Часть 20.

Тело в результате неразрывной связи материи выражает всю Вселенную; точно так же и душа представляет всю Вселенную, когда она представляет тело, которое особенно интимно с ней связано... Но душа может прочесть в себе лишь то, что она себе представляет отчетливо; она не может раскрыть сразу свои представления, потому что они стремятся к бесконечности.. Поэтому красоту Вселенной можно было бы обнаружить в любой душе, если бы можно было выпрямить раскрыть все её складки, которые становятся отчетливыми, развертываясь лишь постепенно... Все энтолехии - образы Вселенной, каждая в своем роде; это миры в миниатюре, средоточия полноты Вселенной; они - плодотворные простые элементы, субстанциальные единства, но по многообразию своих модификаций они в отношении силы составляют нечто бесконечное; они центры, выражающие бесконечную периферию... Именно к этому сводится главное отличие монады от атома. Состояние монады, так же как состояние атома, есть состояние изменения, есть влечение атом стремится к тому, чтобы переменить свое место душа, или монада, стремится к изменению своего представления. Но атом, обладая даже частями, не включает в себе ничего, что бы обнаружило многообразие в споем влечении, ибо считается, что его части не меняют его отношений. Между тем монада, несмотря на свою неделимость, обладает сложным влечением, то есть множеством представлений, каждое из которых стремится к СВОИМ особенным изменениям и которые в силу своей существенной связи со всеми другими вещами в то же время находятся в ней66. Как раз из-за недостатка этой всесторонней, универсальной связи атом Эпикура находится в противоречии с природой. Ведь пет такого индивидуального, отдельного существа, которое не должно было бы выразить все другие и воспроизвести их в себе... Индивидуальность содержит в себе как бы в зародыше бесконечное67... Поэтому, вместо того чтобы пытаться выяснить природу Души путем её сравнения с материальным атомом, насколько было бы существеннее сравнить с точки зрения многообразия проявлений её со Вселенной, которую она представляет со своих особых позиций, сравнить её даже с богом, бесконечность которого она представляет в коночном виде, правда в смутном и несовершенном представлении конечного...

Принципы жизни входят лишь в органические тела... Поэтому тело монады или живого существа имеет необходимо органический характер. Ведь поскольку всякая монада является своеобразным зеркалом Вселенной, а Вселенная радуется совершенному порядку гармонии, то так же и в представляющем начале, то есть в представлениях души, а следовательно, и в телах/как в точках зрения представления, должны царить гармония и порядок". Тело есть нечто органическое, это значит нечто другое, как то, что оно естественный автомат, своего рода божественная машина, однако бесконечно превосходящая все механизмы человеческого искусства, отличающаяся от них не только "по степени, но и по существу, потому что искусственный механизм находится не в каждой части машины, естественные же механизмы находятся в мельчайших частях машин до бесконечности". Они в такой степени являются бесконечными механизмами, что каждая частица механизма опять-таки является своего рода механизмом (всякая система есть в свою очередь система систем); всякая мельчайшая частица обладает членораздельной, особой, самостоятельной жизнью, каждый член в свою очередь представляет собой тело, состоящее из членов, поэтому органическое тело есть безграничная полнота одушевленных тел, это неизбежное следствие неоднократно упоминавшегося закона, что "материя, даже каждая частица её, не только делима до бесконечности, но и действительно разделена и содержит в себе упорядоченное многообразие... Поэтому каждую часть материи можно себе представить в виде сада, полного растений, в виде пруда, полного рыб.. Но каждая ветка растения, любой член животного, любая капля его соков в свою очередь сад, в свою очередь пруд, полный рыб... И хотя земля и воздух, находящиеся между растениями сада, или вода между рыбами пруда не есть растение, не есть рыба, псе же они содержат растения и рыб, но в большинстве случаев в виде чего-то незаметного но тонкости" или "другие, быть может, нам совершенно неизвестные виды живых существ... Поэтому во Вселенной не существует ничего бесформенного, неорганического, не существует ничего неупорядоченного, неправильного,

В природе имеется прекрасная и весьма близкая этой идее Лейбница аналогия, согласно которой всякая часть, в свою очередь и сама есть целое и каждое существо на бесконечные лады отражает внешний мир. Таковы глаза некоторых насекомых, состоящие из бесконечного числа граней, из которых каждую в свою очередь можно рассматривать, по указанию Сваммердамма, как маленький глаз; поэтому предметы в подобных многогранниках отражаются тысячи раз, так что один дуб, на который был бы направлен зрительный аппарат такого глаза, помещенный в то же время в фокусе микроскопа, разросся бы в целый дубовый лес. Мысль о том, что вся природа состоит из живых организмов, Лейбниц толковал слишком широко; ведь всякая органическая жизнь оказывается связанной с известной мерой всеобщих естественных сил, хотя бы эта мера и имела исключительно всеобъемлющий и универсальный характер; даже возникновение и развитие инфузорий связано с определенными временными и материальными условиями. Микрография. Магдебург и Вилъбранд. Общая физиология. А что природа в известном смысле представляет и отображает все во всем, самое большое в самом малом, что кажущаяся простейшей, бесформенной и не имеющей отличительных признаков живая точка есть уже особым образом организованная множественность и многообразие, органическое царство, так сказать, мир в себе, то ведь эти идеи подтверждаются, между прочим, и наблюдениями над инфузориями Эренбергаб8. Эти наблюдения доказывают, "что считавшиеся совершенно не имеющими структуры мельчайшие движущиеся формы, какие только можно подметить при современной силе микроскопа, обладают, как организмы, не только ясно выраженным кишечным аппаратом, но что у них можно найти и следы особой нервной системы" "К познанию организации в направлении наименьшего пространства". Но наблюдениям Эренберга, многие роды полигастрических инфузорий обладают даже глазом-органом чувства, который наглядно и в буквальном смысле является зеркалом Вселенной, пустого и мертвого, пет хаоса, нет беспорядка, кроме мнимого". Однако Лейбниц замечает, что если он отвергает хаос, то это ни в какой мере не приложимо к первоначальному состоянию Земли и других тел, ибо эти последние, как это показывает опыт, скорее пребывали в состоянии внешней неупорядоченности. "Наш шар некогда был в состоянии, похожем на пылающую гору, и так далее". Пятое письмо к Бурге от 22 марта 1714 года; "Теодицея", и прежде всего его "Protogaea".

