Часть 1.

Риккерт Г.

Границы естественнонаучного образования понятий.1896-1902.

Риккерт Г. Границы естественнонаучного образования понятий. СПб.: Наука, 1997.-532с.-С.55-532.

Нумерация в начале страницы.

СОДЕРЖАНИЕ

Б. В. Марков. Своеобразие исторического 5

От переводчика 53

Предисловие 55

Введение 59

Глава I. Познание телесного мира в понятиях 78

I. Многообразие телесного мира и упрошение его благоларя общему значению

слов 78

II. Определенность понятия 88

III. Обязательность понятия 97

IV. Понятия вещей и понятия отношений 105

V. Механическое понимание природы 128

VI. Описание и объяснение 143

Глава II. Природа и дух 158

I. Физическое и психическое 161

II. Познание душевной жизни в понятиях 181

III. Естествознание и наука о духе 197

Глава III. Природа и истории 207

I. Естественнонаучное образование понятий и эмпирическая действительность . 208

II. Понятие об историческом 221

III. Исторические составные части в естественных науках 231

IV. Естествознание и историческая наука 247

Глава IV. Историческое образование понятий 257

I. Проблема исторического образования понятий 260

II. Исторический индивидуум 277

III. Телеологическое образование понятий 298

IV. Историческая связь 311

V. Историческое развитие 339

VI. Естественнонаучные элементы в исторических науках 366

VII. Историческая наука и наука о духе 398

VIII. Историческая наука о культуре 422

Глава V. Философия природы и философия истории 441

I. Натуралистическая философия истории 442

II. Эмпирическая объективность 457

III. Метафизическая объективность 467

IV. Гносеологический субъективизм 478

V. Критическая объективность 486

VI. Естественнонаучное и историческое миросозерцания 505

Генрих Риккерт. Биографическая справка (Б. В. Марков) 530

Риккерт Г.

ГРАНИЦЫ ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНОГО ОБРАЗОВАНИЯ ПОНЯТИЙ

Логическое введение в исторические науки

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Характерную особенность предлагаемого ныне русскому читателю труда профессора Риккерта, отличающую этот труд от большинства книг, посвященных философии истории, составляет систематически-гносеологическое трактование проблем. При этом Риккерт ясно формулирует и, в общем, разрешает вопрос об отношении между психологией и теорией познания, невыясненность которого не могла не отзываться весьма неблагоприятно на некоторых попыткак решать проблемы философии истории на основании гносеологических соображений, хотя бы, например, на попыткак разрешить вопрос о «свободе и исторической необходимости». Значение, принадлежащее труду Риккерта в развитии гносеологических доктрин, определяется прежде всего тем, что, по меткому замечанию Ласка, этот труд «содержит в себе первую сознательную спекулятивную полемику против платонизма в актак оценки (des Wertes), который коренится в умозрении всех времен еще глубже, чем логически-метафизический „реализм", представляющий собой всего лишь его разновидность» (Emit task. Fichte's Idealismus und die Geschichte. Berlin, 1902. S. 11).

Относительно терминологии считаю необходимым заметить, что, хотя перевод термина «Anschauung» посредством «воззрение» и продолжает вызывать резкие нападки со стороны некоторых рецензентов, он все же оказывается наиболее целесообразным, как вследствие неадекватности других предлагаемы* слов (словом «созерцание» уместнее переводить «Anschauung», словом «интуиция» — «iniellectu-elle Anschauung»), так и в силу того обстоятельства, что, как мне уже приходилось ставить на вид, словом «воззрение» пользовались для передачи термина «Anschauung» наиболее авторитетные по терминологическим вопросам русские авторы, причем, например, у Владимира Соловьева слово «воззрение» неоднократно встречается и в таких контекстак, в которых в зависимости от него стоит родительный падеж (см., напр., с. 41 и ел. его перевода пролегомен Канта, изд. 2-е). Решающее же значение в пользу выбора слова «воззрение» для передачи «Anschauung» имеет то обстоятельство, что прилагательное «аn-schaulich» очень часто означает не «наглядный», а «воззрительный», — «воззрительный» в том более широком смысле, который получило это понятие и новейшей научной терминологии и согласно с которым оно обозначает уже не только непосредственное содержание восприятий

54

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

внешних чувств, в особенности зрения, но всю конкретную действительность в противоположность абстрактному и мыслимому в понятии» (Вундт В. Очерк психологии. Перевод Д. В. Викторова под ред. проф. Грота. С. 10).

Само собой разумеется, что, при неустановленности русской гносеологической терминологии, переводчик может быть только весьма признателен за всякое дельное и продуманное критическое замечание. К сожалению, приходится констатировать, что не все критические замечания и указания принадлежат к этой категории. В частности, я не мог переводить слово «Gememschaft» словом «общество», как того требует г-н Ч. [в рецензии на мой перевод Вундта (Мир Божий. Ноябрь, 1902)]. Ведь если бы г-н Ч. дал себе труд сколько-нибудь внимательно прочесть книгу, требующую, как он выражается, «внимательного изучения», он узнал бы, что, во-первых, Gesellschaft и Gemeinschaft вовсе не одно и то же, а, следовательно, раз Gesellschaft означает общество, Gemeinschaft требует иной передачи, а во-вторых, что выражение Gemeinschaft оказывается весьма многозначным, хотя бы оно и встречалось даже «на одной и той же странице». Разъяснение о различии между Gesellschaft и Gemeinschaft и о многозначности последнего «термина» принадлежит Вундту.

Надеюсь, то обстоятельство, что мне не удалось, несмотря на справки у специалистов, найти в русской литературе что бы то ни было о «transfinite Zahlen», послужит оправданием длинноты моего примечания, посвященного этому понятию, имеющему важное философское значение.

Мюнхен, 15 ноября 1903 г.

Л. Воден

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я занимался теорией научного образования понятий с тех пор, как начал работать над своей докторской диссертацией «К учению об определении».* Уже тогда я оспаривал мысль о некоем естественнонаучном универсальном методе и пытался показать, насколько пуста та доктрина, согласно которой общие элементы вещей тождественны с существенными признаками понятий. Мне стало ясно, что всегда оказывается необходимой определенная цель, которой руководятся при отличении существенных признаков от несущественных, и что задача учения о методах состоит в том, чтобы разобраться в разнородности этих целей для понимания многообразия научных методов и выработки надлежащего отношения к этому их многообразию. Затем, предварительно сделав в своей книжке «Предмет познания»** попытку выработать себе для своей дальнейшей работы общую гносеологическую (erkenntniss-theoretischen) «точку зрения» и теоретически обосновать примат практического разума, я снова занялся методологическими исследованиями. Однако очень скоро мне выяснилось, что построение теории образования понятий, которая обнимала бы все науки, есть предприятие, представляющее бесконечные трудности, вследствие обилия необходимых для этого специально-научных сведений. Итак, я попытался ограничить поставленную мною себе задачу и прежде всего понять сущность исторического образования понятий, так как, во-первых, для этого до сих пор менее всего сделано логикой; так как, во-вторых, выяснение принципиального различия между историческим и естественнонаучным мышлением оказалось важнейшим пунктом для понимания всякой специально-научной деятельности и так как, наконец, это выяснение представлялось мне настоятельно необходимым в то же время и для трактования большинства философских проблем или вопросов, относящихся к миросозерцанию. Здесь логическа

* «Zur Lehre von der Definition» (1888>.

