Часть 3.

§ 21

Вещь приобретается по договору не путем принятия (acceptatio) обещания, а через передачу (traditio) обещанного. Ведь всякое обещание имеет в виду исполнение, и, когда обещанное есть вещь, она может быть оплачена 12 не иначе как через акт, которым дающий обещание вводит принимающего обещание во владение ею, т. е. через передачу. До нее и до получения исполнение еще не совершено, вещь еще не перешла от одного к другому, следовательно, она еще не приобретена этим другим, стало быть, и право, основанное на договоре, есть лишь личное право и только через передачу становится вещным.

Договор, за которым непосредственно следует передача (pactum re initum), исключает какое бы то ни было промежуточное время между его заключением и исполнением и не требует никакого особого ожидаемого еще акта, по которому свое одного передается другому. Но если между заключением договора и его исполнением предоставляется еще (определенное или неопределенное) время для передачи, то возникает вопрос: стала ли эта вещь еще до этого времени по договору своим получающего и есть ли его право право на вещь, или же требуется еще особый договор, единственно который касается передачи, стало быть, право, вытекающее из простого принятия, есть лишь личное право и только через передачу становится правом на вещь? — Что в действительности верно второе, явствует из следующего: Когда я заключаю договор относительно какой-нибудь вещи, например лошади, которую я хочу приобрести, и сразу ставлю эту лошадь в свою

==189

конюшню или каким-то другим образом получаю ее в свое физическое владение, то лошадь эта моя (vi pacti re initi) и право мое есть право на вещь; но если я оставляю эту лошадь в руках торговца, не договорившись с ним особо о том, в чьем физическом владении (держании) должна находиться эта вещь до моего вступления во владение (арргеhensio), стало быть до обмена владением, то эта лошадь еще не моя и право, приобретаемое мной, есть лишь право по отношению к определенному лицу, а именно к торговцу, на то, чтобы быть введенным им во владение (poscendi traditionem), как субъективное условие возможности любого пользования ею, т. е. мое право есть лишь личное право требовать от него исполнения обещания (praestatio) ввести меня во владение вещью. Если же договор одновременно не содержит в себе передачи (в качестве расtum re initiim), стало быть, между заключением договора и вступлением во владение приобретенным проходит какое-то время, то в это время я могу добиться владения только благодаря тому, что совершаю особый правовой акт, а именно акт владения (actum possessorium), который представляет собой особый договор, а именно я говорю: «Я пошлю за вещью (лошадью)», на что торговец дает согласие. Действительно, то, что торговец на свой риск возьмет какую-то вещь на хранение, дабы ею пользовался другой,— это вовсе не разумеется само собой; для этого нужен еще особый договор, по которому тот, кто продает свою вещь (Verдusserer), остается еще в течение определенного времени ее собственником (и должен отвечать за все опасности, которым эта вещь может подвергнуться); но торговец может рассматривать эту вещь как предоставленную ему покупателем, если тот медлит и после указанного срока. Следовательно, до этого акта владения все приобретенное по договору — это лишь личное право, и принимающий обещание может приобрести внешнюю вещь только путем передачи.

К оглавлению

==190

111

РАЗДЕЛ ТРЕТИЙ О ВЕЩНО-ЛИЧНОМ ПРАВЕ

§ 22

Это право представляет собой право владения внешним предметом как вещью и пользования им как лицом.— Мое и твое, согласно этому праву, есть домашнее мое и твое и отношения в этом состоянии — это отношения общности свободных существ, которые благодаря взаимному влиянию (лица одного на другого) согласно закону внешней свободы (причинности) составляют сообщество членов чего-то целого (лиц, находящихся в общности), называемое домашним бытом.— Способ приобретения этого состояния и [нахождение] в этом состоянии имеют место не путем самовольного действия (facto) и не просто через договор (pacto), а на основе закона (lege), который, поскольку он не есть право на вещь и не одно лишь право по отношению к тому или другому лицу, а есть одновременно и владение этим лицом, должен быть правом, выходящим за пределы всякого права на вещи и лица, а именно правом человечества в нашем собственном лице, имеющим своим следствием естественный дозволяющий закон, благосклонностью которого становится возможным для нас такого рода приобретение.

§ 23

Приобретение на основе такого закона бывает в отношении предмета трояким: мужчина приобретает женщину, чета приобретает детей, а семья — прислугу.— Все эти предметы приобретения неотчуждаемы, и право их владельца есть самое личное право.

Права домашнего сообщества рубрика перва

Брачное право

§ 24

Половое общение (commercium sexuale) — это взаимное использование одним человеком половых органов и половой способности другого (usus membrorum et facul-

==191

tatum sexualium alterius), естественное (благодаря которому создается существо, им подобное) или противоестественное, которое есть общение или с лицом того же пола, или с животным, принадлежащим к иному роду, а не к человеческому; от этих нарушений закона, противоестественных пороков (crimina carnis contra naturam), название которых иногда не произносится, никакими ограничениями и исключениями нельзя избавиться как от ущерба, наносимого человечеству в нашем собственном лице.

Естественное половое общение — это общение либо по чисто животной природе (vaga libido, venus volgivaga, fornicatio), либо по закону. Половое общение по закону есть брак (matrimonium), т. е. соединение двух лиц разного пола ради пожизненного обладания половыми свойствами друг друга.— Цель рождения и воспитания детей хотя бы и была целью природы, для [осуществления] которой природа вкоренила взаимное влечение полов, но для правомерности этой связи вовсе не требуется, чтобы человек, вступающий в брак, ставил перед собой эту цель; в противном случае брак расторгался бы сам собой, после того как прекращалось бы деторождение.

Собственно, даже если предположить, что имеется желание использовать половые свойства друг друга, брачный договор не произвольный, а необходимый договор по закону человечества; это означает, что, если мужчина и женщина хотят наслаждаться половыми свойствами друг друга, они необходимо должны вступить в брак,—это необходимо по правовым законам чистого разума.

§ 25

В самом деле, естественное использование [представителем] одного пола половых органов другого пола — это наслаждение, во имя которого одна сторона отдается другой. В этом акте человек сам обращает себя в вещь, что противоречит праву человечества по отношению к собственному лицу. Возможно же это лишь при одном условии: в то время как одно лицо приобретает, словно вещь, другое, это другое лицо в свою очередь

==192

приобретает первое; ведь только так оно снова обретает себя и восстанавливает свою личность. Но приобретение какой-нибудь части человеческого тела есть в то же время приобретение всего человека как лица, ибо лицо есть абсолютное единство; следовательно, отдача себя представителем] одного пола другому и использование (Annehmung) друг друга ради наслаждения не только допустимы при вступлении в брак, но и возможны единственно при этом условии. А что это личное право в то же время есть вещное право, основывается на том, что, когда один из супругов ушел от другого или отдался во владение третьего, другой вправе в любое время и беспрекословно вернуть его, словно вещь, в свое распоряжение.

§26

По этим же причинам отношение между вступающими в брак — это отношение равенства владения и как лицами, взаимно обладающими друг другом (речь, следовательно, идет только о моногамии, так как при полигамии лицо, отдающее себя другому, получает лишь часть того, кому оно предоставляет себя целиком, и, стало быть, превращает себя просто в вещь), и как имуществом, причем они правомочны — правда, лишь по особому договору — отказаться от пользования какой-либо частью его.

