Часть 2.

просто в себе, еще не открыта в определении, другими словами, есть абстрактная, а не реальная субъективность. Поэтому следующий момент состоит в том, что вне царства добра определено зло. Эта определенность положена как простая, неразвитая, она имеет значение не определенности, а всеобщности, и поэтому развитие, различие не содержится еще в ней в качестве некоего различенного - одно из определений оказывается вне сферы добра. Вещи относятся к добру лишь как причастные свету, лишь своей позитивной стороной, но не по своей особенности. Мы подошли теперь в соответствии с понятием царству реальной, действительной субъективности.

а. Определение понятия этой ступени

Материала для определений достаточно, он обнаруживается и в этой конкретной области. Различие заключается только в том, даны ли моменты тотальности поверхностно, внешне или пребывают во внутренней глубине, в сущности, то есть существуют ли они только в качестве поверхностной формы и образа или положены в качестве определения содержания и мыслятся таковыми; это - огромная разница. Во всех религиях в большей или меньшей степени существует самосознание, существуют и предикаты бога, такие, как всемогущество, всеведение и т. д. У индусов и китайцев мы обнаруживаем возвышенные формы изображения бога, и в этом смысле более развитые религии не имеют никаких преимуществ перед, ними; это так называемые чистые представления о боге (например, у Фридриха Шлегеля в его «Мудрости индейцев» 14), которые рассматриваются как следы некоей совершенной первоначальной религии. В религии света с везде уже снято единичное зло. Субъективность входили повсюду и одновременно в конкретном определенном самосознания. Уже колдовство было властью самосознания над природой. Особую трудность в рассмотрении религии составляет то, что здесь мы имеем дело не с чистыми определениями мысли, как в логике, и не Шествующими, как в природе, а с такими, в которых поскольку они уже прошли субъективный и объективный присутствует момент самосознания, конечного духа

вообще, ибо сама религия есть самосознание духа о себе самом и он превращает в предмет сознания сами эти различные ступени самосознания, которые дух проходит

23

в своем развитии. Содержание предмета есть бог, абсолютная тотальность, следовательно, всегда наличествует все многообразие материала. Поэтому необходимо найти те определенные категории, которые составляют различия религий. Различия ищут прежде всего в созидательной деятельности сущности, все ли религии ее признают или нет. Далее, в том, есть ли в данной религии единый бог;

этого различия также недостаточно, ибо единый бог есть даже в индуистской религии; следовательно, различие состоит только в том способе, посредством которого множество образов сочетается в единство. Некоторые англичане полагают, что в древней индуистской религии существовал единый бог в качестве солнца, или всеобщей души. Подобные рассудочные предикаты недостаточны для понимания существа дела.

Давая богу подобные предикаты, определения, мы не познаем его подлинной природы. Эти предикаты соответствуют и конечной природе, ведь и она может быть названа могущественной, мудрой; в сознательном применении их к богу они выходят за пределы конечного благодаря своей всеобщности, но здесь эти предикаты теряют свое определенное значение и исчезают, подобно Тримурти, в Брахмане 15. То, что существенно, содержится в едином, субстанциальном, имманентном; оно есть существенное определение, которое постигается и познается в качестве такового. Это не предикаты рефлексии, не

внешняя форма, а идея.

Таким образом, мы уже имели определение субъективности, самоопределения, но еще в поверхностной форме, еще не конструирующим природу бога. В религии света это определение было абстрактной всеобщей персонификацией, так как в личности здесь абсолютные моменты не были развиты. Субъективность вообще есть абстрактное тождество с собой, в-самом-себс-бытие, которое различает себя, но есть вместе с тем и негативность этого различия, сохраняет себя в различии, не отпускает его от себя, остается его мощью, есть в нем, но есть в нем для себя, на мгновение содержит различие в

себе.

1) Если мы рассмотрим это применительно к последующей форме, то здесь субъективность есть эта относящаяся к самой себе негативность, и негативное находится уже не вне добра, а должно содержаться и быть положенным в аффирмативном отношении с самим со-

24

бою и, следовательно, уже не есть зло. Таким образом, негативное, зло, уже не может находиться вне добра; напротив, добро и есть в себе эта способность быть злом, тем самым, правда, зло перестает быть злом, но в качестве зла, соотносящегося, с самим собою, как со злом, снимает свое бытие-во-зле и конституируется как добро. Добро полагает негативное отношение к самому себе как свое другое, зло, подобно тому как зло полагает, то есть снимает движение, свое бытие-в-негативности как негатив. Это двойное движение есть субъективность. Она уже не то, что Брахман; в Брахмане только исчезают эти различие, но, поскольку различие положено, он в качестве самостоятельного бога оказывается вне его.

Первая и существенно всеобщая субъективность не есть совершенно свободная, чисто духовная субъективность, она еще подвержена воздействию природы и, следовательно, есть всеобщая мощь, но мощь лишь е себе сущая, подобная той, которую мы имели до сих пор; в качестве субъективности она есть положенная мощь, и постигается так, если в ней видят исключающую, субъективность.

Различие мощи в себе и мощи в качестве субъективности заключается в следующем: мощь в качестве субъективности есть положенная мощь, она положена в качестве для себя сущей мощи. Мы и раньше имели мощь во всех формах. В качестве первого основного определение она — грубая мощь, господствующая над только сущием, затем она только внутренняя глубина, и различия вступают как самостоятельные существования вне ее;

они, правда, вышли из нее, но вне ее они самостоятельны, гели постигать их в ней, они исчезают. Так, в Брахмане, в этой абстракции, различия исчезают, как только самосознание говорит: я—Брахман; тем самым в нем исчезает все божественное, все добро, абстракция не имеет содержания, и, поскольку оно существует вне ее, оно

самостоятельно и неустойчиво. По отношению к особенным существованиям мощь есть нечто воздействующее, основа, но она остается лишь внутренней силой и воздействует лишь всеобщим способом; то, что создает всеобщая мощь, поскольку она есть в себе, есть и всеобщее, сны природы, они принадлежат в себе сущей мощи. Эта мощь действует, она есть мощь в себе, ее действие также есть в себе, она действует бессознательно, и существования - Солнце, звезды, море, реки, люди, животные

25

и т. д.- выступают как самостоятельные существования, и только их внутренняя сущность определена мощью. Мощь может проявиться в этой сфере лишь вопреки законам природы; сюда, собственно говоря, может быть отнесена область чуда. Однако у индийцев еще нет чудес, так как у них нет разумной, доступной рассудочному пониманию природы, в природе нет доступной рассудочному пониманию связи, здесь все - чудо, потому нет и чудес. Чудеса могут быть лишь там, где бог определен как субъект и действует в качестве субъективности как

для себя сущая мощь.

