Часть 1.

Гегель Г.В.Ф.

Письма 1793-1931.

Гегель Г.В.Ф. Работы разных лет. В двух томах. Т.2. М.: Мысль, 1971. (Философское наследие)-630с.- С.213-528.

Нумерация в конце страницы.

_____________________________________________________________________________

БЕРН И ЧУГГ, 1793-1796

1 (6). ГЕГЕЛЬ — ШЕЛЛИНГУ Берн, в ночь перед рождеством [1794 г.]

Мой дорогой!

У меня уже давно появилось желание хоть в какой-то степени восстановить дружеские узы, которые нас когда-то связывали. Это желание разгорелось у меня вновь совсем недавно, когда я (только на днях) и «Ме-morabilien» Паулюса прочитал объявление о твоей ста¬тье1 и вновь мысленно увидел тебя идущим по прежнему пути выяснения важных теологических понятий и стремящимся постепенно убрать с дороги старую рухлядь. Могу лишь заверить тебя в своем участии, — я думаю, что уже настал час, когда следовало бы высказывать свои мысли свободнее и смелее, что отчасти уже и делается. Только удаленность моего местопребывания от арены литературной деятельности лишает меня возможности периодически получать сведения о вещах, которые меня так интересуют, и ты бы весьма меня обязал, если бы время от времени сообщал мне вести о них и, конечно, о твоих трудах. Я мечтаю о таком положении — но в Тюбингене, конечно! — когда я мог бы приобрести то, что я некогда упустил, и приступить, наконец, к работе! Разумеется, я не бездельничаю, но моя разнородная и часто прерываемая деятельность не дает мне взяться за что-либо как следует.

Несколько дней назад я здесь случайно познакомился с автором хорошо известных тебе писем2, опубликованных в «Минерве» Архенгольца, которые были подписаны неким «О.», якобы англичанином. На самом же деле автор их — из Силезии и зовут его Эльснер. Он сообщил мне некоторые сведения о вюртембержцах,

213

проживающих в Париже, а также о Рейнгарде, занимающем важный пост в Department dеs affaires etrangeres [Министерстве иностранных дел]. Эльснер — еще молодой человек, и по всему видно, что он много работал. Эту зиму он дает здесь частные уроки.

Чем занимается Ренц? Не зарыл ли он свой талант? Я надеюсь, что нет. По-моему, вполне стоило бы посоветовать ему и как-то поощрить его к тому, чтобы он свел воедино свои бесспорно основательные исследования столь важных вопросов. Это, быть может, вознаградило бы его за неприятности, которые преследовали его столь долго. У меня в Саксонии есть друзья, которые могли бы помочь ему устроить свои дела в дальнейшем. Если он тебе не очень неприятен, то побуди его к каким-нибудь действиям, помоги ему превозмочь свою скромность. Во всяком случае передай ему от меня привет.

Что еще делается в Тюбингене? Пока там на кафедре не появится кто-нибудь вроде Фихте или Рейнгольда, там ничего путного не получится. Нигде старая система не насаждается столь непоколебимо, как там. И если она не может повлиять на отдельные светлые головы, то она все же застревает в головах, мыслящих механически, влияет на большинство. В этой связи очень важно то обстоятельство, какова система того или иного профессора, каково его умонастроение, ибо только благодаря этому система получает распространение или сохраняется в обиходе.

О других спорах, кроме полемики Шторра против религиозного учения Канта, я ничего не слышал, но этому учению предстоит испытать еще многое. Однако его влияние, которое еще невелико, проявится со временем.

Что Каррье3 гильотинирован, вы, наверное, уже знаете. Читаете ли вы еще французские газеты? Если мне не изменяет память, мне сказали, что в Вюртемберге они запрещены. Этот судебный процесс очень знаменателен и разоблачил всю гнусность сторонников Робеспьера.

Тысячи приветов Зюскинду и Капфу,

твой друг Гегель.

214

[На полях второй страницы:] Меглинг недавно мне сказал, что, как думает Зюскинд, все письма, направляемые в Швейцарию, вскрываются. Но я бы хотел тебя заверить, что на этот счет вы можете быть совершенно спокойны. [На полях третьей страницы] Еще одна просьба: не может ли Зюскинд переслать мне те страницы "Oberdeutscher Zeitung», на которых рецензируется «Ropetitorium» Мошара? Здесь я но могу ее найти.

2 (7). ШЕЛЛИНГ—ГЕГЕЛЮ Тюбинген, в крещенский сочельник, 1795 г.

Ты все еще помнишь старых, друзей? Мы уже поверили, и я тоже, что все мы тобой позабыты. Вообще говоря, наши старые знакомые, кажется, забыли о нас. Ренц находится поблизости от вас, но мы его не видим и не имеем от него никаких вестей. А. Гельдерлин? То, что он о нас вообще не вспоминает, объясняется, по всей вероятности, только его капризным правом. Вот тебе моя рука, мой старый товарищ, чтобы никогда больше не чуждаться друг друга! Я даже думаю, что мы немножко подзабыли друг друга, и это хорошо, чтобы начать заново!

Ты хочешь знать, как у нас, тут дела? Здесь наступила такая засуха, которая может только благоприятствовать появлению старых сорняков. Как же их вырвать? Мы все ждали, что это сделает философия, и верили, что тот подъем, который коснулся также и тюбингенских умов, не пойдет столь быстро на убыль. Но к сожалению, дело обстоит именно так! Дух философии уже достиг здесь своего апогея и, возможно, еще некоторое время пребудет в этой выси, с тем чтобы потом погибнуть в ускоренном падении. Правда, сейчас много кантианцев — философия заслужила похвалы из уст детой и грудных младенцев, но наши философы после многочисленных усилий уяснили наконец себе, какой предел компетенции этой науки (раз уж без этой злосчастной философии нельзя сделать и шагу вперед!). Найдя этот пункт, они укрепились в нем, засели здесь и построили себе жилье, в котором они могут спокойно прожить, за что они возносят хвалу господу богу! И нет такой силы, которая могла бы выбить их оттуда еще в этом столетии! Если уж они уселись, то чёрта с два их выгонишь оттуда. Собственно говоря, они заимствовали некоторые элементы Кантовой системы (лежащие, разумеется, только на поверхности), из которых теперь — tamquam ex machina — стряпают столь густые похлебки, когда речь идет о qtiomcunque locum theologicum [каких-либо теологических положениях], что зачахшая было теология теперь обрела силу и здоровье как никогда. Всевозможные догмы

215

штампуются в наше время как постулаты практического разума, и там, где отсутствуют теоретические и исторические аргументы, узел разрубает практический (разумеется, тюбингенский) разум. Любоваться триумфом этих философских героев — одно удовольствие! времена смут в философии, о которых писали, канули в Лету! ,

Ты пишешь о мори статье в "Memorabilien" Паулюса. Она уже изрядно устарела, была написана на скорую руку, но. быть может, не напрасно. Мне немногое придется сообщить тебе и о моих работах в области теологии. С тех пор они стали для меня занятием второстепенным. Единственное, что меня еще интересует, — это исторические исследования относительно Ветхого и Нового завета и духа первых веков христианства. Именно в этой области должны быть приложены основные усилии. По с некоторых пор и эти мои занятия прервались. Кто в состоянии погружаться в дебри древних эпох, если все его время отнимают события его собственной эпохи?! Вся моя жизнь, и мои труды посвящены в настоящее время философии. Философия еще не завершила свой путь! Кант дал только результаты. Предпосылки же еще отсутствуют. Но кто в состоянии понять, результаты без предпосылок? Сам Кант — может быть. Но что делать толпе? Фихте, когда он был здесь, в последний раз, сказал, что надо обладать гением Сократа, чтобы проникнуть в тайны философии Канта. И с каждым днем я все больше убеждаюсь в правильности сказанного им. В философии мы должны идти дальше. Кант убрал с ее пути все препятствия. Но разве наши философы в состоянии заметить это? Эти препятствия должны быть разрушены вдребезги непременно на их глазах, чтобы они могли их потрогать! О эти великие кантианцы, которые появились теперь всюду! Они не пошли далее буквы [философии Канта] и при этом еще радуются, что видят такое богатство! Я твердо убежден, что в головах многих кантианцев старый предрассудок не только положительной, но и так называемой естественной религии комбинируется с буквой философии Канта. Забавно видеть, как здорово они умеют нанизывать па нитку моральные доказательства! И прежде чем ты успеешь опомниться, перед тобой появляется deus ex machina — личное, индивидуальное существо, восседающее высоко в небесах!

