Часть 1.

КАЛИНИНГРАДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

КАНТОВСКОЕ ОБЩЕСТВО

ЛОГИЧЕСКОЕ КАНТОВЕДЕНИЕ - 4

Труды международного семинара

Калининград

1998

Логическое кантоведение-4: Труды международного семинара / Калинингр. ун-т. - Калининград, 1998. - 256 с. -

Сборник научных статей «Логическое кантоведение-4» содержит материалы международного семинара, прошедшего 22-25 сентября 1997 года в Калининградском госуниверситете. Статьи русских и зарубежных ученых представлены в следующих разделах: «Памяти В.А. Смирнова», «Психологизм в конце ХХ века», «Риторика и логика», «Философия Канта и логика».

Предназначен для специалистов-философов, а также всех интересующихся современными проблемами философии и логики.

Издание выходит при поддержке Российского гуманитарного научного фонда, грант № 97-03-14092.

Ответственный редактор - доктор философских наук, профессор В.Н.Брюшинкин.

ПСИХОЛОГИЗМ В КОНЦЕ ХХ ВЕКА

Е.Д. Смирнова

ПСИХОЛОГИЗМ И ВОПРОСЫ ОБОСНОВАНИЯ

ЛОГИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

В проблеме психологизма в логике следует различать два круга вопросов, две совершенно различные установки. Одно дело - рассмотрение логических форм и законов как форм и законов некоторого естественного, природного процесса психической деятельности людей, другое - вопрос включения познающего субъекта, его установок, предпосылок, наконец, принимаемого им концептуального аппарата в обоснование логических форм и законов. Это две совершенно различные установки, но их нередко не различают, называя психологизмом в логике и то и другое.

Формальная логика всегда была связана с принципиальными философскими проблемами гносеологического и онтологического характера. С одной стороны, логика выдвигала философские проблемы, а с другой - была важным средством для их решения и обсуждения. Более того, само обоснование логики - одна из центральных философских проблем. С превращением формальной логики в символическую она стала применять сложный технический аппарат исчислений, а также использовать достаточно богатые математические средства. Однако это не отдалило логику от философии, как может показаться на первый, поверхностный взгляд. Напротив, связь формальной логики с философией, особенно с теорией познания, стала более глубокой, многосторонней и основательной. Этот феномен становится понятным, если мы уясним, что основания логики лежат в теории познания, и поэтому логика не находится в стороне от борьбы философских направлений. «...Теория законов мышления отнюдь не есть какая-то раз навсегда установленная «вечная истина», как это связывает со словом «логика» филистерская мысль. Сама формальная логика остается, начиная с Аристотеля и до наших дней, ареной ожесточенных споров».

Вопрос обоснования логики теснейшим образом связан с вопросом о природе логического. Что изучает логика? Является логика наукой эмпирической или теоретической? Имеет ли она собственный базис, или ее основания лежат в психологии, в теории познания, в математике? Освещение этих вопросов во многом связано с критикой психологизма в логике, который являлся господствующим направлением в конце XIX в. Согласно представителям этого направления, логика - эмпирическая наука, ее объекты существуют независимо от нее самой так же, как существуют процессы, изучаемые физикой, химией и т.д. Логика лишь изучает способы рассуждений, существовавшие до нее и независимо от нее. Т. Липпс писал, что логика есть физика мышления. Согласно Дж. Ст. Миллю, логика - не обособленная от психологии, а соподчиненная ей наука, она есть часть, или ветвь, психологии, своими теоретическими основаниями она целиком обязана психологии. Мышление есть психический процесс, и логика изучает законы и формы этого процесса. Ссылка на то, что логика изучает законы и формы правильного мышления, ничего не меняет в этом плане, поскольку правильное мышление есть тоже мышление, и логика, изучая его закономерности, является частью эмпирической психологии. Нормативный характер логики также не меняет существа дела, поскольку обосновываться он может по-разному. В частности, логические нормы и правила могут объясняться закономерностями объективно протекающего процесса человеческого мышления - тем, «как люди мыслят».

При таком подходе вопросы обоснования логики, по существу, снимаются. Изучай, как люди мыслят, в том числе и закономерности правильного мышления, - и только. Такой плоский эмпиризм в трактовке логических форм и законов естественным образом приводит к пониманию логических форм как изначально данных, не зависящих от практической познавательной деятельности людей, делает невозможной саму постановку вопроса об информативности логических форм и законов, об их отношении к реальности.

При такой трактовке «эмпиризма» фактически снимается, исчезает вопрос об онтологических и гносеологических предпосылках логики. Поэтому критика эмпиризма в логике была важной и необходимой предпосылкой разработки и обоснования современной логики. Логические законы носят нормативный характер не потому, что мы так должны мыслить, следуя природе нашего ума. Люди вполне могут мыслить, нарушая законы логики. Необходимый характер логических законов - это не та необходимость, которую имеют законы гравитации, отмечал Г.Фреге.

Важными вехами в критике психологизма в логике явились работы Б.Больно, Г.Фреге, Э.Гуссерля и др. видных логиков и философов. Э.Гуссерль противопоставлял эмпирическому истолкованию логических связей (в духе психологизма) не их нормативный характер, а то, что они носят невременной, непричинный характер. Он подчеркивал, что это - связи идеальные. Однако идеальный характер логических связей Гуссерль трактовал в духе своей феноменологии, что в конечном счете приводит к своеобразной форме субъективизма, сочетаемого с элементами платонизма. Критика Гуссерлем психологизма в логике, верная и глубокая, не утратила своего значения и в наши дни. В то же время концепция Гуссерля не дает возможности выявить специфику логики как теоретической науки, выявить отношение идеальных связей к теоретико-познавательным предпосылкам.

Но и сторонники крайне негативного отношения к психологизму в логике, рассматривающие логику как теоретическую науку об объективных, идеальных связях и отношениях, приходят нередко к другому крайнему выводу: логика вообще не имеет отношения к изучению мышления, и ее трактовка как науки о законах и формах мышления есть возврат к психологизму. «Однако неверно, что логика - наука о законах мышления, - пишет Я.Лукасевич. - Исследовать, как мы действительно мыслим или как должны мыслить, - не предмет логики. Первая задача принадлежит психологии, вторая - относится к области практического искусства, наподобие мнемоники». Лукасевич подчеркивает, что логика и ее законы не есть нечто субъективное, нечто присущее природе человеческого ума. Логика изучает вполне объективные отношения (силлогистика, например, базируется на объективных отношениях в сфере общих терминов, фактически - объемов понятий). Это такие же объективные отношения, как и отношения, изучаемые математикой. Именно на таком основании, исходя из объективного характера отношений, лежащих в основе логики, Лукасевич и делает вывод, что законы логики вообще не имеют никакого отношения к нашему мышлению. Из контекста видно, что само мышление Лукасевич понимает узко, трактуя его в духе того же психологизма, как процесс психической деятельности людей.

