Часть 1.

Локк Дж.

Послание о веротерпимости. 1686.

Локк Дж. Сочинения в трех томах: Т. 3.— М.: Мысль, 1988.— 668 с.— (Филос. Наследие. Т.103).- С.91-134.

Нумерация в конце страницы.

достославному мужу Лимборху из Амстердама, профессору теологии в коллегии ремонстрантов, ненавистнику тирании, от англичанина Джона Локка, друга мира и ненавистника угнетени

На твой вопрос, достославный муж, каково мое мнение о взаимной веротерпимости христиан, я отвечу кратко: я считаю его основным критерием истинной церкви. Что бы ни говорили одни о древности мест и имен или о блеске обрядов, другие — о реформации учения, наконец, и те и другие — об ортодоксальности веры1, ибо всякий почитает себя ортодоксом, все это и тому подобное может быть важным скорее для людей, стремящихся к власти и могуществу, чем для церкви Христовой. Тот, кто обладает всем этим, но лишен любви, лишен кротости, лишен доброжелательства ко всем людям вообще, не говоря уже об исповедующих христианскую веру, тот еще не христианин. «Цари народов господствуют над ними... А вы не так» (Лук. 22, 25—26),— говорит ученикам своим наш Спаситель. Истинную религию, рожденную не для внешнего великолепия, не ради господства церкви, не для насилия, наконец, но для правого и благочестивого устроения жизни, отличает совсем иное. Тот, кто хотел бы сражаться в рядах церкви Христовой, должен прежде всего объявить войну своим порокам, собственному высокомерию и страстям; в противном случае, если лишен он святости жизни, чистоты нравов, доброты и мягкости душевной, то не заслуживает имени христианина. «И ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих» (Лук. 22, 32),—сказал Петру Господь наш. Едва ли поверим мы, что кто-то безгранично печется о чужом спасении, если пренебрегает он своим собственным; ибо никто не может искренне, всеми силами стремиться обратить других в веру Христову, если сам он в душе своей не воспринял еще воистину религии Христа. Ведь если мы хотим верить Евангелию и апостолам, никто не может быть христианином без доброты, без веры, действующей любовью, а не силой. А доброжелательны ли и добросердечны ли те, кто, ссылаясь на рели-

==91

гию, мучают, терзают, грабят и убивают других, свидетелем тому их собственная совесть; и только тогда, когда я увижу, что эти ревнители веры точно таким же образом направляют на путь истины друзей и близких, открыто прегрешающих против евангельских наставлений, что огнем и мечом обрушиваются они на своих собственных приспешников, погрязших в тлетворных пороках и обреченных, если не исправятся к лучшему, на гибель, я поверю, что любовь свою и жажду спасения души они доказывают всевозможными жестокостями и мучительством. Ведь если они, как они заявляют, из человеколюбия и заботы о спасении души лишают людей их имущества, истязают их тела, гноят в тюрьмах, заковывают в цепи, отнимают, наконец, самое жизнь и все это — чтобы обратить их в правую веру, чтобы спасти их, то почему же позволяют они безнаказанно бесчинствовать среди своих «блуду, лукавству, злобе», что так явно, по словам апостола, отдает язычеством (Рим. 1, 29)? Ведь все это и прочее в том же роде много более противно славе господней, чистоте церкви и спасению души, чем любое сомнение в правильности церковных постановлений или неточность в культовом обряде, если в остальном жизнь безупречна. Почему же, повторяю, это рвение в защите бога, церкви, спасения души, в пылу своем доводящее до сжигания на костре, оставляя безнаказанными и не осуждая эти преступления и моральные пороки, диаметрально противоположные, по общему признанию, христианскому учению, обращено только на исправление взглядов, причем в большинстве случаев на тонкости, превосходящие понимание простого народа, или на совершение церемоний и только на это направляет все свои силы? Какая из сторон, не согласных друг с другом в подобных вещах, более права, кто из них виновен в расколе или ереси — победившая или побежденная, станет ясным только тогда, когда мы оценим причину раскола. Тот же, кто следует за Христом, кто проникся его учением и принимает владычество его, даже если отступится он от отца и матери, от отчих обрядов, если покинет людские сборища и вообще всех людей, тот не еретик.

Поэтому, если расхождения между сектами столь пагубны для спасения души, то уж «прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение... и тому подобное» не в меньшей степени являются делами плоти, о чем апостол ясно говорит, что «поступающие так Царствия Божия не наследуют» (Гал. 5, 19—21). Следовательно» все это должно искоренять с не меньшим тщанием и энергией,

==92

чем секты, если только мы, искренне взыскуя царствия небесного, всерьез решили приложить все силы к расширению владений его. Если же кто-то поступает иначе и, оставаясь безжалостным и неумолимым по отношению к инакомыслящим, в то же время будет снисходительным к прегрешениям и нравственным порокам, недостойным имени христианского, то, сколько бы он ни распространялся о церкви, совершенно ясно, что он ищет чего-то другого, а не царствия божия.

Если кто-то хочет пытками исторгнуть из тела душу, даже еще не обращенную душу, о спасении которой он так страстно печется, это всегда будет удивлять меня и, полагаю, других не меньше; но никто никогда не поверит, что это может исходить от любви, от доброжелательства, от человеколюбия. Если людей приходится огнем и мечом заставлять исповедовать известные догматы и принуждать силою к исполнению чуждых им обрядов и при этом, однако, даже не вспоминают об их нравственности, если кто-то обращает инаковерующих в свою веру, заставляя их исповедовать то, во что они не верят, и дозволяет им делать то, чего не разрешает Евангелие христианам, верующим в него, то я не сомневаюсь, что такой человек стремится иметь огромную толпу людей, исповедующих то же, что и он; но кто же поверит, что он хочет христианской церкви? А поэтому не нужно удивляться, когда те, кто вопреки своим утверждениям не сражается за истинную религию и христианскую церковь, прибегают к оружию, недостойному христианского воинства. Если бы, подобно Вождю и Спасителю нашему, они искренне жаждали спасения души, они шли бы по стопам его и следовали бы этому наипрекраснейшему примеру государя мира, который послал служителей своих на покорение народов и объединение в церковь вооруженными не булатом, не мечом, не силою, но Евангелием, но вестью о мире, но примером святости нравов. Если же, однако, оказалось бы необходимым силою оружия обратить неверных, с помощью вооруженных воинов избавить от заблуждений ослепленных или упорствующих, у него нашлись бы более мощные легионы небесного воинства, чем когорты любого церковного прелата, сколь бы могущественным он ни был.

Терпимость по отношению к тем, кто в религиозных вопросах придерживается других взглядов, настолько согласуется с Евангелием и разумом, что слепота людей, не видящих при столь ясном свете, представляется чем-то чудовищным. Я не хочу здесь ставить в вину одним их за-

==93

носчивость и высокомерие, другим — их несдержанность и фанатизм, не знающий ни человеколюбия, ни мягкосердечия: это пороки, которые, быть может, невозможно отнять у людей, но они, однако, таковы, что никто не хотел бы, чтобы ему явно их приписывали; едва ли найдется хотя бы один, кто стал бы, придавая им некую достойную видимость, искать себе похвалы за них. И—пусть никто не пытается прикрыть жестокие преследования, столь~чуж~ дые христивяствут^заботой о"тосударетве и соблюдений-законов, и, напротив, пусть никто, прикрываясь ссылкой на иную религию, не ищет для себя моральной вседозв.оленности и безнаказанности преступлений. Повторяю, пусть никто, ни как верный подданный государя, ни как искренне верующий, не требует такого права ни для себя, ни для других. Прежде всего я считаю необходимым различать вопросы государственные и религиозные и должным образом определить границы между церковью и государством. Если этого не будет сделано, то невозможно будет положить предел никаким спорам среди тех, для кого спасение души или благо государства либо действительно дорого, либо изображается таковым.

Государство, по-моему,— это общество людей, установленное единственно для сохранения и приумножения гражданских благ.

\) Гражданскими благами я называю жизнь, свободу, телесное здоровье и отсутствие физических страданий, владение внешними вещами, такими, как земли, деньги, утварь и т. д.

Обеспечивать и полностью сохранять как всему народу в целом, так и каждому гражданину в отдельности справедливое обладание этими относящимися к повседневной жизни вещами есть долг гражданского правителя, опирающегося на законы, равно обязательные для всех; если же кто-^о^_водреки-божес-тве.нд-ому.и человеческому праву вознамерится нарушить их, то такая дерзость должна подавляться 'угрозой наказания, состоящего либо в полном, либо в частичном лишении его тех благ, которыми в ином случае он и мог и должен был пользоваться. А так как никто добровольно не согласен лишиться части своих благ, а тем более свободы или жизни, поэтому правитель вооружен силою, т. е. всей мощью своих подданных, чтобы наказывать нарушителей чужого права.

То, что вся юрисдикция правителя распространяется единственно лишь на эти гражданские блага и что все право и все полномочия государственной власти определя-

==94

ются и ограничиваются заботой о поддержании и приумножении лишь этих благ и ни в коем случае не должны и не могут распространяться на спасение души, ясно покажет, как мне кажется, следующее.

