Библиотека    Новые поступления    Словарь    Карта сайтов    Ссылки





назад содержание далее

Часть 1.

Соколов В.В.

Философское значение Теодицеи Лейбница. 1989.

Лейбниц Г. В. Сочинения в 4 т. Т.4. — М.: Мысль, 1989.— 554с.— (Филос.наследие. Т.108).- С.3-48.

Нумерация в конце страницы.

В. заключительном томе издания философских сочинений Лейбница на русском языке читатель получает возможность ознакомиться с важнейшим произведением, опубликованным при жизни философа, в 1710 г.,— «Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла». Грекоязычный термин «теодицея» (который может быть передан русским словом «богооправдание»), резюмирующий весьма сложные взаимоотношения философии и теологии во времена античности, в эпоху Средневековья, Ренессанса и в XVII в., стал существенным термином историко-философской науки. В произведениях Лейбница, опубликованных в предшествующих томах (особенно в первом, где помещены основные его произведения по метафизике), проблема бога затрагивается в самых различных контекстах. Как показано во вступительной статье к 1-му тому, понятие бога наряду с понятием субстанциимонады—основные категории метафизики Лейбница'. Первая из них играет немаловажную роль и в его гносеологии, и в его учении о свободе. Однако при этом понятие бога вводится как бы попутно. Теперь же это понятие рассматривается специально. Автор привлекает большой религиоведческий материал (и отнюдь не только из истории христианства), затрагивает множество теологических споров и направлений как своего века, так и предшествующих. Он рассматривает философские учения древности, Средневековья, эпохи Возрождения и, конечно, своей эпохи (или, по крайней мере, касается их). Нередки и экскурсы в область современной ему науки о природе.

Огромные успехи естественнонаучной мысли той эпохи, раскрывшей бесконечность универсума, подлинные за-

' См.: Соколов В. В. Философский синтез Готфрида Лейбница // Лейбниц Г. В. Соч.: В 4 т. Т. 1. М., 1982. С. 31-43.

l*                                  3

 

==3

коны движения светил вокруг Солнца (а не земли, как было убеждено человечество в течение многих веков господства геоцентрического мировоззрения), попытки показать естественное происхождение нашего мира — все это сильно пошатнуло тысячелетние библейские представления о сверхприродной личности бога, однажды создавшего мир природы и человека. Многие философы, озабоченные социальными последствиями такого ущерба религиозной вере, а также руководствовавшиеся основательными для их времени гносеологическими соображениями, подчеркивали, что даже самые глубокие достижения научного знания отнюдь не разрушают понятие бога. Отсюда ясно, почему Лейбниц в такой социально-мировоззренческой ситуации повторяет слова Фрэнсиса Бэкона, что только легкие глотки научного знания отдаляют человека от религии и бога, а более глубокие снова возвращают его к ним 2.

В «Теодицее» читатель встретит огромное множество имен философов, теологов, ученых — и первостепенных, сохраняющих свое значение до сих пор, и таких, которые теперь давно забыты и фигурируют лишь в специальных справочниках. Энциклопедические познания Лейбница продемонстрированы в «Теодицее» весьма обильно. Впрочем, можно и упрекнуть автора в том, что не все в его калейдоскопе имен, учений и концепций способствует прояснению его основных идей.

Чтобы читатель лучше уяснил мировоззренческо-социальную роль понятия бога в эпоху создания «Теодицеи», необходимо напомнить об огромной силе религиозной идеологии как явления массового сознания в ту эпоху. Реформационные движения XVI в., отколовшие от католицизма некоторые страны и провинции Западной Европы, где восторжествовали реформатские вероисповедания,— движения, сопровождавшиеся появлением ряда сектантских вероучений, весьма усложнили религиозную жизнь и религиозную борьбу в этих странах и провинциях. Это обстоятельство подметил Ф. Энгельс. Католическое мировоззрение, писал он, уже не могло удовлетворить крепнущий класс буржуазии. «Тем не менее и этот класс еще долгое время оставался в оковах всемогущей теологии. Все реформационные движения и связанная с ними борьба, происходившая с XIII до XVII столетия под религиоз-

2 См., напр., наст. том. С. 329.

 

==4

ной вывеской, были по своему теоретическому содержанию лишь многократными попытками бюргерства, городских плебеев и поднимавшегося вместе с ними на восстания крестьянства приспособить старое теологическое мировоззрение к изменившимся экономическим условиям и жизненному укладу новых классов» 3.

Религиозно оформленная социальная борьба дополнялась в эпоху написания «Теодицеи» и политической борьбой, особенно на родине Лейбница, в политически раздробленной Германии, где в одних государствах официальной религией оставался католицизм, а в других исповедовали протестантство. Философ усматривал важнейшую задачу в объединении церквей на основе разработанной им религиозно-философской доктрины как духовном средстве политического объединения Германии (в своих мечтах о таком объединении он далеко выходил и за ее границы). В этой религиозно-политической ситуации «Теодицея» тоже должна была сыграть определенную роль.

Вместе с тем ее главный замысел был сугубо мировоззренческим. Автор явно стремился разработать здесь теоретический синтез, который должен был дать убедительный ответ на животрепещущие вопросы об отношении бога к человеку в самых сложных проявлениях его жизни. В предисловии к своему произведению Лейбниц говорит о «двух знаменитых лабиринтах», которые издревле мучают человеческую мысль 4. Один из этих лабиринтов «связан с великим вопросом о свободе и необходимости, преимущественно же о происхождении и начале зла», другой—с проблемой непрерывности (континуума), неделимости, бесконечности. Второй лабиринт является предметом размышлений одних лишь философов, он образует важнейшее содержание метафизики лейбницеанства. Социально много более значим первый лабиринт, ибо он «запутывает почти весь человеческий род» 5.

Действительно, проблема человеческой свободы, не только включающая человека в сложнейшую сеть социальных связей, но и ставящая его перед лицом всего бытия, концентрирует в себе в сущности всю моральную проблематику. Ее многообразные решения были немыслимы тогда вне религиозно-теологического контекста, вне той

:' Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 496.

'· См. также его работу «Два отрывка о свободе» // Лейбниц Г. В. Соч. Т. 1. С. 307-317. 5 См. наст. том. С. 53—54.

 

==5

или иной трактовки понятия бога — самого древнего и глобального мировоззренческого понятия. В «Теодицее» сделана попытка проанализировать первый лабиринт, вопросы же, связанные со вторым, затрагиваются здесь попутно.

Многие философские мысли Лейбница, которые читатель встречал в предшествующих томах, он найдет и здесь. Особенно, конечно, идеи морального характера в их связи с понятием бога. Исследователи философии Лейбница установили, что такие идеи можно найти уже в его работах, относящихся к 70-м годам. В дальнейшем же сосредоточению философа на этом круге идей весьма способствовали его длительные беседы и переписка с прусской королевой Софией-Шарлоттой 6.

Важным событием философской жизни Лейбница была полемика с французским философом и публицистом Пьером Бейлем, настойчиво критиковавшим с позиций скептического рационализма метафизику Декарта, Спинозы и самого Лейбница (как и других философов), особенно в тех ее положениях, которые увязывали метафизику с проблемой бога, выдвигая доказательства его бытия и т. п.7 Текст «Теодицеи» содержит множество цитат и ссылок на «Исторический и критический словарь» Бейля и на другие его произведения. Ее содержание в значительной мере определялось стремлением автора к опровержению "идей Бейля и обоснованию собственной позиции. Большой интерес представляют в этой связи Предисловие и «Предварительное рассуждение о согласии веры и разума». Оно намеренно выдвинуто автором на первый план и предшествует трем основным частям.

Действительно, вопрос о соотношении веры и знания, веры и разума — один из главных вопросов гносеологии, трактующей средства, способы, возможности человеческого познания, отношение уже познанного к непознанному. Проблема соотношения веры и разума стала, можно сказать, самой значимой гносеологической проблемой средневековой философии, поскольку религиозная вера — будем называть ее фидеистической (несмотря на некоторую тавтологичность) — в течение многих веков господствовала над довольно скромным объемом знания (тогда обычно тесно связанного с философией, составлявшего с ней еди-

6 См. их переписку // Лейбниц Г. В. Соч. Т. 3. 1984. С. 371—394.

7 См. также три письма Лейбница к П. Ьейлю // Лейбниц /'. В. Соч. Т. 1. С. 318-348.

 

==6

ный интеллектуальный комплекс). Вера базировалась на Священном писании, на Библии, непререкаемый авторитет которой, как было уверено тогда подавляющее большинство мыслящих людей, был прямо пропорционален тому множеству столетий, что протекли с тех пор, как возник этот документ. Знание же в первые века европейского Средневековья представляло собой в общем остатки античных наук, игравших служебную роль по отношению к религии и теологии.

Вместе с тем само содержание Библии, сложнейшего произведения, отразившего самые различные стороны исторической, социально-экономической и духовной жизни древних евреев (в Ветхом завете), а затем и других народов Римской империи (в Новом завете), требовало какого-то минимального осмысления. Состояние веры, не включающей в себя хотя бы малейшей рефлексии, просто невозможно. Поэтому экзегетика Библии (Ветхого завета) в сущности началась еще до возникновения христианства (у Филона Александрийского). Она продолжалась и в века патристики, и в эпоху Средневековья, когда знание научное («свободные искусства») и философское хотя и медленно, но крепло, углублялось. Суть схоластики как господствующей теологизированной философии состояла в привлечении определенных элементов логики («диалектики») к осмыслению и даже обоснованию догматов христианского вероучения. Некоторые из схоластиков, ступив на этот путь, заходили так далеко, что все догматы христианства ставили в зависимость от рассуждающей силы ума. Таков был, например, «рыцарь диалектики» Пьер Абеляр (упоминаемый в «Теодицее» наряду с Жильбером де ла Порре, его современником, и каталонским схоластиком XIII — XIV вв. Раймундом Луллием, разработавшим для доказательства догматов христианства своеобразный логический механизм). Но позиция последовательного теологического рационализма, совершенно неприемлемая для католической церкви (а в сущности и для любой другой), в принципе и не может быть реализована.

Значительно более распространенной в философии Средневековья (сначала в странах мусульманского, арабоязычного, Востока и Испании, а затем и в Западной Европе) стала так называемая теория двойственной истины, или двух истин. Она выражала углублявшийся конфликт между положениями Библии, претендовавшими на абсолютную истинность в отношении не только человека (мо-

 

==7

ральной стороны его жизни), но и природы, и научным знанием. Хотя и слабый, но все ускорявшийся прогресс в понимании природы (стимулированный ознакомлением с античными философскими и научными идеями) разводил философско-научное знание и теологию уже в эпоху Средневековья.

Наиболее влиятельным в оппозиционной западноевропейской схоластике учением, развивавшим концепцию двойственной истины, стал латинский аверроизм, основывавшийся на воззрениях крупнейшего арабоязычного философа (аристотелика) мусульманского мира Ибн Рушда (Аверроэса, XII в.). Согласно латинским аверроистам (весьма близок к ним Пьетро Помионацци, итальянский философ первой четверти XVI в., яростно осуждавшийся католическими церковниками,— он также упоминается в «Теодицее»), одно и то же положение (например, догмат о бессмертии индивидуальной человеческой души) может быть истинным согласно христианскому вероучению, но совершенно нелепым с позиций философии. Согласно другому варианту концепции двух истин, развивавшемуся поздними номинаистами, между философией (наукой) и религиозным вероучением не может быть ничего общего ни в их предметах, ни в применяемых ими методах познания. Предмет философии, а именно природа и человек, рассматриваемый как природное тело (что для средневековой философии было весьма редким исключением), познается на основе разума и связанного с ним опыта. Предмет же религии — духовный человек, моральная сторона его жизни, немыслимая без догматики и образов потустороннего мира, а основное средство их постижения — тексты Священного писания.

Поздние западноевропейские схоластики-номиналисты, которых Лейбниц высоко ценил 8, по существу полностью отрицали познаваемость религиозных догматов, отнюдь не отвергая их роли как главного практического средства руководства повседневным нравственным поведением народа. Здесь они смыкались с мистическими направлениями средневекового философствования. Лютер и Кальвин, вожди реформационного антикатолического движения, многократно упоминаемые в «Теодицее», по существу были мистиками и яростно поносили человече-

8 См.: Предисловие к изданию сочинения Мария Низолия... // Лейбниц Г. В. Соч. Т. 3. С. 54—96.

 

==8

ский разум за его тщетные претензии познать тайны и обосновать догматы христианского вероучения.

У некоторых философов XVII в., например у Бэкона, Галилея, концепция двойственной истины еще не утратила своей прогрессивной роли в укреплении научно-философского комплекса знаний перед лицом мощной религиозно-догматической идеологии. Весьма последовательный философ Томас Гоббс, продолжавший традиции английского номинализма, совершенно отделил философию, отождествляемую с наукой и мыслимую как сугубо доказательное знание, от любой теологии, догматы которой не поддаются никакому осмыслению и не нуждаются в нем (автор «Левиафана» сравнивал их с таблетками, которые надо проглатывать не разжевывая). В этом отношении к Гоббсу был близок его младший современник Спиноза в своем «Богословско-политическом трактате». Он решительно отказывал здесь Библии в какой бы то ни было ценности в деле познания природы (хотя и признавал за ней определенную роль в деле морального воспитания народа).

Среди множества различных воззрений на соотношение религиозной веры, всегда тяготеющей к беспрекословному подчинению авторитету Священного писания и догматов, накопившихся за многовековую историю церкви, и доказующего человеческого разума, разрушающего слепую авторитарность, весьма заметную роль играл скептицизм. Возникший в античной гносеологии, он был возобновлен в эпоху Возрождения. Не имея возможности входить здесь в сложную родословную скептицизма и раскрывать неоднозначность этого влиятельного направления европейской философии, укажем прежде всего на его антидогматичность (присущую ему уже в античности): направленный против закостеневших принципов схоластики, скептицизм показывал, что полнейшая устойчивость догматов религиозных вероисповеданий — лишь видимость. Среди скептиков, до предела заострявших антидогматическое жало этого направления, наиболее последовательным и активным был упомянутый уже французский мыслитель Пьер Бейль.

Полемика двух этих крупнейших представителей передовой философской мысли XVII в. определялась различием их позиций в решении проблемы отношения разума к религиозной вере, а также к рационалистической метафизике, поскольку она обосновывала бытие бога, выводила

 

==9

некоторые его атрибуты и тем самым способствовала укреплению догматических притязаний религии. Правда, и скептицизм Бейля сочетался с общерационалистическими положениями. Бейль не допускал, например, никаких сомнений в незыблемости законов логики и истин математики. Уделяя большое внимание моральной проблематике, он был убежден, что нравственное сознание основывается на неких интуитивных убеждениях человеческой совести.

Совершенно иначе автор «Исторического и критического словаря» трактовал положения метафизики Декарта, Спинозы и в особенности Лейбница. Их умозрительные положения, фундамент которых составляет максимально широкое понятие бога, с позиций скептицизма Бейля совершенно несостоятельны. В отношении этих положений и даже в отношении бытия бога и тем более его действий никакие доказательства невозможны, ибо подобные доказательства полны противоречий. Непостижимость бога и его действий, на которой настаивало большинство теологов (в особенности протестантских), совершенно несовместима с утверждением рационалистов того же века об очевидности его бытия. Конфликт между религиозной верой и рассуждающим разумом, согласно Бейлю, неизбежен, неустраним ни при каких обстоятельствах. При этом вера сильнее разума, стоит над ним и нередко даже подчиняет его себе.

Сказанное не означает, что Бейль становился на позиции догматической теологии и поносил разум, как это некогда делали Лютер и Кальвин. К теологии он был в сущности равнодушен (и католики, и протестанты травили его), вскрывал множество проявлений аморализма деятелей христианской церкви, обосновывал принципиальную возможность атеистического общества (хотя признавал и социальную необходимость господствующих религий), но иногда подчеркивал и нравственную ценность ряда положений Священного писания. В целом французский скептик, доказывавший, в частности, и мнимость множества совершающихся в природе «чудес», которые для религиозно экзальтированной толпы служили наиболее очевидным доказательством непознаваемого божественного всемогущества, предвосхищал многие идеи французских просветителей XVIII в. (часть из которых стала воинствующими материалистами и атеистами, что было еще невозможно в век самого Бейля). Именно эти просветители, теоретико-познавательные воззрения кото-

 

К оглавлению

==10

рых основывались на принципах эмпиризма и сенсуализма, отвергли умозрительно-рационалистические построения метафизиков XVII в. К. Маркс в своем известном конспективном очерке развития западноевропейской философии Нового времени, содержащемся в «Святом семействе», охарактеризовал Бейля как мыслителя, «теоретически подорвавшего всякое доверие к метафизике XVII века и ко всякой метафизике вообще... Его оружием был скептицизм, выкованный из волшебных формул самой метафизики» 9. Осмысливая существенные черты противостояния и взаимодействия веры и знания в своем веке, Бейль выводил философскую мысль в будущее. Позиции же рационалистической метафизики в XVII в. были еще весьма крепки и влиятельны.

Наиболее активное наступление на господствующие религии в этом мировоззренчески насыщенном и весьма противоречивом столетии велось именно с позиций рационализма, необычайно окрепшего тогда под влиянием мощного, самого интенсивного за все предшествующие времена, развития естественнонаучной мысли. Традиционные религии — не только католическая, но и протестантские, возникшие лишь в начале XVI в., но уже приобретшие свою догматическую и схоластическую традицию,— защищались, или обращаясь к мистике (это было свойственно прежде всего лютеранам и кальвинистам), или казуистически приспосабливаясь к некоторым положениям рационализма (что было присуще более опытным и изощренным католическим теологам).

Рационалистические перетолкования Священного писания с позиций картезианской философии и даже физики были предприняты некоторыми теологами Нидерландов, где философия Декарта уже при его жизни приобрела наибольшую популярность. С такого рода истолкованиями выступали и философы, как, например, Людвиг Мейер, примыкавший к спинозовскому кружку и опубликовавший в 1666 г. книгу «Философия — истолковательница Священного писания».

Применение рационалистических принципов к истолкованию Священного писания и тем более догматов христианских вероисповеданий и философами, и теологами иногда вплотную подводило к стиранию границ между ними. В этом отношении особенно показательны воззрени

ч Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 141.

==11

и деятельность так называемых антитринитариев, или социниан, часто упоминаемых в «Теодицее». Это направление, имевшее своих сторонников в различных странах Европы, было особенно влиятельным в Польше второй половины XVI — первой половины XVII в. В это время там, а также в Литве и Западной Руси существовало несколько десятков таких церковных общин, развивавших активную проповедническую и издательскую деятельность. Изгнанные в 1658—1660 гг. из католической Польши, социниане (или «польские братья») обосновались в Нидерландах, где продолжали свою деятельность (так, крупнейший их представитель Анджей Вишоватый опубликовал здесь произведение с характерным названием «Религия, согласная с разумом»), оказывая идейное воздействие на некоторых крупных философов (например, на Дж. Локка 10). Хотя социнианство обычно трактуют как протестантскую разновидность религиозного вероисповедания, доза рационализма и критики главных догматов христианства в нем столь значительна, что в целом его весьма затруднительно отнести к какому-либо позитивному христианскому вероисповеданию. Не входя в подробности учения социниан (многие из них читатель найдет в различных местах «Теодицеи»), укажем на отрицание ими основного догмата христианства — догмата о единстве и одновременно трехипостасности внеприродного и личностного бога. По убеждению социниан, верховный бог един, а Иисус Христос (второе лицо триединого бога христиан) — великий человек, указавший людям путь к спасению, божественные же свойства он обрел только после воскресения. Антитринитарии, можно сказать, довели до предела те элементы рационализма, которые укоренились в традиционной схоластике.

Таковые, в частности, были связаны с· позицией Фомы Аквинского (XIII в.), крупнейшего учителя католицизма, который, лавируя между различными «еретическими» направлениями в вопросе о соотношении веры и разума, а также стремясь утвердить положение о служебной роли философии по отношению к теологии, выдвинул формулу, согласно которой лишь немногие догматы христианского вероучения могут быть обоснованы разумом, подавляющее же их большинство не поддается никакому обоснованию.

10 См.: Нарский И. С. Основное гносеологическое сочинение Лейбница и его полемика с Локком // Лейбниц Г. В. Соч. Т. 2. 1983.

 

==12

Но все эти догматы не антиразумны (как утверждали сторонники концепции двух истин), а сверхразумны. Они недоступны для слабого человеческого ума, но совершенно ясны для ума божественного. Поэтому религиозная вера, согласно Аквинату, не противоречит разуму, а подчиняет его себе, достигая полной гармонии с ним.

Используя ту же формулу о сверхразумности догматов христианского вероисповедания, социниане в противоположность Аквинату все же стремились положения христианского вероучения поставить под контроль разума. В соответствии с этим многие «чудеса», фигурирующие в Библии^ они пытались трактовать как естественные, причинно обусловленные события. Принимая Священное писание в целом, социниане усматривали ошибки и неувязки в его второстепенных положениях, а также доходили до отрицания значения таких христианских таинств, как причащение и даже крещение, чем весьма способствовали развитию в различных кругах религиозного вольномыслия.

Необходимо, далее, указать, что важнейший термин «деизм» первоначально появился именно в социниапских кругах (он впервые зафиксирован в 1564 г.). Вводя этот термин, социниане хотели отвести от себя обвинения в атеизме, которые в ту эпоху защитники господствовавших официальных вероисповеданий охотно выдвигали против различных представителей религиозного вольномыслия (впрочем, возможно, что это слово впервые применили к ним швейцарские кальвинисты, чтобы отличить их от «чистых» атеистов). В дальнейшем, уже в XVII в., термин «деизм» стали связывать со сторонниками так называемой естественной религии. А это были уже собственно философы (в то время как социниане, будучи едва ли не главными представителями так называемого неконфессионального христианства, основывались прежде всего на Священном писании).

Концепция естественной религии сначала была обоснована французским философом Жаном Боденом в сочинении «Разговор семерых о возвышенных тайнах сокровенных вещей» и, а затем английским философом Гербертом Чербери. Оба этих мыслителя исходили из того, что естественная религия, фактически тождественная у них

ч Лейбниц был знаком с этим произведением. См. его «Письмо к Якобу Томазию о возможности примирить Аристотеля с новой философией» // Лейбниц Г. В. Соч. Т. 1. С. 85—102, 576.

 

==13

с подлинной моралью и сводящая свою догматику к некоему рационалистическому минимуму, представляла собой первоначальную религию всего человечества, но в дальнейшем была различным образом искажена жрецами, руководствовавшимися корыстными интересами. Результатом такого искажения и стали различные официальные религиозные вероисповедания (иудаизм, христианство, мусульманство и другие). От догматически формализованных религий, контролируемых многочисленной иерархией священнослужителей, «естественная» отличается максимальной простотой. Ее рационалистические принципы разделялись множеством передовых философов в разных странах Западной Европы.

Приверженцем ее с первых же страниц своего Предисловия к «Теодицее» выступает и Лейбниц. Немецкий философ выражает здесь резко отрицательное отношение к догматическо-обрядовой стороне религиозного культа, выдаваемой за истинное благочестие. Весь этот отрицательный комплекс Лейбниц именует «царством тьмы». Между тем, пишет он, не кто иной, как Иисус Христос, «возвел естественную религию в закон и придал ей силу общепризнанного догмата»12, после чего она распространилась по всей Римской империи. И задолго до Лейбница (например, уже Абеляр), и в его эпоху многие философы, отождествляя религию с моралью, представляли Иисуса Христа как героя и провозвестника подлинной моральности, которая в дальнейшей истории церкви была искажена множеством догматов и обрядов. Согласно Лейбницу, Иисусу Христу удалось сделать то, чего не получилось ни у одного из самых влиятельных философов,— превратить мудрость, основанную на разумной любви к богу, в верование народных масс.

Таким образом, с концепцией естественной религии у Лейбница связаны определенные просветительские мотивы (более сильные в тех случаях, когда он ссылается на факты и догадки современной ему естественнонаучной мысли). Они во многом определяют и основную задачу, решаемую в «Теодицее». В противоположность Бейлю, главное теоретическое намерение которого состояло в полном разъединении фидеистической веры и анализирующего разума (см. в особенности § 14 «Предварительного рассуждения...»), автор «Теодицеи» стремился примирить

й 2 Наст. том. С. 51.

 

==14

их, но примирить на основе разума, понимаемого максимально широко. Эту задачу Лейбниц пытается решить главным образом в разделе о согласии веры и разума.

Основное положение, из которого исходит Лейбниц в своих многократных попытках привести в гармонию разум и веру,— это принцип сверхразумности догматов, «тайн» христианской веры. Как мы видели, принцип этот был выдвинут еще Фомой Аквинским, пытавшимся таким путем вывести из-под удара сторонников концепции двух истин наиболее трудные для доказующего разума догматы христианского вероучения.  Для  Аквинта формула о сверхразумности ряда этих первостепенных догматов фактически означала утверждение слабости человеческого разума, закономерности его служебной роли в отношении католической веры. Та же формула, как отмечалось, спустя несколько столетий обосновывалась и антитринитариями-социнианами, причем у них она приобрела, можно сказать, противоположную тенденцию — к усилению контроля разума над положениями христианской веры. Но при всей смелости и определенной прогрессивности переосмысления данной формулы социнианами их рассуждения на эту тему в основном не выходили за пределы религии. Лейбниц же пытался придать формуле о сверхразумности положений веры вполне философский характер. К этому вела сама его концепция философского бога, определяющим атрибутом которого в сущности стала познавательная деятельность'3. Лейбниц неоднократно подчеркивает роль разума как главного атрибута бога. Конкретные истины человеческого ума, с одной стороны, и истины откровения — с другой,— две разновидности всеобщего разума бога 14. «...Свет разума,— пишет Лейбниц,— есть дар Божий в той же мере, что и свет откровения» 1а.

Нетрудно увидеть, что в «Теодицее» рационалистическая концепция «естественной теологии» (восходившей к аристотелевскому учению о боге как важнейшему аспекту «первой философии», или метафизики, и противопоставлявшейся многими теологами и философами, включая Лейбница, «богооткровенной теологии», ориентированной только на Священное писание) весьма усилена. Бог по-

I 3 См.: Соколов fi. H. Философский синтез Готфрнда Лейбница // Лейбниц Г. В. Соч. Т. 1. С. 34-38. "' Наст. том. С. 113. is Там же. С. 94.

 

==15

прежнему трактуется здесь как «сверхмировой разум», а однажды даже определяется как «внемировой разум» 16. Таким образом, решая проблему соотношения веры и разума, Лейбниц делает акцент прежде всего на интеллектуализирующей стороне понятия бога. Не случайно он подчеркивает философские элементы у крупнейших христианских теологов, начиная с представителей патристики (см., например, § 6 «Предварительного рассуждения...»).

Лейбниц постоянно проводит различие между тем, что превышает разум, и тем, что противоречит ему (см. в особенности § 23 того же раздела). В таком различении он выступает как философ, последовательно придерживающийся своей рационалистической методологии. «Здравый и истинный разум» имеет дело только с истинами, не зависящими от опыта. Он представляет собой «неизменный и последовательный ряд истин»17. Понимаемый таким образом априорный разум, неотделимый от законов тождества и противоречия, в принципе подчиняет этим своим законам не только философию, но и теологию. Не проводя между ними полного отождествления, автор заявляет, что «никакой элемент веры не содержит в себе противоречия, хотя и не может быть подтвержден доказательствами столь же точными, как доказательства математические, при которых противоположное заключение может привести нас ad absurdum, т. е. к противоречию» 18.

Теологическое доказательство Лейбниц пытается осуществить на примере доказательства одного из центральных в христианском вероучении догматов — догмата троицы, утверждающего единство бога и его одновременное существование в трех лицах. Фома Аквинский считал этот догмат недоказуемым. Лейбниц же пытается логически осмыслить его, оговариваясь, однако, что слово «бог» он употребляет при этом в двух разных смыслах — то в смысле личности, то в смысле субстанции 19.

Решая проблему соотношения веры и разума утверждением сверхразумности положений веры, автор «Теодицеи» проводит между ними и то существенное различие, что деятельность разума, определяемая прежде всего вечными

18 См. наст. том. С. 283 " Там же. С. 75, 91. 8 Там же. С. 90.

19 См. там же.

 

==16

истинами, позволяет в свете их понять (comprendre) самые глубокие начала всего сущего. Тайны же веры мыслящий ум может только объяснить (expliquer).

Здесь Лейбниц вступает уже на путь сближения положений вероучения с чувственным знанием, осмысляемым на основе закона достаточного основания. С большой натяжкой немецкий философ, весьма склонный к компромиссу с религиозной идеологией, сближает фидеистическую веру с гносеологической и даже с утверждениями науки его времени, поскольку эти положения, осмысляемые на основе закона достаточного основания, могут претендовать лишь на более или менее значительную долю вероятности, а не на стопроцентную достоверность, присущую истинам чистого разума. Например, говоря о догмате причащения телом Христа, автор «Теодицеи» проводит аналогию с действием тел на расстоянии (закон гравитации) 20. Бейль объявлял непостижимыми все догматы веры. Лейбниц, отвечая ему, утверждает, что нет такой непостижимости, которой не соответствовала бы хоть какая-нибудь — пусть бесконечно малая! — доля вероятности. Точно так же можно считать, что непонятна, например, природа запаха и вкуса, хотя мы не в силах отказаться от чувственной веры в эту неизвестную для нас природу 21. Теплота, свет, сладость и подобные им свойства, незадолго до этого объявленные Локком «вторичными качествами», по Лейбницу, не могут быть осмыслены в адекватных, предельно достоверных понятиях. Он уравнивает с ними тайны троичности, воплощения и др. (см., например, § 54 «Предварительного рассуждения...»). «В природе,— пишет Лейбниц,— существуют тысячи предметов, под которыми мы понимаем нечто, но которых мы тем не менее не понимаем» 22. Положения и догматы христианского вероучения философ на пути компромисса — а такой путь представлял тогда историческую необходимость — отождествлял с множеством непознанных явлений бытия.

Часто подчеркивая, что «разум полезен вере, нисколько ей не противореча» 23, Лейбниц по существу ставит положения веры (фидеистической, не говоря уже о гносеологической) в зависимость от анализирующей и рассужда-

20 См. наст. том. С. 88—89.

21 См. там же. С. 101-102.

22 См. там же. С. 120.

23 См. там же. С. 130.

 

==17

ющей силы разума. Такая позиция определяется основной доктриной его метафизики — доктриной предустановленной гармонии, согласно которой бог изначально в каждой из монад гармонично подчинил деятельность телесную ее духовно-мыслительной сущности. Но автор «Теодицеи», примиряя «царство природы» с «царством благодати», пытается решить здесь специфическую и весьма сложную задачу.

В истории религиозной мысли задача эта встала в незапамятные, еще дофилософские времена. Существенный, даже определяющий практический аспект религии составляет мораль, между тем уже на политеистической стадии религиозных представлений было замечено несоответствие между моральными качествами человека и тем, как складывается его жизнь: она сплошь и рядом тягостна, переполнена страданиями и несчастьями у самых хороших, морально безупречных людей. Не менее, если не более, часто люди скверные, безнравственные живут припеваючи. Это трагическое несоответствие еще острее стало осознаваться в условиях монотеистической религиозности. Ведь монотеистические религии отражают, с одной стороны, возрастающую сложность культур в условиях больших государственных образований, а с другой — углубление личностного сознания.

Одним из главных и чисто религиозных средств решения рассматриваемого несоответствия, особенно в условиях классового общества, стало развитие представлений о посмертном существовании человеческих душ, о компенсации за праведную земную жизнь жизнью посмертной, потусторонней. Развитие такого рода представлений — весьма существенная, даже первостепенная черта эволюции религиозного мировоззрения в сторону монотеистических вероисповеданий. В важнейших из них — христианстве, иудаизме и мусульманстве — представление о бессмертии индивидуальных (бестелесных) человеческих душ, как и о посмертном воздаянии, становится одним из главных вероисповедных устоев. В христианском вероучении, которое, естественно, более всего затрагивается в «Теодицее», эти представления стали основой идеи эсхатологии — учения о последнем, судном, дне, когда окончательно выявляются праведники и грешники, разводятся в противоположные стороны и направляются навечно в рай или ад (эсхатологические представления осложнены

 

==18

и фантастическим изображением судеб самого материального мира).

В монотеистических религиях, особенно в христианской, совокупность названных представлений была весьма осложнена противоречием между учением провиденциализма о благом, в принципе максимально доброжелательном божественном руководстве человеческим (как и природным) миром и обилием в этом мире всякого рода зла — темных, болезненных, нередко и мучительных сторон человеческой жизни, как и множества отрицательных сторон^ всего бытия. Главная проблема теодицеи, четко выявившаяся уже в концепциях некоторых отцов христианской церкви (в особенности Августина, на которого неоднократно ссылается Лейбниц), состоит в том, чтобы снять с внеприродного бога, творца и промыслителя всего сущего, ответственность за многообразное зло в подчиненном ему мире, показать, что между наличием этого зла и всеблагой природой бога нет никакого противоречия.

Эту весьма трудную проблему, над которой билось множество теологов — а характер этой проблемы нередко превращал их размышления в философские,— и сделал предметом своих размышлений автор «Опытов теодицеи...». «Философы,— пишет Лейбниц,— решали вопрос о необходимости, о свободе и начале зла; теологи присоединили к ним вопросы о первородном грехе, о благодати и предопределении» и. Своеобразие «Теодицеи» состоит в попытке чисто философски решить и теологические вопросы, но это далеко не всегда удается сделать.

В Предисловии, в котором автор стремится сформулировать свою позицию обобщенно, читатель найдет изложение основной проблематики всего произведения. «Предварительное рассуждение...», в основном нами уже рассмотренное, в сущности выявляет гносеологический фундамент всякой религиозно-философской проблематики, и в особенности столь важной, как проблема добра и зла, решаемая в отношении бога, человека и мира. Согласно Лейбницу, «зло можно понимать метафизически, физически и морально. Метафизическое зло состоит в простом несовершенстве, физическое зло — в страдании, а моральное — в грехе» 2д. В соответствии с этим основной раздел распадается на три части. В первой из них поставлены

21 Наст. том. С. 60. 25 Там же. С. 144.

 

==19

общие вопросы теодицеи, вторая рассматривает по преимуществу вопросы оправдания морального зла, а третья — зла физического. В последнем из четырех Приложений дано краткое изложение всего произведения. Деление основного раздела на три части весьма условно, ибо каждая из частей трактует проблемы бога, души, причинности, закономерности, необходимости и свободы, иногда переплетающиеся на одной и той же странице.

Едва ли не главная трудность в уяснении содержания «Теодицеи» определяется не только, и даже не столько, таким переплетением (осложненным постоянным цитированием самых различных источников), но и тем, что автор писал философское произведение, часто ориентируясь на богословскую проблематику, которую он пытался сделать органическим элементом своей концепции. В особенности это относится к рассмотрению проблемы свободы воли, свободы и тесно связанной с ними моральной проблематики. Неизбежный компромисс Лейбница-философа с теологией объясняется не только его социальными позициями, но и характером самой проблематики, как она могла быть поставлена в его время. Мы убеждаемся в этом при рассмотрении главной проблемы всего произведения — проблемы бога.

Пожалуй, самой фундаментальной попыткой обоснования необходимости зла в человеческом и природном мире была классическая дуалистическая мифологема, восходящая к иранскому пророку Зороастру (Заратуштре, VII — VI вв. до н. э.). Согласно его учению, мир искони расколот на два равноправных начала — свет и тьму, жизнь и смерть, добро и зло (олицетворяемых противоположными божествами — Ахурамаздой и Анхра-Майнью). Лейбниц уделяет этому учению особое внимание, ибо оно трактует зло как неискоренимое начало бытия. Трансформированное в III в. в манихейство, в котором зороастризм сочетался с некоторыми представлениями формировавшегося христианства, это дуалистическое учение стало идейной платформой таких народных («еретических») движений Средневековья, как движение павликиан, богомилов, катаров.

Августин, подпавший на некоторое время под влияние манихеев, став затем крупнейшим идеологом христианства, превратился в непримиримого врага их учения. В своей борьбе против манихейства автор сочинения «О граде Божием» и других произведений опирался на

 

К оглавлению

==20

философскую доктрину Плотина, трактовавшего весь видимый мир как эманацию (излучение) единого сверхприродного, божественного начала. Вместе с тем в отличие от Плотина он трактовал человеческий и природный мир как творение личностного и абсолютно благого бога. Все сотворенное имеет признаки его необходимой благости. Степень благости определяет иерархию бытия, в которой духовное убывает, а телесное нарастает по мере нисхождения к человеку, природе и материи. Зло с этой объективноидеалистической позиции — только определенная степень добра, убывающая степень божественного присутствия, а не нечто, существующее совершенно самостоятельно, как утверждали манихеи. Человек, жалующийся на злосчастие своей судьбы, должен всегда помнить о том, что с ним может приключиться и нечто еще более тягостное, и поэтому в любой ситуации должен благодарить всевышнего за ту меру добра, которой он его наделил.

Схематично изложенную здесь теодицею Августина, вводившего под воздействием неоплатонизма диалектическую идею общего и частного, универсального и индивидуального, в общем развивает в своем произведении и Лейбниц. Уже в Предисловии он подчеркивает, что зло «попущено как condicio sine qua non добра...» 26. «Ограниченность или изначальное несовершенство созданий,— развивает он ту же мысль в 1-м Приложении,— производит то, что наилучший замысел универсума не может быть свободен от известного зла, которое тем не менее превращается в наибольшее благо. Это в некотором роде беспорядки в частностях, которые, однако, удивительным образом открывают красоту целого, подобно тому как некоторый диссонанс, допущенный кстати, делает гармонию более прекрасной» 27. Итак, зло следует понимать не как нечто необходимое, а как нечто весьма относительное. Конкретизация Лейбницем идеи об относительности зла и абсолютности добра показывает, что в его эпоху проблема теодицеи стала значительно более сложной как в социальном, так и в интеллектуальном — научном и философском — отношениях.

Для лейбницевской теодицеи характерно постоянное утверждение единства бога, божественной природы, без чего невозможно объяснить, по его убеждению, и единство

Наст. том. С. 72. 27 Там же. С. 409-410.

 

==21

всего мира как порождение бога. С самого начала произведения подчеркивается, что бог ни в коем случае не должен мыслиться как раздвоенное существо; между тем даже Бейль при всем своем скептицизме отдал дань этому представлению, по его мнению наиболее адекватно объясняющему происхождение добра и зла.

Отвергая существование двух противоположных богов зороастризма — манихейства, Лейбниц должен был считаться и с тем, что сама христианская доктрина основывалась на понятии триединого бога. Выше говорилось о том, что автор «Теодицеи» пытался логически обосновать этот основополагающий догмат. В этом же произведении философ дает и другую интерпретацию догмата троицы (в частности, в § 149—150 основного раздела) 28. Трехипостасность бога он трактует как наличие в его сущности трех компонент, трех начал — могущества, выражающего главенствующую роль бога-отца, разума (мудрости), отождествляемого с сыном божиим как божественным словом (логосом), и воли (любви), отождествляемой со святым духом. Могущество предшествует в боге как разуму, так и воле, и по существу Лейбниц отождествляет его с силой, пронизывающей весь универсум и составляющей суть монады как умопостигаемой единицы активности. Как говорилось выше, философский рационализм и панлогизм Лейбница заставил его выдвинуть на первый план познавательный атрибут божественного существа. Здесь же мы видим, что такая трактовка догмата о триединстве бога в действительности вносит в него значительную рационалистическую поправку, в результате чего становится очевидной интеллектуализирующая сторона понятия бога.

Вопрос о происхождении зла, рассматриваемого максимально широко — как наличие не только несовершенств, тягостей и несчастий в человеческой жизни, но и всякого рода изъянов в окружающей человека природе, был поставлен уже древними философами — Платоном, Аристотелем, стоиками. Хотя проблема единого бога играла в их воззрениях немаловажную роль, но все же у них отсутствовала идея сверхприродного бога-творца, исторгающего все бесконечное многообразие сущего из ничего, из небытия. Названные философы, главным образом Платон и Аристотель, в сущности оставались дуалистами, поскольку они исходили из предвечного существования ма-

2S См. также: Монадология // Лейбниц Г. В. Соч. Т. 1. С. 413—429.

==22

терии как начала предельно пассивного и бога как средоточия максимальной активности. Лейбниц ясно сознавал это обстоятельство. «Древние,— отмечал он,— приписывали причину зла материи, которую они признавали несотворенной и независимой от Бога...» 29 Действительно, ограничивающее и искажающее воздействие всегда пассивной материи, но Платону и Аристотелю,— основная, если не единственная, причина многочисленных несовершенств природы и самого человека, ибо это воздействие с необходимостью деформирует, искажает самосущий, абсолютный свет предвечных идей как проявления сверхприродного, божественного начала.

Присущий христианскому мировоззрению глобальный креационизм, утверждавший творение всего многообразия мира и человека «из ничего» и дальнейшее постоянное попечение о них, возлагал на бога непосредственную ответственность за бесчисленные несовершенства в природе и многообразные проявления зла в человеческом мире. Выше мы видели, каким образом Августин, один из главных философствующих теоретиков христианского вероучения, пытался смягчить факты зла и даже отрицать наличие подлинного зла как существенной характеристики бытия, опираясь на философскую доктрину неоплатонизма.

Лейбниц принимает креационистский догмат христианства о творении богом мира из ничего. Вместе с тем он ограничивает этот основополагающий догмат утверждением о творении богом только материи, с чем читатель не раз встретится в «Теодицее». В других же местах этого произведения Лейбниц проводит главную идею своей метафизики — о творении богом субстанций-монад, внешней оболочкой которых является материя. Говоря о непосредственном творении богом материи, автор «Теодицеи» от своей общедеистической позиции отходит в сторону теизма. Как выявлено во вступительной статье к 1-му тому, такое вынужденное обращение к внеприродному богутворцу стало у Лейбница выражением мистифицирующей функции понятия бога. Эта сторона данного понятия фиксировала наиболее важные свойства природного и человеческого бытия, необъяснимые для тогдашней науки и философии.

Наст. том. С. 143.

