Библиотека    Новые поступления    Словарь    Карта сайтов    Ссылки





назад содержание далее

Часть 2.

бежище, где они могут укрыться, что правильно отмечено Тацитом для своего времени и сходных обстоятельств, когда он говорит о математиках и предсказателях: «Эта категория людей в нашем государстве всегда будет существовать и всегда будет вне закона». Однако же эти недостойные и запретные искусства с течением времени, поскольку они почти всегда не могут выполнить того, что обещают, подобно падению Икара с неба, теряют уважение к себе, вызывают презрение и погибают из-за чрезмерного хвастовства. Во всяком случае, если вообще говорить правду, не так уж успешно сдерживает их узда законов, а гораздо чаще их изобличает собственное тщеславие.

XX. Эрихтоний, или Обман

Поэты повествуют, что Вулкан покушался на честь Минервы и, охваченный страстью, пытался совершить насилие и что во время борьбы семя его пролилось на землю и из него родился Эрихтоний, верхняя часть тела которого была прекрасна и изящна, нижняя же часть напоминала тело змеи, была жалкая и безобразная. Сознавая сам свое безобразие, он первым изобрел колесницу, чтобы иметь возможность показать то, что есть прекрасного в его теле, и спрятать то, что безобразно.

Смысл этого удивительного и чудовищного мифа, по-видимому, следующий: искусство, представленное в лице Вулкана, поскольку он имеет дело с огнем, как бы оно ни пыталось, всячески терзая- тела, совершить насилие над природой, стараясь победить ее и поработить (а природа изображается в лице Минервы, ибо она искусна в разных работах), редко достигает желанной цели; однако в ходе всех этих многочисленных ухищрений и хитроумных попыток (как бы во время борьбы) случайно появляются несовершенные творения, неудачные произведения, внушительные с виду, но слабые и ненадежные в употреблении; однако обманщики выставляют это напоказ, выдумывают об этом всяческие небылицы и чувствуют себя триумфаторами. Подобные вещи часто можно встретить и в деятельности химиков, и у создателей всяких хитрых механических изобретении, особенно тогда, когда люди прежде всего стремятся во что бы то ни стало добиться своей цели и, не желая освободиться от своих заблуждений на этом пути, скорее, борются с природой, чем добиваются ее объятий должным почтением и вниманием.

 

==273

XXI. Девкалион, или Возрождеппе

Поэты рассказывают, что, когда всемирный потоп совершенно уничтожил всех »кителей древней земли и остались только Девкалион и Пирра, горевшие благочестивым и достохвальным желанием восстановить человеческий род, они получили такое предсказание: желание их исполнится, если они возьмут кости матери и будут бросать их за спину. Это предсказание поначалу ввергло их в великую печаль, и у них пропала всякая надежда: ведь после того, как потоп сравнял всю поверхность земли, искать гробницу было совершенно бесполезно; но наконец они поняли, что оракул указывает на камни земные (ибо земля считается всеобщей матерью).

Миф, как мне представляется, раскрывает тайну природы и исправляет свойственное человеческому уму заблуждение; ведь человек по своему невежеству считает возможным восстановить или возродить вещи из их же праха и останков (подобно тому как Феникс возрождается из собственного пета), тогда как подобного рода материи уже завершили путь своего существования и совершенно не годятся для воссоздания самих вещей. Поэтому нужно отступить к более общим началам.

XXII. Немезпда, или Превратность вещей

Говорят, что Немезида была богиней, которую почитали все, а владыки и счастливцы даже боялись. Она, говорят, была дочерью Ночи и Океана. Изображалась она следующим образом: с крыльями, с венком на голове, в правой руке у нее ясеневое копье, в левой — чаша, украшенная изображением эфиопов, и восседает она на олене.

Парабола представляется мне следующей: само имя Немезиды достаточно ясно указывает на возмездие или воздаяние, ибо обязанность этой богини и все ее действия сводились к тому, чтобы, подобно народному трибуну, препятствовать устойчивому и надежному благополучию счастливых людей и накладывать свое veto; и она преследовала не только недостойных: удачи и благополучие людей честных и скромных она чередовала с несчастьями, как бы показывая, что смертный может быть допущен на пиры богов только в насмешку. Во всяком случае, читая у Гая Плиния ту главу, где он говорит о Цезаре Августе,— а я считал его счастливейшим человеком в мире, обладавшим даже каким-то особым искус-

 

==274

ством пользоваться и наслаждаться счастьем, характеру которого были совершенно чужды надменность, пустота, слабость, нерешительность, меланхолия,— и перечисляет все его несчастья и неудачи, такие, что он однажды решил покончить с собой, я прихожу к убеждению, что это действительно великая и могущественная богиня, если у се алтаря была принесена такая жертва. Родителями этой богини были Океан и Ночь, т. е. превратность вещей и темное, скрытое от всех божественное суждение: ведь Океан с его беспрерывными приливами и отливами очень удачно олицетворяет превратность вещей, а Ночь вполне естественно становится изображением тайны провидения. Ведь даже у язычников эта ночная Немезида пользовалась уважением, поскольку, им было известно, что суд человеческий отличен от суда божественного: Пал и Рифей, что всегда справедливейшим слыл среди тевкров, Следуя правде во всем (но иначе боги судили) н.

Немезида изображается крылатой — это означает внезапные, непредвиденные заранее перемены судьбы, ибо на протяжении чуть ли не всей истории случалось так, что великие и мудрые люди всегда погибали от несчастий, угрозой которых они более всего пренебрегали. Так, М. Цицерон, получив от Децима Брута предупреждение о том, что Цезарь Октавий — человек не очень надежный и искренний и считает себя глубоко уязвленным, ответил лишь следующее: «Я люблю тебя, Брут, как должно за то, что ты захотел поставить меня в известность об этих пустяках, как бы незначительны они ни были». Изображаемый на голове Немезиды венок указывает на завистливую и злорадную природу толпы: ибо, когда люди, могущественные и счастливые, терпят крах, это вызывает ликование толпы, и она венчает Немезиду. Копье же в правой руке указывает на тех, кого Немезида поражает и пронзает. Кого же она не казнит бедствиями и несчастьями, тем она, однако, показывает это мрачное и зловещее видение в левой руке: перспективу смерти, даже если они находятся на вершине удачи, болезни, несчастья, предательства друзей, козни врагов, превратность вещей и т. д., подобные этим эфиопам на чаше. Во всяком случае Вергилий, описывая битву при Акции, вставляет тонкое замечание о Клеопатре: Войску знак подает царица египетским систром И за спиной у себя не видит змей ядовитых 12.

 

==275

Но лишь немного спустя, куда бы она ни обратилась, она видела перед собой целые полчища эфиопов. И наконец, весьма мудро говорится, что Немезида восседает на олене, потому что олень очень долговечное животное; и случается так, что тот, кто в молодости погибает волею судьбы, тот предупреждает и избегает Немезиду; кому же дается длительное счастье и могущество, тот без сомнения вверяется Немезиде и как бы распростерт перед ней.

XXIII. Ахелой, или Битва

Древние рассказывают, что, когда Геркулес и Ахелой добивались руки Деяниры, дело дошло до поединка. Ахелой принимал множество разных обличий (он обладал такой способностью) и наконец предстал перед Геркулесом в образе страшного, храпящего, готового к бою быка. Геркулес же напал на него в своем обычном человеческом облике. Началась битва, которая кончилась тем, что Геркулес сломал один из рогов у быка, и тот, испытывая сильную боль, напуганный этим, чтобы получить назад свой рог, отдал Геркулесу в обмен на него рог Амалфеи, или рог изобилия.

Этот миф говорит о военных предприятиях. Подготовка к оборонительной войне (которая олицетворяется Ахелоем) весьма сложна и многообразна. Ведь для того, кто вторгается в чужую землю, достаточно одной простой вещи — только войска или, может быть, флота. Страна же, которая ждет врага на своей собственной земле, должна вести бесконечно многообразную и сложную подготовку; укрепляются одни крепости, другие срываются; народ из сел и деревень переселяется в города и крепости; одни мосты "наводятся, другие разрушаются; собираются и распределяются запасы и продовольствие; работа кипит на реках, в портах, на холмах и в долинах, в лесах и по многих других местах, так что земля ежедневно как бы надевает и примеряет новые облики, и наконец, когда она уже в изобилии снабжена всем необходимым, она живо напоминает грозного, готового к битве быка. Тот же, кто совершает вторжение, прежде всего стремится завязать сражение и все свои силы направляет на это, боясь, что на вражеской земле ему может угрожать нехватка припасов и снаряжения, и если ему удается, вступив в сражение, выйти из него победителем и, так сказать, сломать рог врагу, то за этим, без сомнения, следует отступление охваченного паникой и упав-

 

==276

шего духом противника в более укрепленные места, для того чтобы оправиться от поражения и собраться с силами; он оставляет победителю на разграбление города и целые области, что поистине можно считать рогом Амалфеи из этого мифа.

XXIV. Дионис, или Страсть

Рассказывают, что возлюбленная Юпитера Семела, добившись от него нерушимой клятвы исполнить любое ее желание, попросила его явиться к ней на свидание в том же самом облике, в каком он является к Юноне, и поэтому погибла, не выдержав его сияния. Ребенка же, которого она носила во чреве, принял отец, зашил в собственное бедро и сам носил необходимое для его рождения время. Из-за этого Юпитер немного прихрамывал, а мальчик за то, что причинял боль Юпитеру и колол его, когда тот носил его в бедре, получил имя Диониса 13. В течение нескольких лет после рождения он воспитывался у Прозерпины и, когда подрос, имел весьма женственный облик, так что даже трудно было определить, к какому полу он принадлежит. Потом он умер и был погребен, но вскоре воскрес. В ранней юности он первым создал искусство виноградарства и научил других изготовлять вино и пить его. Это принесло ему великую славу, и он подчинил себе весь мир, вплоть до дальних пределов Индии. Он ездил на колеснице, запряженной тиграми, а вокруг него бежали, пританцовывая, безобразные демоны — Кобал, Акрат и прочие; но и Музы присоединялись к его свите. В жены он ваял Ариадну, покинутую и оставленную Тезеем. Священным деревом его был плющ. Он считался также создателем обрядов и церемоний, отличавшихся, однако, оргиастическим характером, разнузданностью и порой жестокостью. Он обладал также силой насылать приступы безумия. Так, во время его оргий женщины в припадке безумия растерзали, как говорят, двух знаменитых мужей — Пенфея и Орфея: первого — в то время как он, забравшись на дерево, хотел посмотреть, что происходит на оргиях; второго — когда он играл на лире. Иногда деяния этого бога смешивают с деяниями Юпитера.

