Часть 2.

дует ли опасаться мне. что возможности моей деятельности в университете будут ограничены ввиду предпочтения, оказанного высшими инстанциями другим липам.

Так как мы в связи со всем, что может быть полезным дли университета и его членов, обращаем свой взор к Нашему Превосходительству, то я осмелился попросить Вас при случае рекомендовать меня вниманию светлейших попечителей, если они решат присудить кому-либо звание профессора философии. Будучи ужо три года приват-доцентом, я думаю, что по терапией море в предстоящем зимнем семестре прочитаю курс внимающим мне, как я полагаю, не без удовольствия многочисленным слушателям, число каковых зимой будет еще больше, к чему по премину стремиться1. Созданные мной до сих пор литературные труды еще слишком незначительны, чтобы я позволил себе представить их Вашему Превосходительству. Цель одной из моих работ, которую я намерен завершить зимой для курса моих лекций, — чисто научная разработка философии — даст мне основание представить ее Вашему Превосходительству, если Ваше Превосходительство позволит мне это.

Я очень хорошо знаю, что в этих обстоятельствах мне необходима поддержка в виде благосклонного мнения Вашего Превосходительства, чтобы я мог надеяться, что в своей профессии буду полезен для университета, и чтобы мне не приходилось мои желания и надежды целиком оставлять па милостивое благоусмотрение Вашего Превосходительства. Отчасти я говорю об этом также и потому, что мои стремления получили бы большое поощрение, если бы светлейшие попечители обратили на меня свое милостивое внимание, не ставя меня в невыгодное по сравнению с другими положение.

Позвольте, Ваше Превосходительство, выразить уверение в моей подпой глубочайшего уважения преданности, в чем я и остаюсь Вашего Превосходительства покорнейшим слугой,

д-р Гегель,

приват-доцент философии в Иене. Иена, 29 сентября 1804 г.

246

20 (55). ГЕГЕЛЬ - ФОССУ

(набросок)

[май, 1805 г.]

[...] Когда я выбирал себе место, где мог бы остановиться, меня привлекла Иена, и поскольку я посвятил себя науке, то это место должно было способствовать моему совершенствованию ввиду современного состояния науки, там разрабатываемой. Ведь если только в городе есть общество, где искусство и наука действуют усердно и по собственной инициативе, то такою рода деятельность всегда господствует над исполненным устремлений духом, показывая ему с большей правдивостью более высокое понятие его деятельности. Что Иена уже не может привлекать к себе такой интерес, Вы знаете это лучше других, том более, что Вы сами способствовали этому, покинув ее. В Гейдельберге расцветает теперь то, что здесь уже утрачено, и мое горячее желание — быть в кругу таких людей, которые там собрались. Моя наука — философия, а именно новая философия — не встретит там неблагоприятного приема. Люди, возвышающиеся над отдельными науками, несомненно, убеждены в том, что философия — душа всех наук, что она возвышает их и побуждает к дальнейшему развитию, что науки без такого движения угаснут, а жизненность свою они приобретают в понятии, понятие же в конечном счете исходит от философии. Наука применяет философию в собственной области так же, как сама философия получает и пауке свою пищу, свой материал, свое богатство, реальность которого философия не может игнорировать, и, таким образом, испытывает побуждение к тому, чтобы распространиться шире. Философия побуждает науки к тому, чтобы они приобрели недостающее им понятие точно так же, как она побуждается ими к устранению недостатка своей полноты [...].

Вы сами отлично знаете, что Иена, которая благодаря прогрессу науки и солидарности ученых некогда представляла интерес, теперь утратила его для человека, который пытался черпать там вдохновение в делах науки и жизненные силы для самого себя.

То, что исчезло здесь, расцвело теперь в Гейдельберг-

247

гe, и надо сказать, еще краше. Я питаю поэтому надежду, что мои наука — философия найдёт там благоприятный прием и заботу о себе; ведь ясно, что науки сами по себе должны цвести и развиваться, в то время как не находясь в движении они увядают философия ведь действительно царица наук благодаря как своим собственным свойствам, так и взаимодействию с другими науками, а также тому, что от нее как от науки, сущность которой - понятие, исходит подвижность, сообщающаяся другим наукам: благодаря всему этому философия получает от других наук полноту своего содержании и со своей стороны побуждает их компенсировать отсутствий у них ПОНЯТИЯ. НО при этом сама философия испытывает от них побуждение к тому, чтобы избавиться от недостатков абстрактного мышления.

Если говорить о том, на что и способен в этой науке, то должен сказать, что после первых своих публикаций, которые справедливый судья оценит исходя не только из того, что это лишь первые опыты, по и из того, заключен ли в них какой-то зародыш, из которого выйдет что-либо целое, я три года хранил молчание перед публикой и читал лишь лекции о философской науке в целом — о спекулятивной философии, философии природы, философии духа, естественном праве — и при этом очень хотел бы вести курс еще по одной из специальных философских дисциплин, который в Гейделъберге никто, кажется, не ведет, — по эстетике в виде cours de literature [истории литературы] — мечта, которую я давно лелею и которую я осуществил бы г, еще большей охотой, если имел основание надеяться, что Вы поддержите меня и этом моем начинании. Этот труд я изложу в виде системы философии этой осенью. Я надеюсь, что из него можно будет сделать вывод, что я не нахожусь в плену формалистической неразберихи и несправедливости, которую в настоящее время творит невежество особенно с помощью терминологии, за которой оно скрывается [...].

Лютер перевел на немецкий язык Библию, Вы же — Гомера'; это величайший дар, который может быть преподнесен народу. Ведь народ до тех пор остается варварским и не может рассматривать как свою дейст-

248

вительную собственность те превосходные вещи, которые он познает, пока он не познакомится с ними на своем собственном языке. Если Вам угодно забыть эти два примера, скажу Вам о своем намерении заставить философию заговорить по-немецки. Если это мне удастся, станет бесконечно более трудным придавать плоским суждениям видимость глубоких мыслей.

Это приводит меня к другому предмету, тесно связанному с предыдущим.

Мне кажется, в Германии уже наступило время для того, чтобы то, что является истиной, стало явным и чтобы в Гейдельберге занялась новая заря на благо наук, а Вы, почтеннейший господин надворный советник, являетесь тем лицом, которое внушает мне такую надежду. Основным пороком мне представляется недостаток гласности в науке при всей внешней свободе, и этот недостаток [поддерживается] как тем, что идет по государственным каналам, так и деятельностью незадачливых болтунов, распространяющих всякую чепуху; очень усердно поддерживают его и ученые касты.

Позвольте мне также высказать свою надежду на эффективную, влияющую на всеобщее образование деятельность искусства и науки, надежду, которая тесно связана с моим выраженным выше желанием, так как я надеюсь на ее осуществление в Гейдельберге, в особенности благодаря Вам, и излагаю Вам свой общий взгляд на этот предмет, надеясь, что Вы оцените его но достоинству.

Общее положение дел в паше время, по-видимому, оправдывает такую надежду. Поискам школа распалась. Но науки и совокупности знаний которые по своей природе должны составлять часть всеобщей образованности, являются еще школами, замкнутыми в себе, доступны лишь привилегированному кругу людей, внешне представительны, однако увековечивают свою сущность и избегают публичности.

Общезначимое... [текст прерывается]

Ваша [нынешняя] деятельность на поприще всеобщего образования2 имеет и такую интересную особенность, что Вы, в чем я но сомневаюсь, не только

249

не прекращаете своей прежней деятельности па этом поприще в Гейделъберге, но и придаете ей еще больший размах; этим Вы стремитесь дискредитировать здешние привилегированные круги — авторитеты и манеры, вокруг которых создают такую дымовую завесу, скрывающую их от взора профанов, стремящихся усвоить относящиеся ко всеобщей образованности науки и знания, как если бы помимо того, чего можно достигнуть честным усилием, существовало еще и некоторое скрытое знание вроде недоступного таинства каст. Ибо из одного того, что истинно и, как правило, признано, еще не становится понятный образ действии этих привилегированных лиц, которые и сами хорошо знают, что означают их дела в действительности, и друг другу признаются в этом, однако напоказ выставляют почто иное; простой человек, прежде чем поймет, что все это беспорядочное словопрение есть не гениальность, а лишь бессмысленность, произвольность и кичливость, теряет мужество и не доходит до этой мысли, так как то, что он считал до сих пор истинным, на его глазах третируется как нечто низшее и достойное презрения, как общеизвестное, хотя, если ближе присмотреться, становится ясным, что те, кто рассуждает о более высоких вещах, или не знают этого, или в своих занятиях высшим проявляют невежественность но отношению к известному, по истинному, осуществление и познание которого есть первое условие для продвижения вперед. Уничтожение этого дерзкого образа действия непосредственно повлечет за собой выяснение и выдвижение па первый план простого дела истины, которая, вычленившись, станет понятной для всех. Я бы хотел, чтобы Вы решились сделать девизом Вашей деятельности этот дух, который я черпал в Ваших трудах... [далее два неразборчивых слова, поело чего текст обрывается].