В качестве альтернативы выдвигались и объективно идеалистические, и конвенционалистические подходы к истолкованию оснований логики. В последнем случае акцент переносился на нормативный характер логических принципов. При этом нормативный характер логических законов и правил обосновывался соглашениями об употреблении определенных терминов языка - логических констант. Крайняя форма этого направления нашла выражение в логическом позитивизме. Особенно характерен в этом плане «принцип терпимости» Р. Карнапа.

Еще одной альтернативой выступает тезис, согласно которому логические связи настолько фундаментальны и первичны, что не нуждаются вообще в обосновании. Логическое знание - наиболее обоснованная, надежная и универсальная часть нашего знания. Во всяком случае логика, полагают, нуждается в обосновании меньше, чем математика. По разным совершенно основаниям такое понимание присуще и логицизму, и И. Канту.

Именно абсолютизация разграничения форм мышления, с одной стороны, и его содержания - с другой, приводит к пониманию логических форм как изначально данных, неизменных, независимых от содержания познания.

Одна из важнейших задач логики - описать правильные способы рассуждения. Но какие выводы считать правильными? Те, что соответствуют правилам? Но почему принимаются те, а не иные правила, те, а не другие, логические системы? Вопрос ставится о законности, оправданности способов рассуждения, т.е. об обосновании логики. Ответ должен быть не в ссылке на особенности нашего интеллекта и не в указании на принимаемые правила оперирования со знаками или на соглашения об употреблении логических констант. Все дело заключается в том, что указанным образом мы должны мыслить, чтобы из истинных посылок получать истинные заключения. Иначе говоря, в теории дедуктивных рассуждений обязательно требуется следующее: правила вывода должны с необходимостью гарантировать при истинности посылок истинность заключения.

Таким образом, нормативный характер логических законов и правил определяется не свойствами нашего ума, как это полагал Кант, не априорными формами мышления, а определенными объективными связями между нашими высказываниями, определенной объективной зависимостью истинности одних наших утверждений от истинности (ложности) других. Логика и выявляет типы такого рода связей, которые лежат в основе логических принципов и правил.

Понятие истинности является центральным, основным понятием логической семантики. Суть дела заключается в особом (принципиально отличном от всех остальных дисциплин) отношении логики к понятию истинности. Если психологию, например, истинность интересует не более, чем и любую другую науку, ибо любая наука заинтересована в истинности своих положений, то в логике анализ понятия истинности включается собственно в ее предмет. Ибо нормативный, аподиктический характер логических законов и правил означает: так мы должны мыслить, чтобы из истинных посылок получать истинные заключения.

Логика как таковая не рассматривает, использует ли некто такие-то и такие-то способы рассуждения. Ее задача иная - выявить и систематическим образом описать способы рассуждения, которые гарантируют при истинности посылок истинность заключения. Разработав и обосновав принимаемые способы рассуждений, логики надеются, что ими будут пользоваться в науке, культуре, в общении друг с другом, а возможно, они будут переданы компьютерным системам.

Современная логика является не только теорией дедуктивных способов рассуждения и не только теорией определимости и определений, индуктивных способов рассуждения. Значительное место в ней занимает разработка процедур поиска доказательств. Этот аспект интенсивно разрабатывается в настоящее время, особенно в связи с проблемами, объединенными именем «искусственный интеллект». Но не заставляет ли обращение к проблемам разработки методов поиска доказательства и ряду других проблем «искусственного интеллекта» оставить жесткие антипсихологические установки и вернуться к некоторой новой версии психологизма? Б.В. Бирюков в этой связи пишет: «Ныне - в свете работ по «искусственному интеллекту» - происходит как бы возрождение «логического психологизма», правда, на ином, более высоком уровне, чем это было ранее, например, в эпоху такого резкого критика психологизма в логике, каким был Г. Фреге».

На наш взгляд, логические методы поиска доказательств не преследуют цель изучить, как человек изобретает доказательства. Интерес концентрируется на изучении возможных методов поиска доказательств, их сравнении и систематизации независимо от того, как и кем они реализуются, людьми или компьютерами. В общем, способ реализации процедур интеллектуального характера, который разработан в рамках «искусственного интеллекта», может существенным образом отличаться от тех процедур, которые осуществляются человеком. Аналогично производственные орудия и механизмы не обязательно копируют биологические органы: идея колеса не была реализована в живых организмах. П. Уинстон очень четко формулирует эту «антипсихологическую» установку: «Заметим, что желание заставить вычислительные машины быть разумными - это не то же самое, что желание заставить вычислительные машины моделировать интеллект. Искусственный интеллект привлекает людей, которые хотят вскрыть принципы, применимые ко всем интеллектуальный информационным процессорам, а не только к тем, которые почему-то сделаны из влажной нервной ткани, а не из сухих электронных компонентов. Поэтому у нас нет желания копировать человеческий интеллект, как нет и предубеждений против использования методов, которые, по-видимому, используются в интеллекте человека... Точно так же, как сведения из психологии, касающиеся обработки информации у людей, могут способствовать совершенствованию компьютеров, так и теории, построенные исключительно на основе размышления о вычислительных машинах, часто наводят на различные соображения о том, как можно было бы улучшить образование людей. Иначе говоря, методология, используемая, чтобы сделать разумнее машины, может быть, видимо, использована и для того, чтобы сделать разумнее самих людей».

Мы бы сказали еще резче: задача логики состоит не в том, чтобы описать, как из посылок извлекаются следствия человеком или компьютером (или как ищутся доказательства), а в том, чтобы обосновать возможные способы рассуждения, методы поиска доказательств и т.д. Логика, как и математика, не является эмпирической наукой. Ни первая, ни вторая не обосновываются ссылкой на то, что некто так рассуждает или вычисляет. Расширение горизонтов логики не дает оснований вернуться к «логическому психологизму» даже на новом уровне.

Сказанное не означает, что между логикой и психологией нет и не может быть взаимодействия. Однако ни психология, ни Computer Science не могут обосновать логику (равным образом математику и методологию). Логика основывается не на закономерностях психической деятельности людей, а на объективных отношениях, складывающихся между результатами абстрагирующей, познавательной деятельности людей. Тем самым логические законы, способы рассуждения не являются абсолютными, раз и навсегда данными; они - продукт научного и культурного развития.

Логическая семантика как раздел логики, ориентированный на обоснование логических правил и процедур, существенно опирается на теорию познания. Однако в каждом конкретном случае анализа логических процедур используются лишь отдельные аспекты знания, определенные аспекты познавательной деятельности - и надо выявить, какие именно. Так, для обоснования классической логики достаточно понятия истинности как соответствия утверждений положениям дел. При этом отвлекаются от многих, важных самих по себе, аспектов знания. Более того, чтобы выполнить свою задачу обоснования той или иной системы логических способов рассуждения, логическая семантика строится на основе очень сильных идеализаций. Выявить эти идеализации, указать границы правомерности их использования - одна из основных задач исследования природы логического знания, а попытка учесть в логике все более глубокие теоретико-познавательные характеристики истины приводит к появлению новых логических систем.

