Часть 3.

никого не могла убедить. Скорее, a priori можно  треть, что такое доказательство совершенно невозможно, потому что мы познаем себя единственно посредством внутреннего опыта, а всякий опыт может быть осуществлен только при жизни, т. е. когда душа и тело связаны между собой; стало быть, мы вовсе не знаем, чем мы станем и к чему будем способны .после смерти, мы никак не можем познать отдельно природу души; ведь для этого нужно было бы попытаться отделить душу от тела еще при жизни, а такая попытка была бы похожа на то, как если бы кто-то стал перед зеркалом с закрытыми глазами и на вопрос, чего он хочет этим достигнуть, ответил: я хочу узнать, какой у меня вид, когда я сплю.

Но с моральной точки зрения мы имеем достаточное основание допускать даже вечную жизнь человека после смерти (после конца земной жизни), следовательно, допускать бессмертие души. Это учение есть практически-догматический переход к сверхчувственному, т. е. к тому, что составляет только идею и не может быть предметом опыта, хотя и имеет объективную реальность, действительную, однако, лишь в практическом отношении. Стремление к высшему благу как конечной цели побуждает признать продолжительность [жизни], соответствующую ее бесконечности; оно незаметно восполняет отсутствие теоретических доказательств, так что метафизик не чувствует недостаточности своей теории, потому что действие морального чувства втайне не дает ему заметить недостатки познания, якобы выведенного им из природы вещей и в данном случае невозможного.

Таковы три ступени перехода метафизики к сверхчувственному, которое составляет ее подлинную конечную цель. Напрасно она старалась достигнуть этой цели на пути спекуляции и теоретического познания, потому наука эта и стала бездонной бочкой Данаид 6. Моральные законы открыли в человеке сверхчувственное, а именно свободу, возможность которой никакой

==237

разум не в состоянии объяснить, но в состоянии доказать реальность ее в практически-догматических учениях. Только после этого разум имеет право притязать на познание сверхчувственного, однако ограничиваясь лишь практическим применением его, так как в этом случае обнаруживается некая организация чистого практического разума, который сам создает с практической целью, во-первых, идею субъекта всеобщего законодательства как творца мира; во-вторых, идею объекта воли существ в мире как конечной цели, соответствующей воле творца; в-третьих, идею такого состояния этих существ, единственно при котором они способны достигнуть этой цели. Эти идеи, однако, нельзя выдвинуть теоретически, иначе теология превращается в теософию, моральная телеология — в мистику, а психология — в пневматику, и, таким образом, вещи, которыми можно было бы хоть сколько-нибудь пользоваться практически для познания, переносятся в запредельное, где они навсегда останутся недоступными нашему разуму.

При этом сама метафизика есть лишь идея науки как системы, которую по завершении критики чистого разума можно и должно построить, для чего теперь есть и материал,  план. Она есть целое, которое подобно чистой логике не нуждается ни в каком расширении и не способно к нему; необходимо также, чтобы она была постоянно обитаема и поддерживалась в пригодном для этого состоянии, иначе в ней заведутся пауки и лешие, которые не упустят случая поискать здесь места для своих гнезд и сделают ее необитаемой для разума.

Эта постройка не обширна, но ради придания ей изящества, которое состоит именно в краткости не в ущерб ясности, она нуждается в соединении попыток и суждений различных мастеров, для того чтобы сделать ее вечной и неизменной. Тогда в новейшую критическую эпоху была бы полностью разрешена задача Королевской академии — не только отметить успехи метафизики, но и измерить пройденный ею путь.

==238

ОБЩИЙ ОБЗОР

Для признания истинности системы вполне достаточно, если она построена так, что, во-первых, каждый принцип в ней может быть доказан в отдельности и, во-вторых, каждый из них в случае сомнения в его правильности даже в качестве гипотезы неизбежно приводит ко всем остальным принципам системы как следствиям.

Метафизика же действительно находится в таком положении, если критика разума тщательно следит за всеми ее шагами и наблюдает, куда они в конечном итоге направляются. Имеются два опорных пункта, вокруг которых она вращается: во-первых, учение об идеальности пространства и времени, которое в отношении теоретических принципов только указывает на сверхчувственное, для нас, однако, непознаваемое, несмотря на то что на пути к этой цели оно представляет собой теоретически догматическое учение, имея дело с априорным познанием предметов чувств; во-вторых, учение о реальности отнятия свободы как понятия о познаваемом сверхчувственном, причем, однако, метафизика имеет только практически-догматический характер. В свою очередь эти опорные пункты имеют как бы своим фундаментом понятие разума о безусловном в целокупности всех подчиненных друг другу условий; это понятие следует освободить от иллюзии, которая вызывает антиномию чистого разума, смешивая явления с вещами в себе, и в самой этой диалектике содержит указание для перехода от чувственно воспринимаемого к сверхчувственному.

