Часть 3.

перца — в строчках. Я позволю себе попросить Вас передать искреннейшие приветы госпоже Кнебель и другим моим друзьям.

Ваш друг и покорный слуга Гегель.

43 (105). КНЕБЕЛЬ - ГЕГЕЛЮ

Иена, 11 сентября 1807 г.

[...] То, что Вы, может быть только и шутку, требуете от меня, не является моей профессией [...].

[...] И действительно, дорогой друг, обратитесь Вы лучше по поводу того, что Вас интересует, к господину Фалъку. который живет в окружении множества разных людей и с удовольствием взял бы на себя выполнение Вашего задания. Мне кажется, что под Вашим руководством он стал бы человеком, которого Вы могло бы использовать.

С удовольствием поговорил бы с Вами о Вашей новейшей философии, если бы причитал [Вашу книгу]. Предисловии дал мне Зеебек, и я был поражен глубиной Вашего ума. Что остается пожелать мне и, насколько могу судить, некоторым друзьям, это чтобы Вы сделали тонкую ткань Ваших мыслей несколько более наглядной и понятной для наших непросвещенных голов. В самом деле, мы Вас считаем одним из первых мыслителей нашего времени, однако мы хотим, чтобы Вы придали могуществу Вашего ума более осязательные формы. То, что и здесь говорю, быть может, очень смело и недостаточно обоснованно, но Вы должны простить поэтическому воображению, если я скажу, что хотел бы видеть серьезное перешедшим в область прекрасного, хотя и не в дидактическую поэму Лукреция. Ваши сравнения так же великолепны, как и Ваши мысли.

44 (106). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Бамберг, 13 октября 1807 г.

[...] Кажется, решающие указания из Парижа все еще не посланы; они, судя по некоторым признакам, не только коснутся внешнего разделения областей, но на благо народов также повлияют на внутреннюю структуру, и тогда существующее состояние неопределенности наконец как-то разрешится. И все же Ваши труды, по крайней мере работа и гимназии, ими не будут затронуты. Ваши труды есть нечто независимо по

281

стоянное, они останутся одинаково необходимыми при любом государственном устройстве и при любых обстоятельствах. С большим интересом мы ждем новостей относительно этих решений.

Что касается моей работы, то, если она Вас интересует, ее можно назвать работой лишь с натяжкой. Работа в газете идет своим чередом, беспрепятственно, не принося, правда, никакого удовольствия, но и без особых неприятностей. Я нахожу, что должен вкладывать в свой труд больше душ», и в этой связи обращаюсь к Вам с просьбой помочь мне. Для этого мне кажется очень подходящим кофейная мельница Румфорда, и поскольку се изготовляют в Мюнхене, я хотел бы попросить Вас или милейшую госпожу о любезности заказать мне одну и переслать вместе со счетом. Это сооружение значительно повысит мой жизненный тонус и украсит мое существование, я же буду очень Вам обязан за заботу обо мне.

О наших здешних знакомых и друзьях я немногое могу сообщить, по крайней мере ничего нового, и это, пожалуй, к счастью, ибо если и бывает что-нибудь новое, то это скорее плохое, чем хорошее... Из провинции вообще не приходится писать много в столицу, по тем больше следует писать из столицы, куда направлены взоры всех, в провинцию. Однако, как я слышал, кое-кто не остановился на том, чтобы направлять лишь свой взор па столицу, а направил туда и свои стопы, притом но в желаниях, а на самом деле, и Вы, вероятно, наслаждаетесь обществом некоторых из этих людей. Что делает сейчас Шеллинг? Я давно уже ничего от него не получал.

В настоящее время здесь что-то интенсивно занялись пивоварами, которые оказались весьма строптивыми. Если от этого пострадает сие благородное питие — бамбергское пиво, то это в конце концов нанесет большой ущерб Бамбергу. Но кто знает, может быть, это несколько уменьшит телесность этого города и обратит его в сторону духовного. Пока же тяжба решается, я хочу пользоваться кофейной мельницей.

Кланяюсь тысячу раз Вашей любезнейшей жене...

Ваш искрошит друг Гегель.

282

45 (107). ШЕЛЛИНГ - ГЕГЕЛЮ

Мюнхен, 2 ноября 1807 г.

Посылаю тебе текст моей речи, которую я произнес недавно1. Ты будешь судить о ней, как нужно судить о речах на случай, рассчитанных на большую публику,

Я давно тебе не писал. В споем последнем письме ты обогнал мне свою книгу. Но после того, как я ее получил, я должна был прочесть ее, прежде чем писать тебе. Однако всякого рода препятствии и отвлекающие обстоятельства этим летом не оставили мне ни достаточного времени, ни покоя, необходимых для чтения такого произведения. По этой причине я до сих пор прочитал только предисловие. Поскольку ты сам обратил мое внимание на его полемическую сторону, то я должен был думать о себе слишком скромно, чтобы отнести эту критику за свой счет, хоти я и так умеренного мнения о самом себе. Твоя полемика поэтому, возможно, направлена против злоупотреблении и болтунов, насколько л могу судить по твоему письму. Тебе нетрудно представить, как был бы я рад когда-нибудь избавиться от них. То, в чем мы действительно придерживаемся различных убеждений и точек зрения, следовало бы нам выявить и разрешить без всякого примирения. Ведь примирить можно, конечно, все, кроме одного. Так, я признаюсь, что я не понимаю смысла того, почему ты противопоставляешь понятие интуиции (Ansrhauung). НЕ можешь ведь ты подразумевать под понятием нечто иное, чем-то, что мы с тобой называем идеей, которая, с одной стороны, является понятием, а с другой — интуицией.

Будь добр дать почитать экземпляр моей речи Либескиндам. Из-за того, что ее издали и очень небольшом количество, у меня у самого один экземпляр. Если мне удастся достать другой, я им пришлю.

До свидания, сохрани свое доброе расположение и пиши своему

искреннему другу Шеллингу.

46 (108). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Бамберг, ноябрь 1807 г.

[...] От Вас я узнал, что у Фромманна или даже, быть может, у меня должна выйти в свет «Логика». Преподавать одновременно теологию, да еще преподавать «воронкам, через каковые это преподавание должно дойти до народа, и писать «Логику", Вы ведь хорошо знаете: это ведь то же, что быть одновременно белильщиком и трубочистом, это все равно что венский отвар запивать бургундским вином. Я человек, который

283

многие годы находил свое убежище на скалах у орлов и привык дышать чистым горным воздухом, должен теперь научиться питаться мыслями усопших или мертворожденными мыслями современников и вести растительный образ жизни в затхлой атмосфере пустопорожней болтовни! Да, теологию я хотел бы преподавать в каком-нибудь университете, и я сделал бы это через несколько лет чтения последовательных философских лекционных курсов, но а) [это было бы] просвещенное учение о религии, b) для школ, с) в Бамберге, d) при учете того, что это породит много претензий здешней христианской протестантской церкви ко мне. Мысль о таком соприкосновении с ней порождает во мне нервную дрожь, как если бы христианская церковь была заряженной гальванической батареей, и далее е), f) и т. д. Господи! сотвори же так, чтобы сия чаша меня миловали! [...]

Еще больше мы, как и все другие, горим желанием узнать что-нибудь относительно широких и всеобщих организационных мероприятий'. Я хочу по этому поводу заметить, что аллегории, столь трудные для понимания, которые якобы распространены в связи с этими мероприятиями, гораздо хуже, чем полное молчание, ибо красочное изображение кушаний разжигает аппетит, который не удовлетворяется. И поскольку Вы связываете с этими организационными перемолами также и образование, то дело, очевидно, должно развиваться еще более успешно. Я, однако., слышал, что здесь также и некоторые высокопоставленные господа — господин президент, например, и другие—еще ничего об этом не знают и искренне признаются в этом, точно так же как и короли очень мало осведомлены в решениях, принимаемых императором. У меня вызывает не простое любопытство, а истинный интерес то, каким образом это важное, быть может важнейшее, дело будет осуществляться. В подражал лях французам до сих пор мы видели только восприятие одной половины и отбрасывание второй, а именно эта вторая половина — самая благородная, содержащая свободу народа, его участие в выборах, и решениях или по меньшей мере изложение перед общественным мнением на-

284

рода оснований всех правительственных мероприятий. Вследствие отбрасывания важнейшей половины другая половина становится своей противоположностью: произволом, грубостью, жестокостью, преимущественно замалчиванием, ненавистью к гласности, высасыванием крови, расточительностью, с другой же стороны, все это ведет к тупости, недовольству и безразличию ко всему общественному, к низкопоклонству и низости. Есть великий, глубокий смысл в том, чтобы создать конституцию, тем более великий и глубокий, чем в большей степени в современной Германии правят и действуют безо всякой конституции, и это считают не только возможным, но даже более предпочтительным! В Германии никакой правительственный орган не имеет ясно установленного круга своих обязанностей, а высшие инстанции считают даже своим долгом делать то, что является обязанностью более низших инстанций. Здесь не существует и даже не известен основной момент свободы: такое самоограничение, которое оставляет какие-то дела и для низших по власти — доверие государства к самому себе, допускающее самостоятельность частей. Все же Германия научилась у Франции уже достаточно многому, и медлительная натура немцев со временем извлечет из этого какую-нибудь пользу. Нельзя требовать сразу всего [...].

47 (109). ГЕГЕЛЬ — КНЕБЕЛЮ

Бамберг, 21 ноября 1807 г.

[...] Вы были столь добры, что высказали в своем письме несколько лестных слов о предисловии к моей книге (которое Вы, как я вижу, брали у кого-то — непостижимо, каким образом посланный мной Вам экземпляр не дошел до Вас; я могу лишь высказать догадку, что он был неполным и потому не был отдан Вам), Я бы с удовольствием выполнил Ваше пожелание о большей понятности и ясности, однако, понимая, что именно это и есть признак завершенности, должен признаться, что этого очень трудно добиться,

285

разумеется если помимо прочего само содержание основательно. Ведь есть содержание, которое уже в самом себе несет ясность, наподобие того, с чем я сейчас имею дело, например: сегодня здесь проездом был принц Н.Н.; Его ВЫСОЧЕСТВО охотились на кабанов и т. п. Конечно, способ изложения политических новостей очень ясен, только вот, несмотря на эту ясность, в наше время тут и там мы сталкиваемся с фактами, когда и писатель, и читатель именно в силу такой ясности ничего в этом не смыслят. Я мог бы поэтому, per contrarium [от противного], сделать вывод, что при моем неясном стиле изложения можно понять больше: на это я хотел бы надеяться, однако не верю в это. Но если уж говорить серьезно, то если какая-нибудь абстрактная материя не допускает той наглядности, с помощью которой ужо при первом приближении к предмету все становится ясно и попятно (что вполне достижимо при более конкретной материи), то я нахожу Ваш упрек справедливым и могу противопоставить ему лишь жалобу (если мне позволительно жаловаться), что сама так называемая судьба препятствует мне создавать своим пером нечто такое, что могло бы в сфере моей пауки приносить больше удовлетворения людям такого проникновенного ума и вкуса, каким являетесь Вы, друг мой, и приносить удовлетворение мне самому, так чтобы я мог сказать: ради этого стоило мне жить! [...]

48 (111). ГЕГЕЛЬ— НИТХАММЕРУ

Бамберг, 23 декабря 1807 г.

[...] Вышеуказанные «Здешний» и «Католик», как я заметил, еще раз подчеркнуто напомнили мне посредством брошюры о критике Ротманнером речи Якоби '. Я Вам должен сказать, что если эта критика меня и поразила, то не потому, что я уже заранее принадлежал к партии Якоби. Это сочинение, как я слышал, доставило большое удовольствие многим не только в Мюнхене, но и здесь (у нас оно ходило по рукам и, говорят, выдержало три издания). Господин Байярд, име-

286

ющий широкие связи в Мюнхене, еще раньше говорил мне о замечательных молодых баварцах, которые уже теперь начнут создавать затруднения (чужой) Академии, а в ближайшие годы будут делать это в еще большей мере. Упомянутый господин Ротманнер является одним из них, как можно предположить. Он усвоил все баварские вульгарные воззрения и сделал выражение их долгом философии. Он не дитя времени, а дитя Баварии, и сочинение его именно этим и примечательно2. Все, чему он научился, сводится к тому, что он в состоянии создавать периоды, — искусство, которое только недавно было пересижено на баварскую почву. Все, что он может высказать против философии Якоби, это всего лишь пять строчек банальнейшей болтовни (стр. 6). Якоби называет разум способностью первоначальных целей, Якоби, следовательно, понимает разум не в его тотальности, и поэтому его представление о разуме есть лишь рассудочное понятие, стало быть оно недостаточно и нефилософично. Критиковать кого-либо таким образом — типичная манера чванливого невежества. Забавно, — я хочу показать Вам ту манеру критики и те взгляды, с которыми я имел дело и которые я в соответствии с журналистской тенденцией не могу ни печатать, ни не печатать, — забавно, повторяю я, выдвигать на первый план разницу между южными и северными немцами и тем самым досаждать иностранцам и гладить по головке своих, ибо эти благоглупости сочинены в Северной Германии, там они появились па свет божий, и этот истинно южногерманский оригинал не нашел ничего лучшего, как подхватить их и собезьянничать, точно также как южные немцы бессовестнейшим образом перепечатывали северных, обкрадывали их и обкрадывают. Точно так же и этот юнец повторяет, как обезьяна, мысли о превосходстве католического средневековья, что, как известно, было изобретено именно в Северной Германии, и нигде более3.

Конечно, это плохо, но мы не поступали с Якоби так зло, чтобы рекомендовать ему школу Аста. Хуже однако, и уж совсем непривычна недостойная свистопляска католика вокруг Реформации, ее значения и влияния, и ни один лицемерный поп не стал бы вести

287

себя иначе. Худшим же во всем этом является дурная инсинуация, будто Якоби желает скрыть и держит в тайне то, что он думает, хотя тонкий и не чуждый философии наблюдатель это легко замечает, а именно, что он говорит только о протестантской церкви, а если он и выступает против чего-то, то лишь потому, что это нечто имеет отношение к католицизму. Тем самым этот господин выразил свои собственные мысли и мысли всех такого рода господ. Когда Вы говорите о невежестве того или иного человека либо о негодности того пли иного сочинения, то Вы, собственно, обращаетесь к чурбанам, от которых как от стенки горох отлетает всякая критика. Ты не развратишь, не обманешь, по перехитришь пас, ты можешь нападать как тебе заблагорассудится, твердят они постоянно в душе, — мы ведь все равно знаем, что ты подразумеваешь католического осла, а то, но чему ты усердно колотишь, — это мешок, они крепко цепляются зa эту мысль, они ею крестятся и повторяют перед всеми, как «изыди, сатана, внушают ее себе до одурения и делают вид, что ничего но слышат, когда им говорят. [...] И этот патриот со своей бестолковой серьезностью возлагает своп цветочки на алтарь Отечества и как верховный жрец этого алтаря приносит и жертву и собственноручно закалывает Якоби — «чужого» президента столь ценной для отечества Академии как жертву очищения на радость богу и народу. Другие стороны критики, касающиеся приводимых Якоби цитат, его стиля и т. д., не стоят того, чтобы о них говорить. Эти вещи мог бы видеть и слепой и написать об этом гораздо лучше. Но юный господин лучше бы молчал о проповедническом тоне Якоби, ибо он сам часто впадает в такие описания, что если бы изменить два-три имени существительных, то создалось бы полное впечатление, что это кусок от скучной проповеди. Можно сделать предметом пародии и то, как он совершает обратный ход от тайной мысли — ariiere-pensee протестантизма, именно, что мы не имеем никаких возражений против норм веры, мы их даже чтим, как подобает всем образованным людям и философам, однако задача философии — раскрывать природу этих норм. Это больше, чем он про-

288

поведника, это скорее похоже на лицемерие Залата и старой хрычовки, Я уже не говорю об этом раздувании [факта] отстранения Фихте от должности, об этом бахвальстве в связи с тем, что в Южной Германии для философии открылось свободное место, т. е. предстоит и проектируется отстранение Шеллинга и уже осуществлено отстранение Циммера, а в Ландехуте состряпан паштет из господ Залата, Кеннета, Таймера и Фингерлоза: вот, конечно, место, свободное от философии (a propos [кстати], не могли бы Вы достать мне речи и программы Кеннета и Залата, о которых я недавно читал?). Ведь Фихте смещен не по философским мотивам, а Шеллинг и Циммер должны были мыть смещены и действительно смещены по философским мотивам!4 Из такого сравнения многое можно извлечь!! Теперь я жалею о том, что мне не удалось [осуществить] свой план создания литературной (а также и патриотической) га-четы. Мне кажется, что если бы Вы тогда сумели как-то организовать дело с участием моим и Паулюса, то что-то из этого получилось бы [...].

49 (112). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММБРУ

Бамберг, 22 января 1808 г.

[...] Я напряг все свои силы, чтобы, воспроизведя в памяти свое последнее письмо, как-то представить себе, было ли оно достаточно недвусмысленно в том, что касается Якоби, чтобы можно было его показать ему. Я рад, что мое письмо имело хорошие последствия. Вы пишете, что из Мюнхена не последовало никакого ответа на тот патриотический порыв '. У них не было, по-видимому, средств отвечать. Якоби, пожалуй, не может или не мог сам ответить, он не мог также написать об этом брошюру, рецензия же в какой-нибудь рядовой литературной газете—дело приватное, и упомянутый молодой человек сможет опять ответить на это вовсе по- мужицки. У Baс отсутствует нужное средство отвечать субъекту, у которого чешется спина, так как у Вас нет «Moniteur»2. Французский «Moniteur» по той

10 Зак. 1333

289

причине, что публикуемые в нем рецензии (содержание которых не имеет официального характера) выдержаны в обстоятельном, учитывающем и уважающем общественное положение писателя тоне, имеет то преимущество, что заставляет уважать себя невежественных грубиянов, которым грозит опасность попасть па ее страницы, л своим авторитетом обуздывает хамов, закрывай им грязные уста. Эта сторона такой рецензии могла бы дать повод крикам о подавлении свободы мысли и печати, о том, что в области науки не должно быть никаких авторитетов, и т. д. Но в данном случае, как и во всех аналогичных случаях, в которых эти слова рассматриваются как авторитетные, нет пи мысли, ни науки. Эти последние не имеют никакого отношения к желторотому юнцу, которому подходят только такие слова и которому можно «пушить уважение к другим только с помощью авторитета того пли иного рода. Кроме того, мы должны исходить из авторитета, т. е. из убеждения, что Платон и Аристотель благодаря их славе, другие же благодаря их известности в государстве заслуживают больше доверия, чем наши собственные мысли, даже если мы по понимаем [указанных лиц], т. е. рассматриваем как нечто негодное то, что они говорили, и наши мысля противоположны их мыслям. Литературную сторону газеты «Moniteur» можно вообще-то рассматривать как нечто второстепенное, главным же должна оставаться внутренняя и внешняя политика, что и создает видимость авторитета. Но у Вас нет и политического «Monitmir» [...]. У Вас есть свобода печати, (чуть было не сказал пожрати)3, но нет гласности, т. о. того, чтобы государство доводило до сведения своего народа состояние государства, докладывало народу о том, как применяются государственные финансы, в каком состоянии образование, организация государственного аппарата и т. д. Эта беседа правительства с народом об их обоюдных интересах — один из могущественных элементов силы французского и английского народов. Для такой беседы с народом требуется многое, но прежде всего — мужество. При предстоящей реорганизации многое из этого, несомненно, осуществится. Здесь известно, или по крайней мере гово-

290

рят, о двенадцати префектах. Может быть, будет создан и государственный совет? И народное представительство? [...]

50 (117). ГЕГЕЛЬ- НИТХАММЕРУ

Бамберг, 11 февраля 1808 г.

[...] Однако Вы пишете и о другой книге, о «Кодексе» Наполеона, — это, конечно, приглашение, содержащее в себе угрозу. Судя по Вашему письму, приглашение это оказалось неожиданным. При загадочности многих вещей и лиц это вполне понятно. Полгода назад я подтрунивал над господином фон Вельденом в связи с введением «Кодекса» Наполеона, которого он имел основания бояться как землевладелец. Я говорил ему, что немецкие князья вряд ли найдут в себе достаточно чувства приличия, чтобы признать и воспринять произведение, над которым работал сам император, и оказать ему тем самым любезность, особенно после того как этот «Кодекс» был так великолепно и подробно разъяснен в преамбуле, Но немцы еще слепы так же, как двадцать лет тому назад. Заслуга, grace [милость], которую можно было бы себе приписать, теперь совершенно отпадает. Однако важность «Кодекса" не идет ни в какое сравнение с важностью надежды па то, что будут введены в действие хотя бы некоторые незначительные части французской или вестфальской конституций. Добровольно это вряд ли стучится; из собственных побуждении и соображений тоже, ибо откуда же они возьмутся? Это произойдет лини, в том случае, если на то будет воля неба, т. е. французского императора, и если исчезнут прежние характерные разновидности централизации и организации, в которых нет ни справедливости, ни гарантии, ни популярности, но лишь произвол и мудрствование отдельного лица. Я не знаю, захотите ли Вы рассматривать это как особый пункт при ответе на данные вопросы. Но я очень прошу Вас — спрашивая Вас с надеждой, не «сдать ли ним еще чего-то, чему надо будет подражать,— рассматривать все это как небольшой пункт, с которым

10*

291

связаны все мои убеждения. В моей газете один сведущий человек уже опубликовал сообщение, в котором говорилось о чем-то в этом роде ' [...].

51 (119). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Бамберг, 28 марта 1808 г.

[...] Без тревог и осложнений, спокойно движется моя жизнь в газете, в которой я прозябаю. Беспокойство, вызванное инсинуированным вчера рескриптом ИЛИ генералами, господин фон Байярд вновь уладил; доброжелательность его всегда помогает выпутываться из трудных отношений газет с властями. О если бы он занимал такую же позицию в науке! Но тут, пожалуй, он нетерпим.

Между прочим, не совпадает ли новая форма организации французских императорских университетов' с Вашим проектом? Зайдет ли столь далеко подражание? Господин фон Байярд, человек политически достаточно прозорливый, убежден в том, что мы получим больше, чем «Кодекс» Наполеона [...].

52 (122). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Бамберг, 20 мая 1808 г.

[...] Я мог бы охотно согласиться с Вашей дружеской и почетной для меня мыслью — поручить мне написать учебное пособие по логике. Но... должен признаться, что я бы крайне неохотно упустил эту единственную возможность внести философские суждения в обучение и отдать их на общий суд. Разумеется, но может быть ничего более желанного, чем таким образом сделать свою философию господствующей в какой-либо области ([это желанно] также и в экономическом отношении с точки зрения и самой такой книги и — косвенно — других сочинений). Но даже такой испытанный метод не может пи к чему привести, если это не заложено в самой сути дела. Появившаяся таким образом философия Вайллера не станет господствующей

292

и не является таковой !. В самом деле, я не совсем понимаю смысл задачи. Основное значение какого-либо учебного пособия заключается в том, что оно содержит то, что в области данной науки общепризнано, особенно и по преимуществу это касается учебного пособия для гимназий. Какую-то специфику можно придать учебному пособию для университета, ибо оно предназначено для использования профессорами. Общепризнанная в наше время логика, однако, есть нечто такое, о чем написано достаточно много учебников. Вместе с тем положение в логике таково, что оно не может оставаться прежним. Ни один человек не может начать ничего нового, руководствуясь этой старой логикой. Ее волочат с собой как старое наследие только потому, что еще не появилась замена, необходимость которой все ощущают. Если собрать в логике все те определения, которые еще сохранили какую-либо ценность, то не напишешь и двух страниц, а то, что выйдет за пределы этих двух страниц, какая-нибудь частность, является только бесплодным и схоластическим изобретательством. Или для того, чтобы сделать эту логику более весомой, разбавляют ее психологическими глупостями (см. Штайнбарт, Кизеветтер, Мемель). В учебном пособии для гимназий не может быть наложена никакая новая наука. Нельзя вручать преподавателям книгу, которая была бы им чужда не в меньшей степени, чем учащимся, и которая бы не содержала, пак компендиум, необходимые, совершенствующие ум, знания. Нечто среднее — старая логика, которая в то же время содержала бы как начальные элементы, так и указание на дальнейшее продвижение в пауке, а также па некоторые вещи, выходящие за эти пределы, конечно, как говорится, учила бы мыслить, и с первого взгляда, кажется, что именно она и есть то, что необходимо. ОДИН ТОЛЬКО Фихте мог читать лекции по Платнеру2, т. е. в связи с каждым параграфом говорить нечто совершенно другое, чем в нем значится, отбросив содержащееся в нем. Но хотел бы я видеть пособие, написаннoe именно для таких лекций. Я бы мог прочитать подобные же лекции, имея под рукой любом компендиум по логике. Однако как смог бы я переход к новому,

293

т. е. отрицательное старого, и новое, положительное, связать друг с другом таким образом, чтобы получилось нечто общепризнанное, излагаемое в ученном пособии, я не представляю себе, в., пожалуй, я не смог бы этого сделать. Если бы еще несколько лет назад я прочитал курс моей логики в том виде, в каком она у меня теперь уже вырисовывается, логики, только основы которой я сформировал в Иене, не прочитав, однако, детального се курса, то я, может быть, и сумел бы справиться с такой задачей. Если бы Вы могли установить для этого какой-то конкретный срок, а не поручать мне написать ее к греческим календам, то это уже было бы что-то, о чем я бы мог просить Вас. За это время я завершил бы свою полную и обширную логику, а затем сделал бы популярное и краткое изложение наиболее важных се чисток, так как краткое изложение предполагает завершенность целого, — вот тогда бы я смог одновременно издать и нечто похожее па учебное пособие, и более развернутое изложение. Если бы Вам, мой друг, удалось добиться одобрения этих планов в Мюнхене или Эрлангене, то в сложившихся обстоятельствах создание такого учебного пособия стало бы чем-то само собой разумеющимся, как основная цель занятий, и вопрос мог бы даже стоять так: быть может, без таких занятий это и невозможно? Есть ли необходимость в том, чтобы связь между этими двумя вещами выдвигать перед вышестоящими чипами как основание? Однако если этим чипам покажется непостижимой сущность упомянутой связи между учебным пособием и обширным курсом логики, то это по крайней мере склонит их к тому, чтобы рассматривать данное предложение как внешнее вспомогательное средство к работе.

Таково мое мнение о Ваших планах, и я высказываю его по Вашей просьбе. Вкратце оно сводится к следующему: если Вы распорядитесь мной и найдете мне применение таким образом, как Вы считаете нужным и как Вам подсказывает Ваше дружеское расположение ко мне, то я окажусь в положении, когда смогу, располагая внутренними и внешними условиями, заняться научной деятельностью [...].

294

53 (124). ГЕГЕЛЬ-КРЕЙЦЕРУ

Бамберг, 28 июня 1808 г.

Я получил очень любезное письмо Вашего Высокоблагородия от 29 мая и вижу по дате, что должен принести Вам свои извинения по поводу того, что задержался с ответом. Я с удовольствием принимаю Ваше приглашение принимать участие в «Heidelberger Jahr-bucher der Literatur». Я читал уже вышедшие номера этих ежегодников и ценю их очень высоко, они, как полагаю, еще больше обещают в будущем. Мне будет очень приятно примкнуть к уважаемому Обществу и заслужить его признание своим участием в его работе '.

Вы хотите, чтобы я более подробно обрисовал контуры моей научной деятельности. Мне было бы, вообще говоря, интересно работать над философскими произведениями, которые имеют скорее спекулятивный, метафизический характер, над произведениями по логике, метафизике, так называемой натурфилософии, естественному праву, пожалуй, также но теории нравственности и эстетике. Есть произведения, родственные с ними но содержанию, хотя и не научного характера, которые я охотно взялся бы рецензировать. Чтобы сделать более ясным, что я подразумеваю под этими последними, я могу сослаться, например, на речи Якоби и Шеллинга в мюнхенской Академии наук вместе с двумя направленными против них брошюрами, которые вызвали сенсацию я Баварии и могли бы представлять всеобщий интерес для знакомства с баварской манерой воспринимать высокие создания небаварской образованности. Вы, вероятно, будете рецензировать такие книги, как «О Федре» А. В. Шлегеля, что доставило бы удовольствие читающей публике; таковы и «Речи к немецкой нации" Фихте. Однако я слышал, что Фридрих Шлегель уже отрецензировал подобные сочинения Фихте. Но я еще не видел номера, в котором опубликована эта критика. Что касается произведений, о которых я упомянул в первую очередь, то я бы предложил в качестве рецензируемых книг «Натурфилософию» Стеффенса, Шуберта, если бы знал, насколько осе это соответствует Вашим планам, отчасти

295

же распределение такого рода работы вообще входит о компетенцию редакционной коллегии.

Благодарю Вас за сообщение о материальных условиях, которые меня вполне удовлетворяют. Правда, я не знаю, как будет состоять дело с рецензируемыми книгами: будут ли они оставлены рецензентам с известной скидкой или совершенно бесплатно, либо их следует возвратить5. Думаю, что это станет ясно впоследствии и будет указано книготорговцем.

В заключение я позволю себе просить Вас засвидетельствовать мое почтение Обществу, которое пригласило меня сотрудничать с ним, и остаюсь

Вашего Высокоблагороди

преданнейшим слугой

проф. Гегель.

54 (127). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Бамберг, 16 сентября 1808 г.

[...] Теперь я еще больше мечтаю о том времени, когда наконец избавлюсь от этой газетной каторги, так как я совсем недавно опять имел расследование, напомнившее мне о моем положении, притом более чувствительно. Заведение, издающее газету, поглощает значительную часть состояния одной семьи, мое содержание целиком зависит от этого, равно как и содержание двух имеющих семью рабочих и некоторых других лиц. И все это ставится на карту из-за одной лишь статьи, которую сочли предосудительной '. Я пропустил такую статью, но при этом более чем неясно, что могло навлечь неприятности. Журналист двигается в этих потемках как слепой. О цензуре вообще не заходит речь, как это было в последнем случае. Министерство видит только газету, как таковую, запрещает некую газету, а то, что от нее зависит пропитание многих семей, его абсолютно не трогает; к этому относятся так же, как в случае с каждой фабрикой или отраслью промышленности, успех же усилий и попыток обратить внимание на донную сторону дела в тех случаях, когда это важно,— ведь в некоторых случаях это может и не иметь

296

значения— зависит исключительно от случая. И если даже добиться понимания, все равно газете наносится больший ущерб, чем это происходит в какой-либо другой отрасли.

Я пишу Вам о последнем деле, с которым я столкнулся, на случай, если бы Вам пришлось узнавать, будут ли сделаны далеко идущие выводы после донесения в Мюнхен. Речь, собственно, идет о том, что я в своей шлете поместил сообщение о трех военных лагерях в Баварии, причем, заметьте, сообщении это появилось у меня лишь тогда, когда об атом уже было сказано в других баварских газетах, когда были опубликованы уже основные сведения. Речь идет об одном оборванном куске копии королевского декрета (обрывок содержит лишь часть королевского декрета), который я использовал в том смысле, что изменил с учетом его соответствующее место в статье. Мастер моей типографии, принесший мне этот обрывок, сказал, что он его нашел, то же самое сказано им для протокола во время расследования. Из Мюнхена {из Министерства иностранных дел) под угрозой лишения привилегий было выдвинуто требование, чтобы редакция выдала имя то-го военного, у которого она сумела раздобыть королевский декрет, текст которого приводится в газетной статье. Я не мог указать никого, кроме лица, который принес мне обрывок декрета после того, как статья уже. была готова. Я, правда, не думаю, чтобы министерство к Мюнхене дало дальнейший ход делу, поскольку все с необходимым засвидетельствованием запротоколировано. Но если таковое случится или последует временное прекращение выхода о снег газеты (если министерство не удовлетворится имеющимся объяснением), то у меня возникнут большие затруднения, а поскольку в таких случаях необходима срочная помощь, то мне не «станется ничего более, как приехать в Мюнхен и вымаливать милость, присутствуя при атом лично. Поскольку при сложившихся теперь нелепых обстоятельствах многое может решить случай или прихоть, то я не берусь судить, дойдет ли дело до крайностей и будет ли вообще дальнейшее расследование или нет. Да и угадать здесь ничего нельзя. Если бы Вы могли дать мне

297

дельный совет, узнав что-нибудь об этом деле, то Вы сами должны понять по характеру этого дела, как Вы меня обязали бы. Я бы очень хотел, чтобы Вы освободили меня от страха, сказав, что более важные политические отношения, которые теперь становятся с каждым днем все более напряженными, не оставляют господам времени для того, чтобы заняться такого рода делом обстоятельно [...].

55 (130). КНЕБЕЛЬ — ГЕГЕЛЮ

Иена, 7 окт[ября] 1808 г.

[...] Я бы хотел сообщить Вам еще кое-что, разумеется, не для статьи в газете: речь идет о том, что Нас, пожалуй, больше заинтересует. Великий Наполеон завоевал сердца всех людей, особенно рассудительных, и любовь эта совершенно не зависит от величия и власти, она должна быть отнесена скорее к человеку, чем к императору. В его облике находят выражение некоторой меланхолии, что, согласно Аристотелю, является главной чертой всякого великого человека и характера, и не только черты великого ума, но и истинную доброту душевную, которую ничуть не уменьшают силы его великих стремлений и деяний. Короче говори, он наполняет людей энтузиазмом. Он уже два раза довольно долго беседовал с нашим Гёте и тем самым дал нашим монархам хороший пример того, что им не следует избегать возможности познавать и уважать своих замечательных мужей.

Сегодня император посетит поле сражения под Иеной, позавтракает на горе Наполеона, на которой он в ночь с 13 на 14 октября разбил свой лагерь, и оттуда пойдет на охоту на зайцев вблизи Апольды. Небо благоприятствует этим намерениям, так как вчера и сегодня стоит хорошая погода, чего у нас давно уже не было.

Будьте здоровы!

К.

56 (131). ГЕГЕЛЬ - КНЕБЕЛЮ

Бамберг, 14 октября 1808 г.

Меня искренно обрадовали доброта и готовность, с которыми Вы выполнили просьбу, переданную мной Вам через Фромманна, и мне это показалось доказательством Вашего иге еще продолжающегося дружеского расположения ко мне. Конечно, не с такой прось-

298

бой должен был бы я обращаться к Вам, чтобы Вы, взявшись за перо, сообщала мне политические глупости газетных писак; с каким удовольствием я обратился бы к Вам с просьбой прислать мне стихи Лукреция, элегии Тибулла или творения Вашей собственной Мулы! Но я боюсь, что тем самым кое-чем обязал бы себя или дал бы Вам основание ожидать от меня что-нибудь равноценное. Л такими возможностями я не располагаю ни в коей мере и весьма от них далек. Здесь нет лавровых рощ, здесь только леса, где можно найти плоды, которые способны вдохновить и вознаградить лишь брюзгу! Здешняя Гиппокрена — пивная кружка. Таможня, полиция, организации — материал для элегий не Проперциева искусства! Если наш век действительно век железа, то железо это с примесью таких далеко не благородных металлов, как свинец и никель и др. Правда, все время стремятся примешать к нему немного золота, но ведь золото имеет свойство увеличиваться в объеме весьма медленно, да и одним лишь искусством плавки и возней с плавильной печью это дело не наладишь! Хорошо Вам, которому позволено оставаться наедине с самим собой и тиши и иметь дело с сокровищами, которым не грозит порча. Каково же мне, если то, что я откапываю сегодня, завтра уже никуда не годится или же забывается! И все же дружеское слово, написанное — правда не очень часто! — Вами, извлекает звуки из старых струн, превращаясь в милую и непрерывную мелодию, которая вызывает воспоминание о лучших временах, порождая если не надежду, то хотя бы желание [...]

Возвращаясь к политике, хотел бы спросить, были ли Вы на охоте на зайцев в Анольде? Присутствовали ли Вы на завтраке в павильоне на плато? О чем говорил Наполеон в своей беседе с Виландом и Гёте на балу? Видели ли Вы там также и Тальма? Все это я спрашиваю не для газеты, а для моего собственного образования. Расскажите мне обо всем этом, если у Вас будет настроение и если это доставит Вам удовольствие или окажет честь — ну, окажем, не немцам, а тем многим весьма почтенным людям, которых Вы там встретили [...]

299

С тех пор кик я Не слышал пения Вашей супруги, я не слышал вообще никакого приличного пения. Передайте ей мой сердечный привет и не менее сердечный Карлу.

Ваш

Гегель.

57 (133). НИТХАММЕР — ГЕГЕЛЮ

Мюнхен, 26 октября 1808 г.

Паше дело разрешилось быстрее, чем я считал возможным. Мне поручено сообщить Вам, что Вам присвоено звание1 профессора философской пропедевтики и Вы одновременно назначены ректором гимназии в Нюрнберге. Было бы желательно, чтобы Вы устроили свой приезд таким образом, чтобы прибыть в начале или по крайней в середине будущей недели в Нюрнберг, где Наше присутствие будет крайне необходимо для того, чтобы под руководством окружного школьного совет-инка господина Паулюса начать (осуществление новой организации обучения, поскольку это будет касаться гимназии. Я желаю успеха и поздравляю себя, Вас и это дело и выражаю к Вам свое глубокое, давно известное Вам уважении и преданность.

Нитхаммер, Старший школьный советник королевства Бавария.

58 (135). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Бамберг, 28 октября 1808 г.

[...] Вы сообщаете мне, что мое вступление в должность может вдруг оказаться безотлагательным. Я должен, правда, сказать, что вступил в этом году в четвертый квартал моей деятельности в газете. Уход с этой работы до октября или после декабря облегчил бы мое ycтройствo. Однако эта трудность, поскольку речь идет о другом заведении, бесспорно, не может быть принята во внимание, равно как и то, что вступить в должность в середине учебного курса не очень прилично. Мне кажется более существенной трудность найти нового редактора вместо меня, так как я работаю здесь в силу договора и связан долгом приличия. Надеюсь, что случай, ибо только на нем я и могу строить сноп планы, поможет мне уладить это дело, которое никоим образом не позволяет прибегнуть к посредничеству. На новой

300

службе мой занятия будут связаны с моей литератур-

ной деятельностью, по крайней мере если они и будут отличаться друг от друга по форме, но существу они будут близки. При этом Вы сами вновь совершенно ясно заметили, что мол перспективы в Альторфе сохраняются. Вообще-то создание этого заведения представляет для Вас большой интерес и том смысле, что дли протестантов наконец будет создан университет, в котором они так остро нуждаются, чтобы не чувствовать себя все время пасынками и в отношении научного образования. Однако еще лучше то, что Вы намерены связать с этим заведением Ваши личные интересы. Перспектива, которую Вы для меня здесь сохраняете, имеет для меня величайшую ценность, но Ваша личная заинтересованность ставит такую перспективу превыше всего, так как она вселяет в меня надежду вести преподавательскую работу и другую деятельность совместно с Вамп и жить с Вами вместе. При этом я надеюсь, зная Вас и с этой стороны, что у меня пет оснований приписывать такие планы кратковременному упадку духа. К тому же я уверен в том, что существует определенный, достойный Вашей профессии и Вашего oбpaза мыслей статус служебных отношений, что именно он, а не какое-то недоверие, породил Вашу мысль относительно этого заведения и что этот план имеет поэтому более солидную основу. Вы впервые наладили работу машины собственного изобретения и приводите се в движение, которое в силу ее собственной, природы сохранится само по себе. В дальнейшем нужно будет только вытирать оседающую пыль, смазывать [машину] маслом, т. е. останутся такие работы, которые Вы без всякого опасения сможете предоставлять другим, не испытывая особой озабоченности в связи с мелкими неполадками, которые могли бы иметь место и в Вашем присутствии. Если Вы после завершения своего дела возвратитесь в лоно науки, то Ваша последующая работа будет тесно связана с предшествующей, поскольку наука является истинный обоснованием и закреплением упомянутого дела. Какое бы я мог предсказать себе будущее, если бы этот план осуществился! И каждый день убеждаюсь все больше, что теоретиче-

301

ская работа осуществляет в этом мире гораздо большее, чем практическая. И если царство представлений ужо революционизировано, то действительности но устоять! Практическое действие не замедлит появиться. Вы строили себе дом, закладывали сад, а когда Вы справитесь со своими делами, то помогите мне в моих! [...]

59 (137). ГЕГЕЛЬ — БАМБЕРГСКОМУ

ГЕНЕРАЛЬНОМУ КОМИССА РИАТУ

Бамберг, 9 ноября 1808 г.

(Чужой рукой надписано:) представлено 10.11.08

Объяснение редактора газеты,

профессора Гегеля но поводу

статьи в №300 в «Бамбергской газете».

В Королевский Генеральный комиссариат

В соответствии с Вашим всемилостивейшим приказом от 7-го числа представить свое оправдание, предъявив официальный источник, из которого была почерпнута статья из Эрфурта, помещенная в №300 «Бамбергской газеты», нижеподписавшийся редактор «Бамбергской газеты» всепокорнейше признает, что материал для вышеупомянутой статьи был слово в слово взят из выходящей в Эрфурте «Allgomeine Deutsche Staatsboten» и из поступающей из Готы «Natio-nalzeitung der Deutschen». Первая на газет прилагается к настоящему докладу. Что касается второй, то речь идет о номере 42-ом от 20 октября, который не может быть приложен, так как он уже 26 октября был вручен королевскому почтмейстеру Балиганду, а последний передал его дальше по инстанции, как явствует из прилагаемого свидетельства; к сожалению, мы неполучаем более никаких экземпляров этой газеты. Поскольку Эрфуртская газета издается в государстве, подчиняющемся Его Величеству Императору Франции, а готска

302

в государстве, входящем в Рейнский Союз, и обе находятся под гласной цензурой, то нижеподписавшийся редактор газеты не имел никаких сомнений в возможности перепечатать из этих газет статьи, которые в них самих были квалифицированы только как слухи.

Вскоре, однако, редакция с беспокойством узнала, что опубликованные в статье слухи породили недоразумения, которые она решила немедленно устранить. Поэтому редакция при первой же возможности, в приложении к «Бамбергской газете» от 21 октября (№ 301), сделала следующее замечание по поводу подобных слухов, а также по поводу тех, которые позднее Пыли признаны ложными, как, например, слухи, опубликованные в парижском «Публицисте" от 18 октября. Замечание это таково:

«Время покажет, являются ли эти слухи более обоснованными, чем циркулирующие в Германии разговоры (некоторые из них, опубликованные в одной публичной немецком газете, мы вчера привели в нашей) о том, что Эрфурт останется свободным городом, что следует ожидать изменения в устройстве современной почтовой службы и т. и., — слухи, которые являются совершенно необоснованными, не подтвержденными, никакими властями разговорами». Мы надеялись, что этим своим замечанием пресекли всякие ложные толкования и указали публике, как должны быть расценены эти слухи.

Я полагаю, что изложил причины, на основании которых можно считать выполненным распоряжение Королевского Генерального комиссариата дать объяснение и тем самым показать невиновность газеты, и заверяю, что буду неукоснительно выполнять приказы, адресованные редакции газеты, с тем чтобы впредь не вызывать высочайшего неудовольствии по отношению ко мне, и с тем пребываю в глубочайшем почтении.

Вашего Королевского Генерального комиссариата

всепокорнейший слуга

Георг Вильгельм Фридрих Гегель.

303

60 (141) ГЕГЕЛЬ-НИТХАММЕРУ

Бамберг, 22 ноября 1808 г.

Уж если Вы меня называете маловерным другом, то полагаю, Вы не считаете меня маловерным по отношению к Вам, и надеюсь, Вы не вините меня в том, что я настроен несколько скептически но отношении) к случаю, в котором Вы не ведете себя, пожалуй, как эти паучьи головы, спинозисты, и рассматриваете человека не как небольшую порцию морской воды, закупоренную в бутылке л пущенную в пучину Океана, но, наоборот, как движущегося в этом Океане как в некоей стихии, которая отступает перед Вами, когда Вы на нее наступаете, но затем вновь сливается и в отдельные моменты может брать верх. Я бы не хотел льстить себя мыслью, будто я был таким отдельным моментом для Вас, как Вы это пишете, моментом, из-за которого пришлось отложить выполнение декрета: ведь такое тщеславие, пожалуй, ни к чему. С другой же стороны, я желал бы не быть таковым, так как именно я к Вашим заботам, причиненным мной, прибавил еще и новые

Паулюс пишет мне сегодня в письме, датированном вчерашним днем, что я вскоре буду иметь па руках официальный документ из Нюрнберга'; но этого документа у меня пока что нет. Через Восемь дней сюда прибудет Штутцманн, и тогда уж я смогу направиться в Нюрнберг без задержки. До его приезда от меня вряд ли могут потребовать, чтобы я приступил к выполнению своих служебных обязанностей, к тому же эта деятельность заключалась бы, собственно, о том, чтобы и течение нескольких дней частями принимать состоящую из ПЯТИ или шести учеников школу бывшего ректора. Даже после того как будет получен учебный план, понадобится несколько дней, чтобы ознакомиться с полугодичным курсом уроков, а это для преподавателей философской пропедевтики необходимо больше, чем для других, у которых в отношении какого-нибудь автора уже имеется план и направление, хотя и для этих последних такой срок также необходим. К тому же я пока не, имею представления ни о

304

философских предметах или науках, которые преподаются в гимназии, ни о книгах, которые должны быть положены в основу преподавании в качестве руководства; я не знаю также и о том, должны ли быть мои уроки различными в разных классах, как это следует из моих наблюдений здешней гимназии Клейна, чего я весьма побаиваюсь [...].

Но чего бы я пожелал превыше всего, так это чтобы Вы прибыли в Нюрнберг для устройства этого нового заведения. Если Вы нашли возможным посетить Аугсбург и Ульм, отчего же Вы рассматриваете нас как пасынков!? Как бы я Пыл рад увидеть Вас и выразить Нам всю свою благодарность! И как бы мне было желательно посоветоваться и поговорить с Вашей уважаемой супругой! [...]

___________________________________________________________________

НЮРНБЕРГ, 1808-1816

61 (144), ГЕГЕЛЬ — НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 14 декабря 1808 г.

Позавчера начались уроки и нашей гимназии. Из этого можете заключить, как многое я мог бы Вам рассказать. Итак, уже осуществлено Ваше дружеское предначертание для моей персоны, и прежде всего стало осуществляться Ваше публичное начинание как в отношении моего назначения, так и в отношении всего здешнего заведения. О том, что я во многих отношениях удовлетворен положением, в которое Вы меня поставили, и должен бы написать Полое подробно, чтобы выразить всю мою признательность Вам. Однако в связи с этим я хотел бы напомнить еще и о том, что Вы сделали для общественности и что заслуживает значительно большей благодарности. Каковы были здесь обстоятельства, Вы знаете лучше меня; Вы также хорошо знаете о том, чем Вы намерены заменить эти обстоятельства; поэтому остановлюсь лишь на некоторых сторонах всего того, что уже сделано для осуществления Ваших планов.

Девять дней назад Паулюс в присутствии господина Генерального комиссара [фон Тюрхайма] и других высших чипов произнес вступительную речь и открыл новую [гимназию], после чего последовала моя присяга и я приступил к предварительному экзамену. Этот экзамен прошел по всем классам гимназии и начальных народных школ и длился целую неделю. После этого приступили к распределению по классам учеников (в гимназии их тридцать, из них восемь — в старшем классе), и преподавание в гимназии на этой неделе тем самым уже началось. Однако прогимназия откроется только на следующей неделе, поскольку еще

306

не подготовлено помещение и общественность не была в достаточной степени о ней информирована. План структуры гимназии мы, преподаватели, получили только совсем недавно'. Дополнением к нему явится речь Паулюса, которая скоро будет опубликована. Эту неделю мы выделили для подачи заявлении тех, кто желает поступить в гимназию. Вы видите, что-то, что нам казалось основным, уже проделано. Все же я не смог приступить к выполнению всего учебного плана потому, что был нанят текущими делами. [...]

Я выражаю Вам свою благодарность не только за все в целом, но и за выдвижение на видное место изучения греческого языка. Возношу Вам за это троекратную, семикратную и девятикратную похвалу. Возношу Нам похвалу и за негативное — за искоренение чепухи вроде технологии, экономики, ловли бабочек и т. п., за мудрое разделение классов и т. д., за то, что Вы не перенесли эти вещи в реальное отделение, по ввели основательное изучение истинных, т. е. реальных научных, знаний в этом самом отделении. Если кое-кому и покажется, будто реальное образование поставлено столь широко, что вызывает озабоченность судьба самой гимназии, то во всяком случае моя вера в превосходство классического образования столь велика, что надежду на его реализацию я связываю с той особой формой, в какой будет осуществляться это образование. Если позволительно выразить пожелание, то хотелось бы иметь еще несколько часов для физики, однако таким образом, чтобы не отнимать часы у других предметов. Но возможно, этого лучше было бы добиваться для физико-технического заведения, вообще же еще рано говорить об этом. Моя цель в данном отношении заключается в том, чтобы обеспечить гимназию хорошей аппаратурой, дабы молодые люди в том возрасте, в котором нетеоретическое наблюдение этих явлений и их применение в некоторых играх еще приемлемо, их быстро усваивали; для университетского же образования такая аппаратура непозволительна, ибо научные и математически исследуемые теории почти не нуждаются в ней и единственно подходят для уни-

307

Однако больше, чем все это, меня интересует мой собственный учебный план, и я должен был, собственно говоря, направить свое внимание исключительно на него и отчитываться Вам в том, что я конкретно сделал именно в сняли с ним. Я должен признаться, что у меня еще нот ясности в том, каковы истинные нужды здешней гимназии и каково Ваше отношение ко всему этому, по той причине, что условия, в которых я оказался, для меня новы. Прежде всего ученный план и приложение к нему оставляют некоторую свободу Действий. Это приложение, которое касается возможности производить некоторые видоизменения па месте, позволило мне снять с преподавания алгебры в старших классах профессора Бохнера, который в НЕЙ ничего не смыслит, и оставить ему преподавание закона божьего и морили и младших классах, с тем чтобы учащиеся старших классов перед своим поступлением в университет были в как можно большей мере снабжены необходимыми знаниями по математике. В старших классах я связываю с философской энциклопедией еще и трапецендентальную и субъективную логику, тем более что эти классы не обладают ровным счетом никакими знаниями в этом предмете, а обладать такими знаниями им в высшей степени необходимо; это я могу легко осуществить, следуя моей схеме энциклопедии. В средних классах я думаю вести курс психологии Польше в качестве учения о духе, чем в качестве учения о душе в его прежнем почти естественноисторическом, совершенно неспекулятивном и не связанном с понятием виде. Я полагаю, таким образом, осуществить цель нашего учебного плана как по форме, так и по содержанию, цель, заключающуюся а том, чтобы приобщить учащихся к спекулятивному мышлению и сделать, таким образом, то, что согласуется с Вашим намерением, когда Вы указываете на Каруса и на «Критику [ЧИСТОГО разума]» Канта. Вы как-то оказали мне честь, поручив написать компендиум но логике для гимназий. Определив меня в гимназию, Вы тем самым предоставили мне арену для опыта и учения. Все это, равно как и широта возможностей, предоставленных

308

учебным планом, могут отчасти оправдать, отчасти компенсировать мой труд.

Остальные потребности и пожелания будут изложены Вам отчасти Паулюсом, отчасти подготавливаемым мной для Вас сообщением. Паулюс поместил меня и передней части дома — в квартире священника над классными помещениями, не нарушив при этом удобств при перемене квартиры старого доброго Шенка. Сохраните мне, пожалуйста, квартиру, в которую я вселился. Не считаете ли Вы более целесообразным с точки зрения надзора перевести и прогимназию и это здание, а реальное заведение в какое-нибудь другое место?

Господин Йолли имеет свою гарнизонную квартиру здесь, в Нюрнберге. Его супруга в ближайшие дни также переедет сюда, она передаст Вам и Вашей уважаемой супруге сердечные приветы. Я еще не увидел госпожу Зибайн. Передайте мои наилучшие дружеские приветы Вашей милейшей супруге и не в меньшей мере Юлиусу, который, наверное, уже в прогимназии.

Преданнейший Вам

Гегель.

Проф. Хеллер просил меня передать Вам при возможности его привет. В его лице Вы нашли нам отличного посредника как самого но себе, так и в качестве противовеса обнаруженной мной нюрнбергской медлительности.

Если бы Вы смогли сделать так, чтобы сюда поступило некоторое количество экземпляров учебного плана для продажи, то это было бы крайне важно для популяризации нового курса обучения среди здешней публики, имеющей о нем еще весьма смутное представление.

62 (146). ГЕГЕЛЬ— НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 20 февраля 1809 г.

Я писал Вам примерно восемь дней тому назад, однако у меня есть повод еще раз побеспокоить Вас своим письмом и спросить Вас, что мне делать; я не

боюсь этого потому, что Паулюс сообщил мне Ваше

309

требование, чтобы я незамедлительно писал Вам, не считаясь с Вашим молчанием и Вашей занятостью. Поводим для моего письма послужило высочайшее распоряжение о запрещении «Бамбергской газеты» и отпечатанный типографии, что стало известно мне из сообщения Штутцманна, который не пишет о причинах этой акции. Этот инцидент имеет много аспектов, которые отчасти затрагивают лично меня. Прежде всеми Штутцманн, наверное, сам к Нам обратится, и мне к атому нечего добавить, кроме одного, если для Вас это представит интерес, а именно, что я посоветовал ему немедленно отказаться от эрлангенских дел, как только поступит распоряжение о продолжении издания эрлангенской газеты, главным образом потому, что существует опасность закрытия любой газеты, которая потом городе может окапаться в распоряжении правительства, действующего не на основании законов военного времени ', а на правовом основании. Однако с тех пор как один французский офицер из Байрейтa потребовал выдать ему бамбергскую корреспонденцию газеты из-за одной статьи, у меня появилось беспокойство по поводу того, не является ли эта старая история, о которой я писал Вам осенью, непосредственной ИЛИ побочной причиной столь категоричного распоряжения правительства. Инцидент, вызвавший тогда расследование, произошел почти полгода назад, по расследование длилось до рождества2. Последнее сообщение об этом инциденте могло поступить в Мюнхен, вероятно, семь или восемь недель тому назад. Это срок, наводящий на размышление о том, мог ли по прошествии такого промежутка времени последовать такой удар? Эта история с расследованием для меня столь неприятна, что я очень волнуюсь и не знаю, как долго должен бояться того, что она еще не исчерпана и может начаться заново. Если она — причина приостановки или закрытия газеты, то в таком случае она, без сомнения, должна быть снова рассмотрена. В этой связи я очень прошу Вас узнать, если Вы сможете это сделать, что послужило причиной этой меры — требование ли французского министерства или нечто другое (а именно, та самая история). Сама история такова, что юридически

310

из нее ничего не может последовать. Но часто, чем проще дело, тем трудное угадать или просто заключить, что может за ним последовать, и всегда можно подозревать, что результат будет тем более плачевным. Я обращаюсь к Вам с такой просьбой просто, чтобы обрести покой, а для этого необходимо, чтобы та история не стала вновь предметом расследования, что не очень-то вероятно в том случае, если причина запрещения газеты какая-либо другая. Теперь мне это успокоение необходимо более чем что-либо другое. При хорошей информации по этому вопросу я бы мог иметь ясное представление об определенном направлении в этом деле и мог бы советовать владельцу газеты известный способ поведения, чтобы спасти его собственность. Я этому человеку многим обязан, но и без этого и бы сделал для него все, что в состоянии сделать, ввиду его честности и порядочности. Он в высшей степени заслуживает того, чтобы для него что-то предпринимали, я же вдвойне обязан это сделать независимо от того, является ли причиной запрещения та самая статья или статья, написанная другим, которую я поместил в газете позднее3. Штутцманн. которому теперь уже предписано судьбой быть неудачливым в газетном деле, не может не бояться всего этого. Он в величайшем смятении, а человек он не бесполезный. Нельзя ли было бы использовать его для проведения семинарских занятий, ведь он себя, кажется, специально посвятил школьному преподаванию. Все остальное, что я мог бы сообщить Вам по этому поводу, для Вас просто излишнее. И все же я очень прошу Вас вновь, доставьте мне успокоение. Если то, что Вы могли бы сделать, не вселит в меня этого спокойствия, то я должен буду решить, что предпринять дальше, и тогда посоветуюсь с Вами [...].

63 (147). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 7 мая 1809 г.

[...] Недавно Вы задали мне вопрос о том, когда я смогу завершить пособие Для философских лекций

311

в гимназиях '. Если мне будет сделано предложение, то я не могу обещать такую книгу раньше ближайшей пасхи. Если же говорить о дальнейшем и думать заранее, когда я смогу приступить к ней, то я могу прислать Вам предварительно план этого пособия для ознакомления и оценки [...].

64 (151). ГЕГЕЛЬ— НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 4 октября 1809 г.

Наконец, дорогой друг, наши экзамены и распределение наград уже позади; в этом отношении мы — последние в королевстве. В скором времени Вы получите список учащихся вместе с моей речью1. Эта последняя содержит похвалу изучению древней литературы, разумеется в общих выражениях не только потому, что публичная речь по необходимости и по праву содержит некоторые общие моста, но еще и потому, что отвлекающие и неумолимые служебные обязанности этого времени годи не оставляют времени для того, чтобы собраться с мыслями и привести их в связь Друг с другом. Хотя теперь уже начались каникулы, я доложен большую их часть возиться с такими делами. Теперь я уже полностью испытал все неприятные стороны того, когда приходится связывать служебные дела с ученой должностью. Хорошо если ты просто служащий, тогда приходится обращаться к ученым занятиям лишь урывками и заниматься ими noris subseciris [в часы досуга] для удовольствия. По когда преподавательская деятельность связана еще и с административной службой, то одно не дает покоя другому. Перед твоим взором все время контрасты между научными занятиями и не очень приятными формальностями. Во Франции во всех лицеях и гимназиях есть провизор, который хотя и является ученым, но занимается только внешними, административными делами преподавания, сами же учителя от этого избавлены. И у этого провизора всегда достаточно много и времени и досуга, чтобы продвигать административную чертовщину сквозь весь этот кордон формальностей и начальства. И поскольку мое последнее письмо было скорее похоже

312

на письмо жалобщика, я не хотел бы опять начать все это. Наши строительные планы не были выполнены. С тех пор как стало холодно, я страдал ревматизмом и читал свои лекции с зубной болью и опухшими щеками, так как сквозняк в моей комнате такой сильный, что может навлекать приятные звуки из эоловой арфы, но мне доставляет только страдания. Другие школьные помещения нуждаются в немедленном ремонте, чтобы мы были в состоянии вновь начать уроки. Но эти вещи еще не поручены администрации нашего заведения, и никто, поэтому за дело еще не принимался.

Значит, с Альторфом покончено. Здесь совсем недавно говорили, что Вы сторонник создания специальной теологической школы и что будто министру уже представлены как план этой школы, так и, напротив, предложение о создании протестанско-теологического факультету в Ландсхуте, на что уже дал свое согласие господин тайный советник фон центр. Речь Вайллера а его визит к Вам вызвали здесь много толков среди низших чинов, которые говорят о предстоящем разделении школ без Вашего ведома и о скором принятии нового учебного плана. Если вы бросите это дело, я уеду в Голландию, откуда мне недавно подали надежду. На днях я напишу туда ответ и, разумеется, не отвергну это дружеское предложение, однако все это будет зависеть от Вас. Говорят, будто Кенпен уже приехал в Мюнхен и будет у нас проездом. Есть ли доля истины в этих баснях? Вообще-то было бы лучше поехать в Голландию, чем в Ладсхут. И рескрипте но Альторфу я заметил, что теологам оставили только две возможности: или университет, где уже есть теологический факультет, или другой, где такой факультет можно было бы легко создать. Вопрос о создании специальной теологической школы тем самым как будто снимается. Если даст бог, то в скором времени, может быть, даже теперь, будет заключен мир, и тогда осуществится первое, и скорее всего в Эрлангене.

Правда, уже начались каникулы, и у меня есть Ваше дружеское приглашение приехать в Мюнхен. Однако помимо всего прочего у меня нет для этого денег. Мы еще не получили жалованья за последние

313

два месяца. Я бы хотел начать и завершить еще одно дело; взять себе жену или, лучше сказать, найти ее!! Что Вы на это скажете? Если бы здесь была Ваша супруга, я бы попросил ее подыскать мне жену, ибо ни к кому другому я не питаю в этом отношении никакого доверия, и меньше всего я его питаю к самому себе. Ведь мне скоро исполнится сорок лот, и я шваб и, соответственно, не знаю, нужно ли совершить этот шаг поскорее, пока мне совсем уж не исполнится сорок, так как после этого жениться будет недозволительно, или, может быть, у меня появятся симптомы швабского сорокалетия...

Целую тысячу раз руки Вашей уважаемой супруги. Бог да сохранит ее но ее заслугам в десять раз дольше, чем ту, о смерти которой мы подавно здесь узнали и о которой здесь выдвигают гипотезу, что ее унес, дьявол.

До свидания. Да рассеются все тучи па горизонте политики школ и да превратятся они в Эмпиреи, не забывайте меня, иногда бросайте на мгновение взор в мою сторону, чтобы направлять мои дела, как и мои надежды и заботы, и сохраните себя для нас всех.

Ваш Гегель.