Что внебрачное сожительство, так же как наем какого-нибудь лица для однократного наслаждения (pactum fornicationis), не дает законного основания для постоянно действующего контракта, следует из вышеизложенных соображений. В самом деле, что касается договора о найме для однократного наслаждения, то каждый признает, что лицо, заключившее его, не может быть на правовом основании принуждено к выполнению своего обещания, если оно раскаялось в этом; так рушится и первый договор — о внебрачном сожительстве (как pactum turpe), потому что это было бы контрактом о найме (locatio-conductio), причем [о найме] части тела для пользования другим лицом; следовательно, ввиду неразрывного единства частей тела любого

==193

лица лидо отдало бы себя в качестве вещи на произвол другого; поэтому каждая сторона может расторгнуть заключенный договор, как только ей это вздумается, причем другая сторона не может с полным основанием жаловаться на ущемление своего права.— То же относится к морганатическому браку, когда разница в положении обеих сторон используется для большей власти одной стороны над другой; в самом деле, по естественному праву такой брак ничем в действительности не отличается от внебрачного сожительства и не есть истинный брак.— Если поэтому возникает вопрос, не противоречит ли равенству вступающих в брак, как таковых, то, что закон говорит об отношении мужа к жене: «Он должен быть господином (он приказывает, она повинуется)», то следует заметить, что это нельзя рассматривать как противоречащее естественному равенству человеческой пары, если в основе этого господства лежит лишь естественное превосходство способности мужчины над способностью женщины в содействии общим интересам домашнего быта и покоящееся на этом право приказывать; само это право может быть выведено из долга единства и из равенства цели.

§27

Брачный договор исполняется посредством супружеского сожительства (copula carnalis). Договор двух лиц обоего пола, когда заключается тайное соглашение относительно воздержания от плотской близости или одна либо обе стороны знают о своей неспособности к половой жизни, представляет собой фиктивный договор, на котором не может быть основан брак; такой договор может быть расторгнут любой из сторон по своему усмотрению. Но если неспособность наступает после [вступления в брак], то брачное право не может терпеть ущерб из-за этого непредвиденного случая.

Приобретение супруги или супруга происходит, следовательно, не facto (путем сожительства) без предшествующего договора и не pacto (по одному лишь

==194

брачному договору без последующего сожительства), а исключительно lege, т. е. как правовое следствие из обязательства вступить в половую связь не иначе как посредством взаимного владения лицами, которое осуществляется лишь через такое же взаимное пользование их половыми свойствами.

Права домашнего сообщества рубрика втора

Родительское право

§28

Подобно тому как из долга человека перед самим собой, т. е. перед человечеством в своем собственном лице, произошло право (ius personale) мужчин и женщин приобретать друг друга в качестве лиц вещным способом через брак, так и из рождения в результате этого общения вытекает долг содержать потомство и заботиться о нем; это значит, что дети как лица имеют на этом основании также первоначально прирожденное (а не унаследованное) право на обеспечение со стороны родителей до того момента, когда они будут в состоянии сами себя содержать; это право основано непосредственно на законе (lege), т. е. для этого не требуется особый правовой акт.

В самом деле, так как потомок — это лицо и так как невозможно составить себе понятие о порождении посредством физического акта (Operation) существа, наделенного свободой *, то с практической точки зрени

Даже о том, как это [вообще] возможно, что бог сотворил свободные существа; ведь тогда, как нам представляется, все будущие поступки этих существ, будучи предопределены этим первым актом, были бы включены в цепь естественной необходимости, следовательно, не были бы свободными. А что эти существа (мы, люди) все же свободны, показывает категорический императив в морально практическом смысле, как через повеление разума, причем разум не в состоянии объяснить возможность такого отношения причин к следствию в теоретическом смысле, потому что оба они сверхчувственны.— Единственное, чего можно было бы требовать от разума,— это чтобы он доказал, что в понятии о сотворении свободных существ не содержится противоречия; а это вполне возможно, если показать, что ато противоречие

==195

вполне правильная, а также необходимая идея рассматривать совокупление как такой акт, при помощи которого мы порождаем и производим на свет и некое лицо самовольно, без его согласия; за это действие на родителей возлагается обязанность сделать так, насколько это в их силах, чтобы это лицо было довольно своим состоянием.— Они не могут уничтожить своего ребенка, словно изделие (ведь изделие не может быть существом, наделенным свободой) и как свою собственность, или предоставить его на волю случая, так как не просто обитателя мира, а гражданина мира привели они в его лице в состояние, которое и с точки зрения правовых понятий не может им быть безразличным.

§ 29 Из этого долга необходимо вытекает и право родителей для поддержания и формирования ребенка, до тех пор пока он не будет в состоянии владеть своими членами, равно как и пользоваться своим рассудком, воспитывать его, а не только предоставлять ему питание и уход и формировать его как в прагматическом отношении, дабы он мог в будущем содержать и кормить себя, так и морально, ибо в противном случае вина за нерадение о детях падает на родителей; все это до того времени, когда родители отпускают из-под своей власти детей (emancipatio), отказываясь от своего родительского права приказывать, равно как и от всякого притязания на возмещение расходов за прежний их уход

имеет место лишь тогда, когда вместе с категорией причинности на отношение сверхчувственного переносится также условие времени (что и действительно должно было быть, если бы понятие причинности получило в теоретическом отношении объективную реальность), которого нельзя избежать в отношении к чувственно воспринимаемым объектам (это означает, что основание действия предшествует ему); это противоречие, однако, исчезает, когда в морально практическом, стало быть нечувственном, отношении применяется чистая категория (без подведенной под нее схемы) в понятии сотворения.

Это исследование, ведущее к первым началам трансцендентальной философии в метафизике нравственности, философ права не сочтет ненужным умствованием, теряющимся во мраке бесполезности, если примет в соображение трудность требующей решения задачи, а также необходимость удовлетворить правовым принципам.

==196

и заботу: за это и по завершении воспитания они могут указывать детям их обязанности (по отношению к родителям) лишь как чисто нравственный долг, а именно как благодарность.

Из того, что родители — личности, следует также, что, хотя детей никогда нельзя рассматривать как собственность родителей, они все же принадлежат к их мое и твое (потому что подобно вещам они находятся во владении родителей и могут быть против их собственной воли возвращены из владения любого другого [лица] во владение родителей) и что право родителей не чисто вещное право и, стало быть, не отчуждаемо (ius personalissimuin), однако оно и не чисто личное право, а представляет собой вещно-лтиов право.

Здесь бросается, таким образом, в глаза, что в учении о праве к рубрике о вещном и личном праве должна быть еще добавлена рубрика о вещно-личном праве, и, следовательно, прежнее деление прав было неполным, ибо, когда речь идет о праве родителей в отношении детей как части их домоустройства, родители могут не только ссылаться на обязанность детей вернуться, если они убежали из дому, но вправе также завладеть ими, как вещами (как сбежавшими домашними животными), и их поймать.

Права домашнего сообщества рубрика треть

Право хозяина дома

§30

Дети в доме, составляющие вместе с родителями семью, выходят из-под опеки после достижения совершеннолетия (maiorennes) без какого бы то ни было договора о прекращении их прежней зависимости, просто благодаря тому, что приобретают способность содержать себя (это наступает отчасти как естественное совершеннолетие в соответствии с обычным порядком вещей, отчасти в соответствии с их особыми природными данными), т. е. они становятся сами себе господами (sui iuris) и приобретают это право без особого правового акта, стало

==197

быть, просто по закону (lege): они ничего не должны родителям за свое воспитание, так же как и родители освобождаются от своей обязанности по отношению к детям; тем самым те и другие получают или вновь обретают свою естественную свободу; домашнее же сообщество, которое было необходимым согласно закону, теперь прекращает свое существование.

Обе стороны могут на самом деле сохранять тот же домашний быт, но в иной форме обязательства, а именно как связь хозяина дома с прислугой (домашними слугами или служанками), стало быть, могут сохранять то же самое домашнее сообщество — но теперь уже как сообщество во главе с хозяином дома (societas herilis) — по договору, согласно которому хозяин основывает вместе с совершеннолетними детьми или, если в семье нет детей, с другими свободными лицами (домашними) домашнее сообщество, которое представляло бы собой сообщество неравных (состоящее из лица повелевающего, т. е. господина, и лиц повинующихся, т. е. слуг, imperantis et subiecti domestici).

Прислуга принадлежит к своему хозяина дома, причем, что касается формы (способа владения), как бы по некоторому вещному праву; в самом деле, хозяин дома может, если слуга сбежит, вернуть его в свое распоряжение [актом] одностороннего произвола; что же касается материи, т. е. использования им своих домашних, то он ни в коем случае не может вести себя по отношению к ним как собственник (dominus servi): ведь слуга поступает в его распоряжение только по договору, а договор, по кото.рому одна сторона полностью отказывается от своей свободы в пользу другой стороны и, стало быть, перестает быть лицом, а следовательно, и не имеет никакой обязанности придерживаться договора, а признает лишь силу,— такой договор сам себе противоречит, т. е. недействителен. (О праве собственности по отношению к тому, кто лишил себя своей личности в результате [совершенного] преступления, здесь нет речи.)