Как отмечалось, понятие истинности является одним из центральных в логических построениях. Однако проблемы философских оснований логики не сводятся только к анализу понятия истинности в логике и его роли в обосновании логических систем. Другая линия связана с проблемой предметности, с проблемой методов семантического анализа смысла и значения выражений языка. Какова роль предметной области и характера объектов в обосновании допустимых логических процедур и правил? К какого рода объектам относятся наши утверждения? Каков логический статус и условия истинности утверждений с пустыми именами («Нынешний король Франции черноволос», «Гамлет черноволос», «Гамлет - принц датский»), или высказываний об идеальных объектах разного типа («Число 3 меньше 3,2», « = –1», «Круглый квадрат кругл»), или высказываний типа «Множество всех нормальных множеств нормально», «Любое высказывание обо всех высказываниях истинно или ложно»? Традиционно этот круг вопросов связан с философской проблемой статуса универсалий, с борьбой платонистического реализма, номинализма и концептуализма.

Вопрос о природе логических законов, их абсолютности, универсальности, изменяемости или неизменности всегда являлся центральным при исследовании природы логического знания. В частности, важно выявить, зависят ли средства и методы логики от допускаемых в теориях способов абстрагирования и идеализации, т.е. встает проблема онтологических и теоретико-познавательных допущений, к которым обязывает принимаемая система логики, возникает вопрос об отношении самих логических законов к реальности, сфере действия логических законов, условиях их общезначимости.

Казалось бы, логические формы, логические законы не зависят от характера объектов рассмотрения, они универсальны. Кант полагал, например, что общая (формальная) логика имеет дело лишь с необходимыми и всеобщими правилами мышления вообще, она исследует их без различия объектов, т.е. материи, являющейся предметом мысли, и посему она отвлекается от всякого содержания знания. «Общая логика открывает только форму мышления, но не материю. Она отвлекается от всякого содержания познания». Действительно, если рассматривать логические законы и принципы как нечто присущее нашему мышлению как таковому или как необходимые условия всякого правильного мышления, тогда они неизменны, абсолютны. С другой стороны, для представителей эмпиризма и психологизма в логике логические законы могут изменяться вместе с изменением «природы нашего ума».

Конвенциональная трактовка логических законов и принципов, естественно, предполагает их относительность и изменяемость в зависимости от принимаемых соглашений относительно интерпретации терминов языка. Эти изменения не связаны ни с изменением природы человеческого ума, ни с какими бы то ни было онтологическими или теоретико-познавательными предпосылками.

Четко ставит вопрос об условиях и предпосылках использования обычных законов логики в математике Д.Гильберт. Во-первых, математика обладает не зависящим от всякой логики устойчивым содержанием. В качестве предварительного условия для применения логических выводов и для выполнения логических операций нечто должно быть нам уже дано, а именно: определенные внелогические конкретные объекты, которые существуют наглядно, даны нам непосредственно. Утверждения о такого рода объектах являются содержательными сообщениями и могут оцениваться как истинные и ложные («5>2», «2+3 = 3+2» и т.п.). Гильберт называет их реальными предложениями. К такого рода высказываниям можно «свободно и не задумываясь применять обычные законы логики», их можно отрицать, они истинны или ложны, для них имеет место закон противоречия, т.е. какое-либо высказывание такого рода и его отрицание не могут оба быть верны; имеет место и закон исключенного третьего.

Однако указанные выше предпосылки для использования обычных законов логики не соблюдаются при введении в математику идеальных элементов. «Метод идеальных элементов находит себе применение уже в элементарной геометрии плоскости. Здесь реальными, действительно существующими предметами являются вначале только точки и прямые плоскости». Для них имеет место теорема, что две прямые пересекаются не более чем в одной точке. «Но теорема, утверждающая, что две прямые всегда пересекаются в одной точке, - несправедлива; две прямые могут быть параллельными. Однако известно, что с помощью идеальных элементов, а именно с помощью бесконечно удаленных точек и с помощью бесконечной удаленной прямой можно достичь того, что теорема, согласно которой две прямые всегда пересекаются в одной и только одной точке, окажется справедливой во всех случаях». Высказывания о такого рода объектах (бесконечно удаленных точках, трансфинитных числах и т.п.) Гильберт называет идеальными высказываниями. Они не имеют самостоятельного значения, не могут сопоставляться с действительностью и оцениваться как истинные или ложные. Однако мы не можем отказаться от высказываний об идеальных элементах, если хотим сохранить всю классическую математику в полном объеме. Да и выставить в качестве всеобщего требование, согласно которому отдельные формулы, отдельные высказывания сами по себе должны иметь содержательное истолкование, неразумно, считает Гильберт. Напротив, сущности теории соответствует, что при ее развитии нет необходимости возвращаться к наглядности или значимости. Даже в физике мы не можем требовать проверяемости каждого утверждения, выводимого из законов физики, тем более бессмысленно применять подобные требования ко всем высказываниям математической теории. «Только известная часть комбинаций и следствий из физических законов может быть контролируема опытом, - пишет Гильберт, - подобно тому, как в моей теории доказательства только реальные высказывания могут быть непосредственно проверяемы». Таким образом, теории помимо реальных, конкретных объектов, доступных опытной проверке, «населяются» еще идеальными объектами различного статуса, в том числе и фикциями, не имеющими аналога в действительности. Возникает вопрос о возможности и предпосылках использования обычных логических законов применительно к такого рода объектам. Оказывается, что законность умозаключений, применяемых к такого рода объектам, требует обоснования, так как изменяется статус логических законов: применение обычных законов логики и процедур рассуждения может приводить теперь к противоречиям. Таким образом, обычная формальная логика оказывается вовсе не безразличной относительно объектов, относительно материи, являющейся предметом мысли, т.е. она не отвлекается от содержания познания.

Способы рассуждения, абстрагированные от математики конечных множеств, не могут переноситься и применяться - без дальнейшего обоснования - к математике бесконечных множеств. Точно так же применение обычных законов логики к рассуждениям об идеальных элементах требует обоснования, выявления условий такого рода применений. «А содержательные логические выводы, когда мы их применяем к действительным вещам или событиям, - разве они нас где-либо обманывали и где-либо нам изменяли? Нет, - содержательное логическое мышление необходимо. Оно нас обманывало только тогда, когда мы принимали произвольные абстрактные способы образования понятий... Мы, очевидно, не обратили внимания на предпосылки, необходимые для применения содержательного вывода».

