Часть 1.

Субботин А.Л.

Фрэнсис Бэкон и принципы его философии. 1971.

Бэкон Ф. Сочинения. В 2-х томах. Т. I. М.:«Мысль» (Философское наследие), 1971.-590с.- С.5-56.

Я всего лишь трубач и не участвую в битве... И наша труба зовет людей не ко взаимным распрям или сражениям и битвам, а, наоборот, к тому, чтобы они, заключив мир между собой, объединенными силами встали на борьбу с природой, захватили штурмом ее неприступные укрепления и раздвинули... границы человеческого могущества.

Фр. Бэкон 1. Страницы жизни и деятельности

Он родился 22 января 1561 года 1 в Лондоне, в ЙоркХаузе на Стренде, в семье одного из высших сановников елизаветинского двора, хранителя большой печати Англии — сэра Николаев Бэкона.

Сын управляющего овцеводческим поместьем аббатства Бери Сент-Эдмундс, Николае Бэкон выдвинулся благодаря своей юридической и политической деятельности и получил от короны в собственность конфискованную монастырскую землю, на которой его отец ревностно служил у монахов. То был человек недюжинных способностей, здравого и крепкого ума, профессиональный государственный деятель почти 20 лет, вплоть до самой смерти, занимавший второй по значению пост в правительственном кабинете. Его жена, мать Фрпнсиса Бэкона, происходила из семьи сэра Антони Кука — воспитателя короля Эдуарда VI. Анна Кук была весьма образованной женщиной: она хорошо владела древнегреческим и латынью, ' В биографии Фр. Бэкона «Жизнь благородного автора», написанной его духовником и посмертным издателем д-ром В. Раули, указывается дата 22 января 1560 г. Однако это противоречит другому свидетельству Раули. На вопрос королевы, сколько ему лет, маленький Фрэнсис ответил, что он на два года моложе, чем счастливое правление ее величества. Коронация Елизаветы состоялась 15 января 1559 года.

 4

интересовалась религиозными разногласиями и переводила на английский язык теологические трактаты и проповеди. Сестра Анны была замужем за Вильямом Сесилем, лордом-казначеем Берли, первым министром в правительстве королевы Елизаветы.

Это была «новая знать». Бэконы, Сесили, Расселы, Кавендиши, Сеймуры и Герберты вытесняли из придворной и общественной жизни страны старую родовую аристократию, обескровленную в многолетней «войне Роз» и потерявшую былое политическое значение перед лицом торжествующего абсолютизма Тюдоров. Выходцы из сельских джентри, они не наследовали ни титулов, ни обширных поместий, не имели ни свит, ни укрепленных замков. Всем, что они имели, они были обязаны абсолютистской монархии и за это платили ей служением не за страх, а за совесть. В их бдительной преданности, расчетливой умеренности и трезвом стремлении к порядку корона нашла стойкую поддержку всем своим мероприятиям. Ведь эти качества были для короны куда более желаемы, нежели труднообуздываемая строптивость старых ноблменов, ревниво оберегавших остатки своих средневековых вольностей, или же двуличие духовных перов, более преданных своей касте, чем королю и отечеству.

Такова была та среда, в которой рос и воспитывался будущий философ и лорд-канцлер Англии.

Весной 1573 г. мальчика посылают учиться в Тринити-колледж в Кембридж. Реформация в значительной мере ослабила зависимость от церкви и монашеских орденов двух основных национальных центров науки и образования Англии. Оксфорд и Кембридж уже приобрели к тому времени светский характер, и здесь обучалась молодежь, желающая в будущем получить какие-нибудь государственные должности. Вместе с тем в них еще господствовала старая схоластическая система образования, и, проучившись около трех лет в колледже, Бэкон покидает его, унося с собой сохранившуюся на всю жизнь неприязнь к философии Аристотеля, по его мнению пригодной лишь для изощренных диспутов, но бесплодной в отношении всего, что могло бы служить пользе человеческой жизни.

Думая подготовить сына к государственной службе, Николае Бэкон отправляет шестнадцатилетнего юношу в Париж, где он, будучи зачислен в состав английской

 5

миссии, выполняет ряд дипломатических поручений. Потрясаемая войнами между католиками и гугенотами, Франция переживала тогда тревожные времена. Дипломатическая работа позволила юному Бэкону ознакомиться с политической, придворной и религиозной жизнью и других стран континента — итальянских княжеств, Германии, Испании, Польши, Дании и Швеции, результатом чего явились составленные им заметки «О состоянии Европы».

Смерть отца в феврале 1579 г. заставляет Бэкона вернуться в Англию. Как младший сын в семье, он получает скромное наследство и теперь вынужден всерьез задуматься о своем будущем положении. Бэкон поступает в юридическую корпорацию Грейс-Инн, где на протяжении ряда лет изучает юриспруденцию и философию. По-видимому, именно в эти годы у него начинает созревагь тот план универсальной реформы науки, который он впоследствии будет реализовывать в своих философских сочинениях, а пока излагает в не дошедшем до нас эссе, многозначительно названном «Величайшее порождение Времени».

В 1586 г. Бэкон становится старшиной юридической корпорации. Он строит себе в Грейс-Инн новый дом, пишет ряд трактатов по праву и ведет обширную судебную практику. До нас дошло свидетельство современника — известного английского драматурга Бена Джонсона — о том впечатлении, которое производило выступление на суде Бэкона-юриста. «Никогда и никто не говорил с большей ясностью, с большей сжатостью, с большим весом и не допускал в своих речах меньше пустоты и празднословия. Каждая часть его речи была по-своему прелестна. Слушатели не могли ни кашлянуть, ни отвести от него глаз, не упустив что-нибудь. Говоря, он господствовал и делал судей по своему усмотрению то сердитыми, то довольными. Никто лучше его не владел их страстями» 2.

Между тем юриспруденция была далеко не главным предметом интересов широкообразованного и честолюбивого молодого юриста. По своему рождению и воспитанию Бэкон имел шансы получить выгодную должность

2 Макалей. Полное собрание сочинений, т. III. СПб., 1862, 21 (в моей оед.—А. С.).

 6

при дворе, и именно этими мотивами пронизана почти вся дошедшая до нас его частная переписка тех лет. «Я сейчас, как сокол в ярости, вижу случай послужить, но не могу лететь, так как я привязан к кулаку другого, — такими словами сопровождает он свой новогодний подарок королеве Елизавете. — Я использую свое преимущество преподнести Вашему Величеству это скромное одеяние, столь же недостойное, как и ваш слуга, который его посылает, хотя приближение к вашей превосходной милости может придать ценность и тому и другому; в этом и состоит все счастье, к которому я стремлюсь» 3.

Его не удовлетворяет ни назначение экстраординарным королевским адвокатом — на должность почетную, но не обеспеченную жалованьем, ни зачисление кандидатом на место регистратора Звездной палаты, которое он смог бы занять лишь через двадцать лет. Неоднократно обращается Бэкон с покорными просьбами к своим высокопоставленным родственникам Сесилям. «Я отлично вижу, что суд станет моим катафалком скорее, чем потерпят крах мое бедное положение и репутация»4, — жалуется он в письме к дяде — лорду-казначею Берли. А вот отрывок из другого его письма к Берли. В нем не только раскрывается более полно умонастроение Бэкона того периода, но н содержится намек на обстоятельства, побуждавшие Сесилей тайно препятствовать его карьере.

«Моим всегдашним намерением было в какой-нибудь скромной должности, которую я мог бы выполнять, служить ср величеству, не как человек, рожденный под знаком Солнца, который любит честь, или под знаком Юпитера, который любит деловитость, ибо меня целиком увлекает созерцательная планета, но как человек, рожденный под властью превосходнейшего монарха, который заслуживает посвящения ему всех человеческие способностей... Вместе с тем ничтожность моего положения в какой-то степени задевает меня; и, хотя я не могу обвинить себя в том, что я расточителен или ленив, тем не менее мое здоровье не должно расстраиваться, а моя деятельность оказаться бесплодной. Наконец, я признаю, что у меня столь же обширные созерцательные занятия, сколь

4 Там же, стр. 3.

7 

умерены гражданские, так как я все знание сделал cpopii областью. О, если бы я мог очистить его от двух сортов разбойников, из которых один с помощью пустых прений, опровержений и многословий, а другой с помощью слепых экспериментов, традиционных предрассудков и обманов добились так много трофеев. Я надеюсь, что в тща тельных наблюдениях, обоснованных заключениях и полезных изобретениях и открытиях я добился бы наилучшего состояния этой области. Вызвано ли это любопытством, или суетной славой, или природой, или, если это кому-либо угодно, филантропией, но оно настолько овладело моим умом, что он уже не может освободиться от этого. И для меня очевидно, что при сколь-либо разумном благоволении должность позволит распоряжаться с большим умом, нежели это может сделать человеческий ум сам по себе; это как раз то, что меня сейчас волнует более всего. Что же касается вашей светлости, то в такой должности вы не найдете большей поддержки и меньшего противодействия, чем в любой другой. И если ваша светлость подумает сейчас или когда-нибудь еще, что я ищу и добиваюсь должности, в которой вы сами заинтересованы, то вы можете назвать меня самым бесчестным человеком» 5.