Поскольку в себе сущая мощь представляется как субъект, ее образ не имеет значения, поэтому ее и представляют себе в виде людей, животных и т. п. Утверждение, согласно которому живое воздействует в качестве непосредственной мощи, собственно говоря, не может быть опровергнуто, поскольку эта мощь, будучи в себе сущей, воздействует невидимо, незаметно.

От этой мощи следует отличать реальную мощь, которая и есть субъективность. Здесь надо остановиться на двух основных определениях.

Первое состоит в том, что субъект тождествен с собой и вместе с тем полагает в себе определенные различенные определения. Единый субъект этих различий — моменты единого субъекта. Добро есть, таким образом, всеобщее самоопределение, которое настолько всеобще, что охватывает ту же лишенную различий область, что и сущность, и определение в действительности не положено как определение. Субъективности принадлежит самоопределение, и определения, следовательно, выступают как множество определений, обладая этой реальностью по сравнению с понятием, по сравнению с простым в-самом-себе-бытием субъективности в себе. Однако сначала эти определения еще замкнуты в субъективности, [они] суть внутренние

определения.

Второй момент состоит в том, что субъект исключает все остальное, он есть негативное отношение себя к самому себе, подобно мощи, но по отношению к другому; это другое также может выступить в своей самостоятельности, однако положено, что эта самостоятельность только видимость или что существование другого, его образование лишь негативно по отношению к мощи субъективности и она, следовательно, господствует. Абсолютная мощь

26

не господствует, в господстве гибнет другое; здесь же оно остается, но повинуется и служит средством.

Нам надлежит рассмотреть дальнейшее развитие этих моментов. В соответствии с характером этого развития ему надлежит оставаться внутри известных границ, особенно в силу того, что мы находимся здесь только в сфере перехода к субъективности; она еще не выступает свободной, истинной, здесь еще сохраняется смешение субстанционального единства с субъективностью. Субъективность, с одной стороны, правда, все соединяет, но вместе с тем оставляет еще другое, так как она еще не достигла своего полного завершения; поэтому названное смещение еще сохраняет недостатки того, с чем оно связано,— недостатки естественной религии. Следовательно, если говорить о форме, в которой дух имеет предметом его сознания свое самосознание о себе, то эта ступень являет собой переход предшествующих форм к более высокой ступени религии. Субъективность еще не есть для-себя-сущая и тем самым свободная субъективность, но есть средний термин между субстанцией и свободой субъективностью. Поэтому данная ступень преисполнена непоследовательности, и задача субъективности в том, чтобы очистить себя; это—ступень загадки.

В этом брожении встречаются все моменты. Поэтому рассмотрение этой точки зрения представляет собой особый интерес — здесь присутствуют в своих основных моментах обе ступени: предшествующая ступень естественной религии и последующая—свободной субъективности; они еще не обособлены, поэтому здесь все загадочно и спутано, и лишь с помощью понятия можно уловить нить, которая поможет установить, в какой сфере сочетается столь гетерогенное и к какой из этих двух ступеней относятся основные моменты.

Бог здесь еще внутренняя природа, мощь в себе, поэтому образ этой мощи случаен, произволен. Этой лишь

В себе сущей мощи может быть придан тот или иной образ человека, животного. Мощь лишена сознания, она— действующий интеллект, который не есть духовность, но есть только идея, не субъективная идея, а лишенная и сознания жизненность, жизнь вообще. Это не есть субъективность, самость вообще; однако если представлять in, в целом как образ, то самое естественное— обратиться к живому, ибо внутри жизни как таковой

27

находится живое; какое именно живое, какое животное, какой человек — значения не имеет. Поэтому с этой точкой зрения и связан культ животных во всем его многообразии: в различных местностях почитают различных животных.

Важнее, согласно понятию, то, что субъект имманентно

определен в себе самом, есть в своей рефлексии в себя, что это определение уже не всеобщее добро, хотя оно и есть добро и тем самым имеет в качестве противостоящего себе зло. Далее, однако, реальная субъективность полагает в своем определении различия; здесь, таким образом, положено различное добро, внутреннее содержание, которое состоит из определенных определений и не имеет только всеобщего определения. Субъект есть реальный субъект лишь в той мере или свобода начинается лишь тогда, когда для меня может быть различное, когда существует возможность выбора; субъект лишь тогда возвышается над особенной целью, свободен от особенности, Когда она не совпадает с самой субъективностью, не есть всеобщее добро. Другое дело, если добро одновременно определено и вознесено до бесконечной мудрости; здесь определена множественность добра, и тогда субъективность возвышается над ним, желание того или иного проявляется как выбор, субъект положен как принимающий решения и появляется определение целей и действий.

Бог как субстанциальное единство не действует, он уничтожает, созидает, он — основание вещей, но он не действует; так, например, не действует Брахман; самостоятельное действие либо существует только в воображении, либо выражается в смене воплощений. Однако здесь возможна лишь ограниченная цель, лишь первая субъективность, содержание которой еще не может быть бесконечной истиной.

Здесь образ также определяется как человеческий, и бог, следовательно, переходит из образа животного в образ человека. В свободной субъективности образ, непосредственно соответствующий подобному понятию, может быть только человеческим, здесь уже не только жизнь, Но свободное определение в соответствии с целью; следовательно, для образа становится необходимым человеческое определение, какая-либо особенная субъективность — герой, старый король и т. п. Однако это определение не дано в столь неопределенном человеческом образе, как Ормузд; здесь, где особенные цели выступают как

28

в первой субъективности, появляется особенность образа, который имеет особенные цели и определения, связанные и донной местностью. Основные моменты совпадают с этим. В субъекте должна более отчетливо проявляться развитая определенность, определенные цели действия, здесь ограничены, определены, они уже не определенность, в ее тотальности. Определенность должна и в своей тотальности проявиться в субъекте, развитая субъективность должна созерцаться в нем, однако моменты еще не тотальность образа, но проявляют себя сначала как непоследовательность, как жизненный путь, как различные состояния субъекта. Лишь впоследствии субъекту в качестве абсолютного духа удается иметь в себе свои моменты как некую тотальность. Здесь субъект еще формален, еще ограничен по своей определенности; несмотря на то что ему принадлежит вся форма, еще остается ограничение, в соответствии с которым моменты развиты только как состояния, а не каждый из них как тотальность, и в субъекте созерцается не вечная история, составляющая его природу, но только история состояний. Первое состояние — момент утверждения, второе - его отрицание, третье — возвращение отрицания в себя.

