Часть 1.

К.Маркс

Экономическо-философские рукописи 1844 года

(К.Маркс и Ф.Энгельс. С.С. т. 42, стр. 43-174)

ПРЕДИСЛОВИЕ

[ПЕРВАЯ РУКОПИСЬ]21 ЗАРАБОТНАЯ ПЛАТА | ПРИБЫЛЬ НА КАПИТАЛ | ЗЕМЕЛЬНАЯ РЕНТА |

[ОТЧУЖДЕННЫЙ ТРУД]

[ВТОРАЯ РУКОПИСЬ] [ОТНОШЕНИЯ ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ]

[ТРЕТЬЯ РУКОПИСЬ] СУЩНОСТЬ ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ В ОТРАЖЕНИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ

ЭКОНОМИИ] | [КОММУНИЗМ] | [ПОТРЕБНОСТИ, ПРОИЗВОДСТВО И РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА] |

[ДЕНЬГИ] | [КРИТИКА ГЕГЕЛЕВСКОЙ ДИАЛЕКТИКИ И ФИЛОСОФИИ ВООБЩЕ]

"Союз марксистов" в Интернет

Заработная плата[ПЕРВАЯ РУКОПИСЬ]21

ЗАРАБОТНАЯ ПЛАТА

[I] Заработная плата определяется враждебной борьбой между капиталистом и

рабочим. Побеждает непременно капиталист. Капиталист может дольше жить без

рабочего, чем рабочий без капиталиста. Объединение капиталистов обычно и

эффективно, объединение рабочих запрещено и влечет за собой для них плохие

последствия. Кроме того, земельный собственник и денежный капиталист могут

присовокупить к своим доходам еще предпринимательскую прибыль, рабочий же к

своему промысловому заработку не может присовокупить ни земельной ренты, ни

процентов на капитал. Вот почему так сильна конкуренция среди рабочих. Итак,

только для рабочего разъединение между капиталом, земельной собственностью и

трудом является неизбежным, существенным и пагубным разъединением. Капитал и

земельная собственность могут не оставаться в пределах этой абстракции, труд же

рабочего не может выйти за эти пределы.

Итак, для рабочего разъединение между капиталом, земельной рентой и трудом

смертельно.

Самой низкой и единственно необходимой нормой заработной платы являетс

стоимость существования рабочего во время работы и сверх этого столько, чтобы он

мог прокормить семью и чтобы рабочая раса не вымерла. По Смиту, обычна

заработная плата есть самый низкий минимум, совместимый с “простой

человечностью” 22, т. е. с животным уровнем существования.

Спрос на людей неизбежно регулирует производство людей, как и любого другого

товара. Если предложение значительно превышает спрос, то часть рабочих

опускается до нищенского уровня или до голодной смерти. Таким образом,

существование рабочего сводится к условиям существования любого другого товара.

Рабочий стал товаром, и счастье для него, если ему удается найти покупателя.

Спрос же, от которого зависит жизнь рабочего, зависит от прихоти богачей и

капиталистов. Если предложение количественно превышает спрос, то одна из

составных частей цены (прибыль, земельная рента, заработная плата) выплачиваетс

ниже цены; в результате этого соответствующий фактор ценообразования уклоняетс

от такого применения, и таким путем рыночная цена тяготеет к естественной цене

как к некоторому центру. Но, во-первых, рабочему, при значительном разделении

труда, труднее всего дать другое направление своему труду, а во-вторых, при

подчиненном положении рабочего по отношению к капиталисту, ущерб терпит в первую

очередь рабочий.

Итак, при тяготении рыночной цены к естественной цене больше всего и безусловно

теряет рабочий. И именно способность капиталиста давать своему капиталу другое

направление либо лишает куска хлеба рабочего, ограниченного рамками определенной

отрасли труда, либо вынуждает его подчиниться всем требованиям данного

капиталиста.

[II] Случайные и внезапные колебания рыночной цены отражаются на земельной ренте

меньше, чем на той части цены, которая распадается на прибыль и заработную

плату; но и на прибыли они отражаются меньше, чем на заработной плате. В

большинстве случаев бывает так, что при повышении заработной платы в

каком-нибудь одном месте, в другом она остается прежней, а в третьем падает.

При выигрыше капиталиста рабочий не обязательно выигрывает, при убытке же

капиталиста рабочий обязательно вместе с ним теряет. Так, например, рабочий

ничего не выигрывает в тех случаях, когда капиталист — благодаря фабричной пли

торговой тайне, благодаря монополии или благодаря благоприятному местоположению

своего земельного участка — держит рыночную цену выше естественной цены.

Далее: цены на труд гораздо устойчивее, чем цены на средства к жизни. Зачастую

те и другие находятся в обратном отношении друг к другу. В год дороговизны

заработная плата падает вследствие сокращения спроса на труд и повышаетс

вследствие роста цен на средства к жизни. Таким образом, одно уравновешивает

другое. Во всяком случае некоторая часть рабочих лишается куска хлеба. В годы

дешевизны заработная плата повышается вследствие повышения спроса на труд и

падает вследствие падения цен на средства к жизни. Таким образом, одно

уравновешивается другим.

Другая невыгодная сторона для рабочего:

Разница в ценах на труд рабочих разных профессий гораздо больше, чем разница в

прибылях в разных отраслях приложения капитала. В труде обнаруживается все

природное, духовное, и социальное различие индивидуальной деятельности и поэтому

труд вознаграждается различно, тогда как мертвый капитал всегда шествует одной и

той же поступью и равнодушен к действительным особенностям индивидуальной

деятельности.

Вообще следует заметить, что там, где рабочий и капиталист одинаково терпят

ущерб, у рабочего страдает самое его существование, у капиталиста же — лишь

барыши его мертвой маммоны.

Рабочему приходится бороться не только за физические средства к жизни, но и за

получение работы, т. е. за возможность осуществления своей деятельности, за

средства к этому осуществлению своей деятельности.

Возьмем три основных состояния, в которых может находиться общество, и

рассмотрим в них положение рабочего.

1) Если богатство общества приходит в упадок, то больше всех страдает рабочий.

Ибо, хотя в счастливом состоянии общества рабочий класс не может выиграть

столько, сколько выигрывает класс собственников, “ни один класс не страдает так

жестоко, как класс рабочих, от упадка общественного благосостояния” 23.

[III] 2) Теперь возьмем такое общество, в котором богатство прогрессирует. Это —

единственное состояние, благоприятное для рабочего. Здесь среди капиталистов

начинается конкуренция. Спрос на рабочих превышает их предложение.

Но, во-первых: повышение заработной платы приводит к тому, что рабочие

надрываются за работой. Чем больше они хотят заработать, тем большим временем

вынуждены они жертвовать и, совершенно отказываясь от какой бы то ни было

свободы, рабски трудиться на службе у алчности. Тем самым они сокращают

продолжительность своей жизни. Это сокращение продолжительности жизни рабочих

является благоприятным обстоятельством для рабочего класса в целом, так как

благодаря ему непрестанно возникает новый спрос на труд. Этот класс всегда

вынужден жертвовать некоторой частью самого себя, чтобы не погибнуть целиком.

Далее: Когда общество находится в процессе прогрессирующего обогащения? При

росте капиталов и доходов в стране. Но

a) это возможно лишь благодаря накоплению большого количества труда, ибо капитал

есть накопленный труд; следовательно, это возможно лишь благодаря тому, что у

рабочего отнимается все больше и больше продуктов его труда, что его собственный

труд все в большей и большей степени противостоит ему как чужая собственность, а

средства его существования и его деятельности все в большей и большей степени

концентрируются в руках капиталиста;

b) накопление капитала усиливает разделение труда, а разделение труда

увеличивает количество рабочих; и наоборот — увеличение количества рабочих

усиливает разделение труда, так же как разделение труда увеличивает накопление

капиталов. По мере развития этого разделения труда, с одной стороны, и

накопления капиталов, с другой, рабочий все в большей и большей степени попадает

в полную зависимость от работы, и притом от определенной, весьма односторонней,

машинообразной работы. Наряду с духовным и физическим принижением его до роли

машины, с превращением человека в абстрактную деятельность и в желудок, он

попадает все в большую и большую зависимость от всех колебаний рыночной цены, от

применения капиталов и прихоти богачей. Вместе с тем в результате

количественного увеличения [IV] класса людей, живущих только трудом, усиливаетс

конкуренция среди рабочих, и, следовательно, снижается их цена. В фабричной

системе это положение рабочего достигает своей высшей точки;

g) в обществе, благосостояние которого возрастает, только самые богатые могут

жить на проценты со своих денег. Все прочие вынуждены с помощью своего капитала

заниматься каким-нибудь промыслом или вкладывать свой капитал в торговлю.