Смысл мифа, как мне кажется, моральный, и, пожалуй, трудно найти что-нибудь лучшее во всей моральной философии. В образе Вакха изображается природа страсти, т. е. аффектов и волнении души. Ведь матерью вся-

 

==277

кой страсти, даже самой опасной, является не что иное, как влечение и жажда кажущегося блага: страсть всегда возникает в недозволенных желаниях, которым предаются прежде, чем обдумают и оценят их. А уже после того, как аффекты начинают бушевать, их мать (т. е. природа блага) разрушается и гибнет от невыносимого жара. Страсть же, пока она еще незрела, вскармливается и скрывается в человеческой душе (которая является со родителем и представлена Юпитером), главным образом в низшей ее части (как в бедре); она колет, раздражает, угнетает дух, мешает его действиям и решениям, и они как бы хромают. И даже тогда, когда она, не встречая противодействия, с течением времени окрепнет и выльется в действие, она, однако, еще некоторое время воспитывается у Прозерпины, т. е. ищет себе убежище, остается тайной, как бы скрываясь под землей до тех пор, пока не сбросит с себя узду стыда и страха и, призвав на помощь дерзость, не постарается либо выдать себя за какую-нибудь добродетель, либо пренебречь даже самим позором. Удивительно верной является мысль о том, что всякий более или менее сильный аффект похож на существо, имеющее признаки обоих полов, ибо он всегда несет в себе и мужскую настойчивость, и женскую слабость. Великолепен также и образ воскресения Вакха после смерти. Ведь аффекты иной раз кажутся уснувшими и мертвыми, но ни в коем случае нельзя этому верить, даже если они погребены, потому что, если представится повод и удобный случай, они воскресают вновь.

И парабола об открытии виноградарства несет в себе большой смысл: ведь всякая страсть удивительно изобретательна и ловка в поисках пищи для себя. Но из всего, что известно людям, ничто не возбуждает сильнее и действеннее, ничто не воспламеняет так всякого рода волнения, как вино. Да и вообще оно разжигает все страсти. Очень удачно изображение аффекта как покорителя чужих земель, предпринимающего бесконечно дальний поход. Ведь страсть нигде не может успокоиться, но, подстрекаемая беспредельным и ненасытным желанием, стремится все дальше и жаждет нового. Страстям сопутствуют тигры и даже впрягаются в их колесницу: ведь после того, как страсть взбирается на колесницу и перестает ходить пешком, превращаясь в победителя и триумфатора, она становится жестокой, неукротимой и безжалостной по отношению ко всему, что ей противоре-

 

==278

чит или борется с ней. Остроумно и выведение пляшущих вокруг колесницы смешных демонов. Ведь любой аффект порождает во взгляде, в самом выражении лица и во всех движениях человека нечто нелепое, недостойное, суетливое и безобразное, и если иному кажется, что он великолепен и величествен в каком-нибудь аффекте (например, в гневе, возмущении,, любви), то всем другим он представляется безобразным и смешным. В свите страсти мы видим и Муз. Ведь, пожалуй, нельзя найти почти ни одной страсти, которая бы не имела своих ученых хвалителей. И здесь снисходительность писателей нанесла ущерб величию Муз, которые вместо того, чтобы быть проводниками на жизненном пути, становятся прислужницами страстей.

Но особенно замечательна аллегория Вакха, полюбившего ту, которая была покинута другим. Ведь твердо известно, что страсть добивается и стремится к тому, что уже отвергнуто опытом. И пусть знают все, кто в угоду своим страстям, рабами которых они являются, безмерно высоко ценят возможность обладания предметом своих желаний, будь то почести, состояние, любовь, слава, знание или что-то еще,— пусть знают, что они стремятся к тому, что уже оставлено множеством людей, которые на протяжении чуть ли не всей истории, убеждаясь на опыте в тщетности своих желаний, отбрасывали и отвергали их. Не лишено глубокого скрытого смысла и то, что Вакху посвящен плющ. Здесь важны два момента: во-первых, то, что плющ и зимой остается зеленым, а во-вторых, что он растет, обвивая и охватывая множество предметов — деревья, стены, здания. Первое символизирует, что всякая страсть, подобно плющу во время зимних холодов, растет в результате сопротивления, оказываемого ей, стремясь к тому, что запрещено и в чем отказано, и набирает силу как бы путем антиперистасии. Во втором случае речь идет о том, что любая господствующая в человеческой душе страсть, подобно плющу, обвивает все человеческие действия и помыслы, примешивается к ним, соединяется и сливается с ними. Не удивительно и то, что Вакху приписывается создание обрядов, полных суеверий, ибо почти все безумные страсти расцветают в ложных религиях, а также и то, что считается, будто он насылает приступы безумия, ибо всякий аффект есть краткий приступ неистовства, а если он оказывается более сильным и прочным, то кончается безумием. Очень ясную аллегорию заключает в себе рассказ о растерзан-

 

==279

ных Пенфее н Орфее. Любой очень сильный аффект ненавидит и не выносит двух вещей: проявление интереса и любопытства к нему и желание дать спасительный и честный совет. Наконец, с полным основанием можно свести к параболе и смешение личностей Юпитера и Вакха: ведь любое благородное и знаменитое деяние, любой великий и славный подвиг могут иметь своим источником как добродетель, мудрость и величие духа, так и скрытые аффекты и тайную страсть (поскольку они находят удовольствие в известности и славе), так что но легко отличить деяния Вакха от деяний Юпитера.

00.htm - glava10

XXV. Аталанта, или Выгода

Аталанта, отличавшаяся быстротой бега, вступила в состязание за победу с Гиппоменом. Условия состязания были такие: если Гпппомен победит, он возьмет в жены Аталанту; если будет побежден, его постигнет смерть. Никто не сомневался в исходе состязания, поскольку непреодолимое превосходство Аталапты в беге уже многих привело к гибели. Поэтому Гнппомен решил прибегнуть к хитрости: он добыл три золотых яблока и принес их с собой. Начался бег. Впереди бежала Аталанта. Тогда Гиппомен, видя, что он остается позади, и помня о задуманной хитрости, бросил одно из золотых яблок перед Аталантой, но не прямо перед ней, а в сторону, чтобы не только задержать ее, но и заставить свернуть с пути. И действительно, она по женской своей жадности, соблазнившись красотой яблока, оставила дистанцию, побежала за яблоком и нагнулась для того, чтобы поднять его. Гиппомен тем временем пробежал немалую часть дистанции и опередил соперницу. Однако та благодаря прирожденной быстроте бога наверстала потерянное время и снова его обогнала. Когда же Гиппомен во второй и в третий _ раз заставил ее задержаться, он" в конце концов одержал победу, но хитростью, а не своим превосходством в беге.

Мне кажется, что этот миф представляет прекрасную аллегорию борьбы искусства и природы. Ведь искусство (изображенное в лице Аталанты) по своей силе, если ничто ему не мешает и не препятствует, значительно быстрее природы, и подобно более быстрому бегуну, скорее достигает цели. И это можно наблюдать почти в любой области. Например, мы видим, что плоды появляются поздно, если посадить косточки, если же сделать при-

 

К оглавлению

==280

tenBKy — то быстро; что глина медленно превращается в камень, если же ее подвергнуть обжигу, она быстро твердеет. То же самое и в области моральной: утешения и время, как бы по доброте самой природы, приносят забвение страданий, философия же (которая является своего рода искусством жить) не дожидается этого срока, а сама приносит и предоставляет его. Но этой особой силе и способности искусства препятствуют, к неисчислимому ущербу для рода человеческого, золотые яблоки. Ибо среди всех наук и искусств не найдется ни одного, которое бы последовательно проделало свой истинный и законный путь и достигло своей цели, как финиша; нет» всегда искусства обрывают свои начинания, покидают дорожку состязания и сворачивают .в сторону в погоне за выгодой и благополучием, подобно Аталанте: И отклонилась с пути, и нагнулась за золотом жарким14.

Поэтому нет ничего удивительного, если искусству не дано победить природу и по закону и условиям состязания уничтожить или разрушить ее; наоборот, происходит противоположное: искусство оказывается во власти природы и подчиняется ей, как замужняя женщина своему супругу.

XXVI. Прометей, или Статус человека

Древние говорят, что человек был произведением Прометея, созданным им из глины, если не считать, что Прометей примешал к этой массе частички различных животных. А сам он, желая облагодетельствовать и сохранить свое творение и считаться не только создателем рода человеческого, но и его покровителем, тайно поднялся на небо, захватив с собой связку прутьев, подложил их под колесницу Солнца, и, когда они загорелись, он принес огонь на землю и передал его людям. Известно, что люди были не очень-то благодарив! Прометею за его столь великую услугу.