Во-первых, гражданскому правителю забота о спасении души принадлежит не более, чем остальным людям. И бог не поручал ему этого, ибо нигде не сказано, что бог предоставил людям право насильно заставлять других людей принимать чуждую им религию. И люди не могут предоставить правителю такого рода власть, ибо никто не может в такой степени пренебрегать заботой о вечном спасении, чтобы покорно принимать культ или веру, которую предписывает ему другой, будь то правитель или подданный. Ибо никто не может верить по указанию другого, даже если бы и захотел, а ведь именно в вере заключается сила и смысл истинной и спасительной религии. Какие бы молитвы ни произносил ты своими устами, какие бы обряды ни совершал, но, если в сердце своем ты глубоко не убежден, что все это истинно и угодно богу, это не только не помогает спасению души, но, наоборот, приносит вред, поскольку таким образом к прочим грехам, искупить которые должна религия, присоединяется в довершение и притворство в самой религии, и неуважение самого божества, коль ты чтишь Величайшего и Всемогущего Господа обрядами, которые, как ты знаешь, не угодны ему.

Во-вторых, гражданскому правителю забота о душе не может принадлежать, ибо вся власть его выражается в принуждении. Истинная же и спасительная религия состоит в глубокой внутренней вере души, без которой ничто не имеет силы в глазах Господа; природа человеческого разума такова, что никакая внешняя сила не способна принудить его. Отними все имущество, брось его в темницу, подвергай тело мучениям — напрасно всеми этими пытками ты надеешься изменить суждение, которое ум составил о вещах.

Но ты скажешь: правитель может воспользоваться доводами разума и тем склонить к истине инаковерующих и спасти их. Пусть так, но здесь он ничем не отличается от остальных людей: если он станет поучать, наставлять, доводами разума призывать заблудшего на путь истины, он будет делать то, что подобает всякому порядочному человеку; ведь правитель отнюдь не перестает быть человеком и христианином. Но одно дело — убеждать, другое — приказывать, первое требует аргументов, второе — повелений. Из них второе — дело гражданской власти, первое же —

==95

человеческого доброжелательства. Ведь любой смертный имеет право наставлять, убеждать, уличать в заблуждении, доводами разума привлекать на свою сторону, правителю же положено повелевать эдиктами и принуждать мечом. Это как раз то, о чем я говорю,— государственная власть не должна государственным законом предписывать символы веры, т. е. догматы, или то, как именно следует чтить бога. Ведь если вообще не будет наказания, то законы потеряют свою силу, но наказание совершенно неуместно и никоим образом не годится для убеждения. Если кто-нибудь ради спасения души хочет принять какую-то догму или обряд, то необходимо, чтобы он до глубины души верил, что эта догма истинна или что этот обряд угоден богу и будет принят им; но никакая кара не способна внушить душе такого рода убеждение: чтобы изменилось убеждение, сложившееся в душе, нужен свет, а он никогда не может возникнуть из телесных мучений.

В-третьих, забота о спасении души никоим образом не может иметь отношения к гражданскому правителю, ибо если даже допустить, что авторитет законов и сила наказания могли бы быть действенными, способствуя обращению умов, они тем не менее ничем не могли бы помочь спасению души. Ведь коль скоро только одна религия истинна, только одна дорога ведет к вечному блаженству, то разве остается надежда, что к нему придет больше людей, будь им дана лишь одна возможность: вопреки требованиям разума и совести слепо следовать тому учению, которое разделяет государь, и чтить бога так, как установлено это законами предков? При таком многообразии религиозных воззрений государей эта ведущая на небо дорога неизбежно окажется узкой, а ворота — тесными и открытыми весьма немногим, и притом только из одной страны, и, что особенно абсурдно в этом деле и недостойно бога, в таком случае вечное блаженство и вечные муки предопределены всего лишь случайностью рождения.

Уже одного этого, не говоря о многом другом, что можно было бы сказать еще, мне кажется, достаточно для утверждения, что всякая государственная власть имеет дело с названными выше гражданскими благами, ограничивается заботой о делах этой жизни и не имеет никакого отношения к тому, что касается жизни будущей.

А теперь рассмотрим, что такое церковь. Мне представляется, что церковь есть свободное сообщество людей, добровольно объединяющихся, чтобы сообща почитать бога

==96

так, как это, по их убеждению, будет ему угодно и принесет им спасение души.

Я повторяю, что это свободное и добровольное сообщество. Никто не рождается членом какой-нибудь церкви, иначе религия отцов и дедов переходила бы по наследственному праву вместе с земельной собственностью и каждый был бы обязан своей верой собственному рождению; ничего абсурднее невозможно даже придумать. Дело обстоит так. Человек, не связанный от природы ни с какой церковью, ни с какой, сектой, добровольно присоединяется к тому сообществу, где, как он верит, нашел истинную религию и обряды, угодные богу. Надежда на спасение, которую он там обретает, есть единственная причина вступления в церковь, и она же определяет, оставаться ли ему в ней. Если же он обнаружит вдруг нечто ошибочное в учении или что То несообразное в культе, то обязательно должен обладать правом в любой момент столь же свободно выйти из нее, как свободно в нее вступил; ибо не может быть никаких нерасторжимых уз, за исключением тех, которые связывают с твердой надеждой на жизнь вечную. Церковь, таким образом, создается из добровольно объединившихся с вышеуказанной целью членов.

Теперь нам необходимо рассмотреть, что представляет собой власть церкви и каким законам она подчиняется.

Поскольку ни одно сообщество, сколь бы свободным оно ни было или по сколь бы незначительному поводу ни было организовано, будь то сообщество образованных людей, собирающихся ради изучения философии, или торговцев, объединяющихся в целях совместного предпринимательства, или просто праздных людей, встречающихся ради взаимных бесед и удовольствия, не может существовать и тотчас же развалится и исчезнет, если не будет связано никакими законами, необходимо и церкви иметь свои законы, чтобы соблюдался определенный порядок относительно места и времени проведения собраний, чтобы были установлены условия, на которых каждый либо принимается, либо исключается, наконец, чтобы были определены все обязанности и порядок их исполнения и т. п. А так как объединение это добровольное и, как было сказано, свободное от всякого насилия и принуждения, отсюда неизбежно следует, что право создания законов не может принадлежать никому, кроме самого сообщества или по крайней мере тех, кому само сообщество по общему согласию поручит это.

==97

Но ты скажешь: не может быть истинной церковь, которая не имеет епископа или пресвитеров, обладающих авторитетом власти, передающимся в непрерывной последовательности от самих апостолов.

Во-первых, я прошу тебя назвать мне тот эдикт, которым Христос установил своей церкви такой закон; и не из пустого любопытства добиваюсь я от тебя в столь важном вопросе точности. Мне кажется, что о чем-то другом гласят эти слова: «Где двое или трое собраны во имя мое, там я посреди них»2. Недостает ли чего-нибудь собранию, в котором присутствует Христос, для того, чтобы стать истинной церковью, суди сам. Конечно же там есть все для истинного спасения, а этого достаточно для нас.

Во-вторых, полюбуйся, пожалуйста, на этих людей, которые хотят, чтобы церковные правители, поставленные самим Христом, непрерывно наследовали друг друга, посмотри, как с самого начала они не могут прийти к согласию между собой! Да и сам этот раздор их естественно допускает свободу выбора, а именно права для каждого человека вступать в ту церковь, которую он сам предпочитает.

В-третьих, ты можешь подчиняться этому, для тебя необходимому, как ты полагаешь, и предопределенному долгой чредой предшественников правителю, но предоставь и мне присоединиться к тому сообществу, в котором я, по моему убеждению, обрету то, что необходимо для спасения души. Именно так для каждого из нас сохранится в неприкосновенности та церковная свобода, которой ты требуешь, и каждый получит себе именно такого законодателя, какого он сам избрал для себя.

Поскольку ты столь обеспокоен вопросом об истинной церкви, да позволено будет мне здесь спросить тебя, между прочим, что более подобает истинной церкви Христовой: утверждать условия объединения, содержащие то, и только то, что святой дух в Священном писании в ясных и отчетливых выражениях называет необходимым для спасения, или же навязывать собственные выдумки или толкования как некий божественный закон и санкционировать их церковными законоустановлениями как якобы совершенно необходимые для христианского вероисповедания, хотя о них в божественном слове либо вообще ничего не сказано, а если сказано, то по крайней мере не столь императивно? Тот, кто требует для церковной общины того, что Христос не требует для жизни вечной, тот, быть может, учреждает сообщество, вполне отвечающее его убеждени-

==98

ям и пользе, но как назвать Христовой церковь, если она зиждется на чуждых ей основаниях и из нее исключаются те, кого Христос когда-нибудь примет в царствие небесное? Но поскольку здесь не место выяснять отличительные черты истинной церкви, то тем, кто с таким ожесточением дерется за догматы своей веры и беспрерывно кричит только о церкви, с таким же шумом, а быть может, и с теми же побуждениями, как некогда эфесские ремесленники о своей Диане (Деян. 19)3, я бы хотел напомнить лишь одно: множество мест в Евангелии свидетельствует, что истинные ученики Христа должны и быть готовыми, и способными переносить притеснения, но я не помню, чтобы мне приходилось читать где-нибудь в Новом завете, что истинная церковь Христова должна преследовать или подвергать гонениям других, или силою, огнем и мечом заставлять их принять свою веру и учение.