21 (64). ГЁТЕ - ГЕГЕЛЮ

Я бы просил Вас, милый доктор, рассматривать приложенное по меньшей мере как доказательство того, что я не перестаю в тишине содействовать Вам. Правда, я хотел бы предложить большее; но мне кажется, что а таких случаях, когда

250

положено начало, уже многое сделано для будущего. Желаю благополучия и хотел бы вновь увидеть Вас здоровым и радостным.

Гёте

Иена,

27 июня, 1806 г.

22 (65). ГЕГЕЛЬ — ГЁТЕ

Ваше Превосходительство,

так как Вы соблаговолили определять мне годичное жалованье и так как я ужо высказал Вам первые слова благодарности, позвольте мне выразить признательность, которую я чувствую к Вашему Превосходительству.

Одновременно осмелюсь просить Ваше Превосходительство выразить Его Сиятельству' мою покорнейшую и признательнейшую благодарность за ату поддержку и поощрение моего стремления быть полезным в своей сфере деятельности в университете, за благодеяние, которое тем более ценно, что благодетель — благородный, выдающийся князь, в лице которого искусства и науки Германии чтят своего величайшего знатока и благороднейшего защитника. Поскольку я на собственном опыте убедился в том, какое участие Ваше Превосходительство принимает в поощрении этих благородных намерений, и знаю, сколь обязан я новому проявлению Вашей благосклонности, прошу Ваше Превосходительство милостиво принять мою почтительнейшую благодарность. Со своей стороны я постараюсь приложить все свои силы к тому, чтобы заслужить столь цепное доказательство Вашей доброты. С величайшим доверием поручаю себя Вашей дальнейшей благосклонности и защите, оставаясь

Вашего Превосходительство

покорнейшим слугой.

Г. В. Ф. Гегель, доктор и проф[есор] философии,

Иена,

30 нюня,

1806 г,

251

23 (68). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Иена, 5 сентября 180В г.

Дорогой друг, я очень обязан Вам за Ваше письмо и за содержащиеся в нем указания об отношениях к Гебхардту'. Я согласен со всеми Вашими требованиями...

Я Вам уже говорил, как важно для меня поскорее уладить это дело, но экономическим соображениям. Если бы все получилось так, как ожидается, то я нашел бы время посетить Вас, если Вы мне позволите, чтобы или в сопровождении Вашей супруги, или вместо с Вамп — что было бы очень желательно — направиться к нему. Таким образом, обо всем в целом я смог бы сам поговорить с Гебхардтом, однако частичное соглашение могло бы быть достигнуто и Вами, ибо без этого мне здесь придется много путешествовать. Это мое желание несколько дней провести у Вас и Бамберге я, разумеется, связываю с тем, что посоветуете мне Вы, а именно, будет ли это полезным для меня, и с другими соображениями, а именно, выяснится ли что-нибудь с реорганизацией Алъторфского университета и какое значение имело бы представление графу фон Тюрхайму в этой связи2. Но мне давно пора шевелиться. Эту зиму я уж проведу здесь. Но если я положусь на Гебхардта и понадеюсь, что все удастся сделать мне самому, л все же должен буду этой осенью и зимой принять решение о каких-нибудь других условиях, чем те, которыми и здесь располагаю и буду располагать. Так как политические события столь тревожны (в Мюнстере уже заказывают корпию, разбивают палатки и т. и.) и военные действия, если они вспыхнут, будут связаны по крайней мере с расквартированием здесь солдат, то я должен подумать о том, чтобы в скором времени найти себе убежище, так как я не смогу перенести бремени, связанного с расквартированием французских солдат, которые никого не щадят3. Из этих соображений я тем более должен заключить какое-то соглашение с Гебхардтом, чтобы в это трудное время быть в безопасности и перебраться куда-нибудь в другое место — если у вас тогда будет спокойно, то в Бамберг. Ибо мой труд не

252

связан с каким-то определенным местом, а с лекциями, которые до сих пор ничего полезного для моих занятий мне пока еще не принесли, было бы покончено...

24 (70). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Иена, 17 сентября 1806 г.

Получил Ваше дружеское письмо от 12-го с приложением и из них узнал, с каким доброжелательным интересом Вы принимаете участие в моих делах с Гебхардтом.

Так как госпожа Нитхаммер нашла для себя хороший случай отправиться в путешествие, то мое желание, пожалуй, останется желанием и мне придется лишить себя удовольствия побыть несколько дней у Вас, за исключением случая, если — не дай бог — вспыхнет война, что, повеем признакам, вероятно, и произойдет'. То, что забота об этом поглощает все остальное, как у Вас, так и у всех других, затрагивает нас, ученых, больше всего, Счастливый исход переговоров с Гебхардтом означал бы для меня получение некоторой суммы про запас, и там уж надо посмотреть, как пойдут дела дальше. Я уже давно ношусь с планами создания какого-нибудь литературного журнала — вроде французских, ведь в южной Германии пет ни одного такого2. Если бы Вы располагали за пределами своих служебных обязанностей некоторым свободным временем, то, признаться, я бы и представить себе не мог лучшего, чем Вы, сотрудники — других бы не было или было бы очень мало; это не журнал для рецензий, публикующий лишь суждения о книгах и авторах и мало касающийся существа дела или гоняющийся за модной полнотой охвата, но журнал, касающийся лишь существенного, схватывающий суть наук и являющийся средством общей образованности и, кроме того, выступающий против беспринципности современной философии и не в меньшей степени теологии, физики, а также эстетики, однако без собственно полемичности, то есть простого отбрасывания и отрицания...

253

25 (72). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Иена, понедельник, 6 октябр

1806 г.

Отвечаю Вам, дорогой друг, немногими строками и хочу выразить ими свою благодарность Вам в связи с завершением дела, так как мне кажется, что оно близко. К тому же Ваше письмо я получил только сегодня. Хотя письма, которые отправлены сегодня, будут в Бамберге не ранее чем в среду и даже в четверг, я все же хочу но прозевать эту почту, ведь возможно, что на этот раз выпадет случай более благоприятный, чем тот, который представился Вам.

Главное же то, что вся рукопись моя непременно будет отправлена па этой неделе '...

Что же касается моей поездки в Бамберг, то мне этого не позволяют условия примени, как мне ни приятно Ваше приглашение, ведь мои лекция должны начаться 13 пли 20 октября. Из этого, пожалуй, ничего не получится. Однако независимо от этого я рисковал бы не попасть обратно в Иену и не доехать до Вас. Почтовая карета может быть возвращена или задержана скорее, чем эстафета, поэтому если бы я отправил рукопись с почтовой каретой, то ее доставка, пожалуй, скорее бы задержалась, чем если бы я ее отправил с эстафетой. И все же война еще не началась, и теперешний момент кажется решающим, В течение нескольких дней могут подуть и мирные ветры, и тогда я не стану пренебрегать октябрьским зефиром и отправлюсь к Вам...

26 (74). ГЕГЕЛЬ — НИТХАММЕРУ

Иена, понедельник,

13 октября,

в день, когда Иена была занята

французами и император Напо-

леон въехал в ее стены.