Более того, сговорившись, они перед Юпитером обвинили Прометея за его открытие. И эта жалоба была принята совсем не так, как могло бы показаться справедливым, ибо Юпитеру и богам такое обвинение было весьма по .сердцу. Поэтому они с удовольствием не только разрешили людям пользоваться огнем, но и пожаловали им еще один подарок, самый приятный и желанный из всех,— вечную юность; те же вне себя от радости по

 

==281

глупости погрузили божественный дар на ослика. Во время обратного пути ослик страдал от страшной, невыносимой жажды, и, когда он подошел к какому-то источнику, змея, охранявшая этот источник, не позволила ему напиться, покуда он не согласится отдать за это то, что несет на своей спине. Несчастный ослик принял это условие, и вот дар вечной юности за крошечный глоток воды от людей перешел к змеям. Однако Прометей не оставил своих козней и, примирившись с людьми, когда они потеряли этот дар, и сохраняя в душе злобу на Юпитера, не побоялся пойти на хитрость даже в жертвоприношениях богам. Говорят, что однажды он заколол Юпитеру двух быков, но при этом в шкуру одного из них положил мясо и жир обоих, а другую шкуру набил одними костями и с благочестивым и доброжелательным видом предложил Юпитеру сделать выбор. Юпитеру были отвратительны его козни и коварство, но, получив теперь случай отомстить, он выбрал быка, предложенного ему в насмешку, и решил наказать Прометея. Но так как он видел, что невозможно справиться с наглостью Прометея, если не наказать человеческий род (а Прометей безмерно гордился и чванился этим своим созданием), он приказал Вулкану сделать прекрасную и обаятельную женщину, которой каждый из богов принес свой подарок, почему ее и прозвали Пандора. В руки этой женщине дали изящный сосуд, в который заключили все беды и злосчастья, и лишь на самом дне сосуда пряталась Надежда. И вот Пандора со своим сосудом прежде всего направилась к Прометею, надеясь, что он, быть может, захочет взять сосуд и раскрыть его; но тот, будучи осторожным и хитрым, отказался его взять. Тогда она направилась к Эпиметею, брату Прометея (совсем, однако, не похожему на пего по своему уму). Тот, ни минуты не медля, не раздумывая, открыл сосуд. Видя, что из него вылетают всевозможные несчастья и беды, он, не ко времени мудрый, поспешил как можно быстрее снова закрыть сосуд крышкой и только едва успел задержать находившуюся на дне сосуда Надежду. Б" конце концов Юпитер, обвинив Прометея во множестве тяжких проступков — в том, что он некогда украл огонь, что издевался над великим Юпитером, подстроив этот хитрый обман с жертвоприношением, что отверг его дар, наконец, еще и за то преступление, что он пытался совершить насилие над Палладой,— заковал его в цепи и осудил на вечные мучения. По приказанию Юпитера его привели к Кавказским горам

 

==282

и приковали там к скале, так что он не мог даже пошевельнуться; днем к нему прилетал орел, который клевал его печень и пожирал ее; ночью же все, что было съедено, вырастало вновь, так что источник его страданий никогда не иссякал. Однако рассказывают, что эта казнь все же имела конец: Геркулес, переплыв через Океан в чаше, которую он получил от Солнца, пришел к Кавказским горам и освободил Прометея, поразив орла стрелой. В честь Прометея у некоторых народов были учреждены состязания в беге, во время которых бегуны несли зажженные факелы; и тот, чей факел гас, уступал место следующим .за ним, а сам прекращал бег; победа в конце концов доставалась тому, кто первым приносил зажженный факел к финишу.

Миф демонстрирует и кратко выражает множество правильных и глубоких наблюдений. Кое-что из этого было подмечено уже раньше, многое же остается еще совершенно незатронутым. Прометей ясно и красноречиво обозначает провидение (providentia), и во всем многообразии Вселенной древние особо выделяли организацию и конституцию человека, что они считали собственным делом провидения. А причина этого, как мне кажется, заключается не только в том, что человеческая природа обладает духом и интеллектом, в котором сосредоточено провидение, и не только в том, что представляется трудным и невероятным возникновение и рождение разума и духа из начал грубых и лишенных чувствительности, так что неизбежно приходится заключить, что провидение вложено в человеческую душу не без намеренной помощи более великого Провидения, послужившего для него образцом. Но особенно важно то, что человек с точки зрения конечных причин рассматривается здесь как центр мироздания; так что, если убрать из этого мира человека, все оставшееся будет тогда казаться неопределенным и бессмысленным, чем-то оборванным и не имеющим определенной цели. Ибо все служит человеку, он же извлекает и получает пользу из каждой окружающей его вещи. Ведь круговращения и фазы светил помогают определять время и ориентироваться в пространстве. Небесные явления служат для предсказания погоды, а ветры — для мореплавания, для приведения в движение мельниц и других машин. Всевозможные растения и животные служат и для постройки жилища человека, и для изготовления одежды и дают ему пищу и средства лечения от болезней или облегчения страданий

 

==283

и трудностей или, наконец, служат для развлечения и удовольствия человека, так что складывается впечатление, что все они существуют не ради самих себя, а ради него. Немалый смысл имеет и замечание о том, что с первоначальной бесформенной массой, состоящей из глины, были перемешаны частицы, взятые от различных животных, ибо в высшей степени верно утверждение, что из всех вещей, составляющих Вселенную, человек является наиболее собирательной и наиболее разнородной, так что древние имели все основания назвать его малым миром. Хотя химики слишком опошлили своим буквальным пониманием прекрасное слово «микрокосм», извратили его смысл, утверждая, что в человеке находятся все минералы, все растения и прочее или что-то им соответствующее, все же остается основательным и здравым утверждение, что человеческое тело оказывается из всех. существующих вещей и самым смешанным, и самым органичным; от этого оно приобретает еще более удивительные достоинства и способности. Ведь силы простых тел немногочисленны, ибо, хотя они и определены, и быстры в действии, они остаются почти не разложенными, не раздробленными и не распределенными; избыток же и превосходство силы находится в смешении и соединении. И тем не менее человек в самом начале своего пути представляется чем-то беззащитным, обнаженным, беспомощным, нуждающимся, наконец, во множестве вещей. Поэтому Прометей поспешил изобрести огонь, который необходим для удовлетворения чуть ли не всех потребностей людей и приносит им помощь и облегчение, так что если душа есть форма форм, если рука — это орудие орудий, то огонь по праву может быть назван средством средств или богатством богатств. От него происходит множество операций, от него пошли механические искусства, от него бесчисленными способами исходит помощь самой науке. Удачно и в соответствии с сущностью дела описывается похищение огня. Говорят, что огонь был похищен с помощью лозовой ветки, подложенной под колесницу Солнца. Но ведь лоза применяется для порки, нанесения ударов. Таким образом, ясно говорится, что огонь возникает из сильных столкновений и ударов друг о друга тел, в результате чего материя становится тоньше, приходит в движение, делается пригодной к восприятию небесного тепла, схватывает и как бы незаметно и потихоньку похищает огонь, подобно тому как загорается лоза от движения колесницы Солнца,

==284

Далее следует другая замечательная часть параболы. Люди вместо одобрения и благодарности пришли в негодование, пожаловались Юпитеру и обвинили перед ним Прометея в похищении огня. И это было так приятно Юпитеру, что он за это дал людям новые блага. Какой же смысл имеет это одобрение и вознаграждение преступления неблагодарной к своему создателю души (а этот порок встречается почти всюду)? Мне кажется, что речь здесь идет о другом. Аллегория эта имеет следующий смысл: осуждение людьми и собственной природы, и искусства исходит из наилучших побуждений ума и приводит к добрым результатам; противное же ненавистно богам и приводит к несчастью. Ведь те, кто безмерно превозносит человеческую природу или искусства, которыми овладели люди, кто приходит в несказанное восхищение от тех вещей, которыми они обладают и владеют, считая абсолютно совершенными те науки, которые они изучают и преподают,— те прежде всего не проявляют достаточного уважения к божественной природе, к совершенству которой они готовы приравнять собственное знание; а кроме того, они не приносят и никакой пользы людям, потому что, считая, что они уже достигли вершины знания и как бы выполнили свой долг, они уже не стремятся дальше. Наоборот, те, кто обвиняет приводу и искусство, кто беспрерывно жалуется на них, те, безусловно, сохраняют и душевную скромность и постоянно стремятся к новой деятельности и к новым открытиям. Тем больше удивляюсь невежественности и недобросовестности людей, рабски преклоняющихся перед высокомерием маленькой группки, столь благоговеющих перед этой философией перипатетиков (которая является лишь частью, и притом небольшой, греческой мудрости), что всякую попытку обвинить ее они изображают не только бесполезной, но и подозрительной и даже опасной. По-моему, насколько достойнее и Эмпедокл, и Демокрит, первый — в каком-то безумии, второй — с большой скромностью, жалующиеся на то, что все покрыто тайной, что мы ничего не знаем, ничего не различаемого истина погружена на дно глубокого колодца, что правда удивительным образом перемешана и перепутана с ложью (хотя новая Академия перешла здесь всякую меру),—насколько, повторяю, они заслуживают большего одобрения, чем самонадеянная и безапелляционная школа Аристотеля. Поэтому людям следует напомнить, что обоняние природы и искусства приятно богам и она по божественной своей доброте

 

==285

вознаграждают их новыми милостями и подарками; и что обвинение Прометея, хотя он и был творцом и наставником человечества, как бы резко и энергично оно ни было, лучше и полезнее, чем пустое славословие; и наконец, что убеждение в собственном богатстве является одной из главных причин бедности. Что же касается того дара, который люди получили в награду за обвинение Прометея (т. е. цвет юности, а не увядание), то смысл его заключается в том, что древние, по-видимому, не 'смотрели безнадежно на возможность найти средства и способы отдалить наступление старости и продлить жизнь; наоборот, они всегда относили такие средства, скорее, к разряду тех, которые люди, однажды получив, потеряли и погубили по своей лености и легкомыслию, а не тех, которые вообще недоступны для человека и никогда не будут ему дарованы. Миф указывает и дает понять, что добросовестное и энергичное изобличение и осуждение употребления огня и заблуждений искусства щедро вознаграждается богами такого рода подарками и что люди сами виноваты в своих несчастьях, доверив божественный дар ленивому и медлительному ослу, т. е опыту (experientia), вещи неповоротливой и требующей много времени, чей неторопливый, черепаший шаг породил знаменитый античный афоризм, жалующийся на краткость жизни и на долгий путь искусства. Во всяком случае мы придерживаемся того мнения, что эти две стороны человеческой деятельности—«догматическая» и «эмпирическая»—до сих пор не были прочно соединены и связаны друг с другом, но новые дары богов были доверены либо абстрактной философии, напоминающей легкую птицу, либо неторопливому и медлительному опыту, похожему на этого осла. При этом, однако, можно было бы возлагать кое-какие надежды на этого ослика, если бы не помешала случайность — жажда во время пути. Мы считаем, что тот, кто последовательно, подчиняясь определенным правилам и методу, служит опыту и в пути не отклоняется на эксперименты, сулящие либо выгоду, либо пустую славу, и для того, чтобы получить все это, не снимает и не бросает свой груз,— тот будет неплохим носильщиком нового, еще более богатого дара богов. Ну а то, что дар этот перешел к змеям, могло бы показаться простой добавкой к мифу и каким-то ненужным его украшением, если бы в этом не слышался упрек людям, которым должно быть стыдно за то, что со своим огнем и множеством искусств они не в состоянии добыть себе

 

==286

того, что другие животные получили от самой природы. Точно так же и это внезапное примирение людей с Прометеем, после того как они потеряли все свои надежды, содержит в себе мудрый и полезный урок, порицая легкомыслие и опрометчивую торопливость людей в новых экспериментах. Ведь если они не приносят немедленного успеха и обманывают их ожидания, люди с удивительной легкостью и быстротой оставляют свои начинания, поспешно возвращаются к старому и примиряются с ним.

