прежде наивысший интерес духа заключался в том, чтобы познать бога, постигнуть его природу, только в этом занятии дух обретал покой и почитал себя несчастным, если не мог удовлетворить эту потребность; духовная борьба, которую вызывает в душе познание бога, была для духа самым серьезным из всего, что он знал и пережил; любой другой интерес и любое иное познание не имело для него существенного значения. Наше время заглушило эту потребность, устранило связанные с ней напряжение и борьбу; мы с этим справились, с этим покончено. Сказанное Тацитом о древних германцах, что они secure ad versus deos29, вполне применимо к нам: мы также стали в области познания securi adversus deum.

В наше время никого не тревожит, что он ничего не знает о боге; более того, уверенность в невозможности подобного познания считается проявлением необычайной проницательности. То, что в христианской религии рассматривается как высшая, абсолютная заповедь — познай бога своего, — теперь считается глупостью. Христос ска-

232

зал: «Будьте совершенны, как совершенен Отец мой » 30; это высокое требование является для нашей и 1'м'мудрой эпохи лишь пустым звуком. Бога она превратила в далекий от нас бесконечный призрак, а человеческое познание — также в призрак, но в суетный призрак конечности, или в зеркало, способное отражать лишь схемы, явления. Как же нам чтить заповедь и понимать смысл, заключенный в словах: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный», — если мы вообще ничего не знаем о совершенном, если наши знания и воля строго ограничены миром явлений, а истина остается и должна остаться для нас недоступной потусторонней сферой? И перед нами возникает вопрос: стоит ли вообще стремиться к познанию чего-либо, если бог непознаваем для нас?

Эту точку зрения по ее содержанию следует рассматривать как последнюю ступень человеческого унижения; вместе с тем, однако, она способствует росту высокомерия, поскольку человек полагает, что в этом унижении он выразил свое величие и свое истинное предназначение. Несмотря на то что подобная точка зрения в корне противоречит величию христианской религии, ибо последняя призывает нас познать бога, его природу п сущность и почитать его познание нашей наивысшей целью (в данном случае не имеет значения, достигается ли это знание верой, авторитетом, откровением или разумом), несмотря, следовательно, на то, что эта точка зрения покончила как " с содержанием божественной природы, данным в откровении, так и с принципами разума, она осмелилась во всех самых мелких своих разветвлениях выступить со свойственным ей слепым высокомерием против философии; между тем именно философия освободила дух от позорного унижения и вывела религию из состояния глубочайшего страдания, в которое ее ввергла упомянутая точка зрения. Обвинить философию в разрушительной тенденции посмели даже теологи, сохраняющие еще все черты, характерные для тщеславия названной стадии, теологи, у которых вообще нет более ничего, что можно было бы разрушить. Для того чтобы опровергнуть эти не только не обоснованные, но в еще большей степени легковесные и недобросовестные обвинения, достаточно кратко напомнить, как именно теологи всячески способствовали уничтожению определенного содержания религии тем, что они 1) отодвигали догматы

233

на второй план или вообще объявляли их не имеющими личное мнение; 2) рассматривали их как чуждые нам определения, созданные другими, или просто считали их явлением далекого исторического прошлого. После того как мы рассмотрим сторону содержания и покажем, как философия восстанавливает и охраняет его от опустошений, производимых теологией, мы обратимся 3) к форме данной точки зрения и покажем, в какой степени это враждебное философии направление, отрицающее также и со форму, ничего не знает о самом себе; оно не знает даже того, что само содержит философский принцип.

1. Философия и безразличие современности к определенным догматаз!

Итак, если философию упрекают в том, что своим отношением к религии она принижает содержание учения об откровении, данное позитивной религией, в частности религией христианской, упрекают в том, что она разрушает и искажает догматы христианской религии, то этот упрек снимается действиями самой новой теологии31. Лишь очень немногие догматы прежних церковных исповеданий сохранили свое былое значение32 и не заменены какими -.moo другими догматами. Если вникнуть в нынешнее значение, церковных догматов, легко убедиться, что во всеобщей религиозной настроенности теперь господствует некое почти универсальное безразличие к тем положениям веры, которые еще недавно считались существенными. Ряд примеров может иллюстрировать это.