Это письмо, датированное 1591 г., интересно как первое дошедшее до нас свидетельство широты философских замыслов Бэкона. И вместе с тем оно недвусмысленно указывает и на другую основную установку в его жизни: для него очевидно, что должность позволит распоряжаться с большим умом, чем это может сделать человеческий ум сам по себе. Сколько честолюбцев и до, и после него исходили в своих планах из той же очевидности! Правда, потом, когда его карьера государственного деятеля потерпит скандальный крах, он будет утверждать, что был рожден скорее для литературной, чем для какой бы то ни было иной, деятельности и оказался «совершенно случайно, вопреки склонности своего характера, на поприще активной деловой жизни» 6. Но так будет потом, через тридцать лет, и это быть может будет правдой его старческой реминисценции, по неправдой всей прожитой им жизни.

5 Там же, стр. 2

6 Там жо, стр. 415.

 9

В 1593 г. Бэкон избирается в палату общин от Мидлсекского графства, где вскоре приобретает славу выдающегося оратора. На короткое время он даже возглавляет оппозицию, когда палата общин пытается отстаивать свое право определять размер субсидий короне независимо от лордов. Вот что он говорил, выступая в парламенте против правительственного предложения об увеличении подати: «Прежде чем все это будет уплачено, джентльмены должны продать свою серебряную посуду, а фермеры — медную; что же касается до нас, то мы находимся здесь не для того, чтобы слегка ощупывать раны государства, а для того, чтобы их исследовать. Опасности заключаются в следующем. Во-первых, мы возбудим неудовольствие и подвергнем риску безопасность ее величества, которая должна основываться более на любви народа, чем на его богатстве. Во-вторых, допустив это в подобном случае, другие государи станут потом требовать того же, так что мы примем дурной прецедент для себя и для своих потомков; история же убеждает нас, что англичане менее всех других народов способны подчиняться, унижаться или быть произвольно облагаемы податью» 7. В правительственных кругах эта речь была воспринята как оскорбительная, и Бэкон поспешил в письмах к высокопоставленным лицам объяснить, что выступал с наилучшими намерениями, что только завистник или официальный доносчик могли бы обвинить его в стремлении к дешевой популярности или оппозиции. Он просил «сохранить хорошее мнение о нем», «признать искренность и простоту его сердца» и «восстановить в добром расположении ее величества» 8.

Между тем доброе расположение к Бэкону ее величества не простиралось далее милостивых бесед и консультаций по правовым и другим государственным вопросам. Как замечает В. Раули, хотя королева и «поощряла его со всей щедростью своей улыбкой, она никогда не поощряла его щедростью своей руки» 9. Настойчивые и многолетние попытки влиятельных друзей u покровителей заполучить для Бэкона высокие должности коронного адвоката

7 Маколей. Полное собрание сочинений, т. III. СПб., 1862, стр. 22.

8 The Works of Lord Bacon, vol. II. London, MDCCCLXXIX, p. 4—5.

9 Ibid., vol. I, Introductory Essay, p. IV.

 10

не приводили ни к каким результатам. Ничего не добился здесь и граф Эссекс, королевский фаворит и новый соперник дома Сесилей, искренне привязанный к Бэкону и употребивший в этом деле всю свою силу, влияние и связи. Чтобы как-то компенсировать эту неудачу и материально поддержать друга, граф подарил ему свое поместье в Твикнем-парк. А когда несколько лет спустя Эссекс — герой испанской войны и кумир лондонского Сити — потеряет былое доверие королевы и, отстраненный от занимаемых должностей, поднимет против нее демонстративный бунт, обвинение против него в суде будет поддерживать экстраординарный королевский адвокат Фрэнсис Бэкон. Он обвинит его в обдуманном и заранее подготовленном заговоре, а после его казни напишет обнародованную правительством «Декларацию о действиях и изменах, предпринятых и совершенных Робертом, графом Эссексом».

В 1597 г. вышло в свет первое произведение, принесшее Бэкону широкую известность, — сборник кратких очерков, или эссе, содержащих размышления на моральные и политические темы. Позднее он дважды переиздаст свои «Опыты и наставления», всякий раз перерабатывая и пополняя их новыми очерками. За год до смерти в посвящении к третьему английскому изданию Бэкон признается, что из всех его сочинений «Опыты» получили наибольшее распространение. «Они принадлежат к лучшим плодам, которые божьей милостью могло принести

мое перо» '°.

Новые перспективы открыло перед ним правление Якова I Стюарта. Тщеславному и мнящему себя крупным ученым монарху, этому запоздалому теоретику абсолютизма и автору трактатов о предопределении, колдовстве и о вреде табака, весьма импонировали литературная известность, остроумие и образованность до сих пор еще не оцененного по заслугам юриста. В день коронации короля Бэкона жалуют званием рыцаря. В следующем году он назначается штатным королевским адвокатом, в 1607 г. получает пост генерал-солиситора, а еще через пять лет — должность генерал-атторнея — высшего юрисконсульта короны. Эти годы ознаменовались и подъемом

10 Фрэнсис Бэкон. Новая Атлантида. Опыты и наставления нравственные и политические. М., 1954, стр. 48.

 11

его философско литературного творчества. В 1605 г. Бакон издает трактат «О значении и успехе знания, божественного и человеческого», положивший начало воплощению его плана «Великого Восстановления Наук», в 1609 г. — сборник своеобразных миниатюр «О мудрости древних», а в 1612 г. подготавливает второе, значительно расширенное издание «Опытов и наставлений». По-видимому, в то же время он пишет и трактат «Описание интеллектуального мира»-, опубликованный только после его смерти.

Бэкон по-прежнему активно участвует в работах суда и парламента, хотя в палате общин, где он заседает, раздаются голоса против присутствия в ней королевского поверенного и других чиновников короны: «глаза у них становятся слабыми, королевский паек застилает зрение» п. Бэкон уже не фрондирующий парламентарий, а угодливый царедворец, ловко сочетающий свои благоразумные советы Якову I держаться союза с органом «народного представительства» с самыми льстивыми восхвалениями его абсолютистских писаний и политической мудрости. Он трудится над упорядочением и собранием в единый свод законов Англии и вместе с тем, используя свое служебное положение, не раз побуждает судей применять законы в выгодном для короны смысле. В своем усердии генерал-атторней не останавливается и перед применением недозволенных средств дознания. Впоследствии, став лордом-канцлером, Бэкон будет всячески усиливать значение административного канцлерского суда, так называемого «суда справедливости» — одной из опор неограниченной монархической власти — в противовес базирующимся на английском национальном законодательстве «судам общего права».

В 1614 г. разъяренный требованием прекратить сбор всех не утвержденных палатой налогов, Яков I распускает парламент и в течение почти семи лет правит страной единолично, опираясь лишь на группу своих фаворитов, среди которых на первый план выдвигается Джордж Вилльерс, впоследствии маркиз и герцог Бекингем — одна из самых одиозных фигур в английской политической жизни того времени. В этот период начинаетс

" К. А. Куанецов. Английская палата общин при Тюдорах и Стюартах. Одесса, 1915, стр. 172.

 12

новое служебное возвышение Бэкона. В 1616 г. он назначается членом Тайного совета, на следующий год — чс.й нителем большой печати, а в 1618 г. становится лордомверховным канцлером и пером Англии. Король явно благоволит к Бэкону, фамильярно называя его своим добрым правителем, и, уезжая в Шотландию, поручает ему на время своего отсутствия управление государством. В свою очередь лорд-канцлер является послушным орудием в руках королевского любимца, «до сумасшествия высокомерного» Бекингема ч волей-неволей оказывается втянутым в целый ряд его неприглядных махинаций. По замечанию историков, годы канцлерства Бэкона были самыми позорными годами ставшего прологом английской революции царствования Якова I. В государственном аппарате процветали казнокрадство и взяточничество, королевский двор еще никогда не был столь расточителен, в стране усилились политические и религиозные гонения. В эти годы в жизни английского двора происходит тот роковой поворот, то крайнее обострение феодальной реакции и изменение во внутренней и внешней политике, которые через двадцать пять лет с неизбежностью приведут страну к революционному взрыву.

