Часть 10.

жение отдельной души и в возможность сохранения только одного всеобщего духа.

Я тщательно рассматривал этот вопрос и показал, что в самом деле в душе есть некоторые материалы, или предметы познания, недоставляемые внешними чувствами, а именно сама душа в ее отправления (nihil est in intellectu quod non fuerit in sensu nisi ipse intellectus), и с этим легко согласятся те, которые стоят за всеобщий дух, ибо отличают же они его от вещества; но я утверждаю все-таки, что не существует отвлеченной мысли, которая бы не сопровождалась некоторыми материальными образами, или следами: я установил полнейший параллелизм между тем, что происходит в душе. и тем. что совершается в вещество, показав, что душа с ее отправлениями есть нечто отличное от материи, но что все-таки она всегда сопровождается вещественными органами, а ее отправления всегда сопровождаются отправлениями органов, которые должны соответствовать первым, и что соотношение это взаимно и всегда будет таковым.

Что же касается полного отделения Друг от друга души и те та. го хотя я и не могу ничего сказать о законах благодати и о том, что Бог установил их, в частности, касательно человеческих душ, кроме того, что сказано в св. Писании (так как это вещи, которые невозможно познать разумом и которые зависят непосредственно от божественного откровения), тем не менее я не вижу ни со стороны религии, ни со стороны философии никаких оснований, которые бы заставили меня отказаться от учения о параллелизме души и тела и допустить полное их разделение. Почему бы душа не могла всегда сохранить тончайшее, особым образом организованное тело, которое могло бы впоследствии при воскресении взять вновь то, что ему необходимо, от видимого тела? Ведь блаженным приписывают же тело прославленное, а древние отцы церкви приписывали и ангелам тончайшее тело.

Это учение согласно, впрочем, и с естественным порядком природы, известным нам из опыта. Наблюдения весьма искусных наблюдателей приводят нас к заключению, что зачатие животных совершается не тогда, когда это кажется толпе, и что семенные животные или животные семена существовали уже с самого начала вещей 3 По закону же порядка и по разуму выходит, что то, что существовало изначала, не может иметь и конца. Если, таким обра-

==363

зом, рождение есть только увеличение животного, которое преобразовывается и развивается, то и смерть может быть лишь уменьшением животного, которое преобразовывается и свертывается, причем само животное сохранится во всех своих превращениях, подобно тому как шелковичный червь и его бабочка — одно и то же животное. При этом надо заметить, что природа имеет предусмотрительность и благость открывать нам свои тайны на некоторых небольших образчиках, чтобы мы могли на основании общего соответствия и гармонии судить об остальном. Таким образом. посредством превращения гусениц и других насекомых — так как и мухи происходят из червей — она и заставляет нас догадываться, что превращения совершаются везде. Опыты над насекомыми разрушили обычное мнение, что эти животные зарождаются из пищи 4. без осеменения. Точно так же в птицах природа дала нам образец происхождения всех животных посредством яичек, и это заставило в настоящее время признать новейшие открытия.

Опыты с микроскопами показали также, что бабочка есть не что иное, как развитие гусеницы, а главное, что семена содержат уже образовавшееся растение или животное, хотя и необходимо для них превращение и питание, или возрастание, чтобы стать одним из животных, заметных для наших обыкновенных чувств. И так как самые крошечные насекомые происходят также путем полового размножения, то это же должно предполагать и о маленьких семенных животных, а именно что они сами происходят от других семенных животных, еще меньших, и что, таким образом, они возникли не иначе как вместе с началом мира, что согласно и со св. Писанием, намекающим на то, что прежде всего были семена.

Природа дала нам на примере сна и обморока образчик, по которому мы можем судить, что смерть есть не прекращение всех отправлений, но только приостановка некоторых, более заметных. И я выяснил в другом месте важный момент, невнимание к которому облегчило людям путь к мнению о смертности души, а именно что в нас есть большое количество маленьких восприятии, равных друг другу уравновешенных друг с другом, которые, не выделяясь и не имея ничего отличительного, бывают поэтому незаметны, так что о них невозможно и помнить. Однако заключать отсюда, что душа в этом случае совсем не совершает никаких отправлений, значило бы то же, что думать вместе с толпою, что там, где нет заметного

==364

вещества, нет ничего или существует пустота или что земля неподвижна, так как движение ее, будучи однообразно и совершаясь без толчков, совершенно незаметно. Мы испытываем множество маленьких восприятии, которых не в состоянии различить: оглушительный шум, как, например, ропот собравшейся толпы, состоит из множества маленьких ропотов отдельных лиц; отдельно их заметить невозможно, но тем не менее мы ощущаем их, иначе не ощущали бы мы и целого. Поэтому, если животное лишено органов, способных доставлять ему достаточно раздельные восприятия, то из этого вовсе не следует, что на его долю не остается менее значительных и более однообразных восприятии и вообще что оно лишено всяких органов и всяких восприятии. Его органы скрыты и низведены к малому размеру, но порядок природы требует того, чтобы все вновь развилось и возвратилось рано или поздно в состояние заметное и чтобы во всех этих превращениях был строго определенный прогресс, который ведет к созреванию и усовершенствованию вещей. По-видимому, даже Демокрит имел в виду это восстановление животных, так как Плотин приписывает ему учение о воскресении.

Все эти соображения показывают, как сохраняют свое бытие не только души, но и сами животные, так что нет никакого основания верить в совершенное уничтожение душ или в полное разрушение животного, а следовательно. нет надобности прибегать и к предположению о едином всеобщем духе и лишать природу ее частных и всегда пребывающих совершенств. Это значило бы недостаточно принимать во внимание ее порядок и гармонию. Есть в учении о едином всеобщем духе и другие вещи, которых нельзя отстаивать и которые запутывают в трудности гораздо большие, чем те, какие представляет обычное учение.

Вот некоторые из них. Прежде всего ясно, что сравнение с дуновением ветра, заставляющим различно звучать разные трубы органа, хотя и подкупает воображение, но ничего не объясняет, а скорее даже намекает на противоположное тому, что имелось в виду. Ведь общее дуновение ветра в трубах — не что иное, как собрание большого количества отдельных дуновений, не говоря о том, что каждая труба наполнена своим собственным воздухом, могущим перейти при этом из одной трубы в другую. Таким образом, это сравнение скорее подтверждает существование отдельных душ и благоприятствует допущению переселе-

==365

ния душ. из одних тел в другие, подобно тому как воздух может менять трубы.