Цель религиозного сообщества, как было сказано, есть совместное почитание бога и обретение благодаря этому жизни вечной. А посему именно этим должно ограничиться все учение, в этих пределах должны действовать церковные законы. Никогда в этом обществе не идет и не может идти речь о благах гражданских, о владении земными благами; здесь никогда, ни по какой причине не должно применяться насилие, целиком относящееся к компетенции гражданского правителя, равно как подлежит его власти владение внешними благами и пользование ими.

Ты скажешь: какая же санкция обеспечит действенность церковных законов, если не должно быть никакого принуждения? Отвечаю: конечно же та, которая подобает вещам, формальное исповедание и почитание которых совершенно бесполезны, если не запали они глубоко в душу, если не обрели в ней полного согласия совести, а это значит, что уговоры, проповедь, наставления, поучения — вот то оружие, которое должно удержать членов этого сообщества в пределах их долга. Если же эти средства не могут исправить провинившихся и вернуть заблудших на путь истины, не остается ничего другого, кроме отлучения от общества и изгнания тех, кто упорствует и сопротивляется и не дает уже никакой надежды на исправление. Это высшее и крайнее проявление насилия церковной власти, не знающей никакого иного наказания, кроме этого, когда, подобно отсеченному члену, утратившему связь с телом, осужденный перестает быть частью данной церкви.

4*

==99

Установив это, рассмотрим далее, каковы обязанности каждого в отношении веротерпимости. Я утверждаю, во-первых, что никакая церковь не обязана на основании принципа веротерпимости сохранять в своем лоне того, кто, несмотря на увещания, упорно нарушает установленные данным сообществом законы; ибо если кому-либо будет позволено безнаказанно попирать их, то сообщество погибнет, потому что они являются и условием его объединения, и единственной его скрепой. Однако же не следует допускать, чтобы постановление об отлучении сопровождалось оскорбительными словами или насильственными действиями, которые каким-то образом могли бы нанести ущерб или самому отлученному, или его имуществу. Ведь, как было сказано, всякое применение силы принадлежит только правителю и не дано ни одному частному лицу, за исключением тех случаев, когда необходимо защититься от насилия. Отлучение не лишает и не может лишить отлученного ни одного из гражданских благ, которыми обладал он как частный собственник, ибо все они принадлежат его гражданскому статусу и находятся под защитой правителя. Сила отлучения сводится единственно к тому, что по объявлению воли сообщества распадается единение тела и какого-то его члена, а с прекращением этого отношения неизбежно прекращается и единение в некоторых вещах, которые сообщество предоставляет своим членам и на которые не распространяется гражданское право. Например, не наносится никакого гражданского оскорбления отлученному, если церковный служка обносит его во время службы господней вечери хлебом и вином, купленным не на его, а на чужие деньги.

Во-вторых, ни одно частное лицо не должно каким бы то ни было образом покушаться на гражданские блага другого или наносить им ущерб на том основании, что тот отказался от его религии и обрядов. Все человеческие и гражданские права такого человека должны свято соблюдаться, ибо они не имеют отношения к религии: будь он христианином или язычником, никакого насилия и беззакония быть не должно. А меру права должен превзойти долг доброжелательства и человеколюбия. Это повелевает Евангелие, в этом убеждают разум и установленный самой природою союз всего человечества. Если кто-то отступил от правого пути, то это несчастье только для него самого, для тебя же здесь нет никакого вреда; и следовательно, он не должен терпеть от тебя оскорблений, лишаться благ

К оглавлению

==100

в этой жизни на том основании, что ты веришь в его погибель в жизни будущей.

То, что я сказал о взаимной терпимости частных лиц, расходящихся друг с другом в вопросах религии, я хочу сказать и об отдельных церквах, которые по отношению друг к другу являются своего рода частными лицами и ни одна не обладает каким-либо правом по отношению к другой, даже в том случае, если гражданский правитель принадлежит к этой, а не к другой церкви. Ведь государство не может предоставить церкви никакого нового права, равно как и, наоборот, церковь — государству, потому что церковь независимо от того, вступит ли в нее правитель или покинет ее, остается всегда тем же, что и раньше: свободным и добровольным сообществом; и не обретает со вступлением в нее правителя насильственной власти; и не теряет с его уходом прежней своей прерогативы — поучать и отлучать. Для свободного сообщества всегда останется неизменным право иметь возможность удалять тех из своих членов, кого оно сочтет нужным, но оно не приобретает со вступлением в него кого бы то ни было никакой юрисдикции над тем, кто не входит в него. А поэтому между различными церквами, как и между отдельными людьми, всегда и в равной мере должны уважаться мир, равенство и дружба без какого-либо правового преимущества.

Чтобы пояснить это на примере, допустим, что в Константинополе существуют две церкви: ремонстрантов и антиремонстрантов. Может ли кто-нибудь сказать, что одна из них имеет право лишать свободы или имущества, наказывать изгнанием или смертью других, не согласных с нею, за то, что они придерживаются другого учения и других обрядов, как мы это видим в других местах? А Турок бы тем временем молча посмеивался, глядя, как жестоко и безжалостно христиане терзают друг друга. Если же одна из этих церквей обладает властью жестоко преследовать другую, то я спрашиваю, какая же из двух и по какому праву? Конечно, мне ответят, что ортодоксальная — против заблуждающейся, т. е. еретической. Но ведь эти высокие и красивые слова, собственно, ничего не говорят. Любая церковь для себя ортодоксальная, для других — заблуждающаяся, или еретическая, потому что каждая верит в то, что считает истинным, а противоположные взгляды осуждает как заблуждение. Таким образом, в споре об истинности догматов, о верности обрядов обе церкви имеют равные основания, и судья не может вынести о нем никакого приговора, да и нет такого судьи ни

==101

в Константинополе, ни вообще на земле. Решение принадлежит единственно одному верховному судие, вершащему суд над всеми людьми, и только он может порицать заблудшего. А тем временем пусть поразмыслят, насколько тяжелее грех тех, кто к своему если не заблуждению, то уж во всяком случае высокомерию присоединяет еще и беззаконие, бездумно и нагло терзая рабов чужого хозяина, на которых он не имеет никакого права.

Даже если бы можно было твердо сказать, какая из враждующих церквей права в своих религиозных воззрениях, то и это бы не давало ортодоксальной церкви власти грабить другие церкви, ибо у церкви нет никаких прав по отношению к земным вещам, и ни огонь, ни меч не являются самыми подходящими орудиями для изобличения заблуждений и для просвещения или обращения людских умов. Представь, однако, что одной из сторон благоволит гражданский правитель и готов предложить ей свой меч, дабы она с его одобрения могла свободно преследовать инаковерующих. Разве кто-нибудь скажет, что христианская церковь может получить от турецкого султана какое-то право против братьев своих? Неверный, который не может своей властью наказывать христиан за догматы веры, тем более не может предоставить какому-либо христианскому сообществу такие власть и право, которых он сам не имеет. Представь, что так же обстоит дело и в христианском королевстве. Гражданская власть повсюду остается сама собой и не может предоставить церкви большей власти при христианском государе, чем при языческом, т. е. никакой. Кстати, вот что весьма любопытно: эти отважные служители истины, сокрушители заблуждений, не терпящие раскола, почти никогда не проявляют это свое религиозное рвение, которым они так пылко горят всем своим существом, за исключением тех случаев, когда им благоволит гражданский правитель. Стоит только стать им сильнее благодаря благосклонности к ним правителя и его помощи, тотчас же мир нарушается и исчезает христианское человеколюбие, если же такой поддержки нет — приходится уважать взаимную терпимость. Когда без поддержки гражданской власти они чувствуют себя слабее, они могут терпеливо и безропотно переносить заразу идолопоклонства, суеверия, ереси, которую в других случаях считают опасной и для себя, и для своей религии, и неохотно, без всякого энтузиазма принимаются за изобличение заблуждений, разделяемых правителем и двором; а ведь единственно верный способ распространения исти-

==102

ны — соединение веских доводов и доказательств с человечностью и доброжелательством.

Следовательно, ни один человек, ни одна церковь, ни даже государство не могут обладать каким-либо правом покушаться на гражданские блага друг друга и отнимать друг у друга собственность по религиозным соображениям. Кто не согласен с этим, пусть задумается над тем, какой повод для бесконечных споров и войн дают они тем самым человечеству, какой огромный стимул для грабежа, убийств и вечной ненависти; ибо никогда безопасность и мир, а тем более дружба между людьми не смогут быть прочными или просто существовать, если возобладает убеждение, что господство может основываться на милости, а религия должна распространяться силой оружия5.