*• «Der Gegensiand der Erkenntniss» (1892). Примечание переводчике. Изложение и обстоятельный разбор этого построения «теории познания, носящей совершенно этическую окраску», к которому «логически-последовательно должны были прийти представители теологического критицизма, сливающего истинное и должное в одно понятие общеобязательного», русский читатель может найти в предисловии П. Б. Струве К книге г-на Бердяева «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н. К. Михайловском» (СПб., 1901, С, 40—50).

56

ГЕНРИХ РИККЕРТ

теория является оружием в борьбе против натурализма и способствует обоснованию ориентировавшейся в истории идеалистической философии.

Мой взгляд на отношение понятия к эмпирической действительности вообще, определяющей собой характер всего излагаемого ниже строя мыслей, впервые изложен мною в статье «К теории естественнонаучного образования понятий»,* помещенной в философском журнале Авенариуса в 1894 году. Через два года после напечатания статьи появились три первые главы этой книги, целью которых было прежде всего показать, что естественнонаучный метод неприменим в истории, причем эти главы, в качестве отрицательной части работы, образуют законченное целое. Затем в лекции на тему «Наука о культуре и естествознание»** я сделал попытку в возможно простейшей форме изложить в основных чертак положительную теорию логической сущности истории. В теснейшей связи с этой попыткой находятся равным образом и некоторые другие, последовавшие за этой лекцией, работы меньшего объема. Наконец теперь, значительно позднее, чем я надеялся это сделать, я в состоянии представить завершение моей теории исторического изложения. Так как это замедление было обусловлено отнюдь не внутренними трудностями, которые вытекали бы из самого предмета, но исключительно внешними обстоятельствами, то его причины не интересны для читателя, и я решаюсь только выразить надежду на то, что тот факт, что я был вынужден работать над этой книгой в течение длинного ряда лет и притом со многими продолжительными перерывами, не оказал вредного влияния на единство изложения. В продолжение этого времени мне не представлялось оснований вносить какие бы то ни было изменения в руководящие мысли.

Однако некоторые проблемы в четвертой главе рассмотрены несколько подробнее, чем я первоначально имел в виду это сделать, и это обстоятельство да послужит извинением в том, что «вторая половина» книги занимает несколько более ее половины. Когда я обдумывал план своей работы, тема ее — исторический метод — отнюдь не была животрепещущей в исторической науке и нельзя было ожидать, чтобы за ее обсуждение скоро вновь взялись ученые-специалисты. Менее же всего я счел бы тогда возможным, чтобы старая мысль «о возведении истории в науку» путем применения естественнонаучного метода могла так скоро ожить и возбуждать внимание среди самих источников, так как казалось ведь, что престиж Бокля и родственных последнему умов был окончательно подорван среди них и продолжал играть роль лишь в натуралистической философии - Тем не менее старые умозрения, свойственные эпохе Просвещения, ныне вновь выдаются за новейшие и важнейшие исторические приобретения, вследствие чего я счел необходимым указывать также и на лежащие в

* «Zui Theorie der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung». •* "Kulturwissenschaft uiid Natunvissenschaft» (1899).

ПРЕДИСЛОВИЕ 57

основе их смещения понятий, в особенности же выяснять многозначность (Vieldeutigkeit) тех ходячих аргументов, при посредстве которых в наши дни опять отстаиваются эти порядочно-таки устаревшие теории.

Всякий логик поймет, что при этом я специально останавливался на разборе лишь весьма незначительной доли новейшей литературы этого направления. Эта литература почти сплошь до такой степени носит характер дилетантизма, что не стоит заниматься ее детальной критикой. Я полагаю, что implicite я в достаточной степени выяснил свое отношение ко всем существенным мыслям, высказанным в новейшем споре об историческом методе.

Но, быть может, менее заслуживающим оправдания покажется то обстоятельство, что и из ценных работ по вопросу о сущности исторической науки мною упомянута лишь весьма незначительная доля, и что в моей книге почти совершенно отсутствует специальный разбор этих книг. Однако иначе нельзя было сделать, не увеличивая чересчур объема этой книги. А кроме того, по моему мнению, мы вообще слишком много цитируем в настоящее время и при этом руководимся такими принципами, которые могут быть пригодными лишь для учебников. В особенности по философии имеется множество объемистых сочинений, которые состоят преимущественно из рефератов и критических обзоров чужих взглядов и в которых лишь небольшие отрывки выражают собственное мнение их авторов. Я же, в сознательной противоположности этого рода манере писать, просто старался излагать и обосновывать то, что я признаю правильным, а поэтому чужие работы упоминаются мною лишь в исключительных случаях и мимоходом, когда это представлялось мне желательным в интересах выяснения хода моих мыслей. Тем не менее я надеюсь, что и в этом своем труде я не игнорировал имеющейся налицо литературы предмета и implicite в достаточной степени принял в соображение существенные мысли других. Лишь сочинения, вышедшие за последний год, использованы только в незначительной степени, так как я уже давно окончил четвертую главу, посвященную тем вопросам, в связи с которыми стоит их содержание. При этом я желал бы не преминуть поставить на вид, что я весьма признателен за выяснение моих собственных взглядов и авторам таких трудов, называть которых мне не представлялось случая.

Затем остается еще сказать несколько слов о характере моего изложения. Я стараюсь, исходя из границ естественнонаучного образования понятий, понять сущность действительно имеющейся налицо истории и отнюдь не задаюсь составлением планов для наук будущего. При всем том, я далеко не ограничиваюсь одним лишь анализом или описанием имеющегося налицо, но моей задачей является раскрытие внутренней логической структуры всякого исторического образования понятий. По этой причине я на первых порах должен был исходить из совершенно общих понятий, содержащих в себе весьма немногое из

58

того, что привыкли называть историей, и лишь мало-помалу я присоединяю к этим понятиям один элемент за другим, так что благодаря этому лишь в заключение четвертой главы вырабатывается понятие, соответствую шее тем наукам, которые обыкновенно называют историей. Из этого синтетического приема не только вытекает то неудобство, что обязательно предварительно прочесть целую книгу, для того чтобы узнать, что я имею в виду, но им же обусловливается и необходимость отложить суждение о правильности моего взгляда до конца книги. Но, при всем желании, и этого я совершенно не мог изменить. Напоследок еще одно замечание. Логическая работа в значительной степени состоит в том, чтобы констатировать те предпосылки, которые необходимо лежат в основе научной деятельности. А недавно возник спор о «свободной от предпосылок науке» (urn die Voraussetzungslose Wissenschaft) и этот вопрос приводится в связи с вопросом о логических или гносеологических (erkenntnisiheoretischen) предпосылкак и даже с моими работами. Я не намерен касаться этого пункта и только напоминаю читателю, что каждая строчка этой книги, за исключением нескольких примечаний, которые были добавляемы в то время, как она печаталась, написана до вышеупомянутого спора, и что поэтому мне не могло прийти в голову как-либо высказываться относительно него. Если бы, несмотря на это, все-таки показалось, будто некоторые части моей работы имеют отношение к упомянутому спору, то, если оставить в стороне второе из примечаний к отделу «Эмпирическая объективность», это чисто случайно.

Генрих Риккерт Фрейбург, январь 1902-го года.

59

ВВЕДЕНИЕ

В научной жизни нашего времени много места занимают исторические исследования. Находит ли себе эта тенденция подобающее ей выражение равным образом и в современной философии? Утверждали, что это так. В одной, находящей себе в наши дни много читателей, книге не только содержание, но и внешний успех которой весьма характерны для нынешнего состояния философских наук в Германии, в числе тех направлений, в которых, по-видимому, движется философия в настоящее время, упоминается также историческая тенденция (Richtung auf die Geschichte), причем это направление характеризуется даже как такая черта, которая придает особый отпечаток всей философии XIX столетия в противоположность предшествовавшему математически естественнонаучному периоду." В самом ли деле эта черта так сильно сказывается во всей философии XIX столетия и даже в современной философии? Или же вышеприведенное утверждение следует признать выражением не столько факта, сколько желания?

