Часть 1.

Кант И.

Ранние работы. 1759-1777.

Кант И. СОЧИНЕНИЯ В ШЕСТИ ТОМАХ. М., «Мысль», 1964.(Философ. наследие.)-Т. 2.- 511 с.- С.41-471.

Л. Арсенъев и А. Гулыга. Ранние работы Канта 5

ОПЫТ НЕКОТОРЫХ РАССУЖДЕНИЙ ОБ ОПТИМИЗМЕ. 1759 39

МЫСЛИ, ВЫЗВАННЫЕ БЕЗВРЕМЕННОЙ –КОНЧИНОЙ — ВЫСОКОРОДНОГО ГОСПОДИНА ИОГАННА ФРИДРИХА ФОН ФУНКА. 1760 49

ЛОЖНОЕ МУДРСТВОВАНИЕ В ЧЕТЫРЕХ ФИГУРАХ СИЛЛОГИЗМА. 1762 .. . 59

§ 1. Общее понятие о природе умозаключений 61

§ 2. О высших правилах всех умозаключений 63

§ 3. О чистых и смешанных умозаключениях 64

§ 4. Лишь в так называемой первой фигуре возможны чистые умозаключения, в трех остальных — только смешанные 66

§ 5. Логическое деление на четыре силлогистические фигуры есть ложное мудрствование .. 71

§ 6. Заключительное рассмотрение 73

ОПЫТ ВВЕДЕНИЯ В ФИЛОСОФИЮ ПОНЯТИЯ ОТРИЦАТЕЛЬНЫХ ВЕЛИЧИН. 1763 .. 79

Предисловие::: 81

Раздел первый. Объяснение понятия отрицательных величин вообще 85

Раздел второй, в котором приводятся примеры из философии, заключающие в себе понятие отрицательных величин .--. .. 93

Раздел третий содержит некоторые размышления, могущие служить подготовкой для применения упомянутого понятия к предметам философии 104

Замечания к параграфу второму . 115

Общее замечание 120

НАБЛЮДЕНИЯ НАД ЧУВСТВО ПРЕКРАСНОГО И ВОЗВЫШЕННОГО. 125

Раздел первый. О различных объектах чувства возвышенного и прекрасного . 127

Раздел второй. О свойствах возвышенного и прекрасного у человека вообще . 131

Раздел третий. О различии возвышенного и прекрасного у мужчин и женщин . 151

Раздел четвертый. О национальных характерах, поскольку они основываются на разном чувстве возвышенного и прекрасного .. 168

ПРИЛОЖЕНИЕ К «НАБЛЮДЕНИЯМ НАД ЧУВСТВОМ ПРЕКРАСНОГО И ВОЗВЫШЕННОГО». 1764 . 185

ОПЫТ БОЛЕЗНЯХ ГОЛОВЫ. (1764). .. 225

ИССЛЕДОВАНИЕ СТЕПЕНИ ЯСНОСТИ ПРИНЦИПОВ ECTECTBEHHOЙ ТЕОЛОГИИ И МОРАЛИ. 17б4 . . 243

Введение . . 245

Рассуждение первое. Общее сравнение того способа, каким достоверность познания достигается в математике, с тем способом, каким она достигается в философии . 246

Рассуждение второе. Единственный метод достигнуть в метафизике максимальной достоверности .. 254

Пример применения единственно достоверного метода в метафизике к познанию природы тел . . . 258

Рассуждение третье. О природе достоверности в метафизике . 263

Рассуждение четвертое. Об отчетливости и достоверности, доступных первым основаниям естественной теологии и морали . 270

УВЕДОМЛЕНИЕ О РАСПИСАНИИ ЛЕКЦИЙ НА ЗИМНЕЕ ПОЛУГОДИЕ 1765/66 г. .. 277

ГРЕЗЫ ДУХОВйДЦА, ПОЯСНЕННЫЕ ГРЕЗАМИ МЕТАФИЗИКИ. 1766 . . 291

Предисловие, очень мало обещающее для решения задачи . 293

Часть первая. Догматическая .. 295

Глава первая, запутанный метафизический узел. который по желанию можно распутать или разрубить .-

Глава вторая. Фрагмент тайной философии, для того чтобы вступить в общение с миром духов 306

Глава третья. Антикаббала. Фрагмент обычной философии, для того чтобы прекратить общение с миром духов . .320.

Глава четвертая. Теоретический вывод из всех рассуждений, изложенных в первой части . 328

Приложение. Письмо о Сведенборге к фрейлейн Шарлотте фон Кноблох.355

ПИСЬМО К МОИСЕЮ МЕНДЕЛЬСОНУ. 1766 .. 361

О ПЕРВОМ ОСНОВАНИИ РАЗЛИЧИЯ СТОРОН В ПРОСТРАНСТВЕ. 1768 .. 369

О ФОРМЕ И ПРИНЦИПАХ ЧУВСТВЕННО ВОСПРИНИМАЕМОГО И УМОПОСТИГАЕМОСТИ МИРА 381

ПИСЬМО К МАРКУ ГЕРЦУ. 1772 .. 427

РЕЦЕНЗИЯ НА СОЧИНЕНИЕ МОСКАТИ «О СУЩЕСТВЕННОМ РАЗЛИЧИИ В СТРОЕНИИ ТЕЛА ЖИВОТНЫХ И ЛЮДЕЙ». 1771 437

О РАЗЛИЧНЫХ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ РАСАХ. 1775 443

ДВЕ СТАТЬИ ОТНОСИТЕЛЬНО «ФИЛАНТРОПИНА». 1776-1777 . 4§3

ОПЫТ НЕКОТОРЫХ РАССУЖДЕНИЙ ОБ ОПТИМИЗМЕ 1759.

С тех пор как люди роздали себе о_боге надлежащее ^. понятие, не было,'быть может, более естественной мы- f сли,"чем мысль о том, что если йог. делает выбор, фп вы^м бирает только наилучшее. Про Александра говорили, будто он считал, что ничего не сделал, пока ему еще оставалось что-либо сделать. Если это так, то тем более правильно утверждать это о_ ^всеблагом и всемогущем существе. леибнтпттакже не имел в виду высказать что-то новое, когда он говорил: этот мир наилучший из всех возможных, или, что то же самое, совокупность всего того, что бог создал вовне себя, есть наилучшее из того, что только можно было создать; новое заключалось У лишь в способе распутывания сложного узла^затрудне-"! /· „нии, связанных с_вопросом' o^uйpSo]TOT'04Hiiоtл зла. Про- · стая, естественная "мысль, столь часто повторяемая, что она в конце концов становится обыденной, а для людей с тонким вкусом делается противной,— такая мысль не может в течение долгого времени сохранять свое значение. Какое, в самом деле, достоинство в том, чтобы мыслить одинаково с толпойи утверждать положение, столь "легко доказуемое? Утонченные заблуждения привлекательны для самолюбия, охотно ощущающего свою собственную силу; напротив, очевидные истины усматриваются настолько легко и столь обыденным рассудком, что с ними в конце концов происходит то же, что с теми песнями, которые становятся невыносимыми, как только звуки их доно-

==41

сятся к нам из уст черни. Одним словом, некоторые познания ценятся высоко не потому, что они правильны, а потому, что они нам чего-то стоят; дешево же стоящая истина не вызывает к себе большого интереса. Поэтому сначала считали необыкновенным, затем прекрасным и, наконец, правильным утверждение о том, что из всех возможных миров богу было угодно избрать именно этот мир не потому, что он лучше других ему подвластных, а просто потому, что ему так было угодно. Но почему же тебе, предвечному, было угодно, спрашиваю я смиренно, худшее предпочесть лучшему? И люди в уста всевышнего вложили ответ: «Так мне было угодно, и этого достаточно».