В начале 1621 г., остро нуждаясь в субсидиях, Яков вновь созывает парламент. Его депутаты выражают решительное недовольство ростом монополий, с раздачей и деятельностью которых было связано множество злоупотреблений. Парламент привлек к судебной ответственности наиболее ненавистных предпринимателей-монополистов и повел расследование дальше. Комитет нижней палаты, ревизовавший дела государственной канцелярии, предъявил обвинение во взяточничестве лорду-канцлеру. Король в своем послании общинам предложил образовать специальную комиссию по расследованию этого дела из членов обеих палат. В эти дни барон Веруламский и виконт Сент-Албанский Фрэнсис Бэкон писал Якову: «Было время, когда я приносил вам стон голубицы от других, теперь я приношу его от себя... Я никогда не был, как это лучше всех знает Ваше Величество, автором каких-либо неумеренных советов и всегда стремился решать дела наиприятнейшим образом. Я не был корыстолюбивым притеснителем народа. Я не был высокомерным и нетерпимым в своих разговорах или обращении; я не унаследовал от моего отца ненависти и родился хорошим

 13

патриотом... Что же касается подкупов и даров, в которых меня обвиняют, то, когда откроется книга моего сердца, я надеюсь, там по найдут мутного фонтана испорченного сердца, растленного обычаем брать вознаграждения, чтобы обмануть правосудие; тем не менее я могу быть нравственно неустойчивым и разделять злоупотребления времени. И поэтому я решил, что, когда мне придется держать ответ, я не буду обманывать относительно моей невиновности, как я уже писал лордам, заниматься крючкотворством и пустословием, но скажу им тем языком, которым говорит мне мое сердце, оправдывая себя, смягчая свою вину и чистосердечно признавая ее» 12.

Лорды поддержали обвинение против Бэкона, и он предстал перед судом. Он сознался в продажности и отказался от защиты. Приговор перов был суров, но они хорошо знали, что он будет смягчен королем, и могли проявить всю свою принципиальность. Бэкона приговорили к уплате 40 тысяч фунтов штрафа, заключению в Тауэр, лишению права занимать какие-либо государственные должности, заседать в парламенте и быть при дворе. Через два дня он был освобожден из заключения, а вскоре освобожден и от штрафа. Ему было разрешено являться ко двору, и в следующем парламенте он уже мог занять свое место в палате лордов. Но его карьера государственного деятеля кончилась. «Возвышение требует порой унижения, а честь достается бесчестием. На высоком месте нелегко устоять, но нет и пути назад, кроме падения или по крайней мере заката — а это печальное зрелище» 13, — писал Бэкон в одном из своих эссе— «О высокой должности». Справедливость этих слов подтвердила и жизненная судьба их автора. Из двух всепоглощающих стремлений — к служению науке и к полноте придворной жизни, которыми была одержима эта натура, осталось лишь одно — занятия наукой.

В 1620 г. Бэкон опубликовал свое основное философское сочинение — «Новый Органон» — по замыслу вторую часть так и незавершенного генерального труда своей жизни — «Великого Восстановления Наук». Теперь он

12 The Works of Lord Bacon, vol. II. London, MDCCCLXXIX, p. 122.

13 Фрэнсис Бэкон. Новая Атлантида. Опыты и наставления нравственные и политические. М., 1954, стр. 62.

==14

весь отдается творчеству. Он составляет сборник английских законов, работает над историей Англии при Тюдорах, готовит третье издание «Опытов и наставлений» и, наконец, в 1623 г. публикует свой самый объемистый •груд «О достоинстве и приумножении наук» — первую часть «Великого Восстановления Наук». В эти же годы он пишет и свою философскую утопию «Новая Атлантида».

Его быт в Грейс-Инн, где он теперь живет, скромен и прост по сравнению с богатой обстановкой Йорк-Хауза времен его канцлерства, и Бэкону трудно с этим примириться. Он чувствует стеснение в средствах, так как привык жить на широкую ногу, и в своем письме к королю проникновенно умоляет о помощи, «чтобы я не был вынужден на старости лет идти побираться» 14. Последнее время он много болеет. Однажды холодной весной 1626 г. Бэкон решает проделать опыт с замораживанием курицы, чтобы убедиться, насколько снег может предохранить мясо от порчи. Собственноручно набивая птицу снегом, он простудился и, проболев около недели, умер в доме графа Аронделя в Гайгете 9 апреля 1626 г. В своем последнем письме он не забыл упомянуть о том, что опыт с замораживанием «удался очень хорошо».

2. Руководящая идея бэконовской философии

Размышляя сегодня над наследием Фрэнсиса Бэкона — философией далекого английского Возрождения и вместе с тем европейского научного Возрождения, мы можем выделить в нем самые различные элементы и напластования — новаторские и традиционалистские, научные и поэтические, мудрые и наивные, те, корни которых уходят в глубь средневековья, и те, которые протягивают во времени свои вечнозеленые побеги в миры иных социальных структур, проблем и умонастроений. Такова уже судьба классической философской мысли — долгая жизнь в отличие от эпигонских и плоских философствований, претенциозность которых болезненно ощущается уже современниками. Анализ и оценка последних обычно не представляют труда и легко могут перекрыть их

й4 The Works of Lord Bacon, vol. II. London. MDCCCLXXIX, p. 130.

==15

убогое содержание. Оригинальная же мысль всегда содержит в себе тайну метаморфозы, возможность многократного и неожиданного преломления в умах будущих поколений.

То было время великих усилий и значительных открытии, не оцененных по достоинству современниками и понятых лишь тогда, когда их результаты, наращиваясь от столетия к столетию, стали одним из решающих факторов в жизни человеческого общества. Именно тогда создавались основы современного естествознания и вместе с ними предпосылки ускоренного развития -техники, которые привели потом к промышленному перевороту в экономической структуре общества и его дальнейшему развитию на индустриальной основе. Но это было и время сложного взаимодействия, причудливого переплетения новой науки и старого мировоззрения. Кропотливое изучение з(йвй>й\ фактов, проникновение в науку точного эксперимента, разработка ее рабочего инструмента—новой математики сопровождались, пожалуй, даже усилением многих старинных суеверий: астрологии, магии, теософии и кабалистики. Этим суевериям отдали дань Парацельс и Kapдано, Порта и Кеплер. «Этими суевериями в той или иной мере увлекались все, и взгляды даже выдающихся людей описываемой эпохи нередко казались еще более грубыми о папиными, чем это было в средние века. Мышление людей, сбрасывавшее с себя традиционное иго, не успело еще отыскать себе новых принципов, а странные заблуждения, в которые оно вовлекалось, только затрудняли работу последующих реформаторов науки», — писал Поль Таннери 15.

В поисках нового мировоззрения, могущего противостоять опирающейся на авторитет Аристотеля схоластике, мыслители Возрождения обрахцались к неоплатонизму и пифагореизму, учениям Эмпедокла, Парменида, Гераклита з древних атомистов. Правда, у наиболее выдающихся и оригинальных из них то было лишь обличием в действительности новых идей. Но разве это единственный случай, когда вином молодой науки наполняли старые мехи? Джироламо Фракасторо, Бернардино Телезио и великий мученик Джордано Бруно — самые яркие звезды па небосклоне этой натурфилософии. Именно это идейное тече-

15 П. Таннери. Исторический очерк развития естествознания и Европе. М. — Л., 1934, стр. 45.

==16

ние Возрождения наряду с крепкой, идущей от Вильяма Оккама и Роджера Бэкона традицией английского номинализма и эмпиризма подготовило почву и явилось предтечей бэконовской философской реформации.

Апелляция к Природе, стремление к проникновению в нее становится общим лозунгом эпохи, выражением сокровенного духа времени. Все эти занимавшие умы разных писателей и философов рассуждения о «естественной» религии, «естественном» праве, «естественной» морали лишь теоретические отблески настойчивого желания возвратить Природе всю человеческую жизнь. Творчество Леонардо да Винчи, Вивеса, Галилея, Боккаччо, Рабле и Шекспира глубоко проникнуты этим духом. И эти же являются определяющими в той «естествен-

тенденции являются определяющими _ -,- -----

'й ной» философии, которую создает и провозглашает Фрэн,^) сие Бэкон. Недаром его «Новый Органон» открывается ^s афоризмом о великой доминирующей силе Природы: т\ «Человек, с.дуга и истолкователь Природы, ровно столько ^ совершает и понимает, сколько он охватывает в порядке Природы; свыше этого он не знает и не может ничего» 16. Родоначальником материализма и всей опытной науки нового времени назовут Бэкона основоположники марксизма. Последователем и продолжателем его дела считал себя английский физик Р. Бойль. Безусловным авторитетом пользовался Бэкон у французских энциклопедистов, восторженные слова посвящает ему А. И. Герцен. Вместе с тем он объект самых резких нападок клерикального философа и мистика Жозефа де Местра, критикующего Бэкона за материализм, атеизм и приверженность к рациональной методологии, и химика Юстуса ^ Либиха, усмотревшего в его сочинениях лишь претенциозность и профанацию научного метода. Бэкон принадлежит к тем фигурам, вокруг которых еще долго после их смерти идет острая идейная борьба. И все же передовая наука и философия не имели двух мнений о творчестве Бэкона. Ученые оценили его попытку создать философию экспериментального естествознания, выяснить условия правильности выводов и обобщений из опытных наблюдений. А философы — им еще долго пришлось бороться за науку против невежества, суеверия и догматического идеализ-

17

ма — увидели в нем одного из вершителей той глубокой перестройки всего мировоззрения, которое было связано с отказом от верований в зависимость природных явлений от сверхъестественных сил и сущностей и привело к принятию тех принципов понимания знания, которыми руководствуется научное исследование и поныне.