Фихте - вознесет философию на такую высоту, о которой всем современным кантианцам даже не снилось...

Теперь я получил начальный текст труда самого Фихте под названием "Основание всеобщего наукоучения» (o6 этом труде ты можешь прочитать в приложении к «Algemeine Literaturzeitung" [«Всеобщей литературной газете»]. Но книга Фихте не поступит в продажу, она издается лишь из правах рукописи для его слушателей). Я прочитал его и подумал, что мои пророчества тоже имели некоторые основания. Теперь я работаю над трудом по этике а 1а Спиноза . В ней должны быть даны все высшие начала философии, в которых могли бы быть объединены теоретический и практический разум. Если

216

у меня хватит мужества и времени, то к следующей ярмарке или по крайней мере к следующему лету она будет готова. Я достаточно счастлив от одной лишь мысли, что я один из первых, приветствующих Фихте — нового героя в стране Истины. Бог да благословит великого мужа! Он завершит великое начинание! Между прочим, читал ли ты «Свободу, возвращения которой требуют от государей Европы"? Если нет, то я распоряжусь, чтобы тебе его переслали из Иены, там оно имеется в продаже. Кто бы не признал его автора?!.

3 (8). ГЕГЕЛЬ— ШЕЛЛИНГУ

[конец января 1795 г.]

Мой дорогой!

Нет надобности многословно рассказывать тебе о том, сколько радости принесло мне твое письмо. Больше, чем твоя верность друзьям, меня мог заинтересовать лишь путь, на который вступил твой ум и по которому он вес еще движется. Мы как друзья никогда не были чужими друг другу, а в еще меньшой степени в отношении того, что представляет величайший интерес для любого разумного человека и в поощрение и распространенно чего он должен вносить посильную лепту.

С некоторых пор я вновь начал изучение философии Канта, с тем чтобы применить его основные выводы к разным привычным идеям и разработать их в соответствии с этими выводами. Какие-нибудь новые попытки проникнуть в сокровенные глубины [философии Канта] мне известны так же мало, как и попытка Рейнгольда сделать это', ибо, как мне кажется, эти спекуляции скорее применимы к теоретическому разуму в более узком смысле, нежели к общеупотребительным понятиям. По этой причине я не знаю более конкретно об этих усилиях с точки зрения их целей, я лишь смутно догадываюсь, о таковых. Но ты мне не прислал уже отпечатанные листы, опасаясь трудностей, связанных с пересылкой по почте, — тут тебя беспокойство об оплате не должно было бы останавливать. Сдай их прямо в почтовую карету, а не на почте. Они будут для меня крайне ценны.

217

Я нисколько не удивляюсь тому, что ты написал мне о теологическо-кантианском (si diis placet [если угодно богам]) направлении философии в Тюбингене, Ортодоксию невозможно поколебать до тех пор, пока ее проповедь связана с земными выгодами и вплетена в целостный государственный организм. Этот интерес слишком могуч, чтобы так просто от него отказаться, и он укоренился настолько прочно, что люди не замечают его в целом. Пока вес это так, ортодоксальные учения будут иметь на своей стороне внушительные армии, состоящие из лиц, повторяющих все подобно попугаям, и писак, лишенных высоких интересов и способности мыслить. Если они читают что-нибудь противоположное их убеждениям (если можно назвать убеждением болтовню, которую они paзводят и притом смутно улавливают в нем некоторую истину, то они изрекают: «Да, это, пожалуй, действительно так!», — затем ложатся спать, а утром спокойно попивают свой кофе и угощают им других как ни в чем не бывало. Кроме того, они с большим удовольствием принимают все, что им предлагают и что позволяет им оставаться в рамках созданной рутинной системы. И все же мне кажется, что было бы интересно тем теологам, которые возводят критические леса для укрепления своего готического собора, как можно больше мешать в их муравьиной возне, во всем чинить им препятствия, вышвыривать их из всех убежищ так, чтобы они больше ли одного не находили и были вынуждены выставить на свет божий свою наготу. Следует, однако, признать, что вместе со строительным материалом, который они извлекают из кантовского костра, с тем чтобы воспрепятствовать пожару, пожирающему догматизм, они тащат к себе домой и горящие уголья - вместе с этим материалом они подготавливают общую почву для появления философских дней.

Бесспорно, однако, то, что именно Фихте своим тру дом «Критика откровения» положил начало тому скандалу, о котором ты пишешь, — и логику которого я могу вполне себе представить. Сам Фихте, правда, использовал эти [свои принципы] весьма умеренно; однако если твердо придерживаться его принципов, то теологиче-

218

ской логике уже не поставить цели и предела. Он рассуждает исходя из святости бога, о том, что он должен совершать в силу своей чисто моральной природы и т. д., и поэтому он снова ввел в оборот старую манеру догматического доказательства: может быть, стоило бы осветить этот вопрос более детально. Если бы я располагал временем, то попытался бы более точно определить, насколько мы — после утверждении нравственной веры — теперь вновь нуждаемся в узаконенной идее бога, например в объяснении отношений цели и т. п., насколько мы можем пользоваться этой идеей, заимствуя ее у этикотеологии и перенося в физикотеоло-гию2 и в каких пределах мы можем пользоваться ею. Таким именно мне вообще представляется тот путь, но которому идут с идеей провидения (вообще, а также с идеей чуда и как у Фихте, откровения). Коли я решусь изложить свое мнение более пространно, то и представляю его на твой суд, заранее, однако, попросив о снисхождении. То обстоятельство, что я не располагаю некоторыми книгами, а также ограниченность моего времени не позволяют мне излагать многие идеи, с которыми я ношусь. Все же я постараюсь хотя бы сделать ненамного меньше того, что я и состоянии делать. Но мне кажется, что лишь непрерывные побуждения и встряски со всех сторон могут дать надежду на весомый результат — тогда так или иначе что-нибудь останется; все, что способствует этому, благо, если даже не содержит ничего нового, — обмен мыслями, совместная работа внутренне обновляют и укрепляют. Будем повторять твой девиз: «Не отставать!» Как поживает Ренц? У него, кажется, несколько недоверчивый характер и он не очень склонен к общительности; работает только для себя, полагая, что другие недостойны того, чтобы делать что-нибудь и для них, или же принимая зло за нечто слишком неизлечимое. Достаточно ли крепка твоя дружба с ним, чтобы ты смог побудить его к деятельности, к полемике с ожившей теперь теологией? Необходимость такой полемики и того, что она была бы не лишней, вытекает из самого факта существования такой теологии.

219

Гёльдерлин время от времени пишет мне из Иены; я его упрекну за тебя. Он слушает Фихте, отзывается о нем восторженно, как о титане, борющемся за человечество, и считает, что сила его воздействия, несомненно, не ограничится стенами аудиторий. Оттого, что Гёлдерлин тебе не пишет, ты не должен делать вывода об охлаждении его дружеских к тебе чувств, ибо эти чувства ничуть у него не убавились, а его интерес к космополитическим идеям, как мне кажется, все время растет.

Да наступит царство божие и да не останутся наши руки без дела!

В твоем письме я не совсем понял одно выражение относительно морального доказательства, которым, по твоим словам, "они оперируют так искусно, что выпирает индивидуальное личное существо». Неужели ты думаешь, что мы не способны на это?

Всего хорошего! Нашим лозунгом да останутся разум и свобода, основой же нашего объединения — незримая церковь.

Г.

[На полях:] Ответь, пожалуйста, как можно скорее! Передай привет моим друзьям.

4 (10). ШЕЛЛИНГ - ГЕГЕЛЮ

Тюбинген, 4 февраля [17]95 г.

Нет, мой друг, мы не стали чужими друг другу, мы находимся на старом пути, и если этот путь претерпел некоторые изменения, о чем мы с тобой не догадывались, то эти изменения наступили у нас обоих. Мы оба стремимся вперед, мы оба стремимся к тому, чтобы рожденное нашим временем великое деле не слилось вновь с прокисшим тестом былых времен. Это дело должно оставаться частым у нас, как оно было создано гением своего создателя, и, быть может, будет передано нами грядущему не с искажениями и не с низведением к старой унаследованной форме, но во всем его совершенстве, во всем иго возвышенном облике и с открытым объявлением войны не на жизнь, а на смерть всему прежнему устройству мира и наук.