2) Второй момент здесь имеет особенное значение.

Отрицание выступает как состояние субъекта, это его овнешнение, смерть вообще; третье - восстановление,

возвращение к господству. Смерть — ближайший способ, посредством которого отрицание проявляется в субъекте, поскольку он имеет вообще природный, в том числе и человеческий, наличие сущий образ. Это отрицание имеет, далее, еще одно определение, которое сводится к следующему: поскольку это не вечная история, не субъект в его дальности, эта смерть приходит к единичному наличному бытию как бы через другое, извне, через злой принцип.

Здесь мы имеем бога как субъективность вообще; его главный момент состоит в том, что отрицание пребывает те субъекта, а заключено уже в самом субъекте и субъект есть в своей сущности возвращение к себе, у-себя-бытиие. Это у-себя-бытие содержит различие, которое заключается в том, что оно полагает иное по отношению самому себе — отрицание, но оно также возвращается к себе, пребывает у себя, тождественно в этом возвращении с самим собою.

Это есть единый субъект; момент негативного, будучи в качестве природного положен в определение природ-

29

ности, есть смерть. Следовательно, выступающее здесь определение есть смерть бога.

Негативное, это абстрактное выражение, имеет очень много определений, оно есть изменение вообще, изменение также частично содержит смерть. В мире природы это отрицание проявляется как смерть; таким образом, негативное еще пребывает в природности, оно еще не обладает духовной чистотой, еще не пребывает в духовном субъекте как таковом.

Если негативное есть в духе, то это отрицание проявляется в самом человеке, в самом духе как определение, согласно которому его природная воля для него есть нечто другое, и он но своей сущности, своей духовности отличается от своей природной воли. Эта природная воля здесь отрицание, и человек приходит к себе, он есть свободный дух по мере того, как преодолевает эту природности, по мере того, как примиряет с разумным началом свое сердце, природную единичность, это другое разумности, и, таким образом, [он] есть у себя.

Это у-себя-бытие, это примирение существует только благодаря упомянутому движению, упомянутому процессу. Если природная воля выступает как зло, то отрицание выступает как нечто преднайденное: человек, возвышающийся до своей истины, находит это природное определение как противопоставленное разумному.

Более высокое представление, однако, состоит в том, что отрицание есть нечто положенное духом; так, бог есть дух, поскольку он порождает своего сына, иное себя, полагает иное самого себя; однако в нем он у-себя-самого, созерцает себя, и есть вечная любовь; здесь отрицание также нечто исчезающее. Это отрицание в боге есть, следовательно, этот определенный существенный момент;

здесь же мы имеем только представление субъективности, субъективность в целом. Так, субъект сам проходит эти « различенные состояния как свои собственные таким образом, что это отрицание имманентно ему. Тогда, поскольку отрицание являет собою природное состояние, определение выступает как определение смерти, и бог с определением субъективности появляется здесь в своей вечной истории и показывает себя как абсолютно аффирмативное, которое само умирает — момент отрицания, отчуждается от себя, теряет себя, по посредством этой потери самого себя вновь находит себя, возвращаетс

к себе.

30

Следовательно, и в этой религии один и тот же субъект проходит эти различные определения. Негативное, которое мы встречали раньше как воплощение зла, Аримана,— тем самым отрицание не принадлежало самости Ормузда — здесь относится к самости бога.

Встречали мы и отрицание в форме смерти; в индуистской мифологии обнаруживается много воплощений:

Вишну, в частности, есть история мира, в настоящее время уже в своем одиннадцатом или двенадцатом воплощении; умирает Далай-лама, Индра, бог природного мира, умирает и возвращается, а также и другие боги.

Однако это умирание отличается от того отрицания, о котором здесь идет речь,— от смерти, принадлежащей

субъекту. Все дело здесь в логических определениях. Аналогии можно обнаружить во всех религиях, всюду есть вочеловечение бога и воплощения; некоторые даже сближали Кришну и Христа; однако подобные сопоставления высшей степени поверхностны, хотя в них и заключено нечто общее, одинаковое определение. Существенное, в чем

суть, есть дальнейшее определение различия, которое обычно во внимание не принимается.

Так, тысячекратное умирание Индры другого рода: субстанция остается одной и той же, она покидает лишь индивидуальное тело одного ламы, но одновременно уже выбрала для себя другое. Это умирание, это отрицание не затрагивает субстанцию, оно не положено в самости, в субъекте как таковом; отрицание не есть собственный, внутренний момент, имманентное определение субстанции, которая не содержит в себе самой страдания смерти.

Следовательно, смерть бога мы только здесь находим как нечто присущее ему самому таким образом, что отрицание имманентно его сущности, ему самому, и тем самым этот бог именно и охарактеризован существенно как субъект. Субъект он потому, что в нем возникает это инобытие посредством отрицания самого себя возвращается к себе, создает себя.

На первый взгляд эта смерть кажется чем-то недостойным; по нашим представлениям, смертность есть участь конечного, и в соответствии с этим представлением смерть, если она связывается с богом, есть лишь перенесение на него определения из сферы несоразмерного ему конечного; следовательно, при таком определении бог не познается истинно, он как бы ухудшается определением

31

отрицания. Этому утверждению смерти божественного противостоит [то] требование, что бог должен быть постигнут как высшая сущность, тождественная только самому себе, и это представление считается самым высшим и достойным — дух лишь в последнюю очередь достигает его. Если бог постигается указанным способом как высшее существо, то он лишается всякого содержания,— это самое мое ничтожное и очень старое представление. Первый шаг объективного понимания есть обращение к абстракции, к Брахману, в котором не содержится негативность. Добро, свет также подобная абстракция, для которой негативное существует лишь вне ее в качестве тьмы, Здесь уже обнаруживается приближение к конкретному представлению о боге, появляется в своеобразной форме момент отрицания, сначала в виде смерти, поскольку бог созерцается в образе человека; поэтому момент смерти в качестве существенного момента бога, имманентного его сущности, заслуживает серьезного отношения. К с моопределению принадлежит момент внутренней, а не внешней негативности, что выражено в самом слове «самоопределение». Смерть, которая здесь появляется, не похожа на смерть ламы, Будды, Индры и других индуистских богов, для которых негативность есть нечто внешнее привходящая к ним внешняя мощь. Это внутреннее отрицание — признак того, что наблюдается продвижение к осознанной духовности, к знанию о свободе, к знанию о боге. Этот момент отрицания есть абсолютно истинны момент бога. Тогда смерть — не что иное, как своеобразная специфическая форма, в которой отрицание появляется в некоем образе. Из-за тотальности божества и в высших религиях в божественной идее должен быть познан момент непосредственного образа, ибо в ней не может отсутствовать что бы то ни было.