==239

Приложения № 1 Начало сочинения по третьей рукописи

ВВЕДЕНИЕ

Задача Королевской академии наук в скрытом виде заключает в себе следующие два вопроса: 1. Сделала ли метафизика от начала ее до времени, непосредственно следующего за Лейбницем и Вольфом, хотя бы один шаг, по направлению к тому, что составляет, собственно, ее цель и основание ее существования? Ведь только в том случае, если это произошло, можно спрашивать о дальнейших успехах, которые могли быть сделаны с определенного момента.

2. Представляют ли собой предполагаемые ее успехи действительные успехи?

То, что называют метафизикой (я еще воздерживаюсь от точной дефиниции ее), к какому бы времени оно ни относилось, если для него найдено особое имя, должно заключать в себе какие-то приобретения. Если же Академия спрашивает, сделала ли эта наука действительные успехи, то следует принимать в соображение только то приобретение, которое имелось в виду при разработке ее и составляет ее цель, а не приобретение средств, собранных для достижения цели.

В одной из своих частей (в онтологии) метафизика содержит элементы человеческого априорного познания в понятиях и основоположениях и в соответствии со своей целью должна заключать их в себе; однако подавляющая часть их находит себе применение к предметам возможного опыта, например понятие причины и основоположение об отношении к ней всех изменений. Однако

К оглавлению

==240

ради познания таких предметов опыта никто никогда н> обращался к такой метафизике, в которой эти принципы старательно разбираются и тем не менее часто доказываются из априорных оснований столь неудачно, что убеждение в этих принципах, опирающееся на доказательства разума, было бы очень слабым, если бы ему не способствовали неизбежно соответствующая им деятельность рассудка во всяком опыте и постоянное подтверждение их опытом. В физике (понимая под этим словом, в самом широком его значении, науку познания разумом всех предметов возможного опыта) этими принципами пользуются всегда так, как если бы они принадлежали к ее области, не выделяют их на том основании, что они априорны, и не создают из них особую науку, по! ому что цель, ради которой их имеют в виду, направлена лишь на предметы опыта, в отношении которых только и могут они стать понятными для нас; но это не было подлинной целью метафизики. Таким образом, с точки зрения этого применения разума никогда не возникла бы мысль о метафизике как особой науке, если бы у разума не было более высокого интереса, для которого отыскание и систематическое соединение всех элементарных понятий и основоположений, лежащих a priori в основе нашего познания предметов опыта, служат лишь подготовкой.

Старое название этой науки —  (pvcnxa e — само уже указывает на род познания, к которому стремятся в ней. Посредством ее желают выйти за пределы всех предметов возможного опыта (trans physicam), чтобы, если можно, познать то, что никак не может быть предметом опыта; дефиниция метафизики, соответствующая этой цели и указывающая основание для стремления к такой науке, такова: это наука о том, как перейти от познания чувственно воспринимаемого к познанию сверхчувственного (здесь под чувственно воспринимаемым я подразумеваю только то, что может быть предметом опыта. То, что все чувственно воспринимаемое есть только явление, а не объект представления сам по себе, будет доказано потом). А так как этого нельзя сделать с помощью эмпирических оснований познания, то метафизика должна содержать в себе

9 Эммануил Кант, т. 6

==241

априорные принципы. Правда, и математика имеет их, но всегда лишь такие, которые направлены на предметы возможного чувственного созерцания, при помощи которого нельзя, однако, перейти к сверхчувственному; и метафизика отличается от нее тем, что стоит особо, как философская наука, составляющая совокупность познаний разума на априорных понятий (без конструирования' их). Наконец, для расширения познания за пределы чувственно воспринимаемого необходимо прежде всего полное знание всех априорных принципов, применимых также к чувственно воспринимаемому; поэтому если желают объяснить не столько цели метафизики, сколько ее средства достижения познания вообще через априорные принципы, т. е. только форму ее метода, то можно дать такую дефиницию ее: метафизика есть система всех чистых познаний разума о вещах посредством понятий.

Можно с величайшей достоверностью доказать, что до Лейбница и Вольфа и в их время метафизика в отношении своей существенной цели не сделала ни малейшего приобретения, не приобрела даже понятия о каком-нибудь сверхчувственном объекте так, чтобы быть в состоянии теоретически доказать реальность этого понятия, что составило бы наименьший из возможных шагов по направлению к сверхчувственному; при этом все же еще недоставало бы познания этого объекта, находящегося за пределами всякого возможного опыта; кроме того, даже если бы трансцендентальная философия и сделала то там, то здесь какие-то приобретения в отношении априорных понятий, применимых к предметам опыта, то ведь не их имеет своей целью метафизика; следовательно, можно по праву утверждать, что до указанного времени эта наука не сделала еще никаких успехов для осуществления своих целей.

Итак, мы знаем, о каких успехах метафизики, составляющих, собственно, ее цель, идет речь. Априорное познание, рассмотрение которого служит лишь средством, а не составляет цель этой науки, а именно то познание, которое, хотя оно утверждено a priori, может найти для своих понятий предметы опыта, мы можем отличить от того познания, которое составляет

==242

ее цель, объект которого находится за пределами всякого опыта и к которому метафизика, начиная с первого рода познания, не столько переходит, сколько пытается перескочить, так как оно отделено от первого неизмеримой пропастью. Аристотель со своими категориями держался почти исключительно первого рода познания, Платон со своими идеями стремился ко второму роду познания. Однако после этого предварительного разбора содержания метафизики следует рассмотреть также и форму, в соответствии с которой она должна действовать.