Твое предчувствие не обмануло тебя когда ты полагал, что попытка Рейнгольда свести философию к ее конечным

220

принципам не продвигает вперед революцию, начатую «Критикой чистого разум». Между тем также и это было ступенью, через которую наука должна была перешагнуть, и я не уверен, что мы не обязаны именно Рейнгольду тем, что ныне мы так быстро, как это должно произойти, по моим самым верным ожиданиям, окажемся на высшей точке. От этого последнего шага философии я также ожидаю, что он, наконец, полностью сорвет последнее покрывало, последний философски-предрассудочный покров с привилегированных философов. С Канта занялась утренняя заря — что же с того, что тут или там, где-нибудь на болотной поляне остался еще небольшой туман, когда высочайшие горы уже освещены солнечным светом!..

Великолепна мысль, которую ты хочешь осуществить! Я клянусь тебе как можно скорое тоже взяться за дело. Уж если принял решение не сидеть сложа руки, то здесь перед тобой — широкое поле, с которого ты снимешь богатый урожай и трудясь на котором будешь иметь великие заслуги. Тогда ты закроешь и последние лазейки всяких предрассудков. Ты ведь сам пишешь, что философской глупости не будет конца до тех пор, пока будут считать реальным тот метод, который применят Фихте в своей "Критике всякого откровения», возможно, из стремления приспособиться, или потешиться над предрассудками, или иронически добиться одобрения теологов. Часто, когда меня раздражали бесчинства теологов, у меня возникало желание взяться за сатиру и свести всю догматику — со всеми привесками самых мрачных столетий — к практическим основаниям веры. Но у меня не хватило на это времени, и, кто знает, если бы я написал эту сатиру, она могла бы быть принята большинством всерьез, и тогда я уже в юношеские годы имел бы удовольствие блистать как философское светило церкви. Но за это дело надо взяться более серьезно, и я жду, друг мой, что начало этому положит твои руки. ИI еще ответ на твой вопрос о том, не придем ли мы тоже, применяя моральнoe доказательство, к понятию личного существа? Признаюсь, вопрос меня поразил; я не ожидал его от близкого ученика Лессинга. Но ты, верно, только хотел узнать, решен ли этот вопpoc у меня окончательно. Для себя ты его, разумеется, давно решил. У нас уже также нет ортодоксальных понятий бога. Мой ответ таков: мы пойдем дальше понятия личной сущности. За это время я стал спинозистом — не удивляйся! Ты спросить, каким образом? Ведь для Спинозы мир (собственно, объект в протпвоположпость субъекту) был всем. Дли меня же он есть Я. Мне кажется, что действительная разница между критической и догматической философией заключается в том, что первая исходит из абсолютного (никаким объектом еще не обусловленного) Я, а вторая — из абсолютного объекта или не Я. Догматическая философия в своих конечных выводах ведет к система Спинозы, критичтекая— и системе Канта. Философия должна исходить из безусловного.

221

Теперь возникает вопрос: в чем состоит это безусловное — в Я или в не -Я? Если этот вопрос будет решен, будет решено все, Для меня высший принцип всякой философии есть чистое, абсолютное Я, то есть Я, поскольку оно есть только Я, еще ни в коей мере не обусловлено объектом, но дано посредством свободы. Альфой и омегой всякой философии является свобода.

Абсолютное - Я охватывает бесконечную сферу абсолютного бытия; в ней образовываются конечные сферы, которые возникают посредством ограничения абсолютной сферы через объект (через сферы существования — теоретическая философия). В этих последних царствует обусловленность, а безусловное здесь ведет к противоречию. Но мы обязаны прорваться через эти границы — это значит, мы должны выйти за пределы конечной сферы и вступить в бесконечную (практическая философия). Бесконечная сфера, таким образом, требует разрушения конечности и тем самым ведет нас в сверхчувственный мир. "То, что было невозможно для теоретического разума, тем более что его сделал бессильным объект, совершит практически» разум». Но в практическом разуме мы не находим ничего, кроме нашего абсолютного Я, ибо только оно позволяет описать бесконечную сферу. Для нас но существует никакого сверхчувственного мира, кроме того, который дает нам абсолютное Я. Бог есть не что иное, как абсолютное Я, которое уничтожило все теоретическое, поэтому в теоретической философии абсолютное Я равняется нулю. Личность возникает через единство сознания. Но сознание без объекта невозможно. Однако для бога, то есть для абсолютного Я, не существует никакого объекта, ибо тогда оно перестало бы быть абсолютным; следовательно, нет никакого личного бога, и нашим высшим стремлением является разрушение нашей личности, переход в абсолютную сферу бытия. который, однако, невозможно осуществить в целую вечность. Потому возможно только практическое приближение к абсолюту, и потому— бессмертие.

Я кончаю. Прощай! Не задерживайся с ответом.

Твой Ш.

P. S. Посылаю тебе листы, о которых ты просил меня, и жду твоего беспристрастного и строгого суда1. Что касается Ренца, то я до сих пор в полном отчаянии. Вскоре напишу больше. Не хочешь ли ты написать ему? Я передал бы ему письмо, но оно должно быть написано осторожно, так как его прочитает его дядя.

5 (11). ГЕГЕЛЬ-ШЕЛЛИНГУ

Дорогой мой!

Задержка моего ответа была вызвана отчасти разнообразными делами, отчасти тем. что меня отвлекли проведенные здесь политические празднества. Каждые

222

10 лет здесь conseil souverain [Государственный совет] пополняется членами по числу ушедших за этот срок, то есть примерно на девяносто человек. Сколь человечно все это происходит, в кокой степени все интриги княжеских дворов, устраиваемые руками теток и кузенов, ничто по сравнению с комбинациями и махинациями, которые здесь делаются, я не в состоянии тебе описать. Отец выдвигает кандидатуру сына или наиболее богатого зятя. Для того чтобы знать, что такое аристократическое общественное устройство, необходимо провести здесь целую зиму, предшествующую пасхе, когда происходит такое пополнение.

Но еще больше задержало ответ мое желание дать основательный разбор твоего сочинения, которое ты мне прислал, за что я тебе очень признателен. По меньшей мере я хотел показать тебе, что хорошо понял твои идеи. Однако у меня не было времени, чтобы основательно проштудировать твое сочинение. В той степени, в какой я постиг основную его идею, я вижу

в нем завершение науки, которая даст нам плодотворнейшие результаты; я вижу в нем также работу ума, дружбой с которым я мигу гордиться и который внесет крупный вклад в важнейшую революцию в системе идей во всей Германии. Пытаться пожелать тебе мужества в завершении твоей системы было бы для тебя оскорбительно, ибо человек, который взялся за такой предмет, не нуждается в поощрении. От Кантовой системы и ее высшего завершения я ожидаю в Германии такой революции, которая будет исходить из принципов, уже наличествующих и лишь нуждающихся в том, чтобы они были всесторонне разработаны н применены ко всему имеющемуся знанию. Конечно, какая-либо

эзотерическая философия всегда останется, и в ней всегда будет присутствовать идея бога как абсолютного Я. При повторном исследовании постулатов практического разума у меня были догадки о том, что ты

ясно изложил в своем последнем письме, что я нашел в твоем сочинении и что мне окончательно раскроют «Основы наукоучения» Фихте. Выводы, которые отсюда вытекают, приведут в смятение некоторых господ. Конечно, иные будут ощущать головокружение на

223

столь далекой вершине философии, которая так вознесла человека; однако почему столь поздно встал вопрос о том, чтобы поднять выше достоинство человека, признать его способность быть свободным, способность, которая станет его в один ряд со всем духовным.