Но эти организмы, повсюду распространенные, отличаются меньшей или большой степенью совершенства. "Монада может иметь такие приспособленные органы, что благодаря им получаемые ею впечатления, а следовательно, и представления, их воспроизводящие, содержат нечто как бы выдающееся и превосходное (то есть определенность и отчетливость); таким образом, благодаря влаге в глазу лучи света концентрируются и действуют с большей силой; так это может идти дальше и дальше и действительно привести к возникновению ощущения, то есть к представлению, сопровождаемому воспоминанием, а именно к представлению, от которого долгое время остается как бы известный отзвук в душе (своего рода эхо), чтобы при известных условиях вновь зазвучать... Монады, обладающие такими представлениями, связанными с памятью и, следовательно, более отчетливыми, поэтому и называются душами в собственном смысле слова. Монады же, обладающие простым, обыкновенным представлением, называются энтелехиями или простыми монадами... Если бы у нас не было отчетливости, не было бы, так сказать, специального вкуса у наших представлений, то мы находились бы в состоянии постоянной сонной тупости,-таково состояние простых монад". Поэтому ступени, степени, состояния, виды - единственные отличия сущностей. "Все в природе подобно" 69, все сродни, все связано; "по существу все во всем; природа повсюду самоотверженна; кто действительно знает одно, знает все, кто понимает хотя бы одну только часть материи, тот одновременно, благодаря замкнутой связи вещей, постигает всю Вселенную". "Повсюду так, как здесь", "в каждом существе можно познать бесконечное", "величайшее находит свое точнейшее воспроизведение в мельчайшем", отдаленное идеальным образом заключено в ближайшем. Нет абсолютного отличия у существа "Степени совершенства варьируют до бесконечности. Между тем основы повсюду те же. Есть только разница между великим и малым, между воспринимаемым и невоспринимаемым". Душа есть лишь простая монада, проснувшаяся для отчетливого представления, для сознания; простая монада, которую мы с аристократической позиции нашего Я отталкиваем как нечто чуждое, как нечто безразлично нейтральное, как мертвую вещь, принадлежит в качестве сущности нашему роду и племени, являясь лишь спящей, ещё не развернувшейся душой. Повсюду зародыши, повсюду жизненные элементы, которые ещё, быть может, разовьются в существа, нам подобные. В природе нет действительного отрицания, нет действительной смерти, нет действительного рождения. Смерть есть только развитие, укутывание, уменьшение и измельчение членов; возникновение - лишь увеличение, развертывание, лишь преобразование уже наличных существ в другой форме - из семян и зародышей, подобно тому как люди развиваются из семян иных животных, хотя их души неразумны, но становятся разумными после того, как зачатие определит этих животных к человеческой при роде. Как известно, ко времени Лейбница семенные животные стали предметом рассмотрении ученого мира. Первым наблюдал их голландский доктор Гамм, потом Левенгуке, который впервые и создал им славу. Несчастные животные вызвали фурор. Но как это и случается в мировой истории, этим новаторам и еретикам пришлось испытывать несправедливое отношение со стороны старых тупых ученых. Некоторые оспаривали даже существование этих животных и считали его оптическим обманом. Но что мир презирает, то дух возвышает. Лейбниц со свойственной ему гуманностью приветствовал их даже как желанных сотоварищей; это дружеское гуманное отношение разделили с ним и другие крупные позднейшие ученые, как, например, Галлер 70. Литературное жизнеописание этих, мельчайших животных составил Ледермюллер в своем "Опыте 'обоснованной защиты семенных животных". Нюрнберг, 1758. В новейшее время была подведена физиологическая база под этот взгляд, который пытается объяснить происхождение высших органов из связи монад или живых организмов и подчинения последних господствующему единству, их охватывающему (смотри И. Г. Шмидт. Двенадцать книг по морфологии и так далее Берлин, и Эйзенманн. Вегетативные заболевания. Точке зрения Лейбница на природу соответствует взг