Благодаря этому растет конкуренция между капиталами, концентрация капиталов

возрастает, крупные капиталисты разоряют мелких, и некоторая часть бывших

капиталистов переходит в класс рабочих, который вследствие такого прироста

частично опять претерпевает снижение заработной платы и попадает в еще большую

зависимость от немногих крупных капиталистов. С уменьшением количества

капиталистов их конкуренция в погоне за рабочими сходит почти на нет; что же

касается рабочих, то по мере роста количества рабочих конкуренция между ними

становится все сильнее, противоестественнее и принудительное. В силу этого часть

рабочей массы опускается до нищенства или до состояния погибающих от голода так

же неизбежно, как неизбежно часть средних капиталистов опускается до положени

рабочих.

Итак, даже при наиболее благоприятном для рабочего состоянии общества дл

рабочего неизбежны надрыв в процессе работы и ранняя смерть, принижение рабочего

до роли машины, до роли раба капитала, накопление которого противостоит ему как

нечто для него опасное, новая конкуренция, голодная смерть или нищенство части

рабочих.

[V] Повышение заработной платы порождает в рабочем капиталистическую жажду

обогащения, но утолить эту жажду он может лишь путем принесения в жертву своего

духа и тела. Повышение заработной платы имеет предпосылкой и следствием

накопление капитала; поэтому продукт труда противостоит рабочему как нечто все

более и более чуждое. Точно так же и разделение труда делает рабочего все более

и более односторонним и зависимым; оно порождает конкуренцию не только людей, но

и машин. Так как рабочий низведен до роли машины, то машина может противостоять

ему в качестве конкурента. И, наконец, подобно тому как накопление капитала

приводит к количественному росту промышленности, а следовательно и рабочих, так

благодаря этому накоплению одно и то же количество труда производит большее

количество продукта: получается перепроизводство и дело кончается либо тем, что

значительная часть рабочих лишается работы, либо тем, что их заработная плата

падает до самого жалкого минимума.

Таковы последствия наиболее благоприятного для рабочего состояния общества — а

именно состояния растущего, прогрессирующего богатства.

Но в конце концов это растущее состояние должно когда-нибудь достигнуть своей

высшей точки. Каково же тогда будет положение рабочего?

3) “В стране, которая достигла наибольшего благосостояния, и то и другое — и

заработная плата и процент на капитал — были бы очень низки. Конкуренция между

рабочими в поисках работы была бы столь велика, что заработная плата свелась бы

к тому, чего достаточно для содержания данного количества рабочих, а так как

страна к этому времени была бы уже достаточно заселена, то это количество не

могло бы увеличиваться” 24.

Что сверх этого количества, было бы обречено на умирание.

Итак, при движении общества по наклонной плоскости вниз — прогрессирующая нищета

рабочего; при прогрессе общественного благосостояния — особый, сложный вид

нищеты; в обществе, достигшем наибольшего благосостояния, — постоянная нищета.

[VI] Но так как, по Смиту, общество не бывает счастливо там, где большинство

страдает, — а между тем даже наиболее богатое состояние общества ведет к такому

страданию большинства, — и так как политическая экономия (вообще общество, в

котором господствует частный интерес) ведет к этому наиболее богатому состоянию,

то выходит, следовательно, что целью политической экономии является несчастье

общества.

По поводу отношения между рабочим и капиталистом следует еще заметить, что

повышение заработной платы более чем компенсируется для капиталиста сокращением

общего количества рабочего времени и что повышение заработной платы и увеличение

процента на капитал влияют на цену товаров: первое — как простой процент, второе

— как сложный процент 25.

Теперь станем целиком на точку зрения политэконома и сопоставим, следуя ему,

теоретические и практические притязания рабочих.

Политэконом говорит нам, что первоначально и в соответствии с теорией весь

продукт труда принадлежит рабочему. Но одновременно с этим он говорит, что в

действительности рабочему достается самая малая доля продукта — то, без чего

абсолютно нельзя обойтись: лишь столько, сколько необходимо, чтобы он

существовал — не как человек, а как рабочий — и плодил не род человеческий, а

класс рабов — рабочих.

Политэконом говорит нам, что все покупается на труд и что капитал есть не что

иное, как накопленный труд; однако одновременно с этим он говорит, что рабочий

не только не может купить всего, по вынужден продавать самого себя и свое

человеческое достоинство.

В то время как земельная рента бездеятельного землевладельца в большинстве

случаев составляет третью часть продукта земли, а прибыль деятельного

капиталиста даже вдвое превышает процент с денег, на долю рабочего приходится в

лучшем случае столько, что при наличии у него четырех детей двое из них обречены

на голодную смерть.

[VII] 26 Если, согласно политэкономам, труд есть то единственное, посредством

чего человек увеличивает стоимость продуктов природы, а работа человека есть его

деятельная собственность, то, согласно той же политической экономии, земельный

собственник и капиталист, которые в качестве земельного собственника и

капиталиста являются всего лишь привилегированными и праздными богами, всюду

одерживают верх над рабочим и диктуют ему законы.

По словам политэкономов, труд есть единственная неизменная цена вещей; и в то же

время нет ничего более подверженного случайностям и ничто другое не претерпевает

больших колебаний, чем цена на труд.

' Разделение труда увеличивает производительную силу труда, богатство и

утонченность общества, и в то же время оно низводит рабочего до уровня машины.

Труд вызывает накопление капиталов и тем самым рост общественного

благосостояния, и в то же время он делает рабочего все более и более зависимым

от капиталиста, усиливает конкуренцию среди рабочих, втягивает рабочего в

лихорадочную гонку перепроизводства, за которым наступает такой же спад

производства.

Согласно политэкономам, интерес рабочего никогда не противостоит интересу

общества, тогда как в действительности общество всегда и непременно противостоит

интересу рабочего.

По словам политэкономов, интересы рабочих никогда не противостоят интересам

общества 1) потому, что повышение заработной платы более чем компенсируетс

сокращением рабочего времени, наряду с прочими выше охарактеризованными

последствиями, и 2) потому, что в отношении общества весь валовой продукт есть

чистый продукт и только в отношении частных лиц имеет значение выделение чистого

продукта.

А что сам труд — не только при нынешних его условиях, i но и вообще постольку,

поскольку его целью является лишь увеличение богатства, — оказывается вредным,

пагубным, это вытекает из собственных рассуждений политэкономов, хотя они этого

и не замечают.

---------------------

В соответствии с теорией, земельная рента и прибыль на капитал суть вычеты из

заработной платы. В действительности же заработная плата есть допускаемый землей

и капиталом вычет надолго рабочего, уступка продукта труда рабочему, труду. -

При упадочном состоянии общества больше всех страдает рабочий. Специфической

тяжестью испытываемого им гнета он обязан своему положению как рабочего, но

гнетом вообще он обязан данному состоянию общества.

А при прогрессирующем состоянии общества гибель и обнищание рабочего есть

продукт его труда и произведенного им богатства. Иными словами, нищета вытекает

из сущности самого нынешнего труда.

Наиболее богатое состояние общества, этот идеал, который все же приблизительно

достигается и который по меньшей мере является целью как политической экономии,

так и гражданского общества, означает постоянную нищету для рабочих.

Само собой разумеется, что пролетария, т. е. того, кто, не обладая ни капиталом,

ни земельной рентой, живет исключительно трудом, и притом односторонним,

абстрактным трудом, политическая экономия рассматривает только как рабочего. В

силу этого она может выставить положение, что рабочий, точно так же как и всяка

лошадь, должен получать столько, чтобы быть в состоянии работать. Она не

рассматривает его в безработное для него время, не рассматривает его как

человека; это она предоставляет уголовной юстиции, врачам, религии,

статистическим таблицам, политике и надзирателю за нищими.