В-третьих, рассмотрим, какие требования предъявляет долг веротерпимости к тем, кто, как они любят говорить, в силу некиих своих особых церковных функций отличен от остальных прихожан и от мирской толпы, будь то епископы, священники, пресвитеры, служки и прочие, как бы они ни назывались. Здесь не место выяснять происхождение духовной власти или авторитета; но я все же хочу сказать следующее: каково бы ни было происхождение этой власти, поскольку она церковная, она и должна быть ограничена пределами церкви и никоим образом не может распространяться на дела гражданские, поскольку сама церковь полностью и совершенно отделена от государства и гражданских дел. Пределы и для той, и для другого твердо установлены и нерушимы. Смешивать два этих совершенно различных по своему происхождению, цели и предмету сообщества — все равно что смешивать столь несовместимейшие вещи, как небо и земля. А посему никто, каким бы духовным саном ни был он облечен, не может по религиозным причинам карать лишением жизни, свободы или какой-либо части материальных благ кого бы то ни было, кто не принадлежит к его церкви и не разделяет его веру. Ведь то, что не дозволено церкви в целом, не может быть дозволено по церковному праву и ни одному ее члену в отдельности.

Для лиц духовных недостаточно воздерживаться от насилия, грабежа и всяческих притеснений; тот, кто объявляет себя наследником апостолов и берет на себя бремя поучения, обязан тем самым наставлять учеников своих о долге миролюбия и доброй воли ко всем людям, как заблудшим, так и православным, как разделяющим его верования, так и чуждым его вере и обрядам, и призывать

==103

к человеколюбию, кротости, терпимости всех — и частных лиц, и правителей государства, если таковые окажутся принадлежащими к его церкви, убеждать их сдерживать и смягчать свое отвращение и пылкое негодование по отношению к инаковерующим, зажженное в душе либо собственным необузданным рвением в защиту своей религии и секты, либо чьей-то хитростью. Я не стану говорить о том, сколь прекрасные и великие плоды обретут и церковь и государство, если с амвонов будет звучать проповедь мира и терпимости, дабы не показаться слишком резким по отношению к тем, чье достоинство мне не хотелось бы видеть униженным никем, даже ими самими. Однако я утверждаю, что именно так и должно это быть, и если кто, объявляя себя слугою слова божия и глашатаем Евангелия мира, учит иному, тот или не понимает возложенного на него дела, или пренебрегает им, за что и дает в свое время ответ государю мира. Коли уж христианам должно воздерживаться от мщения и прощать до семидесяти седмиц, когда их снова и снова вынуждают терпеть обиду, насколько же сильнее должны умерять в себе всяческий гнев и воздерживаться от злобного насилия те, кто не претерпел от другого никакого зла, и как всеми силами должны стремиться не оскорбить как-нибудь тех, от кого они не испытали ни в чем никакой обиды; в особенности же не замышлять никакого зла против тех, кто занят только своим делом и озабочен единственно тем, чтобы почитать бога таким образом, какой, по его убеждению, будет наиболее угоден самому богу, что бы об этом ни думали другие, и исповедует ту религию, которая дает ему наибольшую надежду на вечное спасение! Когда речь идет о. домашних делах и имуществе иди о телесном здоровье, каждому дано право решать; что ему делать .в собственных интересах, и выбирать то, что он сочтет наилучшим; никто же не жалуется на своего соседа за то, что он плохо распоряжается своим имуществом; никто не сердится на того, кто неправильно засевает поле или неудачно выдает дочь замуж; никто не стыдит пропивающего деньги в кабаках; пусть разрушает или строит, пусть тратит деньги как хочет — никто не скажет ни слова; это позволено. Ну а если кто не Посещает общественный храм, если не кладет там поклоны по установленному ритуалу, если не отдает детей для посвящения в таинства той или иной церкви, тогда начинаются разговоры, поднимается шум, слышатся обвинения, каждый готов мстить за такое преступление, и фанатики едва удерживаются от насилия и грабежа, когда влекут

==104

человека на суд, когда приговор судьи обрекает его тело на темницу или на казнь, а имущество — на распродажу с молотка. Пусть церковные проповедники любой секты изобличают чужие заблуждения со всей доступной им силой аргументации и ведут с ними бой, но пусть щадят самих людей. Если же не хватает им убедительных аргументов, пусть не прибегают они к средствам, не соответствующим их положению, заимствованным из другой области, неприличным для лиц духовных; пусть не берут в помощь своему красноречию и учености фасции и топоры из рук правителя, дабы их рвение, безмерно разгорающееся от огня и меча, не выдало бы того, что, провозглашая свою любовь к истине, они на деле мечтают о господстве. Ибо нелегко убедить разумных людей в своем пылком и искреннем желании спасти в жизни будущей брата своего от геенны огненной тому, кто безжалостно и с готовностью отдает его в этой жизни палачу для сожжения.

В-четверых, следует, наконец, рассмотреть, какова роль правителя в деле веротерпимости. А она, бесспорно, очень велика.

Выше мы доказали, что к компетенции правителя не принадлежит, если так можно выразиться, «авторитативная» забота о душе, т. е. та, которая осуществляется силою законов, повелевающих и принуждающих угрозой наказания. Что же касается заботы «харитативной», т. е. проявляющейся в убеждении, поучении, наставлении, то в этом праве нельзя отказать никому. Следовательно, каждому принадлежит забота о собственной душе, сам он, и только сам, должен заботиться о ней. Ты скажешь: а что, если он пренебрегает заботой о своей душе? Отвечаю: а что, если пренебрегает он заботой о своем здоровье? Или — о своем имуществе? Ведь последнее скорее относится к компетенции правителя. Может быть, правитель еще и специальным эдиктом запретит стать бедным или больным? Законы пытаются, насколько возможно, оберегать имущество и здоровье подданных от чужого насилия или обмана, но не от беспечности владельца или от мотовства. Никого нельзя против его желания принудить быть богатым или здоровым. Тех, кто не хочет, не спасет и сам Господь бог. Представь, однако, что государь желает заставить своих подданных приобретать богатства и заботиться о своем здоровье: разве в таком случае будет установлено законом обращаться за советом только к римским врачам и каждый будет обязан жить только по их предписаниям? Неужели нельзя будет принимать никакого лекарства, кроме полу-

==105

ченного из женевской аптеки, никакой пищи, кроме приготовленной в Ватикане?6 Или, например, чтобы подданным жилось богато и роскошно, закон обяжет всех заниматься торговлей или музыкой? Или каждый сделается трактирщиком либо ремесленником, потому что некоторые благодаря этим занятиям прекрасно содержат свою семью и богатеют? Но ты скажешь: существуют тысячи способов добывать богатство, путь же к спасению только один. Это, конечно, звучит правильно, особенно в устах тех, кто хочет принудить к тому или иному пути, ибо, будь таких путей несколько, нельзя было бы даже найти и предлога для принуждения. Если я изо всех сил спешу в Иерусалим прямою дорогой, указанной мне священной географией, почему же я подвергаюсь побоям лишь за то, что иду не в котурнах либо омывшись и обрившись определенным образом, за то, что питаюсь в пути мясом или иной пищей, полезной моему желудку и здоровью, за то, что избегаю некоторых обходных путей, которые, как мне кажется, ведут либо в пропасть, либо в непроходимые дебри? Или за то, что из множества разных путей, ведущих в одном направлении, я выбираю тот, который представляется мне наименее извилистым и грязным? Или за то, что одни показались мне слишком нескромными, другие — слишком капризными для того, чтобы я охотно выбрал их себе в спутники? Или за то, что у меня есть в пути проводник, увенчанный митрой или облаченный в белую мантию, или нет его? Ведь, если задуматься серьезно, то именно к такого рода пустякам принадлежит большинство вещей, вызывающих столь ожесточенные распри среди братьевхристиан, согласных между собой в важнейших вопросах религии; тогда как ими вполне можно пренебречь или же принять их без всякого ущерба для религии и спасения души, если только отказаться от суеверия или лицемерия.

Но попробуем согласиться с фанатиками, осуждающими все чуждое их вере, в том, что при таких обстоятельствах возникают различные и в различных направлениях ведущие пути. Чего же в конце концов мы достигнем? Ведь в действительности только один-единственный из них ведет к спасению. Но среди тысяч путей, на которые вступают люди, трудно выбрать истинный; ни власть над государством, ни право издавать законы не открывают правителю более надежный путь, ведущий на небо, чем обыкновенному человеку — его убеждения. Тело мое немощно и измучено тяжкой болезнью. Предположим, что существует один-единственный и притом неведомый способ ее