формы проявления бытия, к которым применимо то, что мы сказали о субстанциальных телах или вещах, а именно что четырехдневную лихорадку так же трудно глубоко изучить, как золото или ртуть". Что же касается гипотезы самостоятельного движения даже кровяных шариков, то сравним по этому вопросу "Физиологию Бурдаха"71. Вообще, в природе нет ничего абсолютно прерывного; все противоположности, все границы пространства и времени, а также своеобразия исчезают перед абсолютной непрерывностью, перед бесконечной связью Вселенной 72. "Точка есть как бы бесконечно маленькая линия, покой есть не что иное, как исчезающее вследствие непрерывной убыли движение, равенство есть не что иное, как исчезающее неравенство... И этот закон непрерывности никогда и нигде не нарушает природы. Природа не делает скачков. Все законы естественных существ составляют одну цепь, в которой различные классы подобно суставам так тесно примыкают друг к Другу, что ни чувством, ни воображением невозможно определить ту точку, где кончается один класс и где начинается другой". На основании именно этого метафизического принципа абсолютной непрерывности Вселенной, следовательно, a priori Лейбниц приходит к заключению, что между растениями и животными должны быть промежуточные существа. В письме к Герману 73, откуда взято и место, к которому относится данное примечание, Лейбниц говорит: "...я убежден, что должны быть такие существа; естествознание, может быть, со временем их и откроет. Мы совсем недавно научились наблюдать". Как правильно замечает немецкий переводчик Ульрих (ему я обязан указанием на приведенные места - кн. 11, примечание), Лейбниц предсказал и открытие полипов. Впрочем, спор о природе полипов давно разрешен в том смысле, что "полипы с их кораллами - действительные животные". По поводу непрерывной последовательности ступеней развития в природе Лейбниц, однако, замечает, что, конечно, имеются мнимые скачки. "Для красоты природы, требующей раздельных, отчетливых восприятии, необходимы видимость скачков и, так сказать, музыкальные интервалы в явлениях ей доставляет удовольствие смешивать виды" ("Новые опыты".

13. Способ взаимной связи и общения между монадами

Все вещи пребывают в замечательной гармонии между собой, в удивительной взаимной связи, благодаря чему всякое существо представляет собой микрокосм, где в маленькой частице заключается то, что происходит и имеется в макрокосме в широком масштабе;

каждое существо напоминает термометр и барометр, указывающие изменения в атмосфере Вселенной, - и все же нет никакого прямого, непосредственного, физического воздействия, а есть только метафизическое влияние существ друг на друга. "Поскольку совершенно невозможно допустить, чтобы монады воздействовали друг на друга, постольку не только не возможно это воздействие, но даже не нужно такое непосредственное влияние, ибо к чему монаде доставлять другой то, чем она обладает уже сама? Природа субстанции заключается именно в том, что настоящее чревато будущим и что все можно познать из одного". Ведь монады все извлекают из своего собственного лона, при этом "не тем способом, каким у схоластиков тепло вызывает те или иные действия, но так, словно действует возвышенный, духовный механизм, являющийся основанием и средоточием механизма телесного, так что можно себе представить способ, каким образом одно следует из другого... Монады не представляют собой принципа действия во вне... Даже причина задержек заключена в них самих. Если нет препятствия, то субстанция действует, сколько может. И действительно, простая субстанция ограничена и испытывает торможение в своей деятельности;

-но это ограничение определяется само по себе изнутри... Итак, ничто не может воздействовать на простые субстанции как помеха; мало того, даже в сложных субстанциях, в телах, под влиянием толчка со стороны окружающих тел не может произойти ничего, что не исходило бы изнутри, нарушало внутренний порядок". В самом деле, "тело при толчке изменяется лишь благодаря собственной упругости, составляющей причину наличного в нем движения... Лишь по внешнему впечатлению кажется, что субстанция испытывает насильственные действия... Подлинные субстанции не могут испытать задержек в своих внутренних определениях, поскольку у них есть представление всего внешнего".

Но можно спросить, и Бейль выставил против Лейбница подобное возражение: как это возможно, чтобы душа, находясь, например, в радостном состоянии, непосредственно после этого переходила в состояние скорби, почему душа не остается неизменно в том же состоянии? "Природа конечной субстанции заключается в непрерывном изменении, причём это изменение происходит в известном порядке. Этот порядок, оставаясь неизменным, вызывает у субстанции все соответствующие состояния, но не принудительно, а сообразно её собственной спонтанности. И эта закономерность, обусловливающая индивидуальность каждой отдельной субстанции, находится в полном соответствии с данными любой другой субстанции и всей Вселенной. "Всякая подобная субстанция содержит в себе закон последовательной смены своих действий, содержит все, что с ней случилось и случится. Во всякой субстанции будущее превосходным образом связанно с прошлым. Это составляет тождество индивида" ("Новые опыты". Следуя этому закону, душа и переходит от радости к скорби в тот момент, когда в составе её тела образуется разрыв, ибо выражение и представление того, что совершается в этом теле, и составляет закон, природу этой неделимой субстанции".

Поэтому взаимоотношения субстанций носят исключительно идеальный характер. Реальные сущности воздействуют на монаду лишь как её представления; но они иначе и не могут на нее воздействовать, так как монада есть душа или существо, подобное душе. Монада испытывает изменение только в себе самой; она занята лишь собой, она деятельна лишь теоретически. Свет, излучаемый монадами друг на друга, или же тот свет, в котором они взаимно созерцают и воспринимают себя, есть не деятельный солнечный свет, а бесстрастный лунный свет. У соответствующих впечатлений нет чувственного элемента, нет энергии непосредственного наличного впечатления; им присуща лишь сила воспоминаний, в которых предмет нам дан только таким, каков он в нас, самостоятельно же он на нас не воздействует. Хотя монада в силу своей особенной природы, состоящей из одних нервов, а не из плоти и крови, затрагивается и возбуждается всем, что происходит во селенной 74, но монада не есть свидетель всего происходящего вокруг в виде глаза или уха, находящихся в определенном месте; её участие в событиях Вселенной есть участие чтеца; монада присутствует лишь издалека.

