Часть 2.

камней в Европе и в Африке, свету кухонного очага и Солнца, отражению света на Земле и на планетах» эт.

Этот принцип молчаливо подразумевает Дж. Ст. Милль, поскольку в каждом конкретном случае применения его индуктивных методов опытного исследования причинной зависимости рассматривается и может рассматриваться лишь ограниченное множество обстоятельств, среди которых ищется причина (или следствие) интересующего нас явления. И уже в наше время Дж. М. Кейнс примет его в качестве одного из фундаментальных постулатов своей индуктивной логики под названием «принцип ограничения независимого разнообразия»: во всем многообразии исследуемых фактов или свойств можно выделить некоторое ограниченное множество независимых конституент, из комбинаций которых слагаются все свойства этого многообразия.

Итак, бэконовская теория индукции тесно связана с его философской онтологией, с аналитической методологией, с учением о простых природах, или свойствах, и их формах, с концепцией разных видов причинной зависимости. И здесь создатель первого варианта индуктивной логики преподает нам еще один урок, который должен быть особенно поучителен для тех, кто до сих пор придерживается в логике формалистических и номиналистических позиций. Выражаясь современным языком, логика, понимаемая как интерпретированная система, то есть как система с заданной, семантикой, всегда имеет какие-то онтологические предпосылки и по существу строится как логическая модель некоторой онтологической структуры. Сам Бэкон еще не делает столь определенного и общего вывода. Но он определенно замечает, что логика должна исходить «не только из природы ума, но и из природы вещей»58, и пишет о необходимости «видоизменения способа открытия применительно к качеству и состоянию того предмета, который мы исследуем» 59. И бэконовский подход, и все последующее развитие логики свидетельствуют, что для существенно различных задач, вообще говоря, требуются и различные

57 Собрание трудов академика А. Н. Крылова, т. VII. М. — Л., 1936, стр. 502.

68 The Works of Lord Bacon, vol. II. London, MDCCCLXXIX, p. 502.

59 Там же, стр. 455.

==41

логические модели, что это справедливо как для дедуктивных, так и для индуктивных логик. Поэтому при условии достаточно конкретного и деликатного анализа мы будем иметь не одну, а множество систем индуктивных логик, каждая из которых выступает специфической логической моделью определенного рода онтологической структуры.

Как метод продуктивного открытия индукция должна работать по строго определенным правилам, как бы по некоторому алгоритму, не зависящему в своем применении от различий индивидуальных способностей исследователей, «почти уравнивая дарования и мало что оставляя их превосходству»60. Так, циркуль и линейка при начертании окружностей и прямых линий нивелируют остроту глаза и твердость руки. В другом месте, регламентируя познание «лестницей» строго последовательных индуктивных обобщений, Бэкон даже прибегает к такому образу: «Разуму надо придать не крылья, а скорее свинец и тяжесть, чтобы они сдерживали всякий прыжок и полет»в1. Это очень точное метафорическое выражение одного из основных методологических принципов научного познания. Определенная регламентация всегда отличает научное знание от обыденного, как правило недостаточно ясного и точного и не подлежащего методологически выверенному самоконтролю. Такая регламентация проявляется, например, в том, что любой экспериментальный результат в науке принимается как факт, если он повторяем, если в руках всех исследователей он один и тот же, что в свою очередь предполагает» стандартизацию условий его осуществления; она проявляется также и в том, что объяснение должно удовлетворять условиям принципиальной проверяемости и обладать предсказательной силой, а все рассуждение строится по законам и нормам логики.

Саму эту мысль рассматривать индукцию как систематическую процедуру исследования и попытку сформулировать ее точные правила, конечно, нельзя недооценивать. Однако предложенная Бэконом схема не гарантирует определенности и достоверности получаемого результата, поскольку не дает уверенности, что процесс

60 Там же, стр. 454.

61 Там же, стр. 450.

==42

исключения доведен до конца. Сам Бэкон надеялся обрести эту уверенность на пути создания исчерпывающего и точного списка всех «простых природ». Это было бы бесперспективной и метафизической затеей. Реальной коррективой к его методологии было бы более внимательное отношение к гипотетическому элементу при осуществлении индуктивного обобщения, всегда имеющему здесь место хотя бы в фиксировании исходных для выбраковки возможностей. Любопытно, что три столетия спустя в самой индуктивной логике произойдет характерное изменение в анализе — проблема индукции «дедуктивизируется» и на первый план в ней выдвинется задача подтверждения (верификации или фальсификации) гипотез.