К идеям, в определенном отношении сходным с гильбертовской трактовкой условий применения обычных законов логики, приходит известный русский логик начала ХХ в. Н.Васильев. Васильев полагал, что определенные логические законы носят эмпирический характер: они зависят от познаваемых объектов и изменяются соответственно с изменением объектов рассмотрения. Такого рода законы неуниверсальны, иными словами, они зависят от учета определенных онтологических предпосылок, связанных с рассматриваемыми объектами. Согласно Васильеву, «мы можем мыслить другие миры, чем наш, в которых некоторые логические законы будут иными, чем в нашей логике. Но какое условие лежит в основе такого предположения? Прежде всего мы предполагаем неизменность познающего субъекта и его рациональных функций - способности суждения и вывода. Где этого нет, нет и логики, а значит, и логику нечего делать с этим предположением. Теперь ясно, что если при неизменности познающего субъекта в другом мире некоторые логические законы были бы другими, чем у нас, то это было бы возможно только при условии, что изменившиеся логические законы в нашей логике зависят не от познающего субъекта, а от познаваемых объектов, т.е. что эти логические законы не рациональны, а эмпиричны».

Таким образом, у Васильева логические законы изменяются не потому, что изменяются рациональные способности субъекта или изменяется мышление как естественный природный процесс, - изменяются те логические законы, которые связаны с определенными онтологическими или теоретико-познавательными предпосылками, сопряженными с объектами рассмотрения.

Если в этом случае и допустимо говорить об «эмпиричности» логических законов, то под «эмпиризмом» надо понимать нечто совсем иное, нежели в том случае, когда логические законы трактуются как эмпирические обобщения, как законы некоторого естественного процесса человеческого мышления. Фактически у Васильева речь идет об информативности логических законов, об их отношении к познаваемому миру. «Где есть суждения и выводы, там есть и логика, где нет суждения или вывода, там нет и логики. Законы суждения и вывода вообще и есть минимум логического. Но если бы суждение и вывод сохранялись бы, а закон противоречия потерял бы свою власть, разве мы отказались бы такое мышление называть логическим? Предположите мир осуществленного противоречия...». В таком мире и будет действовать воображаемая неаристотелева логика. «Воображаемая логика неаристотелева потому, что она имеет дело с другим логическим миром, с другими логическими операциями, чем те, с какими имела дело наша логика, впервые систематизированная Аристотелем».

Закон противоречия предполагает двучленное деление суждений по качеству - на утвердительные и отрицательные. Без такого подразделения он не может быть даже сформулирован (сама формулировка закона предполагает понятие отрицательного суждения, аналогично обстоит дело и с формулировкой закона исключенного третьего). Воображаемая же логика имеет, согласно Васильеву, три различные по качеству формы суждения: 1) утвердительное, 2) отрицательное, 3) противоречивое; последнее Васильев называет индифферентным.

Далее Васильев различает суждения о факте, для которых действует закон исключенного третьего: «Лампа (эта лампа, здесь, сейчас) горит или не горит» - третьей возможности, третьего суждения не может быть - и суждения о понятии («Тело протяженно», «Треугольник - замкнутая фигура»). К суждениям о понятии не применим закон исключенного третьего, но применим закон исключенного четвертого, ибо в суждениях о понятии Васильев фактически учитывает способ связи предиката и субъекта. Суждение может выражать необходимость данного предиката для данного понятия (например, для треугольника - его замкнутость), и это будет утвердительное суждение о понятии; может выражать невозможность данного предиката для данного понятия (например, для треугольника - добродетель) - отрицательное суждение о понятии; и наконец, может выражать возможность данного предиката для данного понятия (например, для треугольника - равносторонность). Таким образом, у Васильева теоретико-познавательные предпосылки относительно объектов, допускаемые при этом абстракции и идеализации существенным образом влияют на действенность логических законов, определяют их значимость и сферу применения.

Интересно отметить, что в семантике возможных миров для обоснования классической логики используются непротиворечивые и полные описания состояний. Для такого рода описаний состояния высказывания вида (АЪША), Ш(А&ША) являются общезначимыми формулами (логически-истинными утверждениями). В семантиках релевантных логик допускаются «нестандартные», «воображаемые» миры - противоречивые и неполные описания состояний. В такого рода семантиках утверждения указанного вида не являются тавтологиями (логическими «истинами»). Тем самым вскрывается та информация, которую несут о мире тавтологии классической логики, выявляются те допущения, которые они предполагают.

Рассматривая вопрос об информативности («эмпиричности», в его терминологии) логических законов, Васильев четко различает те из них, которые обращены к миру, объектам (закон противоречия исключенного третьего) и потому относительны, могут устраняться, и некоторые металогические принципы (он называет их законами металогики), которые связаны с нашими понятиями суждения, вывода, истинности, ложности и поэтому не могут отбрасываться, они присущи любому логическому мышлению независимо от характера, объектов познания. И воображаемая логика, и наша обычная логика подчиняются металогическим принципам. Примером такого металогического принципа может служить «закон абсолютного различия истины и лжи», который можно сформулировать так: «Суждение не может быть одновременно истинным и ложным» - и который не следует смешивать с законом противоречия. «Этим законом, - пишет Васильев, - запрещается самопротиворечие, повелевается... согласованность в утверждениях познающего субъекта. Поэтому этот закон можно было бы назвать законом несамопротиворечия. Без этого закона невозможна никакая логика... Тот, кто перестал бы различать истину от лжи, тот перестал бы мыслить логически».

В семантиках классических логик ложность высказывания определяется как отрицание его истинности. Если T и F - соответственно классы истинных и ложных высказываний, то AОTЫAПF. Однако можно построить нестандартную семантику, в которой, во-первых, понятия истинности и ложности вводятся симметрично, независимо друг от друга, и, во-вторых, допускаются истинностные провалы, т.е. изменяются наши предпосылки относительно понятий истинности и лжи, установки познающего субъекта.

Пусть W - непустое множество возможных миров - функция, приписывающая каждой переменной пару миров , jT(p) = H1 - это класс миров, в которых p истинно, и jF(p) = H2 - это класс миров, в которых p - ложно. Можно сформулировать следующие условия:

jT(p)ЗjF(p) = Ж, (1)

jT(p)ИjF(p) = W. (2)

При принятии (1) и (2) мы имеем стандартную семантику, при принятии (1) и отбрасывании (2) - семантику с истинностно-значимыми провалами, при принятии (2) и отбрасывании (1) получаем двойственную ей семантику с пресыщенными оценками. В другой терминологии, возможна супероценка, когда высказывание одновременно истинно и ложно. Наконец, отбрасывание условий (1) и (2) дает релевантную семантику.

В силу независимости понятий истинности и ложности высказываний (jT(p))ў№jF(p) и (jF(p))ў№jT(p), соответственно. В семантиках с истинностно-значимыми провалами и пресыщенными оценками можно ввести целую иерархию отношений логического следования. Так появляется возможность рассмотрения класса логических систем, в основе которых лежат различные типы отношений между истинностью и ложностью высказываний. Кстати говоря, в семантиках, в которых отбрасывается условие (1), не действует «закон несовместимости истинности и ложности», который рассматривается Васильевым как универсальный для любой логики. Таким образом, и принципы металогики перестают быть неизменными и абсолютными.

Г.В. Сорина

ПСИХОЛОГИЗМ И АНТИПСИХОЛОГИЗМ: ВОЗНИКНОВЕНИЕ, ЦИКЛЫ ПОДЪЕМА

И СПАДА В КУЛЬТУРЕ

Основные идеи данного доклада могут быть суммированы следующим образом:

- проблема психологизма - это одна из философско-методологических проблем;

- в качестве таковой она не может иметь единственного решения, на все времена и для всех контекстов проявления. В частности, возможный вариант решения данной проблемы непосредственно зависит от способа определения психологизма и ряда контекстных факторов существования и развития идей психологизма в рамках конкретного пласта культуры;

- спор между психологизмом и антипсихологизмом в культуре представляет собой некое цикличное явление, которое может быть прослежено в истории логики и культуры в целом по крайней мере четырех последних столетий, начиная с философских размышлений Джона Локка и Рене Декарта;

- последние годы завершающегося ХХ века в данном контексте могут служить показателем нового витка возрождения интереса к этим проблемам (наша конференция является лишь частным примером в общем контексте возрождающегося интереса к рассмотрению проблем психологизма и антипсихологизма в культуре);

- философско-методологические споры между психологизмом и антипсихологизмом в рамках логики стали образцом для проявления и реконструирования вариантов подобных споров в других науках и областях знания, а именно: в теории познания, истории философии, лингвистике, литературоведении, истории, социологии, праве, театроведении, других областях;

- анализ данного спора, проведенный через творчество конкретных мыслителей, в конкретных областях культуры, дает возможность в свою очередь реконструировать роль логики как одного из элементов и одновременно инструментов развития интеллектуальной культуры; все это позволяет мне, наконец, характеризовать антитезу «психологизм-антипсихологизм» как логико-культурную доминанту.

В историко-философской, критической литературе психологизм и антипсихологизм всегда рассматриваются как прямо противоположные друг другу позиции. Мне же представляется, что особенность ситуации в этом споре заключается в том, что даже если кто-то декларирует жесткий антипсихологизм, то в реальном положении дел оказывается невозможным выдержать линию декларируемого жесткого антипсихологизма. В этом смысле показательны позиции Канта, Гуссерля, Поппера и даже Фреге (см. подробнее: Сорина, 1987). Более того, на мой взгляд, можно показать, что прямо противоположные характеристики данной антитезы могут вполне сосуществовать в рамках конкретных философских позиций. В частности, такую эволюцию философских взглядов на проблемы взаимоотношений между психологизмом и антипсихологизмом можно проследить в творчестве Л. Выготского, позднего Л. Витгенштейна (см. подробнее: Сорина, 1993). Думаю, что можно говорить о том, что происходит своеобразный процесс постоянной ретрансляции идей как психологизма, так и антипсихологизма из концепции в концепцию, от эпохи к эпохе. В условиях такой ретрансляции сама антитеза психологизма-антипсихологизма приобретает, с моей точки зрения, статус логико-культурной доминанты (ЛКД).

Итак, что же представляет собой сущность концепции логико-культурных доминант? Как, в свою очередь, можно реконструировать саму антитезу «психологизм-антипсихологизм» и её стороны? Последовательно ответы на эти вопросы, думаю, можно представить следующим образом.

Концепция логико-культурных доминант базируется на предположении о том, что внутри замкнутых в себе миров отдельных систем культуры можно выделить и реконструировать такие миры, которые проходят сквозь разные пласты культуры, сквозь разные эпохи. Эти выделенные миры не заслоняют и не заменяют миров, например, конкретных наук, а присутствуют в них в качестве некоторого общего мира. Можно показать, что совершенно разные науки могут исходить из общих пресуппозиций (предпосылок), могут концентрироваться вокруг общей для всех них проблемы. Эта проблема может менять свои имена, например, по типу: «Утренняя звезда», «Вечерняя звезда», но все равно - Венера. Она может проявляться в разных контекстах употребления (подробнее см.: Сорина, 1993, с. 140-157), зависеть от них, что не исключает возможности установления опосредованных сходств по принципу витгенштейновского «семейного сходства» между проблемами в разных областях знания, а тем самым показать проницаемость границ отдельных наук, их поразительную общность в решении каких-то проблем. Для анализа различных областей гуманитарной культуры с точки зрения выделения общей для них проблематики мною как раз и вводится само понятие логико-культурной доминанты. В том случае, если доминирующая (пусть даже временно преобладающая) в культуре идея трансформируется в ЛКД, это означает, что выделенное явление не исчезает в последующие исторические промежутки времени. Происходит как бы превращение и снятие его в следующих ЛКД. ЛКД, сложившаяся в одной из эпох, может совершенно неожиданно «обернуться» в другой. Однако несмотря на все ее метаморфозы, можно показать, что это та же самая ЛКД, уже однажды выделенная в культуре. ЛКД в зависимости от выбранной точки реконструкции позволяет, с одной стороны, охарактеризовать какие-то пласты культуры определенной эпохи, с другой стороны, сохранить общие принципы анализа иной эпохи. В силу своей целостности ЛКД оказывается как бы ядром, погруженным в массу различных фактов, событий, в хаос культуры.

Так, несмотря на все перипетии классической риторики, которая явно доминировала в культуре античности, ее основные характеристики столь же явно прослеживаются в такой ЛКД современности, каковой является теория и практика переговорного процесса. Другой ЛКД античности была логика, которая в качестве логико-культурной доминанты сформировалась через свое противопоставление риторике. Те свойства, которые характеризовали логику как инструмент культуры в античности, сохранились за ней и в последующие эпохи. Очевидно, что в эпоху Средневековья доминирующий стиль мышления был связан с религией. Вместе с тем можно показать, что в обществе сохранялась роль логики как важнейшего фактора культуры, как ЛКД эпохи, которая в качестве целостного образования вошла в более мощную ЛКД новой эпохи. Такое положение дел проявлялось в том, что Уайтхед называл «логической ориентацией эпохи Фомы Аквинского» (см.: Whitehead, 1948, p. 140). Миры логико-культурных доминант одновременно принадлежат разным наукам и разным пластам культуры. В этом смысле они как бы оказываются междисциплинарными, межкультурными явлениями. ЛКД представляет собой сложное целостное образование, характеризующееся определенным типом рассуждения, совокупностью гносеологических и методологических установок, ценностных ориентаций. ЛКД свойствены характеристики динамичной, открытой системы, которая изменяется в процессе исторической эволюции, но сохраняет свое целостное ядро. Какое-то явление в культуре может быть охарактеризовано как логико-культурная доминанта только в том случае, если оно может быть явным образом прослежено в разных пластах культуры, в разные эпохи.

В каждой сфере человеческой культуры используется свой понятийный аппарат, своя система рассуждений. Вместе с тем они не являются жестко фиксированными, что и создает основополагающие условия для образования ЛКД. Относительная замкнутость пластов культуры и знания по-разному проявляется в различные эпохи, оказывается зависимой, в частности, от деятельности и индивидуального характера лидеров, во многом определяющих направленность интересов других представителей выделенных сфер культуры и науки. В условиях такой относительности какие-то наиболее яркие и внешне убедительные теории, концепции из смежных областей могут (вне зависимости от того, осознают это конкретные носители культуры или нет) оказывать влияние на представителей других областей культуры и знания. В том случае, когда понятия, методы анализа, способы рассуждения и аргументации, основополагающие принципы, оценки из одного пласта культуры и знания начинают использоваться в других, можно говорить о формировании ЛКД. ЛКД оказывается как бы неким выделенным миром, присутствующим в разных мирах культуры. Это напоминает логико-философскую идею «возможных миров», восходящую к Лейбницу и используемую в современной логической семантике.

Выделение «мира ЛКД» целесообразно потому, что с его помощью легче решать вопросы о «достижимости» миров культуры между собой. В случае образования ЛКД оказывается, что абстракции и идеализации, построенные для одного объекта, начинают использоваться для других. Такая трансформация может коснуться логических, психологических, физических и так далее теорий. На определенном этапе развития той или иной науки может произойти и процесс отождествления науки в целом с теорией, разработанной в ее рамках. Так было с аристотелевской логикой, евклидовой геометрией, ньютоновской физикой, ассоциативной психологией. Только на этапе такого отождествления можно говорить о науке в целом как выполняющей функции ЛКД. Точно так же можно говорить о выполнении функций ЛКД рядом философско-методологических концепций, например, позитивизмом, редукционизмом, прагматизмом, другими.

Изложение основных идей концепции логико-культурных доминант вполне может вызвать следующий вопрос. Чем отличается понятие ЛКД от таких известных в области философии и методологии понятий, как «парадигма», «научно-исследовательская программа» и так далее? Думаю, что раздел между ЛКД и классическими концептуальными средствами можно провести по следующим основаниям. Во-первых, все предшествующие концептуальные средства «отсылают нас к «региональным», хронологически определенным областям истории науки» (Фуко, 1993, с.46). Во-вторых, классические концептуальные средства методологического анализа направлены в первую очередь на естественнонаучное знание с углубленной ориентацией в каждом конкретном случае на определенную научную дисциплину: физику, астрономию, химию, биологию и так далее. Для всех них основополагающим является вопрос о том, «что есть знание и как оно может быть получено?» (Фейерабенд, 1986, с.360). Тогда как ЛКД направлена на анализ межнаучных отношений, на выявление условий трансляции каких-то идей из науки в науку, из одного пласта культуры в другой. Можно говорить об одновременном существовании нескольких ЛКД в культуре определенной эпохи. Таким образом, основное отличие ЛКД как единицы методологического анализа от классических методологических средств заключается в ее направленности на разнообразные пласты, в первую очередь гуманитарной культуры, в разные исторические промежутки времени. Так, анализ антитезы «психологизм-антипсихологизм» в качестве ЛКД позволяет сделать вывод, что она является одной из пресуппозиций, не единственной, не той, к которой можно свести все другие, но именно одной из существенных пресуппозиций, определивших облик всей культуры XX века. Однако в концентрированной форме спор между психологизмом и антипсихологизмом представлен именно в логике.

Что же представляет собой психологизм? Отвечая на этот вопрос, думаю, в первую очередь следует обратить внимание на то, что имя «психологизм» не имеет одно и то же фиксированное значение для всех пластов культуры. Речь идет о том, что проблемы психологизма (а затем и антипсихологизма) можно проанализировать с точки зрения того, что Л. Витгенштейн называл «семейным сходством». «Родство» психологизма в разных пластах культуры связано с тем, что для описания целой группы проблем используются одни и те же понятия. В большом мире психологизма накапливаются элементы, характеризующие разные пласты культуры, различные науки. Даже в мире одной конкретной науки психологизм может проявляться в разных формах. Например, классификация только логического психологизма, предложенная В.Н. Брюшинкиным, выглядит следующим образом: «редукционистский психологизм - наивный психологизм - умеренный психологизм -... - непсихологизм - умеренный антипсихологизм - крайний антипсихологизм...» (Брюшинкин, 1988, с. 47). Вместе с тем можно сказать: то, что делает теорию психологистической в самых разных науках, определяется следующими основными установками. Это, во-первых, утверждение методологического и теоретического превосходства психологии над всеми другими науками, во-вторых, декларация необходимости построения других наук на базе психологии, в-третьих, выделение решающей роли субъекта в науке и культуре. Отношение к субъекту, выявление его места в процессах, исследуемых в конкретных науках, сферах культуры, подчеркивание основополагающей роли субъекта или полное отрицание его значения в каждой конкретной сфере является важнейшей линией противостояния между психологизмом и антипсихологизмом. Формы психологизма в конкретных науках как бы выбирают свои элементы из совокупного мира психологизма, но в результате эти элементы не перестают принадлежать большому миру психологизма.

Итак, в совокупном мире психологизма:

- науки строятся на фундаменте психологии, лишаясь тем самым собственного предмета, превращаясь в прикладную психологию; n-образцом методологической стратегии выступает психологистически понятая логика;

- происходит субъективизация и натурализация процесса познания;

- научное знание трактуется исключительно как результат деятельности познающего субъекта;

- науки рассматриваются с точки зрения их эмпирического характера;

- в каждой науке анализируются конкретные результаты мыслительной деятельности познающего субъекта и дается своя информация о субъекте познания;

- структуры познания связываются с психологическими структурами: возможности объяснения других наук «из психологии» - с субъектом как общим знаменателем всех наук;

- ассоциативная психология используется для объяснения закономерностей развития в разных науках, например, как логические законы, так и лингвистические трактуются с точки зрения действия ассоциативных связей;

- познавательный процесс, творчество описываются с использованием понятийного аппарата ассоциативной психологии;

- в конкретных областях знания исследуются проблемы «творческой психологии»;

- научное понимание связывается с представлением, условия понимания в разных науках ищутся в душах людей;

- логические высказывания обосновываются эмпирическими фактами;

- культуру оказывается возможным соотнести с «несколькими простыми формами мышления», поэтому так полезна психологистически истолкованная логика;

- законы психологии, отождествленные с законами ассоциативной психологии, понимаются как константные величины, которые применимы для характеристики людей вне зависимости от эпох и социально-экономических условий их жизни;

- проблемы истории и цивилизации понимаются как психологические проблемы;

- исторические события реконструируются на основе ассоциаций, «сочувственного переживания», «психических состояний», «психических процессов»; проводится идея ассоциированности различных событий в истории;

- в сфере общественных отношений постулируется первичность субъекта по отношению к социуму;

- происхождение и развитие социальных институтов, общественных традиций связывается с «человеческой природой»;

- «методология индивидуализма» (понятие введено Поппером) является основополагающей в жизни социума;

- язык трактуется как сложный психический процесс, сводимый к явлениям ассоциации и апперцепции;

- истина трактуется как имеющая психологическое происхождение, как то, что непосредственно связано с человеческим отношением к реальности;

- в центре философского рассмотрения оказывается анализ непосредственных данных сознания, исследование психического мира изолированно взятой личности;

- «биографизм» становится одним из принципов научного анализа (реконструируется биография авторов, персонажей литературных произведений, языковых форм, идей и так далее);

- проблемы открытия, получения нового знания связываются исключительно со сферой ведения психологии.

Это - далеко не полный перечень элементов совокупного мира психологизма. Психологизм может проявляться в самонаблюдении и интроспекции как основных методах анализа, но он же может проявляться и в других методах изучения, и даже в отборе материала исследования. Мир психологизма - это открытая система, продолжающая накапливать свои элементы.

Что противопоставил антипсихологизм психологизму, каков мир антипсихологизма? В целом движение антипсихологизма было направлено против «аксиом психологизма». Общий тезис антипсихологизма в комплексе гуманитарных наук можно сформулировать следующим образом: содержание ни одной науки, включая психологию, не может быть объяснено и обосновано в психологических терминах. Оно никак не связано с психическими процессами. Любая наука должна ориентироваться на исследование своих собственных форм, определяющих ее содержание. В науке не просто недопустимо все сводить к психическим процессам познающего субъекта, субъект вообще должен быть выведен за рамки науки. «Машина науки» выдает результаты без вмешательства человека. Человек же лишь должен знать метод, позволяющий ему использовать эту машину. Соответственно разным установкам, гуманитарный мир по-разному строился и по-разному выглядел в рамках психологизма и антипсихологизма. Конечно, во многом мир антипсихологизма строился по принципу «анти». Однако данный принцип не был единственным принципом построения мира антипсихологизма. Так, семиотический, знаковый характер языка, искусства, выявленный антипсихологизмом, невозможно связать только с противопоставлением его психологизму.

Антипсихологизм был одной из принципиальных установок, определивших разработку семиотики (см.: Смирнова, 1990, с. 5). Основные достижения направлений, использующих идеи антипсихологизма в качестве своих методологических и теоретических предпосылок, в частности, семиотики, связаны с разработкой ими собственной позитивной программы и, в этом смысле, с преодолением принципа «анти». Вместе с тем существенной ошибкой антипсихологизма (чаще всего просто декларируемого) в его споре с психологизмом является, как я думаю, упрощение им психологизма, сведение последнего к какой-то одной, хотя и центральной характеристике, например, к тезису о необходимости построения других наук на базе психологии. После проведения такой операции сведения вся критика направляется против выделенного тезиса, при этом собственно позитивная программа психологизма не рассматривается.

В мире антипсихологизма:

- отвергается статус психологии как основы для построения других наук;

- отрицается связь между основополагающими утверждениями конкретной науки и психологии;

- декларируется независимое существование наук, несводимость их понятийного аппарата к понятиям психологии, невозможность описания в конкретной науке результатов мыслительной деятельности познающего субъекта;

- не принимается возможность сведения содержания знания к каким-либо психологическим процессам, его объяснение и обоснование в терминах психологии;

- отклоняется трактовка эмпирического знания как основы для получения теоретических суждений. Например, в логике это выражается в тезисе «логика есть до всякого опыта» (см.: Витгенштейн, 1958, с. 79, 5.552);

- отбрасывается психологистическая идея трактовки научного знания исключительно как результата деятельности познающего субъекта;

- субъект вообще выводится за рамки науки, постулируется принцип «изоляции субъекта, или, скорее, показа, что в некотором важном смысле субъекта нет...» (см. там же, 5.631);

- структуры познания, понимание в науке связываются с объективным характером мышления;

- познавательный процесс описывается с помощью объективных категорий, в качестве которых рассматриваются, например, системные и семиотические категории;

- n-истина понимается либо как некая метафизическая сущность, либо как объективное соответствие мысли и действительности;

- язык трактуется как явление, не зависимое от психики;

- ставится задача избавления языка от неопределенности и многозначности; принцип однозначности слов рассматривается как средство против путаницы в рассуждениях;

- на основе анализа письменного языка выделяются образцовые формы рассуждения, универсальные языковые принципы;

- исторические события реконструируются на основе объективной логики развития;

- в сфере общественных отношений социум рассматривается как предшествующий субъекту;

- отвергается связь между общественными институтами, традициями и «человеческой природой»;

- постулируется «кристальная чистота логики», стремление к строгости и однозначности не только в логике, но и в других науках;

- происходит вначале выделение конкретных «срезов» исследуемых объектов, а затем их изолированное рассмотрение;

- в самых разных сферах культуры и науки происходит поиск общего и устойчивого взамен присущего психологизму поиска индивидуального и неповторимого;

- «забота о формализации» проходит сквозь разные миры антипсихологизма в конкретных науках; n-результаты познавательной деятельности субъекта выделяются в отдельный объективированный мир (Фреге, Поппер);

- наука сравнивается с машиной, которая без вмешательства человека способна выдавать результаты;

- центральный вопрос в мире антипсихологизма - это вопрос «что?».

Точно так же, как и по отношению к совокупному миру психологизма, выделенные элементы мира антипсихологизма не представляют собой полного описания мира антипсихологизма. Он тоже является открытой системой, продолжающей накапливать свои элементы. Такая открытость этих миров связана, как я думаю, с периодически возрождающимся интересом в науке и культуре к проблемам, заданным в этих мирах. Анализ текстов в различных областях науки и культуры позволил мне выделить 24 варианта характеристик психологизма и 22 варианта характеристик антипсихологизма. Как характеристики, так и определения психологизма и антипсихологизма в различных контекстах оказываются весьма различными. Например, для В. Виндельбанда «психологизм не только принадлежит к знамениям времени, которому придан отпечаток возврата трезвого чувства действительности и рассудочного, лишенного размаха мышления», связанного с технической естественнонаучной тенденцией. Для него ценность психологизма заключается в том, что «если мы обобщим все то, что соединилось в нем: равнодушие к метафизическим умствованиям, интерес ко всему фактическому и практическому, пристрастие к эмпирическо-психологическому изучению человека в пределах естественнонаучного способа мышления вообще, - то перед нами все черты эпохи Просвещения. В этом явлении крылось своего рода обновление основных мыслей великого 18 века...» (Виндельбанд, 1993, с. 72). Совершенно иную характеристику психологизма дает К. Поппер. Для него весь психологизм (сам же термин «психологизм» Поппер возводит к Э. Гуссерлю) «может быть охарактеризован несколькими предложениями». Эти «предложения» Поппер находит у психолога Катца, который характеризует психологизм как уже завершившуюся тенденцию в философии рассмотрения психологии в качестве фундамента для всех других наук (см.: Popper, 1995, v. 2, p. 698).

Как же образуются миры психологизма и антипсихологизма? Истоки становления проблем психологизма и антипсихологизма можно найти в философии Нового времени. Однако проявляются они в качестве очевидных на фоне более поздних философских установок и приоритетов. Психологизм и антипсихологизм как сформировавшиеся философско-методологические концепции можно выделить в философских исследованиях, в логической литературе конца XIX - начала XX века. Но они, в свою очередь, во многом формировались под влиянием идей философии Нового времени. В силу этого, как представляется, и оказывается возможным подобный возврат и круговорот идей. Ориентация зрелой, классической формы психологизма на анализ состояний сознания, индивидуальных переживаний познающего и действующего субъекта все-таки неразрывно связана с идеями классиков философии Нового времени. В свою очередь, там же можно найти некоторые установки классического антипсихологизма. Они, в частности, проявляются в трактовке интеллектуальной деятельности и мышления по аналогии с вычислением, которое не зависит от мира наблюдаемых фактов и внутреннего состояния познающего субъекта и так далее.

Сквозь призму концепции ЛКД представляется возможным реконструировать некоторые элементы идей психологизма и антипсихологизма в философских концепциях Декарта, Локка, Гоббса и Лейбница (подробнее см.: Сорина, 1993, с. 36-61). Вместе с тем свои классические формы психологизм и антипсихологизм приобрели во второй половине XIX - начале XX века. Что представляет собой классическая форма психологизма?

Оформление психологизма как ЛКД эпохи произошло в XIX веке в области логики, гносеологии и методологии науки, функции которых не были четко разведены. Они взаимопереплетались, а порой просто замещали друг друга. Решающее значение для развития психологизма как ЛКД эпохи имела его кристаллизация в логическом психологизме XIX века. Основные посылки логического психологизма, а именно - логика является наукой о мышлении, мышление принадлежит к области ведения психологии, поэтому теоретический фундамент логики лежит в психологии, а сама логика направлена на исследование научного знания - наиболее ярко проявились в английской школе в философии Дж. Ст. Милля, а в немецкой - в философии Х. Зигварта. Но основополагающая роль в этом процессе принадлежит все-таки Миллю, которого Г.Фреге называл лидером логического психологизма. Милль оказал влияние на представителей самых разных областей знания: логики, лингвистики, литературоведения, политэкономии, социологии, истории, других наук. Фактически всем им он предложил образцы способов анализа и рассуждений. Во многом благодаря именно ему понятийный аппарат психологистической логики распространился в разные области культуры и знания, а это в свою очередь способствовало конституированию «совокупного мира психологизма». Психологизм Милля отталкивается от идей Локка и формируется под влиянием английских психологов-ассоциационистов - Д.Гартли и Д. Пристли. Сравнивая Гартли с Локком, который ввел сам термин «ассоциация», Милль писал о преимуществах ассоциативной психологии по сравнению с учением Локка. Ассоциативная психология Гартли позволяет, по Миллю, дать психологическое объяснение «сложных умственных явлений». Вслед за Гартли Милль связывает образование общих понятий с принципом ассоциации. Общие понятия возникают из единичных путем отпадения от основной ассоциации случайных и несущественных признаков. Любая последовательность мыслей выводима из ощущений на основе принципа ассоциации. В свою очередь причиной образования ассоциаций является смежность двух психических процессов. Задача логики заключается в том, чтобы проанализировать психологические предпосылки и условия образования понятий, суждений, умозаключений в процессе познания.

Милль трактует логику как науку о самой науке. Основным предметом познания, по Миллю, являются наши чувства, мысли, желания, которые наполняют душу. Для него не существует априорного, интуитивного знания, а законы логики - это высшие эмпирические обобщения. Любая истина получается опытным путем, и критерием ее истинности является сам опыт, понимаемый субъективно-психологически. Так, утверждение «снег бел» означает, что если снег «встретится с конкретным органом зрения», то он произведет на него ощущение белого цвета. Истина окажется показателем согласия между фактами, поэтому критерием истины для Милля является опыт. Точно так же математические истины, по Миллю, возникают как результат обобщения опыта. Позиция априоризма, в соответствии с которой математические истины коренятся в самом существе человеческого духа, была неприемлема для Милля. Как положения геометрии, так и положения арифметики для него являются индуктивными истинами, получаемыми в результате обобщения опыта. Так, по Миллю, нет абстрактных чисел, все числа являются числами чего-нибудь: тел, символов и так далее. Основная задача индуктивной логики, с точки зрения Милля, заключается в том, чтобы ответить на вопрос, как получаются суждения, имеющие общеобязательное значение, и дать, таким образом, характеристику развития знания. Логика должна установить, опираясь на психологические законы мышления, правила и нормы, при помощи которых можно было бы образовывать правильные суждения в непосредственной практике мышления. Все, что утверждается или отрицается, выражается в форме предложений, которые превращаются в суждения в зависимости от того, верят или не верят в них. Сами логические законы основываются на «актах душевной жизни». Например, закон противоречия, согласно Миллю, возникает индуктивным путем благодаря наличию взаимоисключающих ощущений света и тьмы. Принципы ассоциативной психологии в последующем психологизме будут проводиться в эстетике, литературоведении, лингвистике, истории, других гуманитарных науках. Этому будет способствовать развитие традиций психологизма в логике и методологии научного познания. Для всех них «Система логики» Милля приобретет образцовый характер.

Центральный вопрос в мире психологизма - это вопрос «кто?». Поиск ответа на вопрос о том, кто скрывается за тем или иным фактом, событием, поступком, как идет процесс рассуждения у этого выделенного «кто», подчеркивал основополагающую роль субъекта в мире психологизма. Вместе с тем ответ на этот вопрос был самым непосредственным образом связан с базовой для психологизма проблемой поиска разными науками своего собственного объекта исследования. Воспроизведение в каждой науке соответствующего ей образа субъекта (в качестве фактической основной задачи науки) нивелировало проблему такого поиска, лишало науки собственного объекта исследования, превращая каждую из них как бы в прикладную психологию. Психологизм всегда стремился воспроизвести того, кто мыслит (в логике), либо того, кто пишет, читает (в литературоведении), либо того, кто движется, как молекула, в историческом хаосе (в истории), либо того, кто является инициатором или изобретателем идеи или поступка, ставшего примером для подражания (в социологии), либо того, кто вспоминает представления и действия, выводимые из ощущений по закону ассоциации (в психологии), либо того, чьим естественным, подчеркнуто индивидуальным признаком является язык (в лингвистике), и так далее. Сама форма центрального для психологизма вопроса - «кто-вопроса» - задавала область поиска возможных ответов для психологистически ориентированных наук.