Если представить себе, что всеобщий дух есть как бы океан, составленный из бесконечного множества капель, которые отделяются от него, когда оживляют какое-нибудь отдельное органическое тело, и снова соединяются в своем океане после разрушения органов, то это будет опять представление материальное и грубое, неподходящее к делу и запутывающееся в те же противоречия, как и сравнение с дуновением ветра. Ибо, подобно тому как океан есть собрание капель, так точно и Бог был бы собранием всех душ вроде того, как рой пчел есть собрание этих маленьких животных. Но так как этот рой не есть настоящая субстанция, то ясно, что в таком же смысле и всеобщий дух не был бы сам по себе истинным существом, и вместо того, чтобы говорить, что он есть единый дух, пришлось бы сказать, что он сам по себе ничто и в природе существуют только отдельные души, а он их собрание.

Притом капли, соединенные в океане всеобщего духа, после разрушения органов были бы, по правде сказать, душами, которые продолжали бы существовать отдельно от материи и, таким образом, мы бы впали снова в то, чего желали избегнуть, особенно если допустить, что эти капли сохраняют некоторые следы предшествующего состояния или имеют некоторые отправления, а пожалуй, еще и приобретают более высокие в этом океане божества или всеобщего духа.

Если же будут настаивать, что эти души, соединившиеся в Боге, не имеют никаких собственных отправлений, то это приведет к мнению, противному разуму и всякой доброй философии. В самом деле, разве может существо, имеющее действительное бытие, достигнуть когда-нибудь такого состояния, в котором бы у него не было ни одного отправления и ни одного впечатления? Ведь вещь. соединенная с другой вещью, продолжает иметь свои особые отправления. которые в соединении с отправлениями других вещей и составляют отправления целого, иначе и целое не имело бы никаких отправлений, если бы их не имели его части.

Кроме того, я уже показал в другом месте, что всякое существо сохраняет совершенно все впечатления, какие оно получило, хотя эти впечатления, соединившись с другими впечатлениями, перестают быть заметны сами по себе. Таким образом, и душа, соединенная с океаном душ,

==366

продолжала бы всегда оставаться той же особой душой, какой она была, но только отделенной (от тела).

Это показывает, что более разумно и более согласно с природой предположить существование отдельных душ в самих животных, а не вне их — в Боге и сохранить таким образом не только душу, но и животное, как я уже объяснял это здесь и в другом месте; таким образом, отдельные души всегда останутся бодрствующими, т. е. при тех особых отправлениях, которые им соответствуют и способствуют красоте и порядку вселенной, вместо того чтобы быть низведенными к субботе квиетистов в Боге, т. е. к состоянию лености и бесполезности. Что же касается состояния блаженного созерцания блаженных душ, то ведь оно совместимо с функциями их прославленных тел, которые не перестанут быть по-своему органическими.

Если же кто-нибудь станет настаивать, что отдельных душ вовсе не существует, даже и в настоящем, в то время как отправления мыслей и чувства совершаются при помощи органов, то его опровергнет наш опыт, который, кажется, достаточно учит нас тому, что мы составляем нечто особое, мыслящее, сознающее себя, хотящее, и что мы отличны от всякого другого существа, мыслящего и хотящего что-либо иное. Иначе легко согласиться с мнением Спинозы и ему подобных авторов, которые хотят признавать только одну субстанцию, а именно Бога, которая во мне мыслит, верит и хочет противоположное тому, что она мыслит, чему верит и чего хочет в другом,— мнение, нелепость которого обнаружил еще г-н Бейль в некоторых местах своего «Словаря» 5.

Если, далее, в природе нет ничего, кроме всеобщего духа и вещества, то придется признать, что не всеобщий дух верит и желает противоположного в различных лицах, а само вещество, которое в них различно и разно в них действует. Но если вещество действует, то к чему тогда всеобщий дух? Если же вещество есть первое страдательное начало или даже начало чисто страдательное, то как возможно приписывать ему эти действия? Таким образом, более разумно допу стить, что кроме Бога, который есть высшее деятельное начало, существует множество частных деятельных начал, так как существует множество отдельных и противоположных друг к другу действий и страданий, которые не могут быть приписаны одному субъекту, и тогда эти деятели суть не что иное, как отдельные души.

==367

Известно также, что во всем бывают ступени Существует бесконечное число ступеней между каким угодно движением и полным покоем, между твердостью и совершенно жидким состоянием, которое не представляет никакого сопротивления, между Богом и ничто Точно так же существует бесконечное число переходных ступеней между каким угодно действием и чисто страдательным началом. Следовательно, не согласно с разумом допускать существование только одного деятельного начала, а именно всеобщего духа, и одного страдательного, а именно вещества

Следует еще принять во внимание, что вещество не есть нечто противоположное Богу, но что скорее следует противополагать его ограниченному действию, а именно душе, или форме Ведь Бог есть существо высшее, противоположное ничто; из него возникает вещество в той же мере, как и формы, и затем чисто страдательное начало есть нечто большее, чем ничто, ибо оно способно на что-то, между тем как нельзя ничего приписывать полному ничто. Таким образом, должно воображать рядом с каждой отдельной частью вещества особые формы, т. е. души или духи, ей сообразные

Я не хочу прибегать здесь к демонстративному аргументу, которым я пользовался в другом месте и который основывался на понятии единств, или простых вещей, к которым относятся и отдельные души, хотя этот аргумент неизбежно заставляет нас не только допустить существование отдельных душ, но и признать, что они по природе своей бессмертны и так же неразрушимы, как универсум, и даже более того, что всякая душа — это своеобразное и постоянное зеркало универсума и содержит в своем существе порядок, соответствующий порядку универсума, что души разнообразят и представляют универсум на бесконечное множество ладов, которые все различны и все истинны, что души, так сказать, умножают универсум во столько раз, сколько это возможно, так как сообразно с этим они приближаются к Божеству на сколько возможно соразмерно различию их степеней, и дают универсуму все совершенство, к какому он способен

После этого я не вижу, какое основание или побуждение можно иметь для того, чтобы восставать против учения об особых душах. Те, кто это делает, признают, что все, что в нас происходит, есть действие всеобщего духа Но действия Божий продолжительны, да в некотором смысле даже

==368

изменения и действия существ сотворенных прочны, и их впечатления соединяются друг с другом, не разрушаясь Следовательно, если, как мы видим, признание того. что животное со своими более или менее отчетливыми впечатлениями и известными органами сохраняется всегда согласно с разумом и с опытом, и если, значит, это действие Бога всегда пребывает в этих органах, то отчего не обозначить его именем души и не сказать, что это то произведение Бога и есть невещественная и бессмертная душа, которая воспроизводит некоторым образом всеобщий дух' Ведь это учение уничтожает все трудности, как это видно из того, что сказано мною только что, а также и в других сочинениях, которые я писал по этому поводу.