Христос как посредник, миротворец и спаситель еще остается, правда, средоточием веры, однако то, что считалось ранее делом спасения, обрело теперь весьма прозаическое, даже просто психологическое значение; таким образом из старого церковного учения изъято самое существенное, хотя назидательные слова и-сохранены33*.

«Большая энергия характера, непоколебимая стойкость убеждений, ради которых он не задумался пожертвовать жизнью»3 - таковы общие категории, с помощью которых Христа низводят до уровня если не обыденного, повседневного, то во всяком случае человеческого поведения и моральных качеств, действий, на которые были способны и язычники, например Сократ. Если для большого числа верующих Христос остаетс

234

средоточием веры и благоговения в более глубоком смысле, то христианство в целом ограничивается для них этим аспектом благоговения, а такие важные положения христианской веры в Ветхом и Новом заветах, как учение о триединстве, о воскресении, о чудесах35, оказываются забытыми и потерявшими свое значение. Божественная природа Христа, связанная с христианской религией догматика, — все это либо устраняется, либо сводится к чему-то самому общему. И на этот путь стало не только Просвещение, его избрали и благочестивые теологи. Триединство, говорят те и другие, пришло в христианское учение из александрийской школы, от неоплатоников36. Однако, хотя нельзя не согласиться с тем, что отцы церкви изучали греческую философию37, нас ведь интересуют не истоки этого учения, вопрос сводится для нас к тому, истинно ли оно само по себе, но этим никто не занимается; а между тем учение о триединстве — основное определение христианской религии.

Если бы значительной части этих теологов предложить, чтобы они, положа руку на сердце, сказали, считают ли они веру в триединство совершенно необходимым условием спасения души, а отсутствие этой веры — достаточным основанием для осуждения на вечные муки, то ответ их не вызывает сомнения.

Даже сами слова «вечное спасение» и «вечное проклятье» не приняты в хорошем обществе, они считаютс

" * * ' Ч К

аррт^ог50, т. е. такими, от употребления которых лучше воздерживаться. Даже те, кто не помышляет отрицать суть дела, ощутили бы неловкость, если бы им пришлось со всей определенностью утвердительно высказаться но этому вопросу.

Несмотря на все многословие этих богословов, догматы в их вероучениях сузились и сжались.

Если перелистать множество назидательных книг и собраний проповедей, где должны были бы предлагаться вниманию читателя основы христианской религии, и попытаться по совести оценить их, установив, содержатся ли, высказаны ли в подавляющем большинстве этих книг основные положения христианского учения в ортодоксальном их понимании, без двойственного толкования и лазеек, то и в данном случае ответ не вызывает сомнения.

Создается впечатление, что сами теологи по общим воззрениям большинства из них придают основным догматам позитивного христианства то значение, которое они

235

имели раньше (когда эти догматы действительно считались христианской религии), лишь в том случае, если они обволакиваются туманностью и неопределенностью 39. И если раньше всегда считали, что философия находится в противоречии с учением церкви, то теперь это невозможно уже по одному тому, что эти догматы, существованию которых философия как будто угрожала, теперь не играют никакой роли в убеждениях людей. С этой стороны, следовательно, философии как будто не должна угрожать опасность, если она подвергнет эти догматы рассмотрению при помощи понятий; и вообще она может более свободно подходить к рассмотрению догматов, к которым сами богословы в такой значительной степени потеряли интерес.

2. Рассмотрение догматов с исторической точки зрени

Самым верным признаком того, насколько упомянутые догматы потеряли свое значение, можно считать то обстоятельство, что они рассматриваются преимущественно в историческом аспекте, как убеждения других эпох, как рассказы о событиях, воспринятых не нашим духом, не отражающих его потребности. Интерес вызывает лишь то, как обстояло дело у других, что там происходило, случайные обстоятельства, связанные с происхождением и появлением догматов; что же касается собственных убеждений на этот счет, то удивление вызывает даже сам вопрос такого рода.