==106

лечения. Так, значит, правитель должен предписать лекарство именно потому, что оно — одно-единственное, а среди множества различных — неизвестное? И только потому, что остается единственное средство, с помощью которого я мог бы избежать смерти, будет надежным такое, принять которое повелевает мне правитель? То, что каждый должен найти усилиями собственного ума, суждения, размышления, самостоятельной мыслью, не следует отдавать на попечение какому-то одному человеку, как будто он обладает такой привилегией в силу своего положения. Государи от рождения обладают большей властью, чем прочие, но по природе они равны остальным смертным, и ни право, ни опыт властвования не влекут за собой бесспорного знания всего остального, а тем более — истинной религии. Ведь если бы это было так, то почему бы земным владыкам придерживаться столь противоположных взглядов по религиозным вопросам? Но предположим как вероятное, что государю путь к вечному спасению известен лучше, чем его подданным, или по крайней мере для них спокойнее и удобнее в столь неясном и сложном деле повиноваться его указаниям. Ты скажешь: а если бы он приказал тебе добывать средства к существованию торговлей, отказался бы ты сделать это, не будучи уверенным, что именно этим путем ты добьешься выгоды? Отвечаю: торговцем по приказанию государя я бы стал; ведь коли дела мои пойдут плохо, он в состоянии щедро компенсировать мне иным путем потерянное в результате торговли, а если захочет избавить меня от голода и бедности, как он это обещает, то легко сможет сделать это, если все имущество мое погубит злой жребий несчастливой торговли. Но это невозможно, когда дело идет о жизни будущей. Если здесь я неудачно помещу свои средства, если здесь я однажды обманусь в надеждах, правитель никоим образом не сможет возместить мне потерю, облегчить несчастье, восстановить мое положение хотя бы частично, а тем более полностью. Какое поручительство можно дать в обеспечение царствия небесного? Ты, может быть, скажешь: не гражданскому правителю, а церкви предоставляем мы высказывать окончательное суждение о делах веры и ему все должны следовать. Гражданский правитель требует ото всех соблюдения того, что определила церковь, и властью своей не позволяет кому-либо в религиозных делах действовать или верить иначе, чем учит церковь; так что решение всегда в руках церкви, правитель же и сам являет собой пример повиновения, и требует повиновения от дру-

==107

гих. Отвечаю: кто не знает, что уважаемое во времена апостолов имя церкви в последующие века нередко использовалось как прикрытие для создания видимости? Во всяком случае здесь оно ничем не может помочь мне. Я повторяю, что эта единственная и узкая тропинка, ведущая на небо, известна правителю не больше, чем обычным людям, а поэтому я не могу спокойно следовать за проводником, который может, так же как и я, не знать дороги и уж во всяком случае меньше озабочен моим спасением, чем я сам. Среди множества царей еврейского народа мало ли было таких, следуя за которыми израильтянин не отклонился бы от истинного почитания Господа и не впал бы в идолопоклонство, в слепом повиновении своем обрекая себя на верную погибель? Ты же, наоборот, призываешь меня к спокойствию, говоришь, что все благополучно, ибо правитель предлагает народу соблюдать в религиозных делах не свои установления, а церковные, укрепляя их санкцией государства. Но я тебя спрашиваю, установления какой церкви? Естественно, той, которая угодна государю. Как будто бы не навязывает свое суждение о религии тот, кто угрозой применения закона, наказания, насилия заставляет меня вступить в ту или иную церковь! Какая разница, сам ли он ведет меня или приказывает вести другим? Я одинаково завишу от его воли, и в том и в другом случае он в равной мере решает вопрос о моем спасении. Чем отличаюсь я здесь от иудея, который по указу царя начинает поклоняться Ваалу7, так как ему было сказано, что царь своей волей ничего не решает в делах религии, ничего не навязывает подданным в религиозном культе, кроме одобренного и признанного божественным на совете священников жрецами этой религии? Если религия, проповедуемая какой-либо церковью, потому истинна, потому спасительна, что ее восхваляют, прославляют и изо всех сил поддерживают своими голосами главы, священники, служители этой секты, тогда какая же религия будет ошибочной, ложной, гибельной? Я сомневаюсь в вероучении социниан8, у меня не вызывают доверия обряды папистов или лютеран, так неужели для меня вступление в ту или иную церковь по приказанию правителя будет безопаснее только потому, что тот ничего не приказывает, ничего не санкционирует в делах религии, кроме того, что освящено авторитетным решением учителей этой церкви? Впрочем, по правде говоря, большей частью легче приспосабливается церковь ко двору, чем двор к церкви, если только можно назвать церковью совет церковников, пишущих постанов-

==108

ления. Прекрасно известно, какова была церковь при правоверном государе и какова была она же при государеарианине9. Но если это слишком отдалено от нас, то история Англии дает нам более свежие примеры того, как ловко, как проворно церковники при Генрихе, Эдуарде, Марии, Елизавете приспосабливали свои установления, символы веры, обрядность, да и вообще все, к воле государя: ведь эти государи в делах религии придерживались столь противоположных взглядов, издавали столь противоположные указы, что ни один человек, если он не безумец, я чуть было не сказал — безбожник, не осмелился бы утверждать, что какой-нибудь порядочный человек, чтящий истинного Господа, смог бы с чистой совестью, не оскорбляя бога нечестием, подчиняться всем их решениям по делам религии10. Нужны ли еще слова? Нет никакой разницы, захочет ли царь навязать чужой религии законы по собственной воле или же подчиняясь авторитету церкви и мнению других. Суждение церковников, чьи разногласия и раздоры слишком хорошо известны, отнюдь не более здраво, не более бесспорно, и их голоса, каким бы путем они ни были собраны, не могут прибавить никакой силы государственной власти. Впрочем, любопытно заметить: государи обычно не придают никакого значения голосам церковников, не поддерживающих их веру и обряды.

Но вот что самое главное и что окончательно решает проблему. Даже когда взгляды правителя на религию предпочтительны и путь, на который он повелевает мне вступить, истинно евангельский, если душою я все-таки не убежден в этом, он не станет для меня спасительным. Никакой путь, на который вступлю я против своей совести, никогда не приведет меня к блаженству. Я могу разбогатеть способом,, который мне противен, я могу исцелиться с помощью лекарств, в которые я не верю, но я не могу спастись с помощью религии, в которую я не верую, через обряды, которые я отвергаю. Неверующий напрасно пытается перенять внешние формы, ибо для того, чтобы быть угодным богу, нужны вера и искренняя внутренняя убежденность. Сколь бы ни было прекрасно лекарство, сколь бы ни хвалили его другие, напрасно давать его, если желудок сразу же извергнет его, да и не следует насильно вливать лекарство, которое в силу идиосинкразии обернется ядом. Сколько бы ни возникало сомнений относительно религии, одно во всяком случае бесспорно: никакая религия, в истинность которой я не верю, не может быть для меня ни истинной, ни полезной. А поэтому напрасно правитель

==109

ради спасения души своих подданных вынуждает их принять его религию: если они верят, то сами обратятся к ней, если же не верят, то, даже приняв ее, они тем не менее обречены на погибель. Сколько угодно можешь заявлять, что ты желаешь добра ближнему, сколько угодно можешь печься о его спасении, но человека нельзя принудить силою к спасению; в конце концов его нужно предоставить ему самому и его совести.

Итак, наконец, перед нами люди, свободные в делах религии от подчинения чужому господству. Что же станут они делать? Все знают и все согласны, что бога должно почитать сообща. Так зачем же нас еще и побуждать к публичным сборищам? Люди, получившие такую свободу, испытывают потребность вступить в церковное сообщество, чтобы собираться вместе не только для взаимного созидания, но еще и для того, чтобы всенародно засвидетельствовать, что они чтут бога, что оказывают божеству именно такие почести, за которые им самим не стыдно и которые, как они верят, достойны бога и приятны ему, для того, наконец, чтобы чистотою учения, святостью жизни, скромностью и достоинством обрядов вызвать у других любовь к религии и истине и совершать все, что не может быть осуществлено каждым в отдельности.

Такие религиозные сообщества я называю церквами, к которым правитель должен проявлять терпимость, потому что народ, собравшийся на такого рода собрания, делает то же самое, на что имеет неотъемлемое право каждый в отдельности, т. е. заботится о спасении души, и здесь не существует никакого различия между придворной церковью и другими, отличными от нее.

Но так как во всякой церкви особенное внимание привлекают две ее стороны: внешний культ, или ритуал, и догматы, то и о том и о другом следует сказать отдельно, чтобы весь вопрос о веротерпимости стал более ясным.

I. Правитель не может ни в своей, ни тем более в чужой церкви санкционировать государственным законом совершение каких-либо обрядов или церемоний при поклонении богу, и не только потому, что эти сообщества свободны, но и потому, что все преподносимое при поклонении богу оправданно лишь постольку, поскольку, по убеждению исполняющих обряд, будет угодным ему. А все, что совершается без такой веры, и непозволительно, и неугодно богу. Было бы противоречием приказывать тому, кто обладает свободой религии, чья цель — угождать богу, самим исполнением культового обряда не быть угодно

К оглавлению

==110

ным богу. Ты скажешь: уж не станешь ли ты таким образом отрицать признаваемую всеми власть правителя над безразличными вещами"; ведь если его лишить такой власти, то вообще исчезнет всякая возможность законодательства? Отвечаю: я согласен, что именно безразличные вещи, и, пожалуй, только они одни, подлежат власти законодателя.

1. Однако отсюда не следует, что правителю позволено выносить любое решение о любой безразличной вещи. Мерой и нормой законодательной деятельности служит общественная польза. Если что-то окажется вредным для государства, сколь бы ни была эта вещь по природе безразличной, она не может быть санкционирована законом.