Правда, вышеприведенное утверждение оказывается, конечно, справедливым по отношению к немецкой философии первых десятилетий XIX века. Быть может, никакая философия не была когда-либо столь историчной, как философия немецкого идеализма. Но можно ли сказать, что это справедливо и для дальнейших времен? Правда, и во Франции, приблизительно в то же самое время, когда Гегель излагал свою философию истории, Конт развивал мысли, клонившиеся прежде всего к тому, чтобы отвести истории подобающее ей место в совокупности научного познания и установить ее надлежащее трактование. Но не осталось ли здесь в общем дело, несмотря на некоторые ценные задатки, при одном лишь благом намерении? По крайней мере нельзя утверждать, чтобы влияние мыслей Конта было способно усилить историческую тенденцию (die Richtung auf die Geschichte) в противоположность предшествовавшему естественнонаучному периоду. А в этом-то ведь и состоит самая суть данного вопроса. По сию пору существует решительный антагонизм между историческим и естествен-ноисторическнм родами мышления. Конечно, Конт не нашел охватывающего, объединяющего их принципа и его влияние, как прямое, так

• Poulsen. Einleitung in die Philosophic, Vorwort S. XI.

60

и еще более того — косвенное, оказываемое им главным образом при посредстве английских авторов, могло лишь со своей стороны способствовать тому, что и в Германии во второй половине XIX столетия была вновь совершенно оттеснена на задний план та великая историческая тенденция, которая проявилась в философии немецкого идеализма. Только историческое исследование усвоило наследие этого идеализма и обнаружило могучий размах. Сама же философия, поскольку она вообще имела еще какое-либо значение для общей духовной жизни в эти времена, снова целиком подпала под влияние естественных наук. Слова более дальновидных мыслителей раздавались втуне.

Что же сказать относительно философии нынешнего времени? Если бы требовалось еще доказывать абсолютно неисторический характер философского духа, господствующего ныне в самых широких кругах, то для этого достаточно было бы указания на тот факт, что в течение последних десятилетий из немецких философов более всего привлекает к себе внимание и находит читателей именно тот, чье отсутствие понимания исторической жизни вряд ли может быть превзойдено. С одной стороны, ослабление исторического интереса в философии, с другой стороны, предпочтение, оказываемое естествознанию или естественнонаучной фразе, были необходимыми предварительными условиями позднего успеха Шопенгауэра, который высказывал мысли немецкого идеализма лишь воспроизводя их в физиологической терминологии, которая была настолько же неудачна, насколько она удовлетворяла вкусам данного времени.

И успех, выпавший на долю фантастических и мистических элементов философии Шопенгауэра менее всего может ввести в заблуждение относительно истинного положения дел. Уже Фихте правильно понял, что «всякое фантазерство (Schwarmerei) непременно оказывается и становится натур-философией».ф

Итак, признать ли это явление прискорбным или отрадным, во всяком случае приходится считаться с тем фактом, что исторические науки оказали лишь незначительное влияние на философию новейшего времени и, если оставить в стороне немногие исключения, в философском сознании именно нашего времени оказывается лишь очень мало проявлений исторической тенденции, в противоположность естественнонаучной. Напротив того, опять стало общераспространенным мнение, согласно которому вся подлинная наука в сущности сводится к естествознанию, — верование в «естественнонаучное миросозерцание».

Конечно, наиболее неосмысленная форма, в которой может выступать философия, в существенном обусловливаемая влиянием естест

• См.: Die Gnindziige des gegenwiirtlichen Zeitalters, 8-я лекиия: о реакции этой эпохи против самой себя путем возведения непонятного в высший принцип. Sammtliche Werke. Bd VII. S. 111.

61

веннонаучных интересов, метафизика материализма, может быть признана таким эпизодом в духовном развитии нашего века, с которым счеты уже в достаточной степени сведены, и теперь, по крайней мере то мнение, согласно которому мир по существу телесен и всякая душевная жизнь представляет лишь особую форму телесного изменения, не признается уже за истину в тех кругах, среди которых обнаруживается стремление к серьезному занятию философскими проблемами. Напротив того, во взглядах на отношение между душевными и телесными процессами господствует дуализм, и притом не менее крайний, чем тот, который был выработан Декартом, преодоление же этого дуализма ходячим спинозизмом приходится признать только кажущимся. Своеобразие душевной жизни во всяком случае признается, полная несравнимость психических процессов с физическими считается совершенно самоочевидной. Но это не колеблет веры в безусловное и исключительное господство естественных наук, а, следовательно, и веры в естественнонаучную философию, да и непонятно, каким образом одно это могло бы поколебать упомянутую веру. Последняя совершенно не зависит or материалистических умозрений. Именно естествоиспытатели стали для широких кругов признанными авторитетами, свидетельствующими о несостоятельности метафизики материализма. Однако, чем более отказываются от материализма, тем более продолжают в то же время придерживаться естественнонаучного метода. Успехи, достигнутые с помощью этого метода в области материальной природы, кажутся доказательством того, что и при исследовании всех других процессов можно и должно применять методы, свойственные естествознанию. Естественная наука о духовной жизни, естественнонаучная психология, считается единственной научной психологией.

Этим мнением определяется и должно определяться и понимание сущности исторической науки, так как раз полагают, что доступная опыту действительность исчерпывается разделением на телесные и душевные процессы, то, по-видимому, в силу того обстоятельства, что психология обратилась в естественную науку, можно признать основательным утверждение, будто для опытных наук вообще не может существовать иного метода, кроме естественнонаучного. История же есть наука, хотя, как всеми признается, и имеющая дело прежде всего с духовными процессами, но в то же время все-таки и опытная. Следовательно, чтобы быть истинной наукой, она равным образом должна, наконец, пользоваться методом, испытанным в естественных науках. Теперь это осуществимо для нее; научное трактование исторической жизни окажется возможным для нее с тем большей достоверностью, чем более успехов сделало исследование человеческой душевной жизни согласно естественнонаучному методу.

Тут можно, конечно, сказать и то, что, поскольку в естественнонаучной психологии видят надежное средство для возведения и истории в ранг точной науки, за исследование исторической жизни, быть может,

62

никогда еще не брались с большей уверенностью, чем в наши дни. Однако эта уверенность господствует лишь вследствие того, что считают возможным саму историю обратить в естественную науку, рещение же вопроса о том, правильно ли будет усматривать в существовании таких убеждений историческую тенденцию философии, следовало бы признать по меньшей мере проблематичным. С точки зрения тех, которые признают историю и естествознание противоположностям, в этом-то, напротив того, именно и обнаруживается наиболее явственно, что философское мышление нынешнего времени неисторично и притом неисторично даже и там, где, по-видимому, существует живой интерес к исследованию исторической жизни.