Какие заботы мне доставило отправление моих рукописей по почте в последнюю среду и пятницу. Вы можете угадать из даты отправления. Вчера вечером, перед заходом солнца, я услышал выстрелы француз-

254

ских патрулей одновременно со стороны Гемпенбахтеля к Винцерлы. Из последней пруссаки были выдворены в прошлую ночь. Стрельба продолжалась далеко за полночь, а сегодня между восьмью и девятью часами [в город] вошли сначала стрелки, а потом регулярные части. Это был час, полный страха, особенно из-за того, что люди здесь не знакомы с правом, которое по повелению самого французского императора имеет каждый: не подчиняться приказам французских солдат, но предоставлять им все необходимое. Вследствие неразумного поведения и утраты осторожности многие оказались в трудном положении, однако Ваша свояченица1, как и весь додерлейнский дом не поддались чувству страха и не понесли никакого ущерба. Госпожа свояченица просила меня, когда я сказал ей об отправке сегодняшней почты, сообщить Вам и госпоже Нитхаммер, что у нее на квартире 12 офицеров. Самого императора— эту мировую душу — я увидел, когда он выезжал на коне на рекогносцировку. Поистине испытываешь удивительное чувство, созерцая такую личность, которая, находясь здесь, в этом месте, восседая на коне охватывает весь мир и властвует над ним. Вчера здесь говорили, что прусский король перенес, свою ставку в Канеллендорф, в нескольких часах езды отсюда. Где он сегодня, мы не знаем, но, несомненно, на значительно большем расстоянии, чем вчера. Герцогиня и принцесса приняли решение остаться в Веймаре. Пруссакам нельзя было, конечно, предсказать ничего хорошего, однако иметь такие успехи от четверга до понедельника мыслимо только для этого исключительного человека и, не изумляться ему просто невозможно.

[...] Но вполне возможно, что я пострадал столько же или даже больше, чем другие, хотя сегодня у меня все сложилось вроде неплохо. По всем внешним признакам я не могу не сомневаться в том, что рукопись, которую я отправил в среду и пятницу, доставлена ЕГО назначению2. Моя утрата была бы слишком велика — другие же мои знакомые ни в чем не пострадали. Неужели я буду единственным пострадавшим среди них? Как бы я хотел, чтобы мне уже выплатили причитающуюся чисть частой суммы и не столь строго придерживались

255

заранее намоченного срока! Но поскольку все же почта отправлялась отсюда, мне пришлось рискнуть с отсылкой [рукописи]. Один бог знает, с каким тяжелым чувством я пошел на этот риск, но я не сомневаюсь о том, что в тылу армии почта теперь функционирует свободно. Как я говорил и раньше, теперь все приветствуют французскую армию и желают ей счастья, что и должно быть при той громадной разнице, которая существует между ее предводителями и простыми солдатами и их врагами. Таким образом, наша местность в скором времени будет избавлена от этого потопа.

Жена надворного советника Фойгта говорила мне, что она отправит почтальона только завтра рано утром, и я сказал ей, что хочу попросить в генеральном штабе, который размещен в ее доме, надежный конвой, в чем, надеюсь, не откажут. Таким образом, с божьей помощью, я надеюсь, моя писанина все же дойдет до Вас в срок. Как только Ван станет известно, что мне уже можно переслать немного денег, очень прошу Вас сделать это: в скором времени я буду в них весьма нуждаться.

[P. S.] [Пишу] в 11 часов ночи (и доме комиссара Хелльфельда, где я квартируюсь и откуда видны ряды костров, которые сложены французскими батальонами из мясных прилавков и будок старьевщиков но всему рынку).

Ваш Гегель,

профессор в Иене.

27 (76). ГЕГЕЛЬ — НИТХАММЕРУ

Иена, 18 октября [18]06 г.

[...] Что касается всей этой моей истории (с рукописью) 1, то я спросил Асверуса о юридической стороне, и он сказал совершенно определенно, что такие условия выходят за рамки всякой законности. Начиная с понедельника будет работать почта: как карета, так и эстафета; с ней я и пришлю последние листы, которые я с тех пор таскаю в кармане вместе с письмом, написанным в страшную ночь перед пожаром. Так вот,

256

если почтовое отправление, сделанное мной восемь дней назад — в среду и пятницу, точно доставлено по назначению, то теперь не может быть задержано печатание, а Гебхардт из-за этих немногих задержанных листов и сложившихся обстоятельств не может уже создавать никаких трудностей. Так как я здесь лишился всего, а эта зима, принимай во внимание дела с Академией, готовит только неприятности, нет смысла оставаться здесь ввиду неизбежно предстоящей дороговизны л бандитизма. А так как мое пребывание в Бамберге было бы весьма кстати для чтения корректуры, для ускоренного внесения в текст тех пропусков, которые неизбежно оказались в рукописи, и, наконец, из-за приятнейшего обстоятельства, что я увижу там Вас и Вашу семью, я рассчитываю по крайней мере часть зимы провести в Бамберге [...].

Ваш Гегель,

профессор философии.

28 (77). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Иена, 22 октября 1806 г.

При всеобщем бедствии какое утешение и какая для меня поддержка — Ваша дружба! В каком бы я был положении без этой поддержки'!

...Мы все больше обретаем спокойствие, и при этом, разумеется, каждый начинает по-настоящему осознавать своп потери. О том, что пострадала и Венигениена, я слышал от Асверуса. Ворота ее сожжены, а сад превращен в бивуак для лошадей. Нигде не видно больших следов пребывании армии, чем здесь. Сенат издал сегодня большую прокламацию, опубликованную в газетах. Хотят все устроить так, чтобы с третьего ноября начались занятия. Как только я получу деньги, и (NB), поскольку почтовые кареты вновь начали ездить, я, пожалуй, воспользуюсь Вашим приглашением и приеду к Вам. Думаю, что хорошая погода еще должна продержаться. Какое счастье составляет эта прекрасная погода для французов и для нас! Ветреная погода превратила бы весь город в пепел!..

9 Зак. 1333

257

29 (81). ГЕГЕЛЬ - ФРОММАННУ

Бамберг, 17 ноября 1806 г.

[...] Здесь в Бамберге я снял комнату недалеко от дома Нитхаммеров, у которых не оказалось места, но столуюсь я в их доме. Я застал их в добром здравии; ужо завязал несколько знакомств, сыграл с дамами в ломбер, из чего видно, как далеко шагнула здесь культура, ибо даже иенские дамы не достигло еще таких высот! А вообще я уже сдвинул с места мои дела и нахожу, что здесь все значительно лучше, чем я полагал. Надеюсь, что в будущем меня ожидает в большинстве случаев противоположное тому, что мне приходилось претерпевать [...].

30 (82). ГЕГЕЛЬ — ШЕЛЛИНГУ

Иена, 3 января 1807 г.

По моем возвращении из Бамберга, где я пробыл несколько недель, я обнаружил дней 14 назад твое сочинение, касающееся отношения натурфилософии ко вновь исправленной философии природы Фихте1. Я должен в первую очередь поблагодарить тебя за этот подарок, а затем сказать тебе, что меня очень обрадовала дружеская и почтительная форма, в которой ты упоминаешь мою статью о философии Фихте в «Критическом журнале» 2. Кроме всего прочего это для меня хороший предлог просить тебя сообщить мне о себе и рассказать тебе о своих делах. Я прошу у тебя извинения за то, что некоторые из твоих писем оставил без ответа, в частности то, в котором ты предлагал мне принять участие в журнале «Annalen dor Medizin», причина этого в том, что я хотел свое согласие написать статьи (насколько можно ждать их здесь от меня) подкрепить одновременно делами, однако у меня не было возможности приняться за пах, и, таким образом, я не исполнил даже того, что должен был бы уж во всяком случае сделать—ответить тебе.