Но быть свидетелем какого-нибудь обстоятельства лишь издалека, осуществлять это обстоятельство без реального наличия есть представление. Благодаря такому

участию монада и не выходит из своих собственных пределов; внутренний покой её души ничем не нарушается. Словом, она не является одним из действующих лиц, а остается только зрительницей мировой драмы И именно в этом основной недостаток монад75. "Между монадами имеется лишь согласованность, а не реальное взаимодействие; поэтому господствующая монада не ограничивает существования других монад... Если говорят, что одна монада мешает другой, то это нужно понимать лишь как представление одной монады о Другой.. Воздействие субстанции на другую заключается не в том, что она из себя испускает какую-нибудь сущность или нечто реальное и внедряет это в другую субстанцию, как обычно себе представляют люди. Что касается материального мира, то люди правы, объясняя явления чисто механически, посредством истечения и принятия частиц; но материальная масса не есть субстанция... Действие вовне свойственно монаде, поскольку она есть нечто совершенное. Но монада действует, если у нее есть отчетливое представление; она страдательна, если её представления смутны. Совершенство монады по сравнению с другой заключается лишь в том, что мы в ней находим основания, согласно которым мы можем объяснить процессы в другой монаде, и лишь постольку, поскольку мы находим основания, мы утверждаем, что монада воздействует на другую... Поэтому действия и страдательные состояния монад отличаются взаимностью. Та же самая монада активна, поскольку то, что мы в ней познаем отчетливо, служит основанием к объяснению процессов другой монады; она пассивна постольку, поскольку в том, что познается в другой монаде отчетливо, мы усматриваем причину объяснения происходящих в ней процессов".

То, что верно для характеристики отношения простых субстанций между собой, верно и для характеристики взаимоотношений сложных и простых субстанций, или для взаимоотношения душ и тел. "Схоластики думали, что между душой и телом имеется взаимное физическое воздействие, но после того, как учли, что у мысли и протяженной массы нет ничего общего, мало того, что это по существу различные сущности, многие новейшие философы признали, что между душой и телом нет никакого физического взаимодействия, хотя, безусловно, имеется общение метафизическое, в соответствии с которым душа и тело составляют единый субъект, или единую личность... Ведь нельзя понять, каким образом из представлений души могут возникнуть в материи фигуры и положения или как из материальных фигур и движений могут возникнуть представления... Если бы имелось физическое взаимодействие, то душа изменяла бы степень скорости и направление происходящих в теле движений, и, наоборот, тело могло бы изменять порядок мыслей в душе. Но подобное воздействие нельзя дедуцировать ни из какого существенного определения тела или души. Декарт искал компромисса и поэтому часть деятельности тела поставил в зависимость от души. Он признал законом природы то, что в телах сохраняется одинаковое количество движения и заключил отсюда, что воздействие души не может поколебать этого закона телесного мира. Но он полагал что душа обладает силой, способной изменять направление движений, происходящих в теле; почти так же, как всадник не придает своему коню никакой силы, но согласно своему намерению направляет его либо в одну, либо в другую сторону. Но у души нет таких орудий, как у всадника, средств, которыми она могла бы пользоваться для того, чтобы вызвать это воздействие. Изменение движения так же невозможно объяснить из природы души и тела, то есть из мысли и массы, как изменение количества движения". Поэтому школа Декарта прибегла к системе окказионализма; согласно этой системе, бог сам непосредственно по поводу того или иного волевого движения вызывает действие тела осуществляющее данный волевой акт. Но "в данном случае заставляют бога в естественных и обыкновенных условиях действовать как deus ex machina, необычайным чудесным образом; поэтому эта система противоречит природе и разуму". Итак, верным определением остается лишь тот способ, каким монады оказываются в общении и взаимодействии друг с другом, посредством которого следует мыслить взаимоотношения души и точи "Правда, души воспринимают то, что находится вне их но только благодаря тому, что происходит в них самих, и благодаря всеобщей гармонии, превращающей всякую субстанцию в живое зеркало Вселенной, соответствующее внешним вещам... Если душа хочет чего-нибудь достигнуть, то телесный механизм сам по себе, в результате собственных, врожденных движений, оказывается приспособленным и готовым к исполнению этого желания; и если душа воспринимает изменения своего тела, то она не получает новых представлений от тела, как если бы оно нарушало законы души, но получает их из ряда предшествующих, но смутных представлений... Душа не доставляет телу ни движения, ни направления, ни определения движения, которое не могло бы быть объяснено из предшествующих состояний и движений материи механическим путем. Если утверждают противоположное, то превращают душу в тело, хотя бы и очень тонкое и незначительное, или отдаются во власть принципов, непонятных и ничего не объясняющих... Хотя ближайший источник деятельности находится в душе, как источник страдательных состояний находится в материи, но в связи с этим все же нельзя думать, будто душа имманентной деятельностью, а именно влечением и представлением, нарушает механические, телесные движения, а следует думать, что душа скорее действует в соответствии с этими законами... Было бы чудом если бы душа вызвала что-нибудь в теле, что шло бы вразрез с природой тела... Движения в теле, правда, возникают по желанию души, но не благодаря этому желанию, а благодаря механическим законам... Внутренним процессам, то есть действиям души, соответствуют только внешние телесные явления... Итак, душа следует лишь своим з

самостоятельности тела и души "в своей высшей гармонии" внутренне едины. "В душе даже имеются представления, которые соответствуют циркуляции крови и внутренним движениям кишок, но мы их так же мало воспринимаем, как шум воды, когда живем вблизи мельницы. Если бы в теле во сне или в бодрствующем состоянии существовали впечатления, от которых душа не испытывала бы абсолютно никаких воздействий, то в самом деле пришлось бы ввести в определенные границы единство души и тела, подобно тому как если бы оказалось, что телесные впечатления должны обладать определенной фигурой или величиной, чтобы быть воспринятыми душой; но это несовместимое нематериальностью души: ведь нет соответствия между бестелесной субстанцией и теми или иными модификациями материи...