Нет надобности точнее характеризовать нынешний образ мышления. Вообще, для того, кто хочет выяснить себе философские проблемы, не особенно целесообразно размышлять над тем, какие философские течения господствуют в его время в сознании широких кругов. Таким образом, совершенно излишне и составлять предположения относительно того, возрастает ли охарактеризованная выше тенденция современной науки, или же кульминационный пункт развития этой тенденции лежит уже позади нас. То, что наступит, зависит от того, что будут делать отдельные ученые. Одно из тех положений, обоснование которых составляет задачу дальнейшего изложения, гласит, что вера в некий общий дух времени, для которого отдельный индивидуум служит лишь органом, может вытекать только из одностороннего естественнонаучного понимания жизни. Ни один рассудительный человек не станет, следовательно, воздерживаться от выражения своих взглядов, хотя бы он и полагал, что общая тенденция духа времени такова, что его мысли имеют мало шансов встретить признание. При всем том в одном отношении и он испытает на себе влияние этого общего духовного течения, в особенности в том случае, если он сделает попытку письменно изложить свои мысли для других. То, что он имеет сказать, примет форму борьбы против господствующих мнений, или по крайней мере он изберет для себя такую борьбу в качестве исходного пункта своих исследований. Задача его будет состоять прежде всего в том, чтобы констатировать пределы научного направления, не желающего терпеть ничего наряду с собой. Благодаря этому, тогда как бы станет свободным поле. Раз ему удастся это, он, скорее всего, будет иметь возможность надеяться на то, что" будут выслушаны и те мысли, которые он имеет в виду высказать. Таким образом, в нашем случае заговорить прежде всего о естествознании должен будет и тот, кто полагает, что для философии существуют в духовной жизни и более важные вещи, чем оно.

Такого рода соображениями объясняется форма нижеследующего изложения моих мыслей. Они вытекают из убеждения в том, что отсутствие понимания сущности исторических наук принадлежит к числу наиболее важных по своим последствиям недостатков философии нашего времени. Лучшим путем вселить и в других это убеждение

ВВЕДЕНИЕ 63

представилась попытка указать на односторонность естественнонаучного исследования и, прежде всего, по крайней мере констатировать тот пробел, который непременно должно оставлять в том, что, пользуясь выражением неособенно удачным, но без которого трудно обойтись, мы привыкли называть нашим миросозерцанием, естественнонаучное образование, даже если представить себе, что оно доведено до высшего совершенства и одинаково обнимает собой как материальную, так и духовную природу. Дело идет прежде всего о том, чтобы разрушить веру, будто при помощи только естествознания или естественнонаучной философии возможно дойти до того, что для всех нас должно быть наиважнейшим. Быть может, для достижения имеемой нами в виду цели существует более короткий путь. При нынешнем положении дел, избранный нами путь представляется нам наиболее целесообразным. Поэтому, чтобы выяснить сущность и ценность исторических наук, мы приступаем к исследованию границ естествознания.

Ныне подобное предприятие может с двух сторон вызвать недоразумения, которые представляется необходимым заранее предотвратить. Ставя себе задачу, состоящую в констатировании границ естествознания, в обнаружении принципиальной ошибочности учения об едино-спасительном естественнонаучном методе, в особенности в его применении к историческим наукам, мы более всего далеки от намерения как-либо умалить значение самого современного естествознания. Именно на долю нашего времени в этой области выпали столь грандиозные успехи, что всякое ограничительное замечание могло бы только произвести впечатление неосмысленного брюзжания. И хотя естествознание, конечно, обязано своей чрезвычайной популярностью в большей степени внешним успехам техники, чем чисто научным результатам, все-таки, если мы и оставим в стороне эти практические приобретения, в самом деле останется достаточно таких результатов, ценность которых нельзя преувеличить. Но от этого великого значения нисколько не зависит притязание естествознания, — если даже понимать это слово и в наивозможно более широком смысле, который нам впоследствии придется точнее установить, — на то, чтобы оно признавалось единственно подлинной наукой. Можно с энтузиазмом следить за тем, что дает современное естествознание, и все-таки думать, что возникновение мнения, будто естественнонаучными исследованиями исчерпывается научная жизнь вообще, будто естествознанию принадлежит решающее слово по всем вопросам, должно влечь за собой прискорбное оскудение а духовкой жизни людей.

Итак, наше исследование направлено не против естественных наук, а против «естественнонаучного миросозерцания».

Второе недоразумение лежит в другом направлении. В наше время очень часто говорят «о границах познания природы» и именно рассуждения естествоиспытателей под этим заглавием стали популярными. Поэтому целесообразно заранее заявить, что нижеследующее не имеет

64

ГЕНРИХ РИККЕРТ

решительно ничего общего с исследованиями этого рода. Полагали, что в связи с естественнонаучными исследованиями, в силу непреодолимой необходимости, должны возникать проблемы, относительно которых можно показать, что они равным образом необходимо останутся неразрешимыми для всех времен и что поэтому для человека было бы лучше перестать ломать себе над ними голову. Осмотрительному мышлению вряд ли следовало бы решаться утверждать неразрешимость таких проблем, которые в самом деле суть проблемы. Нам пресловутое Ignorabimus представляется продуктом неправильной постановки вопроса. Оно вытекает из односторонне естественнонаучного образа мышления, для которого остается непостижимым, что там, тле ему чудятся границы познания природы, для более проницательной точки зрения не оказывается решительно никаких проблем. Бесцельно останавливаться здесь на детальном обсуждении этих вопросов. Достаточно будет подчеркнуть, что мы задаемся, во всяком случае, отнюдь не констатированием неразрешимых проблем. Нас тревожит не изобилие вопросов, а то обстоятельство, что их поставлено слишком мало. Мы желали бы указать на такие проблемы, которые не могли возникнуть в связи с естественнонаучными исследованиями, которые вообще выясняются и представляются заслуживающими разрещения лишь для того, кто освободился от обаяния односторонне естественнонаучного мышления. Наше возражение против естествознания, та точка зрения, с которой мы говорим о границах естествознания, заключается в том, что оно не в состоянии видеть этих проблем, а тем менее чем-либо способствовать их разрещению, что вследствие этого оно, становясь на место миросозерцания, несправедливо суживает область исследования человеческого духа. Этим, конечно, предотвращены недоразумения по поводу той задачи, за которую мы беремся.

Выше шла речь о пробеле в нашем миросозерцании. Чтобы обнаружить этот пробел, мы беремся за исследование научных методов. При этом мы опять подходим к такому пункту, в котором существует вполне сознательная зависимость наших мыслей от современного состояния философии, хотя эта зависимость имеет место и в ином отношении, чем-то, на которое уже было указано. В основном далее дело идет о проблеме, касающейся общего миро- и жизнепонимания: ведь для философии в последнем отношении вообще существуют лишь такие обшие проблемы. Но во всех своих существенных частях наше исследование оказывается исследованием логическим, и оно касается общих вопросов миро- и жизнепонимания лишь там, где логическое исследование, как это само собой разумеется, переходит в глубже захватывающее. Итак, задача этого трактата состоит не в том, чтобы дать само миро- и жизнепонимание или хотя бы его кусочек, а в том, чтобы указать и подвергнуть критике те средства, при помощи которых

ВВЕДЕНИЕ 65

может быть выработано всестороннее и широкое миросозерцание, не ограниченное никакими естественнонаучными предубеждениями и од-носторонностями. Такой прием легко может произвести впечатление слабого, неуверенного, обессиленного склада мышления. К чему эти долгие размышления о пути к исследованию вместо отважной решимости? Не найдется ли читателей, склонных посоветовать философу то же самое, что Гете советовал художнику: поменьше говорить и побольше творить?

В самом деле, гносеологическая тенденция (der erkenntnisstheore-tische Zug), характеризующая современную философию и явственнее всего обнаруживающаяся именно во многих из лучших ее продуктов, быть может, способствовала охлаждению интереса к ней в широких кругах.