 

==23

Однако необходимо еще раз подчеркнуть, что в истории позднеантичной, средневековой, ранессансной философии, и в особенности философии эпохи Лейбница, можно проследить определенную, впрочем далеко не однозначную, трансформацию представлений об отношении бога-творца к созданному им миру. Такая трансформация выразилась в том, что у большинства философов XVII — XVIII вв. (за исключением французских материалистов XVIII столетия) преобладало деистическое истолкование этого отношения, минимизировавшее роль бога в человеческом и природном мире. Его сверхъестественные действия были отнесены к некоему предельно далекому по времени креационистскому действию, созиданию основного начала, монады, после чего космические и природные процессы идут сами собой. «Бог,— пишет Лейбниц,— сотворил субстанции и дал им необходимые для них силы... после этого он предоставил уже им самим действовать, а сам только сохраняет их, не оказывая им никакой помощи в их действиях» 30.

Деистическая минимизация роли бога, выдвижение на первый план интеллектуализирующей стороны понятия бога ставили перед Лейбницем проблему чуда. Представления о чудесах играли огромную, можно сказать, определяющую роль в массовой религиозной жизни, а проблема чуда занимала первостепенное место в концепциях как теологов, так и философов.

Для углубления гносеологического содержания философии показательна сама эволюция проблемы чуда. Фундамент ее в религиозных вероучениях, в особенности христианском, был заложен ветхозаветным мифом о творении всемогущим богом всего бесконечно разнообразного бытия из полного небытия в течение нескольких дней. Миф этот, с одной стороны, был ультрафантастическим преувеличением творческих возможностей человека, а с другой — отражал крайнюю смутность его представлений о структуре и эволюции космоса, природы с ее бесконечным многообразием, и в особенности, конечно, смутность понимания человека как завершающего звена всей природной иерархии и субъекта всех поразительных мистерий духа. При всей влиятельности этого мифа, укоренившегося в сознании народных масс (усиленно внедрявшегося, разумеется, под воздействием церкви), не сле-

з» Наст. том. С. 147.

 

==24

дует думать, что он безраздельно царил в общественном, и в частности в философском, сознании. Многотысячелетние наблюдения над природой, созерцание бесчисленных явлений жизни, происходящих без вмешательства человека со всем его искусством, издревле рождали некреационистские представления и мифы, согласно которым более или менее безличный бог непрерывно, вне определенного времени порождает все природное многообразие, включая человека. С такого рода представлениями, в основе которых лежали биоморфные аналогии,— представлениями, получившими в европейской философии Нового времени наименование пантеистических, христианство вело упорную борьбу.

Сколь бы незначительным ни было развитие реальных знаний о природе и человеке в древности и в Средневековье, оно рождало многочисленные сомнения в действительности тех или иных чудес. Ведь гносеологический корень веры в чудеса заключался в отсутствии знаний конкретных причин явлений природной и человеческой жизни. По мере же накопления таких реальных знаний вера в чудеса ослабевала. Поэтому неудивительно, что уже отцы христианской доктрины, в частности тот же Августин, стремясь избежать компрометации этой доктрины (что было неизбежно при обнаружении мнимости многих чудес), нередко выступали по крайней мере против всякого рода преувеличений, связанных с чудесами.

Наиболее передовые философы XVII в., рационалистическая методология которых была ориентирована па начавшее тогда бурно развиваться естествознание, предприняли настоящий поход против весьма устойчивых представлений о чудесах. Активным участником такого похода был Пьер Бейль. Принципиальным врагом каких бы то ни было чудес стал также Спиноза. Последовательнейший и даже крайний сторонник механистического детерминизма, решительно перечеркивавший случайность, трактуя ее как субъективную категорию человеческого сознания, результат непонимания реальных причин происходящего, автор «Богословско-политического трактата» называл представления о чудесах как явлениях сверхъестественных и тем более противоестественных совершенно абсурдными.

Противником представления о чудесах как о беспричинных явлениях в сфере природы и в человеческом мире выступил и Лейбниц. Это вытекает из основного учени

 

==25

его метафизики — концепции предустановленной гармонии, соответствия «царства природы» и «царства благодати» 31. С одной стороны, царство природы служит царству благодати, с другой же — именно поэтому царство благодати также в определенном смысле приспособлено к царству природы. Совершенство мироздания и человека как его органического элемента выявляет их мудрейшего виновника, искуснейшего мастера, называемого у Лейбница величайшим архитектором, заботливейшим монархом и другими именами. «Теодицея», тоже основывающаяся на этом учении, которое автор считал наиболее глубоким и ценным в своей метафизике, дает для его обоснования дополнительный материал.

Определенная запрограммированность  монад божественным разумом объясняет дальнейшее развитие все более высоких организаций. На это, в частности, указывается в Предисловии к «Теодицее». «Я... допускаю. сверхъестественное только в начале вещей, в отношении первого образования животных или в отношении первоначального утверждения предустановленной гармонии между душой и телом; поэтому я признаю, что образование животных и связь между душой и телом являются уже делом столь же естественным, как и другие естественные действия, самые обыкновенные. Это почти то же, что обычно думают об инстинкте и об удивительных действиях животных. В этом признают существование разума, но не в животных, а в том, кто их создал» 32. Поэтому реальное исследование природы может совершенно отвлечься от ее незапамятного творения. Главное же — такое исследование становится возможным в результате изгнания представлений о чудесном, беспричинном появлении любых вещей или фактов. Деистическая позиция Лейбница гарантирует возможность надежного познания, ибо «в настоящее время Бог наверное не может ничего изменить без ущерба для своей мудрости...» 33.

Но было бы непозволительным упрощением приписывать Лейбницу полное отрицание чудесного в сфере бытия, как это присуще, например, Гоббсу и Спинозе. Автор «Теодицеи» все же допускает такие явления, которые выше человеческого понимания. Например, в «Предварительном

31 См.: Соколов В. В. Философский синтез Готфрида Лейбница // Лейбниц Г. В. Соч. Т. 1. С. 52—55.

32 Наст. том. С. 67-68. ·" Там же, С. 161.

 

==26

назад содержание далее



ПОИСК:




© FILOSOF.HISTORIC.RU 2001–2023
Все права на тексты книг принадлежат их авторам!

При копировании страниц проекта обязательно ставить ссылку:
'Электронная библиотека по философии - http://filosof.historic.ru'