==369

00.htm - glava29

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЖИЗНЕННЫХ НАЧАЛАХ И О ПЛАСТИЧЕСКИХ НАТУРАХ

Так как спор, который поднялся о пластических натурах и о жизненных началах, стал поводом к обсуждению моей системы со стороны нескольких знаменитых лиц, интересующихся этими вещами, причем, по-видимому, от меня ожидают некоторых разъяснений (см. Biblioth. choisie, t. 5, р. 301, а также «Histoire des ouvrages des Scavants», 1704, n. 393), то мне показалось уместным прибавить кое-что об этом предмете к тому, что я уже печатал в различных местах в журналах, упоминаемых П. Бейлем в статье «Рорарий» в его «Словаре».

Я действительно допускаю распространенные во всей природе жизненные начала (les prmcipes de vie), бессмертные, так как они суть неделимые субстанции, или — иначе — единства, между тем как тела суть множества, подверженные уничтожению через разложение на части. Эти жизненные начала, или души, имеют восприятие (perception) и влечение (appetit). Когда меня спрашивают. субстанциальные ли это формы, я отвечаю с некоторой оговоркой: именно если этот термин понимать в том смысле, как у Декарта, когда он утверждает в споре с Режисом ', что разумная душа есть субстанциальная форма человека, то я должен ответить «да». Но если кто либо понимает этот термин в том же смысле, как и те, кто воображает, будто у куска камня или у другого неорганического тела существуют свои субстанциальные формы, то я отвечу «нет», ибо жизненные начала принадлежат только органическим телам. Правда, по моей системе, не существует части вещества, в которой бы не было бесконечного множества органических и живых тел, под которыми я разумею не только животных и растения, но еще и многие другие роды тел. совершенно нам неизвестных. Однако отсюда еще не следует, что всякая часть вещества оду-

К оглавлению

==370

шевлена, точно так как мы не говорим, что пруд, полный рыбок, одушевлен, хотя рыбы — одушевленные существа.

Но, несмотря на это, мое учение о жизненных началах во многих пунктах отличается от того, чему учили о них доселе. Один из этих пунктов заключается в том, что все до сих пор признавали, будто жизненные начала изменяют ход движения тел или по крайней мере дают Богу случай изменить его. а между тем. по моей системе, этот ход движений вовсе не изменяется в порядке природы, ибо он Богом как следует предусмотрен Перипатетики думали, что души имеют влияние на тела и что сообразно своей воле или влечениям они производят известные впечатления на тела; и того же мнения держались знаменитые авторы, которые подали повод к настоящему спору своим пониманием жизненных начал и пластических натур, хотя они и не перипатетики То же самое можно сказать и о тех, которые прибегали к археям, или гилархическим началам, или к другим нематериальным началам, как бы они ни назывались 2 Декарт совершенно справедливо признал, что есть закон природы, по которому сохраняется одно и то же количество силы (хотя в применении этого закона он ошибался, смешивая количество силы с количеством движения); поэтому он думал: что нельзя приписывать душе способность увеличивать или уменьшать силу тела, но можно только признавать за нею способность изменять направление силы посредством изменения движения животных духов. И те между картезианцами, которые пустили в ход учение об окказиональных причинах, полагали, что так как душа не в состоянии влиять на тело, то следует предположить, будто Бог изменяет ход и направление движения животных духов сообразно с желаниями души Но если бы во времена Декарта знали этот новый закон природы, мною доказанный, а именно что сохраняется не только одно и то же общее количество силы в телах, которые находятся во взаимодействии, но еще и общее направление этих тел в целом, то Декарт пришел бы неизбежно к моей системе предустановленной гармонии. так как он узнал бы, что столь же разумно утверждать, что душа не изменяет количества направления тел, как разумно отказывать ей в способности изменять количество их силы. так как и то и другое одинаково противно порядку вещей и законам природы, как то и другое одинаково и необъяснимо Таким образом, согласно моей системе, Души, или жизненные начала, ничего не изменяют

==371

в естественном движении тел и даже не дают Богу повода (occasion) это делать. Души следуют своим законам, которые состоят в известном развитии восприятии сообразно с их благом и злом, а тела тоже следуют своим законам, которые состоят в правилах движения, и, однако, эти два рода существ, совершенно различные, встречаются и согласуются друг с другом, как двое часов, может быть совершенно различных по устройству, но поставленных в полное соответствие. И это я называю предустановленной гармонией (1'Harmonie preetablie), которая устраняет всякое понятие о чуде из области действий совершенно естественных и заставляет вещи понятным образом идти установленным ходом. Обычная система прибегает к предположению влияний, безусловно необъяснимых; в системе окказиональных причин Бог на основании некоего общего закона или как бы договора обязан изменять в каждое мгновение естественное течение мыслей в душе, чтобы приспособлять их к впечатлениям тел и нарушать естественный ход движений тел, согласно воле души, что не может быть объяснено иначе как предположением постоянного чуда; между тем как я объясняю все это удобопонятным образом теми натурами, которые Бог установил в вещах.

Эта система предустановленной гармонии дает новое, до сих пор еще неизвестное доказательство бытия Божия, так как совершенно ясно, что согласие стольких субстанций, из которых ни одна не имеет влияния на другую, может происходить только от одной общей причины, от которой они все зависят, и что она должна иметь бесконечную силу и мудрость, чтобы заранее установить все эти согласия. Бейль выразил даже мнение, что никогда не было гипотезы, которая выставляла бы в таком ярком свете наше знание премудрости Божией. Эта система имеет еще и то преимущество, что она сохраняет во всей строгости и общности тот важный принцип физики, что никогда тело не претерпевает изменения в своем движении иначе как от другого движущегося тела, которое его толкает. Этот закон всегда нарушали те, кто допускал существование душ или других нематериальных начал, включая всех картезианцев. Последователи Демокрита, Гоббс и некоторые другие чистые материалисты, которые отвергали всякую нематериальную субстанцию, одни только отстаивали до сих пор этот закон, видели в этом повод к насмешкам над другими философами, как будто те держались весьма неразумного мнения. Но

==372

повод к их торжеству только мнимый, имеет силу лишь ad hoininem и не только не в состоянии оказать им услугу, но, напротив, на них же обрушивается. И теперь, когда их иллюзия открыта и когда их преимущество обратилось против них же самих, кажется, можно сказать, что ныне впервые лучшая философия оказывается и наиболее согласной с разумом, так как нет ничего, что бы можно было ей противопоставить. Этот общий принцип [предустановленной гармонии], хотя и исключает особые первые двигатели, отказывая в этом качестве душам и другим сотворенным невещественным началам, тем вернее и яснее приводит нас к всеобщему первому двигателю (premier moteur universel), от которого истекает равным образом и ход, и согласие восприятии. Это как бы два царства: одно — причин действующих, другое — конечных, из которых каждого достаточно, чтобы объяснить все, как будто бы другое и не существовало. Но с точки зрения их общего происхождения одного из них недостаточно без другого, ибо они вытекают из одного источника, в котором соединены сила, производящая причины действующие, и мудрость, управляющая причинами конечными. И это правило, что нет движения, которое бы не имело своего источника в другом движении, по законам механическим, также приводит нас к первому двигателю, так как материя сама по себе безразлична по отношению к движению и покою и, однако же, постоянно обладает движением со всей его силой и направлением, значит, движение могло быть вложено в нее только самим ее творцом.