И по крайней мере в ближайшем будущем вряд ли можно надеяться на то, чтобы философия, в форме теории познания, приобрела существенное прямое влияние на более широкие круги. Этот род философствования не только труден, но для беглого взгляда он должен казаться и крайне непроизводительным. С различных сторон раздавались заявления в том смысле, что пора, мол, наконец, перестать заниматься гносеологическими исследованиями. И быть может, даже иные из тех, которые сами полагают, что за разрещение философских проблем можно приниматься лишь с помощью исследований о знании, иной раз чувствуют, насколько тусклы, бесцветны и тощи такие стремления по сравнению с теми системами, в которых в эпоху расцвета немецкой философии пытались начертать картину мира и построить на основании ее жизнепонимание. Какой блеск и какие чары для чувства и фантазии! Напротив того, из всех теорий теория познания в особенности «сера». Нами может овладевать чувство зависти, когда мы читаем, как Гегель провозглашал, что мужественное отношение к истине есть первое условие философского исследования, и внедрял в своих слушателей убеждение, что в скрытой сущности вселенной нет такой силы, которая могла бы противостоять отваге познавания. Пожалуй, нельзя претендовать ни на кого, если, при воспоминании об этих временах, наша современная столь осторожная философия не покажется особенно способной вызвать энтузиазм. Не следует ли и нам попытаться вновь оживить прошлое и, минуя всякую теорию познания, опять отважно устремиться к познанию самого мира?

Этого не пожелает тот, кому известна история духовного движения в XIX столетии. Быть может, когда-либо для философии вновь наступит иное время, ныне же гносеологические приемы представляются совершенно необходимыми для нее. Мы знаем, как скоро рушились упомянутые горделивые системы немецкого идеализма. Если, быть может, эти системы и не до такой степени утратили всякое значение, кроме «исторического», как зачастую думают теперь, то все же философская отвага тогда во всяком случае слишком ошиблась в оценке силы вселенной, и это вызвало самые прискорбные результаты.

66

ГЕНРИХ РИККЕРТ

Наступила эпоха философского малодушия и нам по сию пору приходится страдать от все еще сказывающихся ее последствий.

Именно в наши дни имеется особенное основание для осмотрительности в философии. Упомянутый период реакции, по-видимому, миновал. Возрастает интерес к общим проблемам. Если нас не обманывают все признаки, кульминационный пункт развития чистой специализации, т. е. такой разработки науки, которая принципиально избегает всяких более широких соображений, как ненаучных, уже оставлен позади. Хотя естественные науки все еще стоят на переднем плане, мы все-таки, по крайней мере в этой области, снова отваживаемся браться за философские вопросы. Конечно, то обстоятельство, что именно ныне неспособные к более глубокому размышлению позволяют себе усердно суетиться с рычагами и винтами на тех самых местак, где в былое время собирался с мыслями, готовясь к энергичному самоанализу, человеческий дух, имеет только чисто внешнее значение. Однако именно вследствие того, что вновь возникает это настроение, во всяком случае оказывающееся благоприятным для успехов философии, тем более рискованной является всякая некритическая стремительность. Прочный прогресс возможен для нас лишь при условии осмотрительности и медленности, тщательного взвешивания и мотивирования каждого шага. Прежде чем сделать какое бы то ни было утверждение относительно вещей, мы сначала исследуем, насколько наука имеет в данном случае право что-либо высказывать. Всякая quaestio facti становится для нас quaestio juris, всякая проблема общего миросозерцания и воззрения на жизнь превращается для нас в проблему логики, теории познания. У нас ведь уже сломлена отвага познавания, по крайней мере отвага в том смысле, в котором ею обладал Гегель. Теория познания стала для нас делом добросовестности, и мы не желаем выслушивать никого из тех, которые обходятся без оправдания ею своих мыслей. Впоследствии — в более счастливые времена — это. быть может, покажется признаком слабости. Те, которые уже ныне мнят отделаться от этой «слабости», еще не представили доказательства того, что и другим путем возможно двигать науку вперед. В тех метафизических построениях мирового целого, с которыми приходится считаться в настоящее время, обнаруживается подозрительное сходство с прежними системами, которые в большинстве случаев были гораздо энергичнее и поучительнее. Ныне тех, которые с пренебрежением относятся к гносеологическим исследованиям, приходится считать фантазерами, которые более опасны для выработки широкого миро- и жизнепонимания, чем те, слишком легко удовлетворяющиеся и невзыскательные натуры, желания которых вообще не идут далее развития специализации в науке. Таким образом, и для философии нашего времени существует Сцилла и Харибда. Ей приходится держать свой путь между фантазерством и специализацией, а иначе она вообще нисколько не продвинется вперед. Мы нуждаемся не в той отваге прежнего времени, которая оказалась кичливостью, а в отваге, котора

ВВЕДЕНИЕ 67

беспрестанно побуждала бы нас не бояться тягостного и тернистого пути логики и теории познания. В этой области лежат важнейшие задачи для такой философии, которая, сознавая свою связь с великими мыслителями прошлого и не смущаясь эфемерными модами, продолжает работать над старыми проблемами.

С другой стороны, обязательно, конечно, столь же энергически подчеркнуть и то, что в этой форме философия весьма далека от того, чтобы когда-либо упускать из виду те великие цели, в достижении или по крайней мере в приближении к достижению которых всегда усматривали подлинный смысл философских исследований. И наш путь должен в конце концов привести к широкому жизни - и миропониманию. Это такая задача, игнорировать которую не имеет права никакая эпоха. В философии, заслуживающей этого имени, разные мнения могут возникать лишь о пути, но ни в каком случае не о цели. А так как избранный нами путь таков, что, пожалуй, довольно долго могла бы оставаться неясной та последняя цель, к достижению которой мы стремимся, то целесообразно будет заранее по крайней мере наметить подлинный смысл этого исследования.

Теперь еще несколько слов относительно развиваемого нами строя мыслей. Прежде всего мы должны поставить на вид, что теория познания в нашем смысле не есть психология. Само собой разумеется, и психология может сделать познавание объектом своих исследований; она может задаться вопросом: что такое, собственно, есть процесс познавания, коль скоро он рассматривается как психическое образование, каким образом он имеет место и в каком отношении он стоит к совокупности нашей психической жизни? Однако, несмотря на всю ценность такого рода исследований, которые, к сожалению, еще не весьма успешно производятся для иных форм познания, и несмотря на то, что известные психологические соображения окажутся необходимыми и для наших логических исследований, психология, в качестве учения об одной лишь части действительности, как бы то ни было, остается специальной наукой, а следовательно, психология познавания никогда не могла бы приводить к тем общим философским проблемам, которые, будучи последней целью, всегда указывают нам направление. Здесь для нас исходным пунктом служат те задачи, к разрещению которых стремится научное познавание. Нас интересует то значение, или, выражаясь еще точнее, та ценность, которую имеют различные роды и формы научного мышления для осуществления этих задач. Прежде всего мы стремимся выяснить себе, что должно дать нам окончательное (eine abschliessende) миро- и жизнепонимание, и с точки зрения этой высшей цели науки мы оцениваем различные научные методы, чтобы на основании этого понять их сущность. Стало быть, для нас методы исследования являются не фактами, которые надлежит констатировать, описать или же понять в их естественно-необходимом генезисе, но средствами, теологическую связь (Zweckzu-sammenhange) которых с последними целями научной деятельности мы

68

ГЕНРИХ РИККЕРТ

желаем понять. Для обозначения исследований этого рода лучше всего воспользоваться термином «наукоучение», который был создан для этого Фихте. В числе многих преимуществ на стороне этого термина оказывается и то, что для всякого сведущего человека, благодаря его употреблению, обозначаемая им область наивозможно энергичнее изолируется от всяких специально-психологических трудов.