Поднимемся теперь над уровнем политической экономии и поищем в изложенных выше,

переданных чуть ли не собственными словами политэкономов положениях ответа на

два вопроса:

1) Какой смысл в ходе развития человечества имеет это сведение большей части

человечества к абстрактному труду?

2) Какие ошибки совершают реформаторы en detail (по мелочам. Ред.), которые либо

хотят повысить заработную плату и этим улучшить положение рабочего класса, либо

(подобно Прудону) усматривают цель социальной революции в уравнении заработной

платы?

Труд фигурирует в политической экономии лишь в виде деятельности для заработка.

------------

[VIII] “Можно утверждать, что занятия, которые требуют специфических

способностей или более продолжительной предварительной к ним подготовки, в общем

стали доходнее; а соответственная заработная плата за механически однообразную

деятельность, к которой быстро и легко может приспособиться каждый, при росте

конкуренции пала и неизбежно должна была пасть. Но именно этот вид труда — при

нынешнем состоянии его организации — наиболее распространен. Таким образом, если

рабочий первой категории зарабатывает теперь в 7 раз больше, а рабочий второй

категории столько же, сколько 50 лет тому назад, то в среднем оба зарабатывают,

конечно, в 4 раза больше прежнего. Однако если в какой-нибудь стране к первой

трудовой категории принадлежит только 1 000, ко второй же — миллион людей, то

999 000 человек живут не лучше, чем им жилось 50 лет тому назад, а если

одновременно с этим цены на предметы первой необходимости возросли, то им

живется хуже прежнего. И с помощью такого рода поверхностных средних исчислений

хотят обмануть себя насчет самого многочисленного класса населения. Кроме того,

величина заработной платы — это лишь один из моментов при оценке дохода

рабочего, так как для измерения этого дохода существенное значение имеет еще

обеспеченная длительность получении им дохода, а об этом не может быть и речи

при анархии так называемой свободной конкуренции с ее постоянными колебаниями и

периодами застоя. И, наконец, не следует упускать из виду и разницы в обычной

продолжительности рабочего дня. тогда и сейчас. За последние 25 лет, т. е. как

раз со времени введения сберегающих труд машин в хлопчатобумажной

промышленности, рабочий день английских рабочих этой отрасли промышленности

увеличился в результате погони предпринимателей за наживой [IX] до 12—16 часов,

а удлинение рабочего дня в одной стране и в одной отрасли промышленности должно

было — при всюду еще признаваемом праве неограниченной эксплуатации бедных

богатыми — в большей или меньшей мере сказаться и в других местах” (Schulz.

“Bewegung der Production”, p. 65 27).

“Однако даже если бы утверждение, что средний доход всех классов общества

возрос, было настолько же верным, насколько оно в действительности являетс

ошибочным, то все же могли бы увеличиться различия и относительное отставание

одних доходов от других и в результате этого могла бы резче выступить

противоположность между богатством и бедностью. Ибо именно в силу того, что вс

продукция возрастает, и в меру ее роста растут и потребности, вожделения и

притязания, а следовательно может возрастать относительная бедность, в то врем

как абсолютная бедность уменьшается. Самоед, потребляющий тюлений жир и

прогорклую рыбу, не беден, потому что в его замкнутом обществе у всех имеютс

одинаковые потребности. Но в прогрессирующем государстве, где за какой-нибудь

десяток лет совокупная продукция пропорционально к численности населени

увеличилась на одну треть, рабочий, зарабатывающий столько же, как и 10 лет тому

назад, не остался на прежнем уровне благосостояния, а сделался беднее на одну

треть” (ibid., p. 65—66).

Однако политическая экономия видит в рабочем лишь рабочее животное, скотину,

потребности которой сведены к самым необходимым физическим потребностям.

“Чтобы народ развивался свободнее в духовном отношении, он не должен быть больше

рабом своих физических потребностей, крепостным своего тела. Ему необходимо,

следовательно, иметь прежде всего досуг для духовной деятельности и духовных

наслаждений. Прогресс в деле организации труда дает возможность выкроить дл

этого время. Ведь в наши дни, при новых двигателях и усовершенствованных

машинах, один рабочий хлопчатобумажной фабрики нередко выполняет работу, дл

которой раньше требовалось 100 и даже 250—350 рабочих. Аналогичные результаты

имеются во всех отраслях производства, потому что к участию в человеческом труде

все в большей и большей мере привлекаются внешние силы природы. [X] Если затрата

времени и человеческой силы, необходимая для удовлетворения некоторого

количества материальных потребностей, уменьшилась вдвое, то одновременно с

jtiim, без ущерба для физического благосостояния, в той же мере увеличился досуг

для духовной деятельности и духовного наслаждения. Но и в отношении

распределения добычи, отвоевываемой нами у старого Кроноса даже в его

собственнейшей области, по-прежнему все зависит от слепого несправедливого

случая. Во Франции вычислили, что при нынешнем состоянии производства дл

удовлетворения всех материальных запросов общества было бы достаточно, чтобы

каждый работоспособный человек работал в среднем пять часов в день... Несмотр

на экономию времени, достигаемую совершенствованием машин, продолжительность

рабского труда па фабриках для многочисленного населения лишь возросла” (ibid.,

p. 67—68).

“Переход от сложного ручного труда предполагает разложение его на простые

операции. Но на первых порах только часть единообразно повторяемых операций

возлагается на машины, другая же часть — на людей. Согласно природе вещей и на

основании единодушного опыта можно считать несомненным, что такая постоянно

однообразная деятельность столь же вредна для духа, как и для тела. Поэтому при

таком сочетании, машинной работы с простым разделением труда между большим

количеством человеческих рук должны выявиться также и все отрицательные стороны

этого разделения. В числе прочего показателем пагубности такого разделения труда

служит рост смертности среди фабричных рабочих... [XI] Это огромное различие

между работой человека с помощью машины и его работой в качестве машины... не

было принято во внимание” (ibid., p. 69).

“Но d будущей жпзни народов действующие в машинах слепые силы природы станут

нашими рабами и крепостными” (ibid., p. 74).

“На английских прядильных фабриках работает лишь 158 818 мужчин и 196 818

женщин. На каждые 100 рабочих хлопчатобумажных фабрик Ланкастерского графства

приходится 103 работницы, а в Шотландии даже 209. На английских льнопрядильных

фабриках Лидса на 100 рабочих-мужчин приходилось 147 женщин-работниц; в Данди и

на восточном побережье Шотландии даже 280. На английских шелкопрядильных

фабриках много работниц; на шерстяных фабриках, где требуется большая физическа

сила, преобладают мужчины. На североамериканских хлопчатобумажных фабриках в

1833 г. наряду с 18 593 мужчинами работало не меньше 38 927 женщин. Таким

образом, благодаря изменениям в организации труда круг трудовой деятельности

женщин расширился... Экономически женщина стала самостоятельнее... Мужской и

женский пол приблизились друг к другу в социальном отношении” (ibid., p. 71—72).

“На английских прядильнях с паровыми и водяными двигателями в 1835 г. работало

20 558 детей в возрасте 8—12 лет, 35 867 в возрасте 12—13 и, наконец, 108 208 в

возрасте 13—18 лет... Правда, дальнейшие успехи механизации, все в большей мере

освобождающие человека от однообразных трудовых операций, действуют в

направлении к постепенному устранению [XII] этого зла. Однако быстрым успехам

механизации мешает как раз то обстоятельство, что капиталисты имеют возможность

эксплуатировать — вплоть до изнашивания — рабочую силу низших классов, даже их

детворы, и это для них легче и обходится им дешевле, чем использование ресурсов

механики” (Schulz. “Bewegung der Production”, p. 70-71).

“Лорд Брум бросает рабочим клич: “Станьте капиталистами!”... Беда в том, что

миллионы людей могут добыть себе скудные средства к жизни лишь путем напряженной

работы, разрушающей организм, калечащей человека в нравственном и умственном

отношении, и что им приходится считать за счастье получение даже такой,

гибельной для них, работы” (ibid., p. 60).

“Итак, чтобы жить, люди, не имеющие собственности, вынуждены прямо или косвенно

поступать на службу к собственникам, т. е. ставить себя в зависимость от них”

(Pecqueur. “Theorie nouvelle d'economie soc. etc.”, p. 409 28).

“Домашние слуги — на жалованье; у рабочих — заработная плата; у служащих —

оклад, пли содержанием (ibid., p. 409—410).