В пылу своей критики умозрительных абстракций и спекулятивных дедукций перипатетиков Бэкон недооценил и роль гипотез, и возможности гипотетико-дедуктивного метода в науке. А этому методу, состоящему в том, что выдвигаются определенные постулаты или гипотезы, из которых затем выводятся следствия, проверяемые на опыте, следовал не только Архимед, но и Стевин, Галилей и Декарт — современники Бэкона, заложившие основы нового естествознания. Опыт, которому не предшествуют какая-то теоретическая идея и следствия из нее, просто не существует в естествознании. По-видимому, с этим просчетом Бэкона связан и его взгляд на значение и роль математики. Бэкон предвидит, что, по мере того как физика будет наращивать свои достижения и открывать новые законы, она будет все более нуждаться в математике. Однако математику он рассматривал преимущественно как способ завершающего оформления естественной философии, а не как один из источников ее понятий и принципов, не как творческое начало и аппарат в открытии законов природы. Бэкон был далек от мысли Галилея, что книга природы написана языком математики и понять ее может лишь тот, кто научился понимать этот язык. Метод математического моделирования естественных процессов он был склонен оценивать даже как Идол Рода человеческого, и именно это, по-видимому, помешало ему принять теорию Коперника и открытия Кеплера. Между тем математические схемы в сущности есть сокращенные записи обобщенного физического эксперимента, моделирующие исследуемые

==43

процессы с точностью, позволяющей предсказывать результаты будущих опытов. Соотношение того и другого (эксперимента и математики) для различных отраслей науки, вообще говоря, различно и зависит от развития как экспериментальных возможностей, так и имеющейся в нашем распоряжении математической техники. И надо сказать, что во времена Бэкона экспериментальная физика уже заговорила языком математической дедукции, приобретающей значение логической основы науки.

Привести философскую онтологию в соответствие с этим методом нового естествознания выпало на долю ученика Бэкона и «систематика» его материализма Томаса Гоббса. И если Бэкон в естествознании уже пренебрегает конечными, целевыми причинами, которые, по его словам, подобно деве, посвятившей себя богу, бесплодны и не могут ничего родить, то Гоббс отказывается и от бэконовских «форм», придавая значение лишь материальным и действующим причинам. Программа исследования и построения картины природы по схеме «формы — сущности» уступает., место программе исследования по схеме «причинности». Соответствующим образом меняется и общий характер мировоззрения. «В своем дальнейшем развитии материализм становится односторонним... — писал К. Маркс. — Чувственность теряет свои яркие краски и превращается в абстрактную чувственность геометра. Физическое движение приносится в жертву механическому или математическому движению; геометрия провозглашается главной наукой» 62. Так идейно было подготовлено главное научное произведение века — «Математические начала натуральной философии» Исаака Ньютона, блестяще воплотившее в себе эти два, казалось бы, полярных подхода — строгий эксперимент и математическую дедукцию.

Мы не будем ставить в вину Фрэнсису Бэкону, что от его первоначально грандиозного замысла, от претендующей на универсальность методологической концепции последующими поколениями была воспринята лишь общая идея и, быть может, некоторые технические частности. Подобными метаморфозами наполнена и история конкретных наук, что нисколько не исключает того, что

! К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 143.

==44

эти первоначальные концепции фактически и исторически образуют те леса, с помощью которых возводится величественное и основательное здание научного знания. Бэконовская индукция оказалась недостаточным, можно даже сказать упрощенным, решением сложнейшей проблемы научно-теоретического обобщения эмпирического материала, той проблемы, которая, как мы теперь склонны считать, вообще не имеет своего единственного и универсального способа решения. Но вместе с тем бэконовская индукция содержит в себе в каком-то приближении, в модели те простые качественные схемы экспериментального установления зависимости (или независимости) между явлениями, которые впоследствии были специально выделены Гершелем и Миллем и названы методами сходства, различия и сопутствующих изменений. Эти схемы нетрудно обнаружить и сегодня в реализации многих экспериментальных исследований. И в этом смысле Фрэнсис Бэкон также может быть назван одним из родоначальников современной экспериментирующей науки. Но еще важнее, пожалуй, то, что пионер естественнонаучной методологии не относился к своему учению как к истине в последней инстанции. Он прямо и откровенно ставил его лицом к лицу с будущим. «Я не утверждаю, однако, что к этому ничего нельзя прибавить, — писал Бэкон. — Наоборот, рассматривая ум не только в его собственных способностях, но и в его связи с вещами, следует признать, что искусство открытия может делать успехи вместе с успехами самих открытий» 63.