Далее, в самом изложении должно выясниться, что именно мы разумеем под философией как наукоучением. Здесь прежде всего требовалось лишь представить отрицательное удостоверение в том, что речь идет не о психологии. Равным образом лишь дальнейшее изложение может выяснить, какая связь существует между наукоучением в нашем смысле и самим построением общего миро- и жизнепонимания, которое мы признали подлинной целью всякой философской работы. Но уже и здесь нам хотелось бы наметить ту последнюю философскую цель, к достижению которой мы стремимся в этом труде, и притом дать такую ее формулировку, которая является независимой от той специальной формы, в которую мы впоследствии облечем нашу проблему и в которой мы намерены попытаться ее разрешить. Иными словами, нам хотелось бы указать, с какими из тех давно уже знакомых философских вопросов, над которыми непрестанно размышляет человеческий дух, находится в связи наша работа.

Это размышление приводит к великим противоположностям. Для нас дело идет о том, чтобы установить эту противоположность, поскольку она касается значения исторического элемента для философского миросозерцания, в наивозможно более известной и даже тривиальной форме. Поэтому лучше всего будет опять взять за исходный пункт теории тех философов, о которых уже шла речь выше и для миросозерцания которых особенно характерно их отношение к истории. Из них у Шопенгауэра, можно сказать, не имеется решительно никакого отношения к истории. Поэтому на нем не приходился останавливаться при нашем рассмотрении. Гегель же и Конт могут иметь для нас значение типичных представителей тех двух направлений, в которых находит свое явственное выражение великая дилемма миросозерцания, именно в том, каким образом трактуется история.

Что такое представляет собой всемирная история для Гегеля? Примитивная история, в которой сам автор рассказывает пережитое им и разве что дополняет пережитое рассказами других, а также и такая, в которой дается обзор всей истории какого-либо народа, какой-либо страны или же мира, не удовлетворяют Гегеля. И различные виды резонирующей (reflectirenden) истории, — прагматическая история, которая приводит прошлое в связь с настоящим, критическое исследование достоверности истории, история развития известных специальных понятий в искусстве, праве, религии, — все это не может удовлетворить философа. Предпосылкой для него служит положение, гласящее, что история не просто течет, но имеет смысл, что разум правит миром. Действительно, философская задача состоит в том.

ВВЕДЕНИЕ 69

чтобы отыскать в истории план и изложить тот план, чтобы познать ее дух. А так как для Гегеля сущность духа — в противоположность материи — есть свобода, дух же свободен лишь постольку, поскольку он сам сознает себя свободным, то он и хочет изобразить нам историю как процесс, в котором дух доходит до самосознания и, благодаря этому, до свободы. Всякое историческое событие приводится в связи с этим процессом. Ныне философия истории Гегеля считается устарелой и, до известной степени, конечно, основательно. Прежде всего, как очень хорошо сознает сам Гегель, принятие или неприятие его философии истории находится в теснейшей связи с принятием или неприятием его метафизической системы, которой определяется смысл содержания истории. Но, оставляя это в стороне, современный критик будет склонен поставить еще и дальнейший вопрос: кто же ручается нам за то, что в истории вообще есть смысл, разум, план, или что таковые познаваемы для человека? Вследствие этого возможность всякого, аналогичного Гегелевскому, трактования истории, по крайней мере, становится проблематичной. Так как у нее отсутствует гносеологическая подкладка, она оказывается бессильной против таких возражений.

Совершенно иным представляется нам отношение Конта к истории. С его точки зрения, нет никакого смысла в мировом целом и нет никакого плана в истории. Положительной науке ведомы лишь факты и законы. Естественные науки в большинстве случаев уже дошли до понимания этого, равным образом и в исторической жизни человечества следует, наконец, искать только факты и законы природы. Затем Конт выражает такую же уверенность в том, что ему точно известен основной закон всего исторического развития, как Гегель в том, что ему известен смысл истории. И в данном случае не только можно будет указать на то обстоятельство, что принятие или неприятие «социологии» Конта находится в теснейшей связи с принятием или неприятием его известного закона трех состояний, но и в данном случае нельзя без дальних околичностей отделаться от гносеологического вопроса о том, существуют ли вообще законы для истории или, по крайней мере, познаваемы ли эти законы для человеческого духа. Конт не задавался этим вопросом, и только человеку, весь склад мышления которого односторонне естественнонаучен, это упущение может казаться менее подозрительным, чем некритическая манера Гегеля. Философия истории Конта оказывается не менее беззащитной против критики познания, чем философия истории немецкого идеалиста.

Итак, философия как наукоучение, прежде всего должна отвергнуть как Гегелевскую, так и Контовскую манеру трактования истории. Из этого, однако, не следует, чтобы Гегель и Конт не могли, при всем том, иметь для нас значение в качестве типичных представителей тех двух направлений в философии, между которыми придется сделать выбор и нам в нашем исследовании. Итак, мы намерены, беря за исходный пункт их теории, выяснить ту проблему, о которой идет речь.

70

ГЕНРИХ РИККЕРТ

У нас нет этикеток, при посредстве которых можно было бы однозначно (eindeutig) охарактеризовать противоположность между этими двумя направлениями в наиболее общей ее форме. Во всяком случае для характеристики того направления, типичным представителем которого для нас служит Конт, возможно будет пользоваться здесь словом «натурализм».* Слово же «идеализм» чересчур неопределенно и допускает слишком много толкований для того, чтобы им можно было бы без более точного объяснения пользоваться для обозначения другого направления. Здесь мы довольствуемся тем, что определяем противоположность просто при посредстве отрицания, и такого определения достаточно для этого предварительного ориентирования. Пожалуй, термины «имманентность» и «трансцендентность» проще всего выражают имеемую в виду противоположность. Во всяком случае речь идет о том, что один род мышления имеет тенденцию придерживаться одного только мира, который принимается им за непосредственно данный ему как действительность. Другое направление старается, напротив того, привести видимую и осязательную для нас действительность в связь с иным миром, который не дан нам в этом смысле, причем его представители даже думают, что центр тяжести жизни следует искать в углублении в отношении к упомянутому иному миру.

Само по себе понятно, каким образом эти различные взгляды должны, коль скоро они проводятся последовательно, находить себе выражение в отношении к истории, как око проявляется, с одной стороны, у Конта, с другой стороны, у Гегеля. В одном случае мы находим понятие о замкнутом в себе, самодовлеющем бытии, управляемом чисто имманентными законами; в другом случае — действительность как течение событий, расчленяемое на основании тех отношений, которые устанавливаются между этими событиями и Трансцендентным принципом. Итак, в одном случае пред нами мир, управляемый вечными законами, так как они необходимы, природа, которая в сущности всегда одна и та же, кругооборот, для которого безразлично обилие единичных форм, возникающих и гибнущих и, как нечто преходящее, ничтожных. В другом случае пред нами действительность, при глубокомысленном расчленении которой руководящим является трансцендентный принцип, ряд ступеней развития, из которых каждая имеет свое значение в своем своеобразии. Если прав натурализм, то исследование истории в самом деле оказывается возможным лишь в форме социологии, как учение о законах природы, однообразно управляющих всяким совершающимся в действительности процессом. Иначе обстоит дело в том случае, если природу можно привести в связь с таким миром, который выше природы. Тогда и единичное становится интересным в своем индивидуальном своеобра

• Конечно, нас не касается здесь вопрос о том, последовательно ли развил Конт свои натуралистические тенденции, проводя свои мысли.