“Сдавать внаем свой труд”, “ссужать свой труд под проценты”, “работать вместо

другого”, с одной стороны.

“Сдавать внаем объект труда”, “ссужать объект труда под проценты”, “заставлять

другого работать вместо себя”, с другой стороны (ibid., ip. 411]).

[XIII] “Этот экономический строй обрекает людей на занятия столь отвратительные,

на деградацию столь безотрадную и горькую, что быт дикарей по сравнению с этим

кажется царской жизнью” (1. с., р. 417—418).

“Продажа собственного тела неимущими во всевозможных ее формах” (р. 421—[422]).

Собиратели старого тряпья.

Ч. Лаудон в книге “Разрешение проблемы народонаселения И т. д.”, Париж, 1842 29,

исчисляет количество проституток в Англии в 60—70 тысяч. Столь же велико

количество “женщин сомнительной нравственности” (р. 228).

“Средняя продолжительность жизни этих несчастных бездомных созданий с момента их

вступления на путь порока — примерно 6—7 лет. Таким образом, чтобы количество

проституток держалось на уровне 60—70 тысяч, в Соединенном королевстве этому

гнусному ремеслу ежегодно должны посвящать себя не менее 8—9 тысяч новых женщин,

примерно по 24 новых жертвы изо дня в день, или в среднем по одной в час; если

та же пропорция имеет место на всем земном шаре, то общее количество утих

несчастных должно постоянно держаться на уровне 1,5 миллиона” (ibid., p. 229).

“Нищее народонаселение растет одновременно с ростом его нищеты; на крайней

ступени обнищания человеческие существа теснятся в наибольшем количестве,

оспаривая друг у друга право страдать... В 1821 г. население Ирландии

исчислялось в 6 801 827 человек. В 1831 г. оно возросло до 7 764 010 человек, т.

е. увеличилось на 14 % за 10 лет. В Ленстере, провинции наиболее зажиточной,

население увеличилось лишь па 8%, тогда как в Конноте, провинции наиболее

нищенской, прирост населения достиг 21 % (“Extraits dcs Enquetes publiees en

Angleterre sur 1'Irlande”. Vienne, 1840)”. (Buret. “De la misere etc.”, t. I, p.

[36]—37 30).

Политическая экономия рассматривает труд абстрактно, как вещь; “труд есть

товар”; если цена высока, значит спрос на товар очень велик; если цена низка,

значит предложение очень велико; “цены на труд как на товар должны все больше и

больше падать”; к этому вынуждает частью конкуренция между капиталистом и

рабочим, частью конкуренция среди рабочих.

“Рабочее население, продающее труд, силой вещей вынуждено довольствоваться самой

ничтожной долей продукта... Теория труда-товара, разве это не теори

замаскированного рабства?” (1. с., р. 43). “Почему же в труде усмотрели лишь

меновую стоимость?” (ib., p. 44). “Крупные предприятия покупают преимущественно

труд женщин и детей, потому что он обходится дешевле труда мужчин” (1. с.).

“Положение рабочего перед лицом того, кто использует его труд, не есть положение

свободного продавца... Капиталист всегда волен использовать труд, рабочий же

всегда вынужден его продавать. Стоимость труда совершенно уничтожается, если он

не продается каждое мгновение. Труд не поддается ни накоплению, ни даже

сбережению — в отличие от подлинных товаров. [XIV] Труд — это жизнь, а жизнь,

если се не обменивать ежедневно на пищу, чахнет и скоро гибнет. Для того чтобы

жизнь человека была товаром, надо, следовательно, допустить рабство” (1. с., р.

49—50).

Таким образом, если труд есть товар, то это — товар с самыми злосчастными

свойствами. Но, даже согласно основным положениям политической экономии, труд не

есть товар, так как он не является свободным “результатом свободной рыночной

сделки” [1. с., р. 50]. Существующий экономический строй

“понижают одновременно и цену и вознаграждение за труд, он совершенствует

рабочего и унижает человека” (I. с., р. 52—53). “Промышленность стала войной, а

торговля — игрой” (I. с., р. 62).

“Одни только машины, перерабатывающие хлопок, выполняют (в Англии) работу 84 000

000 работников ручного труда”) [1. с., р. 193, note].

До сих пор промышленность находилась в состоянии завоевательной войны

“она расточала жизнь людей, образующих ее армию, столь же хладнокровно, как и

великие завоеватели. Целью ее было обладание богатством, а не счастье людей”

(Buret. L. с., р. 20). “Эти интересы” (т. е. интересы экономические), “будучи

свободно предоставлены самим себе... неизбежно должны столкнуться друг с другом;

у них нет иного арбитра, кроме войны, а приговоры, выносимые войной, обрекают

одних на поражение и смерть, чтобы обеспечить другим победу... Наука ищет

порядка и равновесия в столкновении противоположных сил: непрерывная война есть,

по ее мнению, единственный способ добиться мира; эта война называетс

конкуренцией” (1. с., р. 23).

“Чтобы успешно вести промышленную войну, нужны многочисленные армии, которые

можно было бы сосредоточить в одном пункте и бросить в бой, не считаясь с

потерями. Солдаты этой армии выносят возлагаемые на них тяготы не из чувства

преданности или долга; они делают это лишь для того, чтобы уйти от неизбежно

грозящего им голода. Ни привязанности, ни признательности к своим командирам у

них нет. Командиры эти не питают к своим подчиненным никаких благожелательных

чувств; для них они подчиненные — не люди, а лишь орудия производства, которые

должны приносить как можно больше дохода с возможно меньшими издержками. Эти

скопления рабочих, все более и более теснимые, не имеют даже уверенности в том,

что их всегда будут использовать; промышленность, собравшая их вместе, дает им

жить лишь тогда, когда она в них нуждается; а как только она может обойтись без

них, она, не задумываясь, предоставляет их собственной участи; и рабочие

вынуждены предлагать свою личность и свою силу по той цене, которую им готовы

дать. Чем продолжительнее, мучительнее и отвратительнее возлагаемая на них

работа, тем хуже она оплачивается; иной раз видишь рабочих, которые, работая с

непрерывным напряжением по 16 часов в сутки, едва покупают себе этим право не

умереть с голоду” (1. с., р. [68]-69).

[XV] “Мы убеждены — и это наше убеждение разделяют уполномоченные по

обследованию условий жизни ручных ткачей, — что крупные промышленные города

растеряли бы в короткий срок свое рабочее население, если бы из соседних

деревень не было бы непрерывного притока здоровых людей, свежей крови” (1. с.,

р. 362).

Земельная рентаЗЕМЕЛЬНАЯ РЕНТА

[I] Право земельных собственников ведет свое начало от грабежа (Say. Т. I, р.

136, note). Земельные собственники, как и все люди, любят пожинать там, где они

не сеяли, и требуют ренту даже за естественные плоды земли (Smith. Т. I, р. 99)

[Русский перевод, стр. 52].

“Можно было бы подумать, что земельная рента есть лишь прибыль на капитал,

израсходованный собственником на .мелиорацию земли... Бывают случаи, когда

земельная рента частично может быть такого рода прибылью... Однако 1) земельный

собственник требует ренту даже за неулучшенную землю, а то, что можно

рассматривать как процент или прибыль на издержки по мелиорации, в большинстве

случаев есть лишь надбавка (добавление) к этой первоначальной ренте; 2) кроме

того, такая мелиорация производится не всегда за счет капитала земельных

собственников — порой на это расходуются капиталы арендаторов; тем не менее,

когда встает вопрос о возобновлении аренды, земельный собственник обычно требует

такого увеличения ренты, как если бы вся эта мелиорация была произведена за счет

его собственного капитала. 3) Более того, он требует порой ренту даже за то, что

вообще никак не может быть улучшено человеком” (Smith. Т. I, р. 300—301)

[Русский перевод, стр. 120].