Завершив описание статуса человека в области искусств и интеллектуальной деятельности, парабола переходит к религии, ибо развитие искусств и паук сопровождается почитанием божества, а им сразу же овладевает и оскверняет его лицемерие. Поэтому в эпизоде о двух жертвах очень тонко изображаются два типа — истинно религиозного человека и лицемера. Ведь в первой жертве есть жир, т. е. то, что принадлежит богу, поскольку его сжигают и воскуряют, что символизирует религиозное чувство и рвение, горение любовью к славе господней и стремление ввысь; в ней и внутренности — благочестие, в ней и мясо — доброе и полезное. В другой же нет ничего, кроме сухих, голых костей, спрятанных, однако, в шкуру и создающих видимость прекраснейшего и великолепнейшего жертвенного животного; и это очень верно обозначает пустые, чисто внешние ритуалы и бессмысленные церемонии, которыми люди заполняют культ божества,— все эти образы созданы ради корыстного, а вовсе не подлинного благочестия. И людям недостаточно подносить богу подобные пустяки — они приносят их так, как будто он сам их избрал и предписал исполнять все эти обряды. Верно говорит об этом выборе пророк от имени бога: «Неужели же, наконец, я избрал этот пост для того, чтобы человек в какой-то день терзал свою душу и склонял голову свою, как тростник?» После религии парабола обращается к морали и условиям человеческой жизни. Достаточно широко и известно и совершенно правильно то, что Пандора символизирует наслаждение и похоть, которые зажглись вслед за искусствами, материальной культурой и роскошью цивилизации, как бы рожденные этим огнем. Поэтому создание наслаждения поручается Вулкану, который тоже представляет огонь. А от наслаждения проистекли бесчисленные несчастья и для души, и для тела, и для имущества людей (а вместе с ними и позднее раскаяние) ; и это касается не только судеб отдельных лиц, но и королевств и республик. Из

 

==287

того же источника берут начало и войны, и мятежи, и тирании. Стоит, однако, обратить внимание и на то, как тонко и искусно рисует миф два образа жизни человека, как бы воочию представляя их в лице Прометея и Эпиметея. К приверженцам Эпиметея принадлежат люди неумные, недальновидные, считающие самым важным то, что приятно в данный момент, из-за чего они всегда оказываются в трудном положении, терпят бедствия и беспрерывно вынуждены бороться с несчастьями. А между тем .они пытаются успокоить себя и по своему незнанию жизни лелеют в душе своей множество пустых надежд, которыми утешаются, как сладкими снами, и скрашивают ими страдания своей жизни. Школа же Прометея—это люди мудрые, думающие о будущем и способные поэтому осторожно предотвратить или отбросить много бед и несчастий; но с этим достоинством соединяется то, что они лишают себя многих удовольствий и разнообразных радостей жизни, подавляют свои желания и, что еще хуже, мучают и терзают себя заботами, беспокойством и внутренним страхом. Прикованные к скале необходимости, они страдают от бесчисленных мыслей, терзающих их, рвущих и пожирающих их печень (а так как эти мысли стремительны, то они символизируются в образе орла), и только иногда получают какое-то маленькое облегчение и покой (как сон ночью); но тотчас же вслед за этим приходят новые терзания и страхи. Таким образом, очень немногим выпадает па долю и тот и другой жребий — и обладать преимуществами мудрой предусмотрительности, и быть свободным от страданий, приносимых душевным волнением и беспокойством; этого можно достичь только с помощью Геркулеса, т. е. благодаря мужеству и стойкости души, готовой к любому исходу, к любому жребию, смотрящей вперед без страха, наслаждающейся неприхотливо и терпеливо переносящей страдания. Стоит также отметить и то, что эта способность у Прометея не врожденная, а привнесенная извне какой-то силой, ибо никакое врожденное и естественное мужество не может быть соразмерным такой задаче. Эта сила получена от Солнца и пришла с дальних берегов океана, т. е. она исходит от мудрости, как от Солнца, и от мыслей о непостоянстве и волнениях человеческой жизни, подобных волнению Океана. И то и другое хорошо соединено в словах Вергилия: Счастливы то, кто вещей познать сумели основы, Те, кто всяческий страх и Рок, непреклонный к моленьям, Смело повергли к ногам, и жадного шум Ахеронта 15.

 

==288

Очень тонко и умно упоминание о том, что этот великий герой приплыл в чаше или каком-то сосуде. Это говорится для того, чтобы утешить и ободрить людей, дабы они не слишком страшились слабости и непрочности своей природы или не оправдывались тем, будто она вообще не способна на такого рода твердость и мужество. Именно на это надеялся Сенека, говоря: «Великое это дело — обладать одновременно и хрупкостью человека и спокойствием бога».

Однако теперь уже пора вернуться к тому, что мы намеренно пропустили, чтобы не нарушить связь нашего изложения: речь идет о самом последнем преступлении Прометея — о попытке обесчестить Минерву. Ведь именно за этот тяжелейший проступок он и понес самое страшное из своих наказаний, когда орел терзал его внутренности. Это, как мне кажется, есть не что иное, как изображение людей, безмерно возгордившихся своими искусствами и многознанием и пытающихся подчинить божественную мудрость власти чувства и разума, а за этим неизбежно следуют терзания духа и беспрерывное, не знающее отдыха беспокойство (stimulatio). Поэтому по трезвому и скромному рассуждению следует различать божественное и человеческое, откровения чувства и веры, если только люди не становятся адептами еретической религии и лживой философии. Остается, наконец, последняя часть мифа — об играх в честь Прометея, о беге с зажженными факелами. Этот эпизод опять затрагивает вопросы искусства и науки, подобно тому огню, в память и во славу которого установлены эти игры: он содержит в себе напоминание (и весьма разумное) о том, что совершенствования науки нужно ждать не от способностей или проворства какого-нибудь одного человека, а от последовательной деятельности многих поколений, сменяющих друг друга. Ведь тем, кто бежит на состязании быстрее и сильнее всех, подчас не так легко удается сохранить свой факел зажженным, поскольку быстрый бег, равно как и слишком медленный, грозит опасностью погасить факел. Но этот бег с факелами и эти состязания, как видно, уже давно прекратили свое существование, так как считается, что паука своим расцветом обязана прежде всего нескольким авторам — Аристотелю, Галену, Евклиду, Птолемею — и что все последующие поколения не внесли в нее ничего значительного и даже не пытались сделать этого. И нужно желать, чтобы эти игры в честь Прометея, т. е. в честь человеческой природы, были вновь

10 Ц. Бэкон, т. 2

 

==289

восстановлены, и снова вернулись состязания, соревнования и добрая удача в науке, и чтобы они не зависели от дрожащего и колеблющегося факела какого-нибудь одного человека. Поэтому нужно убедить людей встряхнуться, испробовать собственные силы и способность сменять друг друга и не ставить все в зависимость от умишек и скудости мозгов немногих персон. Таковы те мысли, которые мы считали нужными подчеркнуть в этом широко известном и популярном мифе; мы не отрицаем также, что в нем есть немало такого, что удивительно созвучно с таинствами христианской веры, и прежде всего, мне кажется, что Геркулес, плывущий в чаше с целью освободить Прометея, представляет собой образ слова божия во плоти, подобно хрупкому сосуду, спешащему искупить род человеческий. Но мы сознательно лишаем себя всякой свободы в этом жанре, дабы не возжечь на алтаре божьем чуждого ему огня.

XXVII. Полет Икара; Сцилла и Харибда, или Средний путь

Золотая середина, или средний путь, весьма похвальна в области морали, менее приемлема в области интеллектуальной, в политике же весьма сомнительна и требует осторожности. Известно, что древние символизировали средний путь в морали рассказом о том пути, которым должен был лететь Икар; средний же путь в интеллектуальной области — рассказом о Сцилле и Харибде, обозначавших трудности и опасности. Отец говорил Икару, когда им предстояло перелетать через море, чтобы он не залетал слишком высоко и не спускался слишком низко. Ведь так как крылья были склеены воском, была опасность, что воск растает от жара Солнца, если Икар поднимется слишком высоко, или, промокнув, будет плохо держать перья, если он спустится близко к морской воде. А тот с юношеской дерзостью устремился ввысь и упал в море.

Парабола весьма проста и общеизвестна: путь добродетели проходит прямой тропой между порывами увлечения и слабостью малодушия. И не удивительно, если Икара, охваченного юношеским воодушевлением, погубил этот порыв. Порывы увлечения почти всегда являются пороками юности, малодушная слабость — порок старости. Из двух дурных и гибельных путей (если уж неизбежна была гибель) Икар избрал лучший. Ведь пра-

 

 

К оглавлению

==290

вильно считается, что малодушная слабость хуже порыва увлечения, потому что в последнем есть что-то великое и мужественное, близкое к небу; он подобен птице; малодушие же ползает по земле, подобно пресмыкающемуся. Прекрасно сказал Гераклит: «Сухой свет — лучшая душа». Ведь если душа воспримет из земли влагу, она полностью потеряет свое величие и выродится; однако же следует соблюдать осторожность, дабы от этой хваленой сухости шел лишь тонкий свет и не начался пожар. И это известно почти каждому. Что же касается среднего пути в области интеллектуальной, т. е. пути между Сциллой и Харибдой, то он, безусловно, требует и опытности в кораблевождении, и счастливой удачи. Ведь если корабли столкнутся со Сциллой, они будут разбиты о скалы, если с Харибдой — она поглотит их. Смысл этой параболы (мы коснемся его лишь коротко, хотя она влечет за собой бесчисленные размышления), как мне кажется, заключается в том, что во всяком учении, во всякой науке, в их правилах и аксиомах нужно сохранять меру, осторожно выбирая путь между скалами расчленении и пропастями обобщений. И те и другие знамениты гибелью и многих талантов, и многих искусств.