Момент отрицания здесь, следовательно, имманентен божественному понятию, так как он существенно присущ его явлению. В других религиях сущность бога определяется, как мы видели, только как абстрактное в-самом-себе-бытие, абсолютная, субстанциальность его самого, здесь смерть не относится к субстанции, она считается лишь внешней формой, в которой бог являет себя; совсем иное, если эта смерть есть нечто происходящее с самим богом, а не только с индивидуумом, в котором он воплотился. В этом определении, следовательно, выступает сущность бога.

32

3. С этим, далее, связано определение, что бог возрождается, воскресает. Непосредственный бог не есть бог. Дух есть лишь то, что свободно в себе самом посредством себя полагает самого себя. Тогда он содержит момент отрицания. Отрицание отрицания есть возвращение в себя, и дух есть вечное возвращение в себя. На этой ступени примирение происходит следующим образом: зло, смерть представляется преодоленным, тем самым бог возрожден, и в своем вечном возвращении к себе он есть дух.

b. Конкретное представление этой ступени

В существовании этой религии, религии египтян, встречается бесконечное множество образов. Однако душа всего - главное определение, выраженное в главной фигуре. Это — Осирис 16. Осирису противостоит сначала отрицание в качестве внешней силы, другого, в облике Тифона; однако здесь не сохраняется это внешнее отношение, выраженное в одной борьбе подобно борьбе Ормузда, пне входит в самого субъекта.

Субъекта убивают, Осирис умирает, но он вечно возрождается и тем самым полагается в представлении в качестве вновь рожденного, не относящегося к миру природы, но обособленного от природного, чувственного; самым он положен, определен как принадлежащий царству представления, сфере духовного, выходящего за пределы конечного не и природному как таковому.

Осирис по своему внутреннему определению есть бог ,представление, бог, который существует в представлении. Тем что он умирает, но затем вновь возрождается, отчетливо выражено, что он находится в царстве представления, противостоящего природному бытию.

Однако его не только представляют, его и знают таковым. Это не одно и тоже. В качестве существующего в представлении Осирис определен как правитель царства Аментеса; подобно тому как он управляет живыми, он управляет и теми, кто чувственно более не существует,— продолжающими свое существование душами, отделившимися от тел, от всего чувственного, преходящего. Царство мертвых - это царство, где преодолено природное бытие, царство представления, где сохранено именно то, что не природного существования.

33

Тифон, зло, преодолен, преодолено и страдание, и Осирис судит по праву и справедливости; зло преодолено, осуждено, только тогда вступает в силу суд, и он становится решающим, то есть добро получает власть утвердить себя и уничтожить ничтожное, зло.

Когда мы говорим: Осирис правит мертвыми, то эти мертвые — те, кто не положен в чувственном, природном, но обладают длительностью для себя, возвышаясь над сферой чувственного, природного. С этим связано и то, что отдельный субъект познается как обладающий длительностью существования, что он изъят из сферы преходящего, прочен для себя и отличен от чувственного.

Чрезвычайно важно то, что Геродот говорит о бессмертие; по его словам, египтяне первыми уверовали в бессмертие человеческой души 17. В Индии, Китае существует представление о продолжающейся жизни, о перевоплощениях души, однако все это подобно продолжающемуся существованию индивидуума; бессмертие у индийцев лишь нечто подчиненное, несущественное: высшее - утверждение продолжающегося существования, а нирвана, продолжение существования в состоянии уничтожения аффирмативного или лишь иллюзия аффирмативности, тождества с Брахманом.

Это тождество, единение с Брахманом, есть вместе с тем растворение в этом кажущемся аффирмативным, но совершенно лишенном в себе определений, неразличенном единстве. Здесь же, в египетской религии, последовательно проводится следующее: высшее в сознании есть субъективность как таковая; она есть тотальность и может быть самостоятельна в себе, это - представление истинной самостоятельности.

Самостоятельно то, что не знает противоположности, преодолевает эту противоположность, не сохраняет в противопоставлении себе конечное, но содержит эти противоположности в самом себе и вместе с тем преодолевает их в себе. Это определение субъективности, которое объективно и принадлежит объективному, богу, есть также определение субъективного сознания: оно знает себя как субъект, как тотальность, истинную самостоятельность, тем самым знает себя бессмертным. Так сознанию открылось высшее определение человека.

Следовательно, это отрицание отрицания, означающем, что смерть уничтожается, что принцип зла преодолен, есть чрезвычайно важное определение. У парсов зло не

34

преодолевается, но добро, Ормузд, противостоит злу, Ариману, и еще не подверглось подобной рефлексии; лишь, в египетской религии положено преодоление принципа зла.

Это ведет к названному выше, уже известному нам определению; оно заключается в том, что возрожденный временно представляется как умерший, он правит царством Аментеса и царством живых, судит мертвых ну и справедливости. Лишь здесь появляются право и нравственность — в определении субъективной свободы; в боге субстанциальности нет ни того ни другого, поэтому здесь появляется и наказание, а также представление о достоинстве человека, определяющего себя в соответствии с нравственностью, с правом.

Вокруг этого всеобщего начала группируется бесконечное множество представлений, богов. Осирис лишь одно из этих представлений и, по Геродоту, даже одно из более поздних; однако в качестве правителя мертвых в царстве Аментеса, в качестве Сераписа 18, он возвысился над всеми другими богами и стал богом, вызывающим наибольший интерес.

Геродот устанавливает, согласно указаниям жрецов, последовательность египетских богов и помещает Осириса в число более поздних; однако развитие религиозного сознания происходит и внутри самой религии; так, уже в индуистской религии мы видели, что культ Вишну и Шивы возник сравнительно поздно. В священных книгах Митра приведен в числе других амшадшпанов и стоит одной ступени с ними, однако уже Геродот особо выделяет Митру, а в Римской империи, где находили себе место все религии, культ Митры становится одной из главных религий, тогда как служение Ормузду подобного значения обретает.

По - видимому, и египетский Осирис—божество более позднего происхождения. В римское время, как известно, главным божеством египтян считался Серапис, один из ликов Осириса, но, если Осирис и был более поздним порождением духа, он тем не менее остается тем божеством, в котором тотальность сознания открыла себя.