ВВЕДЕНИЕ 71

зии, смотря по тому положению, которое оно занимает относительно упомянутого иного мира. Тогда имеет смысл истолковывать план целого. Быть может, эта противоположность взглядов явственнее всего обнаруживается при рассмотрении специальной проблемы. Совершается ли в истории прогресс? Это — вопрос, который часто обсуждался представителями самых различных философских направлений, вопрос, от разрещения которого не может совершенно уклониться никакая философия. И Конт характеризовал свою социологию как учение о прогрессе. Однако мы должны, конечно, понимать слово «прогресс» в том смысле, что, коль скоро что-либо называется прогрессировавшим, то благодаря этому между различными состояниями должно быть устанавливаемо различие по отношению к их ценности. В противном случае вопрос о прогрессе в истории не представлял бы особого интереса. Может ли натурализм, коль скоро он последователен, устанавливать такие различия по отношению к ценности, значение которых не было бы чисто произвольно. Не должна ли всякая имманентная оценка для него являться чем-то преходящим и поэтому ничтожным? Или не должен ли он по крайней мере ограничиваться заявлением, что прогресс есть то, что наступает по необходимым законам, и что вследствие этого более позднее оказывается во всяком случае и более прогрессировавшим? Но не неизбежно ли, что тогда слово «прогресс» утрачивает вышеуказанный смысл? Здесь не место для рещения этих вопросов. Следует только поставить на вид, что в данном случае, как бы то ни было, существует трудность, тогда как, напротив того, для другого направления, приводящего природу в связь с находящимся за ее пределом миром, этой трудности не существует. Ведь в трансцендентном мире для этого направления имеется определенная цель и в этой цели заключается мерило такой оценки различных состояний, которая имеет большее значение, чем оценка, остающаяся произвольной и преходящей. Единичному выражению надлежит отнести его место в качестве ступени и в процессе развития, ведущего к упомянутой цели. Таким образом, при рассмотрении вопроса о прогрессе в истории, по-видимому, нельзя обойти вопроса об имманентном и о трансцендентном миросозерцаниях.

Как уже замечено выше, этот вопрос не служит подлинной темой нашего исследования, да и проблема намеренно намечена здесь лишь совершенно вообще, в форме, обнимающей самые различные формулировки и вследствие этого несколько неопределенной, но в конце концов наше исследование приведет нас к такому пункту, где мы окажемся вынужденными по меньшей мере, известным образом, выразить свое отношение к этому вопросу и где нам придется еще несколько точнее установить его смысл. Именно то обстоятельство, что мы приходим к такому пункту, и оправдывает, как нам кажется, эти логические исследования. Для того чтобы избавить «современного» читателя от всякой неприятной неожиданности, целесообразно теперь же наметить то направление, в котором последует наше окончательное

72

ГЕНРИХ РИККЕРТ

рещение. На основании того, что было сказано выше, само собой понятно, что трактование истории с чисто натуралистической точки зрения представляется нам принципиально ошибочным. Нам придется обстоятельно доказывать, что историческое исследование, как естественная наука, оказывается задачей по существу дела невозможной, содержащей в себе логическое противоречие. Это означает в то же время, что наша точка зрения оказывается сродни вышеупомянутому иному направлению, типическим представителем которого для нас был Гегель. Конечно, только сродни. Большинство по сию пору сделанных попыток в этом направлении и, в особенности, система Гегеля не дают того, что они должны были бы давать и даже, если последовательно продумать их до конца, они должны приводить к такому результату, который не свободен от всех невозможностей чистого натурализма. Но мы в самом деле думаем, что коль скоро история вообще должна быть разрабатываема как наука, она не может обойтись без трансцендентных элементов. Имманентный натурализм логически не может быть проведен до конца. Наукоучение вообще должно привести нас к тому результату, что такие элементы необходимы для всякой науки. Естественные науки могут заблуждаться относительно употребления этих элементов, так как в них это употребление стало до такой степени само собой разумеющимся, что его в большинстве случаев совершенно упускают из виду. Историческим наукам «придется специально вдуматься в значение их трансцендентных элементов. Указывая на эту необходимость, лотка приводит к общей теории миросозерцания (Weltanschauung slehre).

Быть может, этих немногих указаний будет достаточно для того, чтобы в общем ориентировать читателя относительно характера и цели этого исследования и отметить те рамки, в пределах которых оно производится. Теперь мы можем перейти к формулировке нашей специальной проблемы. Уже превращение общего вопроса миро- и жизнепонимания в логическую проблему явилось ограничением нашей задачи. Теперь нам приходится сделать еще один шаг в том же направлении. Не в системе наукоучения намерены мы установить границы естествознания, чтобы, исходя оттуда, достигнуть выяснения сущности исторического исследования, но мы выбираем один только специальный случай. Однако этот случай выбран нами так, что мы в состоянии обнаружить на нем общий принцип и систематически рассмотреть существенные вопросы. Это относится как к границам естественнонаучного исследования, так и к логическим основным понятиям исторических наук.

В логике принято различать между научным исследованием и научным изложением. Беря слово «изложение» не в том внешнем смысле, в котором оно означает всего лишь словесную формулировку

ВВЕДЕНИЕ 73

мыслей, но разумея под ними форму, в которую должны в силу внутренней необходимости облекаться результаты научной работы, мы можем сказать, что нашей задачей является здесь не изображение логической структуры всего процесса естественнонаучного исследования, но что мы намерены обратить внимание главным образом на одно из средств изложения. Для обозначения той формы, в которой некоторым образом передаются результаты научного исследования, мы пользуемся в естественных науках названием понятие. Образование понятий в нашем смысле всегда оказывается по крайней мере относительным завершением исследования, стало быть, в понятии представляется в готовом виде то, что установлено путем исследования. Поскольку всякая естественнонаучная работа в последнем анализе направлена на образование понятий и понятие же в этом смысле может быть рассматриваемо как цель всех естественнонаучных исследований, уразумение сущности этого образования понятий, как нам кажется, весьма способно пролить свет на своеобразие естественнонаучного метода вообще, в особенности поскольку дело идет об его отношениях к научному трактованию истории. Поэтому, соответственно нашему вышеуказанному намерению, мы избрали своей задачей исследование о том, в каких областях естественнонаучное образование понятий имеет смыл и в каких областях оно необходимо должно утрачивать этот смысл, стало быть — исследование о пределах естественнонаучного образования понятий. Это исследование должно обнаружить нам тот пробел, который необходимо должно оставлять в нашем знании и естествознание, доведенное до высшей степени совершенства; оно должно приводить нас к тому, чем нельзя овладеть путем естественнонаучного образования понятий.

По разрещении этого вопроса мы намерены показать, какого рода наука способна пополнить этот пробел в нашем знании. Мы полагаем, что эта задача выпадает на долю исторических наук. При построении положительной теории исторического метода нам придется особенно останавливаться на том, что способно обнаружить противоположность обоих методов. Благодаря этому прежде всего еще лучше выяснится принципиальное значение границ естественнонаучного образования понятий. Далее эта противоположность должна пролить свет и на существенные особенности исторического исследования. Само собой разумеется, что под историческими науками мы разумеем здесь не только историю в более тесном смысле слова. Напротив тога, под этим названием мы объединяем все те опытные науки, которые не суть естественные науки. Стало быть, это понятие обнимает не только значительную часть того, что в иных случаях называется науками о духе, но еще и некоторое другое. Нижеследующее исследование должно обстоятельно оправдывать, почему мы избегаем названий «наука о духе» или «наука о культуре» и почему мы избираем выражение «исторические науки». Здесь мы намерены только подчеркнуть, что и в этой связи дело может, конечно, идти опять-таки не о систематичес-

74

ГЕНРИХ РИККЕРТ

кой логике исторических наук или о системе философии истории в смысле философии как наукоучения, но что, соответственно тому ограничению, которое мы установили для исследования естествознания, и в этих частях нашей работы нас занимает не столько процесс нахождения результатов и исследования в исторических науках, сколько форма их изложения, т. е. логическая структура их выводов. Нам хотелось бы прежде всего установить сущность исторического понятия, если умственно пользоваться этим выражением в противоположность естественнонаучному понятию. Однако, поскольку весь процесс научной работы и здесь оказывается подчиненным той цели, достижение которой имеется в виду при нем, или должен был бы быть подчиненным этой цели, уже и при этом исследовании об изложении в исторических науках должно обнаружиться, по крайней мере в основных своих чертак, то, что вообще существенно для логического своеобразия этих наук. В этом смысле мы делаем далее попытку дать логическое введение в исторические науки.