XXVIII. Сфинкс, или Наука

Говорят, что Сфинкс была чудовищем с лицом и голосом девы, покрытая перьями, как птица, с когтями грифа; она сидела на вершине горы близ Фив и следила за дорогой, подстерегая путников; она набрасывалась на них из своей засады и, схватив, загадывала им темные и сложные загадки, которые, как полагали, сама узнавала от Муз. Если несчастные пленники не могли разрешить и растолковать эти загадки, но колебались и говорили что-то невнятное, она со страшной свирепостью растерзывала их. И так как эта напасть свирепствовала уже давно, то фиванцы назначили награду тому, кто сможет разгадать загадки Сфинкс, а наградой этой была сама царская власть над Фивами (потому что не было иного способа одолеть Сфинкс). Привлеченный такой наградой, Эдип, человек энергичный и умный, но с больными, проколотыми некогда ногами, принял это условие и решил попытать счастья. И вот, когда он мужественно и твердо предстал перед Сфинкс, она спросила у него, что это за животное, которое сначала рождается четвероногим, затем делается двуногим, потом трехногим и наконец снова

10·

==291

четвероногим. Тот, подумав, ответил, что все это относится к человеку, который сразу после рождения и в младенчестве оказывается четвероногим и только учится ползать, но вскоре за этим поднимается и ходит на двух ногах; в старости же он опирается на палку, чтобы крепче держаться, и представляется как бы трехногим, а в самом конце своей жизни, уже дряхлым старцем, когда мускулы его уже совсем ослабели, лежит, прикованный к постели, и снова становится как бы четвероногим. Дав правильный ответ, он одержал победу над Сфинкс u погубил ее; тело ее, погруженное на осла, возили, как в триумфальной процессии, сам же Эдип по условиям уговора стал царем фиванцев.

Миф очень тонкий и умный; мне кажется, что он рассказывает о науке, и в особенности о ее связи с практикой. В самом деле, вовсе не абсурдно называть науку чудовищем, ибо у невежд и просто неосведомленных людей она вызывает удивление. Она многообразна по своему виду и облику, ибо предмет науки бесконечно многообразен: женские лицо и голос указывают на изящество и словоохотливость; крылья даны ей потому, что знания и открытия мгновенно распространяются и разлетаются по свету, ибо передача знания подобна бурно вспыхнувшему пламени, зажженному от другого пламени. Очень глубокий смысл содержит и упоминание об острых кривых когтях, ибо аксиомы и доказательства науки проникают в ум, захватывают его и держат так крепко, что он не может ни двинуться, ни вырваться, о чем говорил и святой мудрец: «Слова мудрецов подобны шипам и как гвозди, глубоко вонзенные» 16. Всякое же знание представляется нам расположившимся на крутых и высоких горах, ибо, будучи явлением возвышенным, оно по праву рассматривается помещенным где-то высоко наверху, откуда оно с презрением взирает на невежество и может, как с вершины горы, далеко и на широком пространстве видеть все вокруг. Наука изображается нападающей на путников, идущих по дороге,— это обозначает, что повсюду на этом пути, в этом странствии человеческой жизни, возникает и встречается и материал, и удобный случай для наблюдения. Сфинкс предлагает смертным различные трудные вопросы и загадки, которые она узнала от Муз. Но пока эти загадки остаются достоянием Муз, они, возможно, не таят в себе ничего страшного: ведь до тех пор, пока у размышления и исследования нет никакой иной цели, кроме самого знания, ум пребывает не стесненным, не за-

 

==292

ключенным в узкие рамки, но свободно устремленным вдаль и в самом сомнении, в разнообразии решений чувствующим какое-то удовольствие и наслаждение. Когда же такого рода загадки переходят от Муз к Сфинкс, т. е. к практике, так что свои требования начинают настойчиво предъявлять действие, выбор, решение, вот тогда-то загадки становятся тягостными и страшными, чудовищно терзают и мучают человеческий ум, тянут его в разные стороны, буквально разрывают на части, если люди оказываются неспособными разрешить и разгадать их. Поэтому в загадках Сфинкс всегда предполагаются два условия: тех, кто не разрешит их, ожидают терзания духа, тех, кто разрешит,— власть. Ведь тот, кто знает свое дело, тот достигает своей цели, и всякий мастер — повелитель своего творения. Вообще же загадки Сфинкс делятся на два рода: загадки о природе вещей и загадки о природе человека, и, соответственно, в награду за их решение предлагаются два рода власти: власть над природой и власть над людьми. Ибо собственная и конечная цель истинной естественной философии — это власть над природными вещами, телами, лечебными средствами, машинами и бесконечным множеством других вещей, тогда как философия Школы, довольствуясь тем, что она поучает, гордая своими разглагольствованиями, пренебрегает практикой, чуть ли не отвергая ее совершенно. Но загадка, предложенная Эдипу, разрешив которую, он получил власть над Фивами, относилась к природе человека, ибо тот, кто поймет до конца природу человека, тот почти наверняка может стать кузнецом своего счастья, тот рожден для власти. Это то, что хорошо было сказано о римских искусствах: Римлянин! Ты научись народами править державно В этом искусстве Tвoeм

17

Поэтому немалый смысл имеет то, что Цезарь Август, то ли сознательно, то ли случайно пользовался печатью с изображением Сфинкс. Ведь он, как никто другой, был выдающимся политиком; в своей жизни он счастливо разрешил множество новых загадок о природе человека, а если он легко и умело не решил бы их, ему не раз пришлось бы оказаться в двух шагах от грозящей ему неизбежной гибели. В мифе говорится также и о том, что тело побежденной Сфинкс погрузили на осла. Это удивительно меткий образ, ибо нет ничего столь глубокого и сложного, что, будучи до конца понятно и став

 

==293

общеизвестным, не могло бы быть внушено даже тяжелодуму. Не следует упускать и той детали, что Сфинкс была побеждена человеком с больными ногами: ведь люди обычно слишком быстрым, торопливым шагом спешат разрешить загадки Сфинкс, и в результате (если Сфинкс оказывается сильнее) они чаще терзают свои таланты в спорах, чем властвуют благодаря своим трудам.

XXIX. Прозерпина, или Дух

Рассказывают, что Плутон, получив в результате известного раздела власти подземное царство, потерял надежду уговорить какую-нибудь из небесных богинь выйти за него замуж и был вынужден думать о похищении. И вот, воспользовавшись удобным случаем, он похитили на квадриге увез с собой в подземное царство Прозерпину, дочь Цереры, прекраснейшую девушку, схватив ее внезапно, когда она собирала нарциссы па лугах Сицилии. В подземном мире она была встречена с величайшим уважением и провозглашена владычицей Дита. Мать же ее, Церера, нигде не видя своей горячо любимой дочери, в отчаянии и тревоге, с зажженным факелом в руке обошла весь мир, чтобы найти дочь. Все было напрасно. Случайно узнав о том, что она увезена в подземное царство, Церера, беспрерывно рыдая и стеная, стала упрашивать Юпитера, чтобы ей возвратили дочь. В конце концов она добилась разрешения вернуть ее на землю, если та еще по съела ничего из того, что растет в подземном царство. Это условие никак не устраивало мать, поскольку Прозерпина, как известно, съела три зерна граната. Но Церера не оставила своих просьб и рыданий. Наконец, уступая ее мольбам, Юпитер позволил Прозерпине попеременно быть шесть месяцев с мужем и шесть других — с матерью. Позднее Тезей и Пирифой с изумительной дерзостью пытались увести ее из дворца Дита. Но когда в подземном царстве, устав от долгого пути, они присели на камень, подняться им уже не было дано, и они остались навечно сидеть на этом камне. Прозерпина же осталась царицей подземного царства. Ей была оказана еще одна особая и великая честь. Известно, что никто, спустившись в подземное царство, но может вновь подняться на землю; в этот закон было внесено неслыханное исключение: тому, кто принесет в дом Прозерпины золотую ветвь, разрешалось спуститься в подземное царство и вернуться вновь на землю. Эта ветвь была единствен-

 

==294

ной в огромном темном лесу и не имела своего ствола, но, подобно омеле, росла на другом дереве; и если ее отломить, на ее месте вырастала другая.

Мне кажется, что миф имеет в виду природу и толкует о той богатой, плодоносной, мощной подземной силе, от которой произрастает все, что существует на земле, и в которую все возвращается снова. Прозерпина символизировала у древних тот эфирный дух ( Spiritus aethereus), вырванный из верхней сферы, который заперт и спрятан под землей (представленной в виде Плутона). Это неплохо выразил поэт: Иль молодая Земля, разделенная с вышним Эфиром Только что, семя еще сохраняла родимого неба?..йв

Этот дух изображается похищенным с земли, потому что его невозможно удержать там, где у него есть время улететь, но его можно сковать и задержать, если только внезапно сломить и раздробить его, подобно тому как это происходит, когда хотят смешать воздух с водой; последнее возможно лишь единственным путем — быстрым и сильным вращением, и мы видим, как в этом случае оба эти тела соединяются в пене, как будто вода похищает воздух. Весьма тонко говорится и о том, что Прозерпина была похищена в то время, как она собирала нарциссы в долине: ведь Нарцисс означает оцепенение или неподвижность, а дух именно тогда более всего пригоден для похищения земной материей, когда он начинает сгущаться и как бы цепенеет. Справедливо воздается Прозерпине особая честь (какая не выпадает на долю ни одной супруги богов) — честь стать владычицей Дита: ведь она неограниченно управляет всем в тех краях, а Плутон остается безучастным и даже как будто не знает ничего. Эфир же и небесная сила (изображенные в виде Цереры) всячески стараются извлечь и вернуть себе этот дух. А высоко поднятый факел, т. е. пылающий в руке Цереры светоч, без сомнения, обозначает Солнце, которое, обходя вокруг Земли, освещает ее, как факел, и оказывается очень важным и необходимым для возвращения Прозерпины, если оно вообще возможно. Она же остается и не уходит; причина же этого превосходно и точно вытекает из соглашений Юпитера и Цереры. Прежде всего совершенно несомненно, что существуют два способа удержать дух в плотной земной материи: первый — уплотнение, или «запирание», его, что является подлинным заключением в тюрьму и насилием; второй — предоставление ему

 