Второй вопрос, заключающийся в скрытом виде в задаче Королевской академии, требует доказательств того, что успехи, которыми может хвалиться метафизика, — действительные успехи. Это жесткое требование, оно одно уже должно поставить в затруднительное положение многочисленных мнимых завоевателей в этой области, если они захотят его понять и принять во внимание.

Что касается элементарных понятий всех априорных познаний, которые могут найти в опыте свои предметы, а также основоположений, посредством которых предметы подводятся под эти понятия, то доказательством их реальности может служить сам опыт, хотя мы и не усматриваем, как возможно то, что они ведут свое происхождение от чистого разума a priori, не будучи выведены из опыта; например, понятие субстанции и положение о том, что во всех изменениях субстанция постоянна и только акциденции возникают или исчезают. Физик без колебаний признает этот шаг метафизики действительным, а не воображаемым, ибо он пользуется этими положениями во всех исследованиях природы, развивающихся опытным путем, уверенный в том, что никогда не будет опровергнут опытом не потому, что опыт никогда не опровергал их, хотя их и нельзя доказать в том виде, в каком они a priori имеются в рассудке, а потому, что эти положения служат рассудку необходимым руководством в осуществлении опыта.

Однако то, что, собственно, составляет задачу метафизики, а именно поиски критерия для понятия о том, чтоб находится вне сферы возможного опыта,

  ==243

и для расширения познания посредством такого понятия, т. е. для исследования реальности этого познания, сразу может привести в отчаяние отважного метафизика, как только он поймет предъявленное ему требование. В самом деле, если он выйдет за пределы своего , посредством которого он может лишь мыслить объекты, а не подтверждать их каким-либо возможным опытом, и если только эта мысль возможна, чего он достигает, избегая в ней противоречия самому себе, — то, как бы он ни мыслил предметы, он уверен в том, что не натолкнется на такой опыт, который его опровергнет, потому что представил себе предмет, например дух, именно с такими определениями, с какими он никак не может быть предметом опыта. Ведь то обстоятельство, что никакой опыт не подтверждает его идею, не может причинить ему ни малейшего ущерба, потому что он хотел мыслить вещь с такими определениями, которые ставят ее за пределы всякого опыта. Таким образом, подобные понятия могут быть совершенно пустыми, и, следовательно, суждения, которые признают их предметы действительными, могут быть совершенно ложными, и все же нет никакого способа вскрыть это заблуждение.

Даже понятие сверхчувственного, к которому разум проявляет такой интерес, что из-за него вообще сущеС1вует, всегда существовала и будет существовав метафизика, по крайней мере как попытка, — даже ото понятие по тем же причинам не дает никакой возможности каким-либо способом теоретически точно доказать, имеет ли оно объективную реальность, или оно не более как выдумка. В самом деле, в нем, правда, нет никаких противоречий, но и нельзя прямо доказать или опровергнуть никакими испытаниями, которым мы можем его подвергнуть, не составляет ли все, что сущеС1вует и может существовать, также предмет возможного опыта, стало быть, не оказывается ли понятие сверхчувственного вообще совершенно пустым, а мнимый переход от чувственно воспринимаемого к сверхчувственному совершенно нереальным.

Но еще раньше, чем метафизика дошла до такого различения, она смешала идеи, имеющие своим предме-

==244

tovi исключительно сверхчувственное, с априорными понятиями, которым соответствуют предметы опыта, и на пришла к той мысли, что их источник может быть иным, чем у других априорных понятий. Поэтому и случилось — это особенно примечательно в истории заблуждений человеческого разума, — что разум, чувствуя себя способным приобретать a priori обширные познания о вещах природы и вообще о том, что составляет предмет возможного опыта (не только в естествознании, но и в математике), и доказывая реальность этих успехов на деле, не может понять, почему бы ему не добиться дальнейших успехов со своими априорными понятиями, а именно успешно проникнуть в суть вещей, не принадлежащих к предметам опыта, или в качества их. Он необходимо должен был принять понятия обеих сфер за понятия одного и того же рода, 'ibk как они по своему происхождению действительно однородны в том отношении, что имеют свою априорную основу в нашей познавательной способности, а не почерпнуты из опыта, и потому кажется, будто они одинаково дают право надеяться на реальное обладание ими и расширение их.

Однако разум, успокоившийся па познании, якобы расширенном при помощи идей за пределы возможного опыта, должен был наконец очнуться благодаря открытию одного странного явления, именно того, что априорные положения, ограничивающиеся опытом, не только согласуются друг с другом, но даже составляю! априорную систему познания природы, тогда как те, которые переступают границы опыта, хотя они и кажутся имеющими одинаковое с ними происхождение, впадают в противоречие отчасти между собой, отчасти с теми положениями, которые направлены на познание природы, и, как кажется, уничтожают друг друга, уничтожая тем самым всякое доверие к разуму в области теории и приводя к безграничному скептицизму.