Основу же этого соответствия следует искать в предустановленной гармонии или в боге; благодаря ему передается воздействие одной монады на другую, которое у простых субстанций имеет лишь идеальный характер... Поскольку душа обладает совершенством и отчетливыми мыслями, бог приспособил к ней тело и наперед сотворил и предусмотрел его в таком виде, что тело принуждается к исполнению желаний души, а поскольку душа несовершенна и её представления смутны, бог приспособил душу к телу так, что душа возбуждается под влиянием тех страстей, которые возникают из телесных впечатлений". Этим ничуть не колеблется свобода души. "Дело обстоит точно так же, как если бы кто-нибудь, знающий наперед, что я завтра в продолжение всего дня буду приказывать моему слуге, создал бы автомат, и этот автомат был бы в абсолюте похож на данного слугу и завтра стал бы исполнять в определенное время все мои распоряжения. Несмотря на это, все мои распоряжения были бы свободными волеизъявлениями, хотя в действиях автомата, воспроизводящего слугу, мы не нашли бы никаких элементов свободы. И этот автомат находился бы в зависимости от меня лишь идеально, благодаря мудрости того, кто, предусматривая мои будущие волеизъявления, придал бы ему такое устройство и способности, посредством которых on обслуживал бы меня в определенный день, в определенные сроки. Знание моих будущих желаний было бы побудительным мотивом этого великого мастера для создания затем данного автомата: мое влияние было бы объективным (идеальным), а его - физическим".

14. Смысл предустановленной гармоний

Предустановленная гармония не только любимое детище, но и слабая сторона Лейбница 76, в особенности если истолковывать её во внешнем смысле, как она обычно и трактуется; как бы то ни было, в этом виноват сам Лейбниц. Популярное представление об особом, внемировом существе, вступающем лишь во внешнюю, механическую связь с вещами, бросает здесь, как и в других пунктах, тень на метафизику Лейбница, по существу весьма глубокую; но эта тень не затрагивает существа его философии. Лейбниц считался с теологией своего времени, но так, как умный, образованный человек с чувством своего превосходства считается с дамой и в беседе с ней переводит свои мысли на её язык, делая даже парафразы; к сожалению, правда, нельзя отрицать того, что это почтительное отношение к теологии сопровождалось внутренними и, бесспорно, весьма отрицательными последствиями для его философии. Конечно, можно отличать у Лейбница эзотерическую и экзотерическую стороны его учения, но при этом очень трудно определить их границы, так как Лейбниц очень редко высказывает свои взгляды в строгой метафизической форме. Во всяком случае несомненно, что если взять предустановленную гармонию лишь во внешнем для монад смысле, то это будет идти вразрез с духом философии Лейбница. Сам он, правда, прибегает к поверхностным формулировкам, как, например: "Бог заранее все навсегда упорядочил" ("Теодицея", "Бог с самого начала создал душу так, что она должна представлять происходящее в теле, а тело так, что оно само по себе может выполнять распоряжения души". Но выражение "предустановленный" не заключает в себе ничего метафизически определенного. Злосчастное "заранее" или "наперед" скорее есть нечто иное, как просьба, обращенная к мысли, не продолжать своего анализа до конца, дабы не прийти к конечной остановке рассудка. Лейбниц сам, впрочем, заявляет (например, в, что в его системе предустановленной гармонии содержится нечто чудесное и что вмешательства бога носит сверхъестественный характер; но это касается лишь начала, затем же все идет естественно по законам тела и души.

Но по существу у Лейбница разум предшествует воле, определяющей бытие вещей. Этот божественный, неограниченный разум и составляет сущность вещей или во всяком случае содержит их в себе. Поэтому Лейбниц говорит: "Всякая вещь идеальным способом, или по идее (а идея составляет сущность вещи или представляет её), до того, как она стала существовать, содействовала решению, которое божество приняло относительно существования всех вещей... Каждая монада в божественных идеях обоснованно требует, чтобы бог принял её во внимание при первоначальном упорядочении остальных монад... Сравнивая две одинаковые субстанции, бог в каждой находит основание, побуждающее его связать одну субстанцию с другой". Больше всего претит Лейбницу представление о неразумной, пустой мощи, исключительной воле, безразличном, немотивированном выборе. Он сам превосходно говорил: "Воля без разума есть случай эпикурейцев". Божественная сущность коренится только в разуме. Как существование у Лейбница предполагает сущность, так воля предполагает разум. Воля для него, если говорить строго метафизически, не что иное, как утверждение, мощь разума, себя утверждающий разум. Поэтому с особой энергией он опровергает взгляд Пуаре, Буддеуса и других, ставящих истинность законов и идей в зависимость от божественной воли. "Только случайные истины (факты и опытные данные) зависят от божественной воли, истины же необходимые всецело зависят от божественного разума". Поэтому он противопоставляет взглядам Бейля свою систему предустановленной гармони как систему, в которой все связано и находится в согласии, все имеет своё основание. Бейль придерживался взглядов последователей Декарта, согласно которым, "например, представления чувственных качеств, доставляемых богом душе по поводу телесных движений, поскольку эти качества даны, не содержат в себе ничего, что бы являлось отображением этих движений или соответствовало им, таким образом, совершенно безразлично, доставляет ли при одинаковых поводах бог идеи холода или тепла, света или совсем другие идеи". Лейбниц заявляет: "Нет границ моему удивлению, как такие образованные головы могут удовлетворяться столь нефилософскими взглядами, противоречащими основным принципам разума. Нет лучшего свидетельства несовершенства философской системы, как если философ чувствует необходимость признать, что благодаря его системе привходит нечто, что он не может обосновать. Как бы ни действовал бог или природа, у природы всегда есть свои основания". Он доказывает ошибочность утверждения Бейля, полагающего, что все происходящее лишь по универсальным законам протекает совершенно естественным путем, хотя бы даже бог установил по произволу эти законы, и что если, например, раны в теле вызывают в душе чувство боли, то это зависит только от божественной воли, а не от природы вещей. Лейбниц говорит по этому поводу: "Если закон необоснован и если факт нельзя объяснить природой вещей, то данное обстоятельство может произойти лишь чудесным образом. Если бог, например, установил такой порядок, чтобы тела неизбежно двигались круговым движением, то для того, чтобы это распоряжение продолжало исполняться, необходимо непрерывное чудо; ведь такой ход противоречит природе движения; в соответствии с ней тело должно было бы прекратить круговое движение, чтобы продолжить свой бег в направлении касательной, если на пути нет никакого препятствия. Поэтому было бы недостаточно простого распоряжения бога, чтобы рана вызывала соответствующее чувство, здесь следовало бы установить естественное средство. Настоящим же средством, которым бог обусловливает то, что душа ощущает происходящее в теле, является природа души, душа же представляет тело, и она наперед создана так, что представление соответствует изменениям в теле. Поэтому представление находится в естественной связи с представляющим началом. Если бы бог круглую форму тела воспроизвел в виде идеи четырёхугольника, то такое воспроизведение было бы весьма неподходящим, ибо в представлении были бы углы, между тем как в предмете все криволинейно. Правда представление может часто утаить что-нибудь в предметах, ибо оно несоверш