Деятельность Бэкона как мыслителя и писателя была направлена на пропаганду науки, на указание ее первостепенного значения в жизни человечества, на выработку нового целостного взгляда на ее строение, классификацию, цели и методы исследования. Он занимался наукой как ее лорд-канцлер, разрабатывая ее общую стратегию, определяя генеральные маршруты ее продвижения и принципы организации в будущем обществе. Идея Великого Восстановления Наук — Instaurationis Magnae Scientiarum — пронизывала все его философские сочинения, провозглашалась им с многозначительностью, афористичной проникновенностью, завидной настойчивостью и энтузиазмом.

Нет, в науку следует идти не ради забавного времяпрепровождения, не ради любви к дискуссиям, не ради того, чтобы высокомерно презирать других, не из-за корыстных интересов и не для того, чтобы прославить свое имя или упрочить свое положение. В отличие от античных и средневековых ценностей Бэкон утверждает новую ценность науки. Она не может быть целью самой по себе, знанием ради знания, мудростью ради мудрости. Конечная цель науки — изобретения и открытия. Цель же изобретений — человеческая польза, удовлетворение потребностей и улучшение жизни людей, повышение потенциала ее энергии, умножение власти человека над природой. Только это и есть подлинная мета на ристалище знаний, и если науки до сих пор мало продвигались вперед, то это потому, что господствовали неправильные критерии и оценки того, в чем состоят их достижения.

Кажется, Бэкон хотел одним ударом решить эту извечную проблему соотношения истины и пользы — что в действии наиболее полезно, то в знании наиболее истинно. Однако было бы слишком поспешно упрекать его на этом основании в утилитаризме или же прагматизме. Прагматикам Бэкон мог бы ответить примерно так же, как отвечал он любителям интеллектуальной атараксии, жаловавшимся, что пребывание среди быстро сменяющихся опы-

 18

tob и частностей приземляет их ум, низвергает его в преисподню смятения и замешательства, отдаляет и отвращает от безмятежности и покоя отвлеченной мудрости. «Я строю в человеческом понимании истинный образ мира, таким, каков он есть, а не таким, каким подсказывает каждому его разум. А это нельзя сделать без тщательного рассечения и анатомирования мира. И я считаю, что те нелепые и обезьяньи изображения мира, которые созданы в философских системах вымыслом людей, вовсе должны быть развеяны... Поэтому истина и полезность суть одни и те же вещи и сама деятельность ценится больше как залог истины, чем как созидатель жизненных благ» 17.

Итак, только истинное знание "дает людям реальное могущество и обеспечивает их способность изменять лицо мира; два человеческих стремления — к знанию и могуществу — находят здесь свою оптимальную равнодействующую. В этом состоит руководящая идея всей бэконовской философии, по меткой характеристике Фаррингтона, — «философии индустриальной науки» 18. И здесь же коренится одна из причин столь продолжительной популярности его взглядов.

Как и всякий радикальный реформатор, Бэкон в слишком мрачных тонах рисует все прошлое, тенденциозно относится к настоящему и исполнен самых радужных надежд на будущее. До сих пор состояние наук и механических искусств (так называет он различные технические достижения) было из рук вон скверное. Из двадцати пяти столетий едва ли можно выделить шесть благоприятных для их развития. Это эпохи греческих досократиков, древних римлян и новое время. Все остальное — сплошные провалы в знании, в лучшем случае крохоборческое движение, а то и топтание на одном месте, if пережевывание одной и той же умозрительной философии, переписывание одного и того же из одних книг в другие. Бэкону иногда и в голову не приходит, что он может быть неправ по отношению к подлинному Аристотелю, к арабским ученым, к тем многочисленным математикам и естествоиспытателям, работы которых он

17 Там же, стр. 455.

18 В. Farrington. Francis Bacon Philosopher of Industrial Science. New York, 1949.

19

скопом характеризовал как слабые и незначительные. Подвизавшиеся в научной сфере были либо эмпириками, либо догматиками. Первые, подобно муравьям, только собирали и использовали собранное; вторые, как пауки, вытягивали из самих себя ткань спекулятивной науки. Деятельность же подлинных ученых должна быть организована наподобие работы пчелиного улья — с методичным разделением труда, разумной иерархией и оправданием всего в конечном продукте. Современность в особенности ставит такую задачу, и Бэкон берет на себя миссию провозгласить принципы этой реформации.

«Разве можно не считаться с тем,—восклицает он,— что дальние плавания и путешествия, которые так участились в наше время, открыли и показали в природе множество вещей, могущих пролить новый свет на философию. И конечно, было бы постыдно, если бы в то время, как границы материального мира — земли, моря и звезд — так широко открылись и раздвинулись, умственный мир продолжал оставаться в тесных пределах того, что было открыто древними» 19. И Бэкон призывает не воздавать слишком много авторам, не отнимать прав у Времени — этого автора всех авторов и источника всякого авторитета. «Истина — дочь Времени, а не Авторитета», — бросает он свой знаменитый афоризм.

Предпринимая глобальный обзор современного ему знания и искусств, чему собственно и посвящен трактат «О достоинстве и приумножении наук», Бэкон не только предлагает их разветвленную классификацию, но и критически оценивает достигнутый уровень, старается проследить направления их дальнейшего развития, определить те проблемы, которые особенно нуждаются в разработке. Читатель, ознакомившись с этим сочинением, конечно, составит себе представление о древе бэконовской классификации наук, оценит его стремление отличить и охарактеризовать самые разнообразные области науки. Мы же отметим, что здесь Фрэнсис Бэкон явился достойным продолжателем классической философской традиции. И если первое, самое общее деление знания Бэкон (как и Платон) основывает, исходя из трех различных духовных способностей человека, то дальнейшее

18 The Works of Lord Bacon, vol. II. London, MDCCCLXXIX, p. 445.

К оглавлению

==20

подразделение им осуществляется (как и у Аристотеля), исходя из соображений, что у каждой отрасли знания должна быть своя особая сфера бытия. Бэконовская классификация была поистине энциклопедией для своего времени; она оказала значительное влияние и на последующие времена. Во всяком случае д'Аламбер ссылается на нее и приводит ее подробную схему в своей вступительной статье к знаменитой французской «Энциклопедии, или Толковому словарю наук, искусств и ремесел».

Было бы слишком неблагодарно по отношению к Фрэнсису Бэкону скрупулезно обсуждать и оценивать все его многочисленные соображения о тех или иных научных проблемах, все его предложения поставить такие-то эксперименты и осуществить такие-то изобретения. Некоторые из них представляются нам сегодня наивными и несостоятельными, за ними чувствуется и дилетантизм, и скороспелость выводов. Некоторые порождены архаичными, уже канувшими в Лету естественнонаучными и философскими представлениями. И вместе с тем то тут, то там вдруг блеснут догадки такой глубины, как будто они выхвачены лучом его жадной фантазии не из хаоса еще полусредневековой науки, а из непосредственного или даже отдаленного ее будущего. Природа, человек, общество, история, политика, мораль, психология, поэзия — все живо интересует его, во всем он хочет обнаружить нечто поучительное, важное и полезное. Самое главное, чтобы люди не дремали, а беспрерывно обращали свое внимание и на природу вещей, и на свою собственную природу, и на использование всех знаний в интересах человечества.

Бэкон верил, что идее его философии суждена не просто долгая жизнь академически признанного и канонизированного литературного наследия — еще одного мнения среди множества уже изобретенных человечеством. Он считал, что идея эта станет одним из конструктивных принципов самой человеческой жизни, которому «завершение даст судьба человеческого рода, причем такое, какое, быть может, при настоящем положении вещей и умов не легко постигнуть или представить» 20. В известном смысле он оказался прав. И сейчас, столетия спустя, мы как бы сызнова осознаем пророческую силу предсказания этого герольда новой науки, но к неистощимому

бэконовскому оптимизму в сознании нашего современника примешивается и горечь за все перипетии, пережитые на этом пути в прошлом, и тревога за то, что ожидает нас в будущем. Общественный прогресс не носит такого однолинейного, однонаправленного характера, как это представлялось Фрэнсису Бэкону. Развитие общества определяется не только силами научной мысли и технического изобретательства. И если Бэкон снисходительно оставлял сферу гражданской жизни, политики и общественных наук «ходячим монетам» риторической аргументации, смутных, плохо очерченных понятий и традиционного авторитета, то такую установку уже никак не назо-v вешь прогрессивной. Критический пафос жадно ищущего истину реформатора здесь сменяла умеренная рекомендация искушенного в государственных делах лорда-канцлера, и мы, к сожалению, не можем упрекнуть Бэкона в том, что его слова расходились с его делами.

3. Критика обыденного и схоластического разума

Вопрос об «истинных» и «мнимых», «объективных» и «субъективных» компонентах человеческого знания восходит к самой сущности философии как науки и в античности отчетливо осознается уже Демокритом и элеатами. Этот вопрос живо обсуждался современниками Бэкона — Галилеем и Декартом. Одним из вариантов той же темы явилось и бэконовское усмотрение в познании того, что «соотнесено с человеком» и что «соотнесено с миром», его развернутая критика Идолов Разума. «В будущие времена обо мне, я полагаю, — писал Бэкон, — будет высказано мнение, что я не совершил ничего великого, но лишь счел незначительным то, что считалось великим» 21. Он при этом мог иметь в виду свое учение об очищении интеллекта, о врожденных и приобретенных идолах, отягощающих человеческий разум и порождающих его многочисленные ошибки и заблуждения. Первые проистекают из самого характера человеческого ума, который питают воля и чувства, окрашивающие все вещи в субъективные тона и, таким образом, искажающие их действительную природу; вторые же вселились в умы людей из разных ходячих мнений, спекулятивных теорий и превратных

81 Там же, стр. 449.