Мне кажется, нет лучшего знамения времени, чем то, что человечество изображается как нечто достойное такого уважения. Это залог того, что исчезнет ореол, окружающий головы земных угнетателей и богов. Философы доказывают это достоинство, народы научатся его ощущать и тогда уже не станут требовать свое растоптанное в грязь право, а просто возьмут его обратно,

присвоят его. Религия и политика всегда работали сообща, религия проповедовала то, что хотел деспотизм, — презрение к роду человеческому, неспособность его к какому-либо добру, неспособность стать чем-либо с помощью собственных сил. С распространением идей того, каким что-либо должно быть, исчезнет безразличие серьезных людей, побуждавшее их без колебаний принимать то, что есть, таким, каким оно есть. Эта живительная сила идей—хотя бы они и содержали в себе некоторое ограничение — идей отечества, его конституции и т. д. — возвысит человеческие души, и тогда эти души научатся приносить себя в жертву ради них. ибо в настоящее время дух конституций, заключив союз со своекорыстием, утвердил на нем свое царство. Я постоянно вспоминаю слова из «Lebenslaufor»: «Стремитесь к солнцу, друзья, чтобы скорее наступило спасение человеческого рода! Что из того, что нам мешают листья! Или ветви! Пробивайтесь к солнцу, а если устанете, тоже хорошо! Тем приятней будет сон!» 1

Я припоминаю, что ты в этом году проводить свое последнее лето в Тюбингене. Если ты соберешься писать работу для диспута, то, прошу тебя, немедленно пришли ее мне (только сдай ее прямо в почтовую карсту и напиши сверху, что конверт и дальше следует передавать таким же образом); если ты еще что-нибудь опубликуешь, то попроси книготорговца Котту прислать мне. Я интересуюсь еще и продукцией пасхальной мессы. «Наукоучение» Фихте я намерен штудировать летом, когда у меня вообще будет больше досуга обсто-

224

ятельно излагать некоторые идеи, которые я давно уже ношу в голове, причем я не могу пользоваться библиотекой, что мне было бы очень кстати. Шиллеровские «Оры» (первые две части) доставили мне огромное удовольствие. Статья об эстетическом воспитании человеческого рода — шедевр2. Нитхаммер объявлял, что к началу года начнет выходить новый философский журнал: получили ли что-нибудь из этого? Гёльдерлин мне часто пишет из Иены; он в восторге от Фихте В котором предполагает великие цели. Kaк должно быть приятно Канту видеть плоды своего труда в столь достойных последователях! Жатва когда-нибудь будет на славу. Я благодарю Зюскинда за его дружеские усилия, которые он предпринимает ради меня. Что делает Ренц? По тому, что ты пишешь, мне не совсем понятии его отношения со своим дядей, и это удерживает меня от того, чтобы писать ему. Какой путь избрал себе Хаубер?

До свидания, мой друг! Я бы очень хотел как-нибудь с тобой повидаться, чтобы мы могли сообщить друг другу кое-что, выслушать друг друга, что утвердило бы нас в наших надеждах.

Берн, 16 апреля [17]95.

Твой Г.

[Под этим рукой Шеллинга написано:] соответственно 16 июля. [На полях написано Гегелем:] Пожалуйста, не франкируй больше своих писем: так они дойдут вернее. Я поступаю так же, начиная с этого.

6 (13). ШЕЛЛИНГ—ГЕГЕЛЮ

Тюбинген, 21 июля [17]95 г.

Наконец я собрался ответить на твое последнее письмо, дорогой мой. Сначала я хотел подождать, пока не напишу свою работу для диспута, с тем чтобы послать ее тебе согласно твоему желанию. Когда же я ее завершил, я заболел и был вынужден поехать домой отдохнуть, так что всего лишь дней шесть как вернулся сюда. Теперь мне крайне необходимо несколько прийти в себя, беседуя с таким другом, как ты. Моя монотонная жизнь, которая мне нравится и все меньше

8 Зак. 1333

225

и меньше и которая по причинам тебе хорошо известным мешает мне совершенно свободно выражать мои мысли, вынуждает меня искать друзей в тиши и вместе с ними радоваться надеждам, появлением которых я большей частью обязан также их отношению ко мне.

Наше сегодняшнее положение намного улучшают надежды, которым нам «внушают деятельность и просвещенное умонастроение нового герцога. Деспотизм наших философских ничтожеств я надеюсь, окажется под сильным ударом благодаря этим изменениям. Трудно себе представить, как много вреда принес этот моральный деспотизм: если бы он просуществовал еще несколько лет, то он подавил бы свободу мысли в нашей стране сильнее, чем это была бы в состоянии сделать любая форма политического деспотизма. Невежество, суеверие и фанатизм постепенно принимали обличье нравственности и, что еще более опасно, обличье просвещения. И конечно, скоро наступило бы время, когда каждый пожелал бы возвращения премии самой мрачной тьмы; ибо пределы, которые начертаны этим мраком, значительно шире границ, которые установило вокруг наc упомянутое полупросвещение. Речь никогда не шла о знании, об уме, ВЕРЕ, речь шла о моральности: обсуждения знаний, талантов никогда не было, рассуждали только о характере. Никто не хотел ученых, хотели лишь морально верующих теологов, философов, которые могут делать неразумное разумным и издеваться над историей. Но ты когда-нибудь услышишь характеристику этого периода устно. Мне кажется, что я знаю дух его так же хорошо, как и другие. Ручаюсь, что тебе еще придется изумляться.

Вместе с письмом ты получишь мою работу для диспута. Я был вынужден напивать ее выстроив потому вправе ожидать твоего снисхождения. Я с удовольствием избрал бы себе, будь я волен, другую тему, к тому же заниматься первой темой, которую я собирался разработать (tie praecipuis ortho-doxormn antiquorum advorsus hereticos armis) ' и которая — без всяких стараний с моей стороны — была бы острейшей сатирой, мне отсоветовали в самом начале privatim [частным образом].

Но еще больше я прошу твоего снисхождения к другому моему сочинению, которое ты получить одновременно с первым. Как устыдило меня твое суждение в предыдущем письме! Я не лицемерю, говоря об этом чувстве; но я очень ясно ощущаю, чего недостает этому сочинению, так же как и предыдущему, и готов простить любому, у кого будет то же ощущение и кто сообщит мне о нем. Лишь в будущем я, быть может, сделаю как следует то, что теперь испортил. Основная мои ошибка была в том, что я не знал людей, может быть, в том, что я слишком многое ожидал от их доброй воли и, быть может, слишком много даже от их способности предвидеть. Судя по твоему последнему письму, и у тебя были совершенно иные понятия. Конечно, друг мои, революция, которую должна вызвать философия, еще далека. Большинство

226

из тех, кто, казалось, хотели ей способствовать, теперь, со

страхом отступают. Этого они не ждали!

Деятельность Фихте, кажется, по крайней мере, в последнее время, совершенно прервана. Его мужественные выступлении против академических глупостей студентов Иены вкупе с 'тайным, наверное, и подстрекательством завистливых коллег привело к вспышке ожесточенной и всеобщей ненависти тамошних студентов. Этим летом он был вынужден на некоторое время покинуть Иену2. Теперь, говорит, он опять возвратился. Но боже мой, с какими перспективами? Публично во многих журналах — над ним устроили морально-политическо-философский судебный процесс.

В «Философских анналах» Якоби его третируют так, как не третировали литературные отбросы. Все те, кого обидели его статьи и т. д.. его новая философия, теперь ликуют. О Шиллере (вероятном авторе писем об эстетическом воспитании человечества в «Opax») говорят, будто для него должно быть позором, когда он солидаризуется с неким Фихте. возмущены все слабоумные. Гёльдерлин, как я слышал, уже вернулся. Но мы здесь этого пока никак не заметили. Ренц стал викарием в Маульбронне, положение его, насколько я знаю, стало лучшим, более обеспеченным. Теперь он начал понемногу писать. Если бы ты прислал мне письмо для него, я знаю, что это бы его чрезвычайно обрадовало. Хаубер, который со временем, несомненно, станет великим математиком, встал на путь, который от такого ума вполне можно бы было ожидать. Философский журнал Нитхаммера3 вышел: в нем отчасти содержатся отличные статьи. Он просил статьи и у меня. В пятой части, если ты сможешь достать журнал, ты найдешь «Философские письма», написанные мной.

Тебе и Мёглингу (кстати, почему он ничего о себе не сообщает? Здесь говорят, что он вскоре вернется) тысячи приветов от всех знакомых.

Надеюсь, ты не отплатишь мне ЗА то, что я так долго тянул с отитом на твое письмо. Будь здоров, дорогой друг.

Твой Ш.

7 (14). ГЕГЕЛЬ -ШЕЛЛИНГУ

Чугг близ Эрлаха, через Берн,

30 августа [17]95 г.