2. Вещи, сколь угодно безразличные по своей природе, оказываются за пределами юрисдикции правителя, когда они переходят к церкви и становятся частью религиозного культа, ибо в таком употреблении они не имеют никакой связи с гражданской областью. Там, где дело идет лишь о спасении души, ни соседа, ни государства не касается, тот или этот обряд будет исполняться. Соблюдение или несоблюдение определенных церемоний в церковных собраниях не наносит, да и не может наносить, вреда жизни, свободе, достоянию других. Например, омовение только что рожденного младенца водой — вещь по своей природе безразличная. Допустим даже, правителю позволено установить законом такой порядок, но при уверенности, что такого рода омовение полезно для лечения или предупреждения болезни, которой подвержены младенцы, и при убеждении, что это очень важно и потому должно быть предусмотрено в законе. А раз так, заметит кто-нибудь; правитель с равным правом может издать закон о том, чтобы священник купал младенцев в святой воде, дабы очистить их душу, или совершал над ними какие-нибудь другие обряды? Но кто же не понимает с первого взгляда, что это совершенно разные вещи? Представь, что речь идет о сыне иудея, и дело станет ясным само собой. Ведь христианский правитель может иметь среди своих подданных и иудеев. Признавая, что не должно наносить иудею обиду в вещи, по своей природе безразличной, и принуждать его совершать в религиозном культе то, что противно его убеждению, ты считаешь, что такую обиду следует наносить христианину?

3. Вещи, безразличные по своей природе, не могут становиться частью религиозного культа по желанию и воле человека именно в силу того, что они безразличны. Ведь

==111

коль скоро безразличные вещи не обладают от природы качествами, делающими их пригодными для умилостивления божества, то никакое человеческое могущество и никакая власть не способны придать им такие качества и достоинства, чтобы они могли стать угодными богу. В повседневной жизни допустимо свободное использование безразличных по своей природе вещей, если только бог не наложит запрета, и поэтому здесь могут иметь место человеческая воля и власть, но в делах религиозного культа такой свободы нет. В религиозном культе безразличные вещи допустимы лишь постольку, поскольку они установлены богом, и бог своею волей придал им качество, позволяющее стать частью культа, который он в своем божественном величии удостоит одобрения и примет и от малых сих, и от грешников. И на гневный вопрос Господа: «Кто этого потребовал? » — недостаточно будет ответить, что «так приказал правитель!». Если гражданская юрисдикция будет распространяться столь далеко, что же тогда останется в религии недозволенным? С каким смешением обрядов, с какими новыми суевериями, но поддержанными авторитетом правителя, даже вопреки своей совести придется смириться чтущим бога, если все это в своем большинстве состоит в использовании с ритуальными целями вещей, по своей природе безразличных, и единственным недостатком которых является то, что они не установлены богом? Окропление водой, употребление хлеба и вина — все это суть вещи по своей природе и в повседневном употреблении совершенно безразличные. Так могли ли они войти в сакральное употребление и стать частью религиозного культа без божественного на то соизволения? Если бы это могла сделать какая-нибудь человеческая, т. е. гражданская, власть, то почему бы она не могла также приказать как часть божественного культа есть рыбу и пить пиво на святой трапезе, окроплять храм кровью зарезанных животных, совершать очищение водою и огнем и бесконечное множество других подобных вещей, которые, сколь бы они ни были безразличны вне религии, оказавшись включенными без божественного соизволения в сакральные обряды, так же ненавистны богу, как и заклание собаки. Действительно, чем, собственно, отличаются друг от друга собака и козел в сравнении с божественной природой, бесконечно и равно далекой от родства со всякой материей, кроме того, что один род животных угоден богу в обрядах его культа, а другой не угоден. Ты видишь, таким образом, что безразличные вещи, сколь бы они ни за-

==112

висели от гражданской власти, не могут тем не менее на этом основании быть включены в сакральную обрядность и навязаны религиозным собраниям, ибо в религиозном культе они тотчас же перестают быть безразличными. Тот, кто чтит бога, чтит его с тем, чтобы быть ему угодным и сделать его милостивым к себе. Чего, однако, не может сделать тот, кто, уступая чужому повелению, преподносит богу то, что, по его убеждению, не будет приятным ему, ибо он не требовал этого. Это значило бы не умилостивлять бога, но совершенно сознательно оскорблять его явной дерзостью, несовместимой с самой сущностью культа.

Ты скажешь: если бы в религиозном культе ничего не значила человеческая воля, то каким же образом церковь получила бы власть устанавливать что-то относительно места, времени и т. п.? Отвечаю: в религиозном культе следует различать его органические части и внешние его обстоятельства. Часть — это то, что считается нужным и угодным богу, а потому необходимым. Обстоятельства хотя вообще-то не могут быть отняты у культа, однако точный их вид не определяется, и поэтому они являются безразличными: таковы место и время, одежда молящегося и положение тела, поскольку на этот счет не выражено никакой божественной воли. Но, например, время, место и одеяние молящихся у иудеев являлись не чистыми обстоятельствами, а существенной частью культа, и если случались какие-то упущения или изменения, то нельзя было ожидать, что молитвы будут приятны и угодны богу, тогда как для христиан, которым Евангелие предоставляет свободу, все это относится к чистым обстоятельствам культа, которые каждая церковь может по собственному разумению ввести в обычай, если она считает, что тем или иным образом, благодаря тому или иному порядку и убранству лучше всего достигаются цели богослужения; для тех же, кто верит по Евангелию, что день господень предназначен богом для почитания его, время является не обстоятельством, а частью религиозного культа, которая не может ни изменяться, ни оставаться в небрежении.

II. Правитель не может запретить религиозным собраниям любой церкви совершать принятые в ней обряды и культовые церемонии, ибо тем самым он уничтожил бы и самое церковь, цель которой состоит в свободном почитании бога по принятому в ней обычаю. Ты скажешь: а что, если они вдруг захотят принести в жертву младенца или, в чем клеветнически обвиняли христиан, вздумают предаться свальному греху, так неужели же все это и тому

==113

подобное правитель должен терпеть только из-за того, что это происходит на церковном сходе? Отвечаю: подобные вещи недопустимы ни в частной, ни в общественной жизни, а посему недопустимы также и в религиозном собрании и культе. Если же они захотят принести в жертву теленка, то я полагаю, что это не должно быть запрещено законом. Мелибей12, будучи хозяином собственного скота, может у себя дома заколоть своего теленка, может любую его часть сжечь на огне — это никому не наносит обиды, ничего не отнимает от чужой собственности; следовательно, точно так же и в религиозном культе можно зарезать теленка, а угодно ли это богу, им самим виднее; дело же правителя — заботиться, чтобы государство не потерпело какого-либо ущерба, чтобы не было нанесено вреда жизни или имуществу другого человека; так что позволенное на пиру позволено и для богослужения. Если же, например, сложится такое положение, когда интересы государства потребуют не забивать скот, чтобы восстановить стада, уничтоженные какой-то эпидемией, то кому же не ясно, что в этом случае правитель имеет право запретить всем подданным убиение телят, с какой бы целью оно ни предпринималось. Но в этом случае издается закон не религиозный, а политический и запрещается не принесение в жертву теленка, а его убой. Теперь ты видишь, в чем со^ стоит различие между церковью и государством. То, что позволено в государстве, не может быть запрещено правителем для церкви; и то, что разрешено подданным в повседневной жизни, никоим образом не может и не должно быть запрещено законом церковному собранию или священнослужителям той или иной секты, желающим использовать это в сакральных целях. Если кому-то разрешается у себя дома свободно есть хлеб и пить вино, возлежа или сидя, то государственный закон не должен запрещать совершение того же самого и в ритуале, даже если употребление там вина и хлеба происходит совсем иначе и в церкви обретает культовый характер и мистический. смысл. Все, что само по себе вредно для государства в повседневной жизни и запрещено законами, ставящими своей целью общее благо, не может быть позволено и церкви для сакрального употребления и не может оставаться безнаказанным. Однако же более всего правители должны избегать злоупотребления понятием государственной пользы, привлекая его как предлог для подавления свободы какой-нибудь церкви; наоборот, все, что позволено в обычной жизни и вне религиозного культа, не может

==114

быть запрещено гражданским законом в религиозном культе и в местах, где он совершается.

Ты скажешь: а что, если какая-то церковь оказывается идолопоклоннической? И в этом случае правитель должен терпеть ее? Отвечаю: а можно ли предоставить правителю какое-нибудь право подавлять языческую церковь, которое бы в свое время и в соответствующем месте не обратилось бы и против ортодоксальной? Ибо не следует забывать, что гражданская власть везде одинакова и для каждого правителя его церковь ортодоксальна. Поэтому, если бы в делах религии гражданскому правителю была бы предоставлена власть, подобная той, которая в Женеве кровавым насилием стремится искоренить религию, почитаемую ею за ложную или языческую13, то очень скоро он с таким же правом обрушится на ортодоксальную, а в Индии — на христианскую. Гражданская власть либо может изменить все в религии согласно со взглядами государя, либо не может изменить ничего. Если будет позволено что-то вводить в религии силою закона, принуждением, страхом наказания, напрасно тогда искать меру: с помощью того же оружия будет позволено все подводить под ту мерку истины, которую сам правитель сотворит себе. Ни один человек не должен за свои религиозные взгляды лишаться своих земных благ, и американцы14, оказавшиеся подданными христианского государя, не должны лишаться жизни или имущества за то, что они не принимают христианской религии. Если они верят, что, исполняя отчие обряды, они будут угодны богу и обретут спасение, то следует предоставить их самим себе и их богу. Я изложу этот вопрос с самого начала. В языческую страну прибывает маленькая и бессильная горстка христиан, не имеющая ничего; чужестранцы просят у местных жителей, как люди у людей, что вполне естественно, помощи; им дают все необходимое, предоставляют место для поселения, оба племени сливаются в один народ. Христианская религия пускает корни, распространяется, но еще недостаточно сильна; уважаются мир, дружба, верность, сохраняются и равные права; наконец, христиане стали сильнее благодаря тому, что правитель принимает их сторону; и вот тогда-то попираются договоры, нарушаются права, с тем чтобы уничтожить идолопоклонство; ни в чем не провинившиеся против добрых нравов и гражданского закона добродушные и справедливейшие язычники должны лишиться жизни, имущества, дедовских земель, если не согласятся оставить древние свои обряды и перейти к чуждым им и незнако-

==115

мым. Здесь, наконец, становится совершенно ясным, на что толкает церковный фанатизм, соединенный с жаждой господства, и как удобно грабеж и честолюбие прикрываются религией и видимостью заботы о спасении души.