Итак, этот договор хозяина дома с прислугой не может быть таким, чтобы использование (Gebrauch) слуги стало его истощением (Verbrauch), и решения по этому поводу принадлежат не только хозяину дома, но и слу-

==198

гам (которые, следовательно, не могут быть крепостными); таким образом, этот договор может быть заключен не пожизненно, а самое большее на неопределенное время, в продолжение которого одна сторона может отказаться от обязательства по отношению к другой. Но дети (даже дети того, кто из-за своего преступления стал рабом) всегда свободны. Ведь каждый человек рожден свободным, потому что он еще не совершил никакого преступления, а расходы на его воспитание до его совершеннолетия не могут быть ему зачтены как долг, который он обязан погасить. В самом деле, раб, если бы он мог, также должен был бы воспитывать своих детей, не ставя им в счет расходы на воспитание; следовательно, поскольку раб не в состоянии это сделать, владелец его берет на себя эту его обязанность.

*

Итак, отсюда, как и из двух предыдущих рубрик, ясно, что существует вещно-личное право (хозяев над слугами), потому что можно вернуть себе слуг и истребовать их как свое у любого владельца еще до того, как будут исследованы основания, которые могли их к этому побудить, и их право.

ДОГМАТИЧЕСКОЕ ДЕЛЕНИЕ ВСЕХ ПРАВ, ПРИОБРЕТАЕМЫХ ПО ДОГОВОРАМ

§31

От метафизического учения о праве можно требовать, чтобы оно a priori полностью и определенно перечислило члэны деления (divisio logica) и таким образом построило бы истинную систему; всякое же эмпирическое деление только фрагментарно (partitio) и оставляет нерешенным вопрос, имеются ли еще другие члены деления, требующиеся для полноты всей сферы разделенного понятия.— Деление по априорному принципу (в противоположность эмпирическому делению) можно назвать догматическим.

Любой договор сам по себе, т. е. если рассматривать его объективно, состоит из двух правовых актов: из

==199

обещания и принятия его; приобретение через принятие (если это не pactum re initum, требующий передачи) есть не часть договора, а необходимое в правовом отношении следствие его.— С субъективной же точки зрения, т. е. как ответ на вопрос, действительно ли последует (станет физическим следствием) это необходимое согласно разуму следствие (каковым должно было бы быть приобретение), принятие обещания не дает мне еще никакой уверенности. Следовательно, принятие обещания как внешне принадлежащее к модальности договора, а именно к несомненности приобретения на основе его, есть то дополнение, которым исчерпываются все средства для достижения цели договора, а именно приобретения. Для этого требуются три лица: дающий обещание, акцептант и поручитель; при помощи поручителя и его особого договора с дающим обещание акцептант не выигрывает ничего в отношении объекта, однако обретает средство принуждения, способствующее получению им своего.

Согласно этим основоположениям логического (рационального) деления, имеется, собственно, только три простых и чистых вида договора; смешанных же и эмпирических видов договора, добавляющих к принципам моего и твоего на основе законов одного лишь разума еще статутарные и обычные [принципы],— бесчисленное множество; но они находятся за пределами метафизического учения о праве, а ведь только об этом учении и должна здесь идти речь.

Итак, все договоры имеют своей целью либо (А) одностороннее приобретение (благотворительный договор), либо (В) взаимное приобретение (обременительный договор), либо же не приобретение, а лишь (С) гарантию своего (такой договор может быть, с одной стороны, благотворительным, с другой — также и обременительным).

А. Благотворительный договор (pactum gratuitum) — это

a) хранение вверенного имущества (depositum); b) предоставление вещи на время (commodatum); c) дарение (donatio). В. Обременительный договор!

К оглавлению

==200

I. Договор об отчуждении (permutatio late sic dicta): a) мена (permutatio stricta sic dicta) — товар на товар; b) купля-продажа (emptio, venditio) — товар за деньги; c) заем (mutuum) — отчуждение вещи при условии, что она будет возвращена вещью того же рода (например, зерно за зерно, деньги за деньги) ; II. Договор о найме (locatio conductio): б) предоставление моей вещи внаем другому лицу для пользования ею (locatio rei); если только возможно, чтобы эта вещь была возмещена in specie, оно, как обременительный договор, может быть связано с уплатой процентов (pactum usurarium); в) договор о найме рабочей силы (locatio орегае), т. е. согласие на использование моих сил другим за определенную плату (merces); работник по этому договору есть наемный слуга (mercennarius); г) договор о возложении полномочий (mandatum) — ведение дел вместо другого лица и от его имени; если дела ведутся лишь вместо кого-нибудь, но не от его имени (от имени замещаемого лица), то это — ведение дел без поручения (gestio negotii); если же ведение дед осуществляется от имени другого, то это называется мандатом, который в данном случае, как договор о найме, представляет собой обременительный договор (mandatum onerosum).

С. Обеспечивающий договор (cautio): a) отдача и принятие в залог (pignus); b) поручительство за обещание другого (fideiussio); c) личная порука (praestatio obsidis).

В этой таблице всех видов передачи другому права (translatio) на свое содержатся понятия об объектах или орудиях этой передачи, которые кажутся совершенно эмпирическими, и по самой их возможности им, собственно, нет места в метафизическом учении о праве, в котором деления должны производиться по априорным принципам, стало быть, необходимо отвлекаться от материи обмена (которая могла бы быть обыч-

==201

ной) и обращать внимание лишь на форму,— таково понятие денег в противоположность всем остальным отчуждаемым вещам, а именно товару в рубрике купли и продажи, или же понятие книги.— Но мы ясно увидим, что указанное понятие величайшего и самого ходового из всех средств обмена между людьми и вещами, называемого куплей-продажей (торговлей), равно как и понятие книги как средства величайшего обмена мыслями, легко превращается в чисто интеллектуальное отношение, и таким образом таблица чистых договоров может и не быть засорена эмпирической примесью.

Что такое деньги?

Деньги — это вещь, пользование которой возможно лишь потому, что ее отчуждают. Это хорошая номинальная дефиниция денег (по Ахенвалю), а именно она достаточна для различения этого р^да предметов произвола от всех других; но эта дефиниция не разъясняет нам возможность подобной вещи. Все же отсюда видно, во-первых, что такое отчуждение при обращении задумано не как дарение, а как средство взаимного приобретения (через pactum onerosuin); во-вторых, поскольку деньги мыслятся (в народе) просто как общепринятое средство торговли, которое само по себе не имеет никакой ценности в противоположность вещи как товару (т. е. тому, что имеет ценность и удовлетворяет отдельную потребность того или другого человека в составе народа), они представляют все товары.

Четверик зерна имеет величайшую непосредственную ценность как средство удовлетворения человеческих потребностей. Этим зерном можно кормить животных, служащих нам пищей, средством передвижения и замещающей нас рабочей силой, и таким образом увеличивать число людей и содержать этих людей, которые не только все снова и снова воспроизводят указанные продукты природы, но и могут способствовать удовлетворению наших потребностей при помощи искусственных продуктов: они содействуют строительству наших жилищ, изготовлению одежды, изысканным

==202

наслаждениям и вообще всевозможному комфорту, которые составляют блага промышленности. Деньги же имеют лишь косвенную ценность. Их самих нельзя потреблять или, как таковые, непосредственно использовать для чего-то; и в то же время они самое употребительное средство среди всех вещей.

На этом основании можно пока дать такую реальную дефиницию денег: деньги — это всеобщее средство взаимного обмена труда (Fleiss) людей; таким образом, национальное богатство, поскольку оно приобретено посредством денег, есть по существу лишь сумма труда, который люди уплачивают друг другу и который представлен обращающимися в народе деньгами.