5. Моралист, политик, писатель

Антиклерикальная Реформация в Англии привела к значительным изменениям в религиозном сознании. В свой поздний Ренессанс страна вступила фактически без господствующей религии. К концу XVI столетия на это не могли претендовать ни официально насаждаемое англиканство, ни подорванное Реформацией католичество, ни многочисленные преследуемые секты протестантов и пуритан. Попытки короны приобщить страну к «единой религии» оставались безуспешны, а сам факт, что дела церкви и религии решала светская власть, способствовал

63 The Works of Lord Bacon, vol. II. London, MDCCCLXXIX, P. 457.

==45

тому, что секуляризация захватила и прочие сферы духовной жизни общества. Повсюду слово Священного писания и догму церкви теснил авторитет Человеческого разума, здравого смысла и интереса. Фрэнсис Бэкон, пионер разработки «естественной» философии, был и одним из тех, кто положил в Англии начало концепции «естественной» морали, построению этики хотя и сопричастной теологии, но в основном без помощи религиозных представлений, исходя из рационально понятых посюсторонних жизненных устремлений и аффектов человеческой личности. Бэкон по-своему делал в Англии то же самое, что несколько раньше во Франции — Монтень и Шаррон.

Не уподобляясь тем, кто, желая научить искусству письма, лишь демонстрирует его образцы, не объясняя, как надо выписывать буквы, Бэкон мало интересовался впечатляющими описаниями высоких и достойных подражания образцов Добродетели, анализом их видов, частей и отношений. Еще менее он интересовался рассуждениями о том, существуют ли добродетели в человеке от природы, или же они в нем воспитываются, преодолимо ли различие между благородными и низкими душами и т. п. Вслед за Платоном античные и христианские авторы все это не раз изображали и обсуждали до него. Он ставил перед собой другую задачу: обратившись к примерам реальной, даже обыденной жизни, попытаться разобраться в путях, средствах и стимулах того человеческого волеизъявления, которое подлежит той или иной моральной оценке.

Определяя источники нравственности, Бэкон решительно утверждал примат и величие общего блага перед индивидуальным, деятельной жизни перед созерцательной, общественного престижа перед личным удовлетворением. Такая позиция позволяла ему подвести под общий знаменатель и под удар своей критики все те нравственные ценности, вокруг которых кристаллизовались этические теории древних киренаиков, эпикурейцев, скептиков и стоиков. Ведь как бы ни украшали личную жизнь человека бесстрастная созерцательность, душевная безмятежность, самоудовлетворенность или же стремление к индивидуальному наслаждению, они не выдерживают критики, если только подойти к этой жизни с точки зрения критериев ее общественного предназначения.

==46

И тогда окажется, что все эти «гармонизирующие душу» блага есть не более чем средства малодушного бегства от жизни с ее треволнениями, искушениями и антагонизмами и что они никак не могут служить основой для того подлинного душевного здоровья, активности и мужества, которые позволяют противостоять ударам судьбы, преодолевать жизненные трудности и, исполняя свой долг, полноценно и общественно значимо действовать в этом мире.

