Часть 6.

торые жалуются на благополучие нечестивых людей. Я нисколько не боюсь сказать, говорит он, что все те, которые находят странным благополучие нечестивых, очень мало рассуждали о природе Бога. Обязанности причины, управляющей всеми вещами, они подвели под меру совершенно второстепенного провидения, что свойственно малому уму. Как! Неужели надо было, чтобы Бог, создав причины свободные и причины необходимые, бесконечно приспособленные через смешение к обнаружению чудес его бесконечной мудрости, установил законы, сообразные с природой свободных причин, но столь непостоянные, что малейшее случившееся с человеком несчастье могло бы совершенно уничтожить человеческую свободу? Самый обыкновенный правитель города подвергся бы осмеянию, если бы менял свои распоряжения и свои приказания каждый раз, как только кто-либо начнет роптать на него. Так и Бог, законы которого объемлют всеобщее благо до такой степени, что все видимое нами, может быть, составляет только маленький придаток к этому, неужели стал бы менять свои законы только потому, что сегодня они не нравятся одному, а завтра другому? или потому, что какой-то суеверный человек, ошибочно полагая, что какое-то чудовище предвещает что-то гибельное, от этого своего заблуждения мог бы переходить к преступной жертве? или потому, что добродушный человек, не придающий, однако же, добродетели такое значение, чтобы думать, что люди уже достаточно наказаны, если не обладают ею, стал бы возмущаться тем, что порочный человек богатеет и наслаждается полным здоровьем? Можно ли составить более ложные представления о всеобщем провидении? Все согласны с тем, что естественный закон «Сильный превозмогает слабого» установлен весьма разумно, и было бы смешно требовать, чтобы Бог, когда на легко бьющуюся чашу, доставляющую удовольствие хозяину, падает камень, отменил этот закон, чтобы оградить хозяина от огорчения; не следует ли согласиться, что было бы столь же смешно требовать, чтобы Бог отменял тот же самый закон, чтобы этим помешать злому человеку обогащаться разорением добродетельного человека? Чем более злой человек отвергает внушения совести и чести, тем более он превосходит своей силой добродетельного человека; так что если он направляет свою деятельность против добродетельного человека, то по логике природы следует, чтобы последний был разорен; и если они оба вступают

==274

в одинаковые финансовые предприятия, то по той же самой логике природы следует, чтобы злой человек обогащался больше, чем добрый человек, совершенно так же, как сильный огонь разгорается больше на дровах, чем на соломе. Люди, желающие, чтобы злой человек стал больным, иногда столь же несправедливы, как и те, которые хотели бы, чтобы камень, падающий на стакан, не разбивал его, так как по состоянию органов злого человека ни принимаемая им пища, ни вдыхаемый им воздух не могут согласно с естественными законами быть вредными для его здоровья. Люди, жалующиеся на свое здоровье, тем самым жалуются на то, что Бог не нарушает установленных им законов. При этом они тем более неправы, что при посредстве соединений и переплетений, которые устанавливает один только Бог, довольно часто случается, что логика природы приносит наказание за грех.

206. Очень жаль, что г-н Бейль так скоро покидает путь, на который он столь счастливо вступает, когда рассуждает в подтверждение провидения; он вырастил бы прекрасные плоды: выражая свои мысли красноречиво, он в то же время сказал бы нечто дельное. Я согласен с достопочтенным о. Мальбраншем, что Бог создал вещи наиболее достойным его образом; но я иду дальше его в отношении всеобщих и частных определений воли. Так как Бог ничего не может творить без оснований, даже когда творит чудеса, то отсюда следует, что он не желает ни одного отдельного события, которое не было бы согласно с истиной или со всеобщей волей. Таким образом, я утверждаю, что Бог не имел таких частных определений воли, какие признает этот отец, т. е. первоначально частных.

207. Я думаю также, что в чудесах при этом нет ничего такого, что отличало бы их от других событий, потому что основания, стоящие превыше порядка природы, требуют их осуществления. Поэтому я не могу сказать вместе с этим отцом, будто Бог отступает от своих общих законов, когда этого требует ход событий. Он творит это только по другим, более приемлемым законам, и требуемое порядком не может быть сообразовано с основным правилом порядка, принадлежащим к числу всеобщих законов. Признак чудес (понимаемых в самом строгом смысле) состоит в том, что их нельзя объяснить из природы сотворенных вещей. Вот почему если бог установил всеобщий закон, по которому тела притягивают друг друга, то он может достигнуть осуществления этого только при помощи непре-

==275

рывно совершающихся чудес; равно как, если бы Бог желал, чтобы органы человеческого тела сообразовывались с желаниями души, согласно с системой окказиональных причин, этот закон тоже мог бы осуществляться только при помощи непрерывно совершающихся чудес.

208. Поэтому надо признать, что из не безусловно необходимых всеобщих законов Бог избирает только такие, которые наиболее естественны, которые скорее всего могут быть оправданы и которые более всего могут способствовать оправданию других вещей. Без сомнения, в этом состоит наибольшая красота и приятность, и если бы система предустановленной гармонии, устраняющая излишние чудеса, не была необходима в других отношениях, то Бог избрал бы ее потому, что она наиболее гармонична. Пути Божий наиболее просты и единообразны. Вот почему он избирает правила, наименее ограничивающие друг друга: они также наиболее плодотворны в отношении простоты путей. Точно так же говорят, что дом является наилучшим, учитывая израсходованные на него средства. Оба этих условия, т. е. простоту и плодотворность, можно свести к одному преимуществу, а именно к достижению возможно большего совершенства, а этим путем система д. о. Мальбранша сводится к моей. Ибо, предположив действие более великим, а пути менее простыми, можно было бы сказать, взвесив и высчитав все, что и само следствие было бы менее великим, принимая во внимание не только конечное следствие, но и средства для достижения этого следствия. Ибо мудрейший по возможности поступает так, чтобы средство в некотором роде было целью, т. е. оно желательно ему не только в зависимости от того, что оно может доставить ему, но и в зависимости от того, каково оно есть само. Наиболее сложные пути требуют слишком много объема, пространства, места, времени, которые могут быть употреблены с большой пользой.

209. Таким образом, когда все сводят к наибольшему совершенству, тогда возвращаются к моему закону наилучшего. Ибо совершенство заключает в себе не только моральное и физическое благо разумных созданий, но и благо чисто метафизическое, простирающееся и на создания, лишенные разума. Отсюда следует, что зло, проявляющееся в разумных созданиях, происходит только по совпадению, вне предшествующей воли, но по последующей воле, содержась как бы в свернутом виде (enveloppй) в наилучшем из возможных замыслов; и метафизическое

==276

благо, обнимающее все, служит причиной того, что иногда надо дать место физическому и моральному злу, как я это объяснял уже не раз. Кажется, древние стоики были не очень далеки от этой системы. Сам г-н Бейль в своем «Историческом и критическом словаре» в статье о Хрисиппе под буквой Т указал на это; будет полезно привести здесь слова Хрисиппа, чтобы противопоставить их в некоторых случаях самому Бейлю и чтобы возвратить его к хорошим мыслям, которые он иногда высказывает: В своем сочинении «О провидении» Хрисипп исследует среди прочих следующий вопрос: создала ли природа вещей или провидение, сотворившее мир и род человеческий, также и болезни, каким подвержены люди? Он отвечает на этот вопрос следующим образом. Основное намерение природы не состояло в том, чтобы сделать людей больными, это не подобало бы причине всех благ. Но, подготовив и произведя множество великих, весьма хорошо упорядоченных и весьма полезных вещей, природа нашла, что их следствием явились некоторые неудобства и что, таким образом, эти ее творения оказались не соответствующими ее первоначальному намерению и цели. Эти неудобства обнаружились по окончании творения, они возникли лишь как следствие. Что касается строения человеческого тела, говорил Хрисипп, то наиболее разумная идея, сама полезность этого творения требовала, чтобы голова была образована из тканей костей тонких и мягких. Но вследствие этого голова приобрела тот недостаток, что она не в состоянии сопротивляться ударам. Природа создала здоровье, и в то же время в силу своего рода соответствия было необходимо, чтобы был открыт источник болезней. Так же обстояло дело и с добродетелью. Прямое действие природы, породившее добродетели, вызвало рикошетом пороки. Я переводил не буквально, поэтому представляю здесь из Авла Геллия (Aul. Gellius) (lib. 6, cap. 1) благосклонному вниманию читателей, знакомых с латинским языком, и самый латинский текст: «Idem Chrysippus in eodem libro (quarto, ресЯ рспнпЯбт) tractвt consideratque, dignumque esse id quaeri putat, ей бъ фщн бнисюрщн ньупй кбфЬ цхуйн гЯгнпнфбй. Id est naturane ipsa rerum, vel providentia, quae compagem hanc mundi et genus hominum fecit, morbos quoque et debilitates et aegritudines согрогищ, quas patiuntur, homines, fecerit. Existimat autem non fuisse hoc principale naturae consilium, ut faceret homines morbis obnoxios. Nunquam enim hoc convenisse naturae

==277

auctori parentique rerum omnium bonarum. Sed quum multa, inquit, atque magna gigneret, pareretque optissima et utilissima, alia quoque simul agnata sunt incommoda iis ipsis, quae faciebat cohaerentia: eaque non per naturam, sed per sequelas quasdam necessaria facta dicit, quod ipse appellat кбфЬ рбсбкплпэа'зуйн. Sicut, inquit, quum corpora hominum natura fingeret, ratio subtilior et utilitas ipsa operis postulavit ut tenuissimis minutisque ossiculis caput compingeret. Sed hanc utilitatem rei majoris alia quaedam incommoditas extrinsecus consecuta est, ut fieret caput tenuiter munitum et ictibus offensionibusque parvis fragile. Proinde morbi quoque et aegritudines partae sunt, dum salus paritur. Sic, Hercle, inquit, dum virtus hominibus per consilium naturae gignitur, vitia ibidem per affinitatem contrariam nata sunt» 58. He думаю, что язычник, пребывавший в неведении о грехопадении первого человека, о котором мы смогли узнать через откровение и которое есть истинная причина наших несчастий, мог бы сказать что-либо более разумное. Если бы у нас было много подобных выдержек из книги Хрисиппа, вернее, если бы мы располагали его произведениями, мы имели бы более выгодное представление о силе его гения, чем то, какое у нас есть.

210. Теперь посмотрим на оборотную сторону медали у г-на Бейля, изменившего свои мнения. Приведя в своем «Ответе на вопросы провинциала» (гл. 155, с. 962, т. III) следующие слова г-на Жакло, совершенно согласные с моими убеждениями: Изменение порядка универсума бесконечно более важное дело, чем счастье доброго человека, г-н Бейль добавляет: Эта мысль содержит в себе нечто обольстительное; о. Малъбранш объяснил ее лучше всех и убедил некоторых своих читателей, что простая и весьма плодотворная система более соответствует божественной мудрости, чем система сложная и относительно менее плодотворная, хотя и более способная избежать неправильностей. Г-н Бейль принадлежит к тем, кто думает, что «о. Малъбранш предлагает этим удивительное решение» (это утверждает сам г-н Бейль) ; но едва ли можно согласиться с этим, прочитав книги г-на Арно против этой системы и приняв во внимание обширную и беспредельную идею существа высочайше совершенного. Эта идея говорит нам, что для Бога нет ничего легче, как следовать замыслу простому, плодотворному, правильному и в то же время удобному для всех созданий.

==278

211 . Будучи во Франции, я передал г-ну Арно написанный мною на латинском языке «Диалог о причине зла и справедливости Бога». Это было не только до его споров с д. о. Мальбраншем, но даже до появления книги последнего под названием «Разыскания истины». То начало, которое я в настоящем сочинении отстаиваю, а именно что грех был допущен вследствие соединения его с наилучшим замыслом универсума, было выставлено и там; и г-н Арно, по-видимому, не испугался этого. Но небольшой спор, который он вел затем с этим отцом, дал ему повод исследовать данный предмет с большим вниманием и обсудить его с большей строгостью. Тем не менее я не могу быть совершенно довольным тем способом, каким г-н Бейль излагает здесь дело, и не могу согласиться с мнением, будто замысел более сложный и менее плодотворный мог бы лучше устранять препятствия. Правила суть требования всеобщей воли; чем больше соблюдают правила, тем больше достигают при этом правильности; простота и плодотворность служат целью правил. Мне возразят, что система, приведенная в полное единство, будет чужда неправильностей. Я отвечаю, что было бы неправильностью уже самое это единство, оно противоречило бы правилам гармонии. Et citharoedus ridetur chorda qui semper berrat eadem 59. Итак, я думаю, что Бог мог следовать простому, плодотворному и правильному замыслу; но я не думаю, будто наилучший и наиболее правильный замысел в то же время всегда был удобен для всех созданий, я заключаю так a posteriori, потому что избранный Богом замысел не является таковым. Но я доказал это и a priori на примерах, заимствованных из математики, и я представлю еще некоторые из них. Последователь Оригена, желающий, чтобы все разумные существа были счастливы, будет еще более удовлетворен ими. Подражая изречению св. Павла о страданиях этой жизни, он может сказать, что временные страдания не могут быть сравнимы с вечным блаженством.

212. Ошибочное в этом вопросе, как я уже замечал, кроется в том, что обыкновенно думают, будто наилучшее для целого должно быть наилучшим и для каждой его части. Подобным же образом рассуждают в геометрии, когда речь идет de maximis et minimis 60. Если предполагаемый путь от Л до В есть кратчайший из всех возможных и если этот путь проходит через С, то отсюда следует, что и путь от А до С, будучи частью первого, тоже должен

==279

быть кратчайшим из всех возможных. Но заключение от количества к качеству не всегда бывает правильно, равно как заключение от равенства к подобию. Ибо равными называются те предметы, количество которых одно и то же, а подобными те, которые не различаются по своим качествам. Покойный г-н Штурм, славный альтдорфский математик, будучи в Голландии во времена своей юности, напечатал там небольшое сочинение под названием «Euclides catholicus» 61. В этом сочинении он пытался установить точные и всеобщие правила относительно предметов нематематических, побуждаемый к этому покойным г-ном Эрхардом Вейгелем, бывшим своим учителем. В своей книге он переносит на подобные предметы то, что Евклид говорит о равных, и следующим образом формулирует аксиому: «Si similibus addas similia, tota sunt similia» 6 ; но для оправдания этого нового правила надо допустить столько ограничений, что, по моему мнению, лучше было бы изложить его со следующим ограничением: «Si similibus similia addas similiter, tota sunt similia» 63. Да и геометры часто имеют привычку говорить: «Non tantum similia, sed et similiter posita» 64.

213. Это различие между количеством и качеством сказывается и в нашем случае. Часть наикратчайшего пути между двумя пунктами есть наикратчайший путь между двумя концами этой части; но часть наилучшего целого не всегда есть наилучшая, когда ее извлекают или заимствуют из целого неправильным образом. Если бы благость и красота состояли в чем-либо абсолютном и единообразном, каковы пространство и время, материя, золото, вода и другие предположительно тождественные или подобные тела, то надо было бы сказать, что часть благого и доброго была бы благой и доброй, как и целое, потому что она всегда была бы сходна с целым; но этого не случается с вещами, части которых взаимосвязаны. Пример из геометрии яснее выразит мою мысль.

214. Существует вид геометрии, называемый г-ном Юнгом из Гамбурга, замечательнейшим математиком нашего времени, эмпирическим. Он основывается на опытных доказательствах и подтверждает многие положения Евклида, особенно касающиеся равенства двух фигур. Одна из фигур рассекается на части, и из сложения этих частей составляется новая фигура. Рассекая подобным образом четырехугольник на правильные треугольники по диагонали и надлежащим образом соединяя эти части,

К оглавлению

==280

получают четырехугольник гипотенузы; таким образом, эмпирически доказывается 47-е положение 1-й книги Евклида. Если предположить теперь, что некоторые из этих частей двух малых четырехугольников исчезнут, тогда и в большом четырехугольнике будет чего-то недоставать, и это недостаточное сложение, вместо того чтобы нравиться нам, будет представляться безобразным. Если же оставшиеся части, составляющие неполный четырехугольник, будут взяты сами по себе и вне всякого отношения к большому четырехугольнику, который должен из них составляться, то их мождо складывать совершенно иначе для образования более или менее сносного сложения. Но когда недостающие части снова будут найдены и пустота в недостаточном сложении будет восполнена, тогда из этого создастся нечто красивое и правильное, составляющее большой четырехугольник, и это восполненное сложение, будучи образовано из таких частей, которые не подвергались ущербу, будет более прекрасным, чем сносное сложение. Восполненное сложение соответствует всему универсуму, а недостаточное сложение, составляющее часть восполненного целого, соответствует некоторой части универсума, где мы находим несовершенства, допущенные творцом вещей, так как иначе, если бы он пожелал преобразовать эту недостающую часть, то и целое не было бы столь же прекрасным; ибо части недостаточного сложения, расположенные в лучшем порядке для составления из них сносного сложения, не могут быть использованы надлежащим образом для составления целого и совершенного сложения. Фома Аквинский принимал это во внимание, когда сказал: «Ad prudentem gubernatorem pertinet, negligere aliquem defectum bonitatis in parte, ut facial augmentum bonitatis in toto» (Thorn, contr. gent., lib. 2, с. 71) 65. Томас Гатакер в своих примечаниях на книгу Марка Аврелия (см. у г-на Бейля lib. 5, cap. 8) тоже приводит страницы других авторов, которые утверждают, что изъян в частных случаях часто бывает благом в целом.

215. Возвратимся к рассуждениям г-на Бейля. Он представляет себе государя (с. 963), намеревающегося выстроить город. Из дурного вкуса государь этот предпочитает, чтобы город отличался великолепием, смелой и своеобразной архитектурой, нежели всяческими удобствами для обитателей. Если бы этот государь обладал действительным великодушием, он предпочел бы архитектурные удобства архитектурному великолепию. Так судит

==281

г-н Бейль. Я же полагаю, что бывают случаи, когда имеют основание предпочитать красивое устройство дворца удобствам тем, кто в нем служит. Но я согласен, что устройство является дурным, как бы оно ни было красиво, если оно служит причиной болезней обитателей, в особенности если оно могло бы быть лучшим, принимая во внимание все вместе — красоту, удобство и здоровье. Во всяком случае может случиться, что нельзя совместить сразу все эти преимущества и могут, например, предпочитать постройку замка на южной стороне горы при всем желании выстроить его на более здоровой северной стороне, хотя это будет противоречить строительному искусству.

216. Г-н Бейль, далее, возражает: Верно то, что наши законодатели никогда не могли измыслить постановлений, которые были бы удобоприменимыми во всех частных случаях: «Nulla lex satis commoda omnibus est; id mod quaeritur, si majori parti et in summam prodest» (Cato ap. Livium. L. 34, circa init.) 6Ь. Но это зависит уже от ограниченности знаний, вынуждающих законодателей издавать законы, которые были бы в большей мере полезными, чем вредными, если рассматривать эти законы в совокупности. Все это, однако, не может быть применено к Богу, который столь же беспределен по своему могуществу и разуму, как по благости и истинному величию. На это я отвечаю, что поскольку Бог избирает возможно лучшее, то в этом нельзя видеть ограничения его совершенств; и в универсуме не только добро превышает зло, но и самое зло служит умножению добра.

217. Г-н Бейль говорит также, что стоики вывели из этого положения нечестивое заключение, говоря, будто надо терпеливо переносить бедствия ввиду того, что бедствия необходимы не только для целости и сохранности универсума, но и для счастья, совершенства и для продолжения существования Бога, который им управляет. Поэтому и император Марк Аврелий в восьмой главе пятой книги своих «Размышлений наедине с собой» говорит: «Duplici ratione diligas oportet, quidquid evenerit tibi; altйra quod tibi natum et tibi coordinatum et ad te quodammodo affectum est; altйra, quod Universi Gubernatori prosperitatis et consummationis atque adeo permansionis ipsius procurandae, (фзт еэпдЯбт кбй фзт ухнфЭлейбт кбй фзт ухммпнЮт бхфЮт) ex parte causa est» 67. Это наставление — не самое разумное из всех, высказанных этим великим императором. Выражение diligas oportet (уфЭсгейн чсЮ) ь 8

==282

ni» имеет никакого определенного значения; вещь не становится достойной любви, будучи необходимой, прирожденной и предназначенной к чему-либо, и вредное для меня не перестанет быть таковым, даже будучи благом для моего господина, если только это благо не сообщается и мне. К числу существующих в мире благ принадлежит, между прочим, и то, чтобы всеобщее благо на самом деле становилось частным благом тех, которые любят творца всех благ. Но главная ошибка этого императора и вообще всех стоиков состояла в том, что они воображали, будто благо универсума должно доставлять удовольствие самому Богу, так как они представляли себе Бога душою мира. Это заблуждение не имеет ничего общего с нашим учением. Бог, по нашему мнению, есть Intelligentia extramundana 69, как выражается Марциан Капелла, или, лучше, supramundana . Наконец, речь идет о том, чтобы творить добро, а не о том, чтобы принимать его. Melius est dare quam accipere 71. Божественное блаженство всегда совершенно и не может приобретать никакого приращения, ни внутренним образом, ни внешним.

218. Переходим к главному возражению, которое делает мне г-н Бейль совместно с г-ном Арно. Оно запутанно: они считают, будто Бог был бы принужден, или поступал бы по принуждению, если бы должен был творить одно наилучшее; или по крайней мере он был бы бессильным, если бы не мог найти наилучшего средства для изъятия из мира грехов и других зол. А вместе с этим опровергается и то, что этот мир есть наилучший и что Бог вынужден был избирать наилучшее. Мы достаточно ответили на это возражение во многих местах; мы доказали, что Бог не мог отказаться от сотворения наилучшего; а из этого положения следует, что испытываемые нами бедствия не могли быть на разумных основаниях изъяты из этого универсума, поскольку они существуют в нем. Посмотрим, однако же, что говорят нам эти два превосходных мужа, или, лучше, посмотрим, что возражает мне г-н Бейль, ибо он признается, что воспользовался соображениями г-на Арно.

219. В главе 158 своего «Ответа на вопросы провинциала» (т. III, с. 890) он говорит: Возможно ли было, чтобы природа, обладающая бесконечной благостью, святостью, мудростью, знанием и могуществом, любящая добродетель превыше всего, как это показывает нам ясная и отчетливая идея этой природы и как об этом свидетельствует почти каждая страница Писания,— возможно ли, чтобы она не

==283

могла найти в добродетели никакого достаточного и соответствующего средства для своих целей? Возможно ли было, чтобы только порок мог доставить ей это средство? Напротив, вероятнее то, что ничто столь не соответствует этой природе, как сохранение добродетели во всех делах и исключение всякого порока. Г-н Бейль впадает здесь в крайность. Я признаю, что некоторый порок был соединен с наилучшим замыслом универсума; но я не допускаю, чтобы Бог не мог найти в добродетели соответствующего средства для своих целей. Это возражение было бы уместно, если бы добродетели вовсе не существовало и вместо нее повсюду был только порок. Г-н Бейль скажет, что допустимо, чтобы порок царствовал повсюду и чтобы добродетель была чем-то неважным по сравнению с ним. Но я остерегаюсь приписывать это г-ну Бейлю, и я думаю, что в действительности в разумных созданиях, известных нам в весьма ограниченном числе, при правильном понимании несравненно больше морального добра, нежели морального зла.

220. Притом же это зло не так велико среди людей, как утверждают: существуют только люди с дурной природой или люди, ставшие от несчастий до известной степени мизантропами, как Тимон у Лукиана, который находил дурное повсюду и своими толкованиями добавлял яду в наилучшие деяния. Я говорю здесь о тех людях, которые поступают так, чтобы отсюда выводить дурные следствия, которые они применяют на практике, потому что некоторые делают это только для того, чтобы показать свою проницательность. Это подвергается порицанию у Тацита, и то же самое г-н Декарт (в одном из своих писем) находит необходимым высказать в отношении книги г-на Гоббса «De cive» 72. Тогда эта книга была напечатана в немногих экземплярах, предназначавшихся для друзей; второе же ее издание, которое я имею, расширено примечаниями автора. Хотя г-н Декарт признает, что эта книга написана умным человеком, но он находит в ней положения и правила весьма опасные в том отношении, что книга представляет всех людей злыми, или подает им повод быть такими. Покойный г-н Якоб Томазий в своих прекрасных «Таблицах практической философии» говорит, что рсюфпн шехдьт, основное начало ошибок этой книги г-на Гоббса состоит в том, что он принимает statum legalem pro naturali 73, т. е. испорченное состояние признается им мерилом и правилом, между тем как человеческой природе наиболее соответствует то состояние, которое

==284

имел в виду Аристотель. Ибо, по Аристотелю, естественным называют то, что наиболее сообразно с совершенной природой вещей; г-н Гоббс же называет естественным состоянием то, которое содержит меньше всего искусства, не принимая, может быть, во внимание, что человеческая природа при своем совершенствовании включает в себя и искусство. Но спор о словах, т. е. о том, что надо называть естественным, не имеет большого значения, так как Аристотель и Гоббс не вводят при этом понятия о естественном праве, и каждый при этом придерживается своего понимания. Выше я заметил, что в книге о ложности человеческих добродетелей я нахожу тот же недостаток, что нашел г-н Декарт в книге г-на Гоббса «De cive».

221. Но допустим, что в человеческом роде, как предполагают, порок пересиливает добродетель, что число людей осужденных превышает число избранных; отсюда тем не менее никоим образом не следует, будто порок и страдания пересиливают добродетель и счастье в универсуме; скорее надо думать совершенно обратное, потому что град Божий должен быть самым совершенным из всех возможных царств — ведь он создан и управляется величайшим и наилучшим из монархов. Этот ответ согласуется с тем, какой я уже дал прежде, говоря о согласии веры и разума, а именно: один из величайших источников ошибочных заключений состоит в том, что смешивают видимость с действительностью. Я утверждаю, что видимость не является абсолютно такой, какой она была бы при строгом рассмотрении фактов,— она такова, какой она создается на основе нашего ограниченного опыта. Было бы неразумным противополагать видимость, столь несовершенную и столь мало обоснованную, доказательствам разума и откровениям веры.

222. Наконец, я заметил уже, что любовь к добродетели и ненависть к пороку в своем неограниченном стремлении способствовать добродетели и препятствовать пороку суть лишь предшествующая воля, так же как и воля способствовать счастью всех людей и оградить их от бедствий. И эта предшествующая воля составляет только часть всей предшествующей воли Бога, взятой в совокупности, результатом которой является последующая воля, или определение создать наилучшее. Посредством этого определения любовь к добродетели и счастью разумных созданий, будучи неограниченной в себе самой и простираясь до

==285

возможных пределов, получает некоторые незначительные ограничения, в силу должного внимания к общему благу. Именно таким образом надо понимать то, что Бог в высшей степени любит добродетель и в высшей степени ненавидит порок; и, несмотря на это, некоторый порок должен быть допущен.

223. Г-н Арно и г-н Бейль, по-видимому, объясняют вещи этим путем и признают замысел универсума наилучшим, таким, который не может быть превзойден никаким другим, но этим путем ограничивается всемогущество Бога. Подумали ли вы о том, говорит г-н Арно д. о. Мальбраншу в своих «Размышлениях о новой системе природы и благодати», т. II, с. 385, что с принятием подобных положений вы ниспровергаете первый член символа веры, коим мы исповедуем, что верим во всемогущего Бога-отца? А прежде г-н Арно уже сказал (с. 362) : Могут ли, не впадая в добровольную слепоту, утверждать, будто способ деятельности, при котором неизбежно страшное следствие гибели большинства людей, в большей мере показывает благость Божию, чем другой способ деятельности, который, если бы Бог принял его, стал бы причиной спасения всех людей? И так как г-н Жакло не отступает от положений, которые я здесь излагаю, то г-н Бейль делает ему следующие возражения («Ответ на вопросы провинциала», гл. 151, с. 900, т. III). Когда прибегают к подобным разъяснениям, говорит он, бывают вынуждены отказаться от самых очевидных понятий о высочайше совершенном существе. Эти понятия показывают, что все вещи, не содержащие в себе противоречия, для него возможны и, следовательно, для него возможно спасение людей, которых он не спасает; ибо какое противоречие содержалось бы в том, чтобы сделать число избранных большим, чем оно есть? Понятия эти показывают нам, что так как Бог в высшей степени блажен, то у него нет неосуществимых для него желаний. Как можно понять то, что он этого не может? Мы ищем хотя бы какого-нибудь света, который вывел бы нас из затруднения, встретившегося нам при сопоставлении понятий о Боге с понятиями о состоянии человеческого рода, и вот нам дают разъяснения, которые погружают нас в еще большую тьму.

224. На все эти возражения дают ответ рассуждения, которые я уже представил. Я согласен с положением г-на Бейля — оно является также и моим,— что все не содержащее в себе противоречия возможно. Но для меня,

==286

утверждающего, что Бог сотворил наилучшее из всего возможного и что он не мог создать лучшего, нежели то, что было им создано, и считающего, что другое мнение обо всем его творении было бы оскорблением его благости и его премудрости, представлялось бы противоречием, если бы можно было создать еще нечто такое, что своей благостью превосходило бы и самое наилучшее. Это было бы подобно тому, как если бы кто стал утверждать, что Бог может провести от одной точки к другой линию более короткую, чем прямая, и обвинять тех, кто с этим не согласен, в ниспровержении символа веры, следуя которому мы верим во всемогущего Бога-отца.

225. Бесконечность возможностей, сколь бы большой она ни была, не больше, чем бесконечность мудрости Бога, который знает все возможное. Можно даже сказать, что если эта мудрость не превосходит эти возможности экстенсивно, так как предметы разумения не могут выйти за рамки возможного, являющегося в некотором смысле исключительно сверхчувственным, то она превосходит их интенсивно по причине бесконечного числа комбинаций, которые она осуществляет с этими возможностями, а также по причине столького числа размышлений, которым эта мудрость предается. Мудрость Бога не довольствуется тем, что заключает в себе все возможности, она их постигает, сравнивает, заставляет их воздействовать друг на друга с целью определить степень их совершенства или несовершенства, силы и слабости, добра и зла; она даже выходит за пределы конечных сочетаний, она создает из них бесконечное множество бесконечных вещей, т. е. бесконечное множество возможных следствий универсума, каждое из которых содержит бесконечное число созданий. Тем самым божественная мудрость распределяет все возможности, которые она уже частично рассмотрела, по нескольким универсальным системам, которые она также сравнила одну с другой; результатом всех этих сравнений и размышлений явился выбор наилучшей из всех этих возможных систем, который осуществила мудрость для полного удовлетворения благости; вот это и есть поистине замысел нынешнего универсума. И все эти действия божественного разума, хотя между ними есть порядок и приоритет по природе, всегда производятся вместе, без всякого приоритета во времени для какого-либо из них.

226. Внимательно рассматривая эти вещи, я полагаю, что люди пришли бы к иному представлению о величии

==287

1

божественных совершенств, и преимущественно премудрости и благости Божией, чем то, какое имеют те люди, которые представляют себе Бога действующим случайно, без всякого побуждения и без всякой причины. И я не знаю, каким образом мои противники могут избежать этого столь странного мнения, если только они не признают, что существуют же причины божественного избрания и что эти причины связаны с его благостью; отсюда необходимо следует, что избранное имеет преимущество в благости перед неизбранным и, следовательно, есть лучшее из всего возможного. Наилучшее не может быть превзойдено чем-либо другим в благости, и нет никакого ограничения всемогущества Бога, когда говорят, что он не может творить невозможного. Возможно ли, спрашивает г-н Бейль, чтобы не было лучшего замысла, чем тот, который осуществлен Богом? Отвечаю: вполне возможно, и даже надо думать, что лучшего не было, иначе Бог предпочел бы его.

227. Кажется, я достаточно показал, что среди всех возможных замыслов универсума есть наилучший из всех и что Бог не преминул избрать его. Но г-н Бейль из ифпАй хочет вывести заключение, что, следовательно, Бог )г свободен. Вот как он говорит об этом (в том же сочинении гл. 151, с. 899) : Я задумал было спорить с одним челов< ком, который вместе с нами признает, что благость и могущество Божие столько же беспредельны, как и его мудрость; но я увидел, что, собственно говоря, этот человек предполагает, будто благость и могущество Божий заключены в весьма тесные границы. Этот пункт уже достаточно рассмотрен мною; я не полагаю границ могуществу Бога, так как я признаю, что оно простирается ad maximum, ad mnia 74 в отношении ко всему тому, что не содержит в себе противоречия; я не полагаю границ и благости Божией, так как она направляется к наилучшему, ad ptimum. Но г-н Бейль продолжает: Таким образом, в Боге нет свободы, своей мудростью он был вынужден создать, и создать именно такое, а не иное творение, наконец, создать именно таким, а не иным путем. Вот троякое рабство, дающее бытие большему фатуму, чем стоический, и делающее невозможным все то, что находится вне его сферы. Кажется, что по этой теории сам Бог мог бы сказать, прежде чем исполнять свои определения: я не могу спасти такого-то человека или осудить такого-то другого, quippe vetor fatis 75, моя премудрость не позволяет этого.

==288

228 . Я отвечаю, что собственно благость побуждает Бога творить для сообщения ее другим; и эта же благоеть в соединении с мудростью побуждает его творить наилучшее; а это простирается на все следствия, действия и пути. Она побуждает его без принуждения, ибо она не делает невозможным того, чего не избирает. Если назвать это фатумом, такое название надо принимать в хорошем смысле, совершенно не противоречащим свободе. Fatum происходит от слова fari — «говорить», «произносить», выражающего суждение, определение Божие, решение его мудрости. Утверждать же, что нельзя делать чего-либо только потому, что этого не желают,— значит злоупотреблять словами. Мудрость желает только доброго; и будет ли рабством то, когда воля поступает согласно лишь с мудростью? Можно ли быть рабом меньше, чем тогда, когда поступают по собственному избранию и руководствуются самыми совершенными основаниями? Аристотель говорит, что лишь тот находится в природном рабстве (natura servus), кто не живет самостоятельно, кто управляется другим. Рабство налагается извне; оно склоняет к тому, что не нравится, и преимущественно к тому, что не нравится по справедливости. Только чуждая власть и наши собственные страсти делают нас рабами. Бог никогда не склоняется перед какими-либо вещами, существующими вне его, еще меньше подчинен внутренним страстям и никогда не определяется к тому, что ему может не нравиться. Поэтому кажется, что г-н Бейль подбирает неподходящие названия для наилучших в мире предметов и извращает понятия, когда называет рабством состояние высочайшей и совершеннейшей свободы.

229. Немного раньше (гл. 151, с. 891) он сказал: Если бы добродетель или какое-либо другое благо были столь же согласными с целями Творца, как и порок, то порок не был бы предпочтителен; итак, надо, чтобы, существовало только одно средство, которым Творец мог бы пользоваться; отсюда следует, что он пользуется им по чистой необходимости. Поскольку же Бог любит свою славу не вследствие свободы безразличия, а по необходимости, то следует, что он по необходимости должен любить все средства, без которых он не может явить всю свою славу. Итак, если порок, поскольку он есть порок, был единственным средством для достижения этой цели, то следует, что Бог по необходимости должен любить порок, чего нельзя представить себе без ужаса, не говоря уже о том, что в сво-

10 Г. В. Лейбниц, т. 4           

==289

ем, откровении он говорит нам совершенно противоположное. В то же время г-н Бейль замечает, что некоторые доктора-супралапсарии (как Реторфорт, например) отвергали то, что Бог желал греха как греха, но допускали, что попустительным образом он желал греха, поскольку грех бывает наказуем и прощаем. Г-н Бейль же возражает им, что действие бывает наказуемым и прощаемым лишь постольку, поскольку является порочным.

230. Г-н Бейль ложно истолковывает только что приведенные мною положения и выводит отсюда ложные следствия. Неверно то, будто Бог необходимо любит свою славу, если под этим понимать, что он необходимо стремится приобрести себе славу при посредстве сотворенных созданий. Если бы это было так, то он приобретал бы эту славу всегда и повсюду. Но определение к творению свободно: Бог побуждается ко всему доброму; лишь доброе и даже наилучшее склоняет его к действию: но оно не принуждает его, потому что божественное избрание не делает невозможным того, что отличается от наилучшего; оно не причиняет и того, чтобы неизбранное Богом содержало в себе поэтому противоречие. Итак, в Боге существует свобода, изъятая не только из принуждения, но и из необходимости. Я разумею здесь метафизическую необходимость, ибо по моральной необходимости и наиболее разумный человек обязан избирать наилучшее. То же и со средствами, избираемыми Богом для достижения своей славы. Что же касается порока, то я уже показал выше, что он был предметом божественного определения не как средство, но только как условие sine qua non; и только поэтому порок был допущен. Еще меньше оснований говорить, будто порок был единственным средством; лишь в крайнем случае его можно признать одним из средств, но самым незначительным среди бесчисленного множества других средств.

231. Г-н Бейль продолжает: С этим связано другое грозное следствие, а именно роковая необходимость всего существующего. Бог был не волен установить события каким-либо иным образом, потому что избранное им средство для проявления своей славы было единственным, соответствовавшим его мудрости. Но эта мнимая фатальность или необходимость только моральная, как я уже показал; она не противоречит свободе, напротив, она предполагает наилучшее ее употребление. Она не делает вещи, не избранные Богом, невозможными. Что же станет тогда,

К оглавлению

==290

добавляет г-н Бейль, со свободной волей человека? Не по фатальности ли и по необходимости и Адам согрешил? Ибо если бы он не согрешил, то нарушил бы единственный замысел, осуществленный Богом по необходимости. Вот еще одно извращение понятий. Адам, свободно согрешающий, был созерцаем Богом в числе возможных идей, и Бог определил призвать его к существованию таким, каким созерцал. Это определение отнюдь не меняет природы предмета; оно не делает необходимым того, что само по себе случайно, и невозможным — того, что возможно.

232. Г-н Бейль продолжает (с. 892) : Проницательный Скот совершенно справедливо замечает, что если Бог не обладал безразличной свободой, то и ни одно создание не могло бы обладать этим родом свободы. Я согласен с этим, но только под безразличной свободой не должно понимать такую, при которой нет никакого основания склоняться в одну сторону больше, чем в другую. Г-н Бейль тоже признает (ниже, в гл. 168, с. 1111), что так называемое безразличие совсем не исключает склонностей и предшествующих им удовольствий. Итак, достаточно, чтобы не было метафизической необходимости в действии, называемом свободным, т. е. достаточно, чтобы его избрали среди многих возможных направлений.

233. Г-н Бейль продолжает дальше (в упомянутой гл. 157, с. 893) : Если Бог определил создать мир не вследствие свободного побуждения своей благости, а ради интересов своей славы, которую он любит по необходимости и которая составляет единственный предмет его любви, так как она не отличается от его субстанции, и если любовь, питаемая им к самому себе, побудила его проявить свою славу наиболее соответствующим средством, а грехопадение человека было этим средством, то очевидно, что это грехопадение совершилось со всей необходимостью и что повиновение Евы и Адама заповедям Бога было невозможно. Всегда одно и то же извращение понятий. Любовь, которую Бог питает к самому себе, существенна; но любовь к своей славе, или желание стяжать ее, никоим образом нельзя назвать существенной. Любовь, питаемая им к самому себе, отнюдь не принуждала его к действиям вовне — действия эти были свободными; и поскольку Бог представлял многие возможные замыслы, при которых прародители не согрешили бы, их грех не был необходим. Наконец, мы действительно утверждаем то, что г-н Бейль здесь допускает, а именно что Бог определил создать мир

10·                                                      

==291

вследствие свободного побуждения своей благости', добавим только, что это самое побуждение привело его к созданию наилучшего.

234. То же самое надо ответить и на то, что г-н Бейль говорит далее (гл. 165, с. 1071): Наиболее соответствующее средство для достижения цели по необходимости есть только одно (это очень хорошо сказано, по крайней мере в отношении того, что Бог избрал). Поэтому, когда Бог был настоятельно побуждаем воспользоваться этим средством, он воспользовался им по необходимости. (Конечно, Бог был побуждаем, или определяем, или, лучше, он сам определил себя к этому; но предполагаемое не всегда является необходимым, или абсолютно неопреодолимым. Все могло совершиться иначе, но этого не случилось, и по основательной причине. Бог избрал одно из различных решений, которые все были возможны. Таким образом, говоря метафизически, он мог избрать или совершить то, что не было наилучшим; но он не мог этого сделать, говоря морально. Воспользуемся геометрическим сравнением. Наилучший путь от одной точки до другой (если не обращать внимания на препятствия и другие случайные условия) существует только один; он проходит по кратчайшей линии, которая называется прямой. Тем не менее существует бесчисленное множество других путей от одной точки до другой. Таким образом, нет необходимости, вынуждающей меня идти по прямой линии, но коль скоро я избираю наилучший путь, я обязан по нему идти, хотя эта необходимость у мудрого человека бывает только моральной. Вот почему отпадают и следующие выводы.) Поэтому Бог мог сотворить только то, что сотворил. Поэтому же все то, что не было сотворено или не будет сотворено, безусловно невозможно. (Эти выводы отпадают, говорю я, ибо если можно помыслить много вещей, которые никогда не существовали и никогда не будут существовать и которые, однако, отчетливо мыслятся нами и не содержат в себе никакого противоречия, то каким образом можно говорить, что они безусловно невозможны? Сам г-н Бейль опровергает это в одном месте, направленном против спинозистов и уже приведенном нами выше, и неоднократно признает, что невозможно только то, что содержит в себе противоречие. Теперь же он меняет стиль и выражения.) Итак, постоянное пребывание Адама в невинном состоянии было невозможно; итак, его падение было абсолютно неизбежным и даже предшествовало бо-

==292

лсественному определению, ибо было бы противоречием, чтобы Бог мог желать чего-либо противного своей мудрости. В сущности это то же самое, что сказать: «Это для Бога невозможно» или: «Бог пожелал бы это сделать, если бы захотел, но он не захотел этого желать». (В некотором смысле это уже извращение терминов, когда говорят:. «могут желать», «хотят желать»; мощь касается здесь лишь действий, которых желают. И тем не менее нет противоречия в том, что Бог прямо или косвенно желает чего-либо такого, что не содержит в себе противоречия, и в этом смысле позволительно говорить, что Бог может желать.)

235. Одним словом, когда говорят о возможности какой-либо вещи, то речь идет не о причинах, вызывающих ее или препятствующих ее действительному существованию; иначе извратят значение выражений и уничтожат различие между возможным и действительным, как это сделал Абеляр, а после него, кажется, Уиклиф, что привело их без всякой необходимости к несообразным и странным мнениям. Вот почему извращают вопрос, когда при исследовании о возможности или необходимости определенной вещи добавляют к этому рассуждению то, что Бог желает или избирает. Ибо Бог избирает уже из многих возможностей, и именно поэтому избирает свободно и без всякого принуждения. Если бы существовала только одна возможность, то не было бы ни выбора, ни свободы.

236. Я должен еще рассмотреть силлогизмы г-на Бейля, чтобы не оставить без ответа ни одно из возражений этого умного человека. Силлогизмы эти изложены в главе 151 его «Ответа на вопросы провинциала», с. 900, 901, т. III.

Первый силлогизм

Бог не может желать ничего противоречащего его необходимой любви к собственной мудрости.

Но спасение всех людей противоречит необходимой божественной любви к собственной мудрости.

Следовательно, Бог не может желать спасения всех людей.

Большая посылка очевидна сама по себе, ибо невозможно делать того, противоположное чему необходимо. Но нельзя допустить меньшую посылку, ибо, хотя Бог необхо-

==293

димо любит свою мудрость, тем не менее действия, к которым побуждает его мудрость, не перестают быть свободными и вещи, к которым мудрость склоняет его, не перестают быть возможными. Кроме того, его мудрость побуждала его желать спасения всех людей, но только не в силу последующей и определяющей воли. А так как эта последующая воля была результатом предшествующих свободных желаний, то она тоже не могла не быть свободной.

Второй силлогизм                           ;.

Самое достойное творение божественной мудрости содержит в себе в числе других вещей грех всех людей и вечное осуждение большей части людей.

Но Бог необходимо желает творения, наиболее достойного его мудрости.

Следовательно, он необходимо желает творения, содержащего в себе, между прочим, грех всех людей и вечное осуждение большей части людей.

Я соглашаюсь с большей посылкой, но отвергаю меньшую. Божественные определения всегда свободны, хотя Бог всегда принимает их вследствие оснований, имеющих в виду благое; ибо быть морально побуждаемым мудростью — значит быть побуждаемым соображениями блага, значит быть свободным, значит не быть вынуждаемым метафизически. А одна только метафизическая необходимость, как я уже не раз замечал, противоположна свободе.

238. Я уже не хочу рассматривать силлогизмы, выдвинутые г-ном Бейлем в следующей главе (гл. 152) против теории супралапсариев, и преимущественно против рассуждения, высказанного Теодором де Безом на Монбельярском диспуте в 1586 г. Эти силлогизмы страдают почти тем же недостатком, как и те, которые мы сейчас только разобрали, но признаюсь, и система Беза меня не удовлетворяет. Да и сам диспут усилил разногласия между сторонами. Бог сотворил мир для своей славы. Его слава не была бы ведома, говорит Без, если бы не были явлены его милосердие и его истина. По этой причине он не предопределил ни одного человека к вечной жизни по одному милосердию и никого не определил к вечному осуждению по справедливому осуждению. Милосердие предполагает бедствие, правосудие предполагает вину (можно добавить, что и бедствие предполагает вину). Но Бог, будучи благим, или, лучше, будучи самой благостью,

==294

создал человека добрым и правдивым, хотя и переменчивым и способным согрешить по своей свободной воле. Человек же пал не по легкомыслию или безрассудству ц не по причинам, привнесенным, по мнению манихеев, другим богом, но согласно с божественным провидением, и притом так, что бог не был причастен ко греху, и именно потому, что человек был вынужден согрешить.

239. Эта система не принадлежит к числу наилучших, какие только были придуманы: она не дает возможности ясно видеть мудрость, благость и справедливость Божию. К счастью, она уже почти оставлена в наше время. Если бы не было других, более глубоких причин, которые побуждали Бога к допущению греха, источника бедствий, то в мире не было бы ни греха, ни бедствий, так как приведенные здесь причины недостаточны. Бог проявил бы больше милосердия, если бы отвел бедствие, больше правосудия, если бы не допустил греха и содействовал добродетели, награждая ее. Неясно также, каким образом допускающий не только то, что человек может пасть, но и располагающий обстоятельствами так, что они способствуют его падению, не подлежит за это обвинению, если только нет других причин, склоняющих его к этому. Но когда примут во внимание, что Бог, всесовершенно благой и премудрый, должен был даровать бытие всякой добродетели, благости и счастью, какие только соответствуют наилучшему замыслу универсума, и что нередко зло в некоторых частях может служить приобретению наибольшего блага в целом, то легко признают, что Бог мог дать место несчастью и даже допустить грех, как он это действительно допустил, и не может быть порицаем за это. Это было единственным средством, восполнявшим то, чего недоставало во всех остальных системах, какими бы последствиями их осуществление ни сопровождалось. Уже св. Августин благосклонно относился к этим мыслям, и о Еве можно сказать то, что поэт говорит о руке Муция Сцеволы: Si non erasset, fecerat illa minus

240. Я нахожу, что знаменитый английский прелат, написавший умную книгу о начале зла, из коей некоторые страницы были опровергнуты г-ном Бейлем во втором томе «Ответа на вопросы провинциала», хотя, по-видимому, отходит от некоторых мнений, защищаемых здесь мною, и неоднократно, кажется, возвращается к допущению деспотической власти, как если бы воля Бога не

==295

сообразовывалась с правилами мудрости в отношении добра и зла, но произвольно определяла признание той или иной вещи доброй или злой и как если бы и воля создания, поскольку она свободна, делала выбор не вследствие того, что вещь кажется ей благой, но по совершенно произвольному определению, независимо от представления о вещи,— этот епископ, говорю я, в других местах высказывает мысли, которые, кажется, более согласны с моим учением, чем с учением, по-видимому отвергаемым им. Он говорит, что избранное бесконечно премудрой и свободной причиной было лучше того, что не было ею избрано. Не значит ли это признавать, что благое было предметом и причиной его избрания? В этом смысле здесь весьма уместно сказать: Si placuit superis, quaerere plura, nefas ".

==296

00.htm - glava06

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

241. Итак, наконец, мы покончили с моральной причиной морального зла. Физическое зло, т. е. страдания, бедствия, будучи следствием морального зла, представит мне меньше затруднений. По словам Греция, Poena est malum passionis, quod infligitur ob maluin actionis '. Страдают, потому что так действуют; терпят зло, потому что дурно поступают: Nostrorum causa malorum Nos sumus 2.

Верно, что часто страдают из-за дурных поступков других людей; но если мы не принимаем участия в преступлении, то мы должны быть уверены, что эти страдания готовят нам наибольшее счастье. В вопросе о физическом зле, т. е. о происхождении страданий, имеются те же затруднения, что и в вопросе о происхождении метафизического зла, примеры которого представляют чудовища и другие ненормальные явления. Надо подумать еще и о том, что страдания и чудовища-уроды принадлежат к порядку вещей; хорошо также принять в расчет не только то, что лучше было бы допустить эти недостатки и уродства, чем нарушать общие законы, как на это неоднократно указывает д. о. Мальбранш, но также и то, что сами эти чудовища-уроды соответствуют правилам и сообразны всеобщим определениям воли, хотя мы и не в состоянии объяснить эту сообразность. И в математике иногда представляются кажущиеся неправильности, которые в конечном счете оказываются совершенной правильностью, когда подходят к последним основаниям. Вот почему я выше отметил, что сообразно с моими началами отдельные события все без исключения являются следствиями общих определений воли.

==297

242 . Не следует удивляться тому, что я пытаюсь объяснить эти вещи сравнениями, заимствованными из чистой математики, где все совершается согласно порядку и где дается нам средство объяснять эти предметы при помощи точного рассуждения, вводящего нас, так сказать, в созерцание идей Бога. Можно предположить последовательность или ряды чисел, по-видимому совершенно неправильных, где числа самым различным образом то возрастают, то уменьшаются без всякого видимого порядка; и тем не менее тот, кто владеет ключом к этим числам и кто знает происхождение и строение этой последовательности, тот может указать на правило, которое, будучи верно понято, покажет, что ряд совершенно правилен и обладает прекрасными свойствами. Еще яснее это можно видеть в линиях. Линия может простираться вперед и назад, в высоту и глубину, загибаться вовне и вовнутрь, переламываться и подвергаться другим искривлениям такого рода, что невозможно увидеть никакой правильности и никакого основания, в особенности если смотреть на часть линии; и тем не менее в этом может обнаружиться равномерность и стройность; и геометр может найти основание и соразмерность во всех этих кажущихся неправильностях. Подобным образом необходимо судить и об уродах-чудовищах и о других мнимых недостатках в универсуме.

243. Именно в этом смысле можно привести прекрасные слова св. Бернарда (Ер. 276. ad Eugen. Ill): «Ordinatissimum est, minus interdum ordinate fieri aliquid» 3 — в величайшем порядке иногда проявляется незначительный беспорядок; и можно даже сказать, что этот маленький беспорядок только кажется беспорядком при созерцании общего; и даже не должен казаться беспорядком, если сопоставить его со счастьем тех, которые следуют путем порядка.

244. Говоря об уродах-чудовищах, я имею в виду в то же время множество других кажущихся недостатков. Мы знаем только поверхность нашей земли и проникаем в ее недра не глубже нескольких сот туазов. То, что мы находим при этом в земле, представляется нам действием каких-то огромных переворотов. Кажется, что земной шар находился некогда в огне, а скалы, которые лежат под пластами земли,— это шлаки, оставшиеся после огромной плавки. В их составе находят продукты металлов и минералов, очень похожие на те, которые выходят из наших

==298

плавильных печей; и все море представляется в некотором поде oleum per deliquium 4, как образуется адское масло (huyiЯ de Tartre) во влажном месте. Ибо когда поверхность земли после страшного пожара охладилась, тогда испарившаяся от огня влага снова пала на землю, омыла ее поверхность, растворила и впитала в себя твердые части соли, которая оставалась в пепле, и таким образом заполнила огромную пустоту на поверхности нашего земного шара, образовав океан с его соленой водой.

245. Следует полагать также, что не только огонь, но и земля и вода совершили не меньшие перевороты. Может быть, корка, сохранившаяся после охлаждения, под которой были огромные пещеры, обрушилась и мы живем только на ее развалинах, как вместе с другими справедливо замечает г-н Томас Вернет, капеллан покойного короля Великобритании. Многие потопы и наводнения оставили осадки, следы и остатки которых показывают, что море было в тех местах, которые в настоящее время весьма удалены от него. Но наконец перевороты прекратились, и земля приняла видимую нами форму. Моисей упоминает об этих великих переворотах в нескольких словах. Так, отделение света от тьмы указывает у него на расплавление, произведенное огнем, а отделение воды от суши указывает на действия наводнения. Но кто не видит, что эти беспорядки привели вещи к нынешнему состоянию, что мы обязаны им нашими богатствами и удобствами и что только благодаря им эта земля стала пригодна для возделывания нашими усилиями? Беспорядки превратились в порядок. Беспорядки же, действительные или кажущиеся, обнаруживаются и в пятнах на солнце, и в кометах; но мы не знаем, какую пользу они приносят .и чем они вызываются. Было время, когда планеты считали блуждающими звездами, теперь же их движения признают правильными; может быть, то же совершается и с кометами, но это узнают наши потомки.

246. К беспорядкам нельзя причислять неравенство условий жизни, и г-н Жакло с полным правом спрашивал людей, желающих, чтобы все было совершенно одинаково: почему скалы не увенчаны листьями и цветами и почему муравьи — не павлины? Если бы равенству надлежало существовать повсюду, то бедняк подавал бы жалобу на богача, а слуга на господина. Нет необходимости, чтобы все музыкальные трубки органа были одинаковыми. Г-н Бейль скажет, что существует различие между ли-

==299

шенностью блага и беспорядком; и не одно и то же беспорядок в неодушевленных вещах, т. е. чисто метафизический, и беспорядок в разумных созданиях, состоящий в преступлениях и страданиях. Г-н Бейль имеет основание различать все это, а мы имеем основание все это соединять. Бог не оставляет без попечения и того, что не наделено жизнью; такие вещи бесчувственны, но Бог чувствует за них; он заботится и о животных; они совсем лишены разума, но разум имеет за них Бог. Бог упрекал бы себя в малейшем действительном недостатке, существующем в универсуме, если бы даже никто его не замечал.

247. Кажется, г-н Бейль не приемлет только того, чтобы беспорядки, возможные в неодушевленных вещах, были приравнены к беспорядкам, нарушающим мир и счастье разумных созданий, и чтобы допущение порока основывалось частично на желании избежать нарушения законов движения. По его мнению, отсюда следовало бы сделать вывод (см. его опубликованный посмертно ответ Жакло, с. 183), будто Бог сотворил мир только для доказательства своего бесконечного знания архитектуры и механики, причем его свойства доброты и любви к добродетели не принимали никакого участия в совершении этого великого дела. Этот Бог гордился бы только знанием; он скорее согласился бы допустить гибель всего человеческого рода, нежели более быстрое или более замедленное движение некоторых атомов, чем того требуют всеобщие законы. Г-н Бейль не сделал бы этого возражения, если бы был знаком с предложенной мною системой всеобщей гармонии, согласно которой действующие причины и конечные причины параллельны друг другу. Поэтому Бог есть не только наилучший монарх, но и величайший архитектор; и материя распределена так, что законы движения служат наилучшему управлению духами; а отсюда следует, что Бог достигает возможно большего блага, принимая во внимание метафизическое, физическое и моральное благо, вместе взятые.

248. Но, скажет г-н Бейль, Бог незначительным чудом мог бы предотвратить множество бедствий; почему же он не сотворит его? Он дарует столь много чрезвычайной помощи падшим людям, между тем небольшая помощь подобного рода, дарованная Еве, помешала бы ее падению и сделала бы искушение змея недейственным. Мы отвергли возражения подобного рода тем общим ответом, что Бог не должен был избрать другой универсум, потому что

К оглавлению

==300

щбрал наилучший, и совершает только те чудеса, которые в нем необходимы. Г-ну Бейлю же я отвечал, что чудеса нарушают естественный порядок универсума. Он возразил что это заблуждение, что, например, чудо на свадьбе в Кане не произвело в воздухе комнаты другой перемены, кроме той, что вместо частиц воды воздух напитался частицами вина. Но необходимо же принять во внимание, что наилучший замысел вещей, будучи один раз избранным, не мог уже быть отменен.

249. Что касается чудес (о чем я сказал уже несколько выше), то, может быть, они не все одного и того же рода; по-видимому, существует много чудес, совершаемых Богом при помощи невидимых субстанций, таких, как ангелы, как это принимает и д. о. Мальбранш; и эти ангелы, или эти субстанции, действуют по обычным законам своей природы, будучи наделены более тонкими и сильными телами, нежели те, которые мы можем ощутить. Подобные чудеса имеют только относительное значение, т. е. в отношении к нам, как и наши действия могли бы представляться чудесами животным, если бы они были способны размышлять о них. Превращение воды в вино могло быть чудом подобного рода. Но творение, воплощение и некоторые другие действия Бога превышают силу созданий и суть действительные чудеса, или, лучше, таинства. Однако если бы чудо превращения воды в вино в Кане было чудом первого порядка, то Бог нарушил бы тем самым все течение природы по причине общей связи тел, или же он должен был бы чудесным образом нарушить эту связь и заставить действовать тела, не имевшие отношения к чуду, как если бы не было совершено никакого чуда; а по совершению чуда он должен был бы привести все и в телах, имевших к нему отношение, в то состояние, которое было достижимо для них и без чуда; только после этого все возвратилось бы к своему первоначальному течению. Таким образом, это чудо потребовало бы больше, чем представляется.

250. В отношении физического зла созданий, т. е. их страданий, г-н Бейль решительно восстает против тех, кто старается оправдать действия Бога в этом отношении частными причинами. Здесь я не касаюсь страданий животных; я вижу, что г-н Бейль останавливается преимущественно на страданиях людей, может быть полагая, что животные не обладают ощущениями. Многие картезианцы именно на основании ложного довода относительно страда-

==301

ний животных старались доказать, будто они суть только машины, quoniam sub Deo justo nemo innocens miser est , поскольку невозможно, чтобы невинный был несчастным у такого правителя, как Бог. Этот принцип верен, но я не думаю, чтобы из него можно было сделать вывод, что животные не обладают ощущениями; я думаю, что, собственно говоря, восприятие само по себе недостаточно, чтобы причинить страдание, коль скоро оно не сопровождается размышлением. То же самое происходит и со счастьем. Без размышлений нет счастья: О fortunatos nimium, sua qui bona norint! 6

Нельзя на разумных основаниях сомневаться в существовании страданий у животных, но, по-видимому, их удовольствия и страдания не столь живы, как у человека; ибо, не предаваясь размышлениям, они не бывают восприимчивыми ни к печали, сопровождающей страдание, ни к радости, сопутствующей удовольствию. И люди иногда бывают в состоянии, приближающем их к состоянию животных, когда они действуют почти инстинктивно и под влиянием одних только чувственных впечатлений. А в этом состоянии их удовольствия и страдания сильно уменьшаются.

251. Но оставим животных и возвратимся к разумным созданиям. Только в отношении последних господин Бейль решает вопрос: существует ли в мире больше физического зла, чем физического блага? («Ответ на вопросы провинциала», гл. 75, т. 2). Чтобы правильно решить его, надо выяснить, в чем состоят это благо и это зло. Мы согласны с тем, что физическое зло есть не что иное, как неприятность, а под ней я понимаю страдание, печаль и всякое другое неудовольствие. Но состоит ли физическое благо единственно в удовольствии? Кажется, господин Бейль придерживается этого мнения; я же думаю, что оно состоит также и в среднем состоянии, таком, как здоровье. Когда не испытывают болезни, чувствуют себя достаточно хорошо, когда не совершают глупостей, достигают уже некоторой степени мудрости.

Sapientia prima est, Stultitia caruisse 7.

Точно так же люди бывают достойны похвалы, когда по справедливости не заслуживают порицания.

==302

Si non culpabor, sat mihi laudis erit 8.

С этой точки зрения все ощущения, не причиняющие нам неудовольствия, всякое напряжение наших сил, которое нас не беспокоит и прекращение которого нам неприятно, являются физическим благом, хотя бы они не доставляли нам никакого удовольствия; потому что лишение их уже есть физическое зло. Поэтому мы замечаем благо здоровья и другие подобные блага только тогда, когда лишаемся их. С этой же точки зрения я осмеливаюсь утверждать, что даже в этой жизни благо превышает зло, что наши удобства превышают неудобства и что господин Декарт был прав, когда писал (т. I, письмо 9), что естественный разум учит нас, что в этой жизни мы находим больше благ, чем зла.

252. Необходимо добавить, что очень частые и очень большие удовольствия были бы весьма великим злом. Поэтому Гиппократ сравнивал их с эпилепсией, а Спиоппий, без сомнения, только делал вид, что завидует воробьям, чтобы в своем научном, но более чем шутливом сочинении остроумно пошутить над ними. Мясные блюда с сильными приправами вредны для здоровья и притупляют развитое ощущение; и вообще телесные удовольствия сопровождаются в некотором роде ослаблением духа, хотя для одних людей они более безвредны, чем для других.

253. Тем не менее, чтобы доказать, что зло превосходит благо, цитируют г-на де Ламот Левайе (письмо 134), который не хотел бы снова появиться на свет, если бы он должен был играть ту самую роль, какую ему предназначило провидение. Но я уже заметил, что, по моему мнению, можно было бы принять предложение того, кто мог бы вновь связать нить парки, если бы только нам была дана новая роль, даже если бы эта роль не была лучше первой. Таким образом, из сказанного г-ном де Ламот Левайе вовсе не следует, что он не хотел бы роли, уже однажды им сыгранной, если бы она была новой; а г-н Бейль, по-видимому, понимает его именно так.

254. Духовные удовольствия суть самые чистые и в наибольшей степени способны продлить радость. Кардано, будучи уже стариком, настолько был доволен своим состоянием, что клятвенно доказывал свое нежелание переменить его на состояние юноши, самого богатого, но невежественного. И г-н де Ламот Левайе упоминает об этом,

==303

не выражая несогласия. Знание, по-видимому, обладает прелестью, непонятной тем, кто его не вкусил. Я имею в виду не простое знание фактов, без знания оснований, а знание, подобное знанию Кардано, который действительно был великим человеком при всех своих недостатках; и если бы у него их не было, то он не имел бы себе равных: Fйlix, qui potuit rerum cognoscere causas. Ille metus omnes et inexorabile fatum Subjecit pedibus 9.

Дело немаловажное — быть благодарным Богу и довольным вселенной, не страшиться того, что нам предопределено, и не жаловаться на то, что случается с нами. Знание истинных оснований дает нам такое преимущество, которое является совершенно иным, чем то, какое могла дать стоикам и эпикурейцам их философия. Между моралью истинной и стоической существует такое же различие, какое существует между радостью и терпением; потому что стоическое спокойствие было основано только на необходимости. Наше же должно быть основано на совершенстве, на красоте вещей, на нашем собственном счастье.

255. Что же сказать о телесных страданиях? Не бывают ли они настолько острыми, что нарушают это спокойствие мудреца? Аристотель соглашается с этим; стоики же и даже эпикурейцы были другого мнения. Господин Декарт возобновил спор этих философов; он говорит в упомянутом выше письме, что «даже в самых печальных обстоятельствах и при самой тяжкой скорби можно всегда оставаться довольным, если только уметь пользоваться разумом». Господин Бейль отвечает на это («Ответ на вопросы провинциала», т. 3, гл. 157, с. 991), что это значит ничего не сказать, или значит указать на лекарство, приготовление которого никому не известно. Я же не считаю это невозможным и думаю, что люди могут достигнуть этого посредством размышления и упражнения. Ибо, не говоря об истинных мучениках и о людях, получавших чрезвычайную помощь свыше, существуют ложные мученики, лишь подражавшие им; и тот испанский раб, который убил правителя Карфагена из мести за своего господина и который даже среди величайших мучений радовался этому, может пристыдить философов. Почему нельзя идти так далеко, как зашел он? О преимуществах, равно как и о несовершенствах, можно сказать:

==304

. Cuivis potest accidere, quod cuiquam potest '°.

256. Даже и в настоящее время целые народы, такие, как гуроны, ирокезы, галибы и другие американские племена, дают нам в этом отношении хороший урок; нельзя без удивления читать, с какой неустрашимостью и почти бесчувственностью они относятся к своим врагам, которые поджаривают их на медленном огне и едят по частям. Если бы эти люди к преимуществам своего тела и духа могли присоединить наши познания, то они превосходили бы нас во всех отношениях.

Extat ut in mediis turris aprica casis ".

По сравнению с нами они были бы то же, что исполин в отношении к карлику или гора в отношении к холму.

Quantus Eryx, et quantus Athos, gaudetque nivali Vertice se attolens pater Apenninus ad auras '2.

257. Всю эту удивительную силу тела и духа, вызванную у этих дикарей исключительным чувством чести, мы могли бы приобрести благодаря воспитанию, достаточно смягченному умерщвлению плоти, постоянной радости, основанной на разуме, многократному упражнению в сохранении присутствия духа среди рассеивающих и смущающих впечатлений. Нечто подобное рассказывают о древних ассассинах, о подданных и учениках старого или, лучше, властного Монтаня. Подобная школа (но только для лучшей цели) была бы пригодна для наших миссионеров, если бы они пожелали проникнуть в Японию. Древние индийские гимнософисты 13, может быть, приближались к этому; и тот Калан, который явил Александру Великому зрелище самосожжения, без сомнения, был воодушевлен великими примерами своих учителей и упражнялся в перенесении тяжких страданий, чтобы привыкнуть к боли. Жены тех же индийцев, которые и теперь еще подвергают себя самосожжению вместе с телами своих мужей, по-видимому, до сих пор сохраняют остатки мужества этих древних философов своей страны. Однако нельзя ожидать, чтобы вскоре могла быть основана религиозная община, задавшаяся целью довести человека до этой высшей степени совершенства: подобного рода люди слишком возвышались бы над другими и обладали бы слишком страшными силами. Так как редко случается попадать в крайние положения, когда есть необхвдямвсть

==305

в великой силе духа, то и не заботятся о ее приобретении ценой наших обыкновенных удобств, хотя этим выиграли бы несравненно больше, чем потеряли.

258. Но именно уже это служит доказательством, что благо превосходит зло, так как нет необходимости в подобном сильном лекарстве. И Еврипид сказал: РлеЯщ фб чсзуфЬ фщн кбкюн еЯнбй вспфпАт. Mala iiostra longe judico vinci a bonis 14.

Гомер и многие другие поэты придерживались иного мнения, да и большинство людей согласно с ними. Это происходит оттого, что зло больше привлекает наше внимание, чем добро, но именно это обстоятельство показывает, что зло более редко. Поэтому не должно верить жалобам Плиния, который смотрел на природу как на мачеху и признавал людей самыми несчастными и суетными из всех созданий. Оба этих эпитета не согласуются между собой: нельзя считать очень несчастными тех, которые вполне заняты собой. Верно, что люди слишком презирают человеческую природу, по-видимому, потому, что не видят возле себя никаких других созданий, способных вызвать в них чувство соперничества; но, несмотря на это, они и преувеличивают свою цену и часто бывают очень довольны собой. Поэтому я соглашаюсь с Мериком Казобоном, который в своих заметках о Ксенофане Диогена Лаэрция хвалит прекрасные мысли Еврипида и говорит, что он высказал такие вещи, quae spirant јеьрнехуфпн pectus 15. Сенека (Lib. 4, с. 5 de Benefic.16) красноречиво говорит о благах, которыми природа нас обогащает. Господин Бейль в своем «Словаре» в статье «Ксенофан» противопоставляет ему многих авторитетных авторов, и в их числе поэта Дифила в собрании Стобея, греческий стих которого может быть переведен на латынь следующим образом: Fortuna cyathis bibere non datis jubens, Infundit uno terna pro bono rnala 17.

259. Господин Бейль думает, что если бы речь здесь шла только о зле виновности, или о моральном зле людей, то спор легко мог бы быть решен в пользу Плиния, и Еврипид проиграл бы дело. Относительно этого я не спорю с ним; без сомнения, наши пороки превышают наши добродетели, и это есть следствие первородного греха. Тем не менее верно то, что все же общее мнение преувеличивает вещи, и даже некоторые теологи до такой степени унижа-

==306

(от человека, что проявляют несправедливость по отношению к провидению создателя человека. Вот почему я не согласен с теми, кто для выражения большого почтения к нашей религии говорит, будто добродетели язычников были только splendida peccata, блестящими пороками. Это остроумное выражение св. Августина не имеет никакого основания в Священном писании и оскорбительно для разума. Но здесь речь идет о благе и физическом зле, и, в частности, надо сравнить счастливые и несчастливые случаи этой жизни. Господин Бейль почти не хочет принимать во внимание здоровье; он сравнивает его с разреженными телами, совершенно неощущаемыми, как, например, воздух; болезнь же он сравнивает с очень тяжелыми телами, обладающими большим весом при малом объеме. Но сама болезнь показывает важность здоровья, когда мы бываем лишены его. Я уже отмечал, что многочисленность телесных удовольствий была бы истинным злом, и это не могло бы быть иначе; очень важно, чтобы дух оставался свободным. Лактанций (Divin. Instit. lib. 3, cap. 18 18) сказал, что люди до такой степени изнежены, что жалуются при малейшем зле, как если бы оно уничтожало все блага, которыми они наслаждались. Господин Бейль думает, что людям достаточно подобного ощущения, чтобы признавать себя несчастными, потому что это ощущение становится для них мерой добра и зла. Я же ему отвечаю, что присущее нам ощущение менее всего бывает действительной мерой добра или зла, прошедшего или будущего. Я согласен с тем, что люди испытывают зло, когда предаются печальным размышлениям; но это не мешает тому, чтобы до этого они испытывали добро и чтобы добро превосходило зло, если все сосчитать и взвесить.

260. Я не удивляюсь тому, что язычники, недовольные своими богами, оплакивали Прометея и Эпиметея из-за того, что боги создали столь слабое животное, каким является человек; и сочувствовали мифу о старом Силене, воспитателе Вакха, который, будучи пленен царем Мидасом, получил освобождение, якобы сказав ему следующее прекрасное изречение: «Первое и величайшее благо состоит в том, чтобы не родиться, а второе — чтобы как можно скорее уйти из этой жизни» (Cic. Tuscul. lib. I 19). Платон думал, что души прежде пребывали в более счастливом состоянии, и многие древние, и в их числе Цицерон в своем «Утешении» (по свидетельству Лактанция), думали, что души за свои грехи заключены в тела,

==307

как в темницы. Этим они отыскивали основание для наших бедствий и подтверждали свои предрассудки в отношении человеческой жизни, ибо нет прекрасных темниц. Но, не говоря уже о том, что, по мнению даже этих язычников, несчастья этой жизни пересиливаются и побеждаются благами прошедшей и будущей жизни, я осмеливаюсь сказать, что, обсуждая вещи беспристрастно, мы найдем, что радости и скорби уравновешивают друг друга и человеческая жизнь является сносной, а если добавить к этому религиозные мотивы, то мы будем довольны установленным Богом порядком. Но чтобы лучше судить о наших благах и наших злостраданиях, хорошо прочесть Кардано «De utilitate ex adversis capienda» и Новарини «De occultis Dei beneficiis» 20.

261. Господин Бейль распространяется о несчастьях могущественных людей, обыкновенно признаваемых самыми счастливыми; постоянно пользуясь преимуществами своего положения, они становятся нечувствительными к добру, но весьма чувствительными ко злу. Кто-нибудь скажет: тем хуже для них; если они не умеют пользоваться преимуществами природы и судьбы, то есть ли в этом вина природы или судьбы? Однако есть и более благоразумные могущественные люди, которые умеют пользоваться дарованными им милостями Бога, которые легко утешаются в своих несчастьях и извлекают пользу из собственных ошибок. Господин Бейль не обращает на это внимания; он больше верит Плинию, который думает, что Август, государь, наиболее одаренный судьбой, испытывал по крайней мере столько же зла, сколько и добра. Я согласен, что в своем семействе он имел повод для печали и, может быть, его мучила совесть за уничтожение республики; но он был слишком благоразумен, чтобы сокрушаться о первом, а Меценат, по-видимому, дал ему понять, что Рим испытывал необходимость в таком государе. Если бы Август не был убежден в этом, то Вергилий никогда бы не сказал об одном осужденном: Vendidit hic auro patriam Dominumque potentem Imposuit, fixit leges pretio atque refixit .

Август мог бы думать, что этот стих изображает его и Цезаря, потому что говорит о владетеле, поставленном в свободном государстве. Но, по-видимому, он не применял этот стих к своему царствованию, на которое смотрел как на согласное со свободой и как на необходимое

==308

лекарство от общественного зла, подобно тому как и современные государи не относят к себе того, что говорится о порицаемых государях в «Телемахе» господина де Камбрея. Каждый из них ссылается на свои прямые права. Тацит, автор беспристрастный, защищает Августа в двух словах в начале своих «Анналов». Но Август лучше, чем кто-либо, мог судить о своем счастье; по-видимому, он умер довольным — есть основание думать, что он был доволен своей жизнью, ибо, умирая, он прочел своим друзьям греческий стих, выражающий то же, что и известное Plaudite 22, которое обыкновенно провозглашали по окончании хорошо сыгранной театральной пьесы. Об этом говорит Светоний: ДпфЭ ксьфпн кбй рЬнфет хмеът мефЬ чбсЬт кфхрЮубфе 23.

262. Если бы даже на долю человеческого рода выпадало больше зла, чем добра, то и это надо было бы оправдать в отношении к Богу, так как в универсуме существует несравненно больше добра, чем зла. Раввин Маймонид (заслуги которого недостаточно будут оценены, если мы скажем, что он был первым из раввинов, прекратившим говорить глупости) тоже очень верно рассуждал относительно того, что в мире добро превосходит зло. Вот что он говорит в своем сочинении «Doctor perplexorum» 24 (р. 3, cap. 12): В душах людей малообразованных часто возникают мысли, заставляющие их признавать, что в мире существует больше зла, чем добра; в поэтических произведениях и песнопениях язычников мы часто можем встретить мысль, будто можно почесть как бы чудом, когда случается что-либо доброе вместо обычного и постоянного зла. И это заблуждение распространено не только среди толпы — его придерживаются и люди, выдающие себя за мудрых. Один знаменитый автор по имени аль-Рази в своей «Sepпier Elohuth», или «Теософии», говорит помимо других нелепостей, что существует больше зла, чем добра, и что если сравнить отдохновения и удовольствия, которыми пользуется человек в периоды покоя, с болезнями, скорбями, беспокойствами, недостатками, заботами, печалями и огорчениями, которыми он обременен, то надо признать, что наша жизнь есть и великое зло и сущее страдание, назначенное для нашего наказания. Маймонид добавляет, что причиной грубого заблуждения этих людей служит то, что они воображают, будто природа создана только для них, и считают ничем все, что не имеет отношения к их личности, откуда они делают вывод, что если

==309

в универсуме что-либо совершается вопреки их желанию, то все идет дурно.

263. Господин Бейль замечает, что это рассуждение Маймонида не достигает цели, потому что вопрос состоит в том, не преобладает ли среди людей зло над добром. Но вникая в слова раввина, я нахожу, что вопрос поставлен им гораздо шире; он хочет опровергнуть тех, кто решает его на основании лишь частных причин, заимствованных из существования зла в человеческом роде, как будто бы все сотворено лишь для человека; по-видимому, и автор, которого он опровергает, тоже говорит о добре и зле в этом широком смысле. Маймонид имел право сказать, что, сравнивая ничтожество человека по отношению к универсуму, можно ясно видеть, что преобладание зла, если только оно существует среди людей, не может иметь места ни между ангелами, ни между небесными телами, ни между элементами и безжизненными соединениями, ни между многими видами животных. Выше я сказал, что, предположив, будто число осужденных превышает число спасенных (предположение это, однако, не является абсолютно достоверным), можно согласиться, что зло преобладает над добром в отношении к известному нам человеческому роду. Но я обратил также внимание на то, что это не мешает признавать существование в разумных созданиях вообще несравненно большего добра, чем морального и физического зла; что град Божий, включающий в себя эти создания, должен быть признан пребывающим в наилучшем состоянии, только если принять в соображение благо и метафизическое зло, существующее во всех субстанциях — как наделенных разумом, так и лишенных его; и что в этом широком смысле он содержит в себе возможное физическое благо и моральное благо, и по отношению к нему надо сказать, что универсум, каков он есть в действительности, должен быть признан наилучшей из всех систем.

264. Наконец, господин Бейль не желает, чтобы, рассуждая о наших страданиях, принимали во внимание наши ошибки. Он прав, когда речь идет только об оценке этих страданий; но он не прав, когда допытывается, не следует ли существование страданий приписать Богу. Именно из этого господин Бейль делает главный предмет своих возражений, когда противопоставляет религию разуму или опыту. Я знаю его обычное утверждение, что ссылка на свободную волю ничего не доказывает, так как свои-

К оглавлению

==310

ми возражениями он пытается еще доказать и то, что злоупотребления свободной волей в равной мере должны быть отнесены за счет Бога, который их допустил или им способствовал. И г-н Бейль признает правилом, что из-за большего или меньшего числа затруднений не должно отбрасывать всю систему. Именно это он говорит в пользу ригористических методов и учения супралапсариев. Он думает, что можно придерживаться их системы, хотя при ней остаются все затруднения, ибо другие системы хотя и устраняют некоторые из них, но не решают их всех. Я же думаю, что представленная мной истинная система удовлетворяет всех. Если бы даже этого не было, то, признаюсь, я не мог бы принимать высказанное г-ном Бейлем правило и предпочел бы систему, решающую большую часть затруднений, системе, не удовлетворяющей никого. Если же мы обращаем внимание на злобу людей, навлекающую на них все их несчастья, это дает по крайней мере ясно понять, что люди не имеют никакого права жаловаться. Никакое правосудие не должно исследовать происхождение злобы преступника, когда речь идет о его наказании; нечто иное происходит, когда надо помешать преступлению. Достоверно, что природные задатки, воспитание, беседы и даже случай в значительной мере влияют на это; но становится ли человек от этого менее виновным?

265. Я согласен, что остается еще затруднение иного рода. Ибо если Бог не обязан раскрывать перед злыми причин их злобы, то он обязан ради себя самого и ради тех, которые чтут и любят его, оправдать свой образ действий в отношении допущения порока и преступления. Но Бог уже сделал это настолько, насколько это необходимо в нашей земной жизни; ибо он даровал нам свет разума и этим предоставил нам возможность решать все затруднения. Надеюсь, что я показал это настоящим своим размышлением и разъяснил дело в предшествующей части этих «Опытов», по крайней мере приблизительно, настолько, насколько это возможно сделать на основании общих соображений. После оправдания допущения греха всякое другое зло, вытекающее из греха, не представляет уже никакого затруднения; и я вправе ограничиться здесь злом виновности, чтобы показать основание зла наказания, как делает это Священное писание и как делают это почти все отцы церкви и проповедники. Но чтобы кто-нибудь не сказал, что все это хорошо только per la predica 2 , надо подумать и о том, что после представленных мною реше-

==311

ний никакой другой путь не может казаться более правильным и более точным, чем этот метод. Ибо еще до окончательных своих определений Бог, находя среди возможных случайностей и то, что человек злоупотребит своей свободой и этим приуготовит себе несчастье, и тогда уже не мог освободить себя от призвания его к бытию, как того требовал наилучший замысел. Поэтому нет необходимости говорить с г-ном Жюрьё, будто догматическое учение должно согласоваться с учением св. Августина, а проповедь — с учением Пелагия.

266. Этот метод выведения зла наказания из зла виновности, который не может быть порицаем, подходит главным образом для оправдания величайшего физического зла, каковым является осуждение. Эрнст Зонер, некогда профессор философии в Альтдорфе (в университете, основанном на земле республики Нюрнбергской), слывший за отличного аристотелика, но в конце концов признанный тайным социнианином, составил небольшое рассуждение под названием «Доказательство против вечности мучений». Оно построено было на том, достаточно опровергнутом, принципе, будто нет соразмерности между вечностью мучений и конечностью виновности. Это рассуждение, напечатанное, по-видимому, в Голландии, было доставлено мне, и я ответил, что относительно него надо сделать одно замечание, ускользнувшее от внимания покойного Зонера, а именно: достаточно сказать, что длительность виновности будет обусловливать собой длительность наказания; что осужденные, оставаясь злыми, не могут быть освобождены от своего страдания; и что, таким образом, нет необходимости осуждать продолжительность их страданий, предположив, что их грех является бесконечно тяжким по причине оскорбления бесконечного существа, т. е. Бога; это положение не было достаточно рассмотрено мной, когда я высказывал его. Я знаю, что, по общему мнению схоластиков, следующих за своим Учителем сен-

" 26     ,-

тенции , в будущей жизни нет ни заслуг, ни виновности; но я не думаю, чтобы это мнение могло быть признано догматом веры, если его принять по всей строгости. Господин Фехтий, знаменитый теолог из Ростока, прекрасно опроверг его в книге «О состоянии осужденных». Он говорит, что это учение совершенно ложно (§ 59). Бог не может изменить своей природы; справедливость есть его существенное свойство; смерть закрывает двери лишь благодати, но не справедливости.

==312

267 . Я уже отмечал, что многие ученые теологи оправдывали длительность мучений осужденных теми же причинами, какими и я их оправдываю. Иоганн Герхард, знаменитый теолог Аугсбургского исповедания (in Locis Theol. loco de Inferno § 60 ), в числе других аргументов приводит и то, что осужденные всегда будут отличаться порочной волей, а потому и будут лишены благодати, которая могла бы сделать их добрыми. Захарий Урсин, гендельбергский теолог, следующий Кальвину, поставив (в своем сочинении «De fide» 28) вопрос, почему грех заслуживает вечного наказания, и высказав обычный довод о бесконечности оскорбления, приводит еще один довод, quod non cessante peccato non potest cessare poena 29. И о. Дрекселий, иезуит, в своем сочинении под заглавием «Nicetas», или «Побежденная невоздержанность» (кн. 2, гл. 11, § 9), говорит: «Sunt qui dicant, nйe displicet responsum: scelerati in locis infernis semper peccant, ideo semper puniunter» 30. Он приводит и разъясняет ту же самую причину в своем сочинении «О вечности» (кн. 2, гл. 15), говоря: «Nйe mirum damna tos semper torqueri, continue blasphйmant, et sic quasi semper peccant, semper ergo plectuntur» 31. Этим он дает понять, что мнение это довольно распространено среди докторов римской церкви. Верно, что он приводит еще следующую, более тонкую причину, заимствованную у папы Григория Великого (кн. 4 «Диалогов», гл. 44) и состоящую в том, что осужденные будут вечно наказываемы за то, что Бог в силу своего среднего знания предвидел, что они всегда грешили бы, если бы всегда жили на земле. Но против этого предположения можно было бы возразить. Г-н Фехтий приводит еще многих других знаменитых протестантских теологов в пользу мнения г-на Герхарда, хотя в то же время упоминает и о придерживавшихся противоположного мнения.

268. Сам г-н Бейль в различных местах представляет отрывки двух ученых теологов из своей партии, весьма приближавшихся к тому, что я высказал. Господин Жюрьё в книге своей «О единстве церкви», написанной в опровержение книги господина Николя по тому же самому вопросу, полагает (с. 379), что «разум удостоверяет, что, поскольку какое-либо создание не перестает быть преступным, оно не может перестать быть несчастным». Господин Жакло в своей книге «О согласии веры и разума» (с. 220) утверждает, что осужденные должны вечно оставаться лишенными славы блаженствующих, и это ли-

==313

шение может быть основанием и причиной всех их мучений при мысли о том, что эти несчастные создания сами виновны в своем лишении вечного блаженства. Известно, какое мучительное сожаление, какая болезненная зависть возбуждается в людях, лишенных имущества или великой славы, достижимых для них, но отвергнутых ими, в особенности когда они видят других людей, их достигших. Эта мысль несколько отличается от мнения господина Жюрьё, но оба они сходятся в том, что осужденные сами виновны в продолжительности своих мучений. Последователь Оригена господин Леклерк довольно близок к этой мысли, когда в «Избранной библиотеке» (т. 7, с. 341) говорит: Бог, предвидевший падение человека, осуждает его не за падение, а за то, что, имея возможность исправиться, он не исправляется, т. е. свободно сохраняет порочные привычки до конца жизни. Если применить это рассуждение к загробной жизни, то длительность мучений злых людей надо приписать их продолжающейся виновности.

269. Господин Бейль говорит («Ответ на вопросы провинциала», гл. 175, с. 1188), что это учение оригениста есть еретическое, так как оно признает, что осуждение основывается не на грехе, а исключительно на добровольной нераскаянности, но эта добровольная нераскаянность разве не есть продолжение греха? Тем не менее я не хотел бы сказать, будто это зависит исключительно от того, что человек, имея возможность исправиться, не исправляется; я добавил бы: это зависит от того, что человек не пользуется помощью благодати для своего исправления. Но за пределами этой жизни, несмотря на предполагаемое прекращение помощи благодати, остается же у грешного человека даже после его осуждения свобода, делающая его виновным, и сила, отклоняющая его от исправления и никогда не доводящая его до этого. Ничто не мешает думать, что эта степень свободы, изъятой из принуждения, но не из уверенности, остается у осужденных точно так же, как и у людей блаженствующих. Кроме того, осужденные не будут иметь необходимости в помощи, в которой нуждаются в этой жизни, потому что очень хорошо будут знать то, чему лишь должны были верить на земле.

270. Один именитый прелат англиканской церкви, недавно издавший книгу «О начале зла», на которую господин Бейль сделал замечания во втором томе своего «Ответа на вопросы провинциала», весьма разумно говорит о наказаниях осужденных. Воззрения этого прелата пред-

==314

стают (согласно автору «Новостей литературной республики», июнь 1703 г.) в таком виде, как если бы он всех осужденных превращал в такое же количество глупцов, которые хотя очень живо чувствуют свои страдания, но в то же время радуются своему поведению и, предпочитают пребывать такими, каковы они есть, чем вовсе не существовать. Эти люди будут любить свое состояние, как бы ни было оно несчастно, подобно тому как разгневанные, влюбленные, честолюбивые, завистливые люди сами предаются тому, что лишь умножает их бедствия. К этому надо добавить, что осужденные до такой степени приучат свой ум к ложным суждениям, что уже не в состоянии будут составлять иных; и, непрерывно переходя от одного заблуждения к другому, они не в состоянии будут отречься от неизменного желания вещей, которых не могут достигнуть и лишение которых будет ввергать их в невообразимое отчаяние. При этом опыт никогда не сделает их в будущем более благоразумными, потому что по своей собственной вине они всецело извратят свой разум и сделают его неспособным здраво смотреть на вещи.

271 »У же древние признавали, что дьявол среди своих мучений добровольно остается удаленным от Бога и не хочет искупить свою вину подчинением. Они составили повествование о том, как один отшельник в видении получил от Бога обещание помиловать царя злых духов, если он осознает свое преступление; но дьявол удивительным образом отверг этого посредника. Вообще теологи обыкновенно соглашаются с тем, что дьяволы и осужденные люди ненавидят Бога и богохульствуют; а подобное состояние не может не сопровождаться продолжительностью страдания. В подтверждение этого же можно прочитать ученый трактат г-на Фехтия «О состоянии осужденных».

272. Было время, когда полагали, что спасение осужденных невозможно. Известен рассказ о папе Григории Великом, своими молитвами вынесшем из ада душу императора Траяна, столь знаменитого своей добротой, что обыкновенно новым императорам желали, чтобы они превосходили Августа счастьем, а Траяна — добротой. Это возбудило в святом папе сострадание к последнему: Бог снизошел к его молитвам (как говорят), но воспретил на будущее обращаться с подобными прошениями. Согласно этому вымыслу, молитвы святого Григория имели силу лекарств Эскулапа, который вынес Ипполита из ада. И ес-

==315

ли бы он продолжал совершать подобные молитвы, то Бог разгневался бы на них, как Юпитер у Вергилия: At pater omnipotens aliquem indignatus ab umbris Mortalem infernis ad lumina surgere vitae, Ipse repertorem medicinae talis et artis Fulmine Phoebigenam Stigias detrusit ad undas 32.

Годшальк, монах девятого столетия, возбудивший всеобщий спор среди теологов своего времени и даже нашего, предполагал, что отверженные должны молить Бога сделать их мучения более сносными, но никто не должен признавать себя отверженным, пока живет. Разумнее этого прошение мессы за умерших; оно испрашивает уменьшения мучений осужденных и согласно гипотезе, изложенной здесь мною, по-видимому, желает им meliorem mentern 33. Ориген прибег к псалму XXVII, стих. 10: «Бог не забудет миловать и в гневе своем не затворит своего милосердия». Св. Августин (Enchirid. С. 112 34) объясняет это: возможно, что мучения осужденных будут длиться вечно и тем не менее будут смягчаться. Если текст имеет этот смысл, то смягчение будет продолжаться бесконечно вместе с мучениями, и тем не менее оно будет простираться лишь до non plus ultra 35 в отношении степени смягчения, подобно тому как в геометрии существуют асимптотные фигуры, в которых бесконечная длина представляется как конечное пространство. Если притча о злом богаче изображает действительное состояние осужденного, тогда предположения, изображающие осужденных столь глупыми и столь злыми, были бы несостоятельными. Приписываемая же богачу в притче любовь к своим братьям не представляется согласной с той степенью злобы, которую приписывают осужденным. Св. Григорий Великий (IX. Мог. 39) думает, что богач боялся, чтобы их осуждение не отягчило его собственного, но эта боязнь недостаточно сообразуется с природными наклонностями закоренелых злодеев. Бонавентура в своих замечаниях к Учителю сентенций говорит, что злой богач желал бы видеть осужденными всех людей; но так как этого не может произойти, то он предпочитает спасти своих братьев, чем других. Этот ответ, однако, не обоснован. Напротив, желаемое им послание Лазаря должно было послужить ко спасению многих. И кто настолько радуется осуждению другого, что желал бы осуждения всех людей, может быть, будет желать осуждения одних больше, чем других, но, вообще говоря, не будет иметь склонности спасти кого-либо. Как

==316