Часть 4.

65 (152). ГЕГЕЛЬ - ВАН ГЕРТУ

Высокочтимый господин и друг!

Дружеское письмо от 4 августа сего гида, столь любезно написанное Вами мне, вселило в меня приятную уверенность и том, что Вы продолжаете помнить меня, доказательство же Вашей участливой дружбы, содержащейся в Вашем письме, меня очень тронуло. Из письма я с удовольствием заключаю, что Вы вступили па почетную стезю в Вашей родине и желаю Вам всяческих успехов па этой стезе, с тем чтобы Вы могли не только нести свою службу, но и быть активным в области науки1. Ваша доброта сказывается в Вашем желании помочь своему бывшему учителю. Я узнал об этом Вашем намерении с благодарностью и несколько задержался с ответом лишь для того, чтобы написать

314

Вам, когда внешние обстоятельства помогут мне воспользоваться Вашим предложением. Но хотя пока я не могу сообщить ни о каком окончательном решении относительно моих дальнейших занятий, я все же считаю нужным выразить Вам свою искреннюю благодарность за то доброе, что Вы намерены для меня сделать, и сообщить Вам о тех моих делах, в которых Вы хотите принять дружеское участие. Я вынужден поэтому приступить к рассказу о моих теперешних делах.

Катастрофа под Пеной положила конец всем моим делам в тамошнем университете и принудила меня ваяться за такое дело, которое дало бы мне возможность ждать лучших времен. Теперь я — вот уже почти год—ректор и профессор философской пропедевтики в здешней гимназии с жалованьем в 1100 гульденов, что обеспечивает удовлетворение самых первых материальных потребностей. У меня была надежда получить кафедру о каком-нибудь университете вследствие происходящих политических перемен. Все же до сих пор в этом отношении не произошло ничего утешительного. Принимал участие в моей судьбе, Вы .четко увидите, что она была не так уж страшна, как Вы опасались; она была вполне сносной. Моя служба, хотя она имеет и чуждую мне сторону, весьма близка моему личному интересу к философии в ее строгом смысле и отчасти действительно связана с ней.

Впрочем, я не мог бы поступить иначе, как предпочесть теперешнему моему положению то, на что, по Вашему утверждению, есть перспективы и в чем Вы хотите мне помочь. Что касается языка, на котором принято читать лекции в голландских университетах, то по крайней мере в начале их можно было бы вести на латинском языке. Если условия позволят мне начать, таким образом, то я мог бы попытаться в скором: времени читать на голландском языке. Ибо я считаю одним из важнейших условий усвоения какой-нибудь науки то, что ею овладевают на родном языке. Вы упомянули об одном важном обстоятельстве — о господствующем в Голландии безразличии пли отвращении к философии, особенно немецкой. Мне хотелось бы получше знать, считают ли в Голландии философию

315

хотя бы общенеобходимым компонентом образованности и изучения и рассматривают ли ее в качестве введения к другим наукам и их абстрактной основы, видят ли пропедевтическую ценность ее изучения и рекомендуют ли ее в этом качестве. Что касается претензии философии на самостоятельный и даже высочайший интерес, то преподаватель должен помимо всего прочего безоговорочно признать, что философия имеет такое значение только для немногих. Чем объективнее форма, которую вообще принимает философская наука, тем более прост и тем менее притязателен ее облик, и тем самым появляется большая возможность оставлять на суд слушателя решение вопроса о том, следует ли рассматривать философию как науку, являющуюся лишь. средством и вступлением или понимать ее в полном ее значении, что также и в Германии доступно только немногим. Однако прежде всего я уверен в том, что в Нашем лице панду горячего и верного друга философии, и потому мне было бы очень приятно быть вблизи от Вас. Меня ввергла бы в нерешительность лишь надежда получить место преподавателя в каком-нибудь немецком университете.

Что касается продолжения моих трудов в области философии, о чем Вы так участливо спрашиваете, то я мог работать лишь нерегулярно. Я очень признателен Вам за Ваше любезное предложение относительно поисков издательства в Амстердаме, я буду это иметь в виду и сохраню за собой право обратиться к Вам по этому поводу и воспользоваться этим, если возникнет необходим ость.

Заканчиваю письмо, вновь свидетельствую свою радость по поводу Ваших успехов и Вашей памяти обо мне. Я желаю, чтобы первое постоянно сопровождало Вас и чтобы Вы были столь же любезны продолжать второе и пребываю в глубоком к Вам уважении.

Остаюсь Вашим, почтеннейший господин и дорогой друг,

преданнейшим слугой и другом, ректор и профессор Гегель,

Нюрнберг,

16 декабря 1809 года.

316

66 (155), ВИНДИТМАНН — ГЕГЕЛЮ

Ашаффенбург, 27 апреля 1810 г.

[...] Изучение Вашей системы наук убедило меня, что этот труд когда-нибудь, когда наступит время и люди его поймут. будет считаться основным пособием для освобождения человека, ключом к новому Евангелию, предсказанному Лессингом. Вы, конечно, понимаете, что и хочу этим сказать, но признайте, что представляет собой этот труд (именно труд, а не текст), и сколь немногие достигли его глубину [...]

67 (158). ГЕГЕЛЬ - ВИНДИШ МАННУ

Достойнейший друг!

Мне было очень приятно узнать из Вашего письма о Вашем дружеском ко мне расположении и тем самым иметь повод сказать Мам. как я его ценю и как я Вам благодарен также и за прежние проявления Вашей дружбы ко мне. Вы были столь добры ко мне, что занялись основательным изучением моих изданных трудов и написали столь обстоятельную рецензию в «Jenaer-[Allgemeine] Literatur Zeitung. Известно, что мри появлений философских трудов трудно ожидать — и в наше время для этого меньше всего основании,— чтобы они нашли не то что понимающую публику ,но хотя бы несколько индивидуумов, которые бы ими интересовались и уделили бы им внимание; для .меня было тем более ценно то, что .моя работа небезразлична Вам. Шуберт мне уже сообщил то, что Вы хотели мне передать, а именно, что Ваши замечания к предисловию но были напечатаны, по, как мне кажется, он забыл мою просьбу сказать Вам об этом. При том произволе к тенденциозности, которые царят в руководстве этого журнала по отношению как к писателям, так и к сотрудникам, мне все же было странно узнать, что из рецензии убрано несколько моментов. Я посылаю Вам обратно переданную мне часть рецензии, в которой говорится о предисловии, и благодарю Вас за нее; она представляется мне весьма ценной и содержательной, и как хорошо было бы сказать об этом общественности.

Сочинение о магии2, которым Вы сейчас заняты, меня очень заинтересовало. Признаться, у меня не хватило

317

бы смелости обратиться к этой темной стороне и смутной форме проявления духовной природы или природного духа, поэтому я тем более рад, что Вы отчасти освещаете для нас этот вопрос, отчасти же снова беретесь за этот игнорируемый всеми и презираемый предмет, пытаясь вызвать уважение к нему. Но для такой работы, как ни для какой другой, требуется здоровье и-ясное, пожалуй, даже постоянно ясное расположение духа. Поверьте мне, что в душевном состоянии, о котором Вы мне пишете, неповинна эта работа — это погружение в темные области, где ничто не оказывается достоверным, твердым и определенным, где всюду встречаются яркие вспышки света, которые, однако, на краю пропасти благодаря своему яркому сиянию становятся том более мутными, обманчивыми из-за своего окружении и порождают ложные отношения, кажущиеся истинным светом; начало каждой тропы здесь обрывается, растворяется в чем-то неопределенном, увлекая нас в сторону от нашей цели и направления. Я по своему собственному опыту знаю это состояние души и даже разума, когда он со своими интересами и предчувствиями проникает в хаос явлении и, обладая ясным сознанием цели, все же сто не достиг сердцевины, деталей и ясности целого. Я страдал такой ипохондрией пару лет, и притом в такой мере, что дошел до истощения. Такой переломный момент вообще бывает в жизни каждого человека — мрачный пешеход подавленности, через теснины которого он пробивается к уверенности в себе, к укреплению и утверждению самого себя, к уверенности в повседневной жизни; и если человек уже дошел до того, что утратил способность вновь обрести уверенность в привычной повседневной жизни, то он приходит хотя бы к утверждению уверенности в благородном внутреннем существовании. Идите уверенно вперед. Только наука, которая завела Вас в этот душевный лабиринт, способна вывести на него и исцелить Вас. Если можете, стряхните с себя на время все эти заботы. Если бы Вам удалось держаться от них на расстоянии, то Вы бы вернулись к ним с новыми силами и с большей властью над ними.

318

При моем теперешнем служебном положении мои работы продвигаются медленно. Мои служебные дела лишь отчасти соприкасаются с ними, однако я не бросаю их совсем. Как Вы должны быть счастливы, что Нам в Вашей деятельности не приходится отвлекаться от подлинных интересов из-за таких внешних обязанностей!

Я рад, что меня еще помнят в доме Эрманнов во Франкфурте. Я благодарю Вас за переданные мне Вами от них приветы и прошу Вас при возможности передать им мои ответные приветствия.

Сердечно желаю Вам благополучия, преданный Вам Гегель.

Нюрнберг, 27 мая 1810 г.

68 (166). гегель-ВАН герту

Нюрнберг, 15 октября 1810 г.

Милостивый государь и дорогой друг!

Я непременно должен принести Вам свои извинении за то, что отвечаю на Ваше первое письмо так поздно, да и на второе не ответил раньше, тем более что оба они содержат так много ценного и дружеского! В первом письме Вы просили сообщить Вам мое мнение относительно животного магнетизма. Движимый желанием ответить Вам таким образом, чтобы Выбыли удовлетворены, я решил подождать до тех пор, когда у меня будет свободное время, которым я пока что не располагаю. Но я уже не могу больше задерживать ответа, не могу не написать Вам о том, сколько радости доставляет мне то, что Вы помните обо мне, и как многим я Вам за это обязан.

Происходящие в Вашей стране политические перемены, без сомнения, окажут влияние на организацию и состояние университетов, в которых вообще-то дело налажено неплохо. Эти вызывающие почтение и получающие хорошие дотации средоточия ученой образованности, которые длительное время сохраняют свою слипу, разделят, к сожалению, политическую судьбу страны в целом.

319

Такого рода организмы, которые составляют пребывающее само по себе свободное целое, со временем, естественно, впадают в состояние некоторого рода стагнации, однако сохраняют определенную основательность, которой всегда будет не хватать нашим современным немецким академиям, и тем более, чем больше они будут наподобие французских заведений ориентироваться на внешнюю полезность и государственные цели и переставать быть чем-то, что должно существовать само по себе, быть колыбелью ученой образованности, как таковой. Та ветвь философии, которая не пустила глубоких корней в голландских институтах, еще меньше выиграет от этого, В сложившихся условиях нам следует думать о том, чтобы философия продолжала существовать в отдельных индивидах до тех пор, пока правительства и публика будущего, движимые собственными внешними нуждами и необходимостью, не поднимут свой взор выше и не пожелают увидеть вещи более возвышенные. Вы опасаетесь, что Ваша карьера встретит препятствия вследствие последних перемен в Вашем отечестве. По мне приятно было услышать, что у Вас есть шансы вновь продолжить ее.

Меня очень заинтересовало то, что Вы занимаетесь вопросами магнетизма. Эта довольно темная область существования организмов заслуживает большего внимания также и потому, что обычные физиологические воззрения здесь как бы исчезают. Наиболее примечательным я считаю здесь простоту, так как именно простое всегда пытаются представлять как нечто темное. Также и тот случай, в котором Вы применили магнетизм, является приостановкой жизненных процессов в высших системах. Вкратце мое мнение сводится к следующему: как мне кажется, в таких случаях вообще очень действенно то, что наступает болезненная изоляция в сфере чувствительности, например в случае ревматизма, и действие этой изоляции состоит в симпатии — сочувственном отношении, в которое может вступить какой-нибудь животный индивид с другим, поскольку его сочувственное отношение с самим собой — его текучесть — прервано и заторможено. Упомянутое

320

объединение вновь направляет жизнь в свое всепроникающее общее русло. Моя общая идея об этом заключается в том, что магнетизм присущ единой и всеобщей жизни, которая есть нечто вроде эфира жизни вообще, без подразделения на изолированнее системы, органы и их особые виды действия, с которыми связан сомнамбулизм, и вообще такие внешние формы выражения, которые, будучи связанными с определенными органами, здесь могут осуществляться другими органами почти что promiscue [сообща]. Мне кажется, именно Вам следовало бы проверить и уточнить эти мысли, поскольку право на их испытание дает Вам знание дела [...].

69 (167). ГЕГЕЛЬ-СИНКЛЕРУ (набросок)

(середина октября 1810 г.)

Я все время ругаю себя за нерадивость, проявленную мной в отношении твоего предложения, которое было получено мной несколько лет назад в Бамберге и на которое я не ответил раньше1. Тем более приятно было мне узнать из твоего нового письма, что мое молчании но обидело тебя и ты настроен ко мне так же хорошо, как и раньше; сверх того, меня обрадовало, что ты остаешься верея философии, занимаешься ею серьезно* и намерен продолжать в том же духе.

Я сердечно признателен тебе за мотивы, побудившие написать последнее письмо, в котором ты сообщаешь об открывающихся перспективах получить место поблизости от тебя. Я работаю в здешней гимназии преподавателем философской пропедевтики и ректором. Кроме надежды со временем найти работу в университете в этой гимназии у меня есть (что лично для меня предпочтительнее) твердое место, ставка и по крайне мере служба, которая в значительной степени связана с моими исследованиями. Если бы я отказался от этих преимуществ в пользу больших, то я бы парушил внешний ход моей жизни, что на некоторое врем

321

отбросило бы меня назад. Конечно, было бы великолепно жить неподалеку друг от друга, вспоминать и анализировать прошлое и вместе обсуждать новое. Приезжай, как-нибудь навестить наш милый Нюрнберг. Твое положение скорее позволяет тебе сделать такую вылазку, чем мое. Я не знаю, видел ли ты вблизи нашу местность, Франконию, и наше баварское жытъе-бытъе. У этого последнего есть свои примечательности. Пока же, до того как я увижу тебя лично, я жду от тебя философского сочинения. Ты начал замечательно — по драматическом линии, написав три трагедии, и по философской., написав сочинение в трех томах. Я жду его с большой надеждой. Интересно, до прежнему ли ты остался преданным фихтеанцем, и какую в этом роль играет прогресс в бесконечное. Я бы хотел решительно отсоветовать тебе издавать свои сочинения за собственный счет, если еще не поздно и если я вообще могу позволить себе давать тебе советы. Ты потерпишь в этом лишь значительные убытки.

Наконец я смог послать тебе экземпляр моего начала, написанного мной несколько лет назад3. Решай сам, что с ним можно делать. В нем речь идет о конкретной стороне духа. Сама же паука последует только после этого. Интересно, как воспримет твоя вольная, если не сказать анархическая, натура пытку в виде «испанских сапог», чем является мой метод, с помощью которого я заставляю дух двигаться?

Однако я вижу, что ты в болтовне, претендующей на то, чтобы быть философией, —а это в наше время очень модно, по постепенно, кажется, идет на убыль — осуждаешь также и отсутствие всякого метода. Я школьный работник, который обязан учить философии и, может быть, еще и поэтому придерживаюсь того мнения, что философия в такой же степени, как и геометрия, должна быть закономерным построением, которому можно обучать так же, как геометрии. Но все же одно дело знание математики и философии, другое—математически изобретательный, творческий талант, каким является философское дарование. Моя сфера деятельности — найти эту научную форму или пытаться ее разработать [...].

322

70 (186). ГЕГЕЛЬ - НЕВЕСТЕ

Нюрнберг, лото 1811 г.

Я в мыслях своих писал тебе почти всю ночь напролет. Предметом моих размышлений были не те или иные отдельные обстоятельства наших взаимоотношений, а одна всеохватывающая мысль, как таковая: не делаем ли мы себя несчастливыми? Но какой-то голос из глубины моей души говорит мне: этого не может быть, этого не должно быть, это недопустимо! И этого не будет!

Однако то, что я тебе уже говорил прежде, предстает передо мной теперь как вывод: брак — это по существу религиозный союз. Любовь же для своей полноты нуждается в чем-то более высоком, чем рассмотрение ее самой но себе, ради нее самой. То, что составляет полное удовлетворение или счастье, завершают только религия и чувство долга, ибо только в них отступают в сторону индивидуальные черты бренного существа, которые могут быть лишь помехой действительности, остающейся несовершенной и незавершенной, однако в ней то, что называется счастьем земным [...].

71(192). гЕгель-Вангерту

(Нюрнберг, 29 июля 1811 г.)

Милостивый государь и дорогой друг! Наконец Ваше доброе пожелание сбылось, и я получил сочинения Якоба Бёме вместе с приложениями1. Приношу Вам сбою сердечную благодарность за этот чудесный подарок, который считаю проявлением дружбы и признаком того, что Вы меня не забываете. Мне это принесло много радости. Как издание, так и сам экземпляр великолепны. Теперь я смогу штудировать Якоба Бёме более тщательно, чем раньше, так как у меня не было его сочинений. Его теософия — один на замечательнейших опытов глубокого, но необразованного ума постигнуть сокровеннейшую природу абсолютной сущности. Для Германии он представляет особенно большой интерес, так как он по существу — первый немецкий философ

323

При невысоких способностях его эпохи и при его собственной недостаточной образованности для того, чтобы мыслить абстрактно, его стремление было жестокой борьбой ради того, чтобы ввести в представление момент глубокой спекуляции, имеющейся в его созерцании, и одновременно преобразовать элемент представления таким образом, чтобы в нем был выражен элемент спекулятивного. В его созерцании остается столь мало постоянного и твердого потому, что он постоянно чувствует неприменимость представления к тому, чего он хочет, и наоборот. И благодаря тому, что ото обращение абсолютной рефлексии совершается без определенного сознания и не в форме понятия, оно кажется грандиозным беспорядком, Было бы очень трудно и, как мне кажется, просто невозможно, не только признать в общем виде глубину его основных принципов, но и выудить из его учения то, что имеет отношение к частностям я к определенности.

72 (193). ГОРОДСКОЙ КОМИССАРИАТ НЮРНБЕРГА — ГЕГЕЛЮ

Нюрнберг, 14 августа 1811 г.

Именем Его Величества короля Баварии,

высочайшим повелением от 8 августа сего года ректору и профессору Гегелю дается разрешение совершить. обручение с Марией Еленой Сузанной Тухер согласно его прошению от 1 числи сего месяца.

Королевский комиссариат города Нюрнберга,

Кракер.

73 (196). ГЕГЕЛЬ — ПИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 10 октября 1811 г.

Прежде всего, дорогой друг, я хотел бы своим ответом засвидетельствовать Вам, как я тронут Вашим участием в счастливом изменении моего положения. Я должен благодарить Вас не только за это участие, ведь Вы — создатель также и этой части моего счастья. Тем самым я в целом, за исключением

324

немногого, достиг своей земной цели, ибо служба и любимая жена — это все, что нужно на этом свете. Это две главные вещи, к которым можно стремиться ради собственной личности. Другие вещи уже по самостоятельные статьи, а, пожалуй, лишь параграфы или примечания, О прошедших неделях моей супружеской жизни по могу, собственно, написать ничего пространного. Вы назначили мне срок ответа, который должен последовать в конце медового месяца, по признайтесь сами, что в течение медового месяца не думают о его конце [...]. Как бы то ни было, поскольку Вы не присутствовали лично на нашей свадьбе, хотя и были представлены и присутствовали в наших сердцах, то я очень бы просил Вас навестить нас с Вашей супругой. Пожалуйста, не откладывайте это надолго, так как и бы хотел надеяться, что наконец я буду иметь удовольствие принять Вас в своем доме [...].

Гейдельберг, однако, напоминает мне о Фризе и о его «Логике. Книжный магазин Штейна, который ничего Не знал о заказанном для Вас экземпляре, дал мне, однако, знать, что получит один экземпляр » точение трех недель; с тех пор я достал себе экземпляр в другом магазине, и книга произвола на меня удручающее впечатление2. Но знаю, стану ли и как человек женатый относиться более снисходительно к тому, что такой неглубокий человек, как он, достиг именем философии такого почета в этом мире и что ему позволительно задавать тон, как если бы его писанина имела хоть какое-нибудь значение?! В таких случаях можно сердиться и считать, что нет честного общественного мнения, ибо есть такие круги и люди, для которых его философия была бы полезна. Я давно знаю Фриза: он вышел за пределы философии Канта, усвоив самое что ни на есть поверхностное в ней, да и то разбавил водой и сделал плоским. Параграфы его логики и замечания к ним отпечатаны по отдельности. Первые, т. е. параграфы, бездушны, совершенно поверхностны, куцы, тривиальны, в них нет и намека на научную связь; пояснительные примечания также совершенно поверхностны, это дрянная, исполненная пояснений бессвязная болтовня с кафедры, которую может выдавать

325

только тупая голова в часы пищеварения. Я бы ничего не хотел приводить из его жалких мыслей. Его главное открытие, ради которого он сколотил свою систему, сводится к тому, что логика покоится на антропологических основаx и полностью зависит от них, что Кант, так же кик и Аристотель, завяз в предрассудке, будто логика самостоятельна, но он, пожалуй, прав-де в том, что логика по покоится на эмпирической психологии, ибо на основе опыта ничего нельзя доказать. Но логика будто бы покоится на антропологических основах и между доказательством и дедукцией существует разница. Дедуцировать нам позволяет логика, и именно исходя из антропологических, покоящихся па опыте предпосылок. Такова болтовня этого человека о своих, основных понятиях. Его чистая всеобщая «Логика» начинается (в «Системе») таким образом: «Первыми вспомогательными средствами рассудка в мышлении являются понятия», как если бы жевание пищи и глотание были вспомогательными средствами еды, как если бы рассудок кроме того, что мыслит, делал еще и многое другое. Этот субъект болтает всю эту дребедень— употребляя целых два алфавита!! — без малейшего уточнения даже общеизвестных вещей, таких, как определения способности воображения, памяти и др. Я слышал, что его лекции мало посещают потому, что, пока успеваешь услышать от пего одно слово, он успевает за ото время выпалить уже двенадцать новых. Я его хорошо понимаю, ведь легковесность заставляет его соединять каждое слово с двенадцатью другими, чтобы заглушить сначала в себе ощущение своих жалких мыслей и затем залить словами слушателей так, чтобы они ничего не заметили и ни на чем не остановились. Здесь говорили, что вышеназванный Фриз приглашен в Эрланген, чтобы фабриковать учебники — так будто бы говорят в высших кругах. Если не обращать внимания па то, что я мог бы пожелать ему в этом только успеха, ибо в таком случае в Гендельберге образовалась бы «дыра», может быть, и для меня просто любопытно представить себе университет, куда рядом с Фризом приглашают: его друга Халлера — для преподавания философии и эстетики, далее, как нас заверили,

326

Гразера — для философской педагогики, нашего здешнего секретаря Кифхабера — для дипломатики, господина фон Аретина, прежнего библиотекаря — для гуманитарных дисциплин, а также Хауля — для преподавания финансовых и полицейских наук.

Мою работу по логике я надеюсь опубликовать в ближайшую пасху. За ней последует моя «Психология». Не мешало бы подождать выхода в свет также и многих других разработок логики, прежде чем высшими инстанциями будет санкционирована и введена для преподавания старая, ставшая уже пустой и бессодержательной логическая трескотня, которую, однако, разжевал, как промокашку. Фриз. ведь не может же быть в Баварском королевстве столь жалкого преподавателя гимназии или реальной школы, который держался бы на таком пустозвонстве!

К осени и мои работы, составленные для лекций, будут иметь более популярную и доступную форму и будут приведены в некоторое соответствие с общеобязательными учебными пособиями и с гимназическим преподаванием, ибо я чувствую, что в последнее время, особенно после моей женитьбы, я становлюсь все более снисходительным. Вместе с тем я с каждым годом все больше убеждаюсь в том, что объем преподавания философии в гимназии чересчур велик: кое-что теперь изменилось, поскольку из-за религии отпадает один час. Между тем хорошего здесь, пожалуй, все еще немножко больше, чем следовало бы. Я, конечно, знаю, что преподавание частично будет вестись, согласно высочайшему распоряжению, в виде практических занятии. Но у меня нет ясного представления о том, каким образом можно «практиковать» спекулятивное мышление. В высшей степени трудно проводить практические занятия уже по абстрактному мышлению, эмпирическое мышление ввиду его разнообразия в большинстве случаен вообще рассредоточивает мысли. Это аналогично тому, как учатся читать. Нельзя начинать с того, чтобы читать целые слова, как того хотят сверх-мудрые педагоги, а следует начинатъ с абстрактного, с отдельных палочек. Точно так же дело обстоит с мышлением в логике, где самым абстрактным является самое легкое, ибо оно совершенно едино, чисто и беспримесно

327

Лишь постепенно можно, упражняя ум, продвигаться к чувственному пли конкретному, когда те простые буквы как следует закреплены в их различии. В связи с этим я вспоминаю, что несколько дней назад я прочитал замечательно написанный третий раздел какого-то учебного плана для народных школ, который является третьим по счету в том же смысле, в каком господь Иисус Христос был третьим относительно купцов и продавцов во храме. Столь же замечательны объяснения, которые я воистину мог бы назвать классическими. Слана бoгy, что простой человеческий разум и серьезное стремление действительно учиться чему-нибудь в конце концов берут верх! Как видно из газет, господин Центнер вернулся1. Вскоре, стало быть, можно ожидать решения относительно Эрлангепа в том смысле, что это дело опять откладывается.

Ваш Гегель

74 (198). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 5 февраля 1812 г.

[...] Уже отпечатано девять листов моей «Логики». Перед пасхой отпечатают, наверное, еще двадцать. Предварительно могу сказать лишь то, что эти 25—30 листов составляют лишь первую часть, что они не содержат пока ничего из обычной так называемой логики и что они представляют собой метафизическую или онтологическую логику. Первая книга — о бытии, вторая — о сущности (если вторая вообще войдет в первую часть). Я по уши погряз в этом деле. Ведь нелегко в первый семестр брачной жизни написать книгу в тридцать печатных листов сложнейшего содержания. Однако — injuria lemporum! [несправедливость времени]. Я ведь не академик. Для того чтобы придать моему труду нужный вид, я должен был бы работать еще год, во мне нужны деньги на жизнь! [...]

Ваш Гегель

328

75 (200). ГЕГЕЛЬ— НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 24 марта 1812 г.

Надежда но дает погибнуть, говорится в Библии, Я бы прибавил: она часто заставляет очень долго ждать. Опять наступила пасха, а дела обстоят псе так же, как и прежде...

На предстоящую пасхальную ярмарку выходит и свет первая часть моей «Логики». Она содержит первую книгу — о бытии, часть онтологии. Вторая книга содержит учение о сущности, третья — учение о понятии. Что касается разработки моей «Логики» для гимназий, то я колеблюсь между этим к разработкой для университетов. Я просто не представляю себе, как мне сделать ее подготовительной или вводной, точно так же как не представляю, как можно написать введение в геометрию, не изложив самое геометрию. В официальных разъяснениях нормативов составления планов школьного обучения, изданных осенью 1810) года, ясно указывается: проводить не систематическое преподавание целого, но лишь практические упражнения в спекулятивном мышлении. Но именно это кажется мне наиболее трудным. Какой-нибудь конкретный предмет или какое-нибудь отношение действительности обсуждать в спекулятивном плане — ото то же, что судить о какой-нибудь музыкальной пьесе по генерал-басу. Под практическим упражнением в спекулятивном мышлении я не способен понимать что-либо иное, кроме обсуждения действительных, чистых понятий в их спекулятивной форме, а именно это и есть сама истинная логика. Спекулятивному мышлению может или должно предшествовать абстрактное мышление, рассудочное абстрактное понятие в его определенности. Однако ряд таких понятий опять-таки представляет собой систематическое целое. В гимназическом обучении можно было бы ограничиться этим. И так уж в гимназии философия занимает слишком много места, в низших классах можно было бы обойтись без нее. Я преподаю ученикам абстрактные понятия права, затем понятия морали, а ученики, усваивая их в их определенности, упражняются тем самым в абстрактном

329

мышлении — в формальном смысле слова, но я не могу это еще назвать спекулятивным мышлением. В средних классах я преподаю —в течение целого года— психологию, а на следующий год —логику (согласно вышеупомянутому делению на бытие и сущность), но в психологии я даю лишь учение о сознание. Мне кажется вполне достаточным преподавать в средних классах один год право и мораль, другой — психологию, а в старшем классе — энциклопедию, которая начинается с логики. Только об абсолютном, о безразличии, интеллектуальной интуиции и других упомянутых выше высоких материях еще не должна идти речь (здесь ведь не может быть целью вообще сообщать учащимся абсолютную точку зрении философии). Сущность дела и без того уже содержится и том, что им дается. Как сказано, по этой же причине не может быть никаких упражнений, не относящихся к существу дела и содержанию. Нельзя мыслить, не имея мысли, нельзя понять, не располагая понятиями. Научиться мыслить можно лишь в том случае, если в голове есть мысли, а понимать лишь тогда, когда в голове есть понятия. Мыслям и понятиям нужно точно так же учить, как учат единственному и множественному числу, трем лицам, частям речи, как учат символу веры и катехизису. В атом смысле я мог бы взяться за такую работу. Диалектическое здесь порождает себя само, и в нем именно и заключено спекулятивное, поскольку уже понято позитивное в диалектическом. Диалектические можно было бы преподносить учащимся только эпизодически, причем скорее в виде недостаточности какого-нибудь определения мысли, чем в соответствии с ого собственной природой, так как юношество вас -принимает вначале позитивное содержание. Если бы Вы сообщили мне о Ваших соображениях на этот спет, я бы смог лучше ориентироваться в своих занятиях. У меня уже давно возникла мысль изложить основные принципы теоретического преподавания геометрии. и арифметики, как его следовало бы вести в гимназиях, ибо в ходе преподавания в Иене и здесь я обнаружил, что эта паука без примеси философия, не имеющей к ней никакого отношения, может излагаться бо-

330

лее понятно и систематически, чем обычно, когда не видно, откуда все берется и к чему идет, так как но дано никакой руководящей теоретической нити [...].

76 (211). ГЕГЕЛЬ- НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 23 октября 1812 г.

Вы поручили мне изложить на бумаге и представить Вам мои мысли относительно преподавания философии в гимназии. Некоторое время тому назад я уже сделал на бумаге первый набросок, но у меня не оказалось достаточно времени, чтобы привести их в надлежащий порядок. Но чтобы по откладывать дело и долгий ящик и послать Вам, согласно Вашему пожеланию, хоть что-нибудь по данному поводу, я перепишу их и перешлю Вам незамедлительно в том виде, в котором это у меня получилось после некоторой до-работки. Поскольку текст наложения не имеет никакой иной цели, кроме приватной, надеюсь, он удовлетворит Вас и в таком виде. Разрывы в цепи мыслей, а в еще большей степени то полемическое, что есть тут, я прошу Вас отнести к несовершенной форме изложения, которую я сделал бы более гладкой, если бы поставил перед собой иную цель, чем простое изложение моих мыслей для Вас. Может быть, мол полемика иногда ведется в непринятой форме, поскольку текст и направляю Вам и он никому более не станет доступным из тех, с кем я полемизирую. Но Вы сами сможете увидеть, что это можно расценить как мимолетную горячность, которая овладевала мной при упоминании того или иного взгляда пли манеры изложения.

Помимо этого здесь отсутствует заключительное суждение, так как я сам еще не совсем выяснил себе собственное отношение к предмету, а именно, что, возможно, всякое преподавание философии в гимназиях может показаться излишним, что изучение древних есть то, что больше всего подходит гимназической молодежи и по своей субстанции является действительным введением в философию. Только я по представляю себе, как я, преподаватель философской пропедевтики,

331

могу сражаться со своей собственной специальностью и лишать самого себя куска хлеба? С другой стороны, я как педагог но философии, каковым л должен быть, и как ректор, занимающий официальный пост, должен бы сделать и следующий шаг, объявив всех преподавателей философской пропедевтики в гимназиях ненужными и предоставить им другие уроки или устроить их в другом месте. Но одно обстоятельство тянет меня назад, а именно филология, которая становится целиком ученой и стремится к словесной мудрости. Отцы церкви, Лютер и древние проповедники цитировали текст Библии, интерпретировали его и вообще, пользовались им в свободной манере, причем им ни на грош не было дела до его исторической учености, и, видимо, именно вследствие этого они вкладывали в свои труды много учении и наставлении. Вместо эстетической болтовни о pulcre. qiiain veituste [О прекрасное, как прелестнo!] заметные отклики чего мы слышим и до сих пор, теперь в моде ученость, касающаяся критики слов и метрики. Я не знаю, повлияло ли все это на подчиненный Вам персонал; так или иначе это с ним все равно случится, причем в том и в другом случае с пустыми карманами окажется философия [...]. Передайте, пожалуйста, мои поздравления президенту Якоби в связи с выходом на пенсию. По-кой— лучшее благо на свете, и, если бы я его имел, я вдвойне охотно пригласил бы его приехать в наш город тишины.

Шеллинг дружески навестил меня. При встрече мы не касались философских материй [...].

77 (215). ГЕГЕЛЬ —ВАП ГЕРТУ

Нюрнберг, 18 декабря 1812 г.

Я не стану рассказывать Вам подробно об обстоятельствах, преимущественно повинных в том, что я столь долго не отвечал Вам. К ним отчасти относятся мои горькие семейные судьбы — рождение ребенка и последовавшая через несколько недель смерть его. Если я всегда мог выбрать время написать Вам,

332

то я нуждался еще в том спокойствии духа и свободе, которые являются для меня условием, чтобы на бумаге выразить, что я помню своих друзей, и чтобы беседовать с ними в письмах.

Поздравляю Вас с полученной Вами должностью, которая оставляет Вам свободное время для занятий философией1. Я очень интересуюсь Вашими работами в области магнетизма. Вы, наверное, знаете издававшийся Нордхофом в Вестфалии журнал, который был посвящен атому предмету, — я его не видел и слышал, что он не был продолжен. Быть может, Вы вступили в контакт с издателем. В Берлине этот предмет вновь обратил па себя внимание, Вы сможете прочитать в публичной печати заявление о слухах, будто прусское правительство послало депутата к Месмеру.

Только что закончено печатание второго раздела первого тома моей «Логики», в котором содержится вторая книга — учение о сущности. Из даты прилагаемой расписки Вы узнаете, что я еще при появлении первого раздела думал о Вас и предназначал Вам некоторые из авторских экземпляров, по мне знаю, как скоро книготорговец пришлет Вам второй раздел. Второй том, который является завершением и содержит обычную так называемую логику, должен выйти в свет до пасхи.

Я обязан преимущественно Вам тем, что в Голландии обратили внимание на мои книги. Мне очень горестно было узнать, что там жалуются на трудность наложения. Сама природа таких абстрактных предметов такова, что их разработке невозможно придать легкость обычной книги для чтения. Истинно спекулятивная философия не может иметь обличья и стиля локковской или обычной французской философии. Спекулятивная философия по своему содержанию может «оказаться непосвященным, сверх того, еще и вывернутым наизнанку миром, противоречащим всем их привычным понятиям, всему тому, что действительно согласно с их так называемым здравым рассудком. С другой стороны, я должен, высказать свою удовлетворенность тем, что заложил начало. Сложившиеся обстоятельства привели меня к заключению, что я не могу еще десять лет носиться с этими своими трудами,

333

непрерывно улучшая их, с тем, чтобы преподнести их публике в совершенном во всех отношениях виде. Что касается этих моих работ или по крайней мере их основных идей, то я убежден, что они получат распространение.

В отношении моей диссертации я бы с удовольствием выполнил Вашу просьбу, но у меня нет ни одного экземпляра. К тому же Вы потеряете немногое. Для изучения астрономии безразлично, какое введение Вы возьмете. Учебники Боде отличаются большой попу-лярностью2. Но чтобы проникнуть в глубины, требуется знание дифференциального и интегрального исчислений, особенно по последним французским изложениям [...].

78 (216). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 20 декабря 1812 г.

[...] Что касается другого пункта, а именно моей полемики в моих разрозненных мыслях о преподавании философии и гимназиях, то, по-видимому, форма изложения, в которой я выразил своп мысли по этому вопросу, дала повод для недоразумений. И хотел сделать именно так, чтобы Вы не сочли написанное мной направленным против Ваших взглядов и принципов, и — надо же! — именно этим объяснением дал Вам, кажется, повод воспринять дело не так, как следовало бы. Мое объяснение было вызвано только тем, что я при перечитывании текста нашел в нем полемику с теми или иными приемами [философствованния]. И поскольку текст статьи предназначен только вам, то мне показалось, что здесь меньше всего уместна подобная полемика, поскольку в этом письме я оспариваю требования, которые предъявляли мне третьи лица, не Вы. По этой причине я хотел отвести от себя подобное недоразумение относительно того, к чему вел меня сам предмет, вообще отстаивать иные взгляды. Вы, наверное, заметили из содержания текста, что я даже не нахожу нужным проводить разницу между Вами и автором нормативов, ибо Вы сами найдете, что я с ним во всем согласен, за исключением одного пункта — рекомендации спекулятивного, которое в строгом смысле мне кажетс

334

слишком трудным для гимназии; я хотел в отличие от него предложить как нечто более реальное преподавание абстрактного мышления. Ибо этот пункт — как нож в моем сердце во время уроков. Без спекулятивного я не в состоянии ни с чем справляться и чувствую трудность всего этого. Однако я нахожу, что кое-где оно уже проложило себе путь, и я утешаю себя мыслью, что если кому-то оно бесполезно, то, там с самого начала овчинка не стоила выделки.

По-моему, идеалом гимназического философствования было бы философствование в духе Цицерона. Но моя природа иная, как у Платона, у которого Сократ, беседуя с молодыми людьми, остается но преимуществу диалектичным и спекулятивным. Собственно говоря, этот пункт объяснения, направленный против спекулятивного, направлен больше всего против меня самого, ибо я не могу обходиться ни с помощью спекулятивного (из-за слушателей), ни без него (из-за меня самого).

Второй раздел первой книги моей «Логики» вышел на днях из печати. Как только у меня будет авторский экземпляр, я пришлю его Вам с просьбой милостиво ого принять [...].

79 (218). ГЕГЕЛЬ — СИНКЛЕРУ (черновик)

(Начало 1813 г.)

Мне ясно, что мое положение трудное — по сравнению с тобой, поскольку в твоем лице я имею дело не только с философом, но еще и с юристом, который ведет меня по пути судопроизводства с его кассациями, оговорками и vitia [ошибками по форме]; и вот мне приходится быть начеку, чтобы добиться своего. Тем временем я радуюсь прежде всего тому, что возражении мои дружески приняты тобой; мне хотелось по крайней мере приступить к выполнению твоего пожелания, и, как бы неполно пи было все то, что я сказал, одно я вижу — в итого ты сформулировал весьма интересные и идущие к цели соображения разбор которых

335

потребовал бы, правда, более развернутого изложения; но ведь ты и сам разрешаешь, чтобы объяснение моей точки зрения в письме было фрагментарным, не придерживающимся строгой последовательности, на манер разговора, только касающегося темы, однако более интенсивного, и это мне тем приятное, что ты но считаешь излишней (восполнимой) устную беседу и вообще отнюдь не утрачиваешь стремления к личной встрече, а я желаю тебе, чтобы оно еще более возросло..

Мы начали, что и весьма разумно, с начала, а тем самым поступили достаточно методично. Но я, вообще-то говоря, за то, чтобы, с другой стороны, не слишком раздували роль начала, какие бы муки не доставляло оно (и с полным правом) в философии. Нелепо, что как раз нефилософы требуют некоего абсолютного па-чала, некоего неопровержимого priimnn [первоначала], против которого они не cpaзy могли бы разразиться своими речами, — это не столько несуразица, сколько хитро задумано; ибо нужно быть совсем дураком, чтобы по понимать заранее, что пет ничего такого, против чего они но могли бы протестовать, примени» к этому всю мудрость своего здравого — или рассудительного — смысла; философ выкажет мало ума, если позволит обмануть себя или соблазнить так, чтобы искрение искать это начало. Ибо начало, именно потому, что оно — начало, неполно; Пифагор требовал от своих учеников, чтобы они молчали четыре года; у философа есть но меньшей мере право требовать от читателя, чтобы он не высказывал свои мысли до тех пор, пока не будет пройдено до конца все целое; философ наперед может заверить читателя, что знает давно уже и лучше других все те недочеты, которые обнаружит читатель; что все недостающее появится в книге в свое время и на нужном месте; и что вся его философия не что иное, как критика, опровержение и уничтожение своего начала.

Правда, я с тобой совершенно согласен в том, что нельзя начинать с чего попало, но что начало — это по сущности своей начало философии: нельзя, да и не требуется скрывать того, что за ним последует философское рассуждение; и потому, что касается па-

336

чала, я требую для него еще большего, чем ты, а именно — чтобы оно уже само по себе было философией по самой сути дела, чтобы оно открывало свою принадлежность философия и значит, было чем-то большим, чем просто потребностью философии, но я не требую от пего больше того, чем оно может быть как начало философии. Те же, кто в самом начале имеет уже идею философии, абсолютное и господа бога во всем его величин, те, конечно, не знают толка в деле. Сомнение — это великое и достойное начало; тут я согласен с тобой. Но нельзя ли обвинить его в vitium subrеptionis [грехе обмана], именно в том, что оно выдает себя за потребность философии, но уже само является философией, в том, что сомнение есть анализ сомнения в его premiers elements [первоэлементах], благодаря чему о нем сказываются противоречия, причем такой анализ, с повинным видом, будто он еще не философствование, пытается очернить философию; но клевета запрещена императорскими декретами, и любая судейская коллегия в подобной разыгранной наивности должна была бы усмотреть уже metaphysique или ideologic и должна была бы осудить соответствующего претендента на роль философа за клевету и за vitium subreptionis— и это в полном соответствии с законом.

В ином отношении ты признаешь, что сначала берешь сомнение как факт; и я тоже склонен считать, что начало может иметь только форму факта или, лучше сказать, непосредственного, ибо потому это и начало, что оно еще не развито; только развитие приводит к чему-то такому, что уже не есть непосредственное, но что опосредовано иным. Однако по своему содержанию сомнение есть скорое противоположность всякому факту или непосредственному, есть уже нечто гораздо большее, чем начало, — media res {середина], то, что между началом и концом; не знаю, но vitium ли это — одновременно sub-el obreptioais.

Но здесь я прервусь, чтобы поблагодарить тебя за дружеские чувства, выраженные в конце письма; если говорить о моих желаниях, то у меня нет большего, чем высказанная тобой мысль; моя единственная и конечная цель — быть преподавателем в университете.

337

У меня были надежды на Эрланген, тамошний сенат предлагал мне, но у нас ничего не доводится до конца; здесь у меня жалованье 1200 гульденов и даже немного больше, и мне пришлось бы указать мотивы для перемен, в том числе и для повышения. Гиесен был бы весьма приятен для меня ввиду большей близости к тебе. Здесь мы из-за бесконечных реорганизаций и формализма ни до чего не дошли, и если...

Нo в этих нынешних условиях времени, при этом шуме и гаме можно ли надеяться, если все деньги идут на другие нужды, что много средств будет затрачиваться на спокойную науку, тем более на философию и metaphysique? И если даже какое-нибудь министерство заинтересовано и хороших юристах, медиках или хороших теологах, по той причине, что ему в его делах таким препятствием бывает всякая посредственность, сколь немногие знают, что изучение философии — это подлинная основа всякого теоретического и практического образования! Место в Гиссене занято; философия и без того, как считается, отжила свой век. Считают подходящим, для того чтобы стать профессором философии, человека, который ничего путному не упился и негож ни на что лучшее; обычно на такие места ставят домашних учителей министров; впрочем, я знаю почву в Д[армштадте], хотелось бы, что бы ты вышел что-нибудь получше или такую почву, которую ты мог бы обрабатывать первым, и я бы стал...

80 {219). ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 21 мая 1813 г.

Я дал поручение книгопродавцу переслать Вам, любезнейший друг, экземпляр 2-й части моей «Логики» (2-й раздел I тома). Долгая задержка моего ответа объясняется этой работой. Это для меня хорошая отговорка. На самом же деле книга была отпечатана ужо в декабре...

Задержанное жалованье за два года мы наконец получили. Это был уже съеденный хлеб, ибо столько же мне, конечно, пришлось занимать в долг. Немало

338

сил пришлось затратить, чтобы выколотитъ эти деньги. Но и в помощи нам была немалая сила — приближались несколько сот тысяч казаков, башкир, прусских патриотов и т. д., и дело пошло. Самое лучшее во всем этом, что мы получили эти деньги без казаков, башкир и прочих превосходных освободителей. Три года назад не было еще нужды в подобной затрате энергии. Тогда было достаточно сотни австрийских ополченцев, чтобы мы получили вес задержанное. Нам живется неплохо только тогда, когда враг близок.

Тесть мой болен с начало декабря. Теперь он ослаб настолько, что всякие, надежды оставлены, сознание его почти уже. бессвязно. Можете представить, как тяжело приходится моей теще и жене в ее положении. У него еще нет состояния отчасти потому, что отец его еще жив, отчасти потому, что основные доходы приходятся на семейный фонд и лично на него, так что они отпадают вместе с ним.

Иена и на этот paз, как видно, много выстрадала.

Прощайте. Ваш Гегель

81 (225)- ГЕГЕЛЬ - НИТХАММЕРУ

Июрпберг, 23 дек[абря] 1813 г.

[...] Я был бы склонен считать, что освобождение должно было бы освободить от тягот прежней системы; но лучшие времена настанут только потом. То же положительное, что уже произошло, слишком далеко от круга моих интересов, например то, что прежде свободная республика Голландия получила теперь prince souverain [князя-государя] вместо [короля]1.

Я( думаю только о себе. и, если мы получим и добьемься того, чего нам хочется добиться, я буду рассматривать это как сверх меры богатые плоды угнетения, от которого мы избавились, том больше, если здешний пирог засияет былым великолепием. Невзирая на благородный плод новой свободы — право заполнять га-зеты, равно как письма и сообщения до отказа одной только ложью, одно точно: господин фон Гюндероде,

339

нынешни» «шеф» (и прежний «шеф») (Schoff — заседатель]) во Франкфурте, написал кому-то поблизости, что он за 8 дней виделся и разговаривал с 3 императорами и многими королями и князьями: подобно Франкфурту (чем теперь положено начало), Гамбургу и т. д. теперь получат особую конституцию Лейпциг, Нюрнберг, Аугсбург, при этом с особыми привилегиями и гарантиями для англичан.

В таких обстоятельствах я присоединился к решению магистрата, здраво обдумавшего всю серьезность нынешних событий, — именно подождать еще 8 дней, а затем пустить все своим, чередом. Пока же воспоследуют несколько — в прежнем и неизменном виде сохранившихся в течение всех революции — нюрнбергских пряников, в полную параллель к каковым смею ставить Вашу дружбу.

Прощайте. Ваш Гегель

82 (227). ГЕГЕЛЬ- НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, б января 1814 г.

[...] Не могу не отметить, что у меня последнее время бывают весьма причудливые видения. Поскольку я только что встал после такого сна. то он не дает мне ни о чем толком подумать; придется рассказать вам этот сон, чтобы отделаться от него. Мне представилось, совсем как в жизни, что я нахожусь в большом обществе на диспуте, где два физиолога (мне кажется теперь, что весь сон оттого, что один медик принес мне Ваше письмо) выступали друг против друга, обсуждай преимущества обезьян или свиней. Один объявил себя сторонником филантропизма, рядом с собой имел велеречивого и могучего телом патрона по имени Пиппель и высказал известный физиологический тезис о том, что из всех животных у свиней наибольшее сходство с людьми со стороны органов пищеварения и прочих внутренностей. Другой провозгласи:! себя сторонником гуманизма, всячески принижал сходство со стороны органов пищеварения и, напротив того, возвышал обезьян: ввиду их ужимок, человеческого обли-

340

ка, манер, способности к подражанию и т. д. Патрон

Пиппель все хотел пустить в ход и совсем другие вещи, даже юридические — о правах человека, конституции и т. п. Но председательствующий, который на сем торжественном акте как бы играл роль судьбы, на все такое смотрел как на emballage [пустую оболочку] и отклонение, не давал по-настоящему говорить о них и все время держался того, что речь «дет исключительно о преимуществе обоих названных видов. Один сверх умник, сидевший в углу и больше бормотавший себе под нос, спросил председательствующего и тут, как мне показалось, попал в точку: не хочет ли он сказать так, что когда этого самого Пиппель затронут и он загорится — он. готов, как известно, постоять своими штанами и камзолом, — что аристократы этим воспользуются и Пиппелю при этом достанется роль шута, что да и совершится, черт возьми, ныне и присно. Всем им перебежал тут дорогу историк Циюкке с воплем, что бернцам все же ответили из Цюриха, по крайней мере на словах, но что имеется еще много других соображений — и часть их еще выйдет в скорой времени наружу, — на которые пока нет ответа; испанская инквизиция, португальская, монахи и бесконечно много всего испанского и португальского поднимет оружие в его защиту и т. п. Тут я проснулся, и тяжело было мне при мысли, что пора идти в аудиторию читать свой курс права [...].

83 (229). ГЕГЕЛЬ- НИТХ AM МЕРУ

Нюрнберг, на пасху [10 апреля] 1814 г.

[...] Развязка еще не наступила. Вчера опять пришла весть о победе 25 числа, что и должно быть развязкой. Но так часто лгали о победе, притом о все более блистательной, чем хуже шли дела, что еще нельзя сказать, не имеет ли эта победа то значение, что союзники только что избегли своей гибели. Наше правительство воспользовалось теперь своей обретенной свободой и явило всему миру и своим подданным

341

cboю оскорбленную французским игом суверенность. Французский император но терпел, чтобы у небольших держав был свой фельдмаршал (даже «свой» голландский король вынужден был отказаться от такового). Но теперь после такого полного переворота в ходе вещей, после таких блистательных побед, тяжелых испытаний и пролитой крови у нас есть фельдмаршал . Спокойно подождем, будут ли еще какие последствия освобождения и плоды тягостей [...].

123 (230). ГЕГЕЛЬ-ПАУЛЮСУ

Нюрнберг, 18 апр[еля] 1814 г.

[...] Что скажете Вы о великом Наполеоне, я не стану спрашивать; можно было бы многое другое спросить о нашем долженствующем свершиться освобождении1.

По что Вы скажете, если мне придется довести до конца труд, столь достойно начатый здесь Вами — организацию народного образования? Кто бы мог надеяться на это или мечтать об этом? Разумеется, добрые жители Нюрнберга освобождение рассматривают и как освобождение от подобных школьных повинностей. Незаслуженно и, как надеюсь, ненадолго я шесть месяцев назад получил в свои руки реферирование здешних школьных и учебных дел — в дополнение к ректорству [...]

85 (283). ГЕГЕЛЬ- НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 29 апр[еля] 1814 г.

Не будет неожиданностью для Вас, дорогой друг, что сообщение Ваше о грозящей опасности не оставило меня равнодушным и что жена моя испытала действительный страх. Нам было бы тяжело лишиться тех 300 гульденов, которыми мы обязаны Вам и которые столь благотворим, для нас как дополнение, все завершающее до целого (подобно тому как в каком-нибудь своде больше всего ценят его ключ, — камень не более нужный, чем прочие, — потому что все остальное он обращает в целое)...

342

[...] Я уже заметил, что публика надеется, а плебс уверен, что город снова станет имперским вольным. Они все надеются на возвращение старого доброго времени; тогда, как выразился один, снова можно будет давать оплеуху за 16 грошей (такова была такса при прежнем правительстве) и получать се (думает другой). Полицейский комиссар (ибо господин директор полиции слишком важное лицо, чтобы заниматься школьными делами) несколько дней назад ответил Вольфу и Бюхнеру (которые подгоняют себя и его, когда я подгоняю их), что через три недели мы все равно уже не будем подчиняться Баварии, так что пусть они подождут с делами. И па самом доле, отчеты о местной школьной комиссии, порученные им еще в декабре, до сих пор не поступали, а у меня была надежда, что школы для бедных откроются в марте!! Если есть какая-то правда в этих слухах (что мне кажется маловероятным), то из глубины души я воскликну: trahe тс post te, trahe me post le! [сначала ты, затем я!). Правда, rector gyiniiHsii и учителя и тогда будут нужны, но нам снизят наполовину жалованье, а во всем остальном утешат обедами и грошами, которые будут всовывать нам в руку. Если бы мы стали получать втрое больше, чем наш нынешний оклад, благодаря угодливости и благодушию, как духовенство, то такие revonue [доходы] были бы для нас менее завидны, чем меньший заработок, но независимый и получаемый без всяких ухищрений. Trahe me post te — так буду я восклицать снова и снова.

Великие дела свершились вокруг нас. Чудовищная драма — видеть, как гибнет небывалый гений. Это самое tragicotaton [трагическое], что только бывает. Вся масса посредственности своей абсолютной свинцовой тяжестью давит тупо и неумолимо, пока все высокое не окажется на одном уровне с этой массой или ниже ее. И поворотный момент целого, причина могущества этой массы, в силу которой она, как хор, остается на сцене последней, на поверхности, в том, что великая индивидуальность сама должна предоставить ей право на это, обречь себя на гибель.

343

Весь этот поворот в событиях я, между прочим, предсказал, чем могу гордиться. В моем сочинении (завершенном в ночь битвы при Иене) я пишу на стр. 547: «Абсолютная свобода (она описана раньше; это чисто абстрактная, формальная свобода французской республики, вышедшая, как я показал, из Просвещения) выходит из своей саморазрушительной действительности в иную землю (я разумел при этом одну страну) сознающего себя духа, где она, при такой своей недействительности, считается самой истиной, мыслью о чем утешает себя дух, коль скоро он является и остается мыслью, и это бытие, заключенное внутрь самосознания, сознает как совершенное и полное существо. Наличествует новый облик морального духа».

Из тех благодатных потоков, которые должны следовать за великими событиями, как ливень за грозой, уже течет для нас из кофейника крепкий и вкусныи коричневый ручеек кофе, поскольку мы не обязаны уже тянуть суррогатное пойло и на референтские доходы можем приобретать себе настоящий янанский кофе, пусть бог и добрые друзья подольше сохранят его для нас...

...Хотелось бы, чтобы возможным выходом из похмелья в великих и малых делах современности был бы для меня Эрладгсн.

Ваш Г.

86 (235). ГЕГЕЛЬ —ПАУЛЮСУ

Нюрнберг, 30 «юля 1814 г.

[...] Уже ряд лет сенат в Эрлапгене предлагает меня на тамошнее профессорское место. В настоящих условиях мы смеем, правда, надеяться, что многие планы, до сих пор отодвигавшиеся, получат свое завершение. Но эта надежда отчасти еще колеблется, отчасти же она вынуждена будет уступить другой перспективе, если таковая откроется передо мной. Вновь быть вместе с Вами — пока только желание. Но в Берлине еще не занято место Фихте. Судя по официальным га-

344

зетам, этот университет будет сохранен, что раньше считалась неопределенным ввиду восстановления университета в Галле. не будете ли Вы так добры, если представится случай, узнать что-нибудь о намерениях, связанных с этим мостом и упомянуть обо мне? Вы знаете, что я слишком много занимался до только древней литературой, но и математикой, в последнее время высшим анализом, дифференциальным исчислением, физикой, естественной историей, химией, чтобы увлечься натурфилософскими бреднями — философией без знаний и воображения, когда всякое пустое наитие, даже абсурдно, считается мыслью. Хотя бы чисто негативно это могло бы послужить мне рекомендацией [...].

87 (241). ГЕГЕЛЬ —ПАУЛЮСУ

Нюрнберг, 9 окт[ября] 1814 г.

Не могу больше откладывать ответ на Ваше письмо от 16 августа. Ваше дружеское расположение, мой дорогой советчик и руководитель, указало мне несколько нитей, с помощью которых можно было бы вновь примяться за дело, ради которого я и на этот раз прибег к Вашему участию. Если я не спешил идти прямым и широким путем, а для других, менее прямых, слишком находился, как казалось мне, на периферии, это отсюда все-таки вышло указанно на нечто аналогичное, что теперь надлежит предоставить воле господней.

Насколько плохо поставлена у Вас философия, а именно, что она хромает на обо ноги, я с изумлением и огорчением узнал из Вашего письма. Только половина официального учебного плана преподавателя относится к философии, другая — к физике! О первой половине мне нечего добавить к тому, что я весьма подробно описал в часто цитируемом примечании на стр. XVII '. Только с точки зрения субъективной я хотел бы, если этого еще не произошло, упомянуть, что представление черновика этого примечания даст возможность сопоставить его с корректурой и выяснить, каким он был, что но может не снискать мне заслугу ввиду усилившейся осмотрительности и умеренности.

345

Но я скорее стану придерживаться предчувствий и пожеланий моей жены, чем терпимого изложения этого при всех его заслугах незаслуженно терпимого примечания. Известно, что в отличие от нашего эксилицитного рассудка бог заранее даровал женам рассудок более глубокий и более имплицитный, ясновидение предчувствий, снов и т. д. Это было известно издавна, но вот теперь приходит философия и доказывает нам, что вера в предчувствия и есть настоящая философия и само истинное значение2. Л посему с полной готовностью accipio [принимаю] изъявленное женой omen [предзнаменование] пашой констелляции в Иене, Бамберге, Нюрнберге, относящееся к прекраснейшему и наилучшему схождению наших путей и южном Эльдорадо на берегах Некара. Будет ли одно примечание непреодолимым препятствием? Недавно мы видели, как рухнула вера в неодолимое, а конгрессы разрушат ее еще больше? Разве физике не нужен весь ее фризовый редингот4, чтобы прикрыть наготу свою, а для философии не нужен особый сюртук, чтобы греть свое тело в эти холодные времена? Вопросы, справедливое решение каковых я передаю в руки дружбы, с одной, стороны, с другой же стороны — великого конгресса! Кажется, проявляются все больше виды на Рейн-пфальц?5 Что, если для начала мы снова сделаемся земляками? Как на этот раз повел себя ночной колпак у Вас па голове? Не снова ли...

От этого великого конгресса весь мир, стало быть и я тоже, ждет очень многого. Еще большего я бы ждал, будь тот человек, который рассортировал в «Ежегодниках» бумажный предконгресс, одним и тем же лицом, puissance [властью] или чем-то подобным, что направит на путь истинный и венский постконгресс7. Из названных «Ежегодников» я, между прочим, узнал, что на том первом [конгрессе] среди всех полномочных. и полуночных владетелей вещал и сам господь бог, разверзший уста свои, и притом о наиважнейших вещах, именно о платье — чуть было не сказал немецких дам и мамзелей, то есть, точнее, немецких жен и девиц. Как некогда он снизошел до своего любимого народа, чтобы сказать ему, где нужно вшивать шелк желтый.

346

а где коричневый, так же возлюбил теперь он и пас. Бог даст, мы не будем таким упрямым пародом, как тот, его избранный, чтобы в наказание за неблагодарность к подобным благодеяниям нам не пришлось носиться со столькими вшами или даже быть рассеянными на все четыре стороны из обетованной страны немечества. В скором времени выйдет того же высокою автора дальнейшее изъяснение слов Второзакония или Чисел: «И яму вам рыть надлежит снаружи» и т. д. под заглавием: «Искусство домостроения в целом, или же Отхожее место, каким оно должно быть».

О дальнейшем ходе конгресса некоторые утверждают, будто бумажный предконгресс будет скоро объявлен закрытым и все опоздавшие и лающие вдогонку будут использоваться как крепостные инвалиды или в тому подобных местах. Что касается Венского конгресса, то уверяют по слухам, помимо всего политического, что нас не касается, о существовании одной интересной художественно-литературной идеи, именно о воздвижении великого памятного национального стола вкусе со всеобъемлющим национальным архивом для храпения старонемецких памятников и отечественных древностей всяческого рода, как-то: «Песнь о небидуинах», имперские сокровища, башмаки короля Рогера, выборные капитулы, конституционные грамоты, гравюры Альбрехта Дюрера, Norica и т. п.6 Все это должно быть сооружено в тихом месте, с тем чтобы наслаждению не мешал всякий шум, издаваемый реальностью. Уже указывают, что у Кифхабера большие надежды получить там должность. Весь же конгресс будет завершен, как говорят, великим празднеством, процессией и факельным шествием, со звоном колоколов и залпами орудий ultimarum rationum regum [вла-ртителей последних аргументов], во время каковой процессии немецкий Пиппель будет проведен по всякому дерьму. Позади же Пинпеля в виде камердинеров и спутников его последуют домашние кошки, как-то: инквизиция, орден иезуитов и за ними все армии с маршалами и генералами при орденах и графски-княжеских титулах. Ну кошки стали ручными, зачем же они нужны? — так возражали против этого

347

сопровождения. Именно затем им и вступит репейник под хвост, было отмечено, чтобы возбудить в них охоту царапать Пиннеля, ежели бы ему пожелалось, учуяв запах бумажных горшков с мясом Aegypti, сделать «кругом!».

Но из-за шума, поднятого вокруг всего того, что должно было произойти, из-за всех этих торжеств и пустопорожней болтовни нельзя подступиться к самому себе и к главному. Поэтому я по могу уже говорить больше о верности Вашей, столь редкой среди теологов, свободному философскому разысканию вопреки всем «предчувствиям»; о перенесенных искушениях, о которых я и без того не читаю, не могу говорить даже о происшедших шесть недель назад родах моей жены, произведшей на свет сына, причем оба здоровы и на нем исполнились слова Писания: «И наречется Иммануил», и оба искренне и сердечно кланяются Вам, как и

Ваш Г.

8$ (246). ГЕГЕЛЬ —НИТХАММЕРУ

Нюрнберг, 21 февр[аля] 1815 г.

Не могу противостоять искушению ознакомить Вас, высокочтимый друг, с тем или другим обстоятельством моих служебных дел (если, быть может, что-нибудь дойдет до Вас и покажется странным), чтобы Вы могли в случае необходимости сделать что-либо, помочь мне или способствовать тому, чтобы я в чем-то мог помочь.

Бюджет здешних учебных заведений на годы 1814—15, согласно предписаниям, должен совместно вырабатываться административным и школьным советом. Он не был доведен до моего сведения и без моей подписи был отправлен в Мюнхен. Поскольку я впервые предполагал здесь оказать на него свое влияние (ибо год назад я только что, всего несколько дней, как вступил в реферативную должность, когда дело дошло до бюджета, и мало еще разбирался, в чем суть), то я, коль скоро у меня отнят бюджет, обманут в своих ожиданиях и точно так же вынужден рассматривать

348

этот стратегический ход как гнусный. Я передал администрации свой ректорский реферат касательно бюджета, и, быть может, это я было предлогом для того, чтобы всякое дальнейшее мое высказывание о нем считать излишним, тогда как в качестве референта я предполагал доложить о совершенно иных вещах, чем те, которые я затронул как ректор. Между тем об отзыве администрации я услышал, что его вообще невозможно предать гласности ввиду непристойных нападок на меня. С тех пор как я стал референтом, администратор не пропускает случая, чтобы доносить в комиссариат всякие жалобы, инсинуации и клевету на меня. Это грубый, неотесанный человек; одни из моих нюрнбергских коллег правильнее всего охарактеризовал его как грязного пачкуна. Его доклад, может быть, и не ушел в Мюнхен. Но его отчет, куда я заглянул, тоже, как показалось мне, наполнен намеками и косвенными обвинениями против ректората, и по крайней мере здесь за ним осталось последнее слово. Не знаю также, в какой мере отправленный с этой стороны доклад был написан в соответствии с его мнением. Может быть, так случилось отчасти из деликатности по отношению ко мне, чтобы избавить меня от неприятностей, но скорее так случилось, чтобы вообще обойтись без неприятностей и устранить последствия, так как мне иначе пришлось бы дать ход делу, стало быть, в конечном счете для того, чтобы пощадить администратора. Этот администратор такой добрый нюрнбергский патриот, что полагает (такова его совесть), будто делает нечто полезное, когда по возможности лишает средств Кор[оловские] баварские шкоды и предпочитает скорее ссужать нюрнбергские средства служебной, центральной и фондовой кассе, рассматривая как грабеж все то, что получают Кор[олевские] баварские учи-

теля..

Доклад об организации школ для бедных я передал, наконец, четыре дня назад. Тут речь шла о главном, о 19 строениях, относящихся к учебным заведением, —- администрация попросту обращает их в собственность культа. Я включил в доклад рассуждение об

349

этом, которое господин шеф потребовал убрать, с чем я согласился, так как он показал мне доклад от 3 числа этого месяца, где рекомендуется размежевание школьных и культовых строений...

Что же скажете Вы о моей служебной деятельности? Прошел год и даже больше — и только теперь наконец доклад о школах для бедных, даже не вообще о народных школах! Еще нет годового отчета о народном образовании, и нет об учительском семинаре! Эти два последних еще и не поступили; так поддерживают нас низшие инстанции. В этих отчетах можно будет привести, наверное, и другие хорошие примерчики!..

Среди всех этих неурядиц ректор Гёсс из Ульма предложил мне меняться местами. Поскольку он не знал о моем повышении на должность референта, что явствует из его расчетов экономической стороны, он видит тут выгоду для меня. Знал он об этом моем повышении и о пожинаемых мной почестях, он бы увидел еще большую выгоду для меня. И на самом деле, если бы честь требовала отказаться совсем от такой тести, то для меня не нашлось бы ничего лучшего, чем такой обмен, если бы оба правительства разрешили его. Но пока я хочу подождать окончании конгресса. О нем мы слышим теперь разговоры: parLuriunt... [рождают... горы мышь]1 Единственный результат, который до сих пор появился на свет, — Лаузиц с прилегающей местностью. Dous aver tut omen [господь да отвратит зтот знак], чтобы остальное не было таким же глупым. Вчера я читал в «Moniteur», что герцог Браупшвейт-ский потребовал со своих вновь собравшихся сословий некую сумму денег и, когда те отказали ему, велел арестовать их: хорошее зерцало грядущего. Ландсхут тут заставляют маршировать раком — задом наперед в Ингольштадт. Когда наконец эти величайшие горы закончат свои роды, тогда очередь дойдет и до Вас. Желаю счастья! Пока же цветет partus [рожденный] Иммануил, которого Вы крестили (однако сегодня вечером он кричит страшно) [...].

350

89 (250). ГЕГЕЛЬ—ПАУЛЮСУ

Нюрнберг, 16 авг[уста] 1815 г.

[...] Вам нужно оставлять иногда на четверть часика всю эту дрянь, иезуитов и прочее, и дать нам крупицу беседы, если мы просим об этом, как дети.

Но что помимо иезуитов и «Исидоровых установлений» — бог пусть простит обманщику, сварганившему их, все причиненные им беды, — и я с моей бедной невинной «Логикой» тоже так выставлен на позор в этих «Ежегодниках», это, скажете Вы, справедливая месть. Я же как лицо, подвергшееся оскорблению, не могу не считать все это тупым и глупим, тем более что невежество, которое лезет тут из всех щелей, таково, что его можно в назидание побить его же оружием. Дай бог, чтобы этот недостаток света светил ему до самого дома. Может быть, будет кстати: pedes oorum, qui efferent te, jam ante januam 3. II как широко разливается этот человек и его господа Боутсрвек, Шульце и К! Если такое делается на засохшем дереве, что же будет на зеленом? [...]

90 (251). ФОН ТАДЕН - ГЕГЕЛЮ

Синдруихофф близ Фленебурга, 27 авг[уста] 1815 г.

Прежде всего дружеские и сердечные приветы.

Ваша «Логика» — это книга из книг, совершенный шедевр человеческого духа, и, однако, она, как кажется, мало распространена и не оценена по достоинству ни одним писателем. Три известные рецензии отчасти простоваты, отчасти же низки, и поскольку и Виндишманн, этот высокообразованныи человек, сам судил себя судом господним2: то и «Jon лиг Zeiluugo не явит на свет ничего сколько-нибудь ценного. Ближайшим следствием всего этого будет то. что книгу узнают и поймут лишь тогда, когда дети наши будут в нашем возрасте.

Меж тем люди умные и дураки, великие и сильные идут пиши свободной дорогой. Все подобное безобразие было бы, однако, существенно ограничено, если бы Ваше учение получило еще большее распространение. Пока же дело обстоит так, как теперь. Вам, наверное, грозит опасность, что продолжение уже не будет напечатано, поскольку издатель но сможет вернуть даже расходы на печатание.

Поэтому мне кажется полезным и необходимым, чтобы Вы выпустил практическую часть «Логики»в иной форме. Я предлагаю издавать журнал под заглавием «Zeitschrift fur die Prac-

351

tlsche Philosophic» я в нем продолжать так, как было начато. В каждом номере будет глава, и когда практическая часть «Логики» вся выйдет, то целое надо будет снабдить титульным листом. Так же точно, если дух времени не исправятся, нужно будет поступать и с двумя реальными науками философии [...].