Солидаризуясь с христианским тезисом о первостепенном значении общего блага, Бэкон вместе с тем не очень-то хотел быть связанным со всем грузом его теологического содержания. Он стремился строить этику, столь же ориентированную на человеческую природу, как и на нормы моральных аксиом, которая и «в своих собственных границах могла содержать немало разумного и полезного»в4, и хотел прочитать этот тезис в ее транскрипции. Но в таком понимании общее благо созидалось волей, умом и расчетом отдельных лиц, общественное благополучие складывалось из совокупного стремления каждого к благополучию, общественное признание получали выдающиеся в том или ином "отношении личности. Поэтому наряду с тезисом «общее благо превыше всего» Бэкон защищает и развивает и другой: «человек сам кузнец своего счастья». Надо только уметь разумно определять значение и ценность всех вещей в зависимости от того, насколько они способствуют достижению наших целей — душевного здоровья и сил, богатства, общественного положения и престижа. И о чем бы ни писал Бэкон — об искусстве беседы, манерах и соблюдениях приличий, об умении вести дела, о богатстве и расходах, о достижении высокой должности, о любви, дружбе и хитрости, о честолюбии, почестях и известности, он постоянно имел в виду и эту сторону дела и исходил в своих оценках, суждениях и рекомендациях из соответствующих ей критериев.

Быть может, Англия столь же обязана Бэкону так привившемуся в ее литературе жанру эссеистики, как сам Бэкон был обязан им Мишелю Монтеню. Правда и здесь, отдавая дань излюбленным своим древним авторам, Бэкон указывает как источник избранного им жанра на послание Сенеки Луцилию. Однако это не может

и Там же, стр. 394.

==47

ввести нас в заблуждение. «Опыты» Бэкона и Монтеня роднит общность жанра, тематики, даже наименования ряда очерков. Заимствовав манеру своих размышлений от Монтеня, Бэкон вместе с тем делает совершенно иные акценты. У Монтеня в центре внимания человек как существо естественное, живое, непосредственно чувствующее и мыслящее и широкое критическое исследование всех условий его существования. Фокус бэконовского внимания сужен и сосредоточен на человеческом поведении и оценке его с точки зрения достижения определенных результатов. В его размышлениях нет монтеневской самоуглубленности, мягкости, скептицизма, юмора, светлого и независимого восприятия мира, но лишь холодный объективизм и сосредоточенный анализ того, что должно обеспечить человеку его положение и преуспеяние.

Вот, например, его эссе «О высокой должности». По теме оно совпадает с монтеневским «О стеснительности высокого положения», но различие чувствуется уже в названиях. Лейтмотив рассуждений Монтеня таков: я предпочитаю занимать в Париже скорее третье, чем первое место, если я и стремлюсь к росту, то не в высоту — я хочу расти в том, что мне доступно, достигая большей решимости, рассудительности, привлекательности и даже богатства. Всеобщий почет, могущество власти подавляют и пугают его. Он готов скорее отступиться, чем перепрыгивать через ступень, определенную ему по способностям, ибо всякое естественное состояние есть и самое справедливое, и удобное. Не переоценивая высокого положения, он и не видит в его потере того, что усмотрит здесь Бэкон — не со всякой высоты непременно падаешь, гораздо чаще можно благополучно опуститься.

Внимание Бэкона целиком направлено на выяснение того, как достигнуть высокой должности и как вести себя, чтобы на ней удержаться. Его рассуждения трезвы и практичны. Он, правда, может немного пожаловаться, что власть лишает человека свободы, делает его невольником и государя, и людской молвы, и своего дела. Но это далеко не самое главное, потому что достигнувший власти считает естественным держаться за нее и бывает счастлив, когда пресекает домогательства других. «Нет, люди не в силах уйти на покой, когда хотели бы; не уходят они и тогда, когда следует; уединение всем нестерпимо, даже старости и немощам, которые надо бы укрывать в

==48

тени; так, старики вечно сидят на пороге, хотя и предают этим свои седины на посмеяние» 65. Потеря высокого положения, падение или закат — для Бэкона ситуация поистине трагическая.

Читая сочинения Фрэнсиса Бэкона, никогда не теряешь ощущения, что они написаны деятелем, с головой погруженным в политические контроверзы своего времени, политиком до мозга костей, приобщающим к глубинам государственной мудрости, наставляющим в изощренной стратегии и опыте жизненной борьбы. Бэкон стоял за сильную централизованную власть, подчиняющую себе противоречия различных социальных сил, классов и партий в интересах созидания военного, морского и политического могущества национального государства, и предлагал целую систему мер для ее укрепления. В эссе «Об искусстве повелевать» он советует, как ограничить влияние надменных прелатов, в какой мере подавлять старую феодальную знать, как создать ей противовес в новом дворянстве, порой своевольном, но все же являющемся надежной опорой трона и оплотом против простого народа, какой налоговой политикой поддерживать купечество. В то время как английский король фактически игнорировал парламент, Бэкон, имея в виду опасности деспотизма, рекомендовал его регулярный созыв, видя в парламенте и помощника королевской власти, и посредника между монархом и народом.