В качестве примера, иллюстрирующего последний случай, Смит указывает на солянку

(Seekrapp, salicorne)

“— вид морского растения, — дающую после сожжения щелочную соль, котора

применяется при изготовлении стекла, мыла и т. д. Растет это растение в

Великобритании, преимущественно в Шотландии, в различных местах, но только на

таких скалах, которые расположены ниже уровня морских приливов; два раза в день

их покрывают морские волны, и поэтому их продукт не связан с приложением

человеческого труда. Тем не менее собственник такого земельного участка, где

растет этот вид растения, требует себе ренту точно так же, как и с площади,

засеянной хлебными злаками. Близ Шетландских островов море чрезвычайно богато

рыбой. Значительная часть их обитателей [II] живет рыбной ловлей. Но чтобы можно

было пользоваться продуктом моря, необходимо иметь жилище на прилегающих к морю

участках суши. Земельная рента здесь пропорциональна не тому, что арендатор

может извлечь из земли, а тому, что он может получить от земли и моря в

совокупности” (Smith. Т. I, р. 301—302) [Русский перевод, стр. 120—121].

“Земельную ренту можно рассматривать как продукт тех сил природы, пользование

которыми собственник предоставляет арендатору в порядке ссуды. Этот продукт

бывает больше или меньше в зависимости от размеров соответствующей силы природы,

иными словами, в зависимости от степени естественного пли искусственно

созданного плодородия земли. Это тот продукт природы, который остается за

вычетом или после сбалансирования всего того, что можно рассматривать как дело

рук человека” (Smith. Т. II, р. 377—378) [Русский перевод, стр. 268].

“Земельная рента, рассматриваемая в качестве цены, уплачиваемой за пользование

землей, есть, таким образом, конечно, монопольная цена. Она отнюдь не

пропорциональна улучшениям, внесенным в землю земельным собственником, пли тому,

что последний должен забрать себе, чтобы не быть в убытке, но она соответствует

тому, что может дать арендатор без убытка для себя”) (Smith. Т. I, р. 302)

[Русский перевод, стр. 121].

“Из трех основных классов класс земельных собственников является таким классом,

которому его доход не стоит ни труда, ни забот: доход этот притекает к нему, так

сказать, сам собой, без какого-либо умысла или плана со стороны этого класса”

(Smith. Т. II, р. 161) [Русский перевод, стр. 194].

Мы уже слышали, что величина земельной ренты зависит от степени плодороди

почвы.

Другой момент, определяющий ее, это — местоположение.

“Рента изменяется в зависимости от плодородия почвы, каков бы ни был ее продукт,

и в зависимости от местоположения земельного участка, каково бы ни было

плодородие почвы” (Smith. Т. I, р. 306) [Русский перевод, стр. 122].

“Если различные земельные участки, рудники пли рыболовные участки обладают

одинаковым естественным плодородием, то количество получаемого от их

использования продукта будет находиться в зависимости от размеров и от более

[III] или менее умелого применения капиталов, расходуемых па их обработку и

эксплуатацию. Если же капиталы одинаковы и одинаково умело применяются, то

продукт будет пропорционален естественной производительности этих земель,

рудников или рыболовных участков” ({Smith}. Т. II, р. 210) [Русский перевод,

стр. 209-210].

Эти положения Смита важны потому, что при одинаковых издержках производства и

одинаковых размерах капитала они сводят земельную ренту к большему или меньшему

плодородию почвы. Это ясно свидетельствует об извращении понятий в политической

экономии, которая превращает плодородие земли в свойство землевладельца.

Однако теперь рассмотрим земельную ренту, как она образуется в действительных

отношениях.

Размер земельной ренты определяется в результате борьбы между арендатором и

земельным собственником. Всюду в политической экономии мы видим, что основой

общественной организации признается враждебная противоположность интересов,

борьба, война.

Посмотрим же, каковы отношения между земельным собственником и арендатором.

“При определении условий арендного договора земельный собственник стремится по

возможности оставить арендатору не больше того, что необходимо для возмещени

капитала, расходуемого на семена, оплату труда, рабочий скот и другие оруди

производства, и для получения прибыли, обычной для фермерских хозяйств в данном

районе. Совершенно очевидно, что это — наименьшая доля, которой может

довольствоваться арендатор, не терпя убытка, а земельный собственник редко

расположен оставлять ему больше. Все, что остается от продукта или его цены

сверх этой доли, каков бы ни был этот остаток, собственник старается закрепить

за собой в качестве земельной ренты — наибольшей, какую только способен уплатить

арендатор при данном состоянии земли [IV]. Этот излишек всегда можно

рассматривать как естественную земельную ренту, или как ту ренту, за которую

естественным образом сдается в аренду большинство земельных участков” (Smith. Т.

I, р. 299—300) [Русский перевод, стр. 120].

“Земельные собственники”, — говорит Сэй, — “осуществляют своего рода монополию в

отношении арендаторов. Спрос на их товар, землю, может расти безостановочно; но

количество их товара простирается лишь до известного пункта... Сделка,

заключаемая между земельным собственником и арендатором, всегда насколько

возможно выгодна для первого... Кроме выгод, извлекаемых им из природы вещей, он

извлекает еще выгоды из своего положения, из своего более крупного состояния,

кредита, престижа; но уже первых выгод достаточно для того, чтобы он всегда имел

возможность один воспользоваться всеми благоприятными обстоятельствами,

связанными с данным участком земли. Проведение канала или дороги, рост населени

и благосостояния данного района всегда повышают арендные ставки... Правда,

арендатор и сам- может улучшать почву за собственный счет; но выгоды из

вложенного в мелиорацию капитала он извлекает лишь на протяжении действи

арендного договора, с истечением же срока договора весь барыш переходит к

земельному собственнику; с этого момента последний извлекает проценты, хотя он и

не произвел никаких затрат: арендная плата соответственно возрастает” (Say. Т.

II, р. [142]—143).

“Вот почему земельная рента, рассматриваемая как цена, уплачиваемая за

пользование землей, естественно оказывается наивысшей ценой, какую только

способен уплачивать арендатор при данном состоянии земельного участка” (Smith.

Т. I, р. 299) [Русский перевод, стр. 120].

“В силу этого земельная рента за пользование поверхностью земли, составляет в

большинстве случаев одну треть совокупного продукта и обычно является величиной

постоянной, не зависящей от случайных колебаний [V] урожая” (Smith. Т. I, р.

351) [Русский перевод, стр. 137). “Эта рента редко бывает меньше одной четверти

совокупного продукта” (ibid., t. II, р. 378) [Русский перевод, стр. 268].

Земельная рента может выплачиваться не со всех товаров. Так, например, за камни

в некоторых местностях земельной ренты не платят.

“Продукты земли, как правило, доставляются на рынок в таком количестве, чтобы их

обычная цена была достаточна для возмещения капитала, затраченного на их

транспортировку, и для получения обычной прибыли. Если обычная цена превышает

эту норму, то избыток ее идет на земельную ренту. Если же цены хватает лишь на

возмещение затрат капитала, товар можно, конечно, доставить на рынок, но на

уплату земельной ренты землевладельцу ничего не остается. Будет ли цена более

чем достаточной для покрытия всех издержек производства, это зависит от спроса”

(Smith. Т. I, р. 302—303) [Русский перевод, стр. 121].

“Земельная рента входит в состав цены товаров совершенно другим способом, чем

заработная плата и прибыль на капитал. Высокий или низкий уровень заработной

платы и прибыли, является причиной высокой пли низкой цены товаров, а высокий

или низкий уровень земельной ренты является результатом этой цены” (Smith. Т. I,

р. 303—[304]) [Русский перевод, стр. 121].

К числу тех продуктов, которые всегда приносят земельную ренту, принадлежат

предметы питания.