Есть и еще различие между мнением других авторов. отстаивающих жизненные начала, и моим. А именно: я думаю в одно и то же время, что эти жизненные начала бессмертны и что они везде существуют; между тем, по обычному мнению, души животных погибают, а согласно картезианцам, только человек- воистину обладает душой и даже восприятиями и влечениями — мнение, которое никогда не найдет себе одобрения и к которому прибегли лишь потому, что увидели, что иначе или надо приписать животным бессмертные души, или сознаться, что душа человека может быть смертной. Но надо было сказать скорее, что так как всякая простая субстанция неуничтожима и, следовательно, всякая душа бессмертна, то и та Душа, в которой нет основания отказывать животным, не может не существовать всегда, хотя и совсем иным способом, чем наша, так как животным, насколько можно

==373

судить, недостает того размышления (reflexion), которое дает нам возможность думать о самих себе. И непонятно, почему людям так трудно было допустить для тел других органических существ существование невещественных и негибнущих субстанций, ведь защитники атомов ввели же материальные негибнущие субстанции, а душа животного обладает размышлением не более, чем атом. Ибо весьма редко велико расстояние между чувством, которое свойственно этим душам, и размышлением, сопровождающим разум (raison), ведь и мы испытываем тысячу чувств, не размышляя о них, и я не допускаю, чтобы картезианцы доказали когда-либо или могли доказать, что всякое восприятие сопровождается сознанием. Согласно с разумом и то, чтобы были способные к восприятию субстанции ниже нас, как есть таковые выше нас, и чтобы наша душа. далеко не будучи последней из них всех. находилась в середине, от которой пришлось бы допустить недостаток постепенности, который некоторые философы называют пробелом в формах (vacuum formarum). Таким образом, и разум и природа приводят людей к учению, которое я только что предложил, но предрассудки отклонили их от него.

Это учение приводит нас еще к другому, где я опять принужден покинуть общепринятое мнение. Людей, разделяющих мой взгляд, спросят, что будут делать души животных после смерти последних, и нам будут навязывать учение Пифагора, верившего в переселение душ,— мнение, которое хотели воскресить не только покойный ван Гельмонт-сын, по также и остроумный автор напечатанных в Париже «Метафизических размышлений» 3. Но должно заметить, что я весьма далек от этого учения, потому что думаю, что не только душа, но и само животное продолжает существовать. Люди весьма точные в опытных наблюдениях заметили уже в наше время, что есть основание сомневаться в том. чтобы могло быть произведено какое либо совсем новое животное, и животное, вполне живое. дано. быть может, в малом виде в семенах до зачатия, точно так же как и растения. Коль скоро это учение установлено, есть основание допустить, что не имеющее начала жизни не имеет и конца ее и что смерть, как и рождение, есть лишь превращение одного и того же животного, которое то возрастает, то уменьшается. Что еще более открывает нам чудеса божественного искусства там, где о них никогда и не помышляли, так это то, что природные машины, будучи машинами и в своих мельчайших частях, неразрушимы

==374

вследствие того, что меньшая всегда заключена в большей, и так до бесконечности. Таким образом, приходится допускать и предсуществование как души, так и животного и субстанцию как животного, так и души.

Я незаметно пришел к выяснению моего взгляда на образование растений и животных, причем оказалось по тем основаниям, которые я только что изложил, что они никогда не образуются заново. Поэтому я согласен с мнением г-на Кэдворта (превосходный труд которого 4 в наибольшей части своей необыкновенно нравится мне), что законы механизма, взятые сами по себе, не в состоянии образовать животного там, где нет еще ничего организованного; и я нахожу, что он с полным правом восстает против того, что думали об этом предмете некоторые древние и даже г-н Декарт в своем «Человеке» 5, создание которого ему ничего не стоит, но зато и так мало приближает к настоящему человеку. И я подкрепляю этот взгляд г-на Кэдворта, обращая внимание на то, что вещество, устроенное премудростью Божьей, должно быть по существу своему везде организовано, и что в естественном механизме дан механизм во всех частях до бесконечности, и что существует столько оболочек и тел органических, заключенных друг в друге, что никогда невозможно было бы привести ни одного совершенно нового органического тела без всякой префор-мации, и что точно так же нельзя разрушить вполне ни одного животного, уже существующего. Таким образом, я не имею надобности прибегать вместе с г-ном Кэдвортом к неким нематериальным пластическим натурам, хотя я помню, что и Юлий Скалигер, и другие перипатетики, а также некоторые последователи [учения] Гельмонта об археях думали, что душа сама сооружает свое тело. Я могу сказать об этом: «Non mi bisogua е поп mi basta» (мне этого не нужно и недостаточно) — именно потому, что я допускаю предобразование и организацию до бесконечности. которые доставляют мне нематериальные пластические существа,  пригодные для того, что требуется, тогда как нематериальные пластические начала так же мало необходимы, как и мало способны удовлетворить цели. Так как животные никогда не образуются естественным путем из неорганической массы, то механизм, неспособный произвести вновь все эти бесконечно разнообразные органы, может, однако же, легко извлечь их посредством развития и посредством

==375

преобразования предсуществующего органического тела Впрочем, те лица, которые прибегают к понятию пластических натур, все равно, материальных или нематериальных, не ослабляют этим нисколько того доказательства бытия Божия, которое основано на истолковании чудес природы обнаруживающихся преимущественно в строении животных, если только эти защитники нематериальных пластических сил присоединят сюда особое направление их со стороны Бога, а те, которые вместе со мной будут обращаться к причинам материальным, признавая пластический механизм, будут отстаивать не только непрерывное преобразование, но еще и первоначальное божественное предустановление. Таким образом, как бы мы ни взялись за дело, невозможно будет обойтись без предположения бытия Божия, если хочешь отдать себе отчет в этих чудесах, которым всегда изумлялись, но которые никогда лучше не освещались, чем в моей системе.