Мне нот надобности рассказывать тебе о том, как утешила меня твоя полемика против нового фихтеанского

258

синкретизма, против «старой жесткости вкупе с новоявленной любовью», против его упрямой оригинальности вкупе с молчаливым подбиранием новых идей. Меня также порадовало, что твое твердое, по умеренное поведение свело на нет все его личные выпады против тебя. У пас достаточно много примеров того, что он ведет себя неумно, когда переходит к выпадам, но я думаю, что это первый случай, когда он дошел до низостей, которые, кстати, плоски и неоригинальны. Причина того, что ты с недавним выступлением Фихте3 обошелся довольно снисходительно, заключается в цели его сочинения, которая помимо необходимого разъяснения последних страниц ограничивается собственно философским предметом. Ведь лишь одна из этих популярных вещей — «дух времени" 4 — содержит достаточно смехотворных моментов, которые сами позволяют такое же вольное с ними обращение и даже подстрекают к такому обращению. То, что он выдает такую штуку, да еще с таким апломбом (а без высокомерия это немыслимо), можно попять только, если иметь в виду его публику, которая обычно состояла из людей, вообще еще ни в чем не ориентировавшихся, а теперь состоит из людей, совершенно дезориентированных и утративших всякую почву под ногами, как это совсем недавно вполне отчетливо выяснилось в другой области,

Я был очень рад узнать, что ты чувствуешь себя хорошо в условиях, в которых ты оказался, и что ты именно эти условия предпочитаешь всем другим 5. Что касается нас, то мы но сумели еще рассеять славу, которую обрела Меня. Однако мы уже ранее продвинулись достаточно далеко, чтобы суметь выдержать все удары. Губить оставалось но так уж много. С некоторых пор я начал обращать свой взор и надежды в разные стороны, но здесь еще циркулирует убеждение, что философскую кафедру может, собственно, занимать любой с большим пли меньшим успехом пли даже более того, так как известно, что без философии не может существовать ни одна наука или факультет, и вместе с тем чувствуют, что наука не содержит ничего философского и без этого продвинулась столь далеко, то кажется, что философия, собственно, и состоит в этом ничто.

9*

259

Шельвер уехал в Гейдельберг, правда по вызову, но без определенного назначения. У меня там мало перспектив. Мне остается Бавария, и я надеялся в Бамберге узнать, происходит ли там что-нибудь новое. Пока я слышу, что — ничего. Так как ты находишься ближе к источнику, то ты мог бы более точно узнать, какие там возникли новые намерения и могут ли открыться для меня какие-нибудь перспективы. В этой связи я позволю себе просить дружески о сведениях, о совете и даже о помощи. Мне бы очень хотелось обрести какое-то внешне прочное положение. Haм мирный договор6 восстановил status quo, а все в целом, возможно, отбросил назад еще дальше, чем это было прежде. Все же от умственного развития Северной Германии многого теперь ожидать не приходится, хотя там еще существуют условия, которых нет в Южной Германии. На ее долю выпала лишь формальная культура, и ей суждено совершить лишь этот подвиг, плоды которого предстоит вкушать лучшему гению.

Я давно надеялся — еще в прошлую пасху, что сумею переслать тебе что-нибудь из моих трудов, и это обстоятельство тоже было причиной, что мое молчание продлилось. Но теперь я уже вижу, наконец, что приближается завершение печатания7 и что я сумею послать тебе издание на эту пасху. Но это только начало, и как начало око достаточно объемисто. Я буду особенно заинтересован в том, чтобы ты не отверг моих мыслей и моего стиля.

Точно так же я буду рад, если ты простишь мне мое длительное молчание и в скором времени дашь о себе знать, о чем я тебя очень прошу. Надеюсь, что госпожа Шеллинг чувствует себя в Мюнхене достаточно хорошо, и прошу тебя передать ей мой сердечный привет. До свидания!

твой Гегель.

31 (84). ГЕГЕЛЬ — НИТХАММЕРУ

Иена, 16 января 1807 г.

Дорогой друг! На Ваше последнее письмо, которое я получил (как заказное) только утром в субботу,

260

откликнулся тем, что в тот же день отправил Гебхардту рукопись предисловия 1.

[Далее идет речь о корректуре и об указателе опечаток]. Вскоре, по все еще не теперь я смогу пожелать моему дитяти счастливого пути. При последнем чтении (с целью найти опечатки) у меня часто появлялось желание почистить верстку во многих местах от балласта и сделать текст более гладким; при втором издании, которое будет скоро —si diis placet!? [если будет угодно богам], все должно стать лучше, и этим я утешаю себя, этим должен утешать и других [...].

32 (85). ГЕГЕЛЬ — ЦЕЛЛЬМАННУ

Иена, 23 января 1807 г.

Ваше милое послание от 18 ноября я получил только в конце декабря в Бамберге, куда я тогда направился на несколько недель. Возвращение и другие дела несколько задержали мой ответ, за что прошу Вас меня извинить.

Меня очень обрадовало то, что Вы сохранили память обо мне во время Вашего отсутствия, а еще больше то, что Вы во время Вашего одиночества посвятили себя изучению философии. Впрочем, эти две вещи — едины. Философия есть нечто уединенное. Она, конечно, не дело улиц или рынков; она также далека от тех дел людей, в которые они вкладывают свои [практические] интересы, и от такого знания, в котором заключена их суетность. Но Вы, кажется, внимательно следите и за том, что относится к злобе дня. И действительно, не может быть ничего убедительнее того, что образованность одержит победу над грубостью, дух — над бездушным рассудком и мудрствованием. Наука есть теодицея. Она оградит нас от того, чтобы смотреть па события с животным изумлением или более благоразумно приписывать их случайности мгновения, или причудам таланта, чтобы считать, что судьба империй зависит от того, нанята или не занята данная возвышенность, чтобы рассуждать о победе неправого или низвержении правого дола. Люди "думают, что они были обладателями

261

блага или божественного права, когда теряют что-то, в то же время полагая, что тем, что приобретут, будут обладать с нечистой совестью. Насколько ложны их представления о праве, настолько же ложно мнение о средствах или о том, что составляет субстанцию или силу дух. Они ищут их в таких вещах, которые совершенно смехотворны, и не видят того, что лежит к ним ближе, совсем рядом; они считают превосходной опорой то, что тянет их в пропасть. Но только французская нация благодаря горнилу своей революции избавилась от множества учреждений, из которых человеческий дух вырос, как из детской обуви, и которые уже мешали ей и другим, как бездушные цепи, но и индивид стряхнул с себя страх смерти и заведенный образ жизни, который, при изменении кулис уже не имеет внутренней опоры. Это придает французской нации большую силу, помогающую ей бороться с другими. Эта сила давит на замкнутость и косность тех, кто, будучи вынужден отречься от своей инертности перед лицом действительности, усваивает наконец эту последнюю л кто, быть может, превзойдет своих учителей, поскольку внутреннее сохраняется во внешнем.

Католицизм не представляет для Северной Германии ничего опасного. Было бы очень интересно, если бы встал вопрос о религии, и в конце концов так оно, наверное, и будет. Отечество, князья, государственное устройство, все это не то, что могло бы поднять на ноги Германию. Вопрос в том, что получится, если будет затронута религия. Без сомнения, ничего не следует так страшиться, как этого. Вожди оторваны от народа, обе стороны не знают друг друга. Что должны делать вожди, этому время научило, а как должен себя вести народ, когда очередь дойдет до него, то Вы лучше всего узнаете от своих соседей.

Будьте здоровы, передайте привет Вашему другу Кёлеру. Я буду рад видеть Вас здесь в скором времени. С Вашим долгом поступайте, как Вам удобно. С уважением

Ваш преданный друг

Гегель,

д-р и проф. философии.

262

33 (89), ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

20 февраля 1807 г.

Дорогой друг!

С очередной почтой я посылаю ответ на Ваше письмо, продиктованное Вашей дружеской благосклонностью и полученное мной сегодня. В первую очередь я очень признателен за предложение, которое идет от Вашей благосклонности и которое я решил принять1. При этом нет никакой необходимости входить в подробности того, как я смотрю на это дело и как я его принимаю, поскольку я целиком согласен с тем, чем была движима Ваша благосклонность ко мне. Именно я не могу рассматривать эту договоренность как почто окончательное, и так как денежные условия оказались ниже, чем мы с Вами предполагали и надеялись, то и с этой точки зрения я должен смотреть несколько вперед. Ведь на сумму в 540 гульденов, как я точно рассчитал, я не сумею свести концы с концами. Будьте так добры сообщить мне также, какие у Вас перспективы па будущее, чтобы я учел их при составлении и принятии договора, не говоря уж о том, что я желаю их успешного осуществления в первую очередь Вам, затем Баварии и всем Вашим друзьям.

Сами эти дела меня интересуют, поскольку я, как Вы сами знаете, с любопытством слежу за мировыми событиями, и с этой точки зрения я должен был бы скорее опасаться такого своего качества и воздерживаться от проявления его. Я, однако, надеюсь, что быстро во всем сориентируюсь. Какой тон и характер следует придать газете, это следует решить, когда я уже буду на месте. В целом наши газеты, пожалуй, хуже, чем французские, и было бы интересно создать газету по образцу последних ИЛИ близкую им, не утратив, однако, того, что преимущественно желательно немцу: определенной педантичности и беспристрастности сообщений. Крайне благоприятным будет то обстоятельство, что я буду иметь дело с господином тайным советником

Р. фон Байярдом.

Против одной вещи я должен, однако, возразить, а

263

именно против того, чтобы вступить на пост редактора в мирте месяце. Для этой цели я должен был бы уже в феврале быть у Вас, а более точно — уже завтра сесть в почтовую карету. Вы приставляете мне прямо нож к горлу своим сообщением, что господин фон Байярд в настоящее время сам ведет газету, с том чтобы оставить незанятой должность редактора. Любое промедление с моей стороны вынудит его дальше вести его бремя, и если мне все же придется несколько промедлить, то лучше, чтобы господин Байярд ничего не знал о том, что это обстоятельство мне известно. Однако в начале марта быть в Бамберге для меня просто невозможно. Я все же сделаю все от меня зависящее.

Как я уже говорил, я должен поставить одно условие, а и нетто, чтобы в договоре о моей службе но было сказано ничего твердого относительно сроков моего пребывания на этом посту. Ото обстоятельство совсем недавно затронули и Вы сами. Я не могу жить совсем без всяких надежд на то, что меня официально пригласят в Гейдельберг или что там появится журнал, редактором которого я хотел бы стать, потому что при этом я бы добился, несомненно, большего, чем при редактировании бамбергской газеты, по говоря уже о том, в каких я окажусь отношениях с университетом. Я говорю об этом Вам откровенно, так как к этому меня обязывает Ваше дружеское расположение ко мне, сам же владелец газеты, с которым я заключаю договор, не должен бы иметь ничего против существа моего условия, если произойдет то, о чем я пишу, то есть если при другом предложении я вскоре оставлю это место. Поэтому нет никакой надобности говорить ему об этом заранее, тем более что это лишь возможность.

Насколько мне известно, из Веймара поступило распоряжение о жалованье Шельвера. Его преемником сделали доктора Фойгта. Генри же получает лишь часть жалованья. Но другие здесь не должны об этом ничего знать, и поэтому я прошу Вас ничего не говорить но этому поводу мадам Фойгт, если она сама Вам не на¬пишет2.

Точно так же, уезжая отсюда, я буду говорить, что я не заключил еще в Бамберге твердого договора, но что

264

у меня там вообще есть дола, и прошу Вас не писать сюда кому-либо обо мне ничего другого. Ведь мне необходимо избежать до пасхи придирок, о которых я не могу не думать в этот период затруднений с денежными средствами.

Что бы Вы могли сделать для меня доброе и в чем могли бы мне содействовать, об этом поговорим позднее более определенно. Пока же я очень рад тому, что существует возможность Вашего переезда в Мюнхен, рад независимо от моих интересов. Вы даже но представляете себе, какое я принимаю в этом участие. Теперь, когда это учебное бюро распалось3, я могу вновь обрести доверие к научным учреждениям Баварии. Негативная, а затем и позитивная сторона Вашей там службы в свою очередь придаст уважение к Баварии в научном отношении. Недоразумение, возникшее в связи с ликвидацией Баварской Академии в Мюнхене, дало немцам из остальных частей Германии повод еще больше важничать.

То, что Вы вернули в типографию корректуру предисловия [к «Феноменологии духа»], меня нисколько не удивило, ибо просто отвратительно иметь дело с этой типографией.

Сегодня вечером вместе с Вашим письмом я получил также превосходное письмо от Юлиуса 4. Поблагодарите ого за приглашение, о котором он пишет. Кланяйтесь госпоже Нитхаммер. В следующий понедельник я Вам напишу еще раз, ибо вижу, что есть еще много побочных обстоятельств, о которых мне нужно поговорить с Вами. Пока же я согласен на сделанное мне предложение и благодарю за сердечную дружбу.

Гегель

34 (90). ГЕГЕЛЬ - ШЕЛЛИНГУ

Иена, 23 февраля 1807 г.

Я искренне, тебе обязан, дорогой Шеллинг, за твой дружеский ответ от 11 числа прошлого месяца. Меня искренне обрадовало то, что ты не изменил твоего душевного отношения ко мне. Я узнал это из той откровен-

265

ности, с какой ты изображаешь свое положение в Мюнхене, в то время как я тебе писал о моих поисках места. Ты хотел бы, чтобы я приехал в Мюнхен, бросив север, который уже давно пережил свой период расцвета и блеск которого, созданный пришельцами, также позади. Пока же я намерен вернуться в Бамберг. Там мне сделали предложение заняться делами, которые мне принесут больше, чем пребывание здесь. Сейчас это первое, чем я занят. Хотя эти дела и не совсем мне подходят и даже могут выглядеть не совсем приличными перед светом, они но крайней мере не постыдны. Речь идет о редактировании политической «Бамбергской газеты». Кроме того, что непосредственно связано с этой работой, я вижу и то, что иногда смогу приезжать в Баварию и если не становиться твердой ногой па ее почву, то по крайней мере ступать на нее. Так как моя договоренность по связывает меня на точно определенное время, то я могу в Бамберге давать частные уроки и таким образом заботиться о себе. И все же я прошу тебя пока ни с кем не говорить, об этом, так как мой договор еще не вступил в силу, а здешние мои дела — жалованье в 100 талеров — еще не копчены. Есть у меня план, который мне больше по душе; это издание критического журнала немецкой литературы, обо всем наиболее значительном и примечательном в ней1. Возможно, что мне предложат место в Гейдельберге, и я переберусь туда и смогу осуществить свой замысел. Я одержим этой идеей и полагаю, что при определенной помощи мог бы пустить в ход нечто полезное. Немецкая литература подобна цветущей полипе, о которой кто-то сказал, что у него есть желание быть коровой, чтобы полакомиться на ней. Мне кажется вполне назревшей и благородной задачей лишить эту поляну ее дикого вида, выполоть весь сорняк, освободить полезные злаки и вновь придать ей вид полезного для человека земельного участка.

Если бы Баварская Академия хотела иметь такое же положение в обществе, какое имеет, например, Французская Академия, и держать в узде поверхностную болтовню и помпезное невежество, поддерживать лучшее и направлять на него внимание, то было бы, особенно

266

для Баварии, целесообразно, если бы Баварская Академии взялась издавать такой журнал. Не обязательно, чтобы журнал выходил с ее грифом, ее члены должны были бы его поддержать. Отсталость и разнородность составных частей Баварии нуждаются прежде всего в том, чтобы была упразднена анархия в области научных занятий, был создан какой-то центр и внимание публики было обращено на приобретение знаний, в которых ощущается столь заметный недостаток[...].

С большим интересом я прочитал твои сообщения относительно новой, более высокой стороны физических наук2. Между прочим, я сумел подытожить — по меньшей мере в общем виде — больше, пожалуй, свои он мысли, чем опыты. Что касается последних, то я не чувствовал нужной для данного случая твердости в руках, и если один какой-нибудь эксперимент мне, казалось, удавался, то тут же возникали другие, которые противоречили ему при аналогичности условии, частично же обнаруживалось колебание и за пределами условий эксперимента, так что это относило удачные опыты за счет нетвердости рук (вставило их под сомнение). Я должен был, пожалуй, учиться у одного из приобретших у вас опыт экспериментаторов, если вообще, как надеюсь, у меня есть способности к этому, с тем чтобы обрести уверенность в том, что я исключил случайное и механическое, что, как я полагаю, выступает в эксперименте с водяным молотом. Кроме того, насколько я помню, я видел у одного французского эмигранта, лет двенадцать назад, общеизвестный эксперимент, касающийся колебания, с одним, однако, нововведением, которое делало опыт более эффективным. Он повесил золотое кольцо на волоске в стакане, частично наполненном водой, при этом не было заметно никаких вспомогательных движений держащих волос пальцев. Кольцо начало колебаться, и колебания стали столь сильными, что оно ударялось о стенки стакана, и последний стал похож на колокольчик. Если бы этот опыт был обосновав, какая обнаружилась бы связь между слепым инстинктом деления времени — разделения, казалось бы, произвольного — и природой! Что могло бы быть более приятным для Риттера, изучавшего периоды времени? Его опыты,

267

однако, становятся часто трансцендентными, и за ними трудно следить. Ему будет нелегко убедить других физиков в правильности и целесообразности применения своей магнитной иглы, изготовленной из двух металлов, о которой ты пишешь в сочинении против Фихте3. По меньшей мере это, судя по тому, что я слышу, вызывает еще много возражений. Что касается сидерических опытов4, то об этом, как я с удовольствием услышал, он пишет, будто создал прибор, с помощью которого устраняется элемент случайности, который может оказаться в этом эксперименте. Без такого прибора я но смою думать, что мне удался опыт, к тому же, конечно, я применяю свинцовые отвесы, монеты и т. п., но не золотые и серебряные отвесы.

У Гете я пробудил любопытство к этому, раньше же он шутил по этому поводу. Он трудится дальше над своей историей учений о цвете и печатает сразу две ее части: одну теоретическую, т. е. эмпирическую, и другую — историческую. В каждой части готово уже по двадцать печатных листов5. Я видел одну ил частей. Она целиком построена — по причине ненависти к идее, из-за которой другие погубили дело, — на эмпирическом, вместо того чтобы выйти за его пределы к другой его стороне — понятию, которое только и может пролить свет на сущность дела. Одновременно Гёте печатает еще и книгу по морфологии6. Он вообще хочет все дела привести в порядок и свести счеты с земным. Начало этого — новый выпуск его «Метаморфоз растений» без изменений. Что касается его исследований о животном организме, к которому он намерен перейти после предыдущего труда, то это тебе уже известно лучше. Вот все, что я мог бы противопоставить богатству сделанных тобой научных сообщений!...].

________________________________________________________________________________

БАМБЕРГ, 1807-1808

83 (92). ГЕГЕЛЬ — ГЁТЕ

(Бамберг, март 1807 г.).

Ваше Превосходительство,

нет необходимости в пространных объяснениях того, что содержание, которое назначила мне милость Его сиятельства герцога, и жалованье, которое дает мне исполнение моих обязанностей преподавателя, при сложившихся обстоятельствах не составляют достаточных для меня средств существования. Поскольку во время моего пребывания в Бамберге, связанного с литературными делами, мне представилась возможность принять предложение участвовать в одном частном деле, которое является временным и может помочь достигнуть цели материального обеспечения, то я позволил себе обратиться к его превосходительству тайному советнику фон Фойгту с покорнейшей просьбой о том, чтобы Его сиятельство герцог этим летом предоставил мне отпуск, с тем, чтобы я мог вести здесь частные дела и заработать достаточно средств в ожидании счастливого времени, когда я при помощи и поддержке Вашей милости вновь обрету возможность выполнять свои служебные обязанности в университете и добиться этой цели посредством болов приятных занятий. Осмелюсь покорнейше обратиться с той же просьбой к благосклонности и доброже-лателъности Вашего Превосходительства, прося о милостивейшей поддержке Вашего Превосходительства.

Позвольте мне приложить к письму экземпляр моего труда ', вышедшего на прошедшую пасху, выставить его на Ваш суд и засвидетельствовать тем самым мое благоговейное к Вам почтение, с чем я имею честь пребывать

Вашего Превосходительства покорным слугой.

Г. В. Ф. Гегель, д-р и проф. философии в Иене.

269

88 (94). ГЕГЕЛЬ - НИТХАИМЕРУ

Бамберг, вторник, 7 апреля 1807 г.

Пишу Вам, любезнейший ной друг, из двух соображений.

Прежде всего я но сказал Вам ничего о том, как распоряжаться с экземплярами [«Феноменологии духа»], эти рассуждения я и досылаю в настоящем письме. Из трех сброшюрованных экземпляров один на веленевой бумаге — для Гёте, другой на писчей бумаге — для тайного советника фон Фойгта, третий на веленевой бумаге— для Вас. Из трех несброшюрованных экземпляров пошлите, пожалуйста, один Фромманну. Как Вы знаете, время не позволяло брошюровать или переплетать. Далее, прошу Вас вернуть мне дня других непереплетенных экземпляра. Взамен я оставлю здесь распоряжении о том, чтобы Фромманну отправили два экземпляра, которые мне пришлет сегодня Гебхардт. Следите, пожалуйста, за тем, чтобы один из них был передан майору фон Кнебелю, а другой — Зеебеку[...].

37 (95). ГЕГЕЛЬ — ШЕЛЛИНГУ

Бамберг, 1 мая 1807 г.

[...]Ты предоставил мне новые разъяснения о сидеризме1, которые заставили меня сойти с той позиции, которую я занимал во время эксперимента с маятником — его я воспринял вполне объективно. Что сидеризм уже ближе к психическому или целиком включен в пего, я теперь понимаю, особенно после того, как ты мне рекомендовал прекрасную работу Карла в «Медицинских анналах» (она мне доставила удовольствие вновь вспомнить о нем. Интересно, где он теперь?). То, что имеется в животном магнетизме с его поразительной силой, это единение лиц, причем одно из них доходит до того, что становится акциденцией другого в единственной сфере: ведь в духовной сфере это явление достаточно хорошо известно, причем в сидеризме это низводится до так называемого неорганического и детализируется в магическом единении и симпатии низших и высших

270

натур. Это приблизительно я есть сформировавшееся у меня общее представление о предмете. Можешь быть уверен, что я с нетерпением жду дальнейших опытов и ожидаю от тебя, от Риттера или от вас обоих дальнейших, более развернутых сообщений в печати.

Мое сочинение наконец готово2. Но даже когда я дарил экземпляры моим друзьям, произошла та же самая безотрадная путаница, которая царила во всем процессе печатания и распродажи, а отчасти сказалась и на композиции книги. Из-за этого ты не получил еще в руки экземпляра, однако я постараюсь устроить все так, чтобы ты вскоре получил его. Мне интересно, что ты скажешь об этой первой частя, которая по существу является введением, так как я не вступил еще за пределы этого введения in medium rem [в самую суть дола]. Включение частностей, как я чувствую, повредило усмотрению целого. Однако это целое по самой своей природе представляет собой такое переплетена переходов, что, даже если бы все это было четче выявлено, более ясное и цельное изложение заняло бы у меня еще очень много времени. Что отдельные части еще нуждаются в многократной переработке, чтобы привести их в надлежащий вид, мне не приходится говорить — таких мест ты сам найдешь достаточно много. Что касается нарушения формы в последних частях, то ты должен быть снисходителен к этому по той причине, что я редактировал их вообще в ночь перед сражением при Иене. В предисловия ты не обнаружишь, что я слишком иду навстречу плоскому стилю, который особенно употребляет во зло твои формы и сводит твою науку к простому формализму. В остальном же мне нет необходимости говорить тебе, что для меня ценнее, чтобы ты одобрил хотя бы несколько строк всего целого, чем если другие останутся довольны пли недовольны всем в целом. Я не знаю никого, кто бы лучше тебя мог рекомендовать это сочинение и высказать мне самому суждение о нем.

будь здоров, передай привет Нитхаммерам, которые, кик я надеюсь, благополучно добрались до вас, и особый привет госпоже Шеллинг.

Твой Гегель.

271

[НА ПОЛЯХ:]

Не объявлено ли еще об организации Академии Наук? Или, быть может, об этом вообще еще ничего не известно? 3

38 (98). ГЕГЕЛЬ- НИТХАММЕРУ

Бамберг, 30 мая 1807 г.

[...]Теперь поговорим о перспективах, которые мне более близки и о которых я говорю Вам потому, что это позволяет мне и даже требует от меня Ваше дружеское расположение ко мне. Господин Шнайдербангер, узнав, что я не могу купить его дело, сделал мне благородное предложение взять на себя руководство всем в целом, чистую же прибыль делить поровну1. Я ознакомился с книгами, и, после того как мы прикинули расходы—скорее с некоторым излишком, а прибыль — точно, половина суммы получилась 1348 гульденов. Таким образом, это предложение, которым я не могу пренебречь. Прежде всего следует заметить в данной связи, что работа моя вряд ли увеличится[...].

Кроме того, договор, который я хочу заключить, лишь временный. Я могу определить срок в два, три года. Я могу сделать условием ликвидация договора предложение мне значительного места в каком-нибудь учреждении. При этом у меня появится возможность осуществить мои идеи относительно литературного журнала, о которых я Вам часто говорил. Итак, это возможность, удобнее которой вряд ли что может быть, и здесь я рассчитываю получить поддержку Вашу и Паулюса, который носился с такими же идеями, когда ему грозил "Альторф».

Вот что я могу сказать в пользу своего согласия редактировать газету. Я могу добавить, что эта работа оставляет мне время для продолжения моей научной работы, в то время как какая-нибудь другая служба, например преподавательская, меня бы в этом значительно больше ограничивала. В противовес [указанным аргументам] можно сказать, что эта работа не может рассматриваться как солидное предприятие, в особенности же, что какой бы соблазнительной ни была изоли-

272

рованная независимость, каждый должен находиться в связи с государством и работать для него, удовлетворение же, которое мы, как нам кажется, получаем в частной жизни, призрачно и недостаточно! Впрочем, я не стану вести частную жизнь, так как нет жизни более публичной, чем жизнь журналиста, да и литературная работа тоже представляет собой нечто общественное. То и другое, конечно, не служба.

Но этому поводу я ничего более не хотел бы Вам писать, так как и жду Вашего решения...

Если у Вас нет ничего определенного, для чего Вы бы хотели меня использовать и для чего я необходим, то позвольте мне принять упомянутое предложение [...].

39 (191). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Бамберг, 8 июля 1807 г.

[...]В одном из своих писем Вы пишете о своем намерении устроить мне заказ на логику для лицеев. Я надеюсь, что Вы не очень скоро сделаете мне это предложение и не станете требовать быстрого завершения работы '. Я полностью поглощен разработкой общей логики и не очень скоро ее закончу. Чувствую, что мне будет стоить гораздо больших усилий справиться с задачей создания элементарной логики. Ведь Вы знаете, что писать нечто непонятное в возвышенном стиле значительно легче, чем писать о попятном в доступном изложении, а обучение молодежи и подготовка для этой цели материала — пробный камень ясности стиля. К тому же, поскольку мои взгляды новы, то тут еще одна беда — преподаватели должны будут изучать предмет глубже, чем наши юноши. Все же, как только я получу от Вас окончательное предложение, я подумаю, как выйти из положения, Вам же предстоит обдумать, какую пользу Вы можете извлечь из моей работы.

Я ужо приступил к своим делам. Сами по себе они не трудны, в смысле же времени работы не больше, чем было раньше... И все же я намерен расширить дело, и особенно со временем поднять книготорговлю. Я имею

273

бесплатную квартиру, и если дело и впредь пойдет так же, как до сих пор, то и 1 300 гульденов дохода. Каких же еще благ ждать мне в этом миро? Только это проклятое перемирие! Заключение мирного договора, конечно, уже на носу2, только ведь год длинный, и я надеюсь особенно на Вашу поддержку, и тогда дела мирного времени как в действительности, так и на словах будут заполнять листы, а Вы в столь важной их части принимаете значительное участие. В Мюнхене, однако, публичность не в милости, и в ней не очень, видимо, нуждаются. Там еще не слышно ни единого слова об Академии, о ее целях и предписаниях3. И все же публичность — это божественное могущество: в напечатанном виде вещь выглядит совершенно иначе, чем па словах и в рукописи; все заблуждения так же выходят наружу, как и преимущества впервые выступают во всем их блеске. Я уже приложил спои усилия к тому, чтобы способствовать сохранению ясности этого чистого и беспристрастного зеркала, для каковой цели я велел, чтобы бумага для моей газеты была несколько белее [...].

40 (102). ГЕГЕЛЬ — НИТХАММЕРУ

Бамберг, 8 августа 1807 г.

Надеюсь, дорогой друг, что Вы прибыли с вод в Мюнхен здоровым и накопившим новые силы... Несомненно, воды эти — железистые. В таком случае Ваши уважаемые коллеги, быть может, поступили бы более мудро, если бы воспрепятствовали Вашему отъезду туда! Ведь они должны были опасаться, как бы Вы там не набрались новой анергии! Меня искренне обрадовало данное Вами объяснение Ваших действий и Ваше отношение к союзу нерешительности с безрассудством, стоящему на Вашем пути. Как мне, однако, кажется, Вам с Вашей деятельностью удалось удовлетворить их желание— оставаться в неподвижности. С любопытством и надеждой жду я Ваших планов относительно гимназий. В высшей степени интересно уже одно то, что Вы начинаете с гимназии — этого средоточия научного образования. Надеюсь, что Вы сообщите мне не-

274

которые соображения по этому поводу заранее, и Вы можете быть вполне уверены в том, что я умею хранить молчание о доверенных мне сведениях такого рода. Я полагаю, Вы не станете держать их за семью печатями, как сведения об Академии, хотя, впрочем, я был очень обрадован, узнав, что Вы находитесь в тесных отношениях с ее президентом1. Уставный документ Академии я уже прочитал. Особенных, поразивших меня институций, а нем, конечно, не оказалось, и на деле л, стало быть, ничего особенного не узнал. Мне не приходится упоминать о тех сомнениях, с. помощью которых можно было бы вывести на чистую воду преамбулу этого документа, которую в такого рода сочинениях составляют с особым блеском. «Опыт показал...», опыт, эмпирия! Понимаете?! И как Вы думаете, что же он показал?! Что картофель, хрен, самовары, хорошая печь в настоящее время преуспевают там, где расцветают пауки, — понимаете?! Следовательно, давайте разопьем науки! В добрый путь! Prosit! Proficiat!2 Раз правительство сделало свое дело, то и Академия не замедлит сделать свое! Среди членов ее можно различить людей двоякого рода: одна часть должна сама создать славу Академии, другой же части Академия должна создать славу. Дальнейшие замечания, именно лучшие и наиболее яркие (среди них — благодарное признание Encomii philosophiae [Похвала философии], содержащееся в атом документе), я сохраню для своей газеты, если найду для них место. Но что натворила судьба с одним из членов Академии — нашим другом Брайером?! Жених христовой невесты — Академии, он возжелал невесты земной и опустился до нее! Какая потеря! Целых 80 000 гульденов да плюс еще жена! Я не знаю, кого следует больше жалеть: его или Вас, ведь у Вас все же есть еще утешение! Вы и госпожа Нитхаммер должны сделать все от вас зависящее, чтобы подыскать ему другое сокровище. На днях я с этой целью искал госпожу Паулюс, чтобы побудить ее к состраданию и деятельной помощи, и она вряд ли откажется [...].

Из речи Якоби3 я сначала прочитал некоторые выдержки в «Munchner Zeitung», в ней, как это водится и у Фихте, не знаю по какой причине, сильно достаетс

275

эпохе. Однако я надеюсь, что это лишь темная сторона и что все неизбежно обернется к лучшему, такой поворот уже намечается в Академии а на него есть основание надеяться. Убедительно прошу Вас, будьте добры, пришлите мне почтой пару экземпляров упомянутой речи...

В Мюнхене все еще —даже после наступления мира — неясно, каковы же виды на будущее, и то, сколько там можно получить, Будьте любезны, узнайте, какие есть виды на жалованье? Я приношу Вам всяческую благодарность. Но почему же это жалованье должно быть худосочным? Худосочность ведь не является необходимым предикатом жалованья!? Жалованье может ведь быть и жирным! Я непременно найду способ в моей будущей логике обсудить этот интересный вопрос.

[...] Что касается всего прочего, то о Ваших здешних знакомых я могу написать немногое. При теперешней жаре я почти ни с кем не вижусь, помимо этого Вы от большинства из них получаете письма. Я хорошо вижу, что здесь постепенно определились отношения вновь появившихся и старожилов. Паулюсы через Маркуса и коммерческую советницу стали вхожи в дом президента. У отца юной. Фукс замечательная оранжерея и сад в Байройте, и ее теплично-теплое чувство не находит в Бамберге у ее знакомых столь же горячего ответного чувства. У Либескинд я недавно играл в ломбер с графин ой фон Зоден. За другим столом был обергофмаршал фон Шроттенберг. Короче говоря, философия вряд ли может привязываться к этим бренным вещам. По этой причине я ограничиваюсь тем, что после ужина иногда выпиваю стакан вина у надворного советника Риттера, который передает Вам сердечный привет.

Между прочим, в последние восемь дней здесь развивается бурная правительственная деятельность по управлению страной. Шестинфенниговые монеты и гроши в один день понизились в цене, в другой день повысились, в третий день наполовину повысились и наполовину понизились, к полудню четвертого дня на три четверти повысились, пополудни понизились, вече-

276

ром того же дня на две трети повысились и понизились, и я но знаю, как пошло дальше. Многие дни и ночи в городе свирепствовали патрули. В такое время я не хотел бы налететь на фон Байярда. Я слышал, однако, что у него — якобы — тихое помешательство. Мне почему-то кажется, что он отказался от управления. Если бы кто-то вопреки мнению бамбержцев — а Вы хорошо знаете, что это за люди! — утверждал, что областное управление показало отличное знание дела в этих операциях, которые каждый час менялись и друг другу противоречили, то такой человек приобрел бы у этих людей славу личности, имеющей склонность к парадоксам,

Однако письмо не газета, и я хочу прорвать свое повествование об этих вещах. Остаются только мои дружеские приветы МИЛОЙ госпоже Нитхаммер и дорогому Юлиусу; я говорил и говорю: как было бы хорошо, если бы Вы оставались здесь или мы все вместе, по крайней мере я переехал бы вместе с Вами. До свидания, дайте мне вновь услышать о Вас.

Ваш Гегель.

41 (103). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Бамберг, 29 августа 1807 г.

[...] Я не смог лично встретиться с господином директором Шлихтегроллем в господином тайным советником Фейербахом 1, которые проехали через Бамберг. Я слышал, что эти господа ничего не знают об одном крупном университете, о котором здесь шли разговоры совсем недавно, причем говорили, будто он будет находиться в Регенсбурге. Как я слышал, король выделил для учебных заведений 300000 гульденов, из которых 45000 —для провинции Бамберг. Я посоветовал Паулюсу постараться а их лопотать небольшую сумму и для меня, ведь я тоже отношусь к просвещению. Вопрос только в том, достаточно ли властен он над эмпирией, разумеется, насколько это будет зависеть от него. Однако я должен признать, что я как-то не вижу пока никакой связи между теми деньгами и мной, котора

277

могла бы умещаться в пределах разумного. Вашей дружественной проницательности, однако, наверное, удастся установить путем научных поисков такую связь, к тому же я убежден, что применение, которое Вы найдете для моей особы, будет больше иметь отношение к разуму, чем к эмпирии [...].

43 (104). ГЕГЕЛЬ - КНЕБЕЛЮ

Бамберг, 30 августа 1807 г.

[...] Основная цель этого письма — попросить Вас прислать мне вести о Вас и о том, какой образ жизни Вы ведете. Что я додаю, и почему я это делаю. Вы уже знаете. Вы знаете также, что я всегда имел склонность к политике, однако эта склонность и ходе моей деятельности в газете ослабла, хотя, казалось, должно было быть наоборот, так как я получаю для этого здесь больше пищи. Ведь в газете я рассматриваю политические новости с несколько иной точки зрения, чем читатель: для него главное — содержание, для меня же новость — статья, которой нужно заполнить страницу. Уменьшение удовольствия, которое приносит удовлетворение политического любопытства, компенсируется чем-то другим, и одно из воплощении этого другого ость денежная выручка. Я на собственном опыте убедился в истинности библейского изречения, которое я сделал своей путеводной звездой: заботьтесь в первую очередь о пище и одежде, а царствие небесное придет само1. Другое же [утешение] состоит в том, что журналист сам является предметом любопытства, а часто и зависти, поскольку каждый стремится знать то, что журналист знает только in petto [про себя] и что, как уверяют, должно быть самым интересным. Между нами говоря, я знаю ничуть не больше, чем написано в моей газете, а иногда и того меньше. Но я не могу оставить Вас совершенно не осведомленным но части тайных политических новостей и, таким образом, могу Вам sub rosa [по секрету] сообщить, что Люсьен Бонапарт становится королем Португалии и Испании, а

278

Бертье — королем Швейцарии. Война между Баварией и Австрией и без того дело совершенно очевидное2.

Пожалуйста, не оставляйте это мое сообщение без ответа; Вы как человек, посвященный в высокую политику, были бы вполне в состоянии поднять на высоту узкую политику скромного журналиста. Поддержите своего друга [хотя бы] умеренным вкладом; ведь кроме интересов дела такие статьи имеют еще и побочное значение, именно то, что ими я бьл бы обязан любезности друга, который для меля ценнее, чем содержание этих статей даже в том случае, если бы содержанием их были император и короли, а также раздаривание империй и принцесс. В это печальное мирное время, которое для журналиста то же, что лунный свет и хорошая полиция для воров и.., я нуждаюсь во всяческой помощи, чтобы давать пищу любопытной публике. Ваша земля, правда, не очень богата политическими событиями, исключая великую битву под Иеной, подобные которой случаются однажды в сто или тысячу лет, но великие политические события и газетные сообщений не одно и то же, а в последних нот недостатка. Например, путешествует ли какой-нибудь маршал или посланник Рейнгарт, отъезжает ли какая-нибудь герцогская семья (преимущественно Неясного княжества) —все это дает стоящую статью. Я, конечно, хорошо знаю, что писать газетную статью — это все равно что жевать солому по сравнению с наслаждением, испытываемым при чеканке и шлифовке гекзаметров Лукреция, полного глубокой философии3. Но поскольку в философии Эпикура пищеварение не оставлено без внимания и, желая способствовать этому процессу, на помощь призывают чтение газетной статьи, то я считаю себя вправе думать, что четверть часика, выделенные па написание газетной статьи, будут стимулировать превращение газетного дела из пассивного в активное. Однако я вижу более целесообразный способ оказать эту любезность, о чем и хочу Вас просить. Нельзя ли предложить Карлу4, которому я прошу передать сердечный привет, какое-нибудь упражнение в объективном стиле, который называется газетным и который больше всего способен уравновешивать склонность молодежи

279

к фантазии и к остроумничанью. Кроме этой пользы для образования у Карла будет еще и та выгода, что за каждую статью мы отпустим ему в кредит кружку бамбергского пива, если он его любит, а когда образуется какая-нибудь сумма, мы ему аккуратно переводом ее.

Подумайте, пожалуйста, о моей просьбе. Мне было бы очень, приятно заполучить корреспондента в Вашей земле. Однажды кто-то без yказания имени и учреждения отправителя прислал мне официальное сообщение о событиях, происходивших в веймарском войске под Кольбергом, за которое я очень признателен, хотя и не знаю кому. Я подумал теперь о том, чтобы в этой связи обратиться к Фальку или к господину д-ру Мюллеру. Вы с обоими знакомы, и я бы просил Вас либо поговорить с кем-то из них об этом предмете, либо посоветовать мне, к кому Ли из них я мог обратиться. О гонораре мы договоримся [...].

Еще несколько слов о других моих долах. Вы знаете, что я в Веймаре хлопотал об отпуске на это полугодие. Теперь я оказался более тесно связан с газетным делом, и мне, по-видимому, придется отказаться от предоставляемой герцогом пенсии, что, быть может, и излишне, так как мне ее в квартале май — июль но выплатили, хотя я полагал, что получу ее. В остальном же я буду считать для себя честью носить звание профессора Иены и называться таковым. Однако я не смогу вернуться на место, где был прежде; если же экономическая сторона там изменится, то я не поколеблюсь поменять редакцию газеты на философскую кафедру. Более того, я даже мечтаю о такой перемене. Эта перспектива, однако, ничуть не уменьшает моего желания сделать более тесными наши дружеские отношения. Я с удовольствием отказался бы от своих широких связей, в которых ежедневно нахожусь со всем миром ради нескольких часов еженедельных бесед с Вами. Здесь неплохое пиво, но как бы было хорошо, если бы Вы приехали сюда и мы пили его прямо на месте — в находящемся под скалой погребе, да к тому же Вы бы могли сделать его вкус более пряным. В связи с последним обстоятельством очень прошу Вас немного

280