“Так как люди, как и все животные, размножаются в соответствии с наличием у них

средств существования, то на предметы питания всегда имеется больший или меньший

спрос. На предметы питания всегда можно будет купить больше пли меньше [VI]

труда, и всегда найдутся охотники выполнить какую-нибудь работу, чтобы получить

предметы питания. Правда, вследствие того, что иногда за труд приходитс

выплачивать высокую заработную плату, количество труда, которое можно получить в

обмен на определенное количество предметов питания, не всегда равняется тому

количеству труда, содержание которого может быть обеспечено при наиболее

экономном их расходовании. Однако на предметы питания всегда можно приобрести

количество труда, достаточное для содержания данного вида труда в соответствии с

обычным в данной местности уровнем его существования. Почти при всех возможных

ситуациях земля производит больше продуктов питания, чем требуется дл

прокормления всего труда, участвующего в производстве этой пищи вплоть до

доставки ее на рынок. Избытка этой пищи всегда более чем достаточно для того,

чтобы возместить с прибылью капитал, приводящий этот труд в движение. Таким

образом, всегда остается кое-что для выплаты ренты земельному собственнику”

(Smith. Т. I, р. 305—306) [Русский перевод, стр. 122]. “Земельная рента не

только имеет своим первоисточником продукты питания; однако если в дальнейшем и

другие продукты земли начинают приносить ренту, этой прибавкой стоимости

получатель ренты обязан опять-таки росту производительной силы труда,

производящего пищевые продукты, являющемуся результатом прогресса в обработке и

улучшении почвы” (Smith. Т. I, р. 345) [Русский перевод, стр. 135]. “Итак,

пищевые продукты всегда дают возможность уплаты земельной ренты” (t. I, р. 337)

(Русский перевод, стр. 132]. “Численность населения страны соответствует не тому

количеству людей, которое данная страна может одеть и разместить в жилищах, а

тому количеству, которое она может прокормить своим продуктом” (Smith, Т. I, р.

342) [Русский перевод, стр. 134].

“Две важнейшие человеческие потребности после питания — это потребности в одежде

и в жилище” (с отоплением). В большинстве случаев предметы, служащие дл

удовлетворения этих потребностей, приносят земельную ренту, но это бывает не

всегда обязательно (ibid., t. I, p. [337]—338) 1Русский перевод, стр. 133]. [VI]

[VIII] Посмотрим теперь, как собственник земли эксплуатирует все выгоды

общества.

1) Земельная рента увеличивается с ростом населения 36 (Smith. Т. I, р. 335)

[Русский перевод, стр. 132].

2) Мы слышали уже от Сэя, как увеличивается земельная рента с проведением

железных дорог и т. д., по мере совершенствования, увеличения безопасности и

расширения средств сообщения.

3) “Всякое улучшение в условиях жизни общества имеет тенденцию прямо или

косвенно повышать земельную ренту, увеличивать реальное богатство земельного

собственника, т. е. его способность покупать чужой труд или его продукт...

Прогресс в мелиорации и в возделывании почвы ведет к этому прямым путем. С

возрастанием продукта необходимо возрастает и доля земельного собственника в

этом продукте... Рост реальных цен на эти виды сырья, например рост цен на скот,

тоже ведет прямым путем к увеличению земельной ренты, и притом в еще большей

пропорции. Возрастает не только реальная стоимость доли земельного собственника

и тем самым его реальная власть над чужим трудом, — с возрастанием реальной

стоимости продукта необходимо возрастает также и относительная величина доли

земельного собственника в совокупном продукте. После возрастания реальной цены

на данный продукт производство его не требует большего труда, чем раньше, а

потому для возмещения примененного капитала с его обычными прибылями теперь

нужна меньшая доля продукта, чем раньше. Таким образом, остающаяся дол

продукта, принадлежащая земельному собственнику, будет, по сравнению с

совокупным продуктом, теперь гораздо больше, чем раньше” {Smith. Т. II, р.

157—159) [Русский перевод, стр. 193].

[IХ] Увеличение спроса на сырье и вытекающее отсюда повышение его стоимости

частично может быть результатом роста населения и возрастания его потребностей.

Но и каждое новое изобретение, каждое новое применение промышленностью вовсе не

использовавшегося раньше или мало использовавшегося сырья увеличивает земельную

ренту. Так, например, с появлением железных дорог, пароходов и т. д. земельна

рента с каменноугольных копей неимоверно возросла.

Кроме этой выгоды, извлекаемой земельным собственником из промышленности, из

открытий, из труда, мы сейчас увидим еще и другую выгоду.

4) “Те способы повышения производительной силы труда, которые непосредственно

ведут к понижению действительной цены промышленных изделий, косвенно приводят к

повышению действительной земельной ренты. На изделия промышленности земельный

собственник меняет именно ту часть своего сырого продукта, которая остается от

его личного потребления, или цену этой части. Все, что уменьшает действительную

цену продуктов промышленности, увеличивает действительную цену продуктов

сельского хозяйства. Отныне то же количество сырого продукта будет

соответствовать уже большему количеству продуктов промышленности, и земельный

собственник получает возможность доставлять себе больше удобств, приобретать

больше украшений и предметов роскоши” (Smith. Т. II, р. 159) [Русский перевод,

стр. 193].

Но когда Смит на том основании, что земельный собственник эксплуатирует все

выгоды общества, [X] заключает (t. II, р. 161) [Русский перевод, стр. 1941, что

интерес земельного собственника всегда идентичен интересу общества, то это

нелепо. Согласно политической экономии, при господстве частной собственности

заинтересованность индивидуума в обществе прямо противоположна

заинтересованности общества в нем, подобно тому как заинтересованность

ростовщика в расточителе отнюдь не идентична интересам расточителя.

Мы лишь мимоходом упомянем о страсти земельного собственника к монополии,

направленной против земельной собственности зарубежных стран; отсюда ведут свое

начало, например, хлебные законы. Точно так же мы здесь не будем говорить о

средневековом крепостничестве, о рабстве в колониях, о нищете

сельскохозяйственных рабочих в Великобритании. Будем придерживаться положений

самой политической экономии.

1) Земельный собственник заинтересован в благосостоянии общества, гласят

положения политической экономии; он заинтересован в росте населения,

промышленной продукции, в умножении потребностей общества, одним словом, в росте

его богатства, а этот рост, как мы видели из предыдущего, идентичен росту нищеты

и рабства. Связь между растущей квартирной платой и ростом нищеты являетс

примером заинтересованности земельного собственника в обществе, ибо с ростом

квартирной платы увеличивается земельная рента — процент на ту землю, на которой

стоит дом.

2) Согласно самим экономистам, интересы земельного собственника находятся во

враждебной противоположности интересам арендатора, т. е. уже значительной части

общества 37.

[XI] 3) Так как земельный собственник может требовать" от арендатора тем больше

ренты, чем меньше заработной платы выплачивает арендатор, и так как арендатор

тем больше снижает заработную плату, чем больше земельной ренты требует от него

собственник земли, то интересы земельного собственника в такой же мере враждебны

интересам батраков, в какой интересы владельца промышленного предприяти

враждебны интересам его рабочих. Интерес земельного собственника тоже низводит

заработную плату до минимума.

4) Так как реальное снижение цен на продукты промышленности увеличивает

земельную ренту, то землевладелец прямо заинтересован в снижении заработной

платы промышленных рабочих, в конкуренции среди капиталистов, в

перепроизводстве, во всех бедствиях, порождаемых развитием промышленности.

5) Если, таким образом, интересы земельного собственника далеко не идентичны

интересам общества и находятся во враждебной противоположности интересам

арендаторов, батраков, промышленных рабочих и капиталистов, то, с другой

стороны, интересы одного земельного собственника отнюдь не идентичны интересам

другого земельного собственника — вследствие конкуренции, которую мы теперь и

рассмотрим.

Уже в самом общем виде взаимоотношение между крупной земельной собственностью и

мелкой таково же, как взаимоотношение между крупным и мелким капиталом. Но к

этому присоединяются еще особые обстоятельства, безусловно вызывающие накопление

крупной земельной собственности и поглощение ею мелкой.

[XII] 1) Нигде относительное количество рабочих и орудий труда не уменьшается с

увеличением размеров предприятия так сильно, как в земледелии. Точно так же

нигде возможность всесторонней эксплуатации, экономия на сокращении издержек

производства и искусное разделение труда не возрастают — с увеличением размеров

предприятия — так сильно, как в земледелии. Как бы мал ни был земельный участок,

количество орудий труда, необходимых для его обработки, вроде плуга, пилы и т.

д., наталкивается на известную границу, дальше которой оно уменьшаться уже не

может, тогда как размеры земельного владения могут уменьшаться значительно ниже

этой границы.

2) Крупный земельный собственник присваивает процент на капитал, вложенный

арендатором в дело улучшения почвы. Мелкий земельный собственник вынужден

вкладывать в это дело свой собственный капитал. Для него вся эта прибыль, стало

быть, отпадает.

3) Если каждое общественное усовершенствование идет на пользу крупной земельной

собственности, то мелкой оно вредит, так как оно всегда требует от нее все

большего количества наличных денег.