Его занимали не только вопросы политической тактики и государственного устройства, но и широкий круг социально-экономических мероприятий, которыми жила тогда Англия, уже прочно встававшая на путь буржуазного развития. Процветание своей страны и благосостояние ее народа Бэкон связывал с поощрением мануфактур и торговых компаний, с основанием колоний и вложением капитала в сельское хозяйство, с сокращением численности непроизводительных классов населения, с искоренением праздности и обузданием роскоши и расточительства. Как государственный деятель и политический писатель, он отдавал свои симпатии интересам и чаяниям тех преуспевающих слоев, которые ориентировались одновременно на выгоды и торгово-промышленного развития, и

—————— f

65 Франсис Бэкон. Новая Атлантида. Опыты и наставления нравственные и политические. М., 1954, стр. 62.

3 Ц· Бэкон, том l

==49

абсолютизма королевской власти, могущей и защитить от опасных конкурентов, и организовать захват колониальных рынков, и выдать патент на доходную монополию, и оказать любую другую поддержку сверху. Между тем корабль Великобритании уже берет курс на океан бурь социальной революции.

В поздних политических очерках и заметках Бэкона зазвучат мотивы конгениальные макиавелливским. Знаменитый автор «Князя» оказывал влияние на многих политических писателей и деятелей XVII—XVIII вв., явно или не явно опиравшихся на него в своей защите абсолютизма против носящихся уже в воздухе идей суверенитета народа. В бэконовском эссе «О смутах и мятежах» мы читаем: «Пусть ни один правитель не вздумает судить об опасности недовольства по тому, насколько оно справедливо; ибо это значило бы приписывать народу чрезмерное благоразумие, тогда как он зачастую противится собственному своему благу» вв. Для предотвращения этой опасности Бэкон предлагает, например, и такое средство: «Искусно и ловко тешить народ надеждами, вести людей от одной надежды к другой есть одно из лучших противоядий против недовольства. Поистине мудро то правительство, которое умеет убаюкивать людей надеждами, когда оно не может удовлетворить их нужды» ст. А вот его рекомендации по борьбе с недовольными. Следует привлекать на свою сторону их лидеров, разделять и раскалывать враждебные правительству группы и партии, стравливать их между собой и создавать в их среде и среди их предводителей взаимное недоверие. Гений Никколо Макиавелли поистине водил рукой, писавшей эти строки.

И все же Бэкон не был бы Бэконом, если бы он считал, что нет подлинных и надежных моральных критериев и все измеряется лишь степенью полезности, выгоды и удачи. Его этика была относительной, но она не была утилитаристской. Во всяком случае Бэкон стремился отличить допустимые приемы от недопустимых, к которым, в частности, относил и рекомендуемые Макиавелли, освобождавшим политическую практику от какого-либо суда религии и морали. Какие бы цели ни осуществляли люди, 66 Там же, стр. 73. 1)7 Там же, стр. 76.

К оглавлению

==50

они действуют в сложном, многогранном мире, в котором есть все цвета палитры, есть и любовь, и добро, и красота, и справедливость и которого никто не имеет права лишать этого его богатства. Ибо «само бытие без нравственного бытия есть проклятие, и, чем значительнее это бытие, тем значительнее это проклятие» 68. Во всей этой картине беспрерывной, не знающей ни минуты покоя, ни единого дня отдыха лихорадочной людской погони за счастьем есть и высшее сдерживающее начало, которое сам Бэкон усматривал в благочестии. Религия как твердый принцип единой веры была для него как бы высшей нравственной связующей силой общества. Это, конечно, «теологическая непоследовательность» Бэкона, но такая, которая предохраняет, по его мнению, картину человеческих взаимоотношений от всепожирающего адского пламени.