и тела, выражение того определения, согласно которому душа - главенствующая энтелехия, субстанциальная форма, существенная сила своего тела. Душа по существу есть представление множества в единстве, да и не может быть ничем другим. Она лишь сосредоточенный, стянутый в одной неделимой точке механизм; тело есть как бы раскрытая, распростертая душа. Душа есть метафизическая точка; такая же точка, но в метафизическом или, скорее, физическом смысле есть тело. Другими словами, монада есть монада, душа как объект метафизики, как объект ясного, отчетливого мышления она - тело как объект физики, воображения, чувственного представления. Тело есть материальный механизм, душа - духовный, имманентный механизм. "Основы механики, раскрывающиеся и расчлененные в теле, связаны в душах, или энтелехиях, и как бы сосредоточены и находят там свой источник... Душа - своего рода духовный автомат" 77. Все, что в теле имеется и происходит, имеется также и в душе, и, наоборот, все, что есть в душе, обнаруживается в теле: "даже самые абстрактные соображения находят свое выражение в соответствующих движениях тела с помощью знаков, доставляемых силой воображения". Если же исходить, ИЗ последних глубочайших основ монады, то тело (субъективно) есть лишь смутное представление, а как предмет есть лишь душа в её смутном представлении. Следовательно, гармония души и тела сводится к гармонии между деятельным и страдательным принципом, а оба этих принципа сосредоточены в монаде.

Во всяком случае у предустановленной гармонии имеются черты чего-то внешнего или произвольного. Вопрос о связи души с телом совпадает у Лейбница с вопросом о взаимной связи субстанций. Здесь та же неопределенность, что и раньше в вопросе, составляют ли монады самостоятельное или случайное единство и как это единство складывается; в самом деле, хотя по существу монады в высшей степени возбудимы, чувствительны и обладают разнообразными связями, но вместе с тем, согласно своему существованию, они находятся вне друг друга и в этом своем разъединении даны наперед, как нечто самостоятельное. "Монады получили как свою деятельную, так и страдательную природу (то есть как свою имматериальную -, так и свою материальную сторону) от универсальной и высочайшей причины, ибо в противном случае вследствие своей независимости друг от друга они не могли бы создать того порядка, той красоты и гармонии, которые мы находим в природе... Эта совершенная гармония стольких субстанций, не имеющих ничего общего между собой, может проистекать только из универсальной причины... В самом деле, так как каждая душа по-своему выражает внешние явления и этот способ выражения не обусловлен никаким воздействием других отдельных существ, но скорее черпается из собственного достояния природы души, то она необходимо должна иметь эту природу или эту внутреннюю основу выражения внешних явлений от некоей всеобщей причины; от этой причины и зависят все данные существа, она и обусловливает то, что одно существо находится в полнейшем соответствии с другим". Но следует также признать, что предустановленная гармония не обладает значением обосновывающего принципа реальности, а представляет собой только объяснение явления. В самом деле, она, в сущности говоря, выражает и обусловливает лишь гармонию между метафизикой Лейбница и обычными популярными идеями тела и его связи с душой, хотя эта связь философской мысли с популярным взглядом не есть нечто обусловленное внешней, субъективной, нарочитой оценкой, а представляет собой объективную составную часть философии Лейбница Реальное, субстанциальное - это монада; монада же ничто без представления, а представление есть именно посредник между внутренним и внешним, связь вещей сомнамбулический раппорт монад. Гармония, если её понять как нечто тождественное с представлением непосредственно полагается вместе с существом монады она есть лишь вторичное выражение метафизического определения в соответствии с тем, как расценивается монада с точки зрения чувственного представления. Всякий, кто до некоторой степени проникся идеями Лейбница, признает, что такие выражения вне его метафизики имеют реальный смысл лишь в пределах популярного, чувственного способа представления, следовательно, это есть лишь некое приспособление - либо добровольное, либо вынужденное; к этим выражениям можно отнести ту характеристику, которую он использует, когда он говорит о теле и душе как о двух особых субстанциях, называя их даже абсолютно различными существами и сравнивая их с двумя часами, которые были так устроены и установлены богом, что они на будущее время всегда соответствуют друг другу,-сравнение, употребленное ещё Арнольдом Гейлинксом. Помимо того, иначе не было бы никакой разницы между системой Лейбница и окказионалистской системой, где тело и душа истолковываются как две особые, противоположные сущности или субстанции, которые поэтому могут быть необходимо связаны лишь абсолютной субстанцией. Правда, в одному месте Лейбниц говорит, что переход от окказионализма 78 к его системе очень легок,-это во многих отношениях совершенно справедливо; но достижением Лейбница является именно тот момент, отличающий его систему от окказионализма и составляющий положительный прогресс в истории философии, что он стремится извлечь из натуры души79 то, что школа Декарта реализовала лишь посредством неопределенного представления безграничной мощи, лишь посредством божественной воли; это достижение определяет ход всей человеческой мысли, так как этот прогресс состоит не в чем ином, как во все возрастающем ограничении сферы божественного произвола и в определении роли