==295

соответствующего питания, что делается добровольно и охотно. Ведь после того как запертый дух начинает есть и питаться, он не спешит улететь, но как бы закрепляется на своей земле — это как раз и есть тот самый гранат, который попробовала Прозерпина; если бы этого не произошло, то Церера, ищущая ее по всему миру со своим факелом, уже давно увела бы ее к себе. Ведь дух, который содержится в металлах и минералах, связывается, вероятно, главным образом благодаря плотности массы; тот же дух, который заключен в растениях и живых существах; обитает в пористом теле и имеет возможность уйти, если только он не задержится сам, чтобы вкусить «зерна граната». Второе же соглашение — о полугодичном пребывании Прозерпины то у Цереры, то у Плутона — есть не что иное, как изящное описание деления на времена года, когда этот дух, разлитый по Земле (речь идет о растительности), в течение летних месяцев находится наверху, в зимние же месяцы вновь скрывается под землю. Что же касается попытки Тезея и Пирифоя увести Прозерпину на землю, то здесь имеется в виду то, что случается довольно часто: более тонкие духи, спускающиеся к земле во множестве тел, не могут впитать в себя дух, находящийся под землей, соединиться с ним и вывести его наружу; наоборот, они сами сгущаются и не могут вновь подняться, так что благодаря им увеличивается и число подданных, и власть Прозерпины. Что же касается золотой ветви, то, мне кажется, здесь нам весьма трудно будет сдержать натиск химиков, если они обрушатся на нас с этой стороны: ведь они обещают с помощью своего знаменитого камня и горы золота, и восстановление разрушенных природных тел, как бы возвращение обратно из врат преисподней. Тем не менее относительно химии, как и постоянных притязаний этого камня, мы знаем наверняка, что теория их не имеет основания, да к тому же подозреваем, что и практика их лишена каких-либо твердых гарантий. Поэтому, оставив их в стороне, выскажем свое мнение об этой последней части параболы. Нам известно наверняка на основании многих фигуральных высказываний древних, что сохранение и восстановление природных тел они отнюдь не считали безнадежным делом, но, скорее, трудным и малодоступным. То, что они думали именно так, видно из того, что они поместили эту ветку среди бесконечных зарослей огромного, непроходимого леса; они изобразили ее золотой, ибо золото — символ прочности; привитой — ибо ре-

 

==296

зультата такого рода следует ждать только от искусства, а не от какого-то простого и естественного средства или способа.

00.htm - glava11

XXX. Метида, или Совет

Древние поэты рассказывают, что Юпитер взял в жены Метиду, имя которой весьма прозрачно обозначает совет. Она забеременела от него. Когда он узнал об этом, то не стал дожидаться родов, но тотчас же ее проглотил, и поэтому сам стал беременным. Удивительны были его роды: он родил из своей головы, т. е. из мозга, вооруженную Палладу.

Смысл этого чудовищного и на первый взгляд весьма нелепого мифа, как мне кажется, раскрывает тайные пружины власти. Он описывает, как ведут себя государи по отношению к своим советникам, заботясь о том, чтобы их авторитет и величие не только ни в чем не пострадали, но и преумножились бы и выросли в глазах народа. Ведь существует правильный и мудрый порядок, по которому государи крепко связаны со своими советниками, соединены как бы брачными узами и обсуждают с ними важнейшие дела, вполне основательно полагая, что это ни в коей мере не умаляет их величия. Когда же дело доходит до решения (а его можно уподобить родам), то они не позволяют членам совета принимать его, дабы не создалось впечатления, что постановление зависит от мнения совета; наоборот, государи обычно (за исключением тех случаев, когда они боятся навлечь на себя недоброжелательство) любое выработанное советом и как бы выношенное во чреве решение выдают за свое, так, чтобы казалось, что и само постановление, и его исполнение (а это последнее, поскольку всегда связано с проявлением власти и является выражением необходимости, очень тонко изображается в виде вооруженной Паллады) проистекает от них самих. Но мало того, что все это представляется как результат авторитета государей, их свободной, независимой, никому не подчиняющейся воли; государи хотят еще, чтобы решения считались рожденными из их головы, т. е. из их собственной мудрости и суждения.

XXXI. Сирены, или Наслаждение

Миф о сиренах правильно истолковывается как изображение гибельных соблазнов наслаждения, но делается это весьма примитивно. Мудрость древних представляетс

 

==297

нам подобной плохо отжатым виноградным гроздьям, из которых хотя и выжато кое-что, однако самая лучшая часть остается и не используется. Рассказывают, что сирены были дочерьми Ахелоя и Терпсихоры, одной из Муз; они вначале были крылатыми, но безрассудно вступив в состязание с Музами и потерпев поражение, лишились крыльев. Из их перьев Музы сделали себе венцы, и с тех пор головы у Муз были украшены крыльями, кроме одной — матери сирен. Сирены жили на неких прелестных островах; завидев с вышины приближающиеся корабли, они своим пением задерживали моряков, завлекали их к себе, а потом убивали. И песня их была не простой: для каждого у них были мелодии, которые более всего отвечали его внутренней природе. Они погубили столько людей, что их острова даже издали были хорошо видны из-за множества белеющих костей непогребенных трупов. От этой напасти нашлись только два, совершенно непохожих друг на друга средства избавления: одно придумал Одиссей, другое — Орфей. Одиссей приказал всем своим спутникам накрепко залепить уши воском, сам же, желая услышать их пение, но избежать опасности, потребовал, чтобы его привязали к мачте корабля, предупредив, чтобы его не отвязывали, даже если он будет просить об этом. Орфей же даже и не думал обо всех этих веревках, но, воспевая мощным голосом под звуки лиры хвалу богам, заглушил голоса сирен и избежал опасности.

Миф относится к области морали и представляется весьма прозрачной, хотя и не лишенной изящества параболой. Наслаждения происходят от богатства и изобилия, а также от веселого и приподнятого расположения духа. Некогда они своими соблазнами внезапно, как будто на крыльях, увлекали за собой смертных. Наука же и образование привели во всяком случае к тому, что человеческий дух стал себя немного сдерживать и обдумывать про себя возможный результат своих действий; тем самым он лишил наслаждения крыльев. Но они перешли к Музам как украшение и знак особого почета. Ведь после того как на примере некоторых стало ясно, что философия может нести с собой презрение к наслаждениям, она сразу же стала представляться чем-то возвышенным, способным поднять и возвысить человеческую душу, как бы прикованную к земле, и сделать человеческие помыслы (которые обитают в голове) крылатыми и как бы небесными. Только одна мать сирен остается на земле и без

 

==298

крыльев; она, без сомнения, есть не что иное, как легкомысленные науки, созданные и используемые для развлечения, вроде тех, которые любил Петроний: получив известие о смертном приговоре, он и на самом пороге смерти продолжал искать наслаждений и, желая прочитать что-нибудь утешающее, он (по словам Тацита) пренебрег всеми теми сочинениями, которые укрепляют твердость духа, а читал лишь легкомысленные стихи, вроде следующих: Будем, Лесбия, жить любя друг друга! Пусть ворчат старики,— что нам их ропот? За него не дадим монетки медпой 19

Или таких: Пусть же о правом и том, что дозволено, старцы лишь судят Мрачные, твердо блюдя предписанья суровых законов20.

Такого рода науки и искусства, по-видимому, хотят снова лишить крыльев венцы Муз и вернуть их сиренам. Говорят, что сирены живут на островах, ибо наслаждения почти всегда ищут для себя уединения и часто избегают многолюдья. Пение сирен предназначено всем, но губят людей они по-разному, прибегая к различным ухищрениям,— это место вообще не нуждается в объяснении. Более тонко упоминание о белеющих холмах костей, видимых издалека. Это означает, что примеры несчастий, которые несут с собой наслаждения, какими бы ясными и красноречивыми они ни были, не очень-то помогают против их соблазнов. Остается парабола, говорящая о средствах спасения от сирен; она совсем не сложна, однако мудра и благородна. Против напасти, столь хитрой и столь лютой, предлагаются три средства: два предлагает философия, третье — религия. И первый способ избежания зла — когда противостоят злу в самом зародыше и старательно избегают всего, что могло бы смутить и соблазнить душу; на это и указывает рассказ о том, как залепляли уши. Это средство необходимо лишь для душ заурядных и плебейских, таких, какими обладали спутники Одиссея. Души же возвышенные могут даже вращаться в самой гуще наслаждений, если только они тверды в своей решимости противостоять им; более того, они испытывают радость от того, что получают возможность подвергнуть свою добродетель более сложному испытанию; они познают все нелепости и безумия наслаждений, скорее созерцая, чем покоряясь им. Об этом заявляет и

 

==299

Соломон, перечисляя наслаждения, которым он предавался, и заключая следующими словами: «Но и мудрость всегда пребывала со мной»21. Подобным образом люди выдающиеся могут остаться непоколебимыми среди величайших соблазнов наслаждений и не упасть, стоя у самого края пропасти, однако лишь при условии, что они по примеру Одиссея не позволят своим близким давать гибельные советы и потакать им, ибо эти советы и потакания больше всего остального способны пошатнуть и ослабить решимость души. Но самым лучшим во всех отношениях является средство, примененное Орфеем, который, воспевая хвалы богам, заглушил и заставил замолкнуть голоса сирен: ведь размышления о делах божественных побеждают стремление к наслаждениям не только своей силой, но и своей сладостностью.

300

АНТИЧНАЯ ФИЛОСОФИЯ И МИФОЛОГИЯ

В ТОЛКОВАНИИ ФР. БЭКОНА

Энтузиаст новых экспериментальных исследований р естест-

веннонаучной методологии, провозгласивший, что отныне откры-

тия надо искать в свете Природы, а не во мгле Древности, превос-

ходно знал саму эту Древность — ее литературу, историю и мифо-

логию. Объясняется это не только классическим образованием,

которое Бэкон получил в Кембридже, не только риторической вы-

учкой первоклассного юриста, но и всей духовной атмосферой вре-

мени, в которой он жил. Фрэпсис Бэкон был последним крупным

мыслителем европейского Возрождения и, естественно, выразите-

лем и его стиля. Его сочинения пес "грят многочисленными ссыл-

ками на греческих и римских ученых, писателен, историков, поэ-

тов и риторов. Их высказывания, сентенции, стихи, рассказы

о событиях и лицах он постоянно приводит но памяти и толкует

в подтверждение своих соображении. Но и;; всего этого каскада

цитат, замечании, критики р толкований именно в трактате

«О началах и истоках» н u сборнике «О мудрости древних» наибо-

лее контрастно сфокусировано сг.оооиразнов бэконовское отноше-

ние к культурному наследию античности.

Хорошо известна заслуга Букина как критика догматизма р

спекуляций перипатетиков. Однако его большая заслуга и в том,

что, сумев избежать оппозиционных аристотолизму, модных в фи-

лософии Возрождения увлечении идеями Пифагора, Платона и Пло-

тина, он обратился к античной материалистической традиции,

к древнегреческим физиолоам ц натурфилософам, к «линии Демо-

крита». Этот сторонник христианского дуализма ооювдохновенной

534

души и тела, учение которого еще кишит теологическими отступ-

лениями, вряд ли мог лучше продемонстрировать свои истинные

философские симпатии, чем сделал он это, сказав свое похвальное

слово греческим досократикам.