Отсюда видно, что не только душа, но и животное должно существовать вечно в естественном ходе вещей. Но законы природы созданы и применяются с таким порядком и такой мудростью, что они служат более чем одной цели; Бог, играющий по отношению к механизмам и творениям природы роль изобретателя и строителя, является царем и отцом по отношению к субстанциям, которые одарены разумом и душа которых есть дух, сотворенный по его образу И по отношению к духам его царство, в котором они граждане, есть совершеннейшая монархия, какую только можно придумать; в нем нет греха, который бы не навлек на себя наказания, нет доброго дела, которое осталось бы без награды, в нем, наконец, все направлено к славе Монарха и к счастью его подданных вследствие самого прекрасного сочетания справедливости и добра, какого только можно пожелать Однако же я не смею ничего утверждать ни о предсуществовании, ни о подробностях будущего существования души, так как Бог может пользоваться в Царстве Благодатей путями необычайными, тем не менее нужно предпочитать то, в чью пользу говорит естественный разум, если только откровение не учит нас противному, чего я здесь решать не берусь.

Прежде чем кончить, может быть, не мешает отметить среди иных преимуществ моей системы универсальность правил, которыми я пользуюсь и которые во всей моей философии остаются без исключений; в других системах мы видим обратное. Так, например, я уже говорил, что

==376

механические законы никогда не нарушаются в естественных движениях, что всегда сохраняется та же сила и то же ее направление; что все происходит в душах так, как если бы вовсе не было тел, а в телах — так, как если бы не существовало вовсе душ; что нет незаполненной части пространства; что нет части материи, которая бы не была делима и не содержала бы в себе органических тел; что везде есть души, как везде есть тела; что души и те же самые животные существуют всегда; что органические тела никогда не бывают бездушны и что души никогда не бывают отделены от всякого органического тела, хотя правда, что нет части материи, о которой можно было бы сказать, что она всегда привязана к одной и той же душе.

Итак, я не допускаю, чтобы существовали ни души, естественным образом вполне разделенные, ни сотворенные духи, совершенно оторванные от тел, в чем я схожусь со взглядом многих древних отцов церкви Единственно Бог превыше всякой материи, так как он ее творец, но творения свободные или освобожденные от материи были бы тем самым оторваны от связи с универсумом и были бы некоторым образом дезертирами всеобщего порядка Указанная всеобщность правил подкрепляется чрезвычайной легкостью объяснений, ибо однообразие, которое, по моему мнению, наблюдается во всей природе, приводит к тому, что и везде в других местах, и во все времена все так же идет, как здесь, приблизительно в тех же размерах и с тем же совершенством, и что, таким образом, вещи, наиболее отдаленные и скрытые, прекрасно объясняются по аналогии с тем, что видимо и близко от нас.

==377

00.htm - glava30

ПИСЬМО К ПОСТУ О «НЕОБХОДИМОСТИ И СЛУЧАЙНОСТИ»

Ганновер, 19 декабря 1707 г.

Весьма благодарен Вам за сообщение последних дополнений и поправок г-на Локка; с удовольствием узнал я сообщенное мне Вами насчет последнего спора его с г-ном Лимборхом. Покоящаяся на безразличии свобода, из-за которой происходит спор и по поводу которой Вам желательно узнать мои взгляды, состоит в известной тонкости, постичь которую силится немного людей, но относительно которой тем не менее рассуждают многие. Все дело сводится к исследованию необходимости и случайности.

Истина бывает необходимой, когда противоположность ее содержит противоречие; если же она не необходима, то ее называют случайной. Что Бог существует, что все прямые углы равны друг другу и т. д. — это необходимые истины; напротив, то, что я сам существую и что в природе существуют тела, которые и впрямь представляют прямой угол,— это истины случайные. В самом деле, весь универсум мог быть иным, так как время, пространство и материя безразличны к движениям и фигурам и Бог из бесчисленного сонма возможностей выбрал ту, которую признал наиболее подходящей.

Но коль скоро им был сделан выбор, надо признать, что этот выбор коснулся всего и здесь ничего нельзя изменить, так как Бог, будучи не в состоянии управлять вещами через пятое на десятое, все предусмотрел и урегулировал раз и навсегда, так что прегрешения и зло, какие он счел возможным допустить ради наибольших благ, в определенной мере вошли в состав его выбора. Как раз эту необходимость, которую теперь можно признать за будущими вещами, называют гипотетической или соответствую-

==378

щей. т. е. вытекающей как следствие из гипотезы о сделанном выборе. Она не упраздняет случайности вещей и не производит той безусловной необходимости, которая не' мирится со случайностью. Богословы и почти все философы (за исключением социан) признают гипотетическую необходимость, которую я только что описал и которую нельзя оспорить без того. чтобы не исказить свойства Бога и даже природу вещей.

Но хотя все происходящее теперь в универсуме в отношении к Богу безусловно, или. что то же самое. определенно само по себе и даже сопряжено друг с другом, из этого, однако, еще не следует, что эта связь есть истинная необходимость, т. е. что истина, сообразно которой один факт вытекает из других, необходима. Это должно быть применимо главным образом к добровольным действиям.

Если предоставляется выбор, например выйти или не выйти, то спрашивается, нахожусь ли я еще в состоянии случайности, если иметь в виду совокупность всех внешних и внутренних обстоятельств, побудительных причин, представлений, состояний, впечатлений, склонностей и страстей, или мне необходимо сделать выбор, например выйти. Иными словами, случайным или необходимым является действительно определенное решение, если при всех вместе взятых обстоятельствах я выбрал выйти? Я отвечаю: оно случайно, поскольку ни я, ни иной, более меня осмысленный человек не может доказать, что противоположное этой истине содержит противоречие. Я согласен с тем, что под свободой, покоящейся на безразличии, следует понимать свободу, противоположную необходимости (как я только что показал), ибо я убежден. что нашей свободе, как и свободе Бога и блаженных духов, чуждо не только принуждение, но и безусловная необходимость, хотя она не лишена определенности и достоверности.

Однако я нахожу, что здесь нужна большая предусмотрительность, чтобы не впасть в химеру, которая погрешает против принципов здравого смысла; это было бы тем. что я называю безусловным или содержащим равновесие безразличием, которое иные разумеют под свободой и которую я считаю химерической. Следует именно принять во внимание, что та связь, о которой я говорил выше, хотя не безусловно необходима, но тем не менее непременно верна и что вообще во всех случаях, где по

==379

совокупности всех обстоятельств весы обдумывания на одной стороне более нагружены, чем на другой, будет, конечно, безошибочно то, что это решение удержит за собой первенство. Бог или совершенный мудрец изберут всегда заведомо наилучшее, и если бы одно решение нисколько не было лучше другого, то они не выбрали бы ни одно из них. У остальных разумных субстанции страсти зачастую занимают место разума, и насчет воли можно вообще сказать, что выбор следует сильнейшей склонности, под которой я понимаю как страсти, так и истинные или кажущиеся основания.