15. Предел и отношение производной монады к изначальной первой монаде

Неопределенная и неясная сторона понятия предустановленной гармонии коренится в неопределенности как понятия предела, тесно связанного с предустановленной гармонией, так и понятия безграничной, универсальной субстанции, лежащей в основе гармонии. Конечный характер монад, а поэтому и их зависимость имеют своим основанием их смутные представления, материю, то есть то обстоятельство, что они спутаны с другими монадами. Но если выделить определение дл

себя бытия из различных определений, в совокупности составляющих сущность монады, то сама по себе монада окажется неограниченной, а другие монады не будут служить ей пределом: ведь каждая монада есть нечто самостоятельное и ни одна не влияет на другую. Поэтому монады, согласно данному определению, изначально приводятся в связь не сами по себе и не благодаря взаимодействиям, но благодаря отличному от них существу, которое пребывает вне их и возвышается над ними, поэтому они оказываются ограниченными, определенными и положенными в качестве конечных существ, хотя, поскольку определение деятельности и представление других монад составляет определенность для себя бытия монады, монада по существу связана с этими другими монадами и поэтому ограничена через самое себя. Но чтобы не было никакого дефекта, следовало бы дедуцировать предел из этого понятия для себя бытия. Трудности, здесь возникающие, устраняются Лейбницем посредством не понятия, а представления. То обстоятельство, что монада есть нечто ограниченное, представляет собой утверждение, а не вывод; таково то место из Лейбница, которое мы приводили выше: "Монады не чистые, не абсолютные силы, а силы ограниченные". Вместе с тем понятие монады есть понятие абсолютной реальности, только монада адекватно выражает всякую деятельность, истину и существенность. Итак, понятие монады находит свою адекватную реальность лишь в боге, лишь в нем оно вполне растворяется. Поэтому Лейбниц называет бога изначальной монадой, или изначальной простой субстанцией, прочие же монады, составляющие результат деятельности последней и возникающие из нее как бы посредством непрерывных излучений божества, представляют собой монады производные. В своем "Письмо к г-ну де Ремону о китайской философии" Лейбниц вопреки теории эманации, которая превращает бога в нечто делимое, называет душу "непосредственным произведением бога" и затем добавляет: "Eё можно бы создать только из ничего", а это, по-видимому, не очень легко совместить с тем, что создается непосредственно. Почему же не легко совместить? Душа есть непосредственное произведение бога. Это значит: она не есть продукт природы или материи, она не возникла естественным путем, она есть особое, сверхъестественное существо. Но если её источником не является природа, то откуда она возникла? Из бога? Сохрани бог!" "Отвратительной ересью было бы утверждать, что душа возникла из божественной сущности" (Альберт Великий. Сумма. Но что же имеется, кроме бога и природы? Ничего. Следовательно, душа создана богом из ничего Скалигер говорит К. Кардану80, "Упражнения" "Итак, наша душа по и семени, не с неба, но от одного лишь бога как творца и создателя. Все остальное всецело от природы и причастно материи". Виттих81 (в своем произведении, направленном против Спинозы пишет: "Бог не все производит с помощью

посредствующих причин, некоторые действия он оставил себе Он сам создает духов, потому что нет такой посредствующей причины, которая могла бы способствовать их возникновению ни дух не создает другого духа, ни тело не может породив духа". Выводить душу из бога противоречит простоте бога выводить душу из природы противоречит простоте души; первое наносит ущерб величию бога, второе - величию души. Чтобы величие обоих не пострадало, прибегают к помощи бессодержательного слова. Но бессодержательное слово бессмысленно и, следовательно, представляет собой преступление против рассудка. Чтобы избежать такого позора, создают из пустоты в голове ничто б не головы. Между тем монаде но существу свойственна своя, индивидуальная, особенная жизнь. В связи с этим бог может быть определен монадой лишь в несобственном смысле; понятие монады исчезает в океане безграничного существа, теряет в нем свое специфическое значение. И все же, как сказано, всякая реальность связана с понятием монады. Поэтому в качестве основы мы имеем одно общее понятие; отличие непосредственной, бесконечной монады от монад производных, конечных сводится к определениям, устанавливаемым представлением или воображением, а не мыслью;

таково определение Лейбница, когда он высшую субстанцию называет большим единством, а другие единства - лишь эманациями и образами этой высшей субстанции; разница сводится лишь к тому, что общие определения, которые фиксируются понятием монады, даны по отношению к конечной монаде в ограниченном числе, а по отношению к бесконечной монаде - неограниченно. Но именно в связи с этим определенное значение и смысл оказываются связанными с конечной монадой, а для сферы бесконечного остаётся простое, неопределенное представление. Бесконечное есть ночь, в которой пропадает дневной свет рассудка; это как бы фатум, перед которым исчезает политический мир монад, царство границ, форм и образов. Разумеется, другое дело, когда определение, данное само по себе и для себя, мыслится по своей природе даже там, где оно входит в состав конечного, но выражая нечто существенное (положительное), как нечто абсолютное и безграничное, ибо здесь удаление предела составляет лишь объективное средство для понимания его в его существе. К этому сводится дело, когда Лейбниц определяет бога как существо, обладающее совершенным и отчетливым, то есть абсолютно нематериальным, знанием всего, или как существо, представляющее собой чистую деятельность без всякой примеси страдания; ведь сама по себе деятельность есть уже то божественное, о котором Аристотель говорит в своей "Этике", что оно имеется в каждом природном существе.