Итак, вещь, дабы называться деньгами, должна сама стоить столько труда, нужного для ее производства или для предоставления ее другим, чтобы он был равен тому труду, при помощи которого должен быть приобретен товар (в виде продуктов природы или умения) и на который он обменивается. В самом деле, если материал, называемый деньгами, легче было бы произвести, чем товар, то на рынок поступало бы больше денег, чем выставлено на продажу товаров; и так как тот, кто продает, должен был бы затрачивать на свой товар больше труда, чем покупатель, к которому деньги поступают быстрее, то труд, затрачиваемый на изготовление товара, и потому ремесло вообще и промысловый труд, имеющий своим последствием общественное богатство, уменьшались бы и сократились.— Поэтому банкноты и ассигнации нельзя рассматривать как деньги, хотя некоторое время они их замещают; дело в том, что на их изготовление не затрачивается почти никакого труда (Arbeit) и ценность их основана исключительно на мнении о том, что и впредь, так же как это удавалось до сих пор, их можно будет обменять на наличные деньги; между тем эта возможность внезапно исчезает, если оказывается, что наличных денег нет в количестве, достаточном для легкого и надежного оборота, и это неизбежно ведет к прекращению платежей.— Таким образом, промыслового труда у тех, кто в Перу или в Новой Мексике разрабатывает золотые или серебряные копи, особенно из-за напрасно

==203

затраченного труда при разного рода неудачных попытках найти рудные жилы, вероятно, больше, чем затраты труда на изготовление товаров в Европе, и было бы невозместимой потерей и, следовательно, крайне нерачительно дать этим странам вскоре разориться, если труд Европы, поощряемый именно указанными материалами, не будет в то же время соразмерно расти, дабы постоянно поддерживать у жителей Перу и Новой Мексики деятельное стремление к занятию горным промыслом при помощи предлагаемых им предметов роскоши: таким путем труд всегда будет

поощрять труд.

Но как возможно, чтобы то, что сначала было товаром, становилось в конце концов деньгами? Это происходит, когда высокопоставленное, обладающее властью лицо расходует какой-нибудь материал, который оно поначалу использовало лишь для придания блеска и лоска своим слугам (двору) (например, золото, серебро, медь, или какие-то красивые ракушки, называемые каурис, или, как это принято в Конго, особые циновки, называемые макутами, или железные прутья в Сенегале, или даже рабы-негры на Гвинейском побережье), т. е. когда какой-нибудь государь взыскивает со своих подданных налоги в виде такого материала (в качестве товара) и затем платит этим же материалом тем, чей труд, [затрачиваемый] на изготовление этого материала, должен быть таким образом поощряем; все это совершается по требованиям обмена между ними или с ними вообще (на рынках или на бирже).— Только таким образом (по моему мнению) товар может стать законным средством обмена трудом между подданными и тем самым — средством обмена государственным богатством, т. е. стать деньгами.

Понятие вещи, которая, будучи охвачена обращением имущества (permutatio publica), определяет цену всех других вещей (товаров), к каковым принадлежат даже науки, поскольку им обучают других не бесплатно, есть, следовательно, интеллектуальное понятие, под которое подведено эмпирическое понятие денег; сумма денег, которыми располагает народ, составляет его богатство (opulentia). В самом деле, цена (pretium)—

==204

это публичная оценка стоимости (valor) вещи в отношении к соразмерному количеству того, что служит всеобщим замещающим средством взаимного обмена труда (обращения).— Поэтому там, где обмен большой, золото и медь считаются не деньгами, как таковыми, а лишь товаром, так как первого слишком мало, а второй слишком много, чтобы легко пустить их в обращение ив то же время иметь их такими мелкими частями, какие требуются для обмена на товар или ряд товаров при самой небольшой покупке. И потому в широком мировом обмене за подлинный материал денег и за мерило всех расчетов и расценок принимается серебро (в большей или меньшей смеси с медью); прочие металлы (а еще менее неметаллические вещества) могут служить деньгами лишь у того народа, у которого небольшой оборот.— Первые два из указанных металлов, если они не только взвешены, но и отчеканены, т. е. если на них есть знак, указывающий их стоимость, представляют собой деньги, установленные законом, т. е. монету.

«Итак, деньги (по Адаму Смиту) — это тело, отчуждение которого есть средство и в то же время мерило труда и через которое люди и народы производят взаимный обмен»13. Эта дефиниция возводит эмпирическое понятие денег к интеллектуальному тем, что она имеет в виду лишь форму взаимных услуг в обременительном договоре (и отвлекается от их материи), и, таким образом, к правовому понятию в обмене мое и твое вообще (commutatio late sic dicta), дабы надлежащим образом представить вышеприведенную таблицу априорного догматического деления и, стало быть, метафизики права как системы.

II

Что такое книга?

Книга — это сочинение (здесь безразлично, написано ли оно пером или напечатано, много в нем страниц или мало), представляющее речь, обращенную кем-то к публике в зримых знаках языка.— Тот, кто обращается к публике от своего собственного имени, называется сочинителем (autor).— Тот, кто в сочинении

==205

публично выступает от имени другого лица (автора), есть издатель. Если издатель делает это с разрешения автора, то он правомерный издатель; но если он не имеет такого разрешения, он неправомерный издатель, т. е. перепечатчик. Сумма всех копий оригинала (всех экземпляров) представляет собой издание.

Перепечатание книг по закону запрещено

Сочинение есть не непосредственное выражение понятия (как, скажем, гравюра на меди, изображающая определенное лицо в виде портрета, или гипсовая отливка, дающая такое же изображение в виде бюста), а речь, обращенная к публике, т. е. сочинитель выступает публично через издателя— Издатель же выступает (с помощью своего мастера, operarius — наборщика) не от своего имени (ведь в этом случае он выдал бы себя за автора), а от имени сочинителя, на что он имеет право, только если последний предоставил ему полномочие (mandatum).— Перепечатчик хотя и выступает в своем самовольном издании от имени сочинителя, однако не имеет на это полномочия (gerit se mandatarium absque mandate); таким образом, он совершает против издателя, избранного автором (стало быть, против единственно правомерного издателя), преступление — похищает выгоду, которую издатель мог и хотел извлечь из пользования своим правом (furtum usus); следовательно, перепечатание книг по закону запрещено.

Причина того, что такая, пусть на первый взгляд и резко бросающаяся в глаза, несправедливость, как перепечатание книг, кажется основанной на праве, заключается в следующем: книга, с одной стороны, есть физическое изделие (opus mechanicum), которое может быть воспроизведено (тем, кто правомерно владеет экземпляром его), стало быть, по отношению к ней имеется вещное право; с другой стороны, книга есть просто обращенная к публике речь издателя, которую он не имеет права повторять, если у него нет на это полномочия автора (praestatio орегае), [т. е.] она есть личное право', и ошибка состоит в том, что эти два права смешиваются.

==206

•к «

Смешение личного права с вещным дает повод к спорам еще в одном случае, относящемся к договору о найме (В, II, a), a именно к договору о найме жилища (ius incolatus). Вопрос стоит так: обязан ли собственник, если он продает другому лицу сданный внаем дом (или участок, на котором этот дом построен) до истечения срока найма, добавить к контракту о покупке условие о продолжении найма, или же можно сказать: покупка уничтожает наем (правда, в определяемый пользованием срок объявления о расторжении договора)? — В первом случае на доме действительно лежало бы бремя (onus) — право на эту вещь (на дом), которое приобрел съемщик; это может случиться (через внесение в ипотечную книгу контракта о найме дома), но тогда это будет не просто контракт о найме, а к нему потребуется еще дополнительный договор (на что согласились бы лишь немногие сдающие внаем). Следовательно, положение покупка уничтожает наем правильно, т. е. полное право на вещь (собственность) перевешивает любое личное право, с ним несовместимое; однако на основе этого личного права съемщик может обратиться с жалобой, чтобы не нести убыток, возникающий от расторжения контракта.