Против этого несчастья нет никаких средств, кроме точной и обстоятельной критики самого чистого разума, т. е. • способности априорного познания вообще. Эта критика должна усмотреть возможность действительного расширения познания разумом чувственно воспринимаемого, а в случае невозможности — ограничен-

==245

ность этого познания в отношении сверхчувственного. Что же касается сверхчувственного как цели метафизики, то обладание им, на какое она способна, должно быть обеспечено не посредством прямых доказательств, столь часто оказывавшихся обманчивыми, а путем дедукции прав разума на априорные определения. Математика и естествознание, поскольку они содержат чистые познания разума, не нуждаются вообще ни в какой критике человеческого разума. Ведь критерий истинности их положений находится в них самих, потому что их понятия применяются лишь настолько, насколько могут быть даны соответствующие им предметы, тогда как в метафизике они предназначены для применения, выходящего за эти границы и распростирающегося на предметы, которые вообще не могут быть даны или могут быть даны не в той мере, в какой этого требует имевшееся в виду применение понятия, т. е. соответственно ему.

Метафизика совершенно выделяется из всех остальных наук тем, что она единственная наука, которая может быть изложена полностью, так что потомкам нечего прибавлять к ней или расширять ее по содержанию; более того, если из идеи ее систематически не вытекает в то же время абсолютное целое, то понятие о ней может считаться неправильным. Причина этого в том, что возможность ее предполагает критику всей чистой способности разума, в которой может быть полностью исчерпано все, чего эта способность может добиться a priori в отношении предметов возможного опыта, или, что одно и то же (как будет впоследствии показано), в отношении априорных принципов возможности опыта вообще, стало быть для познания чувственно воспринимаемого. На основании же свойств и единства этой чистой познавательной способности можно и должно точно указать все то, что метафизика, принуждаемая одной лишь природой чистого разума, быть может, только спрашивает, а может быть, способна и познать в отношении сверхчувственного. На этом основании, а также потому, что идея метафизики a priori определяет,

==246

что в ней можно и должно найти и что составляет все ее возможное содержание, можно судить о том, как приобретенное в ней знание относится к целому и как действительное достояние того или иного времени или народа относится к достоянию каждого другого [времени и народа] и к недостающим познаниям, которых ищут в ней. А так как в отношении потребностей чистого разума не может быть никаких национальных различий, то, основываясь на примере того, что сделано одним народом, что не удалось или удалось ему, можно судить по верному масштабу о недостатках и успехах этой науки во всякое время и у всякого народа и таким образом разрешить задачу как вопрос, поставленный человеческому разуму вообще.

Итак, только бедность и узость границ этой науки дает возможность вполне представить ее в очерке, кратком и все же достаточном для оценки всех истинных приобретений ее. Сравнительно же большое разнообразие выводов из немногих принципов как результат критики чистого разума чрезвычайно затрудняет попытку представить их полностью в таком малом объеме, как этого требует. Королевская академия. В самом деле, частичные исследования здесь ничего не дают; только согласие каждого тезиса со всем объемом применения чистого разума обеспечивает реальность ее успехов. Плодотворная, но не доходящая до неясности краткость потребует поэтому внимания и старания в предстоящем исследовании еще в большей степени, чем трудность выполнения задачи, которая должна быть теперь решена.

00.htm - glava09

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ

Общая задача разума, подвергающего себя самого критике

Эта задача заключается в вопросе: как возможны априорные синтетические суждения?

Суждения называются аналитическими, если их предикат ясно (explicite) представляет только то, что мыслится, хотя бы и неясно (implicite), в понятии субъ-

==247

екта. Например, таково суждение каждое тело протяженно. Если бы назвать  суждения тождественными, то это привело бы только к путанице; в самом реле, такого рода суждения не способствуют отчетливое  понятия, а ведь именно это должно быть целью всякого суждения, и поэтому заслуживают названия пустых суждений; таково, например, суждение всякое тело есть телесная (другими словами, материальная) сущность. Аналитические суждения основываются, правда, на тождестве и могут быть приведены к нему, но они 7ie тождественны, так как нуждаются в расчленении и служат поэтому для объяснения понятия, •тогда как тождественное idem per idem ничего но объясняет.

Сишегическими называются суждения, которые посредством предиката выходят за понятие субъекта, гак как предикат их содерж11г нечто такое, что не мыслится в понятии субъекта; например, все тела имеют тяжесть. Речь идет здесь не о том, всегда ли связан предикат с понятием субъекта или нет, достаточно того, что в этом понятии он не мыслится, хотя необходимо должен присоединяться к нему. Так, например, положение всякая трехсторонняя фигура треугольна (figur.i liilaLera est triaiigula) есть синтетическое суждение. В самом деле, хотя невозможно, представляя себе три прямые линии, ограничивающие пространство, тем самым не мыслить также три угла, однако в понятии трехстороннего вовсе не наклонение этих сторон друг к другу, т. е. понятие угла действительно не мыслится в понятии трехстороннего.

Все аналитические суждения априорны и потому имеют строго всеобщую и абсолютно необходимую значимость, так как полностью основываются на законе противоречия. Синтетические же суждения могут быть также суждениями опыта, которые дают нам, правда, сведения о том, как устроены те или иные вещи, но никогда не указывают, что они необходимо должны обладав такими-то свойствами и иначе не могут быть устроены; таково, например, суждение все тела имеют тяжесть. В этом случае всеобщность лишь сравнительна: все тела, насколько мы их знаем, имеют тяжесть;

==248

эту всеобщность можно назвать эмпирической в отличие от рациональной, которая, как познанная a priori, есть абсолютная всеобщность в точном смысле этого слова. Если же имеются априорные синтетические суждения, то они не могут основываться на законе противоречия, и потому при исследовании их возникаем вышеуказанный, никогда еще во всей своей общности не поставленный, а тем более не решенный вопрос: как возможны априорные синтетические суждения? Настоящее исследование даст достаточно подтверждений тому, что такие суждения действительно имеются, что разум служит не для того только, чтобы аналитически объяснять уже приобретенные понятия (занятие, совершенно необходимое для того, чтобы прежде всего хорошенько понимать самого себя), а что он способен также расширять свои познания синтетически a priori и что метафизика в отношении средств, которыми она пользуется, основывается, правда, на первых суждениях, но в отношении своей цели она целиком опирается на последние суждения. А так как действительность успехов, которые метафизика признает, еще возбуждает сомнения, то чистая математика служит веским доказательством реальности познаний, приобретенных посредством одного только чистого разума, несмотря на нападки самых отважных скептиков, и хотя сама она для подтверждения правомерности своих притязаний вовсе не нуждается ни в какой критике чистой способности разума, оправдывая себя самим фактом своего существования, все же она являет собой наглядный пример, доказывающий по меньшей мере реальность крайне важной для метафизики задачи: как возможны априорные синтетические суждения?

Доказательством философского духа Платона, который был искусным математиком, более всего служит то, что великий чистый разум, вступающий в геометрии в связь с рассудком посредством многих прекрасных и неожиданных принципов, привел его в чрезвычайное удивление, которое увлекло его до фантастической мысли принять эти познания не за новые приобретения в нашей земной жизни, а просто за воспоминание прежних идей, в основе которого лежит общение не

==249

более не менее как с божественным рассудком. Человек, занимающийся только математикой, пожалуй, непомерно обрадуется этим продуктам своего разума, но не удивится возможности их, потому что, когда он размышляет только над своим объектом, у него нет повода рассмотреть субъект и удивиться его способности к столь глубокому познанию объекта. С другой стороны, философ, занимающийся только философией, как Аристотель, не может достаточно подметить огромную разницу между чистой способностью разума, поскольку она расширяет познания из самой себя, и способностью, которая, руководствуясь эмпирическими принципами, продвигается к всеобщему посредством умозаключений, поэтому он не испытывает такого удивления и, принимая метафизику только за восходящую на более высокие ступени физику, не находит ничего странного и непонятного в притязаниях ее, даже когда она переходит к сверхчувственному. Найти ключ к этому явлению чрезвычайно трудно, как это и оказалось в действительности.

00.htm - glava10

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ

Определение поставленной задачи в отношении познавательных способностей, составляющих наш чистый разум

Поставленная выше задача может быть решена, только если мы предварительно рассмотрим связанный с ней вопрос о способности человека, благодаря которой он может a priori расширять свое познание и которая составляет в нем то, что можно специально назвать его чистым разумом. Ведь если под чистым разумом какого-либо существа подразумевать вообще способность познавать вещи независимо от опыта, стало быть от чувственных представлений, то этим еще вовсе не определено, как вообще в нем (например, в боге или в другом высшем духе) возможны такие познания, и задача остается нерешенной.

Что же касается человека, то всякое познание его состоит из понятия и созерцания. Каждое из них

К оглавлению

==250

есть, правда, представление, но еще не познание. Представлять себе что-нибудь посредством понятий, т. е. как общее, — значит мыслить; способность мыслить называется рассудком. Созерцание есть непосредственное представление о единичном. Познание посредством понятий называется дискурсивным, познание в созерцании — интуитивным; в действительности для познания требуется то и другое, связанные между собой, но название оно получает от того, на что в каждом данном случае преимущественно обращается внимание как на его определяющее основание. То, что оба они могут быть или эмпирическими, или чистыми способами представления, составляет специфическую особенность человеческой познавательной способности, которую мы скоро рассмотрим более подробно. Посредством созерцания, соответствующего понятию, предмет дается; без созерцания он только мыслится. Посредством одного только созерцания, без понятия, предмет, правда, дается, но не мыслится; посредством понятия без соответствующего созерцания он мыслится, но не дается. Следовательно, в обоих* случаях предмет не познается. Если к понятию присоединяется соответствующее априорное созерцание", то говорят, что понятие конструировано; если же присоединяется только эмпирическое созерцание, то это называют просто примером для понятия. Акт присоединения созерцания к понятию называется в обоих случаях изображением (exhibitio) объекта; без него (будь оно опосредствованное или непосредственное) невозможно никакое познание.

Возможность мысли или понятия основывается на законе противоречия, например понятие о мыслящем бестелесном существе (духе). Вещь, о которой даже и мысль невозможна (т. е. понятие которой противоречит самому себе), невозможна. Но вещь, понятие которой возможно, от этого еще не делается возможной. Возможность первого рода называется логической, возможность второго рода — реальной. Доказательство последней служит доказательством объективной реальности понятия, его мы всегда имеем право требовать. Но оно может быть дано не иначе как с помощью изображения объекта, соответствующего понятию; иначе он остаетс

==251

только мыслью, относительно которой неизвестно, соответствует ли ей какой-либо предмет, или она пуста, т. е. может ли она вообще служить для познания, остается неизвестным, пока объект не показан на примере*.

№ 2

ВТОРАЯ СТАДИЯ МЕТАФИЗИКИ Застой ее в скептицизме чистого разума

Хотя застой не есть движение вперед и, стало быть, его, собственно говоря, нельзя назвать пройденной стадией, однако если движение вперед в каком-то направлении неизбежно ведет к равному ему движению назад, то результат его совершенно такой же, как если бы движения не было вовсе.

Пространство и время содержат отношения обусловленного к его условиям, например определенная величина некоторого пространства возможна только обусловлено, а именно благодаря тому, что его заключает другое пространство; точно так же определенное время возможно потому, что оно представляется как часть еще большего времени; так же обстоит дело со всеми данными вещами как явлениями. Но разум стремится познать безусловное и вместе с ним целокупность всех условий, иначе он не перестанет спрашивать, как если бы вовсе не получил ответа.

Одно это еще не ввело бы разум в заблуждение; в самом деле, как бы часто вопрос “почему?” ни оказы-

* Один автор ~' пытается устранить это требование, приводя случай, действительно единственный в своем роде, а именно понятие необходимого существа, в бытии которого мы можем быть уверены, потому что конечная причина по крайней мере должна быть безусловно необходимым существом, так что объективную реальность этого понятия можно доказать, не давая соответствующего ему созерцания в каком-либо примере. Но понятно о необходимом существе вовсе не понятие о вещи, каким-либо образом определенной. Ведь существование не есть определенно вещи; какие внутренние предикаты принадлежат вещи на том основании, что в отношении существования ее принимают за независимую вещь, этого никак нельзя узнать из одного ее существования, будь оно необходимое или не необходимое.

==252

вался в естествознании тщетным, все же оправдание незнанием считается достаточным, потому что оно по крайней мере лучше, чем заблуждение. Но разум вводит сам себя в заблуждение тем, что, руководствуясь надежнейшими основоположениями, он полагает, что нашел безусловное на одной стороне, и, однако, на основании других, столь же надежных принципов приводит самого себя в то же время к уверенности в том, что безусловное должно искать на противоположной стороне.

Эта антиномия разума не только возбуждает у него сомнение в обоих утверждениях, которое, однако, оставляет еще надежду на то или иное окончательное суждение, но и приводит к тому, что разум отчаивается во всех своих притязаниях на достоверность; это состояние можно назвать догматическим скептицизмом.

Но такая борьба разума с самим собой имеет в себе ту особенность, что она представляется ему поединком, в котором он, нападая, уверен, что побьет противника, а защищаясь, столь же уверен, что потерпит поражение. Другими словами, он может полагаться не столько на доказательство своих* утверждений, сколько на опровержение утверждений противника, что вовсе не надежно, ведь оба могут судить ложно или могут оказаться правыми, если только раньше согласятся относительно смысла вопроса.

Эта антиномия делит противников на два класса, из которых один ищет безусловное в сложении однородного, другой — в сложении многообразного, могущего быть также разнородным. Первый — это математический класс, он продвигается от частей однородной величины к абсолютному целому путем сложения или от целого к частям, из которых ни одна не есть целое. Второй — это динамический класс, он идет от следствия к высшему синтетическому основанию, которое, таким образом, представляет собой нечто реально отличное от следствия, [т. е.] либо к высшему определяющему основанию каузальности вещи, либо к основанию существования этой вещи.

Противоположные тезисы первого класса, как уже сказано, бывают двоякого рода. Тезис, идущий от частей к целому: мир имеет начало — и антитезис мир

==253

не имеет начала одинаково ложны. Тезис же, идущий от следствия к основанию, и антитезис, синтетически нисходящий от основания к следствию, хотя они и противоположны друг другу, оба могут быть истинными, так как одно следствие может иметь несколько оснований, и притом трансцендентально различных, а именно основание может быть или объектом чувственности, или объектом чистого разума, недоступным эмпирическому представлению; например, тезису все есть естественная необходимость, нет поэтому никакой свободы противоположен антитезис существует свобода, не все есть естественная необходимость. В результате возникает скептицизм, который вызывает застой в деятельности разума.

В самом деле, что касается первого тезиса и антитезиса, то они оба могут быть и в метафизике ложными, подобно тому как это бывает в логике с двумя противно противоположными суждениями, если одно из них утверждает больше, чем требуется для противоположения. Так, тезис мир не имеет начала по сравнению с антитезисом мир имеет начало содержит не больше и не меньше, чем нужно для противоположения, и потому один из них должен быть истинным, а другой ложным. Но если я говорю, что мир не имеет начала, а существует вечно, то я утверждаю больше, чем нужно для противоположения, ведь помимо того, что я указываю, каков не есть мир, я еще указываю, каков он есть. Но мир, рассматриваемый как абсолютное целое, мыслится как ноумен, и вместе с тем при вопросе о начале или бесконечности во времени он мыслится как феномен. Итак, утверждаю ли я эту интеллектуальную целокупность мира или приписываю ей границы как ноумену, и в том и в другом случае я ошибаюсь. В самом деле, утверждая абсолютную целокупность условий в чувственно воспринимаемом мире, т. е. во времени, я противоречу самому себе все равно, представляю ли я ее себе данной в возможном созерцании как бесконечную или ограниченную.

С другой стороны, подобно тому как в логике два под противных суждения могут быть истинными, так как каждое утверждает меньше, чем требуется для противо-

==254

положения, так и в метафизике два синтетических суждения, имеющие в виду предметы чувств, но касающиеся только отношения следствия к основанию, могут быть истинными, так как ряд условий можно рассматривать двояко, а именно как объект чувственности или как объект одного лишь разума. В самом деле, обусловленные следствия даны во времени, но основания или условия примышляются к ним и могут быть различными. Так, если я утверждаю, что все события в чувственно воспринимаемом мире происходят по естественным причинам, то я полагаю в основание условия как феномены. Если противник говорит, что не все происходит по естественным причинам (causa phaenomenon), то первое положение должно бы быть ложным. Но если я утверждаю, что не все происходит по одним лишь естественным причинам, а [кое-что] может происходить также на сверхчувственных основаниях (causa noumenon), то я утверждаю меньше, чем требуется для противоположения совокупности условий в чувственно воспринимаемом мире; в самом деле, допуская причину, которая ограничивается не этого рода условиями, а условиями чувственных представлений, я не противоречу условиям этого рода; а именно я представляю себе только умопостигаемый мир; мысль о нем лежит уже в понятии некоторого mundi phaenonieni, в котором все обусловлено; таким образом, разум не противоречит здесь целокупности условий.

Этот скептический застой, не заключающий в себе скептицизма, т. е. отказа от достоверности в расширении нашего познания за пределы возможного опыта, весьма благотворен, так как без такого познания мы бы бросили важнейшее дело человечества, которым как своей конечной целью занимается метафизика, и ограничили бы применение нашего разума только чувственно воспринимаемым или же, как это долго происходило, задерживали бы исследователей несостоятельными, мнимыми достижениями, если бы не вмешалась критика чистого разума, которая делением законодательствующей метафизики на два отдела преодолела и деспотию эмпиризма, и анархическое бесчинство неограниченной филодоксии 8.

==255

 ПРИМЕЧАНИЯ

О вопросе, предложенном на премию Королевской Берлинской академией наук в 1791 году: Какие действительные успехи сделала метафизика в Германии со времени Лейбница и Вольфа?

“Uber die von der Konigl. Akademie der Wissenschaften zu Berlin fur das Jahr 1791 ausgesetzte Preisfrage: Welches sind die wirklichen Fortschritte, die die Metaphysik seit Leibnizens und Wolfs Zeiten in Deutschland gemacht hat?” — вопрос этот был сформулирован академией еще в 1788 г. кар вопрос, предназначенный для премии в 1791 г. Поскольку к указанному времени поступила лишь одна работа, академия продлила срок. По этой причине Кант работал над темой довольно долго и написал три варианта, однако ни один из них он'не завершил и не представил на премию.

Работа Канта представляет особый интерес как краткое, подытоживающее развитие всей его философии, как изложение важнейших выводов, к которым пришел философ в “Критике чистого разума” и “Критике практического разума”. Эти выводы Кант в соответствии с вопросом, поставленным Берлинской академией наук, рассматривает как действительные успехи, достигнутые метафизикой со времен Лейбница и Вольфа. Определяя метафизику как науку, которая от познания чувственно воспринимаемой действительности стремится рациональным путем перейти к постижению сверхчувственного, Кант утверждает, что эта цель недостижима для теоретического разума, ввиду чего высшая задача этого разума состоит в исследовании предпосылок всякого возможного опыта. Эту задачу, по мнению Канта, решила созданная им “трансцендентальная философия”, изложенная в “Критике чистого разума”. Таким образом, метафизика ограничивает свою задачу определением объема, содержания и границ априорного познания. Тем не менее Кант заявляет, что конечная цель чистого разума состоит в “расширении границ чувственного до сферы сверхчувственного”. Поэтому и трансцендентальная философия имеет своей целью основание такой метафизики, цель которой есть указанная конечная цель чистого разума. Такая постановка вопроса находится в противоречии с основным положением философии Канта о принципиальной непознаваемости “вещи в себе” (сверхчувственного). Но это не просто противоречие между формулировками, а непосредст-

==671

венное выражение дуализма философии Канта. Эта философия объявляет познание сверхчувственного невозможным, но вместе с тем доказывает, что стремление к нему составляет сущность теоретического разума (в отличие от рассудка, ограничивающегося синтезом чувственных данных). Однако теоретический разум, согласно Канту, обязан принципиально отказываться от каких бы то ни было положительных утверждений относительно сверхчувственного. Это, впрочем, не останавливает практического разума (нравственность), который основывается на теоретически не доказуемом, но морально необходимом допущении трансцендентного: бытия бога, индивидуального бессмертия и т. п. В этом смысле, говорит Кант, практический разум догматичен.

Несмотря на невозможность теоретического доказательства существования трансцендентных сущностей и невозможность их теоретического познания, можно иметь о них “практическидогматическое” познание, которое и составило бы “третью стадию метафизики, осуществляющую всю ее цель”. Это “практическидогматическое” знание о трансцендентном Кант определяет как “веру практического разума”.

Метафизика, таким образом, ограничивает, по Канту, теоретический разум, чтобы предоставить место религиозной вере, основные догматы которой (признание существования бога, бессмертия души, загробной жизни), хотя и не могут быть теоретически доказаны, составляют необходимое условие существования нравственного сознания. Но так как признание бытия бога, личного бессмертия и т. п. суть определенные утверждения, относящиеся к тому, что не может быть предметом опыта, и потому недопустимые с точки зрения теоретического разума, то Кант оговаривается, что в этом случае следует иметь в виду сверхчувственную вещь не самое по себе, а лишь в том отношении, в каком она может быть мыслима, чтобы соответствовать практически-догматическому нравственному принципу.

Таким образом, в кантовском ответе на вопрос, поставленный Берлинской академией наук, не только излагаются основные положения его “критической философии”, но вместе с тем подчеркиваются в первую очередь консервативные выводы этой философии, а не та гениальная постановка вопроса о природе теоретического мышления, опытного знания, науки, о неизбежности диалектических противоречий в познании, о независимости нравственности от религии, в которой заключается выдающееся прогрессивное значение учения Канта в истории философской мысли. В этом сочинении еще в большей мере, чем в “Критике практического разума”, Кант выступает не как разрушитель метафизики (как и любой попытки обоснования возможности сверхопытного знания), а как мыслитель, пытающийся спасти метафизику, дискредитированную, как указывал Маркс, французскими материалистами XVIII в., с помощью нового (трансцендентального) обоснования ее безусловной необходимости.

==672

Рукописи Канта при его жизни изданы не были. Он поручил их своему приятелю Фридриху Теодору Ринку, который издал их сразу после смерти философа.

На русском языке работа была опубликована в “Трудах С.-Петербургского философского общества” (вып. VI) под названием “Успехи метафизики” (СПб., 1910, пер. Н. Лосского). При подготовке настоящего издания этот перевод взят за основу.

1 Здесь разночтение: до К. Форлендера издатели (в том числе и первый издатель рукописей Ринк) давали текст в Таком виде: “...что всякое познание начинается не только с опыта”. Это противоречит “Критике чистого разума”. Кант не мог иметь двух противоположных мнений по такому исключительно важному для его философии вопросу. Мы принимаем чтение Форлендера. — 197.

2 Окказионализм — см. настоящее издание, т. 5, примечание 35 на стр. 541.—208.

3 “Относится к субъекту”. У Канта в рукописи — “к объекту”; явная ошибка. Исправлено Хартенштейном и принято другими издателями, в частности Форлендером. — 231.

4 По свидетельству Ринка, в рукописи здесь пустое место, оставленное Кантом. — 236.

6 Данаиды — дочери мифического царя Даная (по преданию, их было пятьдесят), которые в первую брачную ночь убили своих мужей. В наказание они были осуждены в подземном царстве наполнять водой бездонную бочку. Работа или бочка Данаид — бесплодный труд. .,.'^37.

8 Мета та epwixa — в переводе означает по ту сторону физики, т. е. совокупность того, что лежит за пределами видимой природы, опыта и лишь умопостигаемо. — 241.

7 Кант, как известно, был решительным противником так называемого онтологического доказательства бытия бога и посвятил этому предмету специальный раздел в своей “Критике чистого разума” (“О невозможности онтологического доказательства бытия бога”). Здесь Кант, по всей вероятности, имеет в виду Лейбница, которого он прямо называет в этой связи в указанном разделе “Критики чистого разума” (см. настоящее издание, т. 3, стр. 524). — 252.

8 Филодоксия (от древнегреческого “philodoxia” — славолюбие, честолюбие) — здесь любовь к мнимому знанию, к видимости знания вместо любви к знанию истинному, любовь к славе вместо любви к “мудрости” (“философии”). — 265