Если ты считаешь, что идолопоклонство где-то должно искореняться законами, страхом наказания, огнем и мечом, то «лишь имя стоит тебе изменить — не твоя ли история это?..»15. Ибо язычники в Америке лишаются своего имущества ничуть не с большими основаниями, чем в каком-нибудь европейском королевстве христиане, не согласные в чем-то с придворной церковью; ни тут ни там в одинаковой степени по религиозным причинам нельзя попирать или пересматривать право.

Ты скажешь: идолопоклонство есть грех, а потому не должно быть терпимо. Отвечаю: если бы ты сказал, что идолопоклонство есть грех, а поэтому его должно всеми силами избегать, ты бы был совершенно прав, но если — что это грех и поэтому оно должно быть наказано правителем, то ты был бы не прав, ибо не дело правителя наказывать по закону или обнажать меч против всего, что он считает грехом перед Господом. Жадность, нежелание помочь нуждающемуся, безделье и множество других такого же рода вещей суть, по всеобщему убеждению, грехи. Но кто и когда считал, что они должны караться правителем? Поскольку никакого ущерба чужим владениям не наносится, поскольку не нарушается общественное спокойствие, то даже там, где все это признается за грех, они не преследуются законом; о лжецах, мало того, об обманщиках законы повсюду молчат, за исключением некоторых определенных случаев, когда принимается во внимание не оскорбление божества, не омерзительность преступления, а неправые действия, направленные или против государства, или против ближнего. Ну а если, например, какому-нибудь государю, язычнику или магометанину, покажется, что христианская религия является ложной и не угодна богу, разве в таком случае на том же основании и с тем же правом не должны быть уничтожены и христиане?

Ты скажешь: по закону Моисееву16 идолопоклонники должны быть уничтожены. Это верно, но речь идет о законе Моисея, который никак не связывает христиан. Ведь и ты сам не приводишь в качестве примера всего, что установлено этим законом для иудеев, да и не будет для тебя никакой пользы упоминать это всем известное, но в данном случае совершенно бесполезное разделение на моральный, судебный и ритуальный законы. Ибо закон,

==116

каким бы он ни был, не обязывает никого, кроме тех, для кого он установлен. «Слушай, Израиль...» достаточно ясно ограничивает действие закона Моисеева лишь этим народом. Одного этого было бы достаточно, чтобы возразить тем, кто хочет по закону Моисееву установить для язычников смертную казнь. Однако мне хочется несколько подробнее развить это доказательство.

В отношении идолопоклонников иудейское государство поступало двояко. В первом случае это были те, кто, будучи посвящены в таинства Моисеевой религии и получив гражданство этого государства, отказались от почитания бога Израиля. Они подлежали наказанию как предатели и мятежники по обвинению в государственной измене. Дело в том, что государство иудеев сильно отличалось от прочих государств, ибо основывалось на теократии и в нем никогда не было и не могло быть никакого различия между церковью и государством, как это существует после Христа. Законы о почитании единого и незримого божества были частью гражданского и политического управления, где сам бог являлся законодателем. Если ты можешь где-нибудь найти государство, основанное на тех же началах, я готов согласиться, что в таком государстве церковные законы становятся гражданскими, а меч правителя и может и должен отвращать всех подданных от чуждого культа и чуждых обрядов. Но Евангелие не является таким законом ни для одного христианского государства. Я признаю, что есть немало королевств и других государств, принявших христианскую веру и сохранивших без изменения былую форму государственного правления, о которой Христос в своем законе не говорит ничего. Он научил нас, какой верою, какими нравами каждый может обрести жизнь вечную, но он не создал никакого государства, не учредил никакой новой специальной формы гражданского правления для своего народа, ни одного правителя не вооружил мечом, дабы побуждать людей к той вере или к тому культу, которые дал он своим последователям, или отвращать их от установлений другой религии.

Во-вторых, чужестранцы и те, кто не был гражданином государства израильского, никогда не принуждались силой перейти в религию Моисееву; но в том же самом параграфе, который грозит идолопоклонникам смертью (Исх. 22, 20—21), говорится и о том, что закон запрещает кому бы то ни было угнетать и притеснять чужестранца. Я согласен, что семь племен, владевших землей, обещанной израильтянам, были обречены на полное уничтожение, как

==117

и произошло, но не потому, что они были идолопоклонниками (ведь будь это так, почему же были пощажены моавитяне и другие народы, которые тоже были идолопоклонниками?), а потому, что бог еврейского народа являлся его царем и не мог потерпеть в своем царстве, т. е. в земле Ханаанской, поклонения другому божеству; ведь это было бы, собственно, преступлением против государства, а такого рода открытое отпадение от веры никоим образом не могло сосуществовать с властью Иеговы, имевшей в тех краях характер чисто политический. Поэтому из пределов государства должно было быть совершенно изгнано всякое идолопоклонство, которое вопреки законам власти признавало другого царя, так как признавало другого бога. Изгнаны должны были быть и жители, чтобы израильтянам достались во владение незанятые и нетронутые земли; именно на этом основании были изгнаны потомками Исава и Лота два народа — эмимы и хорреи, а территория их по тому же праву была отдана богом захватчикам, в чем каждый сможет легко убедиться, прочитав вторую главу Второзакония17. Таким образом, хотя из пределов земли Ханаанской всякое идолопоклонство было изгнано, однако не все идолопоклонники были наказаны. Иисус [Навин], по договору, пощадил всю семью Раавы, целый народ гаваонитян. Пленные идолопоклонники жили всюду среди евреев. Даже за пределами земли обетованной, вплоть до Евфрата, все области были покорены Давидом и Соломоном и обращены в провинции. И из всей этой массы рабов, из всего множества народов; находившихся под властью евреев, никто никогда, как мы знаем из книг, не был наказан за идолопоклонство, в котором, конечно, их всех можно было обвинить, никто не был принужден силою и угрозой наказания перейти в религию Моисееву и чтить истинного бога. Если же какой-нибудь прозелит желал получить гражданство, то он одновременно принимал и законы государства израильского, т. е. его религию; но делал он это по собственной воле, а не вынужденный силой повелителя, он как бы сам просил себе привилегию, а не получал ее вопреки собственному желанию как свидетельство покорности. И как только становился он гражданином, он обязан был подчиняться законам государства, которые запрещали идолопоклонство в пределах земли Ханаанской. О других же землях и народах, живущих за этими пределами, в этом законе не говорилось ничего.

О внешнем культе сказано достаточно. Теперь следует сказать о вере. Среди догматов церкви одни имеют харак-

==118

тер практический, другие — спекулятивный, и хотя те и другие имеют своей целью познание истины, однако вторые ограничиваются областью интеллектуально-мыслительной, первые же имеют отношение к воле и нравственности. Что касается спекулятивных догматов, или, как их называют, символов веры, не требующих ничего, кроме одной только веры, то гражданский закон никоим образом не может вводить их в какую-либо церковь: ибо к чему санкционировать законом то, что невозможно сделать даже при всем желании? Ведь от нашей воли не зависит поверить в истинность того или другого. Но об этом уже сказано достаточно. «Пусть он заявит, что верует!» Значит, нужно, чтобы он солгал богу и людям ради спасения своей души? Поистине великолепная религия! Если правитель хочет таким именно образом спасти души людские, то он, по-видимому, плохо понимает, в чем состоит путь к спасению; если же он делает это не ради их спасения, то почему символы веры столь беспокоят его, что он даже прибегает к силе закона?

Далее. Правитель не должен запрещать ни одной церкви исповедовать любые спекулятивные догматы и учить им, потому что они не имеют никакого отношения к гражданским правам его подданных.

Если какой-нибудь католик верит, будто то, что другой называет хлебом, в дейст,вительности является телом Христовым, он этим не причиняет никакого вреда своему ближнему. Если иудей не верит, что Новый завет есть слово божие, он тем самым не ниспровергает гражданских установлений. Если язычник не признает ни Старого, ни Нового завета, то это не значит, что он должен быть наказан как преступник. Верит во все это кто-нибудь или не верит — в любом случае ни власть правителя, ни имущество граждан не подвергаются никакой опасности. Я охотно соглашаюсь, что это ложные и нелепые взгляды, но законы заботятся лишь об обеспечении и сохранности имущества как каждого гражданина, так и всего государства, а не о том, истинны или нет чьи-либо воззрения. И совершенно не следует жалеть об этом. Для истины было бы хорошо, если бы иной раз ее предоставляли самой себе. Мало пользы принесло ей, да и никогда не принесет, господство власть имущих, которым истина всегда была неведома и неприятна. Правда не нуждается в силе, чтобы проложить путь к умам людей, и слово закона не может повлиять на нее. Помощь заемных и внешних сил нужна только царству заблуждений. Если же истина не может

==119

привлечь к себе разум собственным светом, внешняя сила ей не поможет. Однако об этом достаточно. Теперь нам следует обратиться к догматам, имеющим практический характер.