ДОБАВОЧНЫЙ РАЗДЕЛ

ОБ ИДЕАЛЬНОМ ТГРЙОБРЕТЕТТНИ ВНЕШНЕГО ПРЕДМЕТА ПРОИЗВОЛА

§32

Я называю идеальным то приобретение, которое не содержит никакой причинности во времени и, следовательно, имеет в своей основе одну лишь идею чистого разума. Тем не менее оно истинное, а не воображаемое приобретение и не называется реальным только потому, что акт приобретения не эмпирический акт, когда субъект приобретает [что-то] от другого, который или еще не существует (его существование лишь предполагается возможным), или в данный момент перестает

==207

существовать, или уже не существует; стало быть, вступление во владение есть чисто практическая идея разума.— Имеется три способа такого рода приобретения: 1) по давности владения; 2) наследованием; 3) бессмертной заслугой (meritum immortale), т. е. притязанием на добрую славу после смерти. Все эти три способа могут, правда, осуществляться лишь в состоянии, когда действует публичное право, однако они не только основываются на конституции такого состояния и на произвольных статутах, но и мыслятся a priori в естественном состоянии, и притом необходимо раньше, чтобы затем в гражданском устройстве можно было устанавливать в соответствии с ним законы (sunt iuris naturae).

Приобретение по давности владения §33

Я приобретаю собственность другого благодаря одному лишь длительному владению (usucapio) не потому, что я правомерно могу предполагать его согласие на это (per consensum praesumptuin), и не потому, что, поскольку он не возражает, я могу допустить, что он отказался от своей вещи (rem derelictam), а потому, что, если бы и существовал истинный претендент на эту вещь, притязающий на нее как собственник, я все равно могу — просто благодаря моему длительному владению — его отстранить, игнорировать его прежнее существование и даже возбудить против него дело, как если бы он во время моего владения существовал только как порождение мысли, хотя бы я затем и мог быть извещен о его действительном существовании и действительности его притязания.— Этот способ приобретения не совсем правильно называют приобретением по давности (per praescriptionem); ведь отстранение [от владения] можно рассматривать только как следствие этой давности; приобретение должно предшествовать этому отстранению.— Теперь следует доказать возможность такого способа приобретения.

==208

Тот, кто не совершает постоянного акта владения (actus possessorius) внешней вещью как своей, с полным правом может рассматриваться как лицо не существующее (в качестве владельца); ведь он не может жаловаться на нанесение ущерба, пока не имеет права на титул владельца; а егли он и заявит себя таковым впоследствии, когда другой уже вступил во владение вещью, то он утверждает лишь то, что он прежде был ее собственником, но отнюдь не то, что он и теперь ее собственник и что его владение при отсутствии длительного правового акта оставалось непрерванным.— Следовательно, лишь правовым и притом длительно сохраняемым и документированным актом владения можно гарантировать себе свое при длительном непользовании.

В самом деле, предположим, что упущение такого акта владения не имеет своим следствием того, что другое лицо установит на основе законосообразного и честного владения (possessio bonae fidei) владение на законном основании (possessio irrefragabilis) и станет рассматривать вещь, находящуюся в его владении, как приобретенную им; тогда никакое приобретение не было бы окончательным (гарантированным), а всякое было бы лишь предварительным (временным), ибо история не в состоянии восстановить картину владения вплоть до первого владельца и его акта приобретения.— Следовательно, презумпция, на которой основывается приобретение по давности владения (usucapio), не просто правомерна (дозволена, шз1а)как вероятность, но и основана на праве (praesumptio iuris et de iure) как предположение по принудительным законам (suppositio legalis); кто упускает документирование своего акта владения, теряет право предъявлять претензии к нынешнему владельцу, причем на длительность времени этого упущения (которая не может и не должна быть точно установлена) указывается лишь для его подтверждения. Но чтобы неизвестный дотоле владелец, в случае если нарушен (пусть и без его вины) акт владения, мог бы получить обратно (виндицировать) вещь (dominia rerum incerta facere), это противоречит вышеуказанному постулату практического в правовом отношении разума.

==209

14 Иммануил Кант, т. 4, ч. 2

Однако, если он член общности, т. е. если он находится в гражданском состоянии, государство может сохранить ему его владение (замещая его), даже если это владение как частное владение было прервано, и нынешнему владельцу нет надобности доказывать законное основание своего приобретения, прослеживая его вплоть до самого первого собственника; ему нет также надобности основываться и на давности владения. Но в естественном состоянии основание давности правомерно не в том смысле, что благодаря ему можно приобрести вещь, а в том, что можно оставаться во владении вещью без правового акта; и это освобождение от претензий также принято называть приобретением.— Итак, право давности <3олее раннего владельца относится к естественному праву (est iuris naturae).

II Наследование (Acquisitio hereditatis)

§34

Наследование — это передача права (translatio) на имущество умирающего остающемуся в живых в соответствии с волей обоих.— Приобретение наследника (heredis instituti) и оставление наследства завещателем (testatoris), т. е. этот обмен моего и твоего, совершается в одно и то же мгновение (articulo mortis), а именно когда последний перестает существовать, и, следовательно, этот обмен не эмпирическая передача (translatio) в собственном смысле слова — такая передача предполагает два следующих друг за другом акта, а именно акт отказа одного лица от своего владения и вслед за тем акт вступления другого в это владение,— а идеальное приобретение.— Так как наследование без завещания (dispositio ultimae voluntatis) в естественном состоянии немыслимо и независимо от того, договор ли это о наследовании (pactura successorium) или же одностороннее установление наследования (testamentum), все равно встает вопрос, возможен ли и как возможен переход моего и твоего в тот самый момент, когда субъект перестает существовать,— то надо отдельно ис-

К оглавлению

==210

следовать вопрос, как возможно приобретение путем наследования, с точки зрения возможных форм осуществления такого рода приобретения (которое может иметь место лишь в общности).

«Приобретение возможно путем установления наследования».— В самом деле, завещатель Кай обещает и объявляет в своем завещании Тицию, который ничего об этом обещании не знает, что в случае смерти его имущество должно перейти к нему, Тицию, и, следовательно, до тех пор пока он жив, он остается единственным собственником этого имущества. Ничто, правда, не может перейти к другому через одну только одностороннюю волю, кроме обещания требуется еще [его] принятие (acceptatio) другой стороной и одновременное выражение [ее] воли (voluntas simultanea), каковое здесь отсутствует; ведь, пока Кай жив, со стороны Тиция не может быть такого прямого принятия с целью приобретения, так как Кай дал свое обещание лишь на случай смерти (в противном случае собственность на какое-то мгновение была бы общей, а это не выражает волю завещателя).— Однако Тиций молчаливо приобретает своеобразное право на наследство как вещное право, а именно исключительно на его принятие (ius in re iacente), и потому это наследство в упомянутый момент называется hereditas iacens. Так как каждый человек необходимо (ибо таким путем он может только выиграть и никак не проиграть) и, стало быть, молчаливо принимает такое право, а Тиций после смерти Кая оказывается именно в таком "положении, то он может приобрести наследство, принимая обещание, и оно в какой-то промежуток времени не бесхозяйно (res nullius), а лишь вакантно (res vacua), потому что Тиций располагает только правом выбора: хочет он сделать оставленное имущество своим или нет.

Итак, завещания действительны и по одному лишь естественному праву (sunt iuris naturae); это утверждение надо, однако, понимать в том смысле, что они имеют право быть введенными и санкционированными в гражданском состоянии (когда оно наступит). В самом деле, только гражданское состояние (всеобщая воля в нем) охраняет владение наследственным имуществом

14·

==211

в то время, когда оно находится между принятием его и отказом от него и, собственно говоря, никому не

принадлежит.

III

Оставление после смерти доброго имени (Копа fama defuncti)

§ 35

Было бы нелепостью считать, что умерший может еще чем-то владеть после смерти (т. е. когда его уже нет), если бы то, что он после себя оставил, было вещью. Но доброе имя — это прирожденное внешнее, хотя и чисто идеальное, мое и твое, присущее· субъекту как лицу, от естества которого — перестало ли оно существовать после смерти или же еще остается, как таковое,— я могу и должен отвлечься, потому что я рассматриваю (его] в правовом отношении к каждому другому исключительно с точки зрения его принадлежности к роду человеческому; стало быть, я рассматриваю его действительно как homo noumenon, и, таким образом, всякая попытка создать ему после смерти ложную дурную славу всегда подозрительна, хотя бы выдвигаемое против него обвинение было обоснованно (стало быть, правило de mortuis nihil nisi bene неверно), потому что распускать дурные слухи об отсутствующем и не имеющем возможности защищаться человеке, не будучи полностью уверенным в их правильности,— это по меньшей мере невеликодушно.