==22

доказательств. Это одна из самых интересных и популярных глав бэконовской философии, поистине очистительная пропедевтика к его учению о методе познания.

Разве люди не склонны верить в истинность предпочтительного и стараться всячески поддерживать и обосновывать то, что они уже однажды приняли, к чему привыкли и в чем заинтересованы? Какова бы ни была значимость и число обстоятельств, свидетельствующих о противном, их или игнорируют, или же превратно истолковывают. Как часто отвергается трудное потому, что нет терпения его исследовать, трезвое — потому, что оно угнетает надежду, простое и ясное — из-за суеверий и преклонения перед непонятным, данные опъ1та — из-за презрения к частному и преходящему, парадоксы — из-за общепринятого мнения и интеллектуальной инертности! И к этому же типу врожденных Идолов Рода, или Племени, Бэкон причисляет склонность к идеализации ·— предполагать в вещах больше порядка и единообразия, чем это н есть на самом деле, привносить в природу мнимые подобия и соответствия, осуществлять чрезмерные отвлечения и мысленно представлять текучее как постоянное. Совершенные круговые орбиты и сферы античной астрономии, комбинации четырех основных состояний (тепла, холода, влажности, сухости), образующие четвероякий корень элементов мира (огонь, землю, воздух и воду) в философии перипатетиков, аристотелевская абстракция бесконечной делимости — все это примеры проявления Идолов Рода.

И разве каждый человек в силу своих индивидуальных особенностей, порожденных характером его психического склада, привычек, воспитания, атмосферы, в которой он жил, и множеством других обстоятельств, не имеет своего неповторимого, только ему присущего угла зрения на мир, «свою особую пещеру, которая разбивает и искажает свет природы» 22, как выражается Бэкон, используя знаменитый образ из платоновской гносеологии? Так, одни умы более склонны видеть в вещах различия, другие же — сходство; первые схватывают самые тонкие оттенки и частности, вторые улавливают незаметные аналогии и создают неожиданные обобщения. Одни, приверженные к традиции, предпочитают древности, другие же ·

22 Там же, стр. 435.

==23

всецело охвачены чувством нового. Одни направляют свое внимание на простейшие элементы и атомы вещей, другие же, наоборот, настолько поражены созерцанием целого, что не способны проникнуть в его составные части. И тех и других эти Идолы Пещеры толкают в крайность, не имеющую ничего общего с действительным постижением истины.

• Врожденные идолы искоренить невозможно, но можно, осознав их характер и действие на человеческий ум, предупредить умножение ошибок и методически правильно организовать познание. Вообще каждому исследующему природу рекомендуется как бы взять за правило считать сомнительным все то, что особенно захватило и пленило его разум. Энтузиаст новой науки отнюдь не усматривал в слепой одержимости фактор, способствующий постижению истины, и склонялся к идеалу уравновешенного и ясного критического понимания.

«Плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает разум»23, — писал Бэкон о третьем, с его точки зрения самом тягостном, виде идолов, о так называемых Идолах Площади, или Рынка. Эти идолы проникают в сознание исподволь, из естественной связи и общения людей, из стихийно навязываемого этим общением штампов ходячего словоупотребления. К ним относятся и наименования вымышленных, несуществующих вещей, и вербальные носители плохих и невежественных абстракций. Давление этих идолов особенно сказывается тогда, когда новый опыт открывает для слов значение, отличное от того, которое приписывает им традиция, когда старые ценности теряют смысл и старый язык символов уже перестае! быть общепонятным. И тогда то, что объединяет людей, является фактором их взаимопонимания, «обращает-свою силу против разума» 24.

Эту мысль философа можно проиллюстрировать словами поэта — Вильяма Шекспира, также большого мастера изобличения разного рода идолов на театральных подмостках. Героине его трагедии Джульетте Капулетти с младенчества внушили, что ее родовое имя обладает безусловной реальностью и что в нем содержится ее подлинная и высшая честь. Но вот Джульетта полюбила

" Там же, стр. 437.

==24

человека, принадлежащего к враждебной ее семье фамилии Монтекки. И она мучительно задумывается: Не ты, а имя лишь твое — мой враг, Ты сам собой, ты вовсе не Монтекки. Монтекки ли — рука, нога, лицо Иль что-нибудь еще, что человеку Принадлежит? Возьми другое имя. Что имя? Роза бы иначе пахла, Когда б ее иначе называли?

Она хочет доискаться, в чем же в конце концов реальность имени и, переоценивая ценности, готова утвердить над именем приоритет природы. Джульетта готова ниспровергнуть «Идол Имени» — один из мировоззренческих устоев ее феодальной среды: Ромео, если б не Ромео стал, — Свое все совершенство сохранил бы И безыменный. Сбрось, Ромео, имя, Отдай то, что не часть тебя, — возьми Меня ты всю 25.

Но основной удар своей критики Бэкон направляет против Идолов Театра, или Теорий. Да, он не очень-то высокого мнения о существующих философско-теоретических представлениях и считает себя вправе взирать на них как бы с высоты некоего амфитеатра. Сколько есть изобретенных и принятых философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры. Человечество уже видело и еще увидит много таких представлений с Субстанцией, Качеством, Бытием, Отношением и другими отвлеченными категориями и началами в главных ролях. «В пьесах этого философского театра, — писал он, — мы можем наблюдать то же самое, что и в театрах поэтов, где рассказы, придуманные для сцены, более слажены и изысканы и скорее способны удовлетворить желаниям каждого, нежели правдивые рассказы из истории»26. Одержимые этого рода идолами стараются заключить многообразие и богатство природы в односторонние схемы отвлеченных конструкций и, вынося решения из

24 В. Шекспир. Полное собрание сочинений, т. IT. «Academia», 1937, стр. 285.

26 The Works of Lord Baron, vol. II. London, MDCCCLXXIX, p. 438.

==25

меньшего, чем следует, не замечают, как абстрактные штампы, догмы и идолы насилуют и извращают естественный и живой ход их разумения. Так, продукты интеллектуальной деятельности людей отделяются от них и в дальнейшем уже противостоят им как нечто чуждое и господствующее над ними. Кажется, здесь Бэкон вплотную подходит к определению и анализу того, что на современном философском языке именуется отчуждением. При этом он, видимо, не заблуждается относительно механизма образования этого отчуждения. Единогласие в философских мнениях далеко не всегда основывается на свободе суждений и исследований, чаще оно программируется авторитетом, послушанием и подчинением. Именно таким образом, по его мнению, большинство пришло к согласию с философией Аристотеля, этого «счастливого разбойника» и «первейшего софиста».

В многочисленных ссылках на Аристотеля, которыми изобилуют философские сочинения Бэкона, можно обнаружить все градации его критического отношения. Иногда это мимоходом брошенные колкости вроде того, что «Аристотель только указал на эту проблему, но нигде не дал метода ее решения» ет или же «Аристотель издал по этому вопросу небольшое сочинение, в котором есть кое-какие тонкие наблюдения, однако, как обычно, он считает свою работу исчерпывающей» 28. Иногда же это тяжкие обвинения, например, в том, что Аристотель «своей логикой испортил естественную философию, построив весь мир из категорий»29, что он слишком «много приписал Природе по своему произволу», больше заботясь, «чтобы иметь на все ответы и словесные решения, чем о внутренней истине вещей» 30, что он, «произвольно установив свои утверждения, притягивал к ним искаженный опыт» 31. Стагириту приходилось отвечать не только за собственные промахи и недоработки, но и за дотошных комментаторов и изощренных схоластиков, за суеверных теологов и догматиков всех мастей, подкреплявших свои измышления его авторитетом и рассматривавших весь мир исключительно сквозь призму его трактатов.

27 Там же, стр. 36-4.

28 Там же, стр. 349.

29 Там же, стр. 438.

30 Там же, стр. 439.

31 Там же.

==26

Из античных философов Бэкон высоко ценит лишь древнегреческих материалистов и натурфилософов. Ему импонирует, что «все они определяли материю как активную, как имеющую некоторую форму, как наделяющую этой формой образованные из нее предметы и как заключающую в себе принцип движения»32. Он приветствует их метод глубоко и тонко проникать в тайны природы и, игнорируя ходячие представления, подчинять свой разум природе вещей, «анализировать природу, а не абстрагировать ее» 33. Поэтому Анаксагор с его гомеомериями и особенно Демокрит с его атомами часто приводятся им как авторитеты. И Бэкон сетует, что эта глубокая традиция предана" забвению, в то время как философия Платона и Аристотеля шумно пропагандируется в школах н университетах. Время, как поток, выносит на · своих волнах то, что легче, тогда как более весомое тонет — прибегает он к одной из тех риторических фигур, которые не раз витиевато украшают стиль его сочинений. Но самое любопытное впереди. Несмотря на непримиримую вражду к перипатетикам и схоластике, свой постоянный протест против них, идущий «от того непокорного элемента жизни, который, улыбаясь, смотрит на все односторонности и идет своей дорогой» 34, сам Бэкон не освобождается вполне от их влияния и в выработке основного понятия своей метафизики едва ли идет дальше преобразования перипатетического учения о формах как вечных и неизменных природных сущностях.

Столь критическое отношение к распространенным в то время философским концепциям многие исследователи сравнивают с методическим сомнением Декарта. Последний считал, что, коль скоро речь идет о познании истины, универсальное сомнение должно служить первым шагом и условием для отыскания несомненных основ знания. Для Бэкона, как и для Декарта, критицизм означал прежде всего высвобождение человеческого ума из всех тех схоластических пут и предрассудков, которыми он обременен. Для Бэкона, как и для Декарта, сомнение не самоцель, а средство выработать плодотворный метод познания. В дальнейшем их пути расходятся. Декарта

32

Там же, стр. 690.

33 Там же, стр. 691.

84 А. И. Герцен. Избранные философские произведения, т. 1.

1946, стр. 241.

M., 1946, стр. 241.

==27

интересуют прежде всего приемы и способы математического знания, опирающиеся на имманентные уму критерии «ясности и отчетливости», Бэкона — методология естественнонаучного, опытного познания. Но Декарт, конечно, подписался бы под бэконовским осуждением проповедников акаталепсии — жрецов Идола Непознаваемого, как он подписался бы и под его критикой слепого Идола Эмпирической науки, ориентирующего не на теорию, а на случайный и частный эмпирический поиск.

Есть еще один источник появления идолов — это смешение естествознания с суеверием, теологией и мифическими преданиями. В этом прежде всего повинны пифагорейцы и платоники, а из новых философов те, кто пытается строить естественную философию на Священном писании. И если рационалистическая философия и софистика запутывают разум, то эта, полная вымыслов и поэзии, льстит ему, подыгрывает его склонности к воображению и фантазии. Такое «поклонение суетному равносильно чуме разума», и его надо тем более сдерживать, «что из безрассудного смешения божественного и человеческого выводится не только фантастическая философия, но и еретическая религия», между тем как вере следует оставить «лишь то, что ей принадлежит» 35.

Отношение Бэкона к религии типично для передового ученого Возрождения. Человек призван открывать законы природы, которые бог скрыл от него. Руководствуясь знанием, он уподобляется всевышнему, который ведь тоже вначале пролил свет и уже потом создал материальный мир (это одна из любимых бэконовских аллегорий). И Природа, и Писание — дело рук божьих, и поэтому они не противоречат, а согласуются друг с другом. Недопустимо только для объяснения божественного Писания прибегать к тому же способу, что и для объяснения писаний человеческих, но недопустимо и обратное. Признавая истину и того и другого, Бэкон отдавал свои силы пропаганде постижения лишь естественного. У божественного и без него было слишком много служителей и защитников. И так преобладающая часть лучших умов посвящала себя теологии, испытатели же природы насчитывались единицами. Отделяя естественнонаучное от тео-

35 The Works of Lord Bacon, vol. II. London, MDCCCLXXIX, p. 439.

==28

логического, утверждая его независимый и самостоятельный статус, он, таким образом, вовсе не порывал с религией, в которой видел главную связующую силу общества. Он писал, что только поверхностное знакомство с природой отвращает от религии, более же глубокое и проникновенное возвращает к ней. И все же в знаменательном для того времени компромиссе между научным и религиозным воззрениями прогрессивность позиции определялась тем, в интересах какой из этих братающихся концепций принимались и оценивались утверждения другой. Пройдет некоторое время, и материалистическая философия выдвинет тезис, что вся эта идея согласия науки и религии есть не более чем ложная и вредная иллюзия. «Ярким пламенем вспыхнуло рациональное вольнодумство, не идущее на какой-либо компромисс. Но ошибся бы тот, кто полагал бы, что этим пламенем горел дух Бэкона. Он был в принципе только одним из набожных «поджигателей»» 36.

И еще одна линия бэконовской критики — это «изобличение доказательств». Он считает, что «логика, которая теперь имеется, бесполезна для научных открытий»эт. Своему основному философскому сочинению он дает название «Новый Органон», как бы противопоставляя его «Органону» Аристотеля—этому компендиуму логических знаний античности, содержащему принципы и схемы дедуктивного рассуждения и построения науки. «Органон» имел огромное значение для- всего последующего развития логической мысли, определив направление научных интересов римских, византийских и арабских мыслителей. «Органон» переводили, комментировали, составляли на его основе многочисленные руководства по логике. Его идеями в значительной мере жила средневековая схоластическая наука, их широко использовала и теология для рационализации своих доктрин и доказательств.

Нет, Бэкоп не сомневается, что в силлогизме заключена некая математическая достоверность. Но посмотрите, как используются силлогистические доказательства! Достаточно наполнить их путаными, опрометчиво абстрагированными от вещей и плохо определенными понятиями, 36 Т. Котарбинъский. Избранные произведения. М., 1963, стр. 108.

37 The Works of Lord Bacon, vol. II. London, MDCCCLXXIX, p. 433.

==29

как все рассуждения рушатся. Это по существу. А по видимости такая логическая организация порочных понятий может служить закреплению и сохранению ошибок, так как создает иллюзию обоснованности и доказательности там, где нет ни того ни другого. Такова мысль Бэкона, и с ней трудно не согласиться. Такова одна из тайн мистификации любой схоластики — и старой, и новой. Такова причина, почему Бэкон считал, что аристотелевская логика «более вредна, чем полезна».

Однако в бэконовской критике силлогистики имеется и другой акцент, отмечающий узость этих схем умозаключения, их недостаточность для выражения логических актов творческого мышления. Бэкон чувствует, что в физике, где задача состоит в анализе природных явлений, а не в созидании родовых абстракций и уже, конечно, не в том, чтобы «опутать противника аргументами», силлогистическая дедукция не способна уловить «тонкости совершенства природы»38, в результате чего от нас ускользает и истина. Позднее, в своем письме к Баранзану, он выскажет более терпимое отношение к возможностям аристотелевской логики. «Силлогизм — это вещь скорее неприменимая в отдельных случаях, нежели бесполезная в большинстве их» 39. Он отметит его роль в математике и согласится с мнением своего корреспондента, что, после того как посредством индукции введены хорошо определенные понятия и аксиомы, вполне безопасно применение силлогизма и в физике. Ну а если все же не вполне хорошо определенные, имеет ли тогда дедукция хотя бы эвристическое познавательное значение? Слишком живые для того времени примеры бесплодных спекулятивных дедукций схоластики, кажется, мешали Бэкону не только положительно ответить на этот вопрос, но даже и поставить его.

4. Эмпирический метод и теория индукции

Своеобразие интеллектуального ига схоластики сказывалось не только в регламентации свободы научной мысли религиозными догматами и предписаниями авторитетов, но и в отсутствии каких-либо строгих критериев для отличения истины от вымысла. Схоластика была

38 Там же.

39 Там же, стр. 128.

К оглавлению

==30

«книжной» наукой, т. е. пользовалась сведениями, полученными из книг. Поэтому натренированные в полемике умы, отстаивая тот или иной тезис или антитезис, чисто умозрительно могли подвергать сомнению любую из общепринятых истин, что порой сопровождалось как отрицанием достоверности самых бесспорных фактов, так и апологией самых фантастических измышлений. Ригоризм и догматизм, таким образом, даже способствовали известной свободе мышления, неспособной, однако, побудить к действительно плодотворным исследованиям. Ощущался недостаток не столько в идеях (некоторые из них в результате бесконечных дискуссий были разработаны даже слишком утонченно), сколько в методе для получения новых открытий, в том твердом основании, на котором только и могло быть воздвигнуто здание критически выверенного и вместе с тем позитивного научного знания, — в организации эффективного экспериментального исследования. Это обстоятельство было в полной мере осознано Бэконом и положено во главу угла как его критики, так и его методов.

Чтобы дать более конкретное и наглядное представление о сложившейся в науке XVII в. ситуации, сошлемся на пример физики, этой, по мнению Бэкона, важнейшей части естествознания. С этой целью предоставим слово Р. Котсу — известному редактору и издателю «Математических начал натуральной философии» И. Ньютона. В своем издательском предисловии к «Началам» Коте рассказывает о трех подходах к физике, существенно отличных друг от друга именно в философско-методологическом отношении.

Схоластические последователи Аристотеля и перипатетиков приписывали разного рода предметам специальные скрытые качества и утверждали, что взаимодействия отдельных тел происходят вследствие особенностей этой их природы. В чем же эти особенности состоят и каким образом осуществляются действия тел, они не учили. «Следовательно, в сущности, они ничему не учили, — заключает Коте. — Таким образом все сводилось к наименованию отдельных предметов, а не к самой сущности дела, и можно сказать, что ими создан философский язык, а не самая философия» 40.