.Нравственность (_rectitudo morum), составляющая немалую часть религии и подлинного благочестия, имеет также отношение и к гражданской жизни, и от нее зависят в равной мере и спасение души, и благо государства. Поэтому _моральная сторона поступков относится к компетенции двух судов- внешнего и внутреннего- и подлежит власти как гражданского, так и домашнего владыки, т, е. государя и совести. Здесь, следовательно, может возникнуть опасность, как бы одно право не потеснило другое и не возникла бы тяжба между стражами мира и души. Но если правильно оценить все, что было сказано выше о границах власти того и другого, мы легко разрешим всю эту проблему.

Каждый смертный обладает бессмертной душой, которая обретает или вечное блаженство, или вечное страдание и спасение которой зависит от того, совершал ли человек в этой жизни должное и верил ли в то должное, что необходимо для умилостивления божества и предписано самим Господом. Отсюда, во-первых, следует: человек прежде всего обязан соблюдать именно эти требования и должен все свои усилия, все старания, все стремления направлять прежде всего на то, чтобы познать и исполнить их, ибо в нашей смертной природе нет ничего, что могло бы сравниться с бессмертием и вечностью души. Во-вторых, из сказанного, следует, что коль скоро человек, следуя ложному культу, никак не нарушает право других людей, коль скоро он не наносит обиды другому за то, что тот не разделяет его правоверных религиозных взглядов, и его погибель не причиняет ущерба благополучию других, то забота о собственном спасении есть только дело каждого в отдельности. Я бы не хотел, чтобы мои слова были поняты так, будто я готов отказаться от всех милосердных увещеваний и от стремления порицать заблуждения, что составляет важнейший долг христианина. Каждый имеет право сколько угодно наставлять и убеждать ради спасения ближнего, но~ необходимо исключить всякое .насилие и принуждение, здесь ничего нельзя делать по приказу. Никто в этом деле не обязан повиноваться чужим наставлениям или авторитету в большей степени, чем ему самому представляется нужным. Собственное суждение о собственном спасении является для каждого высшим и оконча-

К оглавлению

==120

тельным судьей, а так как дело идет только о нем самом, то чужие интересы от этого пострадать никак не могут.

Кроме бессмертной души человеку в этом мире еще дана жизнь, быстротечная, неведомой продолжительности, для поддержания которой необходимы материальные средства, добываемые трудом и усердием или уже добытые. Ведь то, что необходимо для счастливой и спокойной жизни, не рождается само собой. Поэтому вторая забота у человека — об этом. А так как люди в большинстве своем бесстыдно предпочитают пользоваться тем, что добыто чужим трудом, вместо того, чтобы добывать своим собственным, человек вынужден объединяться с другими ради сохранения того, что добыто, т. е. богатства и всякого рода средств, и того, благодаря чему это добывается, т. е. свободы и телесного здоровья, дабы со взаимной помощью, объединенными усилиями обеспечить каждому спокойное владение как его частной собственностью всеми этими необходимыми для жизни вещами, предоставив в то же время каждому в отдельности заботу о своем вечном спасении, ибо ни достижение его не станет легче от усилий другого, ни утрата его не причинит ущерба ближнему, ни надежда на него не может быть отнята никакой силой. А так как люди, объединившиеся в государство и договорившиеся о взаимной защите того, что обеспечивает им жизнь, могут тем не менее лишиться своего имущества либо в результате грабежа и обмана, чинимого своими же согражданами, либо в результате нападения внешних врагов, то спасением от этого последнего зла является оружие, мощь и численность граждан, а от первого — законы; попечение же и управление всем этим поручены обществом правителям. Именно таков источник происхождения, такова цель установления, таковы границы законодательной власти, являющейся верховной в каждом государстве. Задачей ее, таким образом, является забота о частной собственности отдельных граждан, а тем самым о всем народе и о его общих интересах, о том, чтобы он процветал и рос в мире и богатстве и чтобы по возможности собственными силами мог защитить себя от иноземного вторжения.

Исходя из сказанного выше легко понять, какой целью руководствуется правитель в своей законодательной деятельности — только земным, т. е. мирским, общественным благом, которое в то же время является единственным основанием для организации общества, единственной целью создания государства. Не менее легко понять, с другой стороны, какова та свобода, которая остается дл

==121

частных граждан в делах, касающихся жизни будущей, а именно право каждого делать то, что, по его убеждению, угодно богу, от воли которого зависит его спасение. Ибо прежде всего должно повиноваться богу, а потом уже — законам. Но ты скажешь: а что, если правитель прикажет своим эдиктом делать то, что совести отдельного человека представляется—непозволительным? Отвечаю: если государство будет управляться добросовестно и помыслы правителя будут действительно направлены на общее благо граждан, то подобное едва ли случится; ну а если все же случится, в таком случае я считаю, что каждые человек обязан воздержаться от действия, которое по велению .его совести представляется ему недопустимым; но ему самому придется подвергнуться наказанию, которое не является незаконным. Ибо любое частное суждение о законе, принятом ради общественного блага и касающемся вопросов государственных, не уничтожает обязательной силы закона и не может быть терпимо. Если бы закон касался вещей, находящихся за пределами компетенции правителя, например принуждал бы народ или какую-нибудь часть его перейти в другую веру и принять чуждые обряды, то этим законом инакомыслящие не были бы связаны, поскольку политическое общество создается только ради обеспечения каждому частному лицу владения тем, что необходимо в этой жизни, и ни с какой иной целью; забота же о собственной душе и о царствии небесном, которая не имеет отношения к государству и не может подлежать его власти, есть личное дело каждого отдельного человека. Дело государства — попечение о жизни и обо всем, что к этой жизни относится, и обязанность правителя — сохранение собственности за ее владельцами. Следовательно, эти мирские вещи не могут по произволу правителя быть отняты у одних и переданы другим, и даже по закону не может произойти среди сограждан перераспределение их частной собственности на основании, не имеющем к этому никакого отношения, а именно из-за религиозных взглядов, которые, будь они истинные или ложные, не наносят остальным гражданам никакого ущерба в делах мирских, а только последние и входят в компетенцию государства.

Но ты скажешь: а что, если правитель убежден, что это на пользу общественному благу? Отвечаю: подобно тому как чье-либо частное суждение о законе, если оно окажется ложным, не освобождает того от обязательств, налагаемых законом, так и частное, если так можно сказать, суждение правителя не дает ему нового права издания законов

==122

для своих подданных, которое не было и не могло быть предоставлено ему самим государственным устройством и уж тем более если правитель делает это, желая за счет других обогатить и наградить своих приспешников, принадлежащих к его секте. Ты спрашиваешь: а как быть, если правитель убежден, что его повеления вполне правомочны и полезны для государства, подданные же убеждены в противоположном? Кто будет им судьей? Отвечаю: один только бог, ибо между законодателем и народом нет судьи на земле. Повторяю: только бог в этом случае единственный судья, который на Страшном суде воздаст каждому по делам его, по тому, стремился ли он горячо, по чести и совести к общественному благу, к миру и благолепию. Ты скажешь: так что же делать? Отвечаю: первая забота должна быть о душе, и всеми силами нужно заботиться о мире, хотя и мало найдется таких, которые, видя опустошения, поверят, что это мир. Есть два способа решать спорные вопросы между людьми: или обращаясь к праву, или — к насилию; по своей природе они таковы, что там, где кончается одно, начинается другое. Рассматривать, как далеко простираются права правителя у различных народов, не входит в мою задачу; я знаю только, что обычно происходит, когда в споре нет судьи. Ты скажешь: значит, правитель будет поддерживать то, что сочтет для себя более полезным? Отвечаю: ты прав, на сейчас нас интересует мера справедливости деяний, а не мера успеха.

Чтобы перейти к более частным вопросам, я начну с того, что никакие догматы, враждебные и противные человеческому обществу и добрым нравам, необходимым для сохранения гражданского общества, не должны быть терпимы правителем. Но примеры такого рода в любой церкви редки: никакая секта не может дойти до такого безумия, чтобы проповедовать в качестве догматов своей религии принципы, очевидно подрывающие основания общества и потому осуждаемые всем родом человеческим, ибо это грозило бы ее же собственному благополучию, спокойствию и репутации.

Во-вторых, существует другое, более замаскированное, но и более опасное для государства зло, творимое теми, которые себе и приверженцам своей секты присваивают некое особое преимущество по отношению к гражданскому праву, прикрываемое для видимости соответствующей риторикой. Пожалуй, нигде не найдешь таких, которые грубо и открыто проповедуют, что не нужно соблюдать

==123