Между тем я вижу, что находятся люди, которые воображают, что иногда предпочитается наиболее легкое, что Бог порою избирает наименьшее из всех благ и что человек подчас решает без причин и вопреки всем основаниям, наклонностям и страстям — короче, что порой делаешь выбор без существующих причин, определяющих выбор. Но это-то я и считаю как раз абсурдным, ибо один из самых приметных принципов здравого человеческого смысла тот, что ничего не совершается без причин или без определяющего основания. Если поэтому Бог делает выбор, то это происходит на основании лучшего, а когда человек производит выбор, то он склоняется на ту сторону, которая произвела на него сильнейшее впечатление. Если же он выбирает что-нибудь, что явно представляется менее полезным и приятным, то для него это будет, вероятно, более приятным либо из каприза, либо из склонности к противоречию и из подобных оснований испорченного нрава, что тем не менее не перестает служить определяющими основаниями, хотя они при этом, пожалуй, и не были разумны. Никакого противоположного примера Вы никогда не найдете.

Таким образом, хотя мы и имеем свободу, покоящуюся на безразличии, которая защищает нас от необходимости, но у нас никогда не бывает плоского безразличия, которое освобождает нас от определяющих причин; напротив, есть всегда нечто побуждающее и определяющее нас к выбору без того, однако, чтобы быть в состоянии принудить нас к нему. И как Бог всегда неумолимо, но не необходимым образом побуждается к наилучшему (иначе, чем в силу моральной необходимости), так и мы всегда неустранимо, но без необходимости определены к тому. что на нас более всего влияет, и поскольку противоположное этому не содержит никакого противоречия, то не было ни необхо-

К оглавлению

==380

димый, ни существенным, чтобы Бог вообще сотворил что-либо или, в частности, сотворил наш мир, хотя его мудрость и благость и побуждали его к этому.

Именно это г н Бейль, невзирая на его проницательность, учел недостаточно, когда полагал, что случаи, подобный Буриданову ослу, был бы возможен и что человек также среди обстоятельств совершенного равновесия все же был бы в состоянии сделать выбор. Следует, собственно, заметить, что случай совершенного равновесия химеричен: он никогда не встречается, так как универсум нельзя разрезать или разделить на две совершенно равные и схожие части. Универсум, как эллипс или другой подобный овал, нельзя разложить посредством проведенной через центр прямой линии на две совпадающие части. Универсум не имеет центра, и его части бесконечно разнообразны; следовательно, никогда не будет случая, когда все на обеих сторонах станет одинаковым и будет производить на нас равное влияние; и, хотя мы не всегда в состоянии дать себе отчет во всех малых впечатлениях, которые содействуют определению нашей воли, все же существует нечто определяющее наш выбор между двумя противоречиями без того, чтобы случай на каждой из двух сторон был бы совершенно одинаков.

Хотя также наш выбор ex datis ' постоянно по всем внутренним, взятым в совокупности обстоятельствам определен и хотя в настоящем не от нас зависит изменить волю, но все же остается тем не менее истинным, что насчет наших будущих желаний мы имеем большую власть, если мы обращаем наше внимание на известные предметы и усваиваем известный образ мыслей. Таким путем мы в состоянии привыкнуть противостоять впечатлениям и придавать больше цену разуму, словом, мы можем содействовать тому, чтобы заставить себя желать того, что следует. Впрочем, в другом месте я указал, что мы, если понимать вещи в известном метафизическом смысле, \ пребываем всегда в совершенном самоопределении. То, что приписывают воздействию внешних предметов, происходит в нас исключительно от неясных представлений, которые соответствуют внешнему миру, и вследствие предопределенной гармонии, которая определяет отношение каждой субстанции ко всем остальным, должны были быть дарованы нам с самого начала.

Если бы было верно, Милостивый Государь, что Ваши Севенны — пророки, то это обстоятельство отнюдь не

==381

оспорило бы моей гипотезы о предустановленной гармонии, но, напротив, скорее сполна соответствовало бы ей. Я всегда говорил, что настоящее чревато будущим и что существует совершенная связь между предметами, как ни отдалены они друг от друга, так что достаточно дальнозоркий человек мог бы читать одно в другом; я никогда не стал бы противоречить тому, кто утверждал бы, что есть в универсуме мировые тела, где пророчества обычнее, чем на нашей земле, как. может быть, существует мир. где у собак такое хорошее чутье, что они чуют дичь на расстоянии тысячи миль, и, как, может быть, существуют мировые тела, где разрешается гениям вмешиваться в дела разумных тварей в более широкой мере. чем здесь. Если же дело касается обсуждения того, что фактически здесь происходит, то наш предвзятый приговор должен опираться на отношения, привычные в нашем мироздании, где эти виды пророческого предвидения очень редки. Нельзя присягнуть в том, что их вовсе не бывает, а, на мой взгляд, можно держать пари, что те. о которых здесь идет речь, вовсе не виды пророческого предвидения. Одно из оснований, которое могло бы заставить меня отозваться о них благосклоннее,— это суждение г ла Фатио. но следовало бы в точности знать то, о чем он судит, не извлекая это из газет. Если бы Вы сами, Милостивый Государь, познакомились с дворянином с доходом в две тысячи фунтов, который пророчит по гречески, по-латыни и по французски, хотя понимает только по-английски. то против этого, конечно, уж ничего нельзя было бы возразить. Поэтому прошу Вас, М. Г., дать мне разъяснения по столь интересному и важному предмету.

Остаюсь, М. Г., с полным почтением.

==382

00.htm - glava31

МАТЕРИЯ,ВЗЯТАЯ В СЕБЕ

Материя, взятая в себе, т. е. голая, образуется через антитипию и протяженность Антитипией я называю тот атрибут, через который материя находится в пространстве. Протяженность — это непрерывность в пространстве, т. е. непрерывное распространение по месту. И вот, когда антитипия непрерывно расходится, или растягивается, по месту и ничего другого не предполагается, возникает материя сама по себе, или голая ).

Модификация, или изменяемость, антитипии состоит в изменяемости места Модификация протяженности состоит в изменяемости величины и фигуры. Отсюда очевидно, что материя есть нечто чисто пассивное, ибо ее атрибуты и их 2 видоизменения не содержат в себе никакого действия И поскольку в движении мы рассматриваем только перемену места, мы не усматриваем в нем ничего, кроме чисто пассивного.

Но если присоединим действенное изменение, т. е. самое начало движения, то появляется нечто помимо голой материи. Точно так же очевидно, что восприятие невыводимо из голой материи, ибо оно состоит в некоем действии. Специально о восприятии это может быть понято таким образом. Если бы в органическом теле не было ничего, кроме машины, т. е. голой материи, имеющей определенные разновидности места, величины и фигуры, то из этого < нельзя было бы вывести и объяснить ничего, кроме & механизма, т. е. вышеупомянутых разновидностей. Ибо из любой вещи, взятой в себе самой, нельзя вывести и объяснить ничего, кроме разновидностей составляющих ее атрибутов.