В новейших системах логики не принято деление понятий на естественнонаучные и исторические. В тех отделах, в которых в этих системах трактуется учение о понятии вообще, мы находим, что рассматривается почти исключительно тот род образования понятий, который мы считаем необходимым охарактеризовать как естественнонаучное образование понятий, да и вся логика, если оставить в стороне немногие исключения, по сию пору в сущности остается логикой естественнонаучного исследования. Но даже и поскольку дело идет об учении об естественнонаучном понятии, мы не можем без дальних околичностей сослаться на общепризнанные положения общей логики, так как в особенности с тех пор как Зигварт в своем труде, которым более всего определяется характер новейших логических течений, лишил учение о понятии места во главе системы, почти бесспорно принадлежавшего ему в традиционной логике, еще не удалось дать теории понятия общепризнанные положение и форму. Относительно того, что такое вообще есть понятие или к чему наиболее применимо это выражение, мнения значительно расходятся. Слово понятие употребляется для обозначения как простейших составных частей логического процесса, так и самых сложных построений мышления. Оно должно обозначать как элементы примитивного суждения, так и акт мышления, в котором находит свое завершение научное исследование. В самом деле, неопределенность смысла этого термина такова, что в последнее время совершенно избегали его употребления. С удовольствием констатируют возможность, «совершенно не прибегая даже и к помощи слова понятие»*, обсуждать такие проблемы, которые прежде считались главными проблемами учения о понятии.

Само собой разумеется, что дело не в слове. Вследствие влекущей за собой неясность неопределенности его смысла, его можно было бы

• Веппо Erdmaim. Logik. I. S. 184.

ВВЕДЕНИЕ 75

заменить несколькими терминами, каждый из которых имеет одно определенное значение. Тем не менее трудно, конечно, решиться совершенно обходиться в логике без выражений: понятие, понимать, выраженное в понятии (begrifflich), и, быть может, нам удастся внести в обсуждение этого вопроса несколько больше единства и ясности, раз мы теперь сознательно в логическом специальном исследовании сделаем то, что логика в ее общей части почти без исключений делала, не отмечая этого специально, а именно, коль скоро мы в данном случае на первых порах всецело ограничимся рассмотрением естественнонаучного понятия. Лишь тогда мы будем в состоянии установить пределы естественнонаучного образования понятий и, исходя отсюда, выяснить сущность исторического мышления.

Итак, исходным пунктом нашего исследования оказывается выяснение сущности естественнонаучного образования понятий. Наметив общую тенденцию, мы имеем теперь в виду наметить, по крайней мере в главных очертаниях, и разделение излагаемого ниже строя наших мыслей.

Известно, что в тех случаях, где вообще наряду с естественнонаучным исследованием признается иной род научного труда, это разграничение почти всегда характеризуется как противоположение науки о духе естественным наукам. Раз, благодаря этому обозначению, природа противополагается духу, то под духом в большинстве случаев, конечно, разумеют совокупность психической жизни и соответственно этому в таком случае под словом природа должно разуметь лишь телесный мир. Мы принимаем пока эту терминологию и, чтобы избежать всяких излишних затруднений, сперва пытаемся изучить естественнонаучное образование понятий лишь в его применении в той области, которая является объектом естественных наук в этом, более тесном смысле, т. е. в ею применении к совокупности телесных вещей и процессов.

По выяснении в первой главе познания этой телесной природы в понятиях, мы задаемся вопросом о том, не начинаются ли, быть может, его границы там, где прекращается телесный мир. Мы не можем обойти этот вопрос, коль скоро мы намерены отнестись критически к обычному противопоставлению наук о природе и наук о духе, а это сделать мы должны потому, что лишь таким образом может быть вполне выяснена сущность исторических наук. Ведь большая часть исторических наук несомненно имеет дело с душевными процессами. Стало быть, исторические науки должны быть причислены к числу так называемых наук о духе, а поэтому обязательно возникает вопрос, не могут ли они, в качестве наук о духе, применять естественнонаучный метод. Этот вопрос вполне естественно принимает форму проблемы: полагает ли природа душевной жизни вообще предел применимому к телесному миру естественнонаучному образованию понятий и может ли, следовательно, логическое разделение системы наук основываться на противоположении природы и духа. Разрещению этою вопроса посвящена вторая глава. Нам кажется, что ничто так не препятствовало ясному

76

ГЕНРИХ РИККЕРТ

уразумению сущности исторических наук, как то обстоятельство, что в обсуждение этих проблем вносилось противоположение физических и психических процессов. Конечно, из природы духовных процессов вытекают известные видоизменения методов, применяемых при исследовании телесного мира. Но при этом дело идет только о видоизменениях, и эти видоизменения представляются несущественными, по сравнению с той принципиальной противоположностью, которая должна возникать при рассмотрении, с одной стороны, природы, с другой стороны, истории.

Наивозможно более резкое обнаружение этой противоположности между природой и историей составляет существеннейшую задачу третьей главы. Это приводит нас к подлинному центральному пункту нашего исследования. Обнаружится, что здесь действительно имеется логическая противоположность, которая прежде всего нисколько не касается предметной (sachlichen) противоположности природы и духа. Мы намерены доказать, что вообще то различие между науками естественными и науками историческими, которое коренится в самом общем логическом понятии их, состоит вовсе не в том, что они имеют дело с иными объектами, чем другие. Напротив того, один и тот же процесс может служить предметом научного исследования, пользующегося обоими методами. Для того чтобы это воочию обнаружилось, мы пытаемся, по мере возможности, сперва уяснить себе сущность исторического исследования на таких случаях, в которых мы мыслим себе объектами этого исследования телесные вещи и процессы. Оказывается, что с формально-логических точек зрения вся данная действительность могла бы стать объектом как естественнонаучного, так и исторического изложения.

Конечно, в действительной разработке наук дело принимает значительно иной оборот. Существуют такие области, которые должны быть трактуемы исключительно естественнонаучно; такие области, трактование которых должно быть исключительно историческим и, наконец, такие области, которые допускают трактование их как наукой естественной, так и исторической. Изложение оснований для этого должно сделать вполне ясным различие между науками естественными и науками историческими. Затем нас главным образом занимает выяснение того, какие области не только допускают возможность исторического трактования, но и необходимо требуют такового, и благодаря этому мы доходим, наконец, до исторических наук в более тесном смысле, которые обыкновенно называются науками о духе. На долю четвертой главы выпадает задача, состоящая в том, чтобы развить их логические основные понятия и предпосылки.

Как уже было упомянуто, при выяснении этих логических особенностей мы в конце концов приходим к утверждению необходимости трансцендентных допущений. Весь вопрос в том, может ли история быть признана наукой в том смысле, в каком таковой является естествознание. Вследствие этого мы будем вынуждены поставить нашу