Что человек благодаря безупречной жизни и положившей ей конец смерти приобретает (негативно) доброе имя как свое, остающееся за ним, когда его уже нет как homo phaenomenon, и что оставшиеся в живых (свои или чужие) уполномочены защищать его перед судом (потому что недоказанное обвинение означает для них всех опасность такого же обращения с ними в случае их смерти) — что он, говорю я, может приобрести такое право,— это удивительное, но тем не менее бесспорное явление a priori законодательствующего разума, простирающего свои веления и запреты

==212

за пределы самой жизни.— Если кто-то распространяет слухи о каком-то преступлении умершего, которое при жизни лишило бы его чести или хотя бы сделало его достойным презрения, то всякий, кто в состоянии доказать, что данное обвинение умышленно ложное, может публично объявить того, кто распространяет о покойном дурные слухи, клеветником, стало быть обесславить его самого; этого ему не следует делать, если у него нет основания предполагать, что покойный был бы оскорблен выдвинутым против него обвинением, хотя он мертв, и что защита доставила бы ему удовлетворение, хотя он уже не существует *. Правомочие выступать в роли защитника умершего он может и не доказывать, так как всякий человек берет на себя такую роль как принадлежащую не только к долгу добродетели (если рассматривать с этической точки зрения), но и к праву человечества вообще; для того чтобы дать ему право на такого рода обвинение [против клеветника], вовсе не обязателен особый личный ущерб, который могли бы иметь от такого позорного пятна на умершем его друзья и родственники.— Таким образом, такое идеальное приобретение и право человека после

Не надо только делать отсюда фантастические выводы относительно предчувствия загробной жизни и невидимых отношений с усопшими! Ведь речь здесь идет только о чисто моральны \ и правовых отношениях, имеющих место и лри жизни человека,— отношениях, в которых находятся люди как умопостигаемые существа, когда мы логически отделяем, т. е. отвлекаем, от этого все физическое (относящееся к их существованию в пространстве и времени); однако это не значит, что люди при этом сбрасывают с себя свою природу и становятся духами, в каковом состоянии они будто бы чувствуют обиду, наносимую им клеветниками.— Тот, кто через сто лет распустит обо мне ложные слухи, оскорбляет меня уже теперь, ибо в чисто правовых отношениях, которые абсолютно интеллектуальны, отвлекаются от всех физических условий (времени), и оскорбитель (клеветник) точно так же подлежит наказанию, как если бы он совершил свой проступок при моей жизни; но наказывается он не уголовным судом, а тем, что по праву возмездия общественное мнение наносит его чести тот же урон, который он наносил чести другого.— Даже плагиат, который совершает сочинитель в отношении умершего, хотя это и не пятнает чести покойного, а лишь похищает у него долю этой чести, все же с полным правом карается как ущерб, наносимый человеку (как похищение людей).

==213

смерти по отношению к живым бесспорно обоснованы, хотя возможность такого права не допускает никакой дедукции.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

О субъективно обусловленном приобретении на основе решения публичных органов правосуди

§36

Если под естественным правом мы понимаем только нестатутарное право, стало быть исключительно a priori познаваемое разумом каждого человека, то к нему принадлежит не только справедливость, действующая во взаимоотношениях между людьми (iustitia commutativa), но и распределяющая справедливость (iustitia distributiva) в том виде, как ее можно узнать по ее априорному закону, [гласящему], что она должна вынести свой приговор (sententia).

Моральное лицо, осуществляющее справедливость,— это судебное учреждение (forum) и, когда оно отправляет свои обязанности, суд (iudicium); мыслится здесь все это в соответствии с априорными правовыми условиями, при этом не принимается в соображение, каким образом следует в действительности основать и организовать подобное учреждение (для чего требуются статуты, а значит, эмпирические принципы).

Вопрос здесь, следовательно, не просто о том, что само по себе есть правое — этот вопрос решает каждый человек сам для себя,— а о том, что есть правое перед лицом суда, т. е. что соответствует праву? Здесь имеется четыре случая, в которых возникают двоякие, противоположные друг другу, но тем не менее совместимые решения, так как они исходят из двух различных, с той и другой стороны истинных, точек зрения: одни исходят из частного права, другие — из идеи публичного права.— Вот эти четыре случая: 1) дарственный договор (pactum donationis); 2) договор о ссуде (commodatum); 3) истребование вещи (vindicatio); 4) приведение к присяге (iurameiitum).

==214

Это обычная у ученых правоведов ошибка подстановки (vitium subreptionis) — правовой принцип, который суд правомочен и даже обязан принять для себя самого (следовательно, в субъективном смысле), дабы решать по поводу принадлежащего кому-то права, принимать также объективно за то, что есть само по себе правое; между тем это две совершенно разные вещи.— Поэтому немаловажно указать и обратить внимание на это специфическое различие.

А

§37 О дарственном договоре

Этот договор (donatio), по которому я бесплатно (gratis) отчуждаю мое, свою вещь (или свое право), содержит в себе отношение между мной, дарителем (donans), и другим лицом, получающим дар (donatarius), согласно частному праву, по которому мое переходит к этому лицу через принятие им дара (donum).— Однако не следует предполагать, будто я тем самым принуждаюсь к выполнению моего обещания и, следовательно, даром уступаю также и свою свободу и как бы роняю собственное достоинство (nemo suum iactare praesumitur), что имело бы место по праву в гражданском состоянии; ведь в гражданском состоянии тот, кого я предполагаю одарить, может принудить меня к выполнению моего обещания. Итак, если бы дело дошло до суда, то по публичному праву необходимо было бы предположить, что даритель согласен на это принуждение, а это нелепо; или же суд в своем решении (приговоре) обращал бы внимание не на то, хочет ли даритель или нет сохранить свободу отступить от обещания, а на то, что достоверно, а именно на обещание и принятие его другим. Таким образом, хотя бы дающий обещание и думал, как естественно предположить, что если он до выполнения своего обещания раскается в нем, то его нельзя будет к этому обязать, однако суд считает, что дающий обещание должен был

==215

четко выговорить это себе и, если он этого не сделал, его можно принудить к выполнению обещания; суд принимает такой принцип потому, что в противном случае вынесение решений было бы для него бесконечно затруднено или вообще невозможно.

§38 Относительно договора о ссуде

При этом договоре (commodatum), по которому я разрешаю кому-то безвозмездное пользование моим и договаривающиеся стороны, если это мое — вещь, согласны в том, что другая сторона вернет мне эту же вещь, лицо, получающее ссуду (commodatarius), не может в то же время предполагать, что собственник ее (commodans) принимает на себя всякий риск (casus) утраты этой вещи или ее полезных для него свойств, которая может произойти из-за того, что вещь передана во владение получателя. В самом деле, вовсе не разумеется само собой, что кроме [права] пользования вещью (помимо неотделимого от этого пользования ущерба, который она может потерпеть) собственник предоставил ее получателю также и гарантию против любого убытка, который может для него возникнуть оттого, что он отдал эту вещь [и изъял ее таким образом] из собс1венного хранения; по этому пункту должен быть заключен отдельный договор. Вопрос, следовательно, может стоять только так: кому из двух — ссудодателю или ссудополучателю — вменяется в обязанность добавить к договору о ссуде твердое условие о принятии на себя риска, которому может подвергнуться вещь? Или от кого из них, в случае если это не будет сделано, можно рассчитывать на согласие гарантировать имущество ссудодателя (путем возврата этого имущества или его эквивалента)? От ссудодателя этого нельзя ожидать: ведь нельзя предполагать, что он просто так согласился больше чем на пользование вещью (т. е. нельзя думать, что он сверх того возьмет на себя еще гарантию самого имущества); но этого

==216

можно ожидать от получателя ссуды: это как раз входит в круг обязательств, указанных в договоре.

Например, если я в дождливую погоду вхожу в чей-то дом и прошу одолжить мне плащ, который приходит вскоре в полную негодность из-за неосторожно вылитых из окна веществ, оставляющих пятна, или если его украдут у меня, когда я снял его в чужом доме, то каждому человеку должна быть ясна нелепость утверждения, будто я обязан только вернуть его хозяину таким, как он есть, или поставить лишь в известность хозяина о совершившейся краже; во всяком случае нелепо утверждать, будто с моей стороны еще будет вежливо, если я выражу собственнику сожаление по поводу этого убытка, в то время как он не может от меня] ничего потребовать, ссылаясь на свое право.— Совсем иначе все это будет выглядеть, если я вместе с просьбой о пользовании попрошу ссудодателя, если с вещью что-то случится, когда она будет в моих руках, принять на себя и этот риск, потому что я беден и не смогу возместить убыток. Никто не найдет это излишнигл и смешным, разве только когда ссудодатель известен как состоятельный и благомыслящий человек, почему что в этом случае было бы почти обидой не предполагать великодушного прощения моего долга.

* *

Если в договоре о ссуде возможный несчастный случай (casus) с вещью не оговорен (как этого требует характер такого договора) и, стало быть, так, как согласие только презумируется, такой договор неопределенен (pactum incertum), то приговор, касающийся моего и твоего, т. е. решение относительно того, кто же понесет убытки, может быть вынесен не исходя из условий договора самого по себе, а исключительно лишь по суду, который всегда принимает во внимание только то, что несомненно в договоре (каково в данном случае владение вещью как собственностью); вот почему в естественном состоянии, т. е. согласно внутреннему характеру дела, приговор будет гласить так: убытки,

==217

возникшие из-за несчастного случая с одолженной вещью, несет ссудополучатель (casum sentit commodatarius); в гражданском же состоянии, следовательно по суду, приговор будет звучать так: «Убытки отнести за счет ссудодателям (casum sentit doniinus), и притом по соображениям, которые расходятся с суждением простого здравого смысла, потому что официальный судья не приемлет предположения о том, что может мыслить та или другая сторона; тот, кто особо не выговорил себе в договоре, что не отвечает за какой бы то ни было ущерб, нанесенный одолженной вещи, сам и несет эти убытки.— Итак, различие между приговором суда и решением, которое вправе вынести для себя частный разум каждого,— это пункт, который ни в коем случае не может быть обойден при исправлении судебных решений.

Об истребовании потерянного (обратном завладении им) (vindicatio)

§39

То, что постоянная вещь, принадлежащая мне, остается моей, хотя я не постоянный держатель ее, и что сама собой без какого бы то ни было правового акта (derelictionis vel alienationis) она не перестает быть моей, а также то, что у меня есть право на эту вещь (ius reale), стало быть, право по отношению к любому ее держателю, а не только к какому-то определенному лицу (ius personale),— все это ясно из вышесказанного. Вопрос теперь о том, должно ли это право рассматриваться также каждым другим {лицом} как само по себе постоянное достояние, в случае если только я не отказался от этого достояния, а вещь находится во владении другого лица.

Если вещь была мной потеряна (res arnissa) и честным путем (bona fide) возвращена мне другим лицом как предполагаемая находка или попала ко мне путем формального отчуждения владельца, который ведет себя как ее собственник, хотя он вовсе не [ее] собствен-

==218

ник, то возникает вопрос: так как я не могу ничего приобрести у несобственника (a non domino), то не лишит ли меня тот всякого права на эту вещь и не останется ли за мной только личное право по отношению к неправомерному владельцу? — Это явно тот случай, когда решение о приобретении выносится только в соответствии с внутренними оправдывающими основаниями приобретения (в естественном состоянии), а не по соображениям судебного органа.

В самом деле, должна быть возможность для приобретения кем-нибудь всего того, что отчуждается. Правомерность же приобретения целиком покоится на форме, по которой то, что находится в чужом владении, передается мне и мной принимается, т. е. на формальности правового акта обмена (commutatio) между владельцем вещи и тем, кто ее приобретает; при этом я не должен спрашивать, каким образом тот стал владельцем, потому что это было бы уже оскорблением (quilibet praesumitur bonus, donee etc.). Допустим, что в результате оказалось бы, что собственник вещи не он, а другой; в этом случае я не могу сказать, что этот последний может требовать именно с меня (или с любого другого, кто оказался бы держателем вещи). Ведь я ничего у него не украл, а сообразно закону (titulo emti venditi) купил, например, лошадь, открыто продававшуюся на рынке: с моей стороны основание приобретения неоспоримо, но я (как покупатель) не обязан и даже не вправе доискиваться, каково основание владения другого (того, кто продает),— такое исследование шло бы в восходящем ряду до бесконечности. Таким образом, благодаря надлежащим образом обоснованной покупке я становлюсь не просто предполагаемым, а истинным собственником лошади.

Но здесь возникают следующие правовые основания: любое приобретение у несобственника вещи (a non domino) недействительно. Производным от своего другого может быть для меня только то, чем он сам правомерно владеет, и, хотя я соблюдаю все правовые формальности приобретения (modus acquirendi), все же, если я покупаю краденую лошадь, приведенную на рынок для продажи, здесь нет основания приобретения:

==219

ведь лошадь не свое того, кто ее продает. Пусть я честный владелец лошади (possessor bonae fidei), все же я лишь собственник, мнящий себя таковым (dominus putativus), и истинный собственник имеет право получения [вещи] обратно (rem suam vindicandi).

Если спросить: что (в естественном состоянии) среди людей в их взаимном общении само по себе законно в приобретении внешних вещей согласно принципам справедливости (iustitia commutativa), то следует признать: тому, кто намерен это сделать, совершенно необходимо, кроме того, выяснить, не принадлежит ли уже вещь, которую он хочет приобрести, кому-то другому; а именно, хотя бы он точно соблюдал все формальные условия приобретения вещи как производного от своего другого (надлежащим образом купил лошадь на рынке), тем не менее, пока ему неизвестно, кто истинный собственник лошади: продавший ему ее или кто-то другой, он в лучшем случае мог приобрести только личное право в отношении вещи (ius ad rem); так что, когда появится человек, который может документально доказать, что он был до этого собственником лошади, мнимому новому собственнику не останется ничего иного, как довольствоваться пользой, которую он, как честный владелец, правомерно отсюда извлек до этого момента; но так как в ряду выводящих друг от друга свое право мнимых собственников большей частью невозможно отыскать абсолютно первого (исконного собственника), то никакой обмен внешних вещей, как бы он ни соответствовал формальным условиям такого рода справедливости (iustitia commutativa), не может обеспечить надежное приобретение.

Здесь вновь появляется устанавливающий правовые законы разум с принципом распределяющей справедливости — руководствоваться правомерностью владения не в том виде, как судили бы о ней самой по себе в отношении к частной воле каждого (в естественном состоянии), а в том виде, как она расценивалась бы судом в состоянии, возникшем благодаря всеобщим образом

К оглавлению

==220

объединенной воле; в этом случае соответствие с формальными условиями приобретения, которые сами по себе обосновывают лишь личное право, постулируется как достаточное для замены материальных оснований (которые обосновывают приобретение вещи в качестве производного от своего предшествующего собственника, притязающего на то, чтобы считаться таковым) и само по себе личное право, если оно рассматривается судом, считается вещным правом; например, лошадь, которая выставлена на продажу каждому на публичном, соблюдающем полицейский закон рынке, становится моей собственностью, если точно соблюдены все правила купли-продажи (однако за истинным собственником остается право привлечь к суду того, кто продал лошадь, в силу своего более старого неутраченного владения), и мое вообще-то личное право превращается в вещное право, согласно которому я могу всюду, где я обнаружу мое, отнять его (вернуть себе), не выясняя, откуда эта вещь у того, кто ее продает.

Следовательно, лишь ради [вынесения] судебного решения (in favorem iustitiae distributivae) бывает, что право в отношении вещи принимается и трактуется не так, как оно есть само по себе (не как личное право), а так, как легче всего и вернее всего можно вынести решение (как вещное право) согласно чистому априорному принципу.— На этом принципе основываются затем различные статутарные законы (предписания), основная цель которых — установить условия, единственно при которых приобретение будет иметь законную силу, так, чтобы судья мог каждому присудить свое самым легким и самым верным способом, например в положении: «Покупка уничтожает наем», где то, что согласно характеру договора, т. е. само по себе, есть вещное право (наем), считается чисто личным правом и, наоборот (как в приведенном выше случае), то, что само по себе есть чисто личное право, считается вещным правом; так происходит, когда встает вопрос, на какие принципы должен ссылаться суд в гражданском состоянии, чтобы с наибольшей уверенностью выносить решения, касающиеся права каждого.

==221

D

О приобретении гарантии благодаря присяге (Cautio iuratoria)

§ 40

Можно указать только одно основание, которое могло бы в правовом отношении обязать человека верить и признавать, что боги существуют,— это то, когда люди дают присягу и когда страх перед некоей всевидящей верховной силой, чье возмездие они должны были торжественно призвать на свою голову, в случае если бы их свидетельство было ложным, заставляет их быть правдивыми в своих показаниях и верными в обещаниях. Что при этом рассчитывали не на моральность того и другого, а лишь на слепое суеверие людей, видно из того, что в правовых делах не доверяли чисто торжественному заявлению перед судом, хотя долг быть правдивым, когда речь идет о самом святом, что есть у людей (о правах людей), совершенно очевиден каждому; стало быть, побудительную причину [такого заявления] составляют одни только сказки, как, например, у реянгов, языческого народа Суматры, которые, по свидетельству Марсдена14, присягают на костях своих умерших предков, хотя они вовсе не верят в существование какой-то загробной жизни; или же присяга гвинейских негров на их фетише вроде какого-то птичьего пера, которым они клянутся, что пусть оно сломает им шею, и т. п. Они верят, что какая-то невидимая сила — разумная или нет — уже по самой своей природе обладает этой волшебной способностью, которая приводится в действие их заклинанием.— Подобная вера, имя которой — религия, но которая в сущности должна была бы называться суеверием, тем не менее необходима для правовых отправлений, так как, только рассчитывая на эту веру, суд в достаточной мере в состоянии выявлять хранимые в тайне факты и выносить приговоры. Следовательно, закон, обязывающий к присяге, совершенно очевидно установлен исключительно для надобности судебной власти.

Но вот вопрос: на чем основывается обязательность, которую каждый должен иметь перед судом, принимать

==222

присягу другого человека за имеющее законную силу доказательство истинности его показаний, кладущее конец всякому спору, иначе говоря, что в правовом отношении обязывает меня верить, что другое лицо (дающее присягу) вообще имеет религию, и ставить мое право в зависимость от его клятвы? И наоборот: могут ли вообще обязать меня давать присягу? И то и другое само по себе не по праву.

Но в отношении к суду, следовательно, в гражданском состоянии, когда признается, что в определенных случаях нет иного средства доискаться до истины, кроме присяги, необходимо предположить, что каждый имеет религию, дабы использовать ее в качестве крайнего средства (in casu necessitatis) для надобности судопроизводства, при этом суд считает это духовное принуждение (tortura spiritualis) удобным и соответствующим человеческой склонности к суеверию средством выявления того, что скрывают, и потому считает себя вправе пользоваться им.— Однако законодательная власть поступает по существу неправильно, облекая судебную власть таким правомочием, так как даже в гражданском состоянии принуждение к присяге противно неотчуждаемой человеческой свободе.

Если бы должностные присяги, которые обычно носят характер обещания и в которых говорится, что то или иное лицо имеет серьезное намерение нести свою службу сообразно с долгом, были превращены в присяги ассерторические, а именно что должностное лицо будет обязано по истечении года (или более) присягнуть в том, что оно правильно исполняло свои обязанности за истекший период службы, то это, во-первых, гораздо более действовало бы на совесть, чем клятва, содержащая обещание и всегда оставляющая место внутреннему предлогу, что намерения были самые лучшие, но нельзя было предвидеть все трудности, которые выявились только позже, уже в ходе отправления должности; во-вторых, нарушения обязанностей, если ожидается, что [специальный] наблюдатель будет их обобщать, вызывали бы больший страх перед обвинениями, чем если бы выражали пори-

==223

цанве за каждое нарушение поочередно (причем после каждого последующего порицания будут забываться предыдущие).— Что же касается принесения присяги о том, что чему-то верят (de credulitate), то суд этого никак не может требовать. В самом деле, прежде всего такая присяга содержит в себе самой противоречие, а именно она представляет собой среднее между предположением и знанием: относительно него можно решиться держать пари, но никак не клясться в этом. Во-вторых, судья, требуя от тяжущейся стороны присягнуть о доверии, дабы что-то выявить для своей цели, пусть даже для общей пользы, сильно грешит перед добросовестносгью дающего присягу отчасти потому, что толкает [присягающего] на легкомыслие, из-за которого он расстраивает собственные планы, отчасти потому, что человек должен чувствовать угрызения совести, если, рассматривая что-то с одной точки зрения, сегодня находит это весьма правдоподобным, завтра же с другой точки зрения находит его совершенно неправдоподобным и таким образом наносит ущерб тому, кого он заставляет дать подобного рода присягу.

Переход от моего и твоего в естественном состоянии к моему и твоему в правовом состоянии вообще

§41

Правовое состояние — это взаимоотношение между людьми, содержащее те условия, единственно при которых всякий может пользоваться (teilhaftig werden) своим правом, а формальный принцип возможности такого состояния, рассматриваемый с точки зрения идеи воли, устанавливающей всеобщие законы, называется общественной справедливостью, которая в отношении возможности, или действительности, или необходимости владения предметами (как материей произвола) в соответствии с законами может быть разделена на охранительную справедливость (iustitia tutatrix), взаимоприобретающую (iustitia commutativa) и распределяющую (iustitia distributiva).— Закон го-

==224

ворит здесь, во-первых, только о том, какой образ действий внутренне прав по форме (lex iusti); во-вторых, что в качестве материи сообразно с законом также внешне, т. е. чье владение основано на праве (lex iuridica); в-третьих, что и о чем приговор суда в отдельном случае — при данном законе — сообразуется с этим законом, т. е. соответствует праву (lex iustitiae), причем сам суд именуют справедливостью страны, и вопрос о том, существует таковая или нет, может быть важнейшим среди всех правовых дел.

Неправовое состояние, т. е. то, в котором нет никакой распределяющей справедливости, называется естественным состоянием (status naturalis). Ему противоположно не общественное состояние (как это считает Ахенваль), которое можно было бы назвать искусственным (status artificialis), а гражданское состояние (status civilis) общества, подчиняющегося распределяющей справедливости; ведь и в естественном состоянии могут существовать правомерные сообщества (например, брачные, отцовские, домашние вообще и любые другие), для которых нет априорного закона, гласящего: «Ты должен вступить в это состояние», как это обстоит с правовым состоянием, о котором можно сказать, что все люди, которые (пусть и непроизвольно) могут оказаться с другими людьми в правовых отношениях, должны вступить в это состояние.

Первое и второе из указанных состояний можно назвать состоянием частного права, последнее, третье — состоянием публичного права. Оно содержит столько же и те же самые взаимные обязательства людей, какие могут мыслиться в том состоянии; материя частного права одна и та же в обоих случаях. Следовательно, законы состояния публичного права касаются лишь правовой формы своего совместного бытия (конституции), в отношении которой эти законы необходимо должны мыслиться как публичные.

Даже гражданский союз (unio civilis) нельзя назвать обществом, ибо между повелителем (imperans) и подданным (subditus) не существует сотоварищества; они не товарищи, а находятся в отношении субординации,

==225

но не координации; те же, кто находится в отношении координации, должны именно в силу этого рассматривать друг друга как равных, поскольку они подчиняются общим для всех законам. Таким образом, указанный союз не столько есть общество, сколько создает его.