Впрочем, в природе самого предмета кроется то противоречие, что чистое понятие, идея монады лишь в боге находит свое соответствующее бытие или объект и что тем не менее понятие монады может быть присвоено богу лишь в несобственном смысле; что, с одной стороны, монада сама по себе неограниченна, а с другой - её существенной чертой является то, что она ограниченна. Ведь предел есть двойная, двуликая сущность, она выражает как утвердительное, так и отрицательное, она есть среднее между бытием и небытием, это минимум Джордано Бруно и одновременно максимум; это не все, но и не ничто, а полное смысла бытие чего-то. Поэтому предел есть правая рука Вселенной, камень мудрецов, тайная уловка природы, поприще творческой силы, источник жизни, принцип индивидуации. Только там, где природа себя ограничивает, где она сама себя разделяет, где она устраняется и сосредоточивается в бесконечно маленькой точке, в известном уголке, она созидает монадическую жизнь. Лейбниц утверждает: "Творение ограничено по существу. Об этом есть интересное место и в математических сочинениях Лейбница", в письмах его к Шуленбургу. Здесь мы читаем: "Границы или пределы проистекают из сущности творений; граница означает некоторое лишение и сводится к отрицанию дальнейшего движения "Полагать предел - значит уничтожать дальнейшее движение или то, что существует дальше". Между тем необходимо признать, что создание, которое бог наделил мощью и которое приобрело известную способность ощущать, заключает в себе также нечто положительное, другими словами, заключает в себе нечто кроме границ и потому не может быть сведена к чистым пределам или неделимому... И эта мощь, заключающая в себе нечто положительное, есть известная степень совершенства создания; ей присуща и сила действия, которая, по моему мнению, составляет природу субстанции... К этому именно и сводится возникновение вещей из бога и из ничто, из положительного и отрицательного, из совершенства и несовершенства, из силы и из пределов, из активного и пассивного начала, из формы (то есть энтелехии, усилия, стремления) и из материи, или косной самой по себе массы. Я иллюстрировал это не ничто исследованным мной происхождением чисел из 0 и 1 (нуля и единицы), и это прекрасный символ непрерывного творения вещей из ничего и зависимости их от бога". Как здесь, так и в своих "Размышлениях о едином всеобщем духе" Лейбниц противополагает бога и ничто как два крайних предела. "Между богом и ничто бесконечное количество степеней. Бог есть высшее существо, противоположное ничто". Эта мысль очень важна для критического понимания теологии и метафизики. Однако эта мысль принадлежит не Лейбницу:

иначе выраженная, она встречается и у других философов и теологов. Так, Ник. Тауреллус развивает её ещё последовательнее, чем Лейбниц, в своем "Триумф философии", стр. 151: "Простейшее, или абсолютное, утверждение (affirmatio) - это такое утверждение, которое постигается без всякого отрицания; таково же и простое, или абсолютное, отрицание - оно не предполагает никакого утверждения; первое свойственно только богу, второе - первой материи физиков, ничто теологов, ибо ничто есть то, у чего все отрицается" - Согласно И. Дунсу Скоту (смотри А. Геерборд62. такое же положение высказывает философ и теолог К. Абра де Рассонис: "Бесконечное существо удалено гораздо дальше от ничто, чем творение, или конечное существо. Расстояние между богом и ничто с обеих сторон бесконечно, как со стороны бога, так и со стороны ничто, а расстояние между конечным существом и ничто бесконечно только со стороны ничто". Католический теолог Петавий83 в своем "Догматическом богословии" также говорит: "Только бог не имеет ничего общего с ничто: "один он так существует, что не имеет никакой связи с ничто". Эта мысль высказана также в старинном, встречающемся у отцов церкви и неоплатоников тезисе, согласно которому богу, собственно, нельзя приписывать никакого предиката, кроме esse бытия, ведь противоположное бытию есть только небытие или ничто. Но что такое ничто? Краткое, всеохватывающее слово, которым человек обозначает все то, что выражает недостаток, отрицание, отсутствие. Так, о глупом человеке говорят: "он ничего не понимает", о слепом: "он ничего не видит", о неплодоносящем дереве: "оно ничего не дает". Итак, что такое бог? Краткое, всеохватывающее слово, которым человек обозначает все то, что выражает противоположность слову "ничто". Бог есть противоположность ничто, а все же ты находишь его смысл, его понимание только в ничто. "Разве мы не можем, например, сказать о ничто, что оно неизменно, неподвижно, не создано, неуничтожимо и вечно, тождественно самому себе и отлично от созданных существ" Пассера у Гюэ 84. всех этих лингвистических отрицаний есть ничто. Поэтому если творение из ничего объявляли величайшей проблемой христианского умозрения, а Лейбниц хотел даже доказать это "так сказать" математически, с помощью своей двоицы, счета при посредстве нуля и единицы, из-за чего мы и позволили себе данное отступление, то при этом забывалось, что указанная проