Часть 6.

и назвать его сдвигом (motionem), тогда количество сдвига будет тем количеством,, которое обычно приписывается движению. И хотя после сделанного разъяснения мы можем быть менее требовательны к словам, но до этого следует уделять им должное внимание, чтобы неточность не ввела нас в заблуждение

Далее, как оценка движения на протяжении промежутка времени слагается из бесчисленных натисков, так в свою очередь и самый натиск (хотя это вещь моментальная) состоит из бесчисленных ступеней, последовательно прилагаемых к одному и тому же телу, и содержит некоторый элемент, из бесконечного повторения которого он только и может возникнуть.

Представим себе трубу АС (фиг 13) 6, вращающуюся с некоторой постоянной скоростью в плоскости чертежа вокруг неподвижного центра С. Находящийся в полости трубы шар В, освободившись от привязи или другой задержки, начинает двигаться под действием центробежной силы. Очевидно, что вначале центробежное устремление, которое гонит шар В к оконечности трубы А, будет бесконечно малым по сравнению с натиском, который шар имеет от вращения и от которого он вместе с трубой стремится из места D к месту DD с сохранением прежнего расстояния от центра. Но при продолжении центробежного устремления, проистекающего от вращения, по мере его роста должен возникнуть в шаре некий полный центробежный напор [D][B], сравнимый с напором вращения D [D]. Отсюда видно, что существует двоякое стремление, а именно: элементарное, или бесконечно малое, которое я называю также побуждением (solhcitatio), и образованное продолжением, или повторением элементарных стремлений, т. е. сам напор Впрочем, я не хочу этим сказать, что эти математические сущности действительно так пребывают (герегш) в природе, но они полезны для точных оценок, производимых умственной абстракцией

Поэтому и сила также бывает двоякой; одна элементарная, которую я называю также мертвой, потому что при ней еще нет движения, а есть только побуждение к нему, такова сила шара в трубе или также камня в праще, пока еще он задерживается привязкой; другая же сила — обычная, связанная с действительным движением, ее я называю живой. Пример мертвой силы дает сама центробежная сила, а также сила тяжести, или центро-

==251

стремительная, также и сила, которая побуждает натянутую пружину освободиться от натяжения. Но при ударе, который порождается телом, находившимся в падении в течение некоторого времени, или другой подобной причиной. действует живая сила, порожденная из бесчисленных непрерывных побуждений мертвой силы. И именно это имел в виду Галилей, когда, выражаясь загадочно, сказал, что сила удара бесконечна, если сравнить ее с простым стремлением тяжести. Но хотя напор всегда связан с живой силой, они между собой различаются, как будет показано ниже.

Живая сила в каком-либо агрегате нескольких тел опять может быть понята двояко: либо как всецелостная (totalis). либо как частичная (partialis); и в частичной снова различаются относительная и направительная, т. е. она может либо принадлежать единичным частям, либо быть им общей. Относительная (respectiva), или принадлежащая единичным частям, — это та. с которой входящие в агрегат тела могут воздействовать одно на другое; направительная (directiva), или общая (communis), — это та, которой помимо этого сам агрегат может действовать вовне. Направительной я называю ее потому, что в этой частичной силе полностью сохраняется вся сила общего направления. Она одна осталась бы, если представить себе. что агрегат внезапно застыл и взаимодействие его частей прекратилось. Итак, из сил относительной и направительной, вместе взятых, слагается абсолютная всецелостная сила. Но все это станет более понятным из приводимых ниже правил.

Древние, насколько можно установить, знали только науку о мертвой силе, носящую у них название механики и трактующую о рычаге, блоке, наклонной плоскости (куда относятся также клин и винт), равновесии жидкостей и тому подобных явлениях, в которых рассматривается только первое устремление тел одного к другому, пока они еще не получили напора в движении. И хотя законы мертвой силы в известной мере могут быть отнесены и к живой силе, все же при этом нужна большая осмотрительность; так что впали в заблуждение те, кто силу вообще смешал с величиной, полученной из произведения массы на скорость, заметив, что мертвая сила пропорциональна тому и другому. Ибо здесь 7 появляются особые условия, как мы уже однажды указывали. Например, при падении различных грузов в самом начале движения сами опускания,

==252

т. е. сами величины проходимых при падении промежутков, пока они бесконечно малы или элементарны, остаются пропорциональными скоростям, т. е. устремлениям к опусканию. Но по мере продвижения, когда возникает живая сила, приобретенные скорости пропорциональны не промежуткам, пройденным при падении, которыми, однако, оценивается сила, как мы уже показывали и покажем еще обстоятельнее, а только их элементам. Галилей ввел в рассмотрение живую силу (хотя под другим названием и даже с другим пониманием) и первым объяснил, как происходит ускоренное движение падающих тел. Декарт правильно разграничил скорость и направление и понял, что за столкновением тел следует состояние их совокупности, не изменяющее прежнего. Но он неправильно оценил минимальное изменение, изменяя только направление или только скорость, тогда как следовало ввести изменение, сочетающее в себе то и другое; как именно это сделать, для него осталось недоступным, потому что, сосредоточившись тогда более на модальностях, чем на реальностях, он не видел возможности сочетать и согласовать столь разнородные вещи, не говоря уже о других его промахах в этом учении.

Гонорат Фабри, Маркус Марци, Йог. Альф Борелли, Игнатий Баптист Парадис и Клавдий Деталь, а также и другие остроумнейшие исследователи науки о движении достигли немалых успехов, но не избегли и ошибок, притом капитальных. Первым, насколько мне известно, Гюйгенс, прославивший наш век выдающимися находками, достиг, как я полагаю, и в этой области чистой и очевидной истины и освободил эту науку от заблуждений, опубликовав в разное время ряд правил. Почти те же правила получили Ренн, Валлис и Мариотт, каждый из которых имеет свои заслуги в этих научных исследованиях. Но об основаниях этих правил нет единого мнения, поэтому нет единства и в заключениях, к которым приходят эти ученые. Да и подлинные истоки этой науки доныне, насколько известно, не были раскрыты. Не все признают то, что мне представляется очевидным, — что отражение, или отклонение, происходит не иначе как от упругой силы, т. е. противоборства внутреннего движения. Самое понятие сил никто до нас не привел к развернутой форме, и это до сих пор затрудняло картезианцев и других, которые уже по той причине не допускали возможности изменения суммы движения или натиска (которую они принимают за

==253

количество сил) после столкновения, что усматривали в этом изменение количества сил.

У меня еще в молодости, когда я вместе с Демокритом и его последователями Гассенди и Декартом видел природу тела в одной только инертной массе, выскользнула [из-под nepaj книжка под названием «Физическая гипотеза» 8, где я изложил как теорию абстрактного, так и теорию конкретного движения. Эта книга, как я убедился, понравилась многим уважаемым людям больше, чем того заслуживала ее посредственность. В ней я заключал, исходя из указанного понятия тела, что всякое наталкивающееся тело отдает свой натиск воспринимающему или прямо противостоящему как таковому. Ибо поскольку оно в момент столкновения стремится двигаться дальше и увлекать с собой воспринимающее тело и это стремление (вследствие предполагавшегося мною тогда безразличия тела к движению и покою) должно возыметь свое действие в воспринимающем теле, если не затруднено противоположным устремлением или даже если затруднено, и эти противоположные устремления только должны вступить во взаимное сочетание, то представлялось очевидным, что нет никакой причины, по которой наталкивающееся тело не достигло бы действия, к которому стремится, или воспринимающее не приняло весь натиск наталкивающегося, и что движение воспринимающего будет составлено из прежнего стремления и полученного извне нового. Далее я показывал следующее: если бы в теле мыслились только математические понятия — величина, фигура, место и их изменения — и изменения натиска предполагались происходящими в самый момент столкновения без учета метафизических понятий, действенной энергии в форме и инертности, т. е. сопротивления движения в материи; если бы, таким образом, было необходимо определять результат столкновения из одного только геометрического сочетания устремлений, как мы это разъяснили, то отсюда должно было следовать, что натиск наталкивающегося тела, хотя бы весьма малого, сообщается каждому воспринимающему, хотя бы весьма большому, и таким образом сколь угодно малое наталкивающееся тело увлекает за собой весьма большое покоящееся тело, не испытывая само какого-либо замедления, поскольку такое понимание материи [исключает] 9 какое бы то ни было сопротивление движению, а скорее предполагает полное безразличие. Отсюда следовало бы, что не большую трудность составляет привести в движение большое

==254

покоящееся тело, чем малое, и действие оказалось бы без противодействия, так что невозможна никакая оценка энергии, поскольку любое может быть произведено любым. Так как все это и многое другое того же рода противно порядку вещей и песо1ласуе\ю с принципами истинной метафизики, то я тогда пришел к мысли (и притом правильной), что премудрый Творец в строении системы вещей избежал того. что вытекало бы само собой из голых законов движения, почерпнутых в чистой геометрии.

Но в дальнейшем, глубже рассмотрев все это. я понял, в чем состоит систематическое объяснение вещей, и увидел, что то прежнее понимание тела неполно. Его следует подкрепить как другими соображениями, так и тем, что в теле помимо протяженности и непроницаемости необходимо предположить нечто такое, откуда возникало бы и рассмотрение сил и метафизические законы, сочетание которых с законами протяженности порождало бы те самые правила движения, которые названы у меня систематическими, а именно что всякое изменение происходит по степеням, и всякое действие связано с противодействием, и новая сила не появляется без убыли прежней, и увлекающее всегда замедляется увлекаемым, и в действии содержится не более энергии, чем в причине. И так как этот закон невыводим из понятия массы 10, то он должен вытекать из другого начала, присущего телам, а именно из самой силы , которая всегда сохраняет одно и то же количество, хотя и проявляется через различные тела. Отсюда я заключил, что помимо чисто математического и подверженного представлению необходимо допустить нечто метафизическое и постигаемое только умом, придать материальной массе некоторое высшее, так сказать, формальное начало, ибо не все истины телесных вещей могут быть выведены из одних только мыслительных и геометрических аксиом, как то: о большем и меньшем, целом и части, фигуре и положении, и необходимо добавить другие — о причине и следствии, действии и претерпевании, чтобы сохранить основания порядка вещей. Не имеет значения, будем ли мы называть это начало формой, или энтелехией, или силой, но мы должны помнить, что только через понятие силы можно прийти к разумному объяснению.

Если в наши дни некоторые выдающиеся мужи. понимая, что общераспространенное понятие материи недостаточно, прибегают к представлению Deus ex machina

==255

и отнимают у вещей всякую силу действия, следуя некоему философскому мозаизму (quasi Mosaica Philosophia) (как выражался Флудд), то с этим я не могу согласиться. Хотя я признаю, что они проявили большую проницательность, отметив невозможность допустить собственное воздействие одной сотворенной субстанции на другую при строгом метафизическом рассмотрении, и охотно признаю, что все вещи проистекают от Бога в его непрерывном творении, однако я полагаю, что в вещах нет ни одного природного явления, основание которого следовало бы выводить непосредственно из божественного воздействия или божественной воли. но вещам навсегда придано Богом нечто такое, чем определяется все происходящее с ними. Конечно, Бог сотворил не только тела, но и души, которым соответствуют первичные энтелехии. Но это будет показано в другом месте, с более углубленной разработкой относящихся собственно сюда соображений.

Вместе с тем хотя я допускаю везде в телах активное и, так сказать, жизненное начало, возвышающееся над материальными понятиями, однако это не значит, что я соглашаюсь с Генрихом Мором и другими мужами выдающихся дарований и благочестия, которые так говорят о некоем первичном, или гилархическом 12, начале при объяснении явлений, как будто бы нельзя было все в природе объяснить механически, и как будто те, кто пытается дать такое объяснение, устраняют бестелесные сущности, навлекая на себя подозрение в нечестии, и как будто необходимо вслед за Аристотелем прибегать к удобному, но бесполезному учению, приписывая вращающимся сферам разумные духи и признавая, что стихии увлекает вверх или вниз их форма. С ними, повторяю, я не соглашаюсь, и меня не более удовлетворяет эта философия, чем то богословие, согласно которому иные настолько верили, что Юпитер гремит или снежит, что даже обвиняли в атеизме тех, кто доискивался ближайших причин этих явлений. Наилучшим соразмерением, удовлетворяющим как благочестию, так и науке, я считаю такое: признать, что все телесные явления можно вывести из механических причин, но сами механические законы в целом рассматривать как проистекающие от высших помыслов, и таким образом прибегать к глубинной производящей причине только для установления причин общих и наиболее удаленных. А раз утвердив их, мы везде, где идет речь о ближайших и специальных производящих причинах

==256

природных вещей, не будем уделять место душам, или энтелехиям, равно как и бессмысленным способностям или необъяснимым симпатиям, ибо сама первая и универсальнейшая производящая причина не должна вмешиваться помимо того случая, когда рассматриваются цели, которые преследовала Божественная Премудрость, создавая такой порядок вещей, и когда мы не должны пренебречь возданием ей хвалы и воспеванием прекраснейших гимнов.

Конечно, нередко и в специальных физических вопросах с большим успехом привлекаются целенаправленные причины (как я это показал на совершенно замечательном примере оптического принципа, получившего высокое одобрение достославного Молиневсия в его «Диоптрике»), позволяющие нам не только проникнуться еще большим изумлением перед прекраснейшими делами вышнего Творца, но иногда и уяснить этим путем то, что через производящие причины оставалось бы раскрытым не в такой степени или только гипотетически. Возможно, что до сих пор философы недостаточно соблюдали это. Вообще надо принять то положение, что все в природе можно объяснить двояко: как принадлежащее царству могущества — через производящие причины, а как принадлежащее царству мудрости — через целенаправленные причины; Бог правит во славу себе телами как машинами наподобие зодчего — по законам количества, или математическим, и притом через посредство душ; душами же, носителями мудрости, как своими подданными, имеющими с ним некое сродство, — наподобие властителя, или скорее отца, по законам благости, или моральным; оба этих царства находятся повсюду во взаимопроникновении, но законы каждого из них остаются несмешанными и невозмущенными, так что одновременно достигается и наибольшее в царстве могущества, и наилучшее в царстве мудрости. Но в нашу задачу здесь входит установить для действующих сил общие правила, которыми мы могли бы пользоваться при объяснении специальных производящих причин.

Птак, я пришел к совершенно одинаковой истинной оценке сил двумя противоположными путями: во-первых, априори, простым рассмотрением пространства, времени и действия (что я изложу в другом месте); во-вторых. апостериори, оценивая силу по действию 13, которое производит ее самоизрасходование: я здесь имею в виду не любое действие, а только такое, на которое сила расходуется или затрачивается, которое поэтому можно назвать

==257

насильственным; таковым не является действие, производимое тяжелым телом, движущимся по совершенно горизонтальной плоскости, ибо, производя такое действие, тело сохраняет все время одну и ту же силу; впрочем, при правильном учете и такое, сказал бы я, инертное действие позволило бы нам достигнуть требуемой оценки, но это мы пока оставим в стороне. Из насильственных же действий я избрал то, которое в наибольшей степени пригодно для разделения на подобные и равные части, каково поднятие тела. обладающего тяжестью, ибо поднятие тяжелого тела на два или три фута в точности равно двукратному или трехкратному поднятию того же тела на один фут; и поднятие тела двукратного веса на один фут в точности равно двукратному поднятию тела однократного веса на один фут; откуда вытекает, что поднятие тела двукратного веса на три фута в точности равно шестикратному поднятию тела однократного веса на один фут, в том предположении (принимаемом ради простоты изложения, так как, хотя оно и не соответствует действительности, ошибка будет нечувствительна), что тела одинаково тяготеют на большем и меньшем расстоянии от горизонтальной плоскости. (Ибо, применяя пружины, не так легко получить однородность) . Итак, проводя сравнение между различными или движущимися с различной скоростью телами, я легко установил, что если тело А имеет однократный вес, а В — двукратный, скорость же у обоих одинакова, то и сила у первого однократна, а у второго двукратна, поскольку все, что для первого положено один раз, для второго положено два раза. Действительно, в теле В дважды содержится тело. равное телу А и обладающее одинаковой с ним скоростью, и ничего более. Но если тела А и С равны, а скорость тела С вдвое больше скорости тела А, то легко видеть, что не все, наличествующее в теле А, удваивается в теле С: удваивается только скорость, но не само тело. И я понял, что здесь допущена погрешность теми, кто счел, что одним этим удвоением модальности удваивается и сама сила; уже ранее я указывал, что истинное, хотя и не получившее до сих пор признания (после всего, что написано об элементах всеобщей математики) искусство оценки состоит в том, чтобы достигнуть некоторой однородности, т. е. точного и полного удвоения не только модусов, но и вещей. Этот метод лучше всего может быть показан на примере рассматриваемого здесь вопроса.

==258

Чтобы решить его, я исследовал, могут ли упомянутые два тела, А и С, равные по величине, но различающиеся по скорости, произвести некоторые действия, равносильные своим причинам и однородные между собой. Таким образом, оказалось бы возможным объекты (сравнение которых самих по себе затруднительно) сравнить хотя бы по их действиям. Действие же я счел равносильным своей причине в том случае, если осуществление действия сопровождается израсходованием всей способности причины производить таковое; при этом безразлична продолжительность этого действия. Итак. положим, что тяжелые тела А и С (фиг. 14) 15 обращают свою силу на подъем, что произойдет, если в тот момент, в который они имеют упомянутые выше скорости, А — однократную, а С — двойную, они находятся на оконечностях вертикальных маятников РА, ЕС. Как установлено опытами Галилея и других, если тело А при начальной скорости, пропорциональной 1, в высшей точке своего подъема будет находиться на высоте gAH, равной одному футу, над уровнем HR, то тело С при начальной скорости, пропорциональной 2, в высшей точке поднимается на высоту уС, равную четырем футам. А отсюда следует, что тело со скоростью, пропорциональной 2, по своей энергии в 4 раза превосходит тело со скоростью, пропорциональной 1, ибо при затрате всей своей способности к действию оно может произвести действие в 4 раза большее. Ибо, поднимая один фунт (т. е. само себя) на четыре фута, оно четырежды поднимает один фунт на один фут. Таким же образом получаем общий вывод, что силы равных тел относятся как квадраты скоростей и, следовательно, силы любых тел находятся в отношении, равном произведению отношения самих тел 17 на удвоенное 18 отношение скоростей.

То же самое я подтвердил, доведя до нелепости (а именно до вечного движения) широко распространенное, особенно у картезианцев, противоречащее утверждение. согласно которому силы относятся как произведения тел на скорости; пользуясь этим методом, я далее определил апостериори два состояния, неравные по (способности производить действие) 19, и отличил большее от меньшего по определенному признаку. И так как от замены одного из них другим возникает механическое вечное движение, т. е. действие, превосходящее причину, то эти два состояния не равносильны друг другу, но то, которым заменено другое, оказалось превосходящим его,

==259

ибо произвело некоторое большее действие. Но я считаю несомненным, что природа никогда не допускает неравной по силам замены, а всегда полное действие бывает равносильно полной его причине; и обратно — если есть состояния, равные по силам, то можно в рассуждениях спокойно заменить одно другим, предполагая, что такая замена произведена в самой действительности и не повлекла за собой возникновения вечного движения. Между тем если бы действительно, как обычно полагают, были равносильны между собой тело А с весом, пропорциональным 2 (возьмем здесь такой пример), и скоростью, пропорциональной 1, и тело С с весом, пропорциональным 1, и скоростью, пропорциональной 2, то каждое из них могло бы быть без ущерба заменено другим. Но это неверно. Действительно, положим, что тело А весом 2 приобрело скорость 1, опускаясь по gAiA со снижением gAH в один 20 фут; подставим вместо него в момент нахождения в ]а, т. е. на уровне горизонтальной плоскости, равносильное ему (как утверждают) тело С с весом 1 и скоростью 2; оно поднимется до дС ', на высоту, равную ;>С, т. е. четырем футам. Таким образом, заставляя тело А весом в два фунта опуститься с высоты ^АН в один фут и подставив равносильное тело, мы достигли поднятия одного фунта на четыре фута, что вдвое больше предыдущего действия. Следовательно, мы приобрели столько же силы, т. е. осуществили механическое вечное движение, что является нелепостью. При этом не имеет значения, позволяют ли нам законы движения реально осуществить указанную подстановку; ибо для равносильных тел вполне достаточно и мысленной подстановки. Впрочем, мы могли бы придумать различные способы, посредством которых сколь угодно близко подошли бы к действительному переносу всей силы тела А на тело С, которое ранее находилось в покое, но теперь, после того как тело А пришло в покой, одно только С находится в движении. Так получилось бы, что место двухфунтового веса со скоростью 1 заступил бы один фунт со скоростью 2 .., откуда, как мы показали, возникает нелепость. И все это не пустые рассуждения, сводящиеся к спору о словах, а имеет большое практическое значение при расчете машин и движений. Например, если кто располагает силой, производимой водой, животными или другим способом, достаточной, чтобы поддерживать тяжелое тело в 100 фунтов в постоянном движении, при котором оно описывало бы в течение четверти минуты горизонтальную окружность

К оглавлению

==260

с диаметром в 30 футов; а другой заменит это двойным грузом, описывающим за то же время вдвое меньшую окружность с меньшими затратами, и представит тебе это как нечто выгодное, то знай, что ты обманут и потерял половину силы 2Э. Но теперь, рассеяв заблуждения, предположим во второй части этого нашего «Опыта» более подробное рассмотрение истинных и достойных удивления законов природы.

ЧАСТЬ II

Природа тела и вообще субстанции недостаточно познана, и этим объясняется, что выдающиеся философы нашего времени (мы этого уже касались), полагая понятие тела в одной только протяженности, вынуждены были прибегать к Богу, чтобы объяснить соединение души и тела и даже взаимодействие тел. Ибо необходимо признать невозможным, чтобы голая протяженность, заключающая в себе только геометрические понятия, была способна к действию и к восприятию действия; поэтому единственной возможностью объяснения им представилось допустить, что когда человек мысленно пытается двинуть рукой, то Бог, как бы по некоему извечному условию, приводит его руку в движение; и обратно — посредством возникающих в крови и дыхании движений Бог возбуждает в душе восприятие. Но сами эти допущения, чуждые правильному пути философствования, должны были убедить их авторов, что они исходят из ложного основания, дав телу неправильное определение, ведущее к таким следствиям. Поэтому мы показали, что во всякой субстанции есть сила действования, а если это субстанция сотворенная, то также и сила претерпевания; а понятие протяженности не закончено в себе самом, но составляет только признак чего-то протяженного, говорящий о его распространении или непрерывном повторении, и потому предполагает наличие субстанции тела, которая обладает способностью действовать и подвергаться действию и везде проявляется как телесная масса и распространение которой содержится в протяженности. Отсюда когда-нибудь для нас прольется и новый свет в объяснении единства тела и души. Теперь же нам надо показать, как отсюда выводятся удивительные и весьма полезные практические теоремы, относящиеся к динамике, т. е. науке, излагающей по преимуществу закономерности телесных сил.

==261

Прежде всего необходимо знать, что сила есть нечто вполне реальное также и в сотворенных субстанциях; пространство же, время и движение имеют нечто от сущности разума и являются истинными и реальными не сами по себе, а лишь поскольку они причастны к божественным атрибутам — бесконечности, вечности, созиданию или силе творимых субстанции Отсюда уже следует, что пустоты в пространстве и времени не существует, а движение в отвлечении от силы. т е поскольку в нем рассматриваются только геометрические понятия — величина, фигура и их изменения, в действительности есть не что иное, как перемена положения, так что движение как феномен состоит в чистом отношении, как это признал и Декарт, когда определил его как перемещение из соседства с одним телом в соседство с другим Но, выводя следствия, он забыл о своем определении и установил правила движений, как будто движение было чем то реальным и абсолютным Надо исходить из того, что, сколько бы тел ни находилось в движении, из самих явлений невозможно заключить, какое из тел находится в абсолютном движении или в покое, но любому из них можно приписать покой без какого-либо изменения в самих явлениях. Отсюда следует (чего не заметил Декарт), что эквивалентность гипотез не нарушается и при столкновении тел между собой и поэтому правила движений должны быть таковы, чтобы относительный характер природы движения оставался в силе и, наблюдая явления, следующие за столкновением, нельзя было установить, где до столкновения был покой или определенное абсолютное движение Отсюда вытекает несостоятельность правила Декарта, согласно которому покоящееся тело никоим образом не может быть сдвинуто с места меньшим телом, и других тому подобных правил, как нельзя более чуждых действительности. Из относительной природы движения следует также, что взаимодействие тел при столкновении остается одним и тем же, если только их сближение происходит с одной и той же скоростью. Точно так же мы испытываем одинаковую боль, натолкнется ли наша рука на неподвижно висящий на нити камень, или камень с той же скоростью натолкнется на неподвижную руку. В то же время мы говорим об этом так, как того требуют обстоятельства; для более простого и наглядного описания явлений, например, в учении о сферах мы применяем движение первого двигателя, а в теории планет должны пользоватьс

==262

гипотезой Коперника, чтобы совершенно замолкли споры, которые велись по этому поводу с таким возбуждением (при участии также и богословов). Действительно, хотя сила есть нечто реальное и абсолютное, движение принадлежит к разряду относительных явлений, и истину мы усматриваем не столько в явлениях, сколько в причинах.

Из наших понятий о теле и силах вытекает, что все происходящее с субстанцией можно понять как происходящее согласно определенному порядку. С этим связано, что никакое изменение не происходит скачком. Из этого положения следует, что существование атомов невозможно. Чтобы понять силу этого следствия, положим, что тела А и В (фиг 15) 24 сталкиваются, и ,А приходит в gA, a )b в gB, и после столкновения отражаются из gA в зА и из ув в зВ Если мы представим себе, что существуют атомы, т. е. тела совершенно твердые и несгибаемые, то очевидно, что изменение произошло скачком, или моментально, ибо прямое движение в самый момент столкновения перешло в обратное, если не предположить, что тотчас после столкновения тела пришли в покой, т. е потеряли силу, каковое предположение, не говоря уже о том, что оно нелепо по другим основаниям, опять заключало бы в себе допущение скачка, т е. моментального перехода от движения к покою, без промежуточных ступеней. Итак, необходимо признать, что если тела А и В (фиг 16) 25 столкнулись, придя из iA]B в место столкновения gAgB, то они там несколько сжимаются наподобие двух надутых мячей и все более и более сближаются, причем сжатие непрерывно возрастает; тем самым движение ослабевает, так как силы устремления переходят в силы упругости тел, пока они не придут окончательно к покою; тогда наконец по мере восстановления упругости тел они отталкиваются друг от друга, причем обратное движение, начавшись от состояния покоя, непрерывно возрастает и наконец тела, приобретя ту же скорость, которую они имели сближаясь, но направленную в противоположную сторону, удаляются друг от друга и возвращаются в места зА, зВ, совпадающие с местами iA, )b, если тела предполагаются равными и имеющими равные скорости Отсюда уже уясняется, каким образом при постепенном уменьшении движения в исходном направлении, приводящем тело в состояние покоя, возникает наконец движение в обратном направлении без какого-либо скачкообразного изменения. Подобно тому как из одной фигуры не может произойти другая (например, из круга

==263

овал) иначе как через посредство бесчисленных промежуточных фигур и от места к месту или от момента времени к моменту времени можно перейти только через все промежуточные места или моменты, так и переход от движения к покою, и тем более к противоположному движению возможен только через все промежуточные ступени движения. Удивительно, что на это столь важное обстоятельство так мало обращали внимания.

Из сказанного следует — хотя это отрицал Декарт в своих «Письмах», да и ныне отказываются допустить некоторые выдающиеся ученые,— что всякое отражение (reflexio) возникает от упругости, и уясняется смысл многих знаменитых опытов, которые показывают, что тело при толчке изменяет форму, прежде чем сдвинуться с места, как это превосходно изложил Мариотт. Наконец отсюда вытекает то замечательное следствие, что нет столь малого тела, которое не имело бы упругости и не допускало бы проникновения в него еще более тонкой жидкости; нет поэтому никаких элементов тел, никакого вещества, обладающего величайшей текучестью, и никаких плотных, совершенных и неизменяемых шариков второго элемента, а разделение тела может продолжаться до бесконечности 26.