Их наивные, но свежие, жадно обращенные на мир взгляды

напоминают ему о забытой в схоластической науке природе ве-

щей, о подлинных природных телах и процессах, об опыте, о лю-

безных ему проблемах естественной философии. В их понимании

материи как оформленной, активной и заключающей в себе начало

движения Бэкон видит исходный и единственно плодотворный

принцип всякой истинной, то есть опытной, науки. Именно его он

противопоставляет перипатетикам, считавшим материю пассивной

и бескачественной, лишь чистой возможностью и придатком дру-

гого, активного начала — умопостигаемой формы. И в науке ино-

гда надо отойти назад, освободиться от ненужного балласта, выра-

ботанного вхолостую работающей спекулятивной мыслью, и непо-

средственно взглянуть на вещи. Бывают. времена, когда така

реформация особенно настоятельна. Грандиозная фантасмагори

о сущем как о царстве форм, отвлеченных идей и фиктивной мате-

рии, по глубокому убеждению Бэкона, отнюдь не способствовала

ориентации на терпеливое и строгое опытное исследование при-

роды, которого требовала новая наука. Поэтому, оценивая отно-

шение Бэкона к Аристотелю, Платону и греческим материалистам,

надо иметь в виду, что его интересует не то, каким образом можно

мысленно, категориально охватить и определить природу сущего,

а то, какова реальная природа той первой материи, тех простых

начал, из которых образуется все в миро. В его подходе домини-

рует интерес естествоиспытателя, физика, хотя сам анализ зача-

стую ведется на спекулятивно-метафизическом уровне и языке.

Вот его основные установки. Порвосущее должно быть столь

же реально, как и то, что из него возникает. А поэтому все рас-

суждения об абстрактной материи и противопоставленной ей форме

имеют пе больше смысла, чем утверждения, что мир и все суще-

ствующее образованы из категорий и других диалектических

понятий как из своих начал. Следует приветствовать тех, кто под-

чиняет свои мысли природе вещей, а не природу вещей мыслям,

кто стремится рассекать, анатомировать природу, а не абстрагиро-

вать ее, кто полагает материю способной производить из себя вся-

кую вещь, действие и движение, а не абстрактной и пассивной.

И в свете таких установок Бэкон рассматривает и оценивает уче-

ния древнегреческих материалистов.

В трактате «О началах и истоках» Бэкон сплетает аллегори-

ческое толкование мифа о Купидоне (в древнейшем мифологиче-

ском сознании греков олицетворявшем стихийное сояпдающее на-

чало в природе) с анализом идей ионийских философов. Ведь это

они первые представили Купидона одетым, или, ипаче говоря, при-

писали первичной материи, началу всего сущего, определенную

естественную форму: Фалес — поды, Анаксимеп — воздуха, Герак-

лит — огня. По обольстили ли они себя при этом представлениями

о таком совершенство некоторых тел, что они окрасили своим

цветом все остальные? Ведь по существу они удовлетворились тем,

что нашли среди видимых и осязаемых тел такое, которое каза-

лось им превосходящим все остальные, и назвали его «началом

всего сущего». По если природа этого начала есть то, чем она

является нашим чувствам, и все остальные вещи имеют ту же

природу, хотя она и не соответствует их внешнему виду, тогда

535

встает вопрос — правомерно ли подходить ко всем вещам неоди-

наково и считать за начало лишь то, что более значительно, рас-

пространено или деятельно? Ведь сам Бэкон принимает другую

аксиому; «Природа проявляет себя преимущественно в самом ма-

лом». И еще возражение. Если в других вещах это начало, хотя бы

временно, но утрачивает свою природу, не значит ли это, что за

начало принято нечто преходящее р смертное, т. е. то, что в сущ-

ности противоречит самому понятию «начало»? Пионер индуктив-

ной методологии был мастером и спекулятивного анализа. Вместе

с тем его тревожит постоянно возникающий призрак ненавистного

перипатетизма. Поскольку ионпйские физиологи не открыли (как

полагает Бэкон, даже не думали о том), какой стимул и причина

заставляет это начало изменять свою природу и вновь обретать ее

и каким образом это совершается, в этой проблеме возникновени

всего многообразия из одного начала у них намечается та же труд-

ность, что и у перипатетиков, с той лишь разницей, что, будучи

актуальным и оформленным в отношении одного рода вещей, их

начало потенциально в отношении всех остальных. Редукци

к позициям аристотеликов равносильна для Бэкона rednctio ad

absurdum.

Вообще, из всех древних Бэкону более всех импонирует тот,

кто считал, что Купидон — это Атом, кто принял за начало одну

твердую и неизменную субстанцию, выводя многообразие всего

существующего из различия ее величин, конфигураций и положе-

ний. К разбору взглядов Демокрита он и должеп был приступить,

но эта часть трактата «О началах и истоках» осталась ненаписан-

ной. Все же из введения, отступлений и попутных замечаний трак-

тата, из эссе «Купидон, или Атом», из других сочинений Бэкона

можно составить определенное представление о его отношении

к Демокриту, Картина атомистического движения, которую он,

видимо, следуя Лукрецию, приписывает Демокриту, складываетс

из первоначального движения атомов под воздействием их тяже-

сти и вторичного, производного — от их столкновения между со-

бой. Сам Бэкон полагает, что нельзя отождествлять силы, движе-

ния и свойства атомов л их макросоодипений, и поэтому считает

эту картину, которая заимствует понятия тяжести и толчка из

макромира, узкой и недостаточной. Какие свойства и движени

присущи атомам по Бэкону — не вполне ясно. В атомах коренитс

причина всех причин (если не говорить о боге — обычное теоло-

гическое добавление Бэкона). Они—минимальные семена мате-

рии, которые обладают «объемом, местом, сопротивляемостью,

стремлением, движением и эманациями» и которые «также при

разрушении всех естественных то й» остаются непоколебимыми и

вечными *. Их сила и двия!енпс отличны от сил и движений про-

дуктов их соединений и комбинации, и вместе с тем «в теле атома

есть элементы всех тел, а в его дшпконпи и силе — начала верх

движений и сил» **. Бэкон ставпт под сомнение правомерность

демокритовского противопоставления атомов и пустоты, реши-

тельно отвергает мнение Эпикура о самопроизвольном отклонении

их движения ц намекает на способность ai омов к дальнодействию.

Впрочем, он даже оправдывает «открытость» этого вопроса — если

можно познать способы дгпстнпя и движения атомов, то, быть мо-

жет, но следует надеяться, что человеческое познание полностью

* Наст. т., стр. 337.

** Там же, стр. 306.

охватит пх сущность, так как нет ничего более «близкого при-

роде», более первичного и всеобъемлющего. Своеобразная концеп-

ция «неисчерпаемости» познания этих неделимых в условиях чисто

умозрительной постановки вопроса была, пожалуй, лучшим реше-

нием.

Кажется именно Бэкону принадлежит заслуга восстановлени

научной репутации Демокрита, само имя которого на протяжении

многих веков старались предать забвению. Бэкон ценит Демокрита

за то, что он устранил бога из физической системы объяснени

мира, отделив таким образом естественную философию от теоло-

гии; за то, что он приписал строение Вселенной бесчисленному

ряду попыток и опытов самой же природы; за то, что в присущей

материи естественной необходимости он усмотрел причины вещей,

исключив вмешательство целевых, или «конечных», причин. Дл

него важно, что Демокрит различает сущность и явление, свой-

ства материальных начал и образованных из них вещей, сущест-

вующее «по мнению» и «по истине». У Демокрита его привлекает

все то, что и сам он будет разрабатывать в своей естественной

философии, закладывая базис материализма и опытной науки

Нового времени.

А вот и другой аспект предпочтительности школы древних

натурфилософов по сравнению с перипатетиками — антидогма-

тпзм. О нем Бэкон упоминает в эссе «Прометей, или Статус чело-

века». Насколько и Эмпедокл, и Демокрит, жалующиеся на то, что

все покрыто тайной, что нам мало что известно, что истина погру-

жена на дно колодца, а правда повсюду удивительным образом

перемешана и перепутана с ложью, достойнее самонадеянной и

безапелляционной школы Аристотеля, более заботящейся о том,

чтобы иметь на все словесный ответ, чем о внутренней истине

вещей. В конечном счете правда за сомневающимися и ищущими

истину, а не за шумно превозносящими и не за выхолащивающими

ее. Ведь кто безмерно прославляет человека и его искусство, кто

приходит в несказанное восхищение от вещей, которыми люди

владеют, считая абсолютно совершенными науки, которые они

изучают и преподают, те вряд ли способны на то, что сделают

недовольные уже имеющимся, сохраняющие душевную скромность

и постоянно стремящиеся к новой деятельности и новым откры-

тиям.

Читатель трактата «О началах и истоках», конечно, заметил

эту одну пз его особенностей — фигуры строгого логического рас-

суждения здесь вдруг расцвечиваются игрой вольного, причудли-

вого воображения. Это как раз те моста, где Бэкон обращаетс

к мифу о Купидоне. Еще более яркий фейерверк свободной фан-

тазии пронизывает эссе «О мудрости древних». Так вырисовы-

вается другой аспект бэконовского отношения к наследию антич-

ного прошлого — его аллегорическая интерпретация мифологии.

Нет, он по считает мифы, по крайней мере в основных инва-

риантных сюжетах и образах, созданиями тех, кто их излагал

в древности р донес до нашего времени. Поэты заимствовали их

из старинных преданий, из сказаний еще более древних народов.

Но что же собой представляет миф, в чем тайна его долговечно-

сти, как следует его понимать? Бэкон считает, что как иероглифи-

ческое письмо древнее буквенного, так и аллегорическая мысль

появляется раньше отвлеченных логических рассуждении. С ной

мы как раз встречаемся в мифах, притчах, загадках, сравнениях

ц баснях древних. Здесь таинства религии, секреты политики,

537

предписания морали, мудрость философии, житейский опыт как

бы нарочно облекаются в поэтические одеяния, и задача состоит

в том, чтобы выявить этот их скрытый смысл. Дан образ, нужно

найти его значение. Миф — это иносказание, определенный худо-

жественный символ. Требуется определить его рациональное со-

держание. Правомерна ли такая редукционная задача, такое ре-

шение системы культурно-поэтических уравнении? Замечательно,

что для решения непоэтической задачи Бэкон применяет поэти-

ческие средства, так сказать обратную образность, ибо изобрета-

тельность его воображения не в создании самой аллегории, а в

толковании того, что он принимает за аллегорию. «Он относитс

к мифам подобно тому, как Эзоп к животным; он их пересоздает

и влагает в них истины, которые они должны воплощать. Он...