4) При рассмотрении этой конкуренции надо остановиться еще на двух важных

законах:

a) Рента с земельных участков, возделываемых для производства продуктов питания,

регулирует ренту большей части других возделываемых земель (Smith. Т. I, р. 331)

(Русский перевод, стр. 130).

Такие средства пропитания, как скот и т. д., может производить в конце концов

только крупное земельное владение. Следовательно, оно регулирует ренту с прочих

земель и может снижать ее до минимума.

В этих случаях мелкий земельный собственник, который сам работает па своем

земельном участке, оказывается по отношению к крупному земельному собственнику в

таком же положении, как ремесленник, имеющий собственный инструмент, по

отношению к фабриканту. Мелкий земельный собственник становится просто орудием

труда. [XVI] Для мелкого земельного собственника земельная рента совершенно

исчезает, ему остается в лучшем случае процент на его капитал и его заработна

плата; ибо в результате конкуренции земельная рента может снизиться до того, что

она будет представлять собой как раз лишь процент на капитал, вложенный не самим

землевладельцем.

b) Кроме того, мы уже знаем, что при одинаковом плодородии и одинаково умелой

эксплуатации земельных участков, рудников или рыболовных участков продукт

пропорционален размерам капитала. Стало быть, победу одерживает крупна

земельная собственность. Точно так же при равных капиталах доход пропорционален

степени плодородия земли. Следовательно, при равных капиталах победа на стороне

собственника более плодородных земельных участков.

g) “Относительно какого-нибудь рудника можно вообще говорить богат он или беден

в зависимости от того, является ли количество минерала, извлекаемого из него

посредством применения определенного количества труда, большим или меньшим, чем

то количество минерала, которое при затрате такого же труда можно извлечь из

большинства других рудников того же рода” (Smith. Т. I, р. 345—346) [Русский

перевод, стр. 135]. “Цена продукции наиболее богатой шахты регулирует цену угл

для всех других шахт, расположенных по соседству. Земельный собственник и

предприниматель оба считают — один, что его рента будет выше, другой, что его

прибыль возрастет, если они будут продавать продукт по цене более низкой, чем их

соседи. В этом случае и соседи вынуждены продавать свою продукцию по той же

цене, хотя они менее способны это делать и хотя эта цена продолжает понижаться и

порой не оставляет им ни ренты, ни прибыли. Некоторые шахты в результате этого

совсем забрасываются, другие не приносят уже никакой ренты и в дальнейшем могут

эксплуатироваться только самим собственником земли” (Smith. Т. I, р. 350)

[Русский перевод, стр. 137]. “После открытия перуанских рудников большинство

серебряных рудников в Европе было заброшено... То же самое произошло с рудниками

Кубы и Сан-Домииго и даже со старыми рудниками в Перу после открытия рудников в

Потоси” (t. I, p. 353) [Русский перевод, стр. 138].

То, что Смит говорит здесь о рудниках, в большей или меньшей степени применимо к

земельной собственности вообще.

d) “Следует заметить, что обычная рыночная цена на землю всегда зависит от

обычной рыночной нормы процента... Если бы земельная рента упала значительно

ниже денежного процента, то никто не стал бы покупать земельные участки, что в

скором времени вызвало бы снижение рыночных цеп на землю. И наоборот, если бы

преимущества земельной ренты более чем компенсировали нормальную разницу между

уровнем денежного процента и уровнем земельной ренты, то все бросились бы

покупать землю, что опять-таки в скором времени восстановило бы ее обычную

рыночную цену” ([Smith]. Т. II, р. [367]—368) [Русский перевод, стр. 263—264].

Из этого взаимоотношения между земельной рентой и денежным процентом следует,

что земельная рента должна неуклонно падать, так что в конце концов на земельную

ренту могут жить только самые богатые люди. Следовательно, конкуренция среди

земельных собственников, не сдающих своих земель в аренду, непрерывно

возрастает. Разорение одной части этих земельных собственников. Нова

концентрация крупной земельной собственности.

[XVII] Эта конкуренция ведет, далее, к тому, что значительная часть земельной

собственности попадает в руки капиталистов и капиталисты таким образом

становятся вместе с тем и земельными собственниками, точно так же как и вообще

менее крупные земельные собственники существуют теперь уже только в качестве

капиталистов. Наряду с этим некоторая часть крупных земельных собственников

становится в то же время промышленниками.

Таким образом, конечным результатом является уничтожение различия между

капиталистом и земельным собственником, так что в общем и целом остается уже

только два класса населения: рабочий класс и класс капиталистов. Это вовлечение:

земельной собственности в торговый оборот, превращение земельной собственности в

товар означает окончательное падение: старой аристократии и окончательное

утверждение денежной аристократии.

1) Сентиментальные слезы, которые по этому поводу проливает романтика 38, нам

чужды. Она постоянно смешивает два момента: гнусность, заключающуюся в

торгашеских махинациях 39 с землей, и то вполне рациональное, в пределах частной

собственности необходимое и желательное последствие, которое заключено в

торгашеских махинациях с частной собственностью на землю. Во-первых, феодальна

земельная собственность уже по самому существу своему есть результат торгашеских

махинаций с землей, превращение ее в землю, отчужденную от человека и вследствие

этого противостоящую ему, в образе тех или иных немногих крупных господ.

Уже феодальное землевладение заключает в себе господство земли над людьми как

власть какой-то чуждой силы. Крепостной есть придаток земли. Точно так же и

владелец майората, первородный сын, принадлежит земле. Она его наследует. Вообще

господство частной собственности начинается с землевладения; землевладение

является ее основой. Но при феодальном землевладении владелец по крайней мере с

виду кажется королем земельного владения. Вместе с тем там еще существует

видимость более интимного отношения между владельцем и землей, чем узы просто

вещественного богатства. Земельный участок индивидуализируется вместе со своим

хозяином, имеет его титул, баронский или графский, его привилегии, его

юрисдикцию, его политическое положение и т. д. Земельный участок является как бы

неорганическим телом своего хозяина. Отсюда поговорка nulle terre sans mattre

(нет земли без господина. Ред.), в которой нашло свое выражение срастание

господского величия с земельным владением. Точно так же и господство земельной

собственности не выступает здесь непосредственно как господство голого капитала.

Те, кто принадлежит к этой земельной собственности, относятся к ней скорее как к

своему отечеству. Это — национализм весьма ограниченного характера.

[XVIII] Точно так же феодальная земельная собственность дает имя своему

владельцу, как королевство дает имя своему королю. Его семейная генеалогия,

история его дома и т. д. — все это индивидуализирует для него его земельную

собственность, превращает ее форменным образом в его дом, персонифицирует ее.

Точно так же и те, кто обрабатывает его земельное владение, находятся не в

положении наемных поденщиков, а частью сами, как крепостные, являются его

собственностью, частью же состоят к нему в отношениях почитания, подданства и

определенных повинностей. Позиция землевладельца по отношению к ним являетс

поэтому позицией непосредственно политической и имеет вместе с тем некоторую

эмоциональную сторону. Нравы, характер и т. д. меняются от одного земельного

участка к другому; они как бы срослись с клочком земли, тогда как позднее

человека связывает с земельным участком только его кошелек, а не его характер,

не его индивидуальность. И, наконец, феодальный землевладелец не стремитс

извлекать из своего земельного владения максимально возможную выгоду. Напротив,

он потребляет то, что там имеется, а заботу о добывании новых средств он

спокойно предоставляет крепостным и арендаторам. Таково отношение дворянства к

земельному владению, окружающее хозяина земли некоторым романтическим ореолом.

Необходимо, чтобы эта видимость исчезла, чтобы земельная собственность, этот

корень частной собственности, была целиком вовлечена в движение частной

собственности и стала товаром; чтобы господство собственника выступило как

чистое господство частной собственности, капитала, вне всякой политической

окраски; чтобы взаимоотношение между собственником и работником свелось к

экономическому отношению эксплуататора и эксплуатируемого; чтобы всякое

персональное взаимоотношение между собственником и его собственностью

прекратилось и чтобы эта собственность стала лишь вещественным, материальным

богатством; чтобы место почетного брачного союза с землей занял брак по расчету

и чтобы земля, точно так же как и человек, опустилась на уровень торгашеской

стоимости. Необходимо, чтобы то, что составляет корень земельной собственности,

— грязное своекорыстие, — выступило также и в своей циничной форме. Необходимо,

чтобы неподвижная монополия превратилась в подвижную и беспокойную монополию, в

конкуренцию, а праздное наслаждение плодами чужого кровавого пота — в активную

торговлю ими. II, наконец, необходимо, чтобы в процессе этой конкуренции

земельная собственность в образе капитала продемонстрировала свое господство как

над рабочим классом, так и над самими собственниками, разоряемыми или

возносимыми выше согласно законам движения капитала. Тем самым место

средневековой поговорки nulle terre sans seigneur (нет земли без сеньора. Ред.)