Однако в бэконовских «Опытах» помимо отягощающего их относительного морального сознания есть и другое, связанное с глубоким пониманием человеческой психологии и зарисовками с панорамы страстей, чувств, характеров людей и поведения их в различных ситуациях. Этот чисто человеческий компонент изменяется несравнимо медленнее, чем конкретные социальные и политические условия бытия. Поэтому можно согласиться со знатоком и издателем бэконовских сочинений Дж. Спеддингом, который писал, что «Опыты» не разделили судьбу остальных философских работ Бэкона, уже более не говорящих нам того, что они говорили своим современникам.

Во Фрэнсисе Бэконе жило призвание литератора. Он любил слово, его неожиданные возможности и постоянно искал-колоритного и точного выражения своей мысли. При этом он часто ссылался на сентенции и тексты древних авторов и в подтверждение своих соображений приводил и толковал примеры из античной истории и мифологии. Но разве это не было признаком хорошего тона для всей литературы Возрождения? Последующим, более изысканным писателям английского Просвещения его стиль покажется искусственным и вымученным. «Стиль Бэкона неловок и груб; его остроумие часто блестящее, 68 The Works of Lord Bacon, vol. II. London, MDCCCLXXIX, p. 414.

в то же время часто неестественно р надуманно; он представляется первоисточником резких сравнений и вымученных аллегорий»,—напишет Давид Юм69. Но не будем забывать, что Юм упрекал в грубости и отсутствии утонченности и Вильяма Шекспира. Бэкон любил собирать и приводить разные пословицы и изречения и использовал для этого все подходящие случаи. В одну из книг своего трактата «О достоинстве и приумножении наук» он вставил своеобразное собрание тематически подобранных афоризмов. И стоит обратить внимание, насколько с большим вкусом он это делает, чем многие современные издатели чужой заемной мудрости. Этот метафизик в философии отлично понимал антитезы всех вещей и, приводя крылатые изречения, выстраивал их по фигуре контраста, сопоставляя различные мысли об одном и том же и «за», и «против».

Бэконовские «Опыты» содержат порой довольно тонкий анализ и живое описание целого спектра человеческих проявлений — скрытности и лукавства, любви и зависти, смелости и хитрости, доброты и подозрительности, эгоизма и тщеславия, высокомерия и гнева. Бэкон обсуждает все эти свойства человеческой натуры, указывает на их разновидности и градации, приводит примеры, дает оценки и выносит свои заключения. Это еще не художественные описания в собственном смысле слова. Их трезвость исключает поэтику, фрагментарность — подлинную образность, объективизм — проникновенность и эмоциональную напряженность. «Я вовсе не хочу, чтобы в этике все эти характеристики воспринимались как цельные образы людей (как это имеет место в поэтических и исторических сочинениях и в повседневных разговорах) , — писал он, — скорее это должны быть какие-то более простые элементы и отдельные черты характеров, смешение и соединение которых создает те или иные образы. Нужно установить, сколько существует таких элементов и черт, что они собой представляют и какие допускают взаимные сочетания»70. Тем не менее этот жанр концентрированной морально-психологической эссеистики всегда так или иначе смыкался с литературой

69 Давид Юм. Соч., т. 2. M., 1965, стр. 827.

70 The Works of Lord Bacon, vol. II. London, MDCCCLXXIX, p. 394.

 52

художественной. «Характеры» Теофраста связаны с поздней греческой драмой. «Характеры» Лабрюйера, по мнению Лессинга, служили источником типажей для комедий Ж.-Ф. Реньяра. Наблюдения Бэкона могут заинтересовать не только как свидетельства нравов его времени и круга. В толковании им одной из соломоновых притч мы обнаруживаем набросок ситуации, поразительно близкой той, которая будет классически разработана Мольером в «Тартюфе». Вот она.

«В каждой семье, где царят раздоры и несогласия, всегда появляется какой-нибудь слуга или бедный друг, приобретающий большое влияние и становящийся арбитром во всех семейных спорах и неурядицах; в результате все семейство и сам глава семьи чувствуют себя обязанными ему. Если этот человек преследует собственные интересы, он может еще сильнее ухудшить положение этой семьи...» 71

На закате своих лет Бэкон начал писать философскую повесть, социальную утопию «Новая Атлантида». В ней он снова, правда в ином жанре, возвращается к основной своей теме — пропаганде научно-технического прогресса, усматривая в нем залог безграничной власти человеческого общества над природой и над самим собой. В своих взглядах канцлер Бэкон не был наследником и продолжателем взглядов канцлера Мора. Социалистическая «Утопия» последнего предполагала обобществление собственности и коммунальный. уклад жизни, правда оставляя науке и производству их средневековую патриархально-ремесленную организацию. «Новая Атлантида» принадлежит к иной литературной традиции. Ее не отличает ни глубина социальной мысли, ни широта политических горизонтов. «Общественный строй, изображенный в утопии Бэкона, есть лишь идеализация английской абсолютной монархии времен Бэкона. Мы узнаем в нем и королевскую власть, и парламент, и церковь, занимающую важное место в жизни государства, и чиновничество различных степеней и рангов»72. Зато здесь рассказывается о таких научно-технических достижениях, в которых, если исключить явно невозможное вроде осуществлени

71 Там же, стр. 400.

72 В. Ц. Асмус. Избранные философские труды, т. I. M., 1969, 362.

стр. 362.

 53

вечного двигателя, наш современник без труда узнает то, что дала наука и техника лишь XIX—XX вв., или даже то, что они только сегодня пытаются дать.

Строй Бенсалема, утопического острова в Атлантическом океане, который описывается Бэконом, — это законсервировавшееся в своем благополучии классовое общество, процветающая монархия, изолированная от всего мира из опасения «новшеств и влияния чуждых нравов». Правда, изоляция не мешает островитянам различными способами получать информацию из других стран, или, выражаясь современным языком, вести повсюду широкий научно-технический шпионаж. Главный институт Бенсалема — орден «Дом Соломона» — научно-технический центр, мозг страны, и вся жизнь в Бенсалеме, кажется, подчинена интересам его успешного функционирования. По существу вся повесть нужна Бэкону, чтобы изложить проект новой всегосударственной организации науки — идеализированное предвосхищение будущих европейских академий наук, как впоследствии не раз отметят многие ученые. Так, организаторы Лондонского королевского общества Спрат, Бойль и Гленвиль прямо заявляли, что они только выполняли бэконовскую программу. Вместе с тем прерогативу бенсалемского «Дома Соломона» составляют не только планирование и организация научных исследований и технических изобретений, но и распоряжение производительными силами страны, ее природными ресурсами и производством. Ему принадлежит забота о внедрении в промышленность, сельское хозяйство и быт достижений науки и техники, а также монополия внешних сношений. Его члены — технократическая, элитарная каста, занимающая высшее положение в государстве и не очень-то подчиняющаяся политическим правителям. В этом незаконченном сочинении Бэкона мы можем усмотреть первый набросок и прообраз тех социальных технократических утопий, которые впоследствии составят целую литературную традицию.

А. Л. Мортон в своей книге очерков «От Мэлори до Элиота» заметил, что Бэкона гораздо меньше интересовали общественная проблематика и вопросы морали, чем технический прогресс и наука. Это замечание можно принять лишь с известной оговоркой. Едва ли не половину многотомного собрания сочинений Фрэнсиса Бэкона занимают работы, посвященные политике, праву, истории,

54

теологии и морали. Точнее было бы сказать, что в своих политических и моральных взглядах он менее ярок и оригинален, чем в собственно философских и общенаучных. Тем не менее написанное им в этой области, по-своему, также показательно для Бэкона — мыслителя и человека, как и для времени и общества, в котором он жил. И все же оно не только показательный и знаменательный документ времени. Работы Фрэнсиса Бэкона относятся к тем замечательным произведениям истории, знакомство с которыми продолжает обогащать пас и сегодня, поскольку людей вообще обогащает и чему-то научает человеческое идейное прошлое в откровенном и впечатляющем изложении талантливого и умного писателя.

* *

Настоящее двухтомное издание «Сочинений» включает основные философские труды, достаточно полно характеризующие Бэкона как мыслителя. Первый том составляет трактат «О достоинстве и приумножении наук». Во второй входят — «Новый Органон», «Опыты и наставления нравственные и политические», «О мудрости древних» и «О началах и истоках». Большинство работ дается в новых переводах с латинского или английского оригиналов, остальные переводы сверены с оригиналами.

А. Л. Субботин