Я выскажу теперь несколько беглых замечаний, которые могут облегчить решение возникшего здесь спора. Господа слушатели, быть может, найдут их полезными для лучшего усвоения моих лекций, посвященных этому предмету. Итак, я начинаю со следующих умозаключений.

Если бы нельзя было мыслить один мир, над которым невозможно было бы мыслить другой мир, еще лучший, то оказалось бы, что высший ум не мог бы иметь познания о всех возможных мирах; но последнее ложно, стало быть, ложно и первое. Правильность большей посылки явствует из следующего: если по поводу каждой отдельной идеи, какую только можно составить себе о каком-нибудь мире, можно сказать, что возможно представление о некотором еще лучшем мире, то это может быть сказано и о всех идеях миров в божественном разуме; следовательно, возможны лучшие миры, чем все те, которые познаются богом, и бог имел познание не о всех возможных мирах. Я полагаю, что с меньшей посылкой согласится каждый истинно верующий, и заключаю, что было бы ложно утверждать, будто нельзя себе мыслить один мир, над которым невозможно мыслить другой мир, еще лучший, или, что то же самое, будто возможен мир, над которым нельзя мыслить никакой лучший мир. Отсюда не следует, правда, что только один из всех возможных миров должен быть наисовершенным, ведь если бы два или большее число их были бы по своему совершенству

==42

равны, то, хотя и нельзя было бы мыслить себе мир, лучший, чем любой из этих двух, все же ни один из них не был бы наилучшим, потому что оба они обладают одинаковой степенью достоинства.

Дабы иметь право сделать это второе умозаключение, я воспользуюсь рассуждением, которое кажется мне новым. Да позволено мне будет прежде всего полагать абсолютное совершенство * вещи — если ее рассматривать саму по себе, безотносительно к какой-либо цели — в степени ее реальности. В этом предположении я имею на своей стороне согласие большинства философов ' и очень легко мог бы доказать правильность этого понятия. И вот я утверждаю, что одну реальность, как таковую, нельзя отличить от другой реальности. В самом деле, если вещи отличаются друг от друга, то это благодаря тому, что одна обладает тем, чего в другой нет. Если же рассматриваются реальности, как таковые, то каждый признак в них положителен; а если бы эти реальности отличались друг от друга как реальности, то в одной из них должно было бы заключаться нечто положительное, чего не было бы в другой, и, следовательно, в одной из них мыслилось бы нечто отрицательное, благодаря чему ее можно было бы отличить от другой, т. е. они сравнивались бы между собой уже не как реальности, что, однако, как раз и требовалось. Поэтому одна реальность отличается от другой не чем иным, как взаимно зависящими отрицаниями, отсутствием, пределами, т. е. не своими качествами (qualitate), a величиной (gradu).

Поэтому если вещи отличны друг от друга, то они всегда различаются лишь по степени их реальности и различающиеся между собой вещи никогда не могут

Совершенство в относительном смысле есть согласованность многообразного с некоторым правилом, каким бы это правило ни было. Так, обман или разбойничья банда нередко бывают в своем роде совершенными. Однако в абсолютном смысле нечто является совершенным, лишь поскольку многообразное в нем содержит в себе основание некоторой реальности. Величина этой реальности определяет собой степень совершенства. И так как бог есть высшая реальность, то это понятие совпадает с понятием совершенства, когда говорят, что нечто совершенно, поскольку оно согласуется с божественными свойствами.

==43

иметь одинаковой степени реальности. А раз это так, то такой одинаковой степенью реальности никогда не могут обладать и два различных мира; другими словами, невозможны два мира, которые были бы одинаково хороши, одинаково совершенны. Г-н Рейнгард 2 в своем сочинении, представленном на соискание премии, говорит об оптимизме: один мир может, пожалуй, иметь такую же сумму реальностей, как и другой, но только иного рода, и тогда это были бы различные миры и все же одинакового совершенства. Однако он ошибается, думая, будто реальности одинаковой степени все же могут различаться друг от друга по качеству (qualitate). Дело в том, повторяю, что если предположить, что они таковы, то в одной реальности было бы нечто такое, чего нет в другой, а это значит, что они различались бы между собой определениями А и поп-А, одно из которых всегда есть подлинное отрицание, следовательно, различались бы своими пределами и степенью, а не своим качеством: ведь отрицания никогда не могут быть отнесены к числу качеств реальности, они лишь ограничивают их и определяют их степень. Это рассуждение абстрактно и требовало бы, пожалуй, разъяснений, но я их откладываю до другого подходящего случая.

Мы продвинулись в нашем рассуждении настолько далеко, что можем уже с полным правом признать, что из всех возможных миров только один наисовершенен, так что нет ни одного мира, который превосходил бы его, и ни одного, который был бы ему равен. Является ли этот мир действительным или нет — к этому вопросу мы скоро вернемся, а теперь попытаемся пролить несколько больше света на все изложенное.

Существуют величины, из которых ни одну нельзя мыслить так, чтобы [наряду с ней] нельзя было мыслить другую, еще большую. Самое большое число, движение, обладающее наибольшей скоростью, суть именно величины такого рода. Даже божественный разум не мыслит их, так как они представляют собой, как замечает Лейбниц, обманчивые понятия (notiones deceptrices), относительно которых кажется, будто посредством них нечто мыслится, но которые в действительности ничего

==44

не представляют. И вот противники оптимизма 3 говорят: совершеннейший из всех миров, как и наибольшее из всех чисел,— противоречивые понятия, так как к некоторой сумме реальности в каком-нибудь мире можно прибавить еще несколько реальностей, точно так же как к сумме единиц в каком-то числе могут быть прибавлены еще другие единицы, так что никогда не получится самое большое число.

Не говоря уже о том, что нет оснований рассматривать степень реальности какой-либо вещи по сравнению с меньшей реальностью так, как рассматривают число по сравнению с составляющими его единицами, я приведу здесь лишь следующие соображения, дабы показать, что данный пример не очень-то подходит: невозможно никакое самое большое число, но возможна наибольшая степень реальности, а она пребывает в боге. Это, заметьте, первое соображение, почему здесь ошибочно пользуются понятием числа. Понятие наибольшего конечного числа есть абстрактное понятие простого множества, которое конечно, но к которому при всем том можно примыслить еще нечто и которое от этого не перестает быть конечным; это, следовательно, такое множество, в котором конечность величины не определена; оно ставит лишь общие границы, в силу чего ни одному из этих чисел нельзя приписать предикат наибольшего [числа]; в самом деле, как бы ни мыслилось определенное множество, прибавлением оно может увеличить любое конечное число, сохраняя свою конечность. Степень реальности мира, напротив, есть нечто совершенно определенное; границы, поставленные максимальному совершенству мира, установлены не только в общем смысле, но и такой степенью [реальности], которая необходимо должна отсутствовать в нем. Независимость, самодовление, вездесущи ость, зиждительная сила и т. д. суть такие совершенства, которыми не может обладать никакой мир. Здесь дело обстоит не так, как в математической бесконечности, где конечное посредством постоянно продолжаемого и всегда возможного увеличения степени связано с бесконечным по закону непрерывности. Здесь расстояние бесконечной реальности от конечной установлено определенной величиной,

==45

составляющей их различие. И мир, находящийся на той ступени лестницы существ, где начинается пропасть, которая содержит в себе неизмеримые степени совершенства, возвышающие предвечного над каждым сотворенным существом,— этот мир, говорю я, есть совершеннейший из всего, что конечно.

Мне кажется, что теперь можно с достоверностью, которой противники по крайней мере не могут противопоставить ничего большего, понять следующее: из всего конечного, что было возможно, мир, обладающий величайшим совершенством, есть высшее конечное благо, единственно достойное того, чтобы высшее из всех существ выбрало его и чтобы вместе с бесконечным составить самую большую сумму [реальности], какая только возможна.

Если изложенное выше будут считать доказанным и если со мной согласятся, что из всех возможных миров один необходимо есть совершеннейший, то больше я спорить не буду. Не всякое расхождение во мнениях обязывает нас дать подробные разъяснения. Если бы кто-либо стал утверждать, что высшая мудрость могла худшее предпочесть лучшему или что высшая благость могла склониться к меньшему благу скорее, чем к большему, что также было в ее власти, то на этом я не буду больше задерживаться. Философию весьма плохо применяют, если ею пользуются для того, чтобы извратить принципы здравого ума, и ей оказывают мало чести, если ее оружие считают нужным пустить в ход против подобных извращений.

Тот, кто счел бы для себя слишком неудобным входить в детали всех тонких вопросов, которые мы до сих пор ставили и разрешали, мог бы, правда, с несколько меньшей школьной ученостью, но, быть может, с помощью не менее обоснованного суждения здравого смысла убедиться в той же самой истине с гораздо большей легкостью. Такой человек сделал бы следующее умозаключение: совершеннейший мир возможен, потому что он действителен, и он действителен, потому что создан самым мудрым и самым благим решением. Или я вообще не понимаю, что такое выбор, или выбор происходит по собственному желанию; но то, чего желают, нравится;

==46

однако нравиться и признавать за благо, предпочитать и считать наилучшим — все это, по моему мнению, только различные выражения одного и того же. Именно потому, что из всех возможных миров, которые бог знал, он избрал только этот один мир, надо полагать, что он считал его наилучшим, и так как его выбор никогда не бывает ошибочным, то, значит, это так и есть в действительности. Если бы даже было возможно, чтобы высшее существо сделало свой выбор в силу некоей выдуманной свободы, о которой иные разглагольствуют, и по ничем не вызванному желанию—не знаю, по какому,—предпочло худшее намного лучшему, то и тогда оно этого не сделало бы. Может прийти в голову мысль, что нечто подобное могло бы быть совершено каким-то сказочным божеством низшего порядка, но богу богов подобает только такое дело, которое его достойно, т. е. наилучшее из всего возможного. Быть может, большее соответствие с божественными свойствами есть основание решения, которое дало этому миру существование, не принимая в соображение его особого внутреннего достоинства. Пусть так, но и в этом случае остается достоверным, что он совершеннее всех других возможных миров. В самом деле, так как из результата можно усмотреть, что все другие миры находились в меньшем соответствии со свойствами божественной воли, а в боге все есть реальность, с этой же реальностью ничто не находится в большей гармонии, чем то, что само обнаруживает большую реальность, то ясно, что наибольшую реальность, которая может быть присуща миру, нельзя найти ни в каком другом мире, кроме настоящего. Далее, невозможность не избрать то, что отчетливо и правильно признается наилучшим, есть, быть может, принуждение воли и необходимость, упраздняющая свободу. Конечно, если свобода есть нечто противоположное этому, если здесь перед нами два расходящихся пути в лабиринте трудностей, где я должен принимать решение с опасностью ошибиться, то мне не о чем долго размышлять. На что нужна такая свобода, которая наилучшее из того, что можно было создать, отсылает в область вечного ничто, чтобы вопреки всякой мудрости повелеть злу чем-то быть. Если я во что бы то ни стало

==47

должен выбирать между заблуждениями, я предпочту ту благую необходимость, при которой чувствуют себя так хорошо и из которой может проистечь только наилучшее. Вот почему я сам — а со мной, быть может, и часть моих читателей — убежден в этом, а я в то же время рад возможности рассматривать себя как гражданина такого мира, который не мог быть лучше, чем он есть. Избранный наилучшим из всех существ быть незначительным звеном в самом совершенном из всех возможных замыслов, я, сам по себе ничего не стоящий и существующий лишь ради целого, тем более ценю свое существование, что был предназначен занять некоторое место в самом лучшем из замыслов творения. Я взываю ко всякому творению, не лишенному достоинства, воскликнуть: слава нам, мы существуем и доставляем радость творцу. Бесконечные пространства и вечность откроют богатства творения во всем их объеме только взору всеведущего. Я же с той точки, где я нахожусь, вооруженный тем пониманием, которое дано моему слабому рассудку, постараюсь объять своим взором возможно больше и еще сильнее проникнуться мыслью, что целое ''CTb наилучшее и что все хорошо ради целого.

В предстоящем полугодии я, по моему обыкновению, буду логику излагать по Мейеру 4, метафизику, а также этику — по Баумгартену', физическую географию — по моей собственной рукописи; для чистой математики, которую я начинаю читать, а также для механических наук будет отведен особый час, и обе эти дисциплины я буду излагать по Вольфу. Распределение лекций по часам будет объявлено особо. Известно уже, что каждую из этих наук я успеваю изложить за полугодие, а если мне этого времени не хватает, то оставшуюся часть я излагаю за несколько часов в следующем полугодии.

==48

==49

К оглавлению

==50

00.htm - glava03

МЫСЛИ, ВЫЗВАННЫЕ БЕЗВРЕМЕННОЙ КОНЧИНОЙ ВЫСОКОРОДНОГО ГОСПОДИНА ИОГАННА ФРИДРИХА ФОН ФУНКА

17в0

Милостивая государыня!

Если бы люди среди сутолоки повседневных дел и развлечений имели обыкновение посвящать несколько серьезных мгновений поучительным размышлениям, к чему побуждает их ежедневный пример тщетности наших предположений относительно судьбы наших сограждан, то их радости были бы, быть может, менее шумными, но место этих радостей заняла бы спокойная ясность души, для которой никакие случайности не были бы уже неожиданными, и даже тихая меланхолия — это нежное чувство, волнующее благородное сердце, когда оно в уединенной тиши обдумывает ничтожность того, что у нас обычно считается великим и важным,— заключала бы в себе больше истинного счастья, чем бурные увеселения легкомысленного человека или громкий смех глупца.

Но громадное множество людей жадно вмешивается в толкотню тех, кто на мосту, который перекинут провидением через часть пропасти, [называемой] вечностью, и который мы называем жизнью, гоняется за мыльными пузырями, нимало не заботясь о том, чтобы обратить внимание на подъемные доски, сбрасывающие их одного за другим в глубину, мерой которой служит бесконечность и которая в конце концов поглощает их самих в их неудержимом беге. Один древний поэт ' вносит в изображение человеческой жизни трогательную черту, описывая только что родившегося человека. Ребенок, говорит

З*

==51

он, тотчас же после появления на свет наполняет воздух печальным криком, как это и подобает существу, которое должно вступить в мир, где его ожидает столько бедствий. Однако с годами этот человек научается соединять с умением делать себя несчастным умение скрывать это от самого себя, набрасывая завесу на печальные события жизни и отдаваясь легкомысленной беспечности при наличии множества окружающих его зол, которые все же в конце концов неотвратимо приводят его к гораздо более скорбному чувству. И хотя из всех зол он больше всего боится смерти, он, как видно, проявляет очень мало интереса к смерти своих сограждан, за исключением разве тех случаев, когда более тесные связи особенно привлекают его внимание. В такие времена, когда какая-нибудь свирепая война открывает затворы мрачной бездны, чтобы обрушить на человеческий род все напасти, особенно хорошо видно, как ставшии привычным образ нужды и смерти внушает даже тем, кому угрожает и то и другое, такое холодное безразличие, что люди уже мало обращают внимания на судьбу своих братьев. Но когда в спокойной гражданской жизни из среды тех, кто нам близок или кого мы любим, у кого было столько же или еще больше, чем у нас, надежд, кто с таким же рвением, как и мы, стремился к осуществлению своих намерений и замыслов,—когда они, говорю я, по решению того, кто всемогуще повелевает всем, в самом разгаре их порывов постигнуты роком, когда смерть в торжественной тишине приближается к одру больного, когда этот исполин, перед которым в ужасе содрогается природа, подходит тихими шагами, чтобы заключить больного в свои железные объятья,— тогда просыпается чувство тех, кто обычно заглушает его всякого рода развлечениями. Скорбное чувство из глубины сердца выражает то, что когда-то в собрании римлян было выслушано с таким одобрением, потому что оно в столь сильной степени отвечает нашему общему ощущению: я человек и все, что выпадает на долю человека, не может меня миновать. Друг или родственник [умершего] говорит самому себе: я нахожусь в сутолоке дел и под гнетом моих житейских обязанностей; в таком же положении недавно на-

==52

ходился также мой друг; я спокойно и беззаботно наслаждаюсь своей жизнью, но кто знает, надолго ли?

Я с удовольствием провожу время со своими друзьями и ищу его среди них.

Ihn aber hдlt am ernsten Orte, Der nichts zurьcke lдsst, Die Ewigkeit mit starken Armen fest.

Haller

[Но его крепко держит вечность в своих

сильных руках В том суровом месте, Из которого никто не возвращается.

Галлер1]

Такие серьезные мысли вызывает у меня, милостивая государыня, преждевременная смерть Вашего благородного сына, которого Вы теперь так справедливо оплакиваете. Как один из его бывших учителей, я воспринимаю эту потерю с глубокой болью, хотя, конечно, я вряд ли в состоянии выразить ту огромную печаль, которая должна охватить тех, кто с этим подававшим надежды молодым человеком был связан более тесными узами. Милостивая государыня, разрешите мне к немногим строкам, в коих я стремился выразить уважение, которое я питал к этому своему бывшему слушателю, присовокупить еще несколько мыслей, возникших у меня в моем настоящем душевном состоянии.

Каждый человек намечает собственные планы своего назначения в этом мире. Искусства, которым он хочет научиться, почет и удобства, которых он от этого ожидает в будущем, прочное счастье в супружеской жизни и множество удовольствий или начинаний — таковы картины волшебного фонаря, которые он с такой изобретательностью рисует себе и заставляет в игре последовательно проходить перед своим живым воображением; смерть, замыкающая эту игру теней, виднеется лишь в туманной дали, ее заслоняет и делает незаметной свет, распространяющийся над более привлекательными местами. Мы предаемся подобным мечтаниям, а в это время наша истинная судьба ведет нас совершенно другими путями. Жребий, действи-

==53

тельно выпадающий на нашу долю, бывает редко схож с тем, который мы сами себе начертали; на каждом шагу мы обманываемся в своих ожиданиях; между тем воображение, несмотря ни на что, продолжает свое дело и без устали строит все новые планы, пока смерть, все еще кажущаяся далекой, не кладет внезапно конец всей этой игре. Если человек из этого мира сказок, который он сам себе создал в своем воображении и в котором он так охотно пребывает,— если из этого мира рассудок его приводит в тот мир, куда он в действительности поставлен провидением, тогда то поразительное несовпадение, которое он здесь встречает, смущает его и совершенно расстраивает его замыслы, загадывая ему неразрешимые загадки. Зародыши успеха подающей надежды юности часто безвременно увядают под бременем тяжелых болезней, и незваная смерть перечеркивает все замыслы и надежды. Человек, располагающий практическим умением жить, имеющий успехи, владеющий богатством,— это не всегда тот, кому провидение поставило самую далекую цель жизни, чтобы он мог как следует пользоваться плодами всех этих благ. Самые нежные узы дружбы, браки, обещающие полноту счастья, часто безжалостно обрываются слишком ранней смертью; между тем бедность и нищета обычно тянут длинную нить на прялке парк, и многие очень долго живут как будто лишь на горе себе и другим. Однако в этом кажущемся противоречии высший властитель мудрой рукой выделяет каждому его жребий. Конец нашего назначения в этом мире он скрывает в непроницаемой тьме, занимает нас нашими стремлениями, утешает нас надеждой и, держа нас в счастливом неведении будущего, направляет наши усилия также и на обдумывание наших намерений и замыслов независимо от того, должны ли все они скоро прийти к концу или мы находимся в самом начале их: Dass Jeder seinen Kreis vollende, den ihm der Himmel ausersehn. Pope

[Чтобы каждый заврршил свой круг, Предназначенный для него небом.

Поп}

==54

Под влиянием таких размышлений мудрый человек (но как редко встречаешь такого!) обращает внимание преимущественно на свое великое назначение после смерти. Он не теряет из виду обязательств, возлагаемых на него положением, в которое поставило его в этом мире провидение. Разумный в своих замыслах, но без всякого упрямства, уверенный в исполнении своих надежд, но чуждый нетерпения, скромный в своих желаниях, ничего никому не приказывая, полный доверия, но ни на чем не настаивая, он ревностен в исполнении своих обязанностей, но с христианским смирением готов покориться велению всевышнего, если тому будет угодно среди его порывов отозвать его со сцены, на которую он был поставлен. Пути провидения везде, где мы хоть в какой-то степени в состоянии их постичь, всегда мудры и достойны преклонения, и не должны ли они быть таковыми в еще большей мере там, где мы их постичь не можем? Преждевременная смерть тех, на кого мы возлагали столько надежд, повергает нас в ужас; а между тем как часто это бывает величайшей милостью неба! И не заключалось ли несчастье многих людей главным образом в том, что смерть приходила к ним слишком поздно, что она слишком медлила, вместо того чтобы после славных выступлений их в жизни вовремя положить ей конец?

Умирает подающий надежды юноша, и мы думаем, как много несбывшегося счастья исчезает вместе с ним! Однако в книге судеб это, быть может, звучит иначе. Соблазны, уже издали надвигавшиеся, чтобы сломить еще не вполне окрепшую добродетель, печали и превратности судьбы, которыми грозило будущее,— всего этого избежал этот счастливец, которого ранняя смерть увела от нас в благословенный час, между тем как друзья и родственники, не ведая грядущего, оплакивают потерю тех лет, относительно которых они воображают, что когда-нибудь они послужили бы славным венцом жизни близкого им человека. Прежде чем завершить эти свои размышления, я хочу дать небольшое описание жизни и характера покойного. То, что я здесь изложу, известно мне из рассказов его домашнего учителя,

==55

весьма ему преданного и горько его оплакивающего, и из моего собственного общения с ним. И как много есть еще других прекрасных свойств, о которых знает лишь тот, кто способен проникнуть в глубину сердца, и которые тем благороднее, чем меньше они бросаются в глаза!

Господин Иоганн Фридрих фон Функ родился 4 октября 1738 г. в знатной дворянской семье в Курляндии. С самого детства он никогда не обладал хорошим здоровьем. Он получил весьма тщательное воспитание, обнаружил большое прилежание в учении, его сердце было как бы создано природой для взращения в нем благородных свойств. 15 июня 1759 г., подготовленный домашним учителем, он вместе со своим младшим братом вступил в здешнюю академию. Со всей готовностью он предстал перед своим экзаменатором—тогдашним деканом. Этот экзамен сделал честь как его прилежанию, так и стараниям его домашнего учителя. Он посещал лекции господина советника консистории профессора Теске 3, ныне главного ректора университета, лекции доктора правовых наук господина Функа4, а также мои с прилежанием, которое служило примером для других. Он жил уединенно и скромно и этим поддерживал силы своего слабого организма, пока к концу февраля этого года здоровье его не было настолько подорвано, что его уже не могли спасти ни уход и заботы, ни старания искусного врача. И 4 мая этого года он, подготовив себя с твердостью и пламенным благочестием христианина к назидательной кончине, в присутствии своего верного духовника тихо и мирно почил и соответственно своему званию был похоронен в здешнем кафедральном соборе.

Это был человек мягкого и спокойного нрава, скромный, приветливый, благожелательный, горячо стремившийся стать украшением своей семьи и надлежащим образом развить свои способности на пользу отечеству. Никогда никого не огорчал он ничем, кроме своей смерти. Он был искренне благочестив. Он стал бы честным гражданином этого мира, но решением всевышнего было определено, чтобы он сделался гражданином небес. Его жизнь была слишком коротка и заставила нас

==56

жалеть о том, что осталось невыполненным и чего лишила нас ранняя его смерть.

Он заслуживал бы быть поставленным в пример тем, кто хочет достойно провести годы своего воспитания и своей юности, если бы скромные заслуги вызывали в легкомысленных умах такое же стремление к соревнованию, как и сияющие ложным блеском свойства тех, коих тщеславие направлено лишь на видимость добродетели без заботы о сути ее. Его оплакивают те, к кругу которых он принадлежал, его друзья и знакомые.

Таковы, милостивая государыня, черты характера Вашего при жизни столь заслуженно любимого сына, которые, как бы слабо они, ни были обрисованы, должны все же усилить грусть, испытываемую Вами по поводу его утраты. Однако именно эти оплакиваемые свойства способны в такой потере послужить и к немалому утешению, ибо только для тех, кто самую важную из всех целей легкомысленно упускает из виду, может быть безразлично, в каком состоянии они своих ближних отдают вечности. Я не буду утруждать Вашу милость подробным изложением причин для утешения в таком горе. Смиренное отрешение от собственных желаний, если премудрому провидению угодно решить иначе, и горячее стремление христианина к той же блаженной цели, которой до нас уже достигли другие, могут больше дать для успокоения сердца, чем все соображения сухого и бессильного красноречия.

Я имею честь быть с глубочайшим уважением, высокородная госпожа, милостивая государыня, Вашей милости покорнейшим слугой.

И. Кант Кенигсберг, 6 июня 1760.

==57

==58

==59

К оглавлению

==60

00.htm - glava04

ЛОЖНОЕ МУДРСТВОВАНИЕ В ЧЕТЫРЕХ ФИГУРАХ СИЛЛОГИЗМА

1762

§1 Общее понятие о природе умозаключений

Высказать суждение — значит сравнить нечто как признаке какой-нибудь вещью. Сама вещь есть субъект, признак — предикат. Сравнение их выражается соединительным словом есть или суть. Если ато слово употребляется просто, то оно обозначает предикат как признак субъекта; если же оно сопровождается знаком отрицания, то оно обозначает предикат как признак, противопоставленный субъекту. В первом случае получается суждение утвердительное, во втором — отрицательное. Легко понять, что, называя предикат признаком, мы вовсе не говорим, что этот предикат есть признак субъекта, ибо так обстоит дело только в утвердительном суждении; это имеет тот смысл, что предикат рассматривается как признак вещи, хотя бы он и противоречил субъекту в отрицательном суждении о нем. Так, дух есть вещь, которую я мыслю; сложное — признак чего-то; суждение дух не есть нечто сложное представляет этот признак как противоречащий этой вещи.

То, что составляет признак признака вещи, называют опосредствованным признаком ее. Так, необходимый есть непосредственный признак бога, неизменный же — признак необходимого и опосредствованный признак бога. Не трудно понять, что непосредственный признак занимает место промежуточного признака (nota intermedia) между более отдаленным признаком и самой вещью, так как только через него более отдален-

==61

ный признак сравнивается с самой вещью. Но через промежуточный признак можно сравнить с вещью некоторый признак также и отрицательно, признав, что нечто противоречит непосредственному признаку вещи. Случайное, как признак, противоречит необходимому, необходимое же есть признак бога, и, следовательно, через промежуточный признак здесь достигается познание, что случайное бытие противоречит богу.

Только теперь я могу установить реальное определение умозаключения. Всякое суждение через опосредствованный признак есть умозаключение, или, другими словами, умозаключение есть сравнение признака с вещью через промежуточный признак. Этот промежуточный признак (nota intermedia) принято называть средним термином (terminus mйdius) умозаключения; другие термины умозаключения достаточно известны.

Чтобы ясно познать отношение признака к вещи в суждении человеческая душа есть дух, я пользуюсь промежуточным признаком разумный так, что через него признак быть духом я рассматриваю как опосредствованный признак человеческой души. Три суждения необходимо должны здесь быть, а именно: 1. Быть духом есть признак разумного; 2. Разумное есть признак человеческой души; 3. Быть духом есть признак человеческой души, ибо сравнение более отдаленного признака с самой вещью возможно только через эти три действия.

В форме суждений они гласили бы так: все разумное есть дух, душа человека разумна; следовательно, душа человека есть дух. Это и есть утвердительное умозаключение. Что касается отрицательных умозаключений, то столь же легко бросается в глаза, что именно потому, что противоречие между предикатом и субъектом я не всегда усматриваю с достаточной ясностью, мне, насколько это возможно, приходится прибегать к вспомогательному средству, чтобы облегчить себе понимание через промежуточный признак. Предположим, что дано отрицательное суждение продолжительность существо^ вания бога не может быть измерена никаким временем,

==62

и допустим, я не нахожу, что этот предикат при таком непосредственном сравнении его с субъектом дает мне достаточно ясную идею противоречия; тогда я прибегаю к такому признаку, который я могу непосредственно представить себе в этом субъекте, сравниваю предикат с ним и через него — с самой вещью. Быть измеримым посредством времени противоречит всему неизменному, неизменное же есть признак бога; следовательно. и т. д. Будучи выражено формально, это умозаключение гласило бы: ничто неизменное не может быть измерено посредством времени, продолжительность существования бога неизменна; следовательно... и т. д.

§2 О высших правилах всех умозаключений

Из приведенного выше мы узнаем, что первое и общее правило всех утвердительных умозаключений таково: признак признака есть признак самой вещи (nota notae est etiam nota rei ipsius); для всех отрицательных суждений: что противоречит признаку вещи, противоречит и самой вещи (repugnans notae rйpugnвt rei ipsi). Ни одно из этих правил не доступно дальнейшему доказательству, потому что доказательство возможно только через одно или несколько умозаключений; желать же доказать высшее правило всех умозаключений значило бы поэтому допускать порочный круг. Но что именно эти правила содержат в себе общее и последнее основание всех возможных способов умозаключения, ясно из того, что те правила, которые до сего времени всеми логиками считались первыми правилами всех умозаключений, должны заимствовать единственное основание своей истинности из правил, указанных здесь нами. Dictum de omni, высшее правило всех утвердительных умозаключений, гласит поэтому так; что о понятии утверждается во всем его объеме, то утверждается и о каждом другом понятии, которое в нем содержится. Основание для доказательства этого правила ясно: то понятие, которое включает в себя другие, всегда обособлено от них как некоторый признак; все, что этому понятию присуще, есть поэтому признак приз-

==63

нака, а тем самым и признак самих вещей, от которых он был обособлен, т. е. он присущ также и всем низшим понятиям, в нем содержащимся. Всякий, кто хоть сколько-нибудь преуспел в логических познаниях, легко поймет, что это Dictum обладает истинностью только в силу этого основания и что, стало быть, оно подчинено нашему первому правилу. Dictum de null находится в точно таком же отношении к нашему второму правилу: что относительно понятия отрицается во всем его объеме, отрицается и относительно всего того, что содержится в этом понятии. Ибо то понятие, в котором содержатся эти другие понятия, есть только признак, от них обособленный. Но то, что противоречит этому признаку, противоречит и самим вещам; следовательно, то, что противоречит более широким понятиям, должно противоречить и понятиям, подчиненным тому же понятию.

§3 О чистых и смешанных умозаключениях

Общеизвестно, что имеются непосредственные заключения, когда из одного суждения истинность другого познается непосредственно, без среднего термина. Именно поэтому такие заключения вовсе не есть умозаключения; например, из положения всякая материя изменчива прямо следует: что неизменчиво, не есть материл. Логики насчитывают несколько различных видов таких непосредственных выводов; среди них наиболее важные суть, несомненно, те, которые получаются посредством логического обращения и противопоставления.

И вот если умозаключение строится только посредством трех предложений по правилам, только что изложенным для всякого умозаключения, то такое умозаключение я называю чистым умозаключением (ratiocinium purum); если же оно возможно только через соединение между собой более чем трех суждений, то оно умозаключение смешанное (ratiocinium hybridum). Допустим, в самом деле, что между тремя основными предложениями будет вставлено еще заключение, выведен-

==64

ное из них непосредственно, так что, следовательно, у нас будет на одно предложение больше, чем допускается в чистом умозаключении. Это и будет ratiocоnium hybridum. Допустим, например, что заключают следующим образом: Ничто тленное не есть простое, Следовательно, ничто простое нетленно; Душа человека есть нечто простое, Следовательно, душа человека нетленна.

Здесь, собственно, нет сложного умозаключения, так как таковое должно состоять из нескольких умозаключений; данное же умозаключение содержит в себе кроме того, что требуется для [чистого] умозаключения, еще непосредственное заключение через противопоставление и состоит из четырех предложений.

Но если бы выраженными были даже всего только три суждения, а вывод из этих суждений был бы возможен только через допустимое логическое обращение, противопоставление или другое логическое изменение одной из посылок,— все равно умозаключение было бы ratiociaium hybridum, потому что дело здесь вовсе не в том, что именно высказывают, а в том, что неизбежно при этом нужно мыслить, чтобы мог иметь место правильный вывод. Допустите, в самом деле, что в умозаключении

Ничто тленное не есть простое, Душа человека есть нечто простое; Следовательно, душа человека нетленна

правильный вывод возможен лишь постольку, поскольку посредством совершенно правильного обращения большей посылки я могу сказать: ничто тленное не просто; следовательно, ничто простое нетленно; тогда умозаключение остается смешанным, потому что сила вывода в нем основывается на молчаливом присовокуплении этого непосредственного заключения, которое здесь необходимо хотя бы подразумевать.

==65

§ 1

Лишь в так называемой первой фигуре возможны чистые умозаключения, в трех остальных— только смешанные

Если умозаключение строится непосредственно согласно одному из двух приведенных нами высших правил, то оно всегда представляет собой умозаключение по первой фигуре. Первое правило гласит: признак В признака С, приписываемого некоторой вещи А, есть признак самой этой вещи А. Отсюда берут начало три предложения: С имеет своим признаком В, С В А имеет своим признаком С; Все, что разумно, есть дух; Следовательно, А имеет своим .. ,-, ' ' Человеческая душа разумна; Следовательно, человеческа

Л В душа есть дух.

Очень легко построить много подобных предложений, а также показать, как к некоторым из них применяются правила отрицательных заключений, чтобы убедиться, что, поскольку они соответствуют этим правилам, они всегда строятся по первой фигуре, и это дает мне право избежать здесь излишних подробностей. Легко понять также, что эти правила умозаключений не требуют, чтобы кроме суждений, входящих в их состав, между ними был бы для убедительности аргументации вставлен еще и непосредственный вывод из того или другого из этих суждений. Вот почему умозаключение по первой фигуре есть чистое умозаключение.

По второй фигуре возможны только смешанные умозаключения.

Правило второй фигуры таково: чему противоречит признак вещи, то противоречит и самой вещи. Это положение истинно только потому, что то, чему противоречит признак, и само противоречит этому признаку; а то, что противоречит признаку, противоречит и самой вещи, следовательно, то, чему противоречит признак вещи, противоречит и самой вещи. Здесь совершенно

==66

очевидно, что только потому, что большую посылку как отрицательное суждение я могу здесь подвергнуть простому обращению, возможен и переход через меньшую посылку к выводу. Поэтому обращение это должно быть здесь молчаливо подразумеваемо, иначе суждения мои не приведут к выводу. Но предложение, полученное через обращение, есть вставленное здесь непосредственное следствие из первой посылки, и умозаключение, стало быть, состоит из четырех суждений и есть ratiocinium hybridum; например, если я скажу: Ни один дух не делим; Всякая материя делима; Следовательно, никакая материя не есть

дух, то я заключаю правильно, но вывод имеет здесь силу только потому, что из первого предложения — ни один дух не делим — путем непосредственного заключения вытекает; следовательно, ничто делимое не есть дух, а отсюда все уже следует согласно общему правилу всех умозаключений совершенно правильно. Но так как доказательство способно привести к заключению только в силу этого непосредственного вывода, который отсюда следует, то сам этот вывод входит в него и делает его состоящим из четырех суждений: Ни один дух не делим; Стало быть, ничто делимое не есть дух; Всякая материя делима; Следовательно, никакая материя не есть

дух.

По третьей фигуре возможны только смешанные умозаключения.

Правило третьей фигуры следующее: что присуще вещи или противоречит ей, то также присуще или противоречит некоторым вещам, имеющим другой признак этой вещи. Само это положение истинно только потому, что то суждение, в котором говорится, что некоторый другой признак присущ этой вещи, подлежит обращению (per conversionem logicam). Только таким образом это

==67

положение и становится соответствующим правилу всех умозаключений: Все люди грешны; Все люди — разумные существа; Следовательно, некоторые разумные существа

грешны.

Этот вывод возможен только потому, что благодаря обращению per accidens я из меньшей посылки могу заключить так: следовательно, некоторые разумные существа суть люди, а это уже дает возможность сравнить понятия по правилу всех умозаключений, однако только через посредство вставленного непосредственного заключения мы и получаем здесь ratiocinium hybridum: Все люди грешны; Все люди — разумные существа; Стало быть, некоторые разумные существа

суть люди; Следовательно, некоторые разумные существа

грешны.

То же самое легко показать и в отрицательном модусе этой фигуры, что я ради краткости опускаю.

По четвертой фигуре возможны только смешанные умозаключения.

Способ заключения по этой фигуре до такой степени неестествен и основывается на таком большом числе возможных промежуточных заключений, которые должны быть здесь подразумеваемы как вставленные, что общее правило его, которое я мог бы здесь предложить, было бы весьма неясным и малопонятным. Поэтому я только скажу, на каких условиях держится здесь сила вывода. В отрицательных модусах этих умозаключений правильный вывод возможен потому, что я могу менять здесь места терминов либо посредством логического обращения, либо посредством противопоставления и, следовательно, каждый раз за большей посылкой мыслить непосредственно вытекающий из нее вывод, так что эти выводы оказываются поставленными в те отношения, которые они вообще должны иметь согласно общему правилу. Что же касается утвердительных мо-

==68

дусов, то я покажу, что по четвертой фигуре они вообще невозможны. Отрицательное умозаключение по этой фигуре в том его виде, как оно, собственно, должно мыслиться, может быть представлено таким образом: Ни один глупец не есть ученый; отсюда: Kit один ученый не есть глупец. Некоторые ученые благочестивы; отсюда: некоторые благочестивые люди — ученые. Следовательно, некоторые благочестивые люди неглупы.

Возьмем теперь силлогизм второго рода: Всякий дух есть нечто простое; Ничто простое нетленно; Следовательно, некое нетленное есть дух.

Здесь совершенно ясно бросается в глаза, что суждение, содержащее вывод, в том его виде, в каком оно перед нами, вообще не может вытекать из посылок. Это тотчас же становится ясным, как только мы сравним с ним средний термин. В самом деле, я не могу сказать: некое нетленное есть дух потому, что оно есть [нечто] простое, ибо из того, что нечто обладает простотой, не следует еще, что тем самым оно есть и дух. Далее, при этом никакими возможными логическими изменениями нельзя так составить посылки, чтобы предложение, содержащее вывод или хотя бы какое-нибудь другое предложение, из которого этот вывод вытекает как непосредственное следствие, могло бы быть из них выведено, если только согласно раз навсегда установленному для всех фигур правилу термины должны быть размещены так, чтобы больший термин находился в большей, а меньший — в меньшей посылке*. И хотя и окажется возмож-

Это правило основывается на синтетическом порядке, согласно которому с субъектом сравнивается сначала более отдаленный, а затем более близкий признак. Между тем если бы и это правило мы стали рассматривать лишь как произвольное, то все же оно оказалось бы совершенно необходимым, как только мы поставили бы себе целью иметь четыре фигуры силлогизма. Ибо, как только станет безразличным, отнести ли мне предикат заключения в большую или меньшую посылку, исчезнет и различие между первой и четвертой фигурами. С такой ошибкой встречаемся мы в «Логике» Крузия, стр. 6001.

==69

ным получить предложение, из которого вытекает данный вывод, при условии, если я совершенно переменю места терминов, так что меньшим станет тот, который раньше был большим термином, и наоборот,— все же при этом необходимо потребуется также полная перестановка посылок, и таким образом полученное по четвертой фигуре мнимое умозаключение хоть и будет содержать в себе [требуемый для умозаключения] материал, но не будет обладать той формой, по которой оно должно быть построено. И это вообще не будет согласным с логическим порядком умозаключением, при котором только и возможно деление на четыре фигуры и которое в отрицательном модусе той же [четвертой] фигуры приобретает совершенно другой вид. Вот как должно выглядеть это умозаключение: Всякий дух есть нечто простое; Ничто простое нетленно; Следовательно, всякий дух нетленен; А стало быть, некое нетленное есть дух.

Заключить так совершенно правильно, но такого рода умозаключение отличается от умозаключения по первой фигуре не иным положением среднего термина, а только тем, что здесь переменились места посылок и в предложении, содержащем вывод, переставлены больший и меньший термины *. Это, однако, вовсе не означает изменения фигуры. С ошибкой подобного рода встречаемся мы в приведенном месте «Логики» Крузия, где это право менять места посылок дало автору повод думать, что заключение строится в таком случае по четвертой фигуре, и притом естественнее, [чем по первой].

В самом деле, если большей посылкой служит предложение, в котором встречается предикат заключения, то в отношении того вывода, который действительно непосредственно вытекает здесь из предпосылок, предложение, поставленное вторым, будет большей посылкой, а стоящее на первом месте — меньшей посылкой. Но в таком случае умозаключение строится по первой фигуре с той только разницей, что то предложение, которое имелось в виду получить в качестве вывода, следует из предложения, вытекающего прежде всего из допущенных суждений путем логического обращения.

К оглавлению

==70

Становится жаль тех усилий, которые великий ум затрачивает на усовершенствование бесполезного занятия. Некоторой пользы можно было бы достичь только упразднением этого занятия.

§5

Логическое деление на четыре силлогистические фигуры есть ложное мудрствование

Нельзя отрицать, что по всем этим четырем фигурам можно получать правильный вывод. Но бесспорно также и то, что все они, за исключением первой фигуры, только окольным путем — введением промежуточных заключений — приходят к определенному выводу и что тот же самый вывод через тот же самый средний термин мог бы быть по первой фигуре получен в чистом, ни с чем не смешанном виде. Здесь поэтому могла бы возникнуть мысль, что остальные фигуры в худшем случае бесполезны, но не ложны. Однако если принять во внимание, с какой целью они были изобретены и по сие время все еще составляют предмет преподавания, то придется судить иначе. Если бы вся задача состояла в том, чтобы множество заключений, перемешанных с главными суждениями, так переплести с ними, чтобы, в то время как одни из них были бы очевидны, а другие скрыты, потребовалось много искусства для усмотрения их согласия с правилами умозаключения, то можно было бы, конечно, в добавление к имеющимся примыслить еще много, правда, не фигур, но разного рода загадочных и достаточно головоломных заключений. Но цель логики — не запутывать, а распутывать, не излагать что-то в скрытой форме, а достигать ясности в изложении. Вот почему эти четыре вида умозаключений должны быть простыми, ни с чем не смешанными, без скрытых побочных заключений; иначе за ними нельзя признать право стать предметом логического изложения в качестве формул, дающих самое ясное понятие об умозаключениях. Несомненно также и то, что до сих пор все логики рассматривали их как простые умозаключения, не требующие введения в них других суждений; иначе за ними никогда не было бы признано

==71

право законного существования. Таким образом, остальные три способа заключения в качестве правил умозаключения вообще истинны, но в качестве таких, которые содержали бы простые и чистые заключения, они ложны. Эта неправильность, считающая вполне законным запутывать наши воззрения, хотя подлинная цель логики — все приводить к простейшей форме познания, становится тем большей, чем больше требуется особых правил (каковых в каждой фигуре имеется несколько), для того чтобы при всех этих отклонениях самому себе не подставить ногу. И действительно, если существовало когда-либо совершенно бесполезное занятие, на которое было затрачено много остроумия и расточено много мнимой учености, так именно это. Так называемые модусы, возможные в каждой фигуре и обозначенные странными словами, да еще содержащие искусственно подобранные, таинственным значением преисполненные буквы, облегчающие превращение их в модусы первой фигуры,— все это для будущих времен послужит ценным и редкостным свидетельством способа мышления человеческого рассудка. Наступит время, когда, рассматривая эту почтенную ржавчину древности как некоторого рода пережиток, более просвещенное потомство научится удивляться и сожалеть о кропотливых и напрасных усилиях своих предков.

Легко найти и первую причину такого мудрствования. Тот, кто впервые написал посылки силлогизма в три ряда друг под другом, стал рассматривать их как своего рода шахматную доску и сделал попытку уяснить себе, что могло бы получиться от перестановки в нем среднего термина, был, надо полагать, столь же изумлен, заметив, что при этом получается некоторый разумный смысл, как бывает поражен и тот, кто в имени неожиданно находит анаграмму. Но и та и другая радость есть ребячество, особенно если из-за этого забывают, что в отношении ясности ничего нового таким образом не достигается, а, напротив, только еще увеличивается степень неясности. Но такова уже, видно, участь человеческого рассудка: он либо склонен мудрствовать и тогда начинает гримасничать, либо дерзновенно гонится за слишком великими предметами и тогда строит

==72

воздушные замки. Из громадной толпы мыслителей один избирает себе предметом своих изысканий число 666, другой — первоначальное происхождение животных и растений или сокровенные пути провидения. Заблуждение, в которое оба они впадают, весьма различного оттенка, как различны и их умы.

Вещей, достойных изучения, становится в наши дни все больше и больше. Скоро наша способность окажется слишком слабой, а жизнь — слишком короткой, чтобы постигнуть хотя бы только наиболее полезную часть их. Нам в избытке предлагают богатства, и, для того чтобы найти для них место, нам приходится выбрасывать много ненужного хлама. Было бы лучше никогда и не обременять себя им.

Я бы слишком польстил себе, если бы решил, что эта работа, на которую я затратил всего несколько часов труда, способна ниспровергнуть колосс, голова которого скрывается в облаках древности, а ноги сделаны из глины. Моей задачей было только дать отчет о том, почему в моем изложении логики, в котором я не имею возможности все расположить согласно моему собственному пониманию дела и вынужден многое сделать в угоду господствующим вкусам, я буду особенно краток при рассмотрении этого предмета, чтобы время, которое я при этом выиграю, использовать для расширения действительно полезных знаний.

Существует и некоторое другое применение силлогистики, состоящее в том, чтобы при ее помощи в ученом словопрении взять верх над неосмотрительным противником. Но так как это относится к атлетике ученых — искусству, которое в других отношениях, быть может, и весьма полезно, но которое немного способствует интересам истины, то я и ее обхожу здесь молчанием.

§6 Заключительное рассуждение

Мы знаем теперь, что высшие правила всех умозаключений непосредственно ведут к тому порядку понятий, который называется первой фигурой; что все другие перестановки среднего термина дают возможность

==73

делать правильные выводы, лишь поскольку они с помощью легко усматриваемых непосредственных следствий ведут к таким предложениям, которые связаны между собой простым порядком первой фигуры; что простые и несмешанные умозаключения возможны единственно только по одной фигуре, потому что всегда именно только первая фигура, замаскированная [непосредственными] следствиями, скрыто лежит в основании всякого умозаключения и одна только она содержит в себе всю силу вывода, а перестановка терминов приводит к менее длинным или более длинным окольным путям, которые нужно пройти, чтобы получить вывод, и что вообще деление на фигуры, поскольку они должны содержать только чистые, ни с какими промежуточными суждениями не смешанные заключения, ложно и невозможно. Каким образом наши основные общие правила всех умозаключений содержат в себе также и особые правила так называемой первой фигуры и каким образом, исходя из данного заключения и среднего термина, можно тотчас же всякое умозаключение по любой из остальных фигур без лишних подробностей и формул сведения превратить в простой способ умозаключения по первой фигуре, так что получаем либо само заключение, либо предложение, из которого оно вытекает как непосредственное следствие,— все это так легко усмотреть из нашего разъяснения, что я не буду на этом больше останавливаться.

Я не хотел бы закончить это рассуждение, не присовокупив к нему несколько замечаний, которые и в других отношениях могли бы оказаться весьма полезными.

Итак, я утверждаю, во-первых, что отчетливое понятие возможно только посредством суждения, полное же понятие — не иначе как посредством умозаключения. В самом деле, для отчетливого понятия требуется, чтобы я нечто ясно осознал как признак некоторой вещи, а это и есть суждение. Чтобы иметь отчетливое понятие о теле, я составляю себе ясное представление о непроницаемости как его признаке. Но это представление есть не что иное, как мысль тело непроницаемо. При этом следует только заметить, что это суждение есть не само

==74

отчетливое понятие, а только действие, посредством которого оно осуществляется, ибо то представление о самой вещи, которое возникает благодаря этому действию, есть отчетливое представление. Легко показать, что полное понятие возможно только посредством умозаключения, стоит только прочитать первый параграф настоящего исследования. Поэтому отчетливым понятием можно было бы назвать также и такое, которое становится ясным через суждение, полным же — такое, которое приобретает отчетливость посредством умозаключения. Если это полнота первой степени, то тогда мы имеем дело с простым умозаключением, если же она второй или третьей степени, то она возможна только через ряд связанных между собой в виде цепи заключений, которым рассудок придает сокращенную форму сорита2. Отсюда становится ясной также и существенная ошибка логики в том ее виде, как она обыкновенно излагается, а именно что в ней об отчетливых и полных понятиях трактуется раньше, чем о суждениях и умозаключениях, хотя и те и другие понятия возможны только через них.

Во-вторых, сколь очевидно то, что для полного понятия требуется та же основная сила души, что и для отчетливого понятия (поскольку та же способность, благодаря которой мы что-то непосредственно познаем как признак некоторой вещи, делает возможным в свою очередь также и представлять себе в этом признаке другой признак, и, стало быть, мыслить вещь через посредство более отдаленного признака),— столь же легко бросается в глаза и то, что рассудок и разум, т. е. способность отчетливого познания и способность делать умозаключения, вовсе не различные основные способности. Они состоят в способности к суждению; судить же опосредствованно и значит делать умозаключения.

В-третьих, отсюда же можно прийти и к выводу, что высшая сила познания основывается исключительно на способности к суждению. Поэтому если какое-нибудь существо способно иметь суждения, то оно обладает и высшей способностью познания. Если же найдется основание отказать ему в этой способности, то это значит,

==75

что оно не в состоянии составлять суждения. Пренебрежение такого рода исследованиями дало одному знаменитому ученому ' повод признать и за животными способность к образованию отчетливых понятий. Согласно этому мнению, бык в своем представлении о стойле имеет ясное представление также о признаке стойла — двери и, следовательно, отчетливое понятие о стойле. Не трудно обнаружить, что это заблуждение. Не в том состоит отчетливость понятия, что то, что составляет признак вещи, ясно представляется, а в том, что оно познается как признак вещи. Конечно, дверь есть нечто относящееся к стойлу и может служить его признаком, но только тот, кто составляет суждение эта дверь есть принадлежность этого стойла, имеет отчетливое понятие о самом здании, а это, несомненно, превосходит способность животных.

Я пойду еще дальше и скажу: одно дело различать вещи и совсем другое — познавать различие между вещами. Последнее возможно только посредством суждения и недоступно никакому неразумному животному. Следующее подразделение может оказаться весьма полезным. Логически различать — значит познавать, что вещь А не есть В, и это всегда есть отрицательное суждение; физически различать — значит посредством различных представлений быть побуждаемым к различным действиям. Собака отличает мясо от хлеба, потому что сравнительно с хлебом мясо производит на нее иное впечатление (ведь различные вещи вызывают и различные ощущения) и ощущение, получаемое от мяса, вызывает у нее иное вожделение, нежели то, какое вызывается ощущением, получаемым от хлеба *, согласно естественной связи влечений собаки с ее представлениями. Все это может послужить поводом для более основа-

Действительно, в высшей степени важно обращать на это внимание при исследовании природы животных. Мы подмечаем у них только внешние действия, различия которых свидетельствуют также и о различии побуждений, определяющих их вожделения. Но отсюда вовсе не следует, что внутри их существа происходит указанное действие познавательной силы, посредством которого они сознают согласие или противоречие того, что содержится в одном ощущении, с тем, что имеется в другом, т. е. что они обладают некоей способностью к суждениям.

==76

тельного размышления о существенном различии в природе разумных и неразумных животных. Если бы удалось постигнуть, что это за таинственная сила, которая делает возможными суждения, то задача была бы решена. В данный момент я считаю, что эта сила, или способность, есть не что иное, как способность внутреннего чувства, т. е. способность делать свои собственные представления предметом своих мыслей. Способность эта не вытекает из какой-нибудь другой, а есть одна из основных способностей в собственном смысле этого слова и, по моему убеждению, может принадлежать только разумным существам. Но от нее-то именно и зависит вся высшая сила познания. Я закончу это исследование увещанием, которое должно быть приятно тем, кто способен испытывать удовольствие от усмотрения единства человеческих познаний. Все утвердительные суждения подчинены одной общей формуле, а именно принципу тождества: Cuilibet subjecto competit praedicatum Ipsо identicum; все отрицательные — принципу противоречия: Nulli subjecto competit praedicatum оpsi opposоtum. Все утвердительные умозаключения подчинены правилу: Nota notae est nota rei ipsоus; все отрицательные — правилу; Oppositum notae opponitur reо ipsi. Все суждения, непосредственно подчиненные принципам тождества или противоречия, т. е. те, в которых и тождество, и противоречие усматриваются не через посредствующий признак (следовательно, не через расчленение понятия), а непосредственно, суть недоказуемые суждения; те же, в которых это тождество и противоречие усматриваются опосредствованно, суть суждения доказуемые. Человеческое познание полно такими недоказуемыми суждениями. Всякой дефиниции предшествует несколько таких суждений, ведь для составления ее уже представляют себе то, что прежде всего и непосредственно познается в каждой вещи как ее признак. Поэтому заблуждаются те философы, которые представляют себе дело так, будто нет никаких недоказуемых основных истин, кроме одной. Но точно так же заблуждаются и те, кто без достаточных оснований слишком щедро приписывает эти преимущества тем или иным из своих положений.