в этом случае есть аллегорический поэт. Он столько же истолкова-

тель мифов, как Эзоп зоолог»,— заметил Куно Фишер *. Занимаясь

дешифровкой квазизашифрованного текста, паш мыслитель ис-

пользует самые широкие и свободные ассоциации своей фантазии.

Эта свобода ограничена лишь в одном — истины, которые он вкла-

дывает в мифологические сюжеты и образы, это хорошо нам зна-

комые истины бэконовской естественной, моральной и политиче-

ской философии.

Что побудило Бэкона рассматривать миф как аллегорию? Не

то ли обстоятельство, как сказал бы Шеллинг, что дух подлинно

мифологической поэзии уже давно угас и миф невольно стали

трактовать как фигуру и философему, свойственные более позд-

ним поэтическим формам? Аллегорическими были средневековый

эпос и моралите. Аллегоричны образы в поэзии великого Данте.

Как иносказание воспринимался и миф, и Джованни Боккаччо

писал трактат, в котором представлял образы античной мифологии

как аллегорию звездного неба. Иносказательно трактовал антич-

ную мифологию и Джордано Бруно, в буйной фантазии подгопл

ее образы к понятиям и идеям своей философской этики. Эта фсйй,-

диция истолкования мифов оказалась более живучей, чем могло

бы показаться, судя по первоначальным образцам. Позднее eii

отдадут дань немецкие романтики, а в XIX в. она в виде так назы-

ваемой солярно-метоорологической теории даже приобретет до-

вольно широкую популярность. Такие толкования исторических

поэтических древностей зачастую бывали менее всего историчны.

Было бы соблазнительным занятием перечислять уязвимые

стороны бэконовского подхода — некритическое припятпо той пли

иной редакции мифа, неоднозначность интерпретации одпих и те ч

же мифологических символов, очевидные патяжкп и бесконтроль-

ный домысел. Между тем бэкопопскпс пгсе значимы сами по себе

как самостоятельное видение мифов, й;,йй; художсствоппоо прелом-

ление их в призме другой эпохи, к.йй; усмотрение в древнем мифо-

логическом символе актуального <чк'м|.|глсппого образа». Надо

сказать, такие операции он умг.ч иродглып.т, весьма эффектно.

Вместе с тем любопытно, что и прглиислгдпой книге своего трак-

тата «О достоинстве и ripiiyMno;i>i'iiiiii наук» Бэкон с подобным же

ключом подходит уже к оиблеискои мудрости. Целый ряд сентен-

ции из «Екклезиаста» и «Книги Hpin'n.'ii Соломоновых» он истол-

ковывает в сугубо светском, дажг н.цтсиско-прозапчсском духе.

И здесь он испо.1|1>:!уот средневековую трп.цщпю иносказательного

* Куно Фишер. Реальная философия и ее век. СПб., 1870,

стр. 135.

538

толкования Св. писания как прием для изложения наставлений

своей практической философии.

В произведениях Фрэнсиса Бэкона отчетливо прослеживаетс

его отношение к трем основным сферам идейного наследия, так

или иначе тяготевшим над европейской мыслью — античной фило-

софии, мифологии и христианству. Отношение Бэкона к антично-

сти по-своему продуманно. Он знает, что ему нужно в этом вели-

ком складе прошлого, и использует взятое для подтверждени

идей своего мировоззрения. Но метод Бэкона не исторический, а

ретроспективный, отбрасывающий в прошлое тень его, бэконов-

ских, установок, понятий, исканий и умонастроений, деформирую-

щий прошлое и навязывающий ему чужие контуры.

Иное дело — христианство, которое для Бэкона не только и не

столько традиция, но прежде всего живая идеологическая действи-

тельность. Он неоднократно подтверждает свою приверженность

учению церкви (см., напр., «О достоинстве и приумножении наук»,

кн. IX, гл. 1). И тогда вырисовывается один из основных парадок-

сов бэконовского мировоззрения, так как отношение Бэкона к хри-

стианству далеко не согласуется с главной тенденцией его фило-

софских взглядов. Концепция двух параллельных книг — природы

и Св. писания,—которой в общем придерживался Бэкоп, понятна

исторически, отнюдь не снимала самого противоречия. Здесь пра-

воверный христианин Фрэнсис Бэкон, как писал Л. Фейербах, вы-

ступает «дуалистическим, исполненным противоречии сущест-

вом» *. Сам Фейербах следующим образом раскрывает эту пара-

доксальность бэконовского мировоззрения. Главная установка

Бэкона — понять природу из нее же самой, построить ее картину,

не искаженную привнесениями человеческого духа. Именно этому

служат и его критика идолов разума, и его теория опытного, ин-

дуктивного познания. Между тем такая тенденция находитс

в противоречии с сущностью и духом христианства, которое учит,

что бог словом и мыслью творит мир, и среди всех его созданий

лпшь человек, обладающий душой, подобен богу. Но если так, то

как же Бэкон-христианин может упрекать Платона и Аристотел

в том, что они конструируют мир из слов, идей и категорий? Разве

в этом они не предтечи христианства? И почему человек, подобие

бога, не может в своем познании идти тем же путем, что и его

высокий прообраз в своем творчестве?

Конечно, и постановка подобных вопросов и ответы на них

были делом позднейшей критики, надо сказать, в этом отношении

к Бэкону довольно снисходительной. Правда, романтик, фанатик и

клерикал Жозеф де Местр, почувствовав истинную равнодействую-

щую этого противоречия бэконовского мировоззрения, через две-

сти лет обрушится на него с обвинениями в атеизме и материа-

лизме. Для самих же материалистов и атеистов, сделавших Бэкона

своим идейным вождем, подобной проблемы вообще уже не суще-

ствует. Они возьмут из философии Бэкона живое и трезвое, свя-

занное с наукой и ее методами, считая остальное издержками

слишком бурного воображения или, наоборот, данью господствую-

щему мировоззрению. Для них это уже перелистанная страница

великой книги человеческого знания, наследие прошлого, тради-

ция, на которую брошена тень их взглядов и устремлений, вырос-

ших в другую эпоху и решающих другие задачи.

А. Л. Субботин

* Л. Фейербах. История философии, т. l. M., 1967, стр. 127.

539

О МУДРОСТИ ДРЕВНИХ

Сочинение '

небольшой отдельной книгой в 1609 г. В 1ечопие жизни Бэкона

оно один или два раза переиздавалось и было переведено на анг-

лийский и итальянский языки. Это оригинальное произведение

состоит из предисловия, в котором Бэкон делится с читателем

принципами своего отношения к древней мифологии, и 31 эссе,

в которых дается изложение, а затем толкование античных мифо-

логических сюжетов и образов в духе бэконовской естественной,

политической и моральной философии. Оно связано с другими

философскими произведениями Бэкона не только идейно. Свои ин-

терпретации мифов о Пане, Персее и Дионисе, доработанные и

расширенные, Бэкон включил как примеры параболической поэзии

в трактат «О достоинстве и приумножении наук». Миниатюра

«Метида, или Совет» по существу вошла в бэконовское эссе »О со-

вете». «Купидон, или Атом» и «Уран, или Истоки» непосредственно

смыкаются с трактатом «О началах и истоках», в котором по за-

мыслу автора должны быть развиты те же образы и идеи.

На русском языке «De Sapientia Veterum» в количестве 27 эссе

было издано почти сто лет назад в переводе П. А. Бибикова

(Бакон. Собрание сочинений, т. II. СПб., 1874) и разделяет недо-

статки других его переводов произведений Бэкона. Для настоя-

щего издания Н. А. Федоровым сделан новый полный перевод

с латинского оригинала по изданию «The Works of Francis Bacon..,

coll. and ed. by J. Spcclding, R. L. Ellis and D. D. Heath». Сверку

осуществил Г. Г. Майоров. Примечания подготовил А. Л. Суб-

ботин.

1 Роберт Сесиль, граф Солсбери, сын Вильяма Сесиля, лорда

Берли, двоюродный брат Бэкона по материнской линии. — 333.

2 Цицерон. Письма к Аттику, II, 18. — 2-12.

3 Вергилий. Буколики, экл. VI, 31—34 (здесь и далее пер.

С. Шервинского). — 248.

4 Там же., экл. II, 6S—6О.—2S1.

5 Овидий. Лекарства от любви, 344 (здесь и далее пер. М. Гас-

парова). — 251.

ь Псал., 18, 2. — 251.

7 Вергилий. Энеида, IV, 178—179 (здесь и далее пер. С. Оше-

рова).-257.

» Там же, IV, 469-470. - 258.

9 Лукреций. О природе вещей, V, 107—109. — 262.

10 Еккл.,3, 11. -267.

11 Вергилий. Энеида, II, 426—427. — ,275.

12 Там же, VIII, 696—097. — 275.

13 Традиционная этимология имени Дионис ( Д^хйпт (греч.))

связывает его с названием мифической гормНпсы (iNщaa), где был,

по преданию, воспитал Дионис. Бэкон ;ко, по-видимому, произво-

дит это имя от греческого глагола w" ( н,йффпй) — толкать, ударять,

колоть, понимая имя Дионис как «колющий Зевса». — 277.

14 Овидий. Метаморфозы, X, 667 (здесь и далее пер. С. Шервин-

ското}.—281.

15 Вергилий. Георгикн II, 490— 492. — 288.

1в Еккл., 12, И.—292.

17 Вергилий. Энеида, VI, S51—S52. — 293.

" Овидий. Метаморфозы, I, 80—81. — 295.

й9 Кату л, 5, 1—3. — 299.

20 Пер. А. Л. Субботина. — 299.

21 Премудр., 7, 7-10. - 300.

назад содержание далее



ПОИСК:




© FILOSOF.HISTORIC.RU 2001–2023
Все права на тексты книг принадлежат их авторам!

При копировании страниц проекта обязательно ставить ссылку:
'Электронная библиотека по философии - http://filosof.historic.ru'