При историческом подходе абсолютный способ возникновения этих догматов из глубин духа, а тем самым и их необходимость, истина, которую они сохраняют и для нашего духа, оттесняются на второй план. В литературе об основных положениях христианского учения проявлено большое рвение и большая ученость, однако при всем том внимание направлено не на их содержание, а на чисто внешние обстоятельства, связанные с полемикой по данному вопросу, и на страсти, разгоревшиеся вокруг этих внешних обстоятельств. Таким образом, теология сама свела себя на довольно низкий уровень. Если познание религии не выходит за пределы чисто исторического познания, то теологов, способствовавших этому, можно уподобить конторщикам торгового дома, которые лишь ведут счета и книги чужому богатству и торгуют

236

за других, не извлекая при этом никаких выгод для г соя. Они, правда, получают жалованье, но заслуга их только в том, что они служат п регистрируют имущество других. Богословие такого рода вообще не находится больше в сфере мысли, не занимается бесконечной мыслью как таковой, по оперирует ею как конечной вещью, мнением, представлением и т. п. История занимается истинами, которые были истинами, т. е. истинами для других, а не истинами для тех, кто ими занимается. Истинным содержанием, познанием бога эти богословы вообще не интересуются. Им столь же недоступно знание бога, как слепому — лицезрение картины, раму которой он ощупывает. Их знание ограничивается сведениями о том, как определенный догмат был установлен тем или иным собором, какие доводы высказывались присутствующими на этих соборах, каким образом получила преобладание та или иная точка зрения. При этом они как будто все время имеют дело с религией, и все-таки не религия является предметом подобного познания. Нам много рассказывают о художнике, которому принадлежит картина, о судьбе самой картины, о ее стоимости в то или иное время, о том, н чьих руках она побывала, но о самой картине нам не говорят ничего.

Между тем для философии и религии наиболее существенно, чтобы дух сам вступил во внутреннее отношение с тем, в чем воплощен его наивысший интерес, чтобы он занимался не тем, что ему чуждо, а извлекал свое содержание из сферы существенного и считал бы себя достойным познания. В этом случае для человека речь идет о ценности его собственного духа, и ему не следует смиренно держаться в стороне и прятаться по углам.

3. Философия и непосредственное знание

Ввиду отсутствия содержания в рассмотренной выше точке зрения могло бы сложиться впечатление, будто мы упомянули о выдвинутых ею против философии обвинениях лишь для того, чтобы со всей определенностью указать, что наша цель противоположна той, которую данная точка зрения считает наивысшей, а именно познать бога; однако в одном отношении форма названной точки зрения представляет для нас действительно разумный интерес, и в этом аспекте новые богословские воззрения оказываются для философии еще более благоприятными.

237

С том, что объективная определенность целиком поглощается глубиной субъективности, снизано убеждение, согласно которому бог непосредственно открывает себя человеку, что религия и есть то, что человек непосредственно знает о боге40; это непосредственное знание называют разумом, называют и верой, но не в том смысле, в который вкладывает в веру церковь. В соответствии с этой точкой зрения знание, убеждения, благочестие полностью основаны на том, что в духе как таковом непосредственно вместе с сознанием самого себя дано сознание бога.

а) Это утверждение в прямом его значении, высказанное без каких-либо поползновений вступить в полемику с философией, не нуждается ни в доказательствах, ни в подтверждениях; упомянутое общее представление, которое теперь стало предрассудком, содержит определение, что высшее, религиозное содержание обнаруживает себя в самом духе, что дух открывает себя в духе, в этом, моем духе, что источник, корни веры находятся в глубочайшей своеобычности моего естества, что вера и есть моя своеобычность и, как таковая, неотделима от сознания чистого духа.

Утверждение, что знание находится непосредственно во мне, полностью исключает внешний авторитет и аргументы, привнесенные извне; то, что имеет значение для меня, должно найти подтверждение в моем духе, для того чтобы я уверовал, необходимо свидетельство моего духа. Оно может прийти и извне, но то обстоятельство, что па-чало приходит извне, не важно, значение оно может обрести лишь в основе всего истинного — в свидетельстве духа.

Этот принцип не что иное, как простой принцип самого философского познания, и философия не только не отвергает его, но рассматривает как свое основное определение. То обстоятельство, что главные принципы философии существуют как всеобщее представление и превращаются во всеобщий предрассудок и что философский принцип может тем скорее рассчитывать на признание со стороны всех образованных людей, следует считать большой удачей, счастливым стечением обстоятельств. В рамках этого общего предрасположения духа времени философия не только завоевала благоприятное внешнее положение — внешняя сторона ее вообще не занимает и мен i,iне всего тогда, когда речь идет о ее существовании или занятии ею в рамках государственных учреждений, —

238