Часть 9.

цаний покоится не на опыте и не на умозаключениях, а на выдумке, к которой прибегает разум, лишенный всякой опоры. С этой точки зрения созданная людьми пневматология может быть названа системой их неиз-· бежного незнания относительно предполагаемого вида существ, и, как таковая, она вполне отвечает своей задаче.

Теперь оставим вопрос о духах, эту обширную часть метафизики, как окончательно выясненный и решенный. Вновь возвращаться к нему я не стану. Суживая таким образом план моего исследования и отказываясь от некоторых совершенно бесплодных изысканий, я надеюсь успешнее приложить мое скромное разумение к другим предметам. Вообще не следует напрасно расточать свои и без того небольшие силы на легкомысленные предположения. Вот почему благоразумие требует в этом, как и в других случаях, чтобы мы соразмеряли планы с нашими силами и, не будучи в состоянии достигнуть большого, довольствовались малым.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ИСТОРИЧЕСКАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

РАССКАЗ, ОБ ИСТИННОСТИ КОТОРОГО ПУСТЬ КАК УГОДНО ОСВЕДОМЛЯЕТСЯ САМ ЧИТАТЕЛЬ

Sit mihi fas audita loqui...

Virgilius

[Будет мне дано, что я слышал, сказать...

(Вергилий, Энеида, Academia, M. —Л,, 1933, стр. 165)]

Философия, чье самомнение приводит к тому, что она сама срамит себя различными праздными вопросами, часто оказывается в неприятном положении, когда сталкивается с некоторыми рассказами: кое-что она не может безнаказанно подвергать в них сомнению, а кое-чему она не может верить, не подвергаясь осмеянию. И то и другое затруднение в той или иной мере встречается, когда имеешь дело с распространен

==332

ными рассказами о духах: первое, когда слушаешь человека, который заверяет вас в подлинности своего рассказа, второе — по отношению к тем, кто дальше распространяет эти рассказы. В действительности для философа нет горше упрека в легковерии и приверженности к ложным мнениям толпы, а так как те, кто умеет без заслуг казаться умным, бросаются с насмешкой на все, что одинаково непостижимо и для невежд, и для умных, т. е. на все, что делает тех и других в некотором смысле равными между собой, то нет ничего удивительного в том, что явления, о которых так часто распускают слухи, получают большое распространение в обществе, хотя публично их отрицают или умалчивают о них. Можно поэтому быть уверенным, что ни одна академия наук никогда не решится объявить премию за сочинение на такую тему, и это не потому, что все члены академии совершенно свободны от всякой приверженности к подобным мнениям, а потому, что правила благоразумия с полным правом диктуют осторожность по отношению к вопросам, которые одинаково предлагает излишнее любопытство и пустая любознательность. Таким образом, подобного рода рассказам всегда верят только тайно, а публично они отвергаются в силу господствующей моды неверия.

Так как я не нахожу весь этот вопрос ни важным, ни достаточно обоснованным, чтобы высказаться о нем определенно, то я считаю возможным привести здесь один из подобного рода рассказов, с полным безразличием отдавая его на благосклонный или неблагосклонный суд читателя.

В Стокгольме проживает некий господин Сведенборг, не занимающий никакой должности или службы и существующий на свои собственные довольно значительные средства. Все его занятие заключается в том, что он, по его словам, уже больше двадцати лет состоит в самых тесных сношениях с духами и душами усопших, получает от них сведения из того мира и делится с ними сведениями из этого мира, сочиняет толстые книги о своих открытиях и время от времени ездит в Лондон, чтобы обеспечить их издание. Он вовсе не скрывает свои тайны, свободно о них беседует с каждым

==333

и кажется совершенно убежденным в том, что рассказывает, без всякой тени преднамеренного обмана или шарлатанства. Будучи, если верить ему самому, первым духовидцем среди всех духовидцев, он, несомненно, и первый фантазер среди всех фантазеров — все равно, будете ли судить о нем по описаниям тех, кто его знает, или по его собственным сочинениям. Это обстоятельство не мешает, однако, тем, кто вообще считает возможным воздействие духов на нас, признать и какую-то долю правды в этих фантастических его рассказах. Так как верительная грамота всех полномочных посланников того света состоит в доказательствах своего необычайного призвания, которые они приводят, показывая в этом мире некоторые образчики, то из всего того, что рассказывают для подтверждения необычных качеств упомянутого господина, я приведу только то, во что еще верит большинство.

К концу 1761 г. господина Сведенборга пригласили к одной княгине, ум и проницательность которой вполне, казалось бы, ограждали ее от всякой возможности быть обманутой в подобном деле. Поводом к этому приглашению послужили распространившиеся повсюду слухи о видениях этого человека. После того как было задано несколько вопросов не столько для того, чтобы получить действительные сведения с того света, сколько для того, чтобы посмеяться над его фантазиями, княгиня отпустила Сведенборга, дав ему тайное поручение, которое имело прямое касательство к его общению с духами. Через несколько дней господин Сведенборг явился с ответом, который поверг эту даму, по ее же словам, в величайшее изумление: она нашла ответ верным, хотя ни один живой человек не мог ему внушить его. Этот рассказ сообщил один присутствовавший при этом посланник при тамошнем дворе другому чужестранному посланнику в Копенгагене, и он совпадает с тем, что можно было разузнать из частных расспросов.

Следующие рассказы может подтвердить только молва, ценность которой очень сомнительна. От госпожи Мартевиль, вдовы голландского посланника при шведском дворе, родственники одного ювелира потре-

==334

бовали уплаты долга за специально изготовленный серебряный сервиз. Зная аккуратность своего покойного мужа в хозяйственных делах, эта дама была убеждена в том, что долг был уплачен еще при жизни, но в оставшихся после мужа бумагах не нашлось никаких доказательств. Женщина особенно склонна верить всяким гаданиям, толкованию снов и тому подобным чудесам. Она откровенно рассказала о своем деле господину Сведенборгу и попросила, если он действительно, как говорят, находится в сношениях с душами усопших, узнать от покойного ее мужа с того света, как быть с этим долгом. Господин Сведенборг обещал все это исполнить и через несколько дней, явившись в дом этой дамы, сообщил, что желаемые сведения им получены, что в таком-то указанном им шкафу, который она считала совсем пустым, имеется потайной ящик, где находятся нужные квитанции. Немедленно стали искать согласно его описанию, и квитанции действительно нашлись вместе с секретной голландской корреспонденцией, благодаря чему предъявленные требования были отклонены.

Третий рассказ таков, что очень легко можно доказать, правдив он или нет. Это было, если мне правильно сообщили, в конце 1759 г., когда господин Сведенборг, возвращаясь из Англии, прибыл в Готенбург в послеобеденное время. Вечером этого же дня, будучи в гостях в доме одного купца, он спустя некоторое время со всеми признаками величайшего волнения сообщил, что в эту самую минуту вспыхнул страшный пожар на Зюдермальме, в Стокгольме. Через несколько часов, в течение которых он неоднократно выходил из дома, он заявил гостям, что пожар потушили, и при этом описал его размеры. Это удивительное известие распространилось в тот же вечер и к утру обошло весь город. Лишь через два дня в Готенбурге было получено из Стокгольма сообщение, полностью подтвердившее, как говорят, видение Сведенборга.

Кто-нибудь, наверное, спросит, что же побудило меня заняться таким презренным делом, как дальнейшее распространение сказок, которые благоразумный человек вряд ли терпеливо выслушает до конца,

==335

и, более того, включить эти сказки в текст философского исследования. Но так как философия, о которой речь была выше, тоже была сказкой из страны чудес метафизики, то я и не вижу ничего неприличного в том, чтобы представить обе эти сказки вместе. И почему, наконец, более похвально быть обманутым слепой верой в мнимые доводы разума, чем неосторожной верой в

ложные рассказы?

Граница между глупостью и разумностью столь незаметна, что, долго идя путем одной из них, трудно не коснуться иногда хоть сколько-нибудь и другой. Что же касается прямодушия, которое иной раз даже вопреки сопротивлению рассудка дает себя уговаривать и принимает за истину твердые заверения, то его следует, мне кажется, признать не естественно унаследованной тупостью, а скорее остатком древней родовой честности, которая для нашего времени не очень-то подходит и потому часто превращается в глупость. Вот почему в удивительном рассказе, которым я занялся, я предоставляю читателю самому разложить эту двусмысленную смесь разума и легковерия на ее составные части и уже затем определить соотношение обоих ингредиентов моего образа мысли. При такой критике приходится ведь думать только о благопристойности, поэтому я считаю себя достаточно гарантированным от опасности быть осмеянным, раз я с этой самой глупостью, если хотят ее так назвать, попадаю в довольно хорошее и многочисленное общество, а этого, как думает Фонтенель, уже достаточно, чтобы по крайней мере не считать вас неумным. Так это всегда было и, вероятно, будет, что некоторые нелепости распространяются даже среди людей разумных только потому, что о них говорят везде и всюду. Сюда относятся: симпатия, волшебный жезл, предчувствия, действие силы воображения у беременных женщин, влияние фаз луны на животных и растения и др. Разве не воздали недавно достойным образом простые поселяне ученым за насмешки, которыми те обычно осыпают их за легковерие? Усердным распространением слухов дети и женщины довели в конце концов немало умных людей до того, что эти люди стали принимать обыкно-

==336

венного волка за гиену, хотя ныне всякому мало-мальскп разумному человеку известно, что хищный африканский зверь не может бродить по лесам Франции. Слабость человеческого рассудка вместе с его любознательностью приводят к тому, что вначале истина и ложь принимаются без разбора. Но постепенно понятия все более очищаются, малая часть из них остается, а остальное отметается, как мусор.

Таким образом, тот, кому эти рассказы о духах кажутся важными, если у него нет дела получше и он имеет много денег, может отважиться на путешествие ради проверки этих 'рассказов, подобно тому как Артемидор '* ради толкования снов странствовал по Малой Азии. Будущие его единомышленники должны быть ему в высшей степени признательны за то, что он устранил возможность появления другого Филострата", который через много лет, когда всякого рода слухи приобретут характер настоящих доказательств, а неудобный, хотя и в высшей степени необходимый, опрос очевидцев станет невозможным, превратил бы нашего Сведенборга в нового Аполлония Тианского 1д.

ГЛБВБ ВТОРАЯ

ЭКСТАТИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ МЕЧТАТЕЛЯ ПО МИРУ ДУХОВ

Somnia, terrores magicos, miracula, sagas, Nocturnos lйmures, portentaquo Thcssala.

Horatius

[Сны, наваждения магов, явленья природы, волшебниц, Призрак ночной, чудеса фессалийцев.

(.Гораций, Полн. собр. соч., Academla, M.—Л., 1936, стр. 338)]

Я никак не могу обижаться на рассудительного читателя, если при чтении этой книги кое-что заставит его усомниться в тех приемах, которых автор нашел нужным держаться. Предпосылая догматическую часть исторической, а, стало быть, доводы разума — опыту, я ведь даю повод заподозрить меня в том, что я поступил коварно: держа в памяти эту историю, делаю только

12 Иммануил Кант, т. 2

==337

вид, будто знаю одни лишь абстрактные размышления, дабы затем уже поразить ничего не подозревающего читателя отрадной ссылкой на опыт. И действительно, философы часто и с большим успехом прибегали к подобному приему. Необходимо иметь в виду, что всякое знание имеет два,конца, с которых можно к нему подходить: один — априорный, другой — апостериорный. Правда, некоторые новейшие натуралисты утверждают, что следует начинать с познания апостериорного. Они полагают, что прямо берут быка за рога, если, вооружившись предварительно достаточным запасом опытных знаний, затем уже принимаются постепенно восходить к общим и высшим понятиям. Хотя нельзя, конечно, сказать, что такой образ действия не разумен, но он далеко недостаточно научный и философский; ведь действуя таким путем, скоро наталкиваешься на какое-нибудь «почему», на которое нет никакого ответа, а это философу делает так же мало чести, как купцу, например, дружеская просьба об отсрочке уплаты по векселю. Вот почему во избежание этого неудобства проницательные люди начинали с противоположной, самой крайней точки — с высшей точки метафизики. Но тут возникает новое затруднение, а именно: начинают неведомо еде, и приходят неведомо куда, и доводы развиваются, нигде не касаясь опыта; более того, кажется, что эпикуровским атомам, извечно падавшим и случайно сталкивавшимся, потребовалось меньше времени для образования Вселенной, чем это нужно самым общим и отвлеченным понятиям для ее объяснения. Видя, таким образом, что доводы его разума, с одной стороны, и действительный опыт или рассказ — с другой, идут рядом подобно двум параллельным линиям до бесконечности, нигде не встречаясь, философ, как будто заранее договорившись, согласился с другими философами о том, чтобы каждый взял свою исходную точку и, украдкой оглядываясь на результаты того или иного опыта и свидетельства, направлял разум не по прямым линиям выводов, а с незаметным уклоном своих доводов таким образом, чтобы он обязательно попал как раз туда, где доверчивый ученик меньше всего ждал его, а именно чтобы

==338

он доказал то, о чем уже заранее было известно, что оно должно быть доказано. Этот путь они тогда еще назвали априорным, хотя он по расставленным вехам незаметно вел к пункту апостериорно, причем по справедливости тот, кто это понимает, не должен выдавать этот секрет. При помощи этого остроумного метода некоторые заслуженные мужи, идя по пути одного лишь разума, уловили даже некоторые тайны религии, подобно тому как писатели заставляют героинь своих романов убегать в дальние страны, чтобы там благодаря удачному приключению столкнуться со своими поклонниками: et fugit ad salices et se cupit ante videri. Virgilius бегает к ивам и хочет, чтобы раньше ее увидели. Вергилий]. Стало быть, я вовсе не должен был бы краснеть, имея таких славных предшественников, если бы я действительно прибегнул к этому же самому приему, дабы довести свой труд до желанного конца. Однако убедительно прошу читателя ничего подобного обо мне не думать. Да и какая мне была бы польза в этом, раз я сам разболтал тайну и, следовательно, никого уже обмануть не могу. Беда еще в том, что свидетельство, на которое я натолкнулся и которое так необычайно похоже на мою философскую фантазию, имеет такой безобразный и нелепый вид, что я должен допустить, что читатель из-за такого сходства скорее признает несостоятельность моих доводов, чем их разумность. Скажу поэтому без околичностей, что я не понимаю никаких шуток во всех подобных обидных сопоставлениях и заявляю коротко и ясно, что либо в произведениях Сведенборга гораздо больше ума и правды, чем это могло бы показаться с первого взгляда, либо же он совершенно случайно сходится с моей системой, подобно тому как иной раз поэты, впадая в экзальтацию, начинают, как полагают или по крайней мере как они сами говорят, пророчествовать, если слова их в отдельных случаях совпадают с результатом.

Подхожу к моей цели, т. е. к 'сочинениям моего героя. Если немалая заслуга иных ныне забытых или когда-то малоизвестных писателей заключается в том, что, создавая большие сочинения, они не жалели никаких затрат ума, то г-ну Сведенборгу, без сомнения,

12

*

==339

принадлежит первое место среди всех. На Луне его бутыль, наверное, совершенно полна и не уступает ни одной из тех, которые видел там Ариосто " наполненными до краев разумом, утраченным здесь, и которые их обладателям придется потом разыскивать,— до такой степени свободно его великое сочинение от малейшего следа разума. Тем не менее в этом сочинении все удивительно согласуется с тем, до чего по такому же вопросу мог бы додуматься самый утонченный разум. Читатель поэтому простит мне, если я скажу: в творении Сведенборга я нахожу ту самую причудливую игру воображения, какую многие другие любители находили в игре природы, когда в [очертаниях] пятнистого мрамора им рисовалась святая семья или в сталактитовых образованиях—монахи, купели и церковные органы или даже когда подобно насмешнику Лискову 18 они на замерзшем оконном стекле обнаруживали звериное число " и тройную корону — все такие вещи, которые видит только тот, чья голова заранее ими набита.

Огромное сочинение этого писателя состоит из восьми томов in quarto, наполненных всякой чепухой, которую он под названием «Arcana coeleslia» [«Небесные тайны»] предлагает миру как новое откровение. В них он использует свои видения большей частью для раскрытия тайного смысла первых двух книг Моисея и для такого же толкования всего священного писания. Все эти мистические выкладки меня здесь совершенно не касаются; некоторые сведения о них можно при желании найти в первом томе «Теологической библиотеки» господина доктора Эрнести 20. Мы остановимся только на audita et visa, т. е. на том, что он видел собственными глазами и слышал собственными ушами. Это главным образом приложения к отдельным главам; они составляют основу всех его остальных грез и более или менее подходят к нашим вышеописанным похождениям на воздушном корабле метафизики. Стиль автора плоский. Кажется, будто его рассказы и сама компановка их действительно возникли из какого-то фантастического созерцания и вряд ли дают повод заподозрить, что спекулятивные бредовые фантазии извращенного

К оглавлению

==340

ума побудили его сочинить их с целью обмана. Они не лишены поэтому некоторого значения и действительно заслуживают того, чтобы из них сделать небольшое извлечение, заслуживают, быть может, больше, чем иные вещицы безмозглых резонеров, наполняющие наши журналы, хотя бы уже по одному тому, что толково изложенный обман чувств представляет собой вообще явление гораздо более интересное, чем заблуждение ума, причины которого достаточно известны и которое большей частью может быть устранено при свободном направлении душевных сил и при большем обуздании пустого любопытства. Чувства же составляют первооснову всякого суждения, а, когда они дают неверную картину, законы логики бессильны. Я поэтому отделяю у нашего автора сумасшествие от безумия и оставляю в стороне все его превратные мудрствования, отрывающие его от видений, подобно тому как не раз приходится у философа отделять то, что он наблюдает, от того, что составляет "его умствование,— ведь по большей части даже мнимый опыт поучительнее, чем мнимые доводы разума. Отнимая у читателя несколько мгновений из того времени, которое он, быть может, с ненамного большей пользой мог бы употребить на чтение основательных сочинений по тому же предмету, я в то же время обнаруживаю заботливость о тонкости его вкуса, так как, опуская многие дикие химеры, я преподношу ему лишь квинтэссенцию книги в виде нескольких капель, за что надеюсь на такую же благодарность, какую некий пациент выразил своим врачам за то, что те давали ему только кору хинного дерева, тогда как легко могли бы заставить его съесть все дерево.

Господин Сведенборг делит свои видения на три рода. К первому роду относятся те случаи, когда он как бы свободен от тела: нечто среднее между сном и бодрствованием. В этом состоянии он видел, слышал и даже осязал духов. С ним случалось это всего раза тричетыре. Ко второму роду относятся те случаи, когда дух куда-то уводит его в то самое время, когда он гуляет, например, по улице, нисколько не сбиваясь с пути; вместе с духом он находится в совершенно иных

==341

краях и ясно видит там дома, людей, леса и т. д. в течение нескольких часов, пока.он внезапно не почувствует себя на своем настоящем месте. Это случалось со Сведенборгом раза два-три. Третий род — обычные видения, они бывали у него ежедневно наяву, и главным образом на них построены все его рассказы.

Все люди, по его мнению, состоят в одинаково тесной связи с миром духов. Они только этого не чувствуют, и разница между ним и другими людьми состоит лишь в том, что всО внутренний мир раскрыт — дар, о котором он все время говорит с благоговением (datum mihi est ex divina domini misericordia [дано мне по божественному милосердию!). Из изложения видно, что дар этот заключается в осознании тех смутных представлений, которые душа воспринимает через постоянную свою связь с миром духов. Поэтому Сведенборг отличает в человеке внешнюю и внутреннюю память. Первой он обладает как личность, принадлежащая к видимому миру, а второй — в силу своей связи с миром духов. На этом основано различие между внешним и внутренним человеком, и его, Сведенборга, превосходство состоит в том, что уже в этой жизни он видит себя как личность среди духов, которые со своей стороны признают его такой личностью. В этой внутренней памяти сохраняется все то, что из внешней исчезло, и ни одно представление человека никогда в ней не пропадает. После смерти память обо всем том, что когда-либо проникало в душу человека, но прежде оставалось для него самого скрытым, становится подробной книгой его жизни.

Духи доступны, правда, только внутреннему чувству человека. Но благодаря этому духи являются ему как бы извне, и притом в человеческом облике. Язык духов есть непосредственное сообщение идей, но он всегда связан с проявлением (Apparenz) того языка, на котором обычно говорит человек, и кажется звучащим извне. Один дух читает в памяти другого духа представления, которые тот с ясностью имеет внутри себя. Так духи видят в Сведенборге его представления об этом мире с такой ясностью, что часто впадают в самообман, воображая, что видят предметы непосредственно,— вещь невозможная, так как чистый дух не имеет ни

==342

малейшего ощущения телесного мира. Они не могут получить представления об этом мире и от общения с другими душами живых людей, потому что внутренний мир этих людей не раскрыт, т. е. их внутреннее чувство заключает в себе совершенно смутные представления. Вот почему Сведенборг — истинный оракул духов, которые с таким же любопытством созерцают в нем настоящее состояние мира, с каким он созерцает в их памяти, как в зеркале, чудеса мира духов. Хотя эти же духи имеют тесную связь со всеми другими душами живых людей, действуют в них или подвергаются их действию, они все же знают об этом столь же мало, как и люди, потому что это их внутреннее чувство, принадлежащее к их духовной личности, совершенно смутно. Подобно тому как люди в этой жизни полагают, что все их мысли и движения воли проистекают от них самих, хотя на самом деле они часто переходят в них из мира невидимого, так и духи думают, что они сами мыслят то, что есть в них результат влияния человеческих душ. Однако уже в этой жизни каждая человеческая душа имеет свое место в мире духов и принадлежит к определенному обществу сообразно с внутренним состоянием в ней истинного и благого, т. е. ума и воли. Но расположение духов в отношении друг друга не имеет ничего общего с пространством телесного мира; вот почему душа человека, находящегося в Индии, и душа другого человека, находящегося в Европе, могут в смысле духовном оказаться в ближайшем соседстве и, наоборот, души двух человек, живущих физически в одном и том же доме, могут в духовном отношении оказаться довольно далекими друг от друга. Умирает человек, и душа не мэняет своего места, но ощущает себя только в том самом месте, где она еще при земной своей жизни пребывала по отношению к другим духам. Впрочем, хотя отношение между духами не есть еще в подлинном смысле пространственное отношение, оно, однако, имеет у них видимость пространства, так что нам кажется, что связь между ними обусловлена некоторой близостью друг с другом, а различие — некоторой отдаленностью их друг от друга, подобно тому как сами духи, в действительности

==343

лишенные всякой протяженности, имеют, однако, друг для друга видимость человеческого облика. В этом воображаемом пространстве духовные существа находятся в непрерывном общении. Сведенборг беседует с душами усопших, когда ему заблагорассудится, и читает в их памяти (способности представлений) то самое состояние, в котором они сами себя созерцают, и притом с такой ясностью, как если бы он созерцал все это физическими глазами. Огромное расстояние между разумными обитателями мира следует считать ничтожным по отношению ко всему духовному миру, и беседовать с обитателем Сатурна ему так же легко, как с душой умершего человека. Все зависит от внутреннего состояния и от той связи, которая существует между ними на почве истинного и благого. Более далекие друг от друга духи легко могут сообщаться между собой при помощи других духов. Поэтому человеку нет надобности побывать на других небесных телах, чтобы когда-нибудь познать их со всеми их чудесами. Его душа читает в памяти других умерших граждан мира их представления об их жизни и местопребывании и видит в них предметы так хорошо, как если бы она непосредственно созерцала их.

Одна из главных идей в фантастических измышлениях Сведенборга заключается в следующем: телесные существа не обладают самостоятельным бытием, а существуют исключительно благодаря миру духов, причем каждое тело существует не благодаря одному какому-нибудь духу, а благодаря всем, вместе взятым. Познание материальных вещей имеет поэтому двойное значение: внешнее — поскольку речь идет о взаимном отношении материальных предметов, и внутреннее — поскольку они, как действия, указывают на силы мира духов, которые являются их причинами. Так, части человеческого тела соотносятся друг с другом по материальным законам, но, поскольку это тело поддерживается живущим в нем духом, его отдельные члены и их функции характерны для тех душевных сил, благодаря влиянию которых они имеют свой вид, деятельность и постоянство. Это внутреннее чувство неизвестно людям, а именно с ним хотел познакомить всех Сведенборг,

==344

внутренний мир которого раскрыт. Со всеми другими вещами видимого мира дело обстоит таким же образом: они, как сказано, имеют одно — малое — значение как вещи и другое — большее — значение как знаки. Это и есть источник нового толкования [священного] писания, которое он намерен был предпринять. Ведь именно внутренний смысл, т. е. символическое отношение всех рассказанных в нем вещей к миру духов, есть, как фантазирует Сведенборг, суть их достоинства, все же остальное только шелуха. В свою очередь в этой символической связи телесных вещей как образов с внутренним духовным состоянием важно следующее. Духи всегда представляются друг другу под видом существ, обладающих протяженностью, и взаимовлияние всех этих духовных существ порождает в то же время видимость еще других обладающих протяженностью существ и подобие материального мира, образы которого суть только символы его внутреннего состояния, но вызывают столь явный и продолжительный обман чувств, что он равносилен действительному ощущению подобных предметов. (Будущий толкователь сделает отсюда вывод, что Сведенборг — идеалист, так как он отрицает, что материя этого мира обладает самостоятельным бытием, и поэтому он хочет, быть может, принять ее за сцепление явлений, возникающее из связи с миром духов.) Он говорит о садах, обширных странах, жилищах, галереях и аркадах духов, которые он видит собственными глазами совершенно ясно, и уверяет, что не раз беседовал со всеми своими покойными друзьями, что недавно умерших трудно бывает убедить в том, что они действительно умерли, потому что они видят вокруг себя такой же мир. Он уверяет также, что целые общества духов одного и того же внутреннего состояния имеют одни и те же представления о том месте, в котором они обитают, и о тех предметах, которые в нем находятся; изменение же их состояния связано с кажущимся изменением места. Каждый раз, когда духи сообщают человеческим душам свои мысли, последние являются им в виде материальных вещей, которые рисуются воспринимающему их субъекту, собственно, только в силу определенного

==345

отношения к духовному чувству, однако так же ясно, как в действительности. Вот откуда берутся все эти дикие и страшно нелепые образы, которые наш фантаст, как ему кажется, видит со всей ясностью в своем ежедневном общении с духами.

Я уже указал, что, по мнению нашего автора, различные силы и свойства души находятся в симпатическом отношении с органами тела, подчиненными их управлению. Ведь внешний облик человека соответствует, таким образом, всему внутреннему миру человека, и если поэтому какое-нибудь заметное духовное воздействие со стороны невидимого мира коснется преимущественно той или другой из его душевных сил, то он, как внешний человек, гармонически ощущает в соответствующих им членах видимое наличие того же воздействия. Этим Сведенборг объясняет огромное разнообразие своих телесных ощущений, которые всегда связаны у него с духовным созерцанием, но нелепость которых слишком велика, чтобы я мог решиться привести хоть отдельные из них.

Каждый, кто находит это нужным, может поэтому составить себе понятие о чрезвычайно странном и причудливом воображении, в котором соединяются все его грезы. Подобно тому как различные силы и способности образуют то единство, которое и называется душой, или внутренним миром человека, так и различные духи (основные характеры которых относятся между собой, как различные способности одного духа относятся друг к другу) образуют общество наподобие одного огромного человека. Каждый дух видит себя на том месте или в той мнимой части этого призрака, который соответствует свойственному ему отправлению в таком духовном теле. Однако все общества духов вместе и весь мир всех этих невидимых существ опять-таки выступают в конце концов как подобие огромнейшего человека. Такова чудовищная и колоссальная фантазия, в которую, быть может, разрослось далекое детское представление вроде, например, того, как в школе для лучшего запоминания ученикам рисуют целую часть света в образе сидящей девушки и т. и, В этом исполинском человеке имеет место непрерывное

==346

и самое тесное общение каждого духа со всеми остальными и всех с каждым в отдельности, и, каково бы ни было положение живых существ в этом мире, какие бы перемены с ними ни происходили, все они в гигантском человеке занимают совершенно другое положение, которое никогда не изменяется и которое только по видимости есть место в неизмеримом пространстве, а на самом деле представляет собой определенного рода отношения и влияния этих существ.

Я устал приводить дикие бредни самого дурного из всех фантастов или продолжать их вплоть до описания им состояния после смерти. Кроме того, у меня есть еще другие соображения. Натуралист ставит в своем шкафу препараты не только нормальных животных, но и уродов, потому он должен быть осмотрителен и не показывать их всякому без разбора. Среди любопытствующих могут ведь оказаться беременные женщины, на которых это произведет плохое впечатление. И так как кое-кто из моих читателей также может относительно своей мысленной восприимчивости быть в положении, то мне было бы жаль, если бы он здесь слишком загляделся на что-то. Впрочем, поскольку я с самого начала предупредил читателей, то я не отвечаю ни за что и надеюсь, что мне не поставят в упрек те уродства, которые может по этому поводу родить их богатое воображение.

К грезам нашего автора я, впрочем, не прибавил ничего от себя и преподнес их в добросовестном извлечении спокойному и расчетливому читателю (который вряд ли пожертвовал бы семь фунтов стерлингов на удовлетворение мелкого любопытства). Я опустил большую часть непосредственных видений Сведенборга, потому что такого рода дикие бредни только лишили бы читателя сна; путаный смысл его откровений кое-где передан несколько более понятным языком. Но главные черты очерка изложены правильно. При всем том было бы напрасно пытаться скрыть бесплодность всего этого труда — она бросается каждому в глаза. Так как личные видения, о которых говорится в книге [Сведенборга], сами не могут быть доказаны, то причина, побудившая автора заняться ими, заключалась, по

==347

всей вероятности, в желании придать этим видениям достоверность ссылками на случаи вроде упомянутых выше, которые могли бы быть подтверждены живыми свидетелями. Но в том-то и дело, что это не так. И вот, несколько пристыженный, я отказываюсь от глупой попытки, делая при этом заслуживающее внимания, хотя и несколько запоздалое, замечание: разумное мышление большей частью дело легкое, но, к сожалению, лишь после того, как долгое время давали себ

вводить в заблуждение.

*

Я разработал неблагодарную тему, навязанную мне расспросами и назойливостью любопытствующих и пребывающих в праздности друзей. Подчиняя свой труд этому легкомыслию, я в то же время обманул его ожидания, не дав никаких сведений любопытствующим и никаких разумных доводов пытливому уму. Если бы при этой работе у меня не было никакой другой задачи, я считал бы свое время потерянным. Я потерял доверие читателя, чей интерес и любознательность я скучным окольным путем привел к той же точке незнания, из которой он исходил. На самом же деле у меня была другая цель, которую я считаю более важной, чем объявленная мной, и ее, мне кажется, я достиг. Метафизика, в которую я волей судеб влюблен, хотя она лишь редко выказывает мне свое благоволение, приносит двоякого рода пользу. Первая заключается в решении задач, которые ставит любознательный человек, когда он разумом пытается выведать у вещей их тайные свойства. Но результат слишком часто обманывает здесь надежду, как ускользнул он и на этот раз из наших рук, жадно простертых.

Ter frustra comprensa manns effugit imago, Par levibus ventis volucrique simillima

somno. Virgilius

[Трижды, охваченный тщетно, из рук выскальзывал призрак, Равен легкому ветру и снам летучим подобен.

(Вергилий, Энеида, Academia, M.—Л., 1933, стр. 92);

==348

Вторая польза от метафизики более соответствует природе человеческого ума и заключается в следующем: она следит за тем, исходит ли задача из того, что доступно знанию, и каково отношение данного вопроса к приобретенным опытом понятиям, на которых всегда должны быть основаны все наши суждения. В этом смысле метафизика есть наука о границах человеческого разума ", и если по отношению к небольшой стране, всегда имеющей много границ, более важно знать и удерживать ее владения, чем безотчетно стараться расширить их завоеваниями, то и польза от упомянутой науки хотя и мало кому ясна, но зато очень важна и получается только путем долгого опыта и довольно поздно. Хоть я и не обозначил здесь с точностью границ разума!, но все же наметил их настолько, что при дальнейшем размышлении читатель сам сможет освободить себя от тщетных исследований вопроса, данные которого имеются в другом мире, а не в том, в котором он воспринимает. Я, следовательно, потерял время, дабы его выиграть. Я обманул читателя, чтобы принести ему пользу, и хотя я не дал ему никакого нового понимания, но зато я рассеял иллюзию и то пустое знание, которое составляет балласт для рассудка, занимая в его тесном пространстве место, которое могли бы занимать мудрость и полезные наставления.

Если предыдущие рассуждения только утомили читателя, не дав ему ничего поучительного, то он может успокоить свое нетерпение, если вспомнит то, что, как говорят, сказал Диоген своим зевающим слушателям при виде последней страницы одной скучной книги: «Смелей, господа, я вижу берег». Прежде мы, как Демокрит, блуждали в пустом пространстве, куда мы вознеслись на крыльях мотыльков метафизики, и развлекались там духовными видениями. Теперь, когда вяжущая сила самопознания подрезала эти шелковые крылышки, мы опять видим себя на низкой почве опыта и здравого смысла. Благо нам, если мы рассматриваем эту почву как предназначенное нам место, которое мы никогда не можем безнаказанно покидать и которое содержит в себе все, что может нас удовлетворить, пока мы стремимся к полезному.

==349

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ПРАКТИЧЕСКИЙ ВЫВОД ИЗ ВСЕГО СОЧИНЕНИЯ

Удовлетворять всякой любознательности и ставить пределы нашей жажде познания только там, где начинается невозможное,— вот старание, которое подобает учености. Но из всех бесчисленных задач, которые сами собой возникают [перед человеком], избрать именно те, разрешение которых важно для него,— это заслуга мудрости. Когда наука завершает свой круг, она естественно приходит к точке скромного недоверия и неохотно говорит о самой себе: скольких вещей я не понимают Но зрелый, обладающий опытом разум, ставший мудростью, устами Сократа среди ярмарки всевозможных товаров радостно восклицает: сколько здесь] ненужных мне вещей\ Именно таким образом два столь различных стремления сливаются в одно, хотя первоначально они имели совершенно противоположные направления: первое из них суетно и недовольно, второе степенно и скромно. Действительно, чтобы сделать разумный выбор, надо прежде всего знать то, без чего можно обойтись, более того, надо знать невозможное; но в конце концов науке удается определить границы, установленные ей природой человеческого разума. А все беспочвенные замыслы, хотя сами по себе они, быть может, не лишены достоинства, бесследно исчезают в дыму тщеславия, как лежащие вне человеческой сферы. Тогда-то метафизика становится тем, от чего она еще так далека и что в ней меньше всего подозревают, а именно спутницей мудрости. Пока еще придерживаются мнения, что можно прийти к столь глубокому пониманию, мудрая простота тщетно будет напоминать о том, что можно обойтись без таких грандиозных устремлений. Удовольствие, которое доставляет нам всякое расширение знания, легко принимает вид чего-то должного и объявляет упомянутую скромность, преднамеренную и рассудительную, глупой простотой, которая хочет себя противопоставить облагораживанию нашей природы. Вопросы о духовной природе, о свободе и предопределении, о будущей жизни u т. п. сначала приводят в движение все силы ума и

К оглавлению

==350

своей возвышенностью вовлекают человека в состязание умозрения, мудрствующего без разбора, решающего, поучающего или опровергающего, как это всегда бывает с мнимым глубокомыслием. Но как только исследование попадает в область философии, которая является судьей собственного метода и которая познает не только предметы, но и их отношение к человеческому рассудку, границы [разума] суживаются и устанавливается рубеж, который никогда больше уже не позволяет исследованию выйти из свойственной ему области. Нам понадобилась некоторая философия, для того чтобы познать все трудности, с которыми связано понятие, обычно считающееся очень удобными повседневным. Еще немного философии, и этот призрак уразумения отступит от нас еще дальше, и мы убедимся, что он находится совершенно вне кругозора человека. В отношениях причины и действия, субстанции и ее] действенного проявления (Handlung) задача философии на первых порах заключается в том, чтобы разгадать сложные явления и свести их к более простым представлениям. Раз основные отношения найдены, роль философии кончается. Что же касается вопроса о том, каким образчм нечто может быть причиной или иметь ту или иную силу — этого никогда нельзя разрешить при помощи разума 22: эти отношения надо брать исключительно из опыта, ведь правило нашего разума касается тишь сравнения по тождеству и противоречию. Но если только нечто есть причина, то через это нечто полагается и нечто другое, и, следовательно, здесь связь имеется не в силу согласия. Точно так же если я это нечто не признаю причиной, то отсюда еще не возникает никакого противоречия, ведь нет ничего противоречивого в том, что если нечто одно полагается, то нечто другое устраняется. Вот почему основные понятия о вещах как о причинах, понятия о силах и действиях, если они не взяты из опыта, совершенно произвольны и не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты. Я хорошо знаю, что мышление и воля приводят в движение мое тело, но я никогда не могу это явление, как простой опыт, путем расчленения свести к какому-либо другому явлению,— я могу его, правда, познать, но

==351

не могу уразуметь. Что моя воля движет моей рукой,— это для меня не более понятно, чем если бы кто-нибудь сказал, что она может также задержать движение Луны. Вся разница здесь только в том, что первое я узнаю из опыта, а второе никогда мне не приходило на ум. Я познаю в себе как в субъекте, который живет, разные изменения, а именно мысли, волю и другое, и так как все эти определения совершенно отличны от того, что в целом составляет мое понятие тела, то я справедливо допускаю некоторое нетедесное и постоянное существо. Но будет ли это существо мыслить и без связи с телом, об этом нельзя умозаключать на основании его свойств, познанных на опыте. С существами одинаковой со мной природы я связан через физические законы, но, нахожусь ли я или буду когда-нибудь находиться с ними в связи и без посредства материи по каким-то другим законам, которые мне угодно называть пневматическими, я никак не могу заключить из имеющихся у меня данных. Все подобные суждения, как, например, суждения о том, что моя душа движет моим телом, что она находится или будет находиться в связи с другими существами, ей подобными,— все такие суждения могут быть только вымыслом, и притом далеко не имеющим такого значения, как те выдумки, с которыми мы встречаемся в естествознании и которые известны под именем гипотез. В этих последних основные силы не измышляются; берутся те силы, которые уже известны из опыта, и прилагаются так, как это соответствует явлениям, и потому сама их возможность может быть доказана во всякое время, тогда как при вымыслах, о которых идет речь, допускаются совершенно новые основные отношения между причиной и действием, отношения, о возможности которых никогда нельзя иметь ни малейшего понятия и которые сочинены творчески или химерически, как вам будет угодно выразиться. То обстоятельство, что различные явления — действительные или мнимые — понятны из таких общепринятых основных идей, не приносит им никакой пользы. Можно легко найти основание для всего на свете, раз дозволяется произвольно сочинять разные действующие силы (Tдtigkeiten) и законы действия. Нам, следовательно,

==352

приходится ждать, пока мы в будущем на основе нового опыта получим новые понятия о скрытых еще для нас силах в нашем мыслящем Я. Так, наблюдения позднейшего времени, объясненные при помощи математики, обнаружили нам притягательную силу материи, о самой возможности которой (ибо она мыслится нами одной из основных сил) нам никогда не удастся составить себе более точного представления. Те, кто хотел бы без доказательства, взятого из опыта, придумать подобное свойство, подверглись бы, как глупцы, справедливому осмеянию. Так как в таких случаях доводы разума не имеют никакого значения ни для обнаружения, ни для подтверждения возможности или невозможности, то решающим следует здесь признать только опыт. Так я поступаю, например, по отношению к хваленой целебной силе магнита при зубной боли: я предоставляю времени, которое дает нам опыт, выяснить этот вопрос, если только оно накопит достаточно наблюдений, из которых действие магнетической пластинки на мясо и кости будет установлено так же несомненно, как действие ее на железо и сталь. Если же какой-нибудь мнимый опыт не может быть согласован ни с каким законом восприятия, действующим у большинства людей, и, следовательно, свидетельствует только о полном беспорядке в показаниях органов чувств (как это и на самом деле бывает с распространяемыми в обществе рассказами о духах), то лучше всего такие опыты прекратить по той простой причине, что отсутствие согласованности и сообразности, как и отсутствие исторического знания, лишает их доказательной силы: они не могут служить основанием для какого-нибудь закона опыта, о котором мог бы судить наш ум.

Подобно тому как, с одной стороны, путем более глубокого исследования мы усмотрели, что в случае, о котором мы говорим, никакое убеждающее и философское уразумение невозможно, так, с другой стороны, при спокойном и беспристрастном отношении к делу окажется, что оно и излишне, и вовсе не нужно. В своем тщеславии наука охотно ссылается в своих работах на важность [изучаемого]; так и в нашем случае обыкновенно указывают на то, что разумный взгляд на духовную

==353

природу души приводит к уверенности в существовании загробной жизни, а эта уверенность очень нужна как побудительный мотив к добродетельной жизни. Праздное любопытство прибавляет, однако, что достоверность явлений душ усопших может быть даже подтверждена опытом. Однако истинная мудрость есть спутница простоты, и так как при ней сердце предписывает правила рассудку, то она обычно обходится без больших снаряжений учености, и цели, которые она себе ставит, не нуждаются в средствах, которые никогда не будут в распоряжении всех. Как? Разве быть добродетельным только потому хорошо, что существует тот свет? Или, наоборот, наши поступки получат когда-то вознаграждение не потому ли, что были хороши и добродетельны сами по себе? Разве в человеческом сердце не заложены непосредственно нравственные предписания или необходимы какие-то действующие из другого мира машины, чтобы заставить человека поступать в этом мире согласно своему назначению? Разве может называться честным или добродетельным тот, кто охотно предавался бы своим любимым порокам, если бы его не пугала кара в будущем, и не должны ли мы скорее сказать, что такой человек хотя и страшится греха, но в душе таит порочные наклонности, что он любит выгоду, приносимую добродетельными поступками, но саму добродетель ненавидит? И действительно, опыт показывает, что многие из тех, кто осведомлен и убежден в существовании будущей жизни, предаваясь здесь порокам и мерзостям, только и думают о том, какими ухищрениями избежать грозящих последствий в будущем. И поистине не было еще никогда ни одной честной души, которая мирилась бы с мыслью о том, что со смертью все кончается, и благородные стремления которой не окрылялись бы надеждой на будущее. Поэтому, кажется, сообразнее с человеческой природой и чистотой нравов основывать ожидания будущего мира на чувствах благородной души, чем, наоборот, ее благонравное поведение основывать на надежде на будущую жизнь. Такова и на самом деле моральная вера: ее простота может быть выше разных тонкостей пустого умствования, только она приличествует человеку в каждом

==354

его состоянии, ведя его прямой дорогой к его истинным целям23. Предоставим умозрению и попечению праздных умов все громкие учения о столь отдаленных материях. В действительности эти учения нас мало интересуют и иллюзорный блеск доводов за или против них может, конечно, иметь значение для одобрения школ, но вряд ли решает что-нибудь относительно будущей судьбы честных людей. Человеческий разум также не наделен такими крыльями, которые дали бы ему возможность пробиться сквозь высокие облака, скрывающие от наших глаз тайны иного мира. Любознательным же людям, которые так настойчиво стараются хоть что-нибудь узнать о том мире, можно дать простой, но совершенно естественный совет: терпеливо дожидаться, пока они не попадут туда. Но так как наша судьба в будущем мире, надо полагать, в значительной мере зависит от того, как мы исполняли наши обязанности в этом мире, то я и кончаю словами, которые Вольтер вложил в уста своему честному Кандиду после долгих бесплодных схоластических споров: «Будем заботиться о нашем счастье, пойдемте возделывать свой сад».

приложение

ПИСЬМО О СВБДЕНБОРГЕ К ФРЕЙЛЕЙН ШАРЛОТТЕ ФОН КНОБЛОХ

[10 августа 1763 г.]

Я не лишал бы себя так долго чести и удовольствия исполнить повеление дамы, являющейся украшением ее пола, и давно прислал бы затребованное сообщение, если бы не нашел нужным предварительно собрать более подробные сведения по этому вопросу. Рассказ, к которому я приступаю, по содержанию своему совершенно отличен от тех, которым обычно позволено в изящной форме проникнуть в покои, где обитает сама красота. Я бы не мог простить себе, если бы при чтении этого рассказа глубокая серьезность, хотя бы на один миг, погасила радостное выражение лица, с которым имеет право взирать на Вселенную ничем не омраченная невинность, и если бы я не был уверен, что, хотя подобного рода картины вызывают страх, воскрешающий

==355

старые впечатления, внушенные воспитанием, просвещенная женщина прочтет этот рассказ не без того удовольствия, которое может доставить его правильное использование. Позвольте мне, милостивая государыня, оправдать мое действие в этом деле, так как может показаться, что простое забл ^ждение побудило меня разыскать соответствующие рассказы и охотно принять их без тщательной проверки.

Не знаю, замечал ли кто-нибудь в моем характере склонность к вере в чудеса или легковерие. Несомненно во всяком случае, что вопреки всем рассказам о видениях и о действиях мира духов, из которых множество наиболее вероятных мне известно, я всегда старался следовать прежде всего указаниям здравого смысла, склоняясь в сторону отрицания. Не потому, что я воображаю, будто мне ясна невозможность всего этого (мы ведь очень мало знаем о природе духа), а потому, что все эти рассказы недостаточно доказаны. Впрочем, что касается непостижимости и бесполезности такого рода явлений, то здесь столько трудностей, а, с другой стороны, так легко обнаружить обман и поддаться обману, что я, вообще не склонный выдумывать себе хлопоты, нашел излишним проводить тоскливые часы на кладбищах или во мраке. Вот в каком душевном состоянии я обретался с давних пор, пока я не познакомился с историей господина Сведенборга.

Эту историю я узнал от одного датского офицера, моего друга и бывшего слушателя, который за столом у австрийского посланника в Копенгагене Дитрихштейна вместе с другими гостями читал письмо, полученное им в это же время от мекленбургского посланника в Стокгольме барона Лютцова. В письме барон Лютцов сообщает, что в обществе голландского посланника в Стокгольме он у шведской королевы сам слышал странную историю о г-не фон Сведенборге, которая Вам, милостивая государыня, уже должна быть известна. Достоверность подобного сообщения поставила меня в тупик. Трудно, в самом деле, допустить, чтобы один посланник открыто сообщил другому посланнику что-то неверное о королеве, при дворе которой он аккредитован, и еще в присутствии избранного общества. И вот, дабы не

==356

отвергнуть без основания предрассудок относительно явлений и видений при помощи нового предрассудка, я нашел разумным ознакомиться ближе с этой историей. Я написал упомянутому офицеру в Копенгаген и поручил ему собрать всевозможные подробности этой истории. Он ответил, что еще раз по этому поводу беседовал с графом Дитрихштейном, что дело было действительно так и что профессор Шлегель' заверил его, что сомнения тут быть не может. Так как он собирался в армию генерала Сен-Жермена, то посоветовал мне обратиться с письмом к самому г-ну Сведенборгу за более подробными сведениями. Я и написал этому странному человеку письмо, которое было вручено ему одним английским купцом в Стокгольме. Мне сообщили здесь, что господин Сведенборг благосклонно принял письмо и обещал ответить. Ответа, однако, не последовало. Тем временем я познакомился с проживавшим здесь прошлым летом англичанином, очень приличным человеком. Мы с ним подружились, и я поручил ему во время поездки в Стокгольм собрать более точные сведения относительно дара господина Сведенборга творить чудеса. Из его первого сообщения видно, что, по словам лиц, очень уважаемых в Стокгольме, упомянутая история произошла именно так, как я ее Вам раньше рассказал. Сам он тогда с господином Сведенборгом не говорил, но надеялся повидать его, хотя вообще ему трудно было убедить себя в правильности всего услышанного им от благоразумнейших лиц в Стокгольме про тайные сношения господина Сведенборга с невидимым миром духов. Однако тон его других писем совершенно иной. Он не только говорил с господином Сведенборгом, но побывал у него в доме и в высшей степени поражен всей этой странной историей. Сведенборг — человек благоразумный, любезный и откровенный. Он ученый, и мой друг обещал вскоре прислать мне некоторые его сочинения. Сведенборг без околичностей сказал моему другу, что бог наделил его особой способностью общаться по своему желанию с душами умерших. Он ссылался при этом на общеизвестные доказательства. Когда ему напомнили о моем письме, он сказал, что с удовольствием прочел его и давно

==357

ответил бы, если бы не решил ознакомить всех с этой удивительной историей, и что в мае нынешнего года он отправится в Лондон, где издаст свою книгу, в которую войдет подробный ответ на мое письмо.

Чтобы дать Вам, милостивая государыня, некоторые доказательства, я прошу Вас выслушать рассказ о следующих двух происшествиях, содержание которых имел возможность проверить на месте человек, сообщивший мне о них, причем все очевидцы их еще

живы.

От госпожи Мартевиль, вдовы голландского посланника в Стокгольме, спустя некоторое время после смерти ее мужа ювелир Кроон потребовал уплатить за серебряный сервиз, изготовленный им по заказу ее супруга. Вдова была совершенно уверена, что покойный муж ее, который был человек в высшей степени аккуратный и порядочный, не мог не уплатить этот долг, но она никак не могла найти квитанцию. Обеспокоенная этим, так как речь шла о довольно значительной сумме, она пригласила к себе господина Сведенборга. Извинившись перед ним, она прямо сказала, что если, как утверждают все, он действительно одарен необыкновенной способностью беседовать с душами умерших, то не будет ли он любезен осведомиться у ее мужа относительно уплаты за серебряный сервиз. Сведенборгу было не трудно исполнить ее просьбу. Три дня спустя небольшое общество собралось за чашкой кофе у этой дамы. Явился также господин Сведенборг и со свойственным ему хладнокровием сообщил, что он говорил с ее мужем. Долг был уплачен за семь месяцев до его смерти, а квитанция находится в шкафу в верхней комнате. Дама возразила, что этот шкаф совершенно пуст и что в бумагах квитанция не найдена. На это Сведенборг ответил, что, как описал ему ее муж, если вынуть ящик с левой стороны, покажется доска, которую тоже надо вынуть, и тогда откроется потайной ящик, в котором находится его секретная голландская переписка, а также квитанция. После такого сообщения дама в сопровождении всех гостей поднялась в верхнюю комнату. Открывают шкаф, поступают согласно разъяснению и обнаруживают потайной ящик, о котором дама

==358

ничего не знала, а в нем — указанные бумаги, к величайшему изумлению всех присутствовавших.

Следующее происшествие кажется мне наиболее достоверным из всех и действительно устраняет всякие сомнения. Это было в 1756 г. В конце сентября, в субботу, в четыре часа пополудни, господин Сведенборг прибыл из Англии в Готенбург. Здесь господин Уильям Касл пригласил к себе в гости его и еще пятнадцать человек. В шесть часов вечера господин Сведенборг вышел из гостиной и вскоре возвратился бледный и взволнованный. Он заявил, что в Стокгольме, на Зюдермальме, вспыхнул страшный пожар (Готенбург отстоит от Стокгольма на расстоянии свыше 50 миль) и что огонь быстро распространяется. Он очень беспокоился и часто выходил из комнаты. Он сказал, что дом одного из его друзей, которого назвал по имени, уже превратился в пепел и что опасность грозит его собственному дому. В восемь часов, снова войдя в комнату, он радостно воскликнул: «Слава богу, пожар потушен недалеко от моего дома!» Весь город, и в особенности гостей, собравшихся у Касла, сильно взволновало это известие о пожаре, и в тот же вечер сообщили о нем губернатору. В воскресенье утром Сведенборг был вызван к губернатору. Тот расспросил его о случившемся. Сведенборг подробно описал пожар, рассказав, как он начался, как кончился и сколько времени продолжался. В тот же день известие облетело весь город и вызвало тем большую тревогу, что на это сам губернатор обратил внимавие, и многие опасались за своих друзей и за свое имущество. В понедельник вечером прибыла в Готенбург эстафета, отправленная во время пожара стокгольмским купечеством. В письмах о пожаре рассказывалось точь-в-точь, как описал его Сведенборг. Во вторник утром к губернатору прибыл королевский курьер с донесением о пожаре, о причиненном им ущербе, о сгоревших домах. Донесение ничем не отличалось от сообщения, сделанного Сведенборгом; пожар действительно был потушен часов в восемь.

Что можно сказать против достоверности этого происшествия? Приятель, пишущий мне об этом, проверил все не только в Стокгольме, но месяца два тому назад и

==359

в Готенбурге, где он хорошо знаком с лучшими семьями и мог получить исчерпывающие сведения и где живет еще большинство очевидцев происшествия 1756 г. Одновременно он сообщил мне о способе, каким господин Сведенборг, по его собственным словам, общается с духами, а также изложил его идеи о состоянии душ умерших. Получился портрет поистине редкостный, но у меня нет времени описать Вам его. Как бы я желал лично расспросить этого странного человека: мой приятель не настолько знаком с методами, чтобы выведать то, что могло бы пролить на все это больше света. С нетерпением жду книгу, которую Сведенборг намерен издать в Лондоне. Приняты все меры к тому, чтобы я получил ее, как только она появится в печати.

Вот все, что я пока могу сообщить для удовлетворения Вашей благородной любознательности. Не знаю, милостивая государыня, хотите ли Вы знать мое мнение об этом щекотливом деле. Таланты гораздо более крупные, чем тот, который достался на мою долю, могут тут установить мало достоверного. Но каково бы ни было мое мнение, Ваше приказание обязывает меня изложить его письменно, если Вы еще долго пробудете в деревне и я не смогу высказаться устно. Боюсь, что злоупотребил Вашим позволением писать Вам, занимая Вас слишком долго своим второпях составленным и не очень складным письмом.

С глубочайшим почтением остаюсь

И. Кант

К оглавлению

==360

==361

00.htm - glava12

ПИСЬМО К МОИСЕЮ МЕНДЕЛЬСОНУ

1766

==362

Милостивый государь!

Во исполнение моей покорнейшей просьбы Вы любезно взяли на себя труд передать некоторые посланные Вам сочинения, на что я отвечаю искреннейшей благодарностью и выражением готовности ко всякого рода ответным услугам.

Удивление, которое Вы высказываете по поводу тона небольшого сочинения ', служит для меня доказательством доброго мнения, которое Вы составили о моей искренности, и даже Ваше неудовольствие по поводу того, что в данном сочинении, как Вам кажется, она выражена лишь двусмысленно, для меня ценно и приятно. Действительно, у Вас никогда не будет основания изменить обо мне свое мнение, ибо каковы бы ни были недостатки, избежать которых не всегда можно даже при самой твердой решимости, но непостоянство и погоня за внешним блеском, право, никогда не станут моим уделом, после того как в течение большей части своей жизни я научился почти обходиться без того, что обычно портит характер, и презирать это. Потеря уважения к себе, проистекающего от сознания искренности убеждений, была бы поэтому самым большим несчастьем, которое могло бы меня постигнуть, но которое наверняка никогда меня не постигнет. Правда, я с самой твердой убежденностью и к великому удовлетворению моему думаю многое такое, о чем я никогда не

==363

осмелюсь сказать, но я никогда не буду говорить то, чего я не думаю.

Не знаю, заметили ли Вы при чтении этого довольно сумбурно написанного сочинения признаки того недовольства, с которым я его писал. Проявив большое любопытство к видениям Сведенборга, я осведомлялся о них у лиц, имевших случай узнать его, вел некоторую переписку и, наконец, приобрел его произведения и тем самым имел основание неоднократно высказываться по этому поводу. Однако я ясно видел, что у меня до тех пор не будет покоя от постоянных расспросов, пока я не расскажу всех этих анекдотов, которые я, как полагают другие, знаю.

И в самом деле, мне было трудно придумать метод, следуя которому я мог бы выразить свои мысли [об этом предмете] так, чтобы не вызывать насмешки. Мне казалось поэтому наиболее целесообразным опередить в этом отношении других, посмеявшись над самим собой. И я поступил вполне искренне, поскольку состояние моей души действительно было при этом противно здравому смыслу. Что касается рассказа [о видениях], то я не мог не проявлять некоторый интерес к такого рода историям; что же касается доводов разума, то я не мог предполагать их совершенно неправильными; и это несмотря на нелепости, которые лишают ценности первые, и на измышления и неясные понятия, лишающие всякой ценности вторые.

Что касается высказанного мной мнения о значении метафизики вообще, то хотя, быть может, то или иное выражение и было мной выбрано недостаточно осторожно и точно, однако я вовсе не скрываю, что смотрю с отвращением, более того, с какой-то ненавистью на напыщенную претенциозность целых томов, наполненных такими воззрениями, какие в ходу в настоящее время. При этом я убежден, что избранный в них путь является совершенно превратным, что модные методы [метафизики] должны до бесконечности умножать заблуждения и ошибки и что полное искоренение всех этих воображаемых знаний не может быть в такой же степени вредным, как сама эта мнимая наука с ее столь отвратительной плодовитостью.

==364

Я настолько далек от того, чтобы саму метафизику, рассматриваемую объективно, считать чем-то незначительным или лишним, что в особенности с того времени, как я постиг, как мне кажется, ее природу и настоящее ее место среди человеческих познаний, я убежден в том, что от нее зависит даже истинное и прочное благо человеческого рода. Это — хвала, которая всякому другому, кроме Вас, покажется фантастической и дерзновенной. Таким гениям, как Вы, милостивый государь, полагается создать новую эпоху в этой науке, дать ей новое направление и начертать мастерской рукой план для этой все еще наугад разрабатываемой дисциплины. Что касается запаса [метафизических] знаний, преподносимого публике, то мое мнение (оно не выражение легкомысленного непостоянства, а результат долгого исследования) таково: самое целесообразное — это снять с него его догматическое одеяние и подвергнуть необоснованные воззрения скептическому рассмотрению, польза чего, правда, лишь негативна (stultitia caruisse [избавиться от глупости]) 2, но подготовляет к позитивной '. Для того чтобы достичь понимания, простота моего здравого, но свободного от наставлений рассудка нуждается лишь в орудии, мнимое же понимание испорченного ума — в слабительном. Если позволено упомянуть здесь о чем-то из моих собственных начинаний в этом отношении, то я полагаю, что, с того времени как я не опубликовал ни одного сочинения на эту тему, я пришел в этой дисциплине к важным выводам, устанавливающим ее метод, и это не только общие взгляды; они применимы в качестве настоящего мерила. Постепенно я подхожу к тому, чтобы,. насколько позволят мне другие занятия, отдать эти опыты на суд общественности, и прежде всего на Ваш суд, причем я льщу себя надеждой, что если бы Вам угодно было соединить в этом отношении свои усилия с моими (под этим я разумею также и указание на их ошибки), то могло бы быть достигнуто нечто важное для развития науки.

Мне доставляет немалое удовольствие знать, что мой небольшой и беглый опыт побудит Вас к основательным размышлениям по этому вопросу, и я считаю его

==365

достаточно полезным, если он другим может дать повод к более глубоким исследованиям. Я уверен, что Вы не пройдете мимо того вопроса, к которому относятся все эти соображения и который я обозначил бы отчетливее, если бы не был вынужден печатать это сочинение отдельными листами, я не всегда мог предусмотреть, что необходимо предпослать для лучшего понимания последующего и где те или иные объяснения надо было в последующем опустить, чтобы они не оказались в ненадлежащем месте. По моему мнению, вся задача заключается в том, чтобы найти данные для разрешения проблемы: каким образом душа может находиться в мире, присутствуя и в существах материальной природы, и в других существах, подобных ей? Необходимо, следовательно, найти силу внешнего действия, а также рецептивность, т. е. способность воспринимать извне, в такой субстанции, соединение которой с человеческим телом есть только особый вид [соединения]. Мы не располагаем никаким опытом, на основе которого мы могли бы познать такой субъект в различных отношениях, которые единственно только и были бы пригодны к тому, чтобы раскрыть его внешнюю силу или способность; гармония же с телом представляет собой лишь отношение внутреннего состояния души (мышления и хотения) к внешнему состоянию материи нашего тела и, следовательно, не раскрывает отношения одной внешней деятельности к другой внешней деятельности, а потому вовсе не пригодна для разрешения поставленной проблемы. Вот почему возникает вопрос, возможно ли вообще при помощи априорного суждения разума раскрыть силы духовных субстанций. Это исследование сводится к другому, а именно: можно ли посредством умозаключений найти первоначальную силу, т. е. первое основное отношение — отношение причины к действию. Так как я уверен, что это невозможно, то отсюда следует, что если эти силы не даны в опыте, то они могут быть только вымышлены. Но это измышление (fictio heuristica, hypothesis) никогда не может послужить основанием доказательства хотя бы только возможности чего-то], и сама мыслимость (видимость ее проистекает оттого, что нельзя доказать также и ее невозможность)

==366