Противоположность египетского воззрения выступает из своих глубин и выходит на поверхность. Тифон — физическое зло, Осирис — принцип жизни. Первому принадлежит бесплодная пустыня, и он представляется как знойны ветер, палящий жар солнца. Другая противопо-

35

ложность — это природная противоположность Осириса и Исиды, солнца и земли, которая считается принципом плодородия вообще; Осирис умирает, побежденный Тифоном, и Исида повсюду ищет его останки; бог умирает — это опять отрицание. Останки Осириса погребаются, но сам он становится правителем царства мертвых. Это отражение процесса живой природы, необходимого круговорота, завершающегося возвращением к себе. Подобный же круговорот присущ и природе духа. Его выражением служит судьба Осириса. Здесь одно означает также и другое.

Помимо Осириса существуют и другие божества, но он — их средоточие, и они образуют лишь единичные моменты тотальности, представленной им 19. Так, Амон — момент солнца, но это определение принадлежит и Осирису. Существует еще множество божеств, которых называют календарными, так как они олицетворяют собой изменения природы в течение года. Отдельные отрезки года, подобно весеннему равноденствию, началу лета и т. п., получают свое выражение и персонификацию в календарных божествах.

В Осирисе же воплощено и духовное, а не только природное начало: он - законодатель, он установил брак, обучил людей земледелию и ремеслам. В этих представлениях отражаются воспоминания о древних царях Египта, тем самым Осирис обретает и исторические черты. Аналогичным образом и воплощения Вишну, захват им Цейлона отражают события из истории Индии.

Подобно тому как Митра, определение которого было самым интересным, был выделен из числа богов и религия парсов стала служением Митре, так и Осирис стал центром в египетской религии, но центром не непосредственного, а духовного, интеллектуального мира.

Из сказанного явствует, что субъективность здесь сначала выступает в форме представления, мы имеем дело С субъектом, с духовным, представляемым в человеческом образе, однако это не есть непосредственный человек, его j существование положено не в непосредственности человеческого мышления, но в непосредственности представления.

Это содержание имеет в себе моменты, движение, вследствие чего оно есть субъективность, но и по своей форме оно, пребывая в сфере духовности, вознесено над миром природного. Итак, идея положена в этой сфере представления; недостаток всего этого состоит в том, что

36

это только представление субъективности, субъективности на ее абстрактной основе.

Потому здесь еще нет глубины всеобщей противоположности, субъективность еще не постигнута в ее абсолютной всеобщности и духовности. Следовательно, эта всеобщность - внешняя, поверхностная всеобщность.

Содержание представления не связано с временем, оно положено в сфере всеобщности; тот факт, что нечто произошло в это время, в этом месте, - подобная чувственная единичность устраняется. В представлении всё, поскольку находится в области духовного, обладает всеобщностью, несмотря на то, что при этом устраняется лишь незначительная часть чувственного, как, например, в предании о доме. Всеобщность здесь, следовательно, есть лишь внешняя всеобщность, совместимость.

Господство внешней всеобщности связано здесь с тем, что снова, представление о всеобщности, еще не абсолютно погружена в себя, еще не есть наполненная собою основа, поглощающая все, вследствие чего природные вещи полагаются идеально.

Поскольку эта субъективность есть сущность, она есть всеобщая основа, и история, которая составляет субъект, познается одновременно как движение, жизнь, история вещей, непосредственного мира. Таким образом, мы имеем эту различенность, согласно которой всеобщая субъективность есть также и основа природного, внутренне всеобщее, то, что составляет субстанцию природного.

Следовательно, мы имеем здесь два определения: природное и внутреннюю субстанцию; тем самым нам дано определение символического. Природному бытию приписывается иная основа, непосредственно чувственное обретает субстанцию; это уже не оно само в своей непосредственности, оно теперь представляет нечто другое, что является его субстанцией - его значением.

В этой абстрактной связи история Осириса есть также внутренняя, сущностная история естественного мира, природы Египта. К ней относятся Солнце, путь Солнца, Нил, теряющее, изменяющее начало. История Осириса есть, следовательно, история Солнца: Солнце достигает кульминационного пункта, затем начинает снижаться, его лучи, его сила ослабевают, однако вслед за тем оно вновь начинает подниматься, оно возрождается.

Так Осирис имеет значение Солнца, а Солнце — значение Осириса; Солнце воспринимается как этот круго-

37

ворот, год рассматривается как один субъект, который проходит эти различные состояния в себе самом. В Осирисе природное постигается как его символ.

Так, Осирис есть Нил, который поднимается, все оплодотворяет, затопляет берега, в жару - здесь проявляется принцип зла — становится мелким, бессильным, а затем вновь обретает силу. Год, Солнце, Нил постигаются как этот возвращающийся в себя круговорот.

Отдельные стороны подобного процесса могут на мгновение представляться самостоятельными для себя, образовать множество богов, определяющих отдельные стороны, моменты данного круговорота. Когда говорят: Нил есть внутренняя сущность Осириса, значение Осириса выражено в Солнце, в Ниле, а остальные боги лишь календарные божества, то это отчасти справедливо. Одно есть внутренняя сущность, другое — изображающее, знак, указывающее, посредством которого эта сущность выражает себя вовне. Однако изменения Нила составляют вместе с тем и общую историю, и можно либо одно считать внутренней сущностью, другое - формой изображения, постижения, либо наоборот. В действительности же внутренняя сущность есть Осирис, субъект, этот возвращающийся к самому себе круговорот.

В этой религии господствует символ — внутреннее для себя, имеющее внешнюю форму наличного бытия; то и другое различено. Свободным, самостоятельным здесь стало внутреннее, субъект - внутреннее есть субстанция внешнего, не находится в противоречии с ним, не образует дуализм, а составляет значение, представление для себя по отношению к чувственной форме наличного бытия, средоточие которого оно составляет.

То обстоятельство, что в этой определенности субъективность представлена как средоточие, порождает желание сделать представление доступным созерцанию. Представление как таковое должно выразить себя, а сделать это значение доступным созерцанию должен человек силою своего духа. Непосредственное исчезает, если его превращают в объект созерцания, в форму непосредственности, - и представление стремится достигнуть таким способом полноты; если представление интегрируется, то эта непосредственность должна быть опосредствованной должна превратиться в продукт человека

В предыдущем изложении речь шла о созерцаемости, о непосредственности как таковой в, ее естественном,

38

неопосредствованном виде, когда Брахман обретал свое существование, форму своей непосредственности в мышлении, в погружении человека в себя или же когда добро было светом, следовательно, проявляло себя в форме непосредственности, которая непосредственно есть.

Поскольку здесь отправным пунктом служит представление, оно должно сделать себя доступным созерцанию, и себя до непосредственности; однако эта непосредственность опосредствована, так как она положена человеком. Здесь внутреннее должно быть доведено до непосредственности: Нил, времена года суть непосредственные существования, однако они лишь символ внутреннего.