Следствием этого закона непрерывности, исключающего скачки в изменении, является, далее, то, что случай покоя можно рассматривать как частный случай движения, а именно как исчезающе малое движение, и случай неравенства — как случай исчезающего равенства. Поэтому следует так определить законы движения, чтобы не было надобности в специальных правилах для тел равных и покоящихся, и возникают эти правила сами собой из правил для тел неравных и находящихся в движении. Если же мы захотим формулировать специальные правила для покоя и равенства, то должны остерегаться, чтобы они не оказались в несоответствии с гипотезой о покое и равенстве как предельных случаях движения и неравенства; иначе мы нарушим гармонию вещей, и наши правила вступят в противоречие между собой. Этот новый прием проверки правил, предложенных нами и другими, я впервые опубликовал в «Nouvelles de la Republique des lettres» (июль 1687 г., статья 8) и назвал его общим принципом порядка, возникающим из понятий бесконечности и непрерывности 2Т, присоединив к нему аксиому: при упорядоченных исходных данных упорядочены и искомые. Я дал

==264

1

этому такое обобщенное выражение: если в исходных данных частные случаи следуют непрерывно один за другим и наконец получают исчезающе малые значения, то необходимым следствием будет, что и в искомых величинах частные случаи будут следовать непрерывно и будут стремиться к исчезающе малым значениям. Совершенно так же, как в геометрии случай эллипса, непрерывно изменяясь, приближается к случаю параболы, по мере того как при одном фокусе, остающемся в неподвижности, второй предполагается все более и более удаляющимся, пока этот второй фокус не отодвинется на бесконечное расстояние и эллипс не перейдет в параболу. Поэтому все правила эллипса с необходимостью подтверждаются и для параболы (принимаемой за эллипс, второй фокус которой бесконечно удален). Поэтому все лучи, параллельно падающие на параболу, можно принять за исходящие из этого второго фокуса или устремляющиеся к нему 28. Таким же образом случай, когда тело А наталкивается на движущееся тело В, может непрерывно изменяться: можно принять, что при сохранении движения тела А движение тела В становится все меньше и меньше, пока не перейдет в состояние покоя и не станет возрастать в противоположном направлении. Я утверждаю, что результат столкновения при движении обоих тел непрерывно приближается к результату столкновения в случае тела В или тела А, находящегося в покое, и наконец переходит в него; таким образом, случай покоя как в исходных данных, так и в результате или в искомых является пределом двух случаев движения, или общим пределом движений прямого и обратного 29, т. е. частным примером того и другого. Когда я при помощи этого лидийского камня, перенесенного мной от геометрии к физике, исследовал декартовы правила движения, то удивительным образом обнаружилось какое-то зияние, или скачок, совершенно не свойственный явлениям природы. Выражая количество посредством отрезков прямых и принимая случаи движения тела В до столкновения, как исходные данные, за абсциссы, а его движения после столкновения, как искомые результаты,— за ординаты и проведя линию через оконечности ординат, как предписывают правила Декарта, я получил не непрерывную линию, а нечто зияющее и подскакивающее нелепым и немыслимым образом. Когда я отметил при этом случае, что не во всем выдерживают такое испытание также и правила досточтимого отца Мальбранша, то этот

==265

выдающийся муж, произведя необходимый пересмотр, со свойственным ему беспристрастием признал, что должен изменить свои правила, и издал об этом краткую книжку. Однако приходится сказать, что он недостаточно последовательно применил этот новый прием и оставил кое-что не вполне свободным от возражений.

Из сказанного вытекает еще и такое замечательное следствие: всякое изменение состояния тела является спонтанным, т. е происходит от внутренней силы, хотя бы и при наличии внешнего повода. Подразумеваю здесь собственное изменение данного тела, возникает ли оно при ударе или остается длительным, какие бы мы ни предполагали условия, чему бы мы, наконец, ни приписывали абсолютный покой или движение. Ибо если удар остается одним и тем же, какому бы из ударяющихся тел ни принадлежало истинное движение, отсюда следует, что действие удара поровну разделяется между обоими телами, так что они одинаково участвуют в действии и половина действия возникает от одного из них, а другая половина — от второго; и так как в то же время половина результата, т. е. изменения, принадлежит одному, половина — другому, то этого достаточно, чтобы мы отнесли изменение, которое происходит с каждым из них, к его же собственному действию и не нуждались в допущении какого-либо влияния одного тела на другое, хотя каждое из них дает повод к действию другого, производящему изменение в нем самом. Действительно, когда сталкиваются тела А и В, то сопротивление тел в соединении с упругостью вызывает их сжатие, одинаковое в каждом из двух при любых предположенных условиях. Это можно показать и на опыте; например, если мы представим себе, что сталкиваются два надутых мяча, будут ли они оба находиться в движении, или один из них будет подвешен на нити, так что сможет легко отклоняться; какова бы ни была относительная скорость мячей, т. е. скорость их сближения, она будет характеризоваться определенной степенью сжатия и напряжения упругости, и притом равной у обоих. Затем мячи А и В, возвращаясь к первоначальному состоянию под действием силы упругости заключенного в них воздуха, оттолкнутся один от другого, как будто выброшенные из катапульты. При этом так как сила с обеих сторон одинакова, то каждый будет отталкиваться от другого и, таким образом, удалится от него под действием собственной своей силы, а не силы другого мяча. Но то, что мы говорим

==266

о мячах, можно отнести и ко всякому телу, испытывающему удар отражение происходит вследствие упругости в нем самом, т. е. от движения проникающего его текучего эфирного вещества, следовательно, от внутренней силы. Здесь я имею в виду, как я говорил, собственное движение тела, отвлекаясь от общего, которое может быть приписано центру тяжести 30; собственное движение тел можно представить себе так (представить, поясняю, в виде гипотезы), как если бы они перемещались на корабле, несущем их общий центр тяжести, а сами имели собственное движение на этом корабле, так что наблюдаемые явления происходили бы из сложения движения корабля как центра и собственного движения тел. Из сказанного легко также понять, что действие тел всегда сопровождается противодействием и оба они равны между собой по величине и противоположны по направлению.

И так как в каждый момент существует только сила и порождаемое ею устремление (ибо движение никогда в действительности не существует31, как мы изложили выше), а всякое устремление направлено по прямой линии, то отсюда следует, что всякое движение или прямолинейно, или составлено из прямолинейных. А отсюда уже не только вытекает, что все движущееся по кривой линии всегда стремится продолжить это движение по касательной к ней прямой, но также, чего трудно было бы ожидать, возникает истинное понятие о твердости. Ибо если предположить, что какое-нибудь из тел, которые мы называем твердыми (хотя в действительности нет ничего абсолютно твердого или абсолютно жидкого, но каждое тело имеет определенную степень твердости и текучести и только по преобладающему в нашем восприятии признаку получает то или иное наименование), вращается вокруг своего центра32, то его части будут стремиться улететь по касательной, вернее, даже начнут улетать, но так как этим их отрывом друг от друга нарушается движение окружающей среды, то они встречают отсюда противодействие и снова смыкаются между собой, как будто бы центру была присуща магнетическая сила притяжения или самим частицам — центростремительная сила, и, таким образом, вращательное движение возникает из сложения стремления удалиться по касательной с центростремительной силой частиц. Получается. что всякое криволинейное движение возникает из слагающихся между собой прямолинейных устремлений, и вместе с тем становится понятным, что упомянутое

==267

смыкание под воздействием окружающей среды есть причина всякой твердости. Иначе было бы невозможно, чтобы всякое криволинейное движение слагалось из строго прямолинейных. Отсюда мы снова получаем новое и столь же неожиданное, как предыдущее, соображение, направленное против атомизма. Действительно, нельзя придумать ничего более чуждого природе вещей, чем объяснять твердость из покоя: никогда нет в телах истинного покоя и ничто, кроме покоя, не может произойти из покоя. Пусть, например, А и В 33 находятся во взаимном покое, т. е. в покое не абсолютном, а только по отношению одно к другому (впрочем, и это никогда не случается в точности, ибо никакое тело не сохраняет в точности одного и того же расстояния от другого тела, хотя бы в течение сколь угодно малого времени), и пусть все находящееся в состоянии покоя будет хранить это состояние до тех пор, пока вступит в действие особая причина; отсюда все же не следует, что раз В оказывает сопротивление толчку34, то оно окажет сопротивление также и отрыву от другого35, так чтобы, преодолев сопротивление самого В, т. е. приведя В в движение, можно было заставить последовать за ним и А. Это было бы в сущности притяжением, которого в природе нет, а между тем оно должно было бы вытекать как следствие из допущения первичной твердости или объяснения ее покоем или чем-либо подобным. Итак, твердость также не должна быть объясняема ничем, кроме воздействия (contrusio) окружающей среды. Ибо одно только сжатие недостаточно объясняет дело — как будто бы просто было затруднено удаление В от А; надо понять, что в действительности они удаляются друг от друга, но окружающая среда толкает обратно одно к другому, и из сочетания двух движений происходит это сохранение сплоченности. Поэтому те, кто воображает в телах некие не воспринимаемые чувствами слои или пластины (по образцу двух полированных мраморных плит, плотно прилегающих одна к другой), разделение которых затруднено сопротивлением окружающей среды, хотя во многом и правы, однако, предполагая в пластинах снова какую-то твердость, не находят последних оснований твердости. Отсюда также понятно, почему я в этом вопросе не могу принять философских мнений некоторых выдающихся математиков, которые, помимо того что допускают пустое пространство и не чуждаются притяжения, толкуют и движение как абсо-

==268

лютное и пытаются доказать это из вращения и порождаемой им центробежной силы36. Но так как и вращение рождается только из сочетания прямолинейных движений, то приходится заключить, что, поскольку сохраняется сила гипотез, принимаемых для прямолинейных движений, она сохранится и для криволинейных.

Из сказанного можно понять еще и следующее. Движение, общее нескольким телам, не меняет их взаимодействий, ибо не изменяется скорость, с которой они сближаются между собой, а следовательно, и сила, с которой они воздействуют друг на друга при столкновении. На этом основаны превосходные опыты, которые описал Гассенди в «Письмах о движении», сообщаемом движущимся агентом, отвечая тем, которые полагали, что выбрасыванием снарядов можно привести в состояние покоя земной шар. Между тем вполне достоверно, что у находящихся на большом корабле (закрытом, т. е. так устроенном, что с него не видна внешняя обстановка), который идет даже с большой, но равномерной скоростью, не будет никакой возможности различить, находится ли корабль в покое или движется, на основании того, что происходит на корабле, например если на нем играют в мяч или выполняются другие движения. Это необходимо отметить ради тех, которые, неправильно поняв учение Коперника, полагают, что, согласно ему, тела, брошенные с земли в воздух, увлекаются воздухом, вращающимся вместе с землей, и падают на землю так, как если бы она находилась в покое; это воззрение справедливо признано неудовлетворительным, и авторитетнейшие ученые, следуя гипотезе Коперника, говорят, что все находящееся на земной поверхности движется вместе с землей и поэтому тело, выпущенное из лука или из метательного орудия, уносит с собой вместе с устремлением, сообщенным ему этим орудием, также и устремление, сообщенное ему вращением земли. И так как двойное движение брошенного тела заключает в себе одно движение, общее с землей, а другое, сообщенное броском, собственное, то нет ничего удивительного, если общее движение не вносит никакого изменения. Вместе с тем нельзя скрыть того, что если бы можно было метнуть тело на такое расстояние или представить себе корабль такой большой и обладающий такой скоростью, чтобы до момента падения брошенного тела земля или корабль описали дугу, заметно отличающуюся от прямой, то обнаружилось бы расхождение, ибо тогда

==269

в самом деле движение земли или корабля (как круговое) не совпало бы с движением, сообщенным метательному снаряду вращением корабля или земли (как криволинейным) . И к устремлению тяжелых тел к центру присоединилось бы внешнее воздействие, не менее способное породить различие в явлениях, чем если бы в корабле был заключен компас, указывающий на полюс и обнаруживающий отклонения корабля от курса. Вообще же, когда речь идет о равносильности гипотез, необходимо учитывать все привходящие обстоятельства, сопутствующие явлениям. Отсюда также понятно, что можно без опасений применять сложение движений или разложение движения на два или более, хотя Валлисий приводит высказанные одним даровитым ученым сомнения в этом. Во всяком случае эта возможность требует обоснования и не должна (как это часто делалось) рассматриваться как самоочевидная.

К оглавлению

==270

00.htm - glava20

НОВАЯ СИСТЕМА ПРИРОДЫ И ОБЩЕНИЯ МЕЖДУ СУБСТАНЦИЯМИ, А ТАКЖЕ О СВЯЗИ, СУЩЕСТВУЮЩЕЙ МЕЖДУ ДУШОЮ И ТЕЛОМ

1. Вот уже несколько лет, как я пришел к этой системе и по ее поводу имел сношения с некоторыми учеными, особенно с одним из величайших богословов и философов нашего времени, который, ознакомившись через посредство одного высокопоставленного лица ' с некоторыми из моих взглядов, нашел их весьма парадоксальными. Но, получив мои разъяснения, он самым благородным и поучительным образом взял свои слова назад. Одобрив одну часть моих положений, он перестал критиковать и другую их часть, с которой он еще не решался согласиться. С этого времени, как только представился удобный случай, я продолжил свои размышления, дабы представить публике взгляды, хорошо обоснованные; равным образом я старался ответить на те возражения, которые делались против моих опытов по динамике, имеющих с ними связь. Наконец, так как некоторые весьма уважаемые особы желали большего разъяснения моих взглядов, то я решился опубликовать эти размышления, хотя они, с одной стороны, никоим образом не могут быть для всех доступными, с другой — не могут прийтись по вкусу умам всякого сорта. Я старался главным образом извлечь пользу из суждений тех людей, кто является достаточно знающим в этом предмете; было бы слишком затруднительно разузнавать и разыскивать отдельно всякого, кто был бы расположен давать мне наставления, которые я всегда буду рад получать, лишь бы только в них сказывалась любовь к истине, а не пристрастие к предвзятым мнениям.

2. Хотя я принадлежу к числу людей, усердно занимавшихся математикой, однако с самой юности я не переставал размышлять над философией, ибо мне всегда

==271

казалось, что есть средство установить в ней путем ясных доказательств кое-что прочное. Я уже далеко проник в схоластические области, пока математика и новейшие писатели не заставили меня еще в ранней юности удалиться от них. Меня увлекла их прекрасная манера объяснять природу механически, и я со справедливым презрением отвернулся от метода тех, которые только нагромождали формы и способности, не дававшие ровно никакого знания. Но затем, попытавшись углубить принципы самой механики, дабы указать основание для законов природы, познаваемых из опыта, я заметил, что для этого недостаточно принимать во внимание одну только протяженную массу, что необходимо прибегать еще к понятию силы.— понятию вполне доступному для мысли, хотя оно и относится к области метафизики. Мне казалось также, что хотя мнение тех. которые обращают или низводят животных на степень простых машин, и кажется возможным, однако оно неправдоподобно и даже противоречит порядку вещей.

3. Сначала, освободившись из-под ига Аристотеля, я обратился к пустому пространству и атомам, ибо это всего лучше удовлетворяет воображение; но отказался от этого после многих размышлений о невозможности найти принцип истинного единства в одной только материи, иными словами, в том, что только пассивно, ибо здесь все является только собранием или скоплением частей без конца. Ведь множество может получать свою реальность только из действительных единиц, имеющих другое происхождение и представляющих собой нечто совершенно иное, нежели точки, относительно которых несомненно, что непрерывное не может состоять из них; дабы найти эти реальные единицы, я был принужден прибегнуть к атому формальному, ибо что-либо материальное не может быть в одно и то же время и материальным, и совершенно неделимым, иными словами, обладать истинным единством 2. Таким образом, пришлось снова обратиться к субстанциальным формам и, так сказать, восстановить их репутацию, столь поколебленную в настоящее время; но это надо было сделать таким образом, чтобы они стали доступны пониманию и чтобы пользование ими было свободно от тех злоупотреблений, которые делались. Итак, я нашел, что природа этих форм состоит в силе; а отсюда вытекает нечто аналогичное сознанию и стремлению, и, следовательно, их нужно понимать наподобие того, как мы

==272

представляем себе души. Но как и душе нельзя прибегать для объяснения частностей в устройстве тел животных, точно так же, я думал, нельзя прибегать к этим формам для объяснения частных проблем природы, хотя они и необходимы для установления общих истинных принципов. Аристотель называет их первыми энтелехиями. Я, может быть более понятно, называю их первичными силами (forces primitives), которые содержат в себе не только акт или осуществление возможности, но и первичную деятельность.

4. Я видел, что эти формы и души должны были быть неделимыми, точно так же как наш дух, и, насколько я помню, того же взгляда относительно душ животных держался св. Фома. Но это вызвало большие затруднения по отношению к происхождению и протяженности душ и форм. Ибо так как всякая простая субстанция, обладая истинным единством, не может иметь ни начала, ни конца, разве только путем чуда, то отсюда вытекало, что эти души и формы могут получать свое начало только путем творения, а конец — только путем обращения в ничто. Таким образом, исключая те души, которые Богу угодно сотворить еще, я был принужден признать, что конститутивные формы субстанций должны были быть сотворены при начале мира и остаются навсегда. Некоторые схоластики, как Альберт Великий и Роджер 3 Бэкон, также отчасти предвидели истину их происхождения; и это не должно казаться необычным, ибо формам приписывается только та длительность, какую гассендисты признавали за своими атомами.

5. Я думал, однако, что нельзя безразлично смешивать с другими формами и душами духи и разумные души, ибо последние высшего порядка и обладают несравненно большим совершенством, чем эти формы, погруженные в материю и, по моему мнению, пребывающие повсюду; в сравнении с этими последними духи как бы маленькие божества, сотворенные по образу Бога и носящие на себе [учи божественного света. Поэтому духами Бог управляет подобно тому, как государь управляет своими подданными [ли как отец заботится о своих детях, между тем как ' другими субстанциями он распоряжается так же, как механик со своими машинами. Духи имеют, таким образом, вой особые законы, ставящие их выше изменений, происходящих в материи, в силу того самого порядка, который Бог вложил в последнюю; и можно сказать, что все

==273

остальное сотворено только для них, так что самые эти изменения приспособлены к счастью добрых и наказанию злых.

6. Однако (снова возвращаясь к формам обычным или душам примитивным) длительность, которую должно было им приписать взамен той, которая приписывалась атомам, могла бы заставить сомневаться, не переходят ли эти души из тела в тело; это было бы метемпсихозом, вроде того как некоторые философы верили в передачу движения и видов. Но такое представление совершенно не соответствует природе вещей. Такого перехода вовсе нет, и здесь мне пришло на помощь учение о трансформациях Сваммердама, Мальпиги и Левенгука 4, превосходнейших наблюдателей нашего времени; они заставили меня допустить скорее, что как животное, так и всякая другая организованная субстанция не начинается в то время, когда мы думаем о них, и что их видимое рождение есть только развитие, нечто вроде приращения. Я заметил также, что автор «О разыскании истины» 5, а также г-н Режис, г-н Гартзёкер и другие знающие люди недалеки были от такого взгляда.

7. Но оставался еще самый важный вопрос: что делается с этими душами или формами после смерти животного или при разрушении индивидуума, организованной субстанции? Этот вопрос представлял больше трудностей, так как было бы неразумным, чтобы души оставались без всякой пользы в хаосе нераздельной материи. Это заставило меня наконец думать, что есть только один разумный исход, именно что сохраняется не только душа, но также и животное, и его органическая машина, хотя разрушение ее крупных частей приводит ее к такому незначительному размеру, что она не поддается нашим чувствам, точно так же как это было до ее рождения. Равным образом настоящее время смерти никто с точностью указать не может; смерть долгое время можно принимать за простое прекращение заметных действий, и в основе она никогда не бывает чем-либо иным у простых животных; свидетельством тому служит пробуждение мух. утопленных и затем присыпанных порошком мела, и многие другие примеры, которые достаточно показывают, что много было бы и других пробуждений и даже через большее время, если бы люди были в состоянии восстановить машину. По-видимому, великий Демокрит, каким бы атомистом он ни был, говорил о чем-то подобном, хотя Плиний и смеется над этим. Естественно поэтому, что животное, как оно было всегда

==274

живым и организованным (как это начинают признавать люди весьма проницательного ума), таковым и останется навсегда. И поскольку нет ни первого рождения, ни вполне нового происхождения, то отсюда вытекает, что не будет также ни совершенного уничтожения, ни смерти в строго метафизическом смысле и что, следовательно, вместо переселения души существует только превращение того же самого животного соответственно с тем, что его органы находятся в ином положении и развиты более или менее.

8. Однако разумные души следуют законам более высшим; они избавлены от всего, что могло бы лишить их свойства быть гражданами общества духов: Бог заботится о том. чтобы никакие изменения вещества не могли повести , к потере нравственных качеств их личности. И можно сказать, что все стремится к совершенству, не только имея в виду универсум вообще, но и отдельные творения, которые предназначены к такой степени блаженства, что весь универсум принимает в этом заинтересованное участие в силу благости божией, сообщающейся каждому столько, сколько может допустить это верховная мудрость.

9. Что касается обыкновенной судьбы животных и других телесных субстанций, в чье полное исчезновение до сих пор верили и изменения которых зависят скорее отправил механических, чем от законов нравственных, то я с удовольствием заметил, что древний автор книги «О диете», приписываемой Гиппократу, усматривал некоторую долю истины, прямо говоря, что животные не родятся и не умирают, что вещи, о которых думают, будто они получают начало и погибают, только являются и исчезают. Это мнение, согласно Аристотелю, принадлежало также Пармениду и Мелиссу; эти древние были основательнее, чем о них думают.

10. Я всего более расположен отдавать справедливость писателям новейшим, однако я нахожу, что в своей реформе они пошли слишком далеко. Так, между прочим, они смешивают естественные вещи с вещами искусственными, не имея достаточно основательных идей о величии природы. Они думают, что различием между механизмами (machines) природы и нашими только различие между большим и малым. Это недавно побудило человека очень умного, автора «Бесед о множественности миров» 6, сказать, что если поближе рассмотреть природу, то в ней найдешь менее восхитительного, нежели думали, ибо она не что иное, как мастерская рабочего. Я думаю, что

==275

это значит высказать о природе идею ни достаточно верную, ни достаточно достойную ее и что только наша система позволила наконец познать истинное и беспредельное расстояние между самомалейшими произведениями и механизмами (mechanismes) божественной мудрости и самыми значительными шедеврами искусства духа ограниченного, это различие не есть только различие в степени, но различие в самом роде Должно же знать, что машины природы имеют действительно бесконечное число органов, что они так хорошо вооружены и так недоступны для всяких случайностей, что разрушить их невозможно Естественная машина остается машиной и в своих мельчайших частях, и, что еще важнее, она всегда остается той же машиной, какой была, она только изменяет свою форму путем различных изгибов, которые принимает, то расширяется, то стягивается и как бы концентрируется, когда думают, что она утратилась

11 Далее, через посредство души, или формы, существует истинное единство, соответствующее тому, чему дают название «я» в нас самих, это то, что не может иметь места ни в искусственных машинах, ни в простой массе материи, как бы она ни была организована на такую массу можно смотреть только как бы на армию, или стадо, или пруд, полный рыбы, или как бы на часы, составленные из пружин и колес Однако если бы не было действительных субстанциальных единиц, то и в собрании не было бы ничего ни субстанциального, ни реального Это то и побудило Кордемуа оставить Декарта и принять учение об атомах Демокрита, дабы найти действительное единство Но материальные атомы противоречат разуму, не говоря уже о том, что и они сложены из частей, так. как непреодолимая связь одной части с другой (если только ее можно представить или иметь основание предположить) не уничтожает их различия Существуют только атомы-субстанции, т е единицы или реальные единства, абсолютно лишенные частей, составляющие источники деятельностей и первые абсолютные принципы сложения вещей и как бы последние элементы в анализе вещей субстанциальных Их можно было бы назвать метафизическими точками они обладают чем-то жизненным и своего рода представлениями, математические же точки — это их точки зрения для выражения универсума Но когда телесные субстанции стягиваются, то все их органы образуют, на наш взгляд, одну физическую точку. Таким образом, точки физические неделимы только

==276

по видимости; математические точки — точки в строгом смысле, но они только модальности, только точки метафизические, или точки-субстанции (а их образуют формы, или души), суть точки в строгом смысле, и притом реальные, и без них не было бы ничего реального, так как без настоящих единиц не может быть и множества

12 Установив эти вещи, я думал, что вхожу в гавань, но, когда я стал размышлять о связи души с телом, я очутился как бы брошенным в открытое море Ибо я не находил никакого средства ни для объяснения того, каким образов тело может заставить что либо проникать в душу или наоборот, ни того, каким образом одна субстанция может иметь общение с другой сотворенной субстанцией Де карт, насколько это можно видеть из его сочинений, оставил эту часть в стороне; но его ученики, сознавая невразумительность обыкновенного мнения, полагали, что мы ощущаем свойства тел потому, что Бог по случаю движений вещества заставляет родиться в нашей душе идеи, а когда наша душа в свою очередь желает подвинуть тело, они думали, что это Бог его для нее движет. Так как дальнейшая передача движения им также казалась непостижимой, то они думали, что это Бог передает движение от одного тела к другому Это то, что они называют системой окказиональных причин, получившей большую известность благодаря прекрасным рассуждениям автора «О разыскании истины»

13 Должно признать, что путем выявления того, что никоим образом не может быть возможно, постигли, в чем состоит затруднение; но это затруднение, кажется, еще не было устранено объяснением того, что совершается действительно Совершенно справедливо, что, говоря в строго метафизическом смысле, реального влияния одной сотворенной субстанции на другую не существует и что все вещи со всеми их реальностями непрестанно производятся силою Бога, но для решения проблем не достаточно пользоваться общей причиной и прибегать к тому, что называют Deus ex machina Ибо раз это делается без дальнейшего объяснения, которое можно было бы извлечь из области вторичных причин, то это значит в сущности прибегать к чуду В философии должно стремиться к отысканию основания, объясняя, каким образом вещи производятся божественной премудростью сообразно с понятием того, о чем идет речь

14 Когда, таким образом, я был принужден признать невозможным, чтобы душа или какая либо другая действи-

==277

тельная субстанция могла получать что-либо извне, кроме как через всемогущество Божие, я незаметно для себя был приведен к мысли, которая меня удивила, но казалась неизбежной и на самом деле имеет весьма большие преимущества и обладает красотами очень значительными. Эта мысль состоит в том, что Бог изначала сотворил душу, или какое-либо другое действительное единство, Таким образом, что в ней все должно рождаться из ее собственных источников, совершенно спонтанно, но, однако, при полном соответствии с внешними вещами. И так как, таким образом, наши внутренние состояния сознания, т. е. состояния самой души, а не мозга или отдельных частей тела, суть только явления, сопутствующие внешним вещам, или, пожалуй, истинные явления и как бы сны, находящиеся в правильном порядке, то необходимо, чтобы эти внутренние, в самой душе существующие представления возникали в ней в силу ее собственного первоначального устройства, т. е. в силу ее представляющей природы (способной выражать внешнее для нее путем отношения к ее органам), данной ей с ее сотворения и составляющей ее индивидуальный характер. В силу этого всякая из таких субстанций в точности представляет весь универсум каждая по своему и с известной точки зрения, и представления, или выражения внешних вещей, возникают в душе в данный момент в силу ее собственных законов, как будто в особом мире и как будто бы ничего, кроме Бога и ее. не существовало (употребляю способ выражения одной особы, отличающейся большой высотой духа и всеми известной святостью) 7. Вследствие всего этого между всеми такими субстанциями должно существовать полное согласие, а это означает то же самое, что замечалось бы, если бы все они имели между собой общение путем передачи «видов» или «качеств», какие воображает себе ходячая философия 8. Более того, так как организованная масса, в которой находится точка зрения души (и которая выражается последнею более близким образом), в свою очередь является готовой к действию сама собою, следуя законам телесной машины, в тот момент, когда этого хочет душа,— причем одна не нарушает законов другой, и жизненные духи, и кровь производят движения именно тогда, когда последние должны отвечать на аффекты и представления души,— то это взаимное соотношение, наперед установленное в каждой субстанции универсума, и производит то, что мы называем их общением', единственно в этом и состоит связь

==278