занимает поговорка нового времени 1'argent n'a pas de maitre (деньги не имеют

господина. Ред.), ярко выражающая господство мертвой материи над людьми.

[XIX] 2) Что касается спора о делимости или неделимости земельных владений, то

надо заметить следующее:

Раздел земельных владений есть отрицание крупной монополии земельной

собственности; он ее устраняет, но лишь посредством придания этой монополии

всеобщего характера. Основу монополии — частную собственность — раздел земельных

владений не устраняет. Он посягает на данную форму существования, а не на

сущность монополии. В результате этого раздел земельных владений становитс

жертвой законов частной собственности. Дело в том, что раздел земельных владений

соответствует движению конкуренции в сфере промышленности. Кроме экономических

невыгод от раздела орудий и от распыления труда (надо отличать это от разделени

труда: работа здесь не разделяется между многими, а одна и та же работа

выполняется каждым изолированно, т. е. имеет место многократное повторение одной

и той же работы), этот раздел, как и вышеупомянутая конкуренция, опять-таки

неизбежно превращается в накопление и концентрацию.

Поэтому там, где имеет место раздел земельных владений, не остается ничего

иного, как либо вернуться к монополии в еще более отвратительном виде, либо

подвергнуть отрицанию, упразднить самый раздел земельных владений. Но это уже не

возврат к феодальному землевладению, а устранение частной собственности на землю

вообще. Первое уничтожение монополии всегда равносильно приданию ей всеобщего

характера, расширению рамок ее существования. Устранение монополии, достигшей

своей наиболее широкой и всеобъемлющей формы существования, равносильно ее

полному уничтожению. Ассоциация, в применении к земле, использует выгоды

крупного землевладения в экономическом отношении и впервые реализует

первоначальную тенденцию раздела — равенство. Точно так же ассоциаци

восстанавливает разумным путем, а не посредством крепостничества, барства и

нелепой собственнической мистики, эмоциональное отношение человека к земле:

земля перестает быть объектом торгашества и благодаря свободному труду“ и

свободному наслаждению опять становится подлинным, личным достоянием человека.

Большое преимущество раздела земельных владений заключается в том, что здесь

масса, которая не может больше решиться на крепостную кабалу, гибнет от

собственности иначе, чем в промышленности.

Что касается крупного землевладения, то его защитники всегда софистически

отождествляли экономические выгоды крупного земледелия с крупной земельной

собственностью, как будто не видно, что эти выгоды как раз только с отменой

[этой] собственности [XX] получают, с одной стороны, наибольший простор, а с

другой стороны, впервые оказываются социально-полезными. Точно так же эти

защитники крупной земельной собственности нападали на торгашеский дух мелкого

землевладения, как будто крупное землевладение, даже уже в его феодальной форме,

не заключало в себе торгашества в скрытом виде. Не говоря уже о современной

английской форме земельной собственности, где феодализм землевладельца

переплетается с торгашеским духом и промышленным предпринимательством

арендатора.

Подобно тому как крупная земельная собственность может в свою очередь бросить

упрек разделу земельных владений в монополии, потому что этот раздел базируетс

на монополии частной собственности, точно так же и раздел земельных владений

может бросить крупному землевладению упрек в разделе, потому что и здесь

господствует раздел, только в неподвижной, замороженной форме. Вообще частна

собственность покоится на разделе. Впрочем подобно тому как раздел земельных

владений приводит снова к крупному землевладению капиталистического типа, так и

феодальная земельная собственность, как бы она ни изворачивалась, неизбежно

должна подвергнуться разделу или, по крайней мере, попасть в руки капиталистов.

Это происходит потому, что крупная земельная собственность, как это мы видим в

Англии, толкает подавляющее большинство населения в объятия промышленности и

низводит своих собственных рабочих на ступень полной нищеты. Таким образом, она

порождает и увеличивает могущество своего врага — капитала, промышленности,

отбрасывая на его сторону бедноту и всю деятельность в стране. Крупная земельна

собственность делает большинство населения страны промышленным и поэтому

превращает его в противника крупной земельной собственности. Если промышленность

достигла высокой степени могущества, как мы это видим теперь в Англии, то она

шаг за шагом выбивает из рук крупной земельной собственности ее монополию по

отношению к зарубежным странам и вынуждает ее конкурировать с зарубежными

землевладельцами. Дело в том, что при господстве промышленности земельна

собственность могла обеспечивать себе свое феодальное величие только посредством

монополии по отношению к зарубежным странам, защищая себя таким путем от общих

законов торговли, противоречащих ее феодальной сущности. Будучи втянута в орбиту

конкуренции, земельная собственность следует законам конкуренции, как и любой

другой товар, подчиненный конкуренции. Она в такой же мере теряет устойчивость,

то сокращается, то увеличивается, переходит из рук в руки, и никакое

законодательство не может уже удержать ее в немногих предопределенных к тому

руках [XXI]. Непосредственным результатом является ее распыление по многим

владельцам и во всяком случае — подчинение власти промышленного капитала.

И, наконец, такое крупное землевладение, которое насильственно сохраняется и

которое рядом с собой породило могучую промышленность, приводит к кризису еще

скорее, чем такой раздел земельных владений, при котором промышленность по своей

силе остается все еще на втором месте.

Крупное землевладение, как мы это видим в Англии, уже утратило свой феодальный

характер и приобрело характер предпринимательский, поскольку оно стремитс

делать возможно больше денег. Оно приносит собственнику максимально возможную

земельную ренту, а арендатору — максимально возможную прибыль на его капитал. В

результате этого заработная плата сельскохозяйственных рабочих уже доведена до

минимума, а класс арендаторов представляет уже внутри землевладения силу

промышленности и капитала. Вследствие конкуренции с заграницей земельная рента в

большинстве случаев перестает быть таким доходом, который сам по себе достаточно

обеспечивал бы землевладельца. Значительная часть земельных собственников

вынуждена занять место арендаторов, а эти последние частично опускаются в ряды

пролетариата. С другой стороны, многие арендаторы завладевают земельной

собственностью; это происходит потому, что крупные собственники, спокойно

получающие спои доходы, по большей части предаются расточительству и, как

правило, непригодны для руководства земледелием в крупном масштабе: у них обычно

нет ни капитала, ни способности эксплуатировать землю. Таким образом, часть их

тоже совершенно разоряется. И, наконец, сведенную до минимума заработную плату

приходится снижать еще больше, чтобы можно было выдержать новую конкуренцию. А

это неизбежно ведет к революции.

Земельная собственность должна была развиваться и тем и другим путем, чтобы в

том и другом случае прийти к своей неизбежной гибели, подобно тому как

промышленность и в форме монополии и в форме конкуренции должна была прийти к

разорению, чтобы научиться верить в человека. [XXI]

[ОТЧУЖДЕННЫЙ ТРУД]

[XXII] Мы исходили из предпосылок политической экономии. Мы приняли ее язык и ее

законы. Мы предположили как данное частную собственность, отделение друг от

друга труда, капитала и земли, а также заработной платы, прибыли на капитал и

земельной ренты; далее, разделение труда, конкуренцию, понятие меновой стоимости

и т. д. На основе самой политической экономии, пользуясь ее собственными

словами, мы показали, что рабочий низведен до положения товара, притом самого

жалкого, что нищета рабочего находится в прямом (В оригинале описка: обратном.

Ред.) отношении к мощи и размерам его продукции, что необходимым результатом

конкуренции является накопление капитала в руках немногих, т. е. еще более

страшное восстановление монополии, и что в конце концов исчезает различие между

капиталистом и земельным рантье, между хлебопашцем и промышленным рабочим, и все

общество неизбежно распадается на два класса — собственников и лишенных

собственности рабочих.