Их естественная история в представлении концентрированна; эта концентрация, этот процесс в качестве одного субъекта и сам этот субъект есть в самом себе это возвращающееся движение; этот круговорот и есть субъект - то, что есть представление, что должно быть сделано доступным созерцанию в качестве субъекта.

с. Культ

Выше описанное стремление может быть в целом определенно |как культ египтян—это безудержное стремление работать, представлять то, что содержится еще только во внутренней глубине, в представлении и поэтому еще не

ясным.

Египтяне трудились тысячелетиями; сначала они возделывали почву своей страны, однако самое поразительное из всего, что когда-либо создавалось на земле или в ее недрах,— это их религиозная деятельность, те произведения искусства, от которых сохранились лишь немногочисленные руины, поражающие всех своей красотой и свидетельствующие о неимоверной затрате сил.

Создание подобных произведений искусства было постоянным занятием, делом этого народа, делом, которому он передавался без устали,— его дух проявлялся в работе, в стремлении сделать доступным своему созерцанию свое представление, придать ясность, довести до сознания то, что он есть в своей сокровенной глубине. Этот беспрерывный труд целого народа непосредственно обоснован [той] определенностью, которую в этой религии имеет бог.

Прежде всего следует помнить о том, что в образе Осириса почитаются и духовные моменты, такие, как право, нравственность, институт брака, искусство и т. д.

39

Однако в первую очередь Осирис — правитель царства мертвых, судья умерших. Существует бесконечное множество изображений, где Осирис представлен в виде судьи, перед ним писец, перечисляющий поступки представшей на суд души. Это царство мертвых, царство Аментеса, составляет центр религиозных представлений египтян. Подобно тому как Осирис, несущий жизнь, противопоставляется Тифону, принципу разрушения, как Солнце противопоставляется земле, так здесь выступает г противоположность живого и мертвого. Царство мертвых - такое же устойчивое представление, как царство живых Царство мертвых открывается тогда, когда преодолено природное бытие; в нем пребывает то, что уже не имеет природного существования.

Исполинские творения, дошедшие до нас, почти целиком предназначены для умерших. Знаменитый лабиринт состоял из одинакового числа надземных и подземных покоев. Дворцы царей и жрецов превратились в груды развалин, но их гробницы не покорились времени. Глубокие, простирающиеся на далекое расстояние пещеры выбиты в скалах для мумий — часы уходят на то, чтобы пройти их; стены этих пещер покрыты иероглифами. Однако наибольшее восхищение вызывают пирамиды, храмы мертвых, сооруженные не столько в их память, сколько для того, чтобы служить им гробницей и обиталищем. Геродот говорит: египтяне первыми создали учение о бессмертии души. Может показаться странным, что, веря в бессмертие души, египтяне так заботились об умерших. Казалось бы, что человек, считающий душу бессмертной, не должен уделять особого внимания своему телу. Однако именно те народы, которые не верят в бессмертие души, пренебрегают и телом умершего и не заботятся;

о том, чтобы сохранить его. Почести, воздаваемые умершему, находятся в прямой связи с представлением о бессмертии. Если тело и подпадает под власть природы, не сдерживаемой больше душой, то человек хочет, по крайней мере предотвратить возможность того, чтобы природа как таковая осуществила свою власть над лишенным души телом, над этим благородным вместилищем души, и подчинила его законам физической необходимости,— человек хочет сам в той или иной степени совершить это; поэтому люди либо стремятся защитить тело от грозящей ему участи, либо сами, как бы по доброй воле, возвращают его земле или уничтожают его в огне. В способе,

40

посредством которого египтяне воздавали почести мертвы и стремились сохранить их тела, явственно отражается то, что они считали человека выше сил природы и поэтому пытались сохранить его тело, оградить его от природы и таким образом вознести над природой человека. Отношение народов к умершим прямо связанно с их религиозным принципом, и разнообразные обычаи, принятые при погребении, не лишены значимых связей.

Для того чтобы постигнуть своеобразную точку зрения искусства этой ступени, нам надлежит вспомнить о том, что субъективность здесь, правда, уже выступает, однако еще только в своей основе и ее представление [только] переходит в представление субстанциальности. Существенные различия, следовательно, еще не опосредствованы и не проникнуты духовностью - они ещё смешаны. Можно привести ряд удивительных черт, иллюстрирующих это смешение и соединение наличного и живого с идеей божественного, в результате чего либо божественное превращается в нечто наличное, либо образы человека, более того, образы животных возносятся до божественного и духовного момента. Геродот приводит египетский миф, согласно которому египтянами ряд фараонов, бывших богами20. Здесь уже присутствует смешение, при котором бог познается как фараон, а фараон — как бог. Далее, в бесконечном множестве произведений искусства, изображающих посвящения фараонов, мы видим бога, совершающего это посвящение, фараона в качестве сына бога, иногда фараон изображается в образе Амона. Об Александре Великом рассказывали что оракул Юпитера-Амона объявил его сыном этого бга21; это вполне соответствует характеру египтян: о своих фараонах они говорили то же самое. Жрецы считаются то жрецами бога, то самим богом. Сохранилось много памятников и надписей более позднего времени, времен Птолемеев, где царь Птолемей всегда именуется либо сыном бога, либо самим богом; так же звали и римских императоров.

Поражает, правда, культ животных, требования которого египтяне строго выполняли, однако при смешении представления субстанциальности с представлением субъективности он уже не кажется необъяснимым. В различных областях Египта поклонялись тем или иным животным - кошкам, собакам, обезьянам и т. д., иногда это

41

служило даже поводом к войне. Жизнь такого животного считалась священной, и его убийство строго каралось. Этим животным предоставлялись помещения и владения, для них собирались запасы пищи, и когда наступал голод, то подчас предпочитали даже дать умереть людям, чем коснуться этих запасов. Наибольшее значение имел культ Аписа, так как египтяне считали, что этот бык воплощает душу Осириса. В ряде пирамид были найдены в гробах кости Аписа. Все формы и образы этой религии смешались в культе животных. Этот культ, безусловно, относится к тому, что вызывает наибольшее отвращение и негодование. Однако при рассмотрении индуистской религии мы уже показали, как человек может дойти до того, чтобы поклоняться животному: если бог познается не как дух, а как мощь вообще, то подобная мощь есть деятельность, лишенная сознания, как бы всеобщая жизнь; подобная лишенная сознания мощь воплощается в какой-нибудь образ, прежде всего в образ животного, ибо животное само лишено сознания, ведет тусклое, покорное существование в себе, отличное от человеческого произвола; поэтому может сложиться впечатление, что в нем и заключена эта лишенная сознания мощь, действующая во всем. Особенно своеобразным и характерным представляется то, что в пластических изображениях и в живописи жрец или писец часто выступают в масках животных, так же как и те, кто совершал бальзамирование мумий. Это удвоение внешней маски, под которой скрывается иной образ, свидетельствует о том, что сознание не только погружено в глухую, животную жизненность, но знает себя также и отъединенным от нее и познает в этом

более глубокое значение.