Отсюда мы также видим, что в какой-нибудь мельнице или в часах самих по себе нет никакого начала, воспринимающего, что в них самих происходит; при этом не имеет значения, состоит ли машина из твердого или из жидкого или из соединения того и другого. Далее, мы знаем, что между телами грубыми и тонкими нет никакого существенного различия, а только различие по величине. Отсюда следует, что если нельзя понять, каким образом могло бы

==383

возникнуть восприятие в каком-либо грубом устройстве, как бы оно ни было составлено из жидких или твердых тел, то нельзя понять и того, как возникало бы восприятие из более тонкого устройства, ибо если бы наши чувства были тоньше, то дело обстояло бы точно так же, как если бы мы воспринимали грубое устройство, как это происходит теперь. Итак, надо считать достоверным, что из одного только механизма, т. е. голой материи и ее модификаций, объяснить восприятие (perceptio) можно не более чем начало действия и движения.

Поэтому необходимо допустить нечто помимо материи, что было бы началом как восприятия, т. е. действия внутреннего, так и движения, т. е. действия внешнего. Такое начало мы называем субстанциальным, также первичной силой, первой энтелехией *, одним словом, душой (anima). Это начало, будучи активным, в соединении с пассивным составляет полную субстанцию. Очевидно, что оно начало непротяженное, иначе оно содержало бы в себе материальность против нашего предположения, ибо мы показали, что оно представляет собой нечто привходящее в дополнение к материи. Итак, душа — это нечто субстанциальное и простое, не имеющее частей, внеположных одна другой (partes extra partes). Отсюда, далее, следует, что первичная энтелехия не может разрушиться, ибо всякое разрушение в природе состоит в разъединении частей.

Отсюда следует, что животные или являются просто машинами, чуждыми восприятия, как утверждают картезианцы, или имеют неразрушимую душу. Но так как, исходя из других оснований, а именно из природы движения, было показано, что в материи рассеяны первичные энтелехии, обладающие неразрушимостью, то ничто не препятствует приписывать им не только движущую активность, но и восприятие, так что они могут считаться душами, когда соединены с органическими телами. И это подтверждает сама аналогия вещей. Действительно, раз у животных в отношении восприятия и чувства все обнаруживается так же, как и у человека, а природа единообразна в своем многообразии, будучи единообразной в исходных началах и разнообразной в их проявлениях, то правдоподобно, что и у животных есть восприятие, и следует считать их имеющими восприятие, пока не будет доказано противное.

Картезианцы, отрицая у животных воспринимающий рассудок (perceptionem rationem), приводят то соображе-

==384

ние, что, допуская его, пришлось бы приписывать животным неразрушимую душу. Но то, что большинство из них считает абсурдом, отнюдь не абсурд, как мы вскоре покажем, разъяснив различие между неразрушимостью души животных и бессмертием человеческой души.

Но доказать это можно также положительным и неотразимым доводом, основанным на том, что всякая первоначальная энтелехия должна иметь восприятие. Действительно, всякая первая энтелехия имеет внутреннюю изменчивость, в соответствии с которой изменяются ее внешние действия. Но восприятие и есть не что иное, как само это воспроизведение внешней изменчивости во внутренней. И так как повсюду в материи рассеяны исходные начала движения, то отсюда следует, что повсюду в материи рассеяны и души, действуя как органы, а поэтому и тела животных также наделены органической душой.

Из этого, далее, можно понять, что души в отдельности от тел в природе не существуют; так как они — первоначальные энтелехии, т. е. чисто активны, то нуждаются в некотором пассивном начале, которое бы их дополнило.

Но, скажут мне, органическое тело может расстроиться. Отвечаю: если расстроится тело, способное к ощущению, то все же от этого не расстроится душа, ибо останется одушевленное тело и душа будет продолжать действовать внутри и вовне, хотя и менее совершенно, т. е. без ощущения. Такое восприятие мы сохраняем в глубоком сне, в апоплексии и в других случаях, хотя и при отсутствии ощущения. Ибо ощущение — это такое восприятие, которое содержит в себе что-то отчетливое и соединено с вниманием и памятью. Но беспорядочное нагромождение многих слабых восприятии, не заключающих в себе ничего значительного, что возбуждало бы внимание, наводит оцепенение. И однако, хотя душа и ее сила ощущения временно и не проявляет себя, она не угасает, ибо со временем тело может восстановиться и стать способным к ощущению, так что это оцепенение отступает по мере того, как тело совершенствуется и упорядочивается и восприятия становятся более отчетливыми.

Многие выдающиеся наблюдатели ныне установили, что животные уже до зачатия сокровенно существуют в семени в форме мельчайших неощутимых животных (animalcula), так что рождение животного — это не что иное, как развитие (evolutio) и рост, и животное по своей природе никогда не начинает существовать, а только преобразуется;

==385

последовательно будет заключить, что то, что при природе не начинается, по природе и не прекращается, и, таким образом, смерть в свою очередь — это не что иное, как обратное развитие (involutio) и уменьшение животного, при котором оно из состояния большого животного возвращается к состоянию ничтожно малого.

Далее, подобно тому как пониманию (intellectio) в нас соответствует воля, так и во всякой первоначальной энтелехии восприятию соответствует влечение (appetitus), т. е. стремление (conatus) к действию, направленное к новому восприятию. Ибо не только изменчивость объекта воспроизводится в воспринимающем, но воспроизведенное изменяется еще и потому, что меняется то, что подлежит воспроизведению.

Вместе с тем, чтобы не показалось, что мы слишком сближаем человека с животным, укажем на огромное различие между восприятием у людей и животных. Кроме низшей ступени восприятия, которая обнаруживается даже у впавших в оцепенение (как было показано), и средней ступени, которую мы называем ощущением и находим у животных, существует еще некая высшая ступень, которую мы называем мышлением; мышление (cogitatio) — это восприятие, соединенное с разумением (ratio), которого животные, насколько мы можем вывести из наблюдения, не имеют.

Так как это обстоятельство до сих пор не разъяснено удовлетворительно и одни отнимают у животных даже и ощущения, а другие приписывают им даже рассудительность и приводят много примеров, в которых животные якобы делают какие-то логические выводы, укажем, что есть два вида последовательности, далекие один от другого, как небо от земли: последовательность эмпирическая и последовательность рациональная. Последовательность эмпирическая, общая нам и животным, состоит в том, что получающий те ощущения, которые он уже несколько раз получил следующими одно за другим, ожидает и снова получить их в той же последовательности. Так, собаки, которых несколько раз побили за какой-нибудь проступок, ожидают побоев, если снова сделают то же самое, и потому воздерживаются от такого поведения, в чем они сходны с детьми. А один американец4 подумал, что письмо, в котором говорилось о его проступке, было свидетелем этого проступка, потому что такова была последовательность в известных ему случаях подобных сообщений. Но

==386

так как часто такая последовательность наблюдается только per accidens 5, то поэтому эмпирики часто обманываются, совершенно как животные, когда то, чего они ожидали, не происходит. Так, если я кормлю собаку, выполняющую определенное приказание, то это происходит per accidens по моему вольному решению; но раз она привыкла к действию, которому я хотел ее научить, я ее уже не кормлю за правильное поведение, хотя она этого сначала еще ожидает. Так же если какой-нибудь батавец 6, сев на корабль, попадает в Азию и в каком-нибудь турецком . городе спросит в таверне пива, как у себя на родине, то подобным же образом обманется в своих ожиданиях: он будет ожидать от таверны того, что с ней связано только per accidens и не встречается одинаково как в азиатских, так и в батавских тавернах. Но человек, поскольку он действует не эмпирически, а рационально, не доверяется одному только опыту и индуктивным заключениям апостериори на основании частных случаев, а руководствуется и общими соображениями априори. И каково различие между знатоком геометрии или анализа и школьным учителем арифметики, который выучил наизусть арифметические правила, но не знает их оснований и поэтому теряется в вопросах, сколько-нибудь отступающих от привычного, таково же различие между эмпириком и рассуждающим человеком (rationalem), между образом действий животных и человеческим рассуждением. Пусть мы наблюдали большой ряд примеров, все же мы никогда не можем быть уверены в дальнейшем, если не найдем необходимых общих соображений, которые позволят заключить, что иной исход невозможен. Итак, животные (насколько мы можем наблюдать) не знают общности суждений (rationes necessa-rias), ибо не знают оснований необходимости. И если иногда эмпирики посредством индукции приходят к правильным суждениям (propositiones), то это происходит только per accidens, а не в силу последовательности.

Наконец, Бог предназначил человека для более высокой цели, а именно для общения с ним, и поэтому (в силу гармонии царства природы и царства благодати) надо признать, что человеческие души сохраняются вместе с неким органическим телом: не так, как животные, которые после смерти, может быть, и долго существуют в состоянии оцепенения, но более благородным образом, сохраняя чувство и сознание и оставаясь способными принять наказание или награду.

13*

==387

00.htm - glava32

КРИТИКА ОСНОВОПОЛОЖЕНИЙ ПРЕПОДОБНОГО ОТЦА МАЛЬБРАНША

РАЗГОВОР ФИЛАРЕТА И АРИСТА, ПРОДОЛЖЕНИЕ ПЕРВОГО РАЗГОВОРА АРИСТА И ТЕОДОРА

По уходе Теодора Ариста посетил Филарет, его старинный друг, весьма уважаемый доктор Сорбонны; он преподавал когда-то философию и богословие по школьному образцу и, однако, не пренебрегал открытиями новых ученых, только относился к ним с большой осмотрительностью и стремился к точности и строгости. Жил он уединенно, чтобы лучше предаваться делам благочестия, и трудился над разъяснением истин религии, стараясь исправить и усовершенствовать доказательства в их пользу. Это заставило его построже обсудить уже существующие доказательства, чтобы заметить, в чем они должны были быть пополнены.

А р и с т, увидев его, воскликнул: «Как кстати Вы теперь приходите, дорогой Филарет, после такого долгого перерыва в нашем знакомстве. Я только что вел восхитительную беседу и очень жалею, что Вы при ней не присутствовали. Теодор, этот глубокомысленный философ, этот превосходный богослов, совершенно овладел мною и перенес меня из этого телесного и тленного мира в мир умопостигаемый и вечный. Однако, когда мне приходится размышлять без него, я легко впадаю в свои прежние предрассудки и по временам чувствую себя в неопределенном положении. Никто лучше Вас не может поставить меня на твердую почву и заставить судить надежно и, так сказать, хладнокровно. Признаюсь Вам, возвышенные и прекрасные речи Теодора меня трогают и увлекают; но он ушел, и я уже не понимаю, как я мог вознестись так высоко, и я чувствую своего рода головокружение, которое меня смущает».

Филарет. Достоинства Теодора известны мне по его сочинениям, где много возвышенных и прекрасных мыслей и даже немало хорошо доказанных; но среди них, и даже наиболее существенных, встречаются такие, которые требу -

==388

ют большего разъяснения. Не сомневаюсь, что он наговорил Вам много такого, что укрепило Вас в принятом Вами (как я слышал) намерении оставить тщету света, оглушающий шум толпы, суетные, а подчас и пагубные разговоры мирских людей и предаться серьезным размышлениям, которые влекут нас к добродетели и ведут к счастью. Слух о счастливой перемене, происшедшей в Вас, побудил меня с Вами повидаться и возобновить нашу старинную связь. А Вы доставите мне самый лучший случай перейти к делу и выразить все мое расположение к Вам, если сразу заговорите со мной о том, что издавна было предметом моих размышлений, да и среди Ваших принадлежит, вероятно, к числу самых интересных. Не помните ли Вы сущность того, что Вам говорил Теодор; я, может быть, помогу развить некоторые из положений, которые он Вам преподал, а затем он сам окончательно разъяснит и утвердит то, что будет еще оставаться для нас темным или сомнительным.

А р и с т. Я очень рад Вашей помощи и постараюсь повторить сущность того, что мне говорил Теодор; но не ждите от меня того очарования, каким были проникнуты его речи. Прежде всего он показал мне, что то самое «я», которое мыслит, вовсе не есть тело, потому что мысли не суть способы бытия протяжения, которое именно и составляет сущность тела. Я просил его доказать, что мое тело состоит только из протяжения, и, пока я его слушал, мне казалось, что он доказывает это, но я не знаю, как случилось, что его доводы ускользнули из моей памяти. Впрочем, я понемногу вспоминаю их. Достаточно, говорил он, одного протяжения для того, чтобы образовать тело, и прибавил еще, что если бы Бог уничтожил протяжение, то и тело уничтожилось бы.

Филарет. Философы, которые не принадлежат к последователям Декарта, не согласятся с тем, что для образования тела достаточно одного протяжения; они скажут, что для этого необходимо еще нечто, что древние называли антитипией ' и что делает одно тело непроницаемым для другого. Они скажут, что чистое протяжение есть лишь место, или пространство, в котором находится тело. И правда мне кажется, что, когда Декарт и его последователи принимаются опровергать это мнение, они лишь строят предположения и — если называть вещи их собственными именами — принимают за данное именно то, что требуется доказать, и совершают petitio principii.

==389