Подарок, который ты мне прислал, мой друг, и твое письмо очень меня обрадовали, доставили мне величайшее удовольствие, и я в высшей степени обязан тебе. Просто не могу описать тебе все, что я при этом думал и чувствовал;

8*

227

Твое первое сочинение, которое представляет собой попытку проследить основания философии Фихте, и отчасти мои собственные догадки позволили мне проникнуть в твою мысль и следить за ее ходом значительно большей мере, чем я это был в состоянии сделать, когда получил твое первое сочинение, содержание которого стало мне более ясным благодаря твоему второму сочинению'. Когда-то у меня было намерение в какой-нибудь статье выяснить себе, что может значить приближение к бoгy, и мне представлялось, что в такой статье удастся найти удовлетворительное объяснение постулата, согласно которому практический разум управляет миром явлений, и других постулатов. И то, что носилось передо мной в неясном и неразвитом виде, блестяще прояснилось теперь лишь благодаря твоему труду и предстало во всем своем великолепии. И если не теперь, то со временем все поблагодарят тебя — я же

благодарен тебе уже теперь- все, кому дороги науки

и преуспеяние мира. Но вот что будет мешать тебе быть понятым, а твоим рассуждениям проложить себе путь: люди ни в коем случае не пожелают расстаться со своим не-Я. В моральном отношении люди боятся ясности и борьбы, которая может затронуть приятную им систему удобств. Они, правда, усвоили у Канта, что прежнее доказательство бессмертия, доказательство онтологическое и т. д., не выдерживает критики (они сочли .это раскрытием какого-то искусственного заблуждения, см. стр. 17 твоего [первого] сочинения), но они еще не поняли, что неудачи этих приключений разума и выхода его за пределы Я коренятся в его собственной природе. Поэтому у них ничего не изменилось даже в их трактовках того, что свойственно богу; только иначе закладывается основа, и эти свойства бога все еще являются (как говорится где-то у автора «Жизненных путей») той отмычкой, с помощью которой эти господа отпирают все замки. Если они не уразумеют этого благодаря странице 103 твоего сочинения (они слишком ленивы, чтобы самим сделать соответствующие выводы, им необходимо все разъяснять totidem verbis2), то они — capita irisaunbilia [неизлечимые умы]. Рецензент твоего первого сочинения в «Tiibiuger

228

gelehrlp Zeitung» — по всей вероятности это Абель — во многих других отношениях человек весьма уважаемый, но у него все же не хватило достаточной глубины мысли, если он решил, что нашел в этом сочинении объективный тезис как главный. А с бесстыжим рецензентом из «Философских анналов» Якоба ты разделался, как он того заслуживает. Якоб, верно, захочет выйти в дворяне через философию Фихте, как Эберхард вышел через философию Канта, и тогда их с помпой разрекламированные журналы постигнет одна судьба.

Мрачные перспективы, которые ты предсказываешь для философии в своем письме, нагнали на меня грусть [на этом месте полторы строчки почти не поддаются прочтению из-за вписываний Шеллппга. Начало этих строк примерно такое: «Ты говоришь, что у тебя много сомнений и что ты вновь должен был бы...» Далее следует:]

Ты не смотришь на последствия, которые могут быть вызваны непониманием твоих основных принципов. Ты молча бросил свое творение в бесконечность времени: я знаю, что ты презираешь гримасы, с которыми встретят тебя здесь и там. Но если речь идет о других, тех, кто дрожит от страха перед твоими выводами, то для таких твое сочинение все равно что не написано. У твоей системы будет судьба систем всех тех мыслителей, ум которых опередил веру и предрассудки своего времени. На них клеветали и их опровергали исходя из своей системы; тем временем научная культура спокойно шла своим путем, и толпа, которая лишь плывет по течению, с изумлением обнаруживала, что труды, которые она на основании споров понаслышке считала давным-давно опровергнутыми заблуждениями, если они вообще попадались ей на глаза, вдруг оказываются господствующими системами времени. Мне вспоминается мысль, высказанная одним репетитором о тебе прошлым летом: что ты слишком просвещен для нашего столетия и что твои принципы будут кстати только в следующем столетии. Это суждение в отношении тебя мне кажется вздорным, но оно характерно для человека, которому это пришло в голову, а также для большой группы тех людей, которые считают неприличным воз-

229

выситься над господствующим уровнем образованности своего века, своего круга или своего государства, над общим уровнем и тешат себя приятной надеждой на то, что все придет со временем и что у них будет еще достаточно времени сделать шаг вперед; или — еще лучше того — они надеются, что общее течение захватит и их. Нет сами поднимайте ноги, господа!

Тот дух, который желало ввести предыдущее правительство, я сразу узнал в твоем описании; он коренятся в лицемерии и трусости (как следствиях деспотизма) и сам порождает лицемерие. Это дух, который не может не царить при любой форме государственного устройства, которой взбредет в голову мысль проверять сердца и почки своих граждан, а добродетельность и набожность сделать масштабом оценки заслуг и распределения чинов и должностей. Я глубоко чувствую всю плачевность такого состояния, когда государство проникает в сокровенные глубины нравственности с намерением направлять ее; состояние это остается плачевным и в случае, когда государство руководствуется добрыми намерениями, но оно бесконечно печальнее, когда у кормила власти стоят лицемеры; последнее неизбежно должно произойти, если даже в начале намерения были добрыми. Этот дух, по всей вероятности, повлиял и на коллегию репетиторов, которая, если бы она состояла из хорошо устроенных умов, могла бы принести некоторую пользу.

Ты напрасно стал бы ждать моих замечаний по поводу твоей работы. Здесь я — только ученик; и пытаюсь проштудировать «Основания" Фихте. Я позволю себе только одно намечете, пришедшее мне на ум, чтобы ты увидел мою добрую волю в том, что касается твоей просьбы о замечаниях. В § 12 своего сочинения ты наделяешь Я атрибутом как единственную субстанцию. Если субстанции и акциденция — парные понятия, то, как мне кажется, понятие субстанции не может быть применено к абсолютному Я, но может быть, по-видимому, применено к эмпирическому Я, как бывает в самосознании. Но что ты действительно говоришь не об этом Я (соединяющем высший тезис и антитезис), в том меня убедил предыдущий параграф, в котором ты

230

приписываешь Я неделимость — предикат, который можно приписать только абсолютному Я, но не Я, имеющему место в самосознании, в котором Я утверждает себя лишь как часть своей реальности.

О твоей диспутационной работе3 я мог бы написать тебе, что я радуюсь тому более свободному духу высшей критики, которая царит в ней, тому духу, который, как я и ожидал, невзирая на почтенность имен, охватывает своим взором целое и не считает священными какие-либо слова. Кроме того, могу еще сделать комплименты твоему остроумию и учености. В твоей диспутационной работе я нашел подтверждение одному своему давнему подозрению, а именно, что и для нас, и для человечества была бы большая честь, если бы официальной системой веры стала какая-нибудь — любая — ересь, проклятая собором и символами веры, нежели ортодоксальная система.

Мне жаль Фихте; на его пути встали пивные кружки и шпаги членов студенческих корпораций. Он бы, пожалуй, добился большего, если бы оставил им их невежество и грубость и привлек к себе тихую, но избранную горстку. Вообще же просто позор, как обращаются с ним и с Шиллером мнимые философы. Боже мой, что за буквоеды и рабы они к тому же!

Каждый день я жду, что получу журнал Нитхаммера и порадуюсь особенно твоим статьям. Твой пример и твои усилия вновь ободряют меня в попытках насколько возможно идти в ногу с образованностью, достигнутой нашим временем.

Гёльдерлин, по слухам, был в Тюбингене. Наверное, вы проводили вместе приятные часы; как бы я хотел быть третьим!

О моих работах не стоит даже говорить. Может быть, через некоторое время я пришлю тебе план одной вещи, которую я намерен разработать4, причем со временем, между прочим, буду просить о дружеской помощи и по части истории церкви, в чем я очень слаб и относительно чего я лучшие советы смогу получить

у тебя.

Так как ты скоро покинешь Тюбинген, то напиши, пожалуйста, о том, что ты намерен делать, о своем

231

будущем местопребыванием и вообще о всех своих делах. Прежде всего, ради себя и твоих друзей, береги свое здоровье; не скупись на время, необходимое для отдыха. Сердечный привет моим друзьям. В следующий раз приложу письмо для Ренца, сейчас же оно задержало бы отправление этого письма. Передай ему от моего имени привет, если будешь писать! До свидания, пиши скорее! Ты не можешь себе представить, какая для меня радость время от времени получать весточку от тебя и моих друзей в моем одиночестве.

Твой Гегель

8 (16). ШЕЛЛ ИНГ-ГЕГЕЛЮ

[Штутгарт, январь 1796 г.]

[...] Конечно, друг мой, ты это время не сидел без дела. Не реализовал ли ты что-нибудь из намеченного тобой плана? Я ВСЕ ждал, что где-то встречу что-нибудь из результатов твоих исследований. Или, быть может, ты создаешь что-нибудь крупное, требующее много времени, чем ты хочешь сразу ошарашить своих друзей? В самом деле, я считаю себя вправе от тебя требовать, чтобы ты публично присоединился к благому делу. Все-таки у благого дела больше сторонников, чем я смел надеяться в своем последнем письме. Теперь задача состоит в том, чтобы молодые люди, готовые дерзать, и ни перед чем Не останавливаться, наконец объединялись и принялись с разных сторон за один и тот же труд идя к цели не одним, а различными путями, всегда и всюду действуя вместе и согласованно, — и тогда победа будет достигнута. Мне все тесно в этой стране попов и писак. Как буду я рад, если однажды смогу вдохнуть вольный воздух! Я могу думать о планах широкой деятельности только в том случае, если я в состоянии их осуществить, и скажи мне, мой друг, могу ли я при этом рассчитывать на тебя? [...]

9 (17), ШЕЛЛИНГ - ГЕГЕЛЮ

Лейпциг, 20 июня 1796 г.

[...] Позволь сказать тебе еще несколько слов. Ты, как кажется, находишься сейчас в состоянии нерешительности и, если судить по твоему последнему письму, упадка духа, что совершенно недостойно тебя. Позор какой! Человек твоих сил и способностей никоим образом не должен допускать такой нерешительности. Бросай скорее все! Если ты думаешь, что во Франкфурте и Веймаре ничего не получится, то давай договоримся с тобой о плане, как вызволить тебя из твоего тепе-

232

решнего положения. Для тебя всегда должно найтись достаточно средств. Ты видишь, я высоко ценю нашу дружбу и только поэтому говорю все так прямо. У друзей есть на это право. Еще раз повторяю, твое теперешнее положение недостойно твоих сил и целей!

Тысячу раз благодарю за твои суждения о моих письмах. Мне было очень интересно знать, выдержат ли они твой экзамен. Скоро ты, наверное, прочитаешь «Путевые заметки» Николаи (новейшую часть) и его жалкую писанину обо мне '. В скором времени пришлю тебе мой ответ на это. Вскоре напишу еще. Неизменно твой.

Шеллинг.

10 (20). ГЕГЕЛЬ - ГЕЛЬДЕРЛИНУ

[Чугг, близ Эрлаха, через Берн, ноябрь, 1796 г.]

Дорогой Гёльдерлин!

Ко мне вновь пришла радость — я слышу о тебе. Из каждом строки твоего письма говорит твоя неизменная дружба. Я просто не могу тебе сказать, сколь много радости оно мне принесло, и еще больше надежды — скоро увидеть и обнять тебя.

Не задерживаясь долго на этом приятном представлении, перейду срaзy к главному. Уже твое желанно увидеть меня в положении, о котором ты мне пишешь1, достаточная для меня гарантия того, что это предложение будет для меня только благоприятным: итак, я без цепких рассуждений и сомнений следую твоему зову и отказываюсь от других перспектив, которые открывались мне. С удовольствием я вступлю в почтенную семью, где я могу надеяться, что участие, которое я буду принимать в образовании моих будущих воспитании ков, принесет счастливые плоды; наполнять их голо вы словами и понятиями — дело нетрудное, однако влиять на более существенные стороны формировани

характер домашнему учителю вряд ли удастся, если сознание родителей не гармонирует с его усилиями. Что касается экономической и других сторон, чаще всего разумно заранее все это обсудить. Но и данном случае, думаю, такая предосторожность излишня, предоставляю тебе заботу о моих интересах, так как .ты лучше

233

знаешь, что принято во Франкфурте и в каком отношении находятся тут жизненные потребности и деньги.

На услуги и чистое белье я, несомненно, смогу рассчитывать.

Я воздержусь от того, чтобы просить у тебя разъяснений относительно пожеланий г-на Гогеля об уроках и о специальном присмотре за его детьми; обучение в этом возрасте еще будет, вероятно, заключаться в сообщении таких знаний, которые приличествуют всякому образованному человеку. Что касается правил хорошего тона, то на месте я смогу лучше узнать, какими пределами желает ограничить г-н Гогель юношеские порывы своих детей. Тогда я смогу лучше договориться с ним обо всем, чем путем переписки.

Что касается поездки, то я заранее могу сказать, что расходов будет не больше 10 каролин и я бы хотел, чтобы ты заранее поговорил об этом с господином Гогелем. Если найдешь удобным, попроси его, чтобы он мне переслал через тебя вексель или, когда я приеду, возместил мне расходы.

Как бы ни хотел я прямо сейчас отправиться в путь, все же я не смогу покинуть дом, где теперь нахожусь, раньше чем в конце года и прибыть во Франкфурт раньше середины января. Раз уже ты начал проявлять интерес к этому моему делу, то я хочу еще просить, чтобы ты передал господину Гогелю главное из содержания моего письма и заверил его в моем глубоком к нему уважении. Сам он, правда, увидит, что добрая часть того, что ты ему обо мне, вероятно, говорил, чтобы внушить ему доверие, которое он соблаговолит иметь ко мне, в большей степени следует приписать твоему дружескому расположению ко мне или тому, что человек не может правильно судить о своем друге.

Все же ты заверь его, что я сделаю все, чтобы оправдать твою рекомендацию.

Насколько мое стремление увидеть тебя объясняет мою поспешную решимость, как образ нашей новой встречи, радостного времени, когда я буду рядом с тобой, будет витать передо мной все это время, об этом молчу. До свидания!

Твой Гегель

ФРАНКФУРТ, 1797-1800

11 (25). ГЕГЕЛЬ — НАНЕТТЕ ЭНДЕЛЬ

Франкфурт, 13 ноября [17]97 г.

Достойнейший друг!

На моей конторке уже давно лежит альманах, предназначенный для Вас, и я его наконец Вам пересылаю. Только я бы хотел, чтобы он не утратил своей новизны из-за того, что я несколько замешкался с его отправлением. Этот рассказ можно, однако, перечитывать вновь и вновь. Кроме того, лишь удовольствие при неоднократном созерцании решает вопрос о красоте произведения искусства, если возвращаешься к нему снова и снова. Любопытно было бы знать, как Вы его воспримете. 'Гам есть много мест и характерных черт, мимо которых не пройдет чувство такого человека, который, как Вы, отличает естественное от жеманного и сочувствует природе.

Я очень признателен Вам за Ваше любезное письмо, присланное из Франкена и Обершвабена. Я даже позавидовал тому, что Вы наслаждаетесь деревенской жизнью и живете в окружении людей, которые не только не мешают Вам наслаждаться, но к которым можно присоединиться. Нездоровая настроенность душ своим контрастом природной тишине оскорбляет в деревне больше, чем в городе, где нас окружает в той или иной степени неестественность, где даже сосредоточиваться можно значительно реже, и потому мы меньше предъявляем претензий к другим, чтобы нас оставляли в покое. Я хожу здесь в театр чаще, чем в Штутгарте. Музыка и некоторые актеры великолепны. Не знаю, был ли известен Вам еще в Штутгарте певец Ланг? Он теперь в здешнем театре, но первые его выступления не принесли ему большого успеха; среди актрис не-

233

сколько прелестных девиц, которые изображают прекрасные характеры своего пола настолько хорошо и естественно, насколько они, наверное, чужды им вне театра. Я говорю «наверное», так как не знаю этого по собственному опыту, а выставляемую людьми напоказ приверженность к справедливости и строгую неотступность от добродетели и совершенства в суждениях скорее склонен рассматривать как чувство собственной слабости, ничтожества и неспособности признавать что-либо чистое и прекрасное за пределами собственной персоны.

Не знаю, как это у меня получается, что меня все время тянет к общим рассуждениям; но Вы, надеюсь, простите человека, который некогда был магистром и вместе с этим титулом тащит за собой и весь его реквизит, словно ангела сатаны, все время бьющего его кулаками. Вы еще, должны быть, помните наши манеры по Штутгарту; у меня все основания считать, что длительное общение с Вами сделало меня более свободным и способным к веселой игре духа '.

До свидания, храните Ваше дружеское расположение ко мне.

Ваш искренний друг Гегель

12 (27), ГЕГЕЛЬ -НAHETTE ЭНДЕЛЬ

Франкфурт-на-Майне, 25 мая 1798г.

[...] Бабочка порхает от цветка к цветку, но души их она не познает; ее наслаждение — мимолетный сбор нектара, но она не созерцает непреходящее. У низшей души воспоминание есть лишенный души отпечаток в мозге, обpaз, запечатленный в некоем веществе, которое всегда отличается от этого образа и никогда не составляет с ним единства [...].

13 (29). ГЕГЕЛЬ — ШЕЛЛИНГУ

Франкфурт-на-Майне, 2 ноября 1800 г.

Думаю, дорогой Шеллинг, что наша разобщенность в течение нескольких лет не может служить препятст-

236

вием к тому, чтобы простить тебя о любезности в связи с одним моим частным пожеланием. Моя просьба касается нескольких адресов в Бамберге, где я наморен провести некоторое время. Так как я наконец вижу, что в состоянии изменить свое прежнее положение, то я решил некоторое время быть в независимом положении, с тем чтобы посвятить, его некоторым уже начатым работам и исследованиям. Прежде чем я решусь погрузиться в литературную суету Иены, я хочу укрепить себя, пожив в третьем месте. Бамберг я приметил потому, что надеялся встретить там тебя; ты, по слухам, опять возвращаешься в Иену, а я никого в Бамберге не знаю и не представляю, каким образом я мог бы получить рекомендацию; позволь мне обратиться к тебе

за добрым советом. Мне были бы весьма полезны указания относительно расходов, квартиры и т. п. Чем определеннее будут сведения, которые ты мне сообщишь, тем больше я буду тебе обязан, тем больше сэкономлю времени и тем меньше будет ненужных расходов. Точно так же мне бы очень хотелось, чтобы ты помог мне установить некоторые литературные связи. Если для этой цели ты считаешь более предпочтительными другие города, как Эрфурт, Айзенах и пр., то, пожалуйста, посоветуй. Мне необходимо иметь недорогие продукты питания, хорошее пиво, которое мне нужно по соображениям здоровья, и немногие связи. В остальном же я бы предпочел католический город протестантскому; хотел бы каждую религию увидеть вблизи. Моя просьба простительна из-за немногочисленности знакомых, к которым я мог бы обратиться с большей уверенностью, обстоятельность же мою, когда дело идет о такой пустячной просьбе, ты простишь мне ради нашей старой дружбы.

Твои большие публичные успехи я наблюдаю с восхищением и радостью1. Ты уж избавь меня от необходимости говорить об этом смиренным тоном или рисоваться перед тобой. Я изберу лучше средний путь и скажу, что надеюсь, что мы вновь встретимся друзьями, В моем научном формировании, которое началось со второстепенных потребностей человека, я дошел до науки, и идеал моих юношеских лет не мог не превра

237

титься в форму рефлексии, в некоторую систему; теперь, когда я все еще занят этой проблемой, я ставлю перед собой вопрос: какой я могу найти обратный путь для проникновения в сущность человека? Из всех людей, которых я вижу вокруг себя, лишь в тебе нахожу я того, кого я мог бы рассматривать как своего друга также в смысле его самовыражения и влияния на мир, ибо я вижу, что ты понял человека в его чистом виде, то есть во всей полноте его души и вне всякой суеты. Что касается меня, то я питаю к тебе так много доверия, что, надеюсь, ты признаешь мое бескорыстное стремление — если бы даже его сфера была низкой — и найдешь в нем какой-то смысл. Желая и надеясь увидеть тебя, как бы далеко ни было до этого, я должен благодарить судьбу и ждать, когда мы по ее милости встретимся.

До свидания, прошу тебя ответить незамедлительно.

Твой друг Вильг. Гегель

[на этой странице написано рукой Шеллинга:

Абс. тождество —

— Субъект и объект = тождество]

_________________________________________________________________________________

ИЕНА, 1801-1807

14 (31). ГЕГЕЛЬ — МЕМЕЛЮ

Иена, 26 августа 1801 г.

С настоящим письмом, уважаемый господин профессор, посылаю Вам рецензию на Боут[ервека]'; хотел бы, чтобы она удовлетворила Вас. Основное, чем Боутервек так усердно оперирует, это его скептический метод, и я пытаюсь рассматривать его как отговорку к связи с тем недостатком философии, который господствует в спекулятивной философии. Рейнгольд, Боут[ернек], Круг и другие — люди одного сорта; каждый называет свою совершенно случайную и незначительную форму [мышления] оригинальным открытием и ведет себя как философ. Cardo [осью], вокруг которой мы должны вращаться, является утверждение, что эти господа не имеют вообще никакой философии. К Кругу и Вернебургу я вернусь в скором времени. Мне сначала необходимо достать гердеровского «Бога»2, так как моего экземпляра здесь нет, чтобы сравнять с ним новое [издание]; насколько вижу, он опустил то, о чем говорит Якоби в «Письмах"; если бы он это понял, он должен бы был опустить все.

Шеллинг передает Вам сердечный привет. Он очень сердится по поводу, как он говорит, более двадцати опечаток и своей рецензии3.

Извините, что вынужден отказаться от удовольствия беседовать с Вамп дольше: у меня завтра диспут4, и в этой связи я должен еще кое-что сделать.

Имею честь быть

[Вашим] покорным слугой

Доктор Гегель

239

15 (32). ГЕГЕЛЬ-ХУФНАГЕЛЮ

Иена, 30 декабря 1801 г.

[...] Я уже давно отложил для Вас экземпляры моей брошюры, а также диссертации и в ближайшее время пришлю их Вам1. Скоро выйдет в свет еще нечто, а именно первый номер нового критического философского журнала2, который я издаю вместо с Шиллингом (я живу вместе с ним, и он сердечно Вам кланяется); мы ставим перед собой задачу отчасти увеличить число журналов, отчасти же1 положить предел псевдофилософскому безобразию. Оружие, которым журнал намерен пользоваться, крайне разнообразно: можно назвать его дубинкой, бичом, колотушкой. Для доброго дела и ради gltiriae Dei [славы божьей] может пригодиться что угодно. Конечно, многие будут на это жаловаться, но ведь «прижигание» и в самом деле стало необходимостью

[...].

16 (33). ГЕГЕЛЬ — МЕМЕЛЮ

Иена, 1802, 26 марта

Уважаемый господин профессор! Использую первую же выдавшуюся мне свободную минуту, чтобы вернуть мой долг, и посылаю Вам в приложении—помимо рецензии на Вернебурга и заметки о Круге (в последней затронуты мотивы, в силу которых она оказалась лишь заметкой — две критические, статьи: одна о "Принципах права» Герштекера, которые как названием своим, так и фактом появления в интеллектуальном журнале предъявляют много претензий, другая — о Фишхабере1. То, что говорится и начале упомянутой рецензии, касается одной крикливой рецензии в здешней галете; Вы видите, что я не забыл Вас и Ваше интересное дело и думал о том, где я мог бы раздобыть что-нибудь полезное для него. Через несколько дней я наконец получу первое издание Гердера. Думаю, что и этот долг быстро погашу. Если Вы мне предоставите работу на предстоящие каникулы, то я постараюсь быстро ее выполнить. Мне доставляет

240

удовольствие вносить свои вклад в дело, интересы которого Вы расширяете с каждым днем, в то время как у других, особенно по части философии, как. например, здесь, дела день ото дня идут все хуже и хуже.

Меня очень интересует критика последнего номера нашего журнала (второй номер которого, вероятно, получили также и вы) 2, о которой Вы мне сообщили; меня обрадовало Ваше сообщение о том, что вы одобряете мое сочинение "О различии" и т. д., так как Вы один из немногих, чье одобрение можно пожелать.

Прилагаю расписку в полученной мною сумме и остаюсь глубоко Вас уважающий,

преданнейший

д-р Гегель

Проф. Шеллинг кланяется Вам и надеется получить от Вас письмо.

17 (40) ГЕГЕЛЬ — ШЕЛЛИНГУ

Иена, 16 августа 1803 г.

Прежде всего я поздравляю тебя с женитьбой1. По справедливости я должен был бы послать тебе сонет, но дело в том, что ты больше любишь мою прозу, и это не позволяет мне быть особенно пространным в таких вещах и вынуждает ограничиться рукопожатием и объятием.

Прилагаемый мной пакет прислал мне д-р Ассаль, а письмо я получил по почте. Надеюсь, что оба их ты получишь еще в Швабин. Если бы мы заранее не получили твои положительные заверения относительно меня и Шельвера, то мы подумали бы, согласно дошедшим до нас из Франкена слухам, что ты осенью скорее будешь в Вюрцбурге, чем в Италии2,

Благодарю тебя за напоминания о Швабии. Для меня были неожиданностью различные художественные достопримечательности, которые ты открыл в Штутгарте. Но вес же в качестве противовеса для всех прочих плоских и неинтересных вещей, что гнездятся там, этого мало. Еще большей неожиданностью для мен

241

было появление в Швабии Гёльдерлина, да еще в таком виде! Ты, конечно, прав, что тут он вряд ли исцелится. Но теперь ему не поможет и Иена; он старше того возраста, когда она еще может помочь. И весь вопрос теперь в том, достаточно ли в его состоянии одного лишь покоя для того, чтобы поправиться. Я надеюсь, что он все еще питает ко мне доверие, которое он ко мне имел, и это даст мне возможность что-нибудь для него сделать здесь, если он тут появится.

С некоторых пор здесь стало крайне трудно следить за всем тем новым, что происходит. Последняя новость — это то, что «Literaturzeitung» 3, пробыв несколько дней в Вюрцбурге, по возвращении совершенно определенно заверила, что переезжает туда на великолепных условиях, и вдруг уже совершенно точно со всем своим скарбом едет В Галле. Лидер несколько дней назад привез уже утвержденное соглашение из Потсдама, куда он ездил к королю, которого он там, вероятно, не видел.

Тибо имел много приглашений, но остался здесь с прибавлением в 300 талеров. Хуфеланд получил в Вюрцбурге очень выгодные предложения; из Веймара прислали прибавку — 200 талеров. Все же, мне кажется, что если он, как и Паулюс, получит официальное приглашение в Вюрцбург, то он его примет. Меро станет главным начальником края в Кобурге, а на его место пригласили Мартенса из Гёттингена. Зёммеринг не принял предложения. Его первым условием было то, что к нему не должны приходить студенты. Он порекомендовал на СВОЕ место Эбеля, написавшего сочинение о горах пародах Швейцарии (если ты увидишь Гёльдерлина, то прошу тебя сообщить ему об этом). Скоро сюда прибудет Фернов.

Я бы написал тебе о научных делах здесь и о себе, но только об этом сказать можно немногое. Меня бы очень обрадовала весть от тебя о Якоби. Фромманн ждет от тебя остальные рукописи. Шад занят изготовлением какого-то физического прибора для зимнего курса экспериментальной физики; другие думают, что он находится на пути к сумасшествию. Еще одно. Обертюр написал из Вюрцбурга Бёттигеру, что ты, несмотр

242

на заметку в «Deutsche Merkur», приедешь туда. Все эти вюрцбуржцы — Лодер, Бёттигер,

Шютц — сходны друг с другом до мелочей. Шельвер сообщим мне о предстоящем ученом путешествии Карла4. Скажи ему, что я очень за него рад. Если он следующее лето будет в Вене, то я его там, может быть, увижу. Но еще больше вероятности, что увижу тебя в Италии, Однако это лишь далекая перспектива, и об атом не стоит говорить больше.

Наилучшие пожелания твоей супруге. Надеюсь и прошу тебя, чтобы ты мне писал время от времени о своих делах. Если тебе интересно, то я обещаю писать тебе о здешних, обо мне и о твоих знакомых. Будь здоров, сохрани дружеские воспоминания о

твоем Гегеле.

18 (42). ГЕГЕЛЬ — ШЕЛЛИНГУ

Йена, 16 ноября 1803 г.

Я пишу тебе, так как услышал, что ты наконец прибыл на постоянное свое местопребывание. И уведомляю тебя в первую очередь о получении письма, написанного тобой мне непосредственно перед твоим отъездом из Штутгарта в Мюнхен.

Излишне говорить тебе, как меня обрадовало твое назначение, которое во всех отношениях весьма почетно1. Прежде всего Иена —tantis viris orba — [вдова такого мужа] — потеряла тебя, причем даже простой народ эту потерю счел самой значительной, а люди, которые вовсе но считают себя простыми, кажется, также хотели бы твоего возвращения.

Ты еще должен написать мне обо всем том примечательном, что видел во время своего путешествия. И особенно надеюсь, что ты не станешь от меня скрывать не только то, как ты расцениваешь весь этот необаварский дух и деятельность, но, в частности, и то, как там поживают наши друзья в Зальцбурге, а в особенности мои — в Мюнхене, а также, как дела у всей компании. Как можно видеть по некоторым признакам, тон последней по отношению к тебе несколько смяг-

243

чился, и эти люди, по-видимому, подготавливают переход к противоположному.

Что касается здешних дел, то о них ты получишь достаточно сведений от направляющихся в Зальцбург венцев. Без сомнения, участь этих переселенцев из Цены так же малоприятна, как и их направление. Лодер во всяком случае рассказывал, что он потерял в атом году 1000 талеров гонорара. В Галле только 35 медиков, которые слушают [лекции] неохотно, так как они должны будут заново прослушать весь этот курс в Берлине. Сплошные трудности, о которых можно было бы знать и заранее. В отношении всего остального также нельзя предвидеть ничего приличного. Старая «Lileratur-Zeitung» получила 10000 талеров при условии, что она будет выплачивать 1000 талеров ежегодно, если выедет из Галле раньше, чем через десять лет. Случись с ней беда, и она потерпит двойные убытки.

На какие ручейки разделился здесь созданный тобой философский поток, ты, наверное, уже слышал. Я тоже снова начал читать, и теперь это у меня получается лучше, чем прежде.

Новая «Litoratur-Zeitung», которая должна будет выходить, станет такой же обыкновенной затеей, как предыдущая и всякая другая. Гёте ничего другого и не хотел. Так как Айхштедт предлагал себя и деньги, то все было улажено без разговоров, чтобы у Иены была литературная газета2.

Среди новых событий нужно отметить то, что здешние студенты потребовали, чтобы Риттер начал курс лекции по гальванизму. Он обошел философский факультет и ждет решения от двора. Фернов не смог найти аудиторию, достаточно вместительную для всех тех, кто выразил желание его слушать. Говорят, он читает им о Кантовых определениях.

Из литературных новостей ничего не попалось мне на глада, кроме дрянной книги Коцебу «Expertoratio-nеn», - поток грязи, выпущенный им в Германии; это— старая песня о Гете и Шлегеле3. В книге приводится и анекдот о том, что Гёте, когда Фридрих [Шлегель] нехорошо обошелся с «Орами» в журнале «Deutschland",

244

но время обеда у Лодера поклялся, что эти люди никогда не найдут почвы в Мене. Гёте интенсивно взялся за реальное, за приборы, и велел Шельверу устроить ботанический кабинет, кроме того, строится и физиологический, а у Риттера он потребовал план гальванического аппарата4.

Веймарский театр не объявил еще ничего нового. Шиллер, говорят, работает над «Вильгельмом Теллем».

Итак, и написал тебе письмо, полное новостей и частностей. Весь кризис этого времени представляется мне сейчас периодически повторяющейся шумихой, хотя главные элементы уже определились, и поэтому каждый воображает, что он занят освоением того, что свойственно ему при крушении всеобщего — с точки зрения его природы. И когда эта операция будет завершена, то даже те, кто лишен зрения и не очень хотел бы его иметь, должны ясно увидеть ущерб и быть и высшей степени поражены. До свидания и сохрани свою дружбу к

твоему Гегелю.

Кланяйся твоей супруге. Здорова ли она после многократных путешествий? [На полях: ]

Получил ли ты экземпляр «Annot ad ргоll.» Винтерля, который, как мне сообщил Ленц, перед осенью Винтерль переслал тебе к осенней ярмарке?

19 (49). ГЕГЕЛЬ - ГЁТЕ

Ваше Превосходительство!

Позволяю себе вольность с искренним доверием обратиться к Вам с просьбой, продиктованной как желанием быть наиболее полезным и сфере собственной деятельности, так и убеждением, что осе, что относится к интересам здешнего университета, связано с вниманием к нему Вашего Превосходительства. Узнав, что некоторые из моих коллег ожидают милостивейшего назначения их профессорами философии и в связи с этим вспомнив, что я — старший на здешних приват-доцентов, осмелюсь вынести па Ваш суд вопрос, не сле-

245