Борьба духа, стремящегося выйти из непосредственности, обнаруживается и в политическом состоянии Египта. Так, история этой страны полна столкновений фараонов с кастой жрецов, и Геродот упоминает об этих столкновениях и там, где речь идет о далеких временах. Он говорит, что Хеопс закрыл храмы жрецов, а другие фараоны полностью подчинили себе жреческую касту и лишили ее всякого влияния22. Эта противоположность уже не носит чисто восточного характера, мы видим здесь прежде всего, как свободная воля человека восстает против религии. Это освобождение от зависимости - черта, существенное значение которой необходимо принять во внимание.

42

Борьба духа и его выход из сферы природности особенно ярко выражены в наивных и очень наглядных образцах искусства. Достаточно вспомнить хотя бы изображение сфинкса. В египетском искусстве вообще все символично, здесь символичны даже мельчайшие черты: так, число колонн и ступеней соответствует не внешней целесообразности, но означает число месяцев или локтей, необходимых для того, чтобы Нил поднялся и затопил берега, и т. п. Дух египетского народа вообще загадка. В греческих произведениях искусства все ясно, все сказано до конца; в египетских же везде поставлена загадка, здесь внешний облик указывает на то, что еще не высказано.

Однако, несмотря на то что на этой ступени дух еще находится в брожении и не достиг ясности, что существенные моменты религиозного сознания еще отчасти смешанны, отчасти находятся в этом смешении и из-за этого чтения в состоянии борьбы, здесь все-таки возникает ободная субъективность, и поэтому именно здесь может должно появиться в религии искусство, точнее, прекрасное искусство. Искусство, правда, является также подражанием, но не только, хотя оно может и ограничиться этим; тогда оно не есть прекрасное искусство, и выражает религиозную потребность. Лишь в качестве прекрасного искусства оно относится к понятию бога. Истинное искусство есть искусство религиозное, но оно еще не может быть потребностью, если бог являет себя в природном образе, например, Солнца, реки; не может он быть потребностью и тогда, когда реальность и созерцаемость бога выражены в образе человека или животного или если бог открывает себя в свете. Искусство возникает там, где действительного человеческого образа уже нет, как у Будды, но он продолжает существовать в воображении, следовательно, в воображаемом божественном образе, например в изображениях Будды; впрочем, он здесь вместе с тем присутствует и в учителях, его последователях. Человеческий образ как проявление субъективности необходим только в том случае, если бог определен в качестве субъекта. После того как момент природности, непосредственности преодолен, в понятии субъективного самоопределения или в понятии свободы появляется эта потребность, то есть она появляется на той ступени, на которой находимся мы. Поскольку способ личного бытия определяется самой внутренней сущ-

43

ностью, то природный образ уже недостаточен, недостаточно и подражания ему. У всех народов, кроме евреев и магометан, существуют идолы, однако они не относятся к прекрасному искусству, а служат лишь олицетворением представления, знаками существующей лишь в представлении, в воображении субъективности, которая еще не есть имманентное определение самой сущности. Представление получает в религии внешнюю форму, от нее необходимо существенно отличать то, что осознается как принадлежащее к сущности бога. В индуистской религии бог стал человеком; в тотальности всегда наличествует дух; различие, однако, заключается в том, рассматриваются ли моменты как сопринадлежные сущности или нет.

Следовательно, потребность изобразить бога в прекрасном искусстве появляется тогда, когда преодолен момент природности, когда бог есть свободная субъективность и его манифестация, его явление в наличном бытии определены духом изнутри, являют собой черты духовного созидания. Лишь тогда, когда само определение бога позволяет ему полагать различия, в которых он являет себя из своей собственной сокровенной глубины, искусство становится необходимым для создания его образа.

Говоря о возникновении искусства, следует прежде всего подчеркнуть два момента: 1) что бог изображается в искусстве чувственно созерцаемым; 2) что бог в качестве произведения искусства есть нечто созданное человеческими руками. Оба этих момента представляются нам не соответствующими идее бога в той мере, в которой они служили бы единственной формой его познания; мы знаем, что бог также был созерцаемым, но эта созерцаемость бога была не более чем преходящим моментом. В нашем культе искусство не имеет главного значения. Однако ступени еще не одухотворенной субъективности, которая и сама еще непосредственна, соответствует непосредственно созерцаемое наличное бытие, и оно ей необходимо. Здесь это составляет божественное проявление в целом, единственный способ бога явить себя самосознанию.

На этой ступени, следовательно, появляется искусство,

и с этим связано, что бог постигается как духовная субъективность: природа духа состоит в том, что он сам производит себя таким образом, что способ наличного бытия создается субъектом в виде овнешнения, положенного

44

им самим. Тот факт, что он себя полагает, проявляет, определяет, что способ наличного бытия положен духом, - все это содержится в искусстве.

Чувственное наличное бытие, в котором созерцается, соответствует его понятию; оно не есть знак, но в каждой точке выражает то, что оно создано изнутри, что оно соответствует мысли, внутреннему понятию. При этом существенным недостатком остается то, что оно еще чувственно созерцаемо, что этот способ, которым полагает себя субъект, чувствен. Названный недостаток находит свое объяснение в том, что это еще первая субъективность, первый свободный дух, его определение есть первое определение и тем самым в свободе содержится еще природное непосредственное первое определение, то есть момент природности, чувственности.

Второе—то, что произведение искусства создается человеком. Это также не соответствует нашей идее бога. Ибо бесконечная, истинно духовная, для себя в качестве таковой сущая субъективность создает себя сама, полагает себя как другое, как свой образ и свободна только в качестве самой собой положенной и созданной. Однако и образ субъективности, который сначала еще рефлектирован в самое себя в качестве «Я-Я», должен со всей очевидностью иметь определение различенности, причем так чтобы последняя была определена только субъективностью или чтобы субъективность только являла себя в том еще внешнем образе. К этой первой свободе добавляется, что созданный субъектом образ возвращается в субъективность. Первое есть, следовательно, сотворение мира, второе — примирение, которое состоит в том, что субъективность примиряется в нем самом с истинным первым. В субъективности же, которую мы имеем на этой ступени, еще нет такого возвращения; поскольку она еще есть себе сущая субъективность, ее бытие в качестве субъекта оказывается вне ее, в бытии для другого. Идея еще отсутствует, так как ей присуще, чтобы другое рефлектировало себя в самое себя и тем самым достигло первого единства. Эта вторая часть процесса божественной идеи здесь еще не положена. Если мы рассматриваем определение как цель, то в качестве цели первое действование субъективности еще ограниченно — этот народ, эта особенная цель, и, для того чтобы она стала всеобщей, истинно абсолютной целью, необходимо возвращение, а снятие природного в образе. Следовательно, иде

45

наличествует только тогда, когда добавляется вторая часть процесса, снимающая природность, ограниченность цели, в результате чего цель только и становится всеобщей. Здесь дух в своем проявлении прошел лишь половину своего пути, он еще односторонний, конечный, то есть субъективный, дух, субъективное самосознание, то есть образ бога, способ его бытия для другого; произведение Искусства есть лишь нечто совершённое, положенное односторонним духом, субъективным духом, поэтому произведение искусства и должно быть создано человеком. В этом заключена необходимость того, что проявление богов в искусстве - создание людей. В религии абсолютного духа образ бога не создан духом человека. Бог сам, согласно истинной идее, есть в себе и для себя сущее самосознание, дух; он сам создает себя, представляет себя в качестве бытия для другого, он есть сын посредством самого себя; в создании образа сына и содержится вторая часть процесса, которая находит свое выражение в том, что бог любит сына, полагает себя тождественным ему, но вместе с тем и различенным. Образ являет себя в сфере наличного бытия как тотальность для себя, но такая тотальность, которая сохраняется в любви. Только это и есть дух в себе и для себя. Самосознание сына, его знание о себе, есть вместе с тем и его знание об отце: в отце сын имеет свое знание о себе. На изучаемой нами здесь ступени, напротив, существование бога как бога есть наличное бытие не посредством его, а посредством другого. Здесь дух еще остановился на полпути. Этот недостаток искусства, который выражается в том, что бог создается людьми, известен и религиям, где в образах искусства заключено высшее проявление; здесь этот недостаток пытаются устранить, но не объективно, а субъективным способом: изображения бога освящаются; все, от негров до греков, освящают их, то есть привносят в них заклинаниями божественный дух. Это проистекает из сознания,! ощущения упомянутого недостатка. Однако способ, посредством которого его пытаются устранить, находится не в самих предметах, а привносится в них извне. Это обнаруживается даже у католиков, например освящение образов, реликвий и т. д.

Такова необходимость появления искусства, и указанные моменты объясняют появление бога в качестве произведения искусства. Однако искусство здесь еще не свободно, не чисто, оно находится лишь на стадии перехода

46

красному искусству; в этом искажении оно еще выступает в такой форме, которая в равной, мере допускает для самосознания и образы, принадлежащие непосредственной природе, не созданные духом, например, Солнце, животных и т. д. Это скорее художественный который как бы возникает из животного,— образ сфинкса, в котором соединены черты образа искусства и образа животного. Здесь лик человека взирает на нас из тела животного; субъективность еще не ясна самой себе. Поэтому здесь художественный образ не может быть назван прекрасным, он — в большей или меньшей степени - подражание и искажение. Всеобщее в этой сфере есть смешение субъективности и субстанциальности.

Трудолюбие всего этого народа еще не было в себе и для чистым прекрасным искусством, но — стремлением к прекрасному искусству. Прекрасное искусство содержит следующее определение: дух должен стать свободным в себе, свободным от вожделения, от природности вообще, от пребывания в подчинении внутренней и рей природе, должен иметь потребность знать себя свободного и быть тем самым предметом своего сознание.

Поскольку дух еще не достиг той ступени, где он мыслит себя свободным, он должен свободно созерцать себя, в созерцании иметь себя в качестве свободного духа перед собой. Из того, что он должен указанным способом предметом для созерцания в форме непосредственности, которая является произведенной, вытекает, что это его наличное бытие, его непосредственность, полностью определено духом, носит характер того, что здесь представлен свободный дух.

Мы находим прекрасное именно там, где внешние черты обладают характерностью и значимостью, где они определенны свободной внутренней сущностью. Это природный материал, черты его лишь свидетельства о свободном в себе духе. Природный момент вообще должен быть и служить только для проявления, откровения духа.

Поскольку содержание в египетском определении есть подобная субъективность, здесь существует стремление к прекрасному искусству, стремление, проявляющееся преимущественно в области архитектуры и пытающееся перейти в красоту образа. Поскольку, однако, существовало

47

лишь стремление, сама красота как таковая здесь еще отсутствует.

Отсюда и эта борьба значимости с материалом внешнего образа вообще — это не что иное, как попытка, стремление придать внешнему образу черты внутреннего духа. Пирамида сама по себе есть кристалл, в котором обитает умерший; в стремящемся к красоте произведении искусства душа привносится во внешние черты образа.

Здесь есть только стремление, ибо значимость и изображение, представление и наличное бытие вообще противостоят друг другу в этом различии, а это различие есть потому, что субъективность здесь только всеобщая, абстрактная, а не конкретная, наполненная субъективность.

Таким образом, египетская религия существует для нас в произведениях египетского искусства, в том, что они нам говорят, в соединении с теми историческими сведениями, которые дошли до нас в произведениях древних историков. В последнее время ученые многократно исследовали руины Египта, изучали немой язык каменных сводов и загадочных иероглифов23.

Если мы и вынуждены признать преимущество народа, воплотившего свой дух в произведениях, доступных прочтению, перед тем, который оставил потомству лишь немые произведения искусства, мы должны тем не менее иметь в виду, что отсутствие у египтян письменных документов объясняется и тем, что дух на этой стадии еще не достиг ясности, формировал себя в борьбе, причем именно черты своего внешнего проявления, как это и обнаруживается в произведениях египетского искусства. В ходе длительного изучения иероглифов ученые достигли наконец значительных успехов в их расшифровке, однако с одной стороны, цель еще полностью не достигнута, с другой — иероглифы остаются иероглифами. Вместе с мумиями было обнаружено множество папирусных свитков; ученые полагали, что эти свитки представляют собой подлинное сокровище и позволят прийти к важным открытиям. Оказалось, однако, что это просто своего рода архив, состоящий преимущественно из документов о покупке земельных участков или приобретении каких-либо предметов. Следовательно, в первую очередь надлежит расшифровать язык сохранившихся произведений искусства и с их помощью познать эту религию.

48