40 Собрание трудов академика А. Н. Крылова, т. VII. М. — Л., 1936, стр. 5.

==31

Другие (и здесь Коте имеет в виду сторонников картезианской физики) считали, что вещество Вселенной однородно и все наблюдаемое в телах различие происходит от некоторых простейших и доступных пониманию свойств частиц, из которых состоят эти тела. Восходя от более простого к более сложному, они были бы правы, если бы приписывали этим первичным частицам лишь те свойства, которыми их действительно наделила природа. Между тем они чисто гипотетично и произвольно измышляли различные виды и величины частиц, их расположения, соединения и движения. И далее этот ньютонианец замечает: «Заимствующие основания своих рассуждений из гипотез, даже если бы все дальнейшее было ими развито точнейшим образом на основании законов механики, создали бы весьма изящную и красивую басню, но все же лишь басню» 41.

Третью категорию составляют приверженцы экспериментальной философии, т. е. экспериментального метода исследования явлений природы. Они также стремятся вывести причины всего сущего из возможно простых начал, по они ничего не принимают за начало, кроме того, что подтверждается совершающимися явлениями. Они не измышляют гипотез и вводят их в физику не иначе как в виде предположений, справедливость которых подлежит исследованию. Они пользуются двумя методами — аналитическим и синтетическим. Силы природы и простейшие законы их действия они выводят аналитически из каких-либо избранных явлений и затем синтетически получают законы остальных явлений. «Вот этот-то самый лучший способ исследования природы и принят преимущественно перед прочими нашим знаменитейшим автором»42, — пишет Коте, имея в виду Исаака Ньютона. А мы можем добавить, что первые кирпичи в фундамент именно такой методологии закладывал Фрэнсис Бэкон — этот «настоящий родоначальник английского материализма и всей современной экспериментирующей науки» 43.

Заслуга Бэкона, в частности, состоит в том, что он со всей определенностью подчеркнул: научное знание проистекает из опыта, не просто из непосредственных чувст-

41 Там же.

42 Там же, стр. 6.

43 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 142.

==32

венных данных, а именно из целенаправленно организованного опыта, эксперимента. Более того, наука не может строиться просто на непосредственных данных чувства. Наивный сенсуалистический реализм столь же несостоятелен, как и абстрактно-спекулятивная метафизика. Одно в сущности стоит другого: «Диалектики, — пишет Бэкон, — преклоняются перед первыми понятиями ума и наконец успокаиваются на непосредственных данных чувства» 44. Есть множество вещей, которые ускользают от чувств, с другой же стороны, свидетельства чувств субъективны, «всегда соотнесены с человеком, а не с миром» 45. И если чувства могут отказывать нам в своей помощи или обманывать нас, то нельзя утверждать, что «чувство есть мера вещей». Наивный сенсуализм оказывается перед лицом гносеологической антиномии, чреватой крайностями скептицизма и солипсизма. Рационалист Декарт, размышляя о том, насколько адекватно чувственные восприятия соответствуют внешней реальности, апеллировал к «правдивости бога», который, не будучи обманщиком, не мог допустить в наших мнениях лжи без того, чтобы не дать и какой-нибудь способности для ее исправления. Бэкон предлагает гораздо более современное и трезвое решение. Компенсацию несостоятельности чувства и исправление его ошибок дает правильно организованный и специально приспособленный для того или иного исследования опыт или эксперимент. Именно его «мы готовим в качестве светоча, который надо возжечь и внести в природу» 46. И далее он делает крайне важное разъяснение: «поскольку природа вещей лучше обнаруживает себя в состоянии искусственной стесненности, чем в естественной свободе» 47.

При этом для науки важны не всякие опыты, но прежде всего поставленные с целью открытия новых свойств явлений, их причин или, как выражается философ, аксиом, дающие материал для последующего более полного и глубокого теоретического понимания. Отстаивая ценность и значение специализированного научного

44 The Works of Lord Bacon, vol. II. London, MDCCCLXXIX, p. 287.

45 Там же.

46 Там же.

47 Там же, стр. 288.

m-,-- .---

==33

эксперимента, Бэкон проводит свое знаменитое различие двух родов опытов—«светоносных» и «плодоносных», то почти тривиальное для современного ученого разграничение эксперимента, ориентированного исключительно на получение нового научного результата, от опыта, преследующего ту или иную непосредственную практическую пользу. Он предупреждает против преждевременной погони за немедленным получением новых практических результатов и утверждает, что открытие и установление правильных теоретических представлений, вооружая нас не поверхностно, а глубоко, в конце концов повлечет за собой многочисленные ряды самых неожиданных приложений. Как видно, этот теоретик эмпирической науки был далек от недооценки теории как в структуре самого научного знания, так и в ее многообещающем значении для практики.

Формируя теоретические аксиомы и понятия о природных явлениях, не следует полагаться на абстрактные обоснования, какими бы заманчивыми и справедливыми они ни казались. Надо расшифровывать тайный язык природы из документов самой же природы, из фактов опыта. Иной альтернативы в научном познании не существует. Самое главное — выработать правильный метод анализа и обобщения опытных данных, позволяющий постепенно проникнуть в сущность исследуемых явлений. По Бэкону, таким методом должна стать индукция, однако не та, которая заключает на основании простого перечисления ограниченного числа благоприятных фактов. Простая перечислительная индукция чаще приводит к ошибочным, чем к истинным, обобщениям и в лучшем случае имеет эвристическое значение наведения на более или менее вероятное предположение. И Бэкон ставит перед собой задачу сформулировать принцип научной индукции, «которая производила бы в опыте разделение и отбор и путем должных исключений и отбрасываний делала бы необходимые выводы» 48.

Это очень важная установка. В случае индукции мы, вообще говоря, имеем незавершенный опыт, и Бэкон понимает необходимость выработки таких эффективных средств, которые позволили бы, говоря современным языком, осуществлять возможно более полный и глубокий

48 Там же, стр. 286.

==34

анализ информации, заключающейся в посылках индуктивного вывода. Этот пункт станет основным в построении всех последующих логических теорий индукции, и разные теоретические модели индукции, вообще говоря, будут различаться принятием тех или иных средств р методов такого анализа. Основоположники индуктивной логики Фр. Бэкон, Дж. Гершель и Дж. Ст. Милль, так же как и некоторые из последующих и современных нам логиков — Дж. Венн, Г. Греневский и Н. Решер, стремятся построить индукцию как строгое умозаключение наподобие дедуктивного. Если при этом некоторые из них и допускают неопределенность индуктивного заключения, то не применяют к его оценке функцию «вероятность». Другие же исследователи — П. Лаплас, Дж. М. Кейнс, Р. Карнап и Г. Рейхенбах — подходят к построению ее теории с точки зрения вероятностной оценки индуктивного обобщения.

Бэкону не только была чужда идея вероятностного подхода к индукции, но он, кажется, с излишним оптимизмом считал, что предлагаемые им средства индуктивного анализа являются достаточной гарантией необходимости и достоверности получаемого заключения. Вот в кратких словах суть его индуктивного метода, его таблиц Открытия — Присутствия, Отсутствия и Степеней. Собирается достаточное количество разнообразных случаев некоторого «простого свойства» (например, плотности, теплоты, тяжести, цвета и т.-п.), природа или «форма» которого ищется. Затем берется множество случаев, как можно более подобных предыдущим, но уже таких, в которых это свойство отсутствует. Затем — множество случаев, в которых наблюдается изменение интенсивности интересующего нас свойства. Сравнение всех этих множеств позволяет исключить факторы, не сопутствующие постоянно исследуемому свойству, т. е. не присутствующие там, где имеется данное свойство, или присутствующие там, где оно отсутствует, или же не усиливающиеся при его усилении (соответственно не ослабевающие, где оно ослабевает). Таким отбрасыванием в конце концов получают определенный остаток, неизменно сопутствующий интересующему нас свойству, — его «форму».

Аналогия и исключение составляют главные приемы этого метода. По аналогии подбираются эмпирические данные для таблиц Открытия. Она лежит как бы в фун-

==35

даменте индуктивного обобщения, которое достигается посредством отбора, выбраковки ряда обстоятельств из обилия первоначальных возможностей. Этому процессу анализа могут способствовать исключительные ситуации, в которых исследуемая природа по тем или иным причинам обнаруживается более очевидно, чем в других. Бэкон насчитывает и излагает 27 таких преимущественных примеров (прерогативных инстанций). Сюда относятся те случаи, когда исследуемое свойство существует в предметах совершенно различных между собой во всех других отношениях. Или, наоборот, это свойство отсутствует в предметах, совершенно подобных между собой. Или это свойство наблюдается в наиболее явной, максимальной (соответственно минимальной) степени. Или же выявляется очевидная альтернативность двух или нескольких причинных объяснений, и тогда дело остается лишь за experimentum crucis и т. д.

Но вот особенности бэконовской трактовки индукции, связывающие собственно логическую часть учения Бэкона с его аналитической методологией и философской метафизикой. Во-первых, средства индукции предназначаются для выявления форм «простых свойств», или «природ», как называет их Бэкон, на которые, вообще говоря, разлагаются все конкретные физические тела. Индуктивному исследованию подлежат, например, не золото, вода или воздух, а такие их свойства или качества, как плотность, тяжесть, ковкость, цвет, теплота, летучесть и т. п. Такой аналитический подход в теории познания и методологии науки впоследствии превратится в прочную традицию английского философского эмпиризма. И вместе с тем нельзя игнорировать тот факт, что физика (и не только в XVII столетии) занималась изучением как раз такого рода феноменов, исследуя природы плотности, упругости, тяготения, теплоты, цвета и магнетизма.

Во-вторых, задача бэконовской индукции — выявить «форму» — в перипатетической терминологии «формальную» причину, а отнюдь не «действующую» или «материальную», которые, по мнению философа, частны и преходящи и поэтому не могут быть неизменно и существенно связаны с теми или иными простыми свойствами. Здесь мы вплотную сталкиваемся с бэконовской «метафизикой», так как именно она призвана исследовать

==36

формы, «охватывающие единство природы в несходных материях» 49, в то время как собственно физика имеет дело с более частными материальными и действующими причинами — преходящими и как бы внешними носителями этих форм. Вот каким примером поясняет сам Бэкон это различие. «Если будет идти речь о причине белизны снега или пены, то правильным будет определение, что это тонкая смесь воздуха и воды. Но это еще далеко от того, чтобы быть формой белизны, так как воздух, смешанный со стеклянным порошком или порошком хрусталя, точно так же создает белизну, не чуть не хуже, чем при соединении с водой. Это лишь действующая причина, которая есть не что иное, как носитель формы. Но если тот же вопрос будет исследовать метафизика, то ответ будет приблизительно следующий: два прозрачных тела, равномерно смешанные между собой в мельчайших частях в простом порядке, создают белый цвет» 50. Быть может, это рассуждение и покажется современному чи^ тателю несколько наивным, тем не менее оно иллюстрирует, что именно Бэкон понимал под «метафизикой». Бэконовское понимание метафизики отличается от перипатетического; его метафизика не совпадает с «матерью всех наук» — первой философией, а является частью самой науки о природе, как бы высшим, более абстрактным и глубоким разделом физики. «Не беспокойся о метафизике, — напишет впоследствии Бэкон в письме к Баранзану. — Не будет никакой метафизики после обретения истинной физики, за пределами которой нет ничего, кроме божественного» 51.

Таким образом, Бэкон рассматривал индукцию не как средство узкоэмпирического исследования, в каковое она фактически превращается уже в представлении Дж. Ст. Милля, а как метод выработки фундаментальных теоретических понятий и аксиом естествознания, или, как он сам выражался, естественной философии. И это обстоятельство может если и не оправдать, то в какой-то мере все же объяснить то удивительное пренебрежение, которое так часто проявлял этот энтузиаст новой науки к открытиям современного ему опытного естествознания, полученным по не предусмотренной им методе.

49 Там же, стр. 457.

50 Там же, стр. 338.

51 Там же, стр. 128.

==37

Но что же все-таки он подразумевал под «формой»? «Вещь отличается от формы не иначе, чем явление отличается от сущности, или внешнее от внутреннего, или вещь по отношению к человеку от вещи по отношению к миру»52, — читаем мы в «Новом Органоне». Понятие «форма» восходит к Аристотелю, в учении которого она наряду с материей, действующей причиной и целью, один из четырех принципов бытия. Форма — это принцип, делающий вещь тем, что она есть, и в этом смысле — сущность вещи. Будучи сопринадлежной материи и вместе с тем отличной от нее, форма сообщает материи, этой чистой возможности, подлинную действительность, образуя из нее специфичную конкретную вещь. И вместе с тем форма есть принцип общности в вещах, умопостигаемый и определяемый с помощью понятия. Это учение Аристотеля было воспринято средневековой схоластикой. И здесь форма трактовалась как основной принцип, сущность вещи, источник ее действительности, качественной определенности или специфики, выразимой лишь в понятиях и определениях.

В текстах бэконовских сочинений встречается множество различных наименований «формы»: essentia, res ipsissima, natura naturans, tons emanationis, definitio vera, differentia vera, lex actus puri53. Все они характеризуют с разных сторон это понятие то как сущность вещи, то как внутреннюю, имманентную причину или природу ее свойств, как их внутренний источник, то как истинное определение или различение вещи, наконец, как закон чистого действия материи. Все они вполне согласуются между собой, если только не игнорировать их связь со схоластическим словоупотреблением и их происхождения из доктрины перипатетиков. И вместе с тем бэконовское понимание формы по крайней мере в двух пунктах существенно отличается от господствовавшего в идеалистической схоластике: во-первых, признанием материальности самих форм, во-вторых, убеждением в их полной познаваемости 54. Форма, по Бэкону, это сама материальная вещь, но взятая в своей подлинно объективной сути, 62 Там же, стр. 464.

63 З. Городенский. Франциск Бэкон, его учение о методе и энциклопедия наук. Сергиев Посад, 1915, стр. 39.

64 Там же, стр. 40—41.

==38

а не так, как она является или представляется субъекту. В связи с этим он писал, что материя скорее, чем формы, должна быть предметом нашего внимания — ее состояния и действие, изменения состояний и закон действия или движения, «ибо формы суть выдумки человеческого ума, если только не называть формами эти законы действия» 55. И такое понимание позволило Бэкону поставить задачу исследования форм эмпирически, индуктивным методом.

Вообще Бэкон различает двоякого рода формы — формы конкретных вещей, или субстанции, и формы простых свойств, или природ. Так как любая конкретная вещь есть сочетание, сплав простых природ, то и форма субстанции есть нечто сложное, состоящее из множества форм простых природ. Последние называются им формами первого класса. Эти формы вечны и неподвижны, но именно они — разнокачественные, индивидуализирующие природу вещей внутренне присущие им сущности — придают неповторимое своеобразие бэконовской философской онтологии. «У Бэкона, как первого своего творца, материализм таит еще в себе в наивной форме зародыши всестороннего развития. Материя улыбается своим поэтически-чувственным блеском всему человеку» 5в, — писал К. Маркс. И вместе с тем, поскольку дело касается исследования конкретных форм, и прежде всего различных форм движения, мы не можем не почувствовать, как концепция Бэкона уже проникается духом механического естествознания.

Собственно простых форм существует конечное число, и они наподобие букв алфавита, из которых составляют всевозможные слова, своим количеством и сочетанием определяют все разнообразие существующих вещей. Возьмем, например, золото. Оно имеет желтый цвет, такой-то вес, ковкость и прочность, имеет определенную текучесть в жидком состоянии, растворяется и выделяется в таких-то реакциях. Исследуем формы этих и других простых свойств золота. Узнав способы получения желтизны, тяжести, ковкости, прочности, текучести, растворимости и т. д. в специфичной для этого металла степени и мере, мы сможем организовать соединение их

»5 The Works of Lord Bacon, vol. II. London, MDCCCLXXIX, p. 437.

56 К. Маркс и Ц. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 142—143.

==39

в каком-либо теле и таким образом получить золото. Не правда ли, задача как будто напоминает ту, которую ставили перед собой алхимики и приверженцы натуральной магии? Да и разве сам Бэкон не писал, что, подобно тому как механические искусства составляют практику физики, магия (правда, понимаемая им в «очищенном смысле слова») призвана стать практикой метафизики. Как ни стремился Бэкон выработать принципиально новую философскую систему понятий и терминологии, над ним все же тяготел груз традиционных представлений, словоупотреблений и даже постановок проблем. Такое положение довольно обычно для состояния культурных феноменов в переходные эпохи. И все же Бэкона отличает от алхимиков и адептов натуральной магии ясное сознание того, что любая практика может быть успешной, если она руководствуется правильной теорией, и связанная с этим ориентация на рациональное и методологически выверенное понимание природных явлений. И, несмотря на подчас наивную непосредственность его воззрений, мы не можем не оценить того чрезвычайно важного обстоятельства, что Бэкон еще на заре современного естествознания, кажется, предвидел, что его задачей станет не только познание природы, но и отыскание новых, не реализованных самой природой возможностей.

Вместе с тем в этом бэконовском постулате об ограниченном количестве форм, можно усмотреть наметку очень важного принципа индуктивного исследования, в том или ином виде предполагаемого и в последующих теориях индукции. По существу примыкая в этом пункте к Бэкону, сформулирует свои «Правила умозаключений в физике» И. Ньютон: «Правило I. Не должно принимать в природе иных причин сверх тех, которые истинны и достаточны для объяснения явлений.

По этому поводу философы утверждают, что природа ничего не делает напрасно, а было бы напрасным совершать многим то, что может быть сделано меньшим. Природа проста и не роскошествует излишними причинами вещей.

Правило II. Поэтому, поскольку возможно, должно приписывать те же причины того же рода проявлениям природы.

Так, например, дыханию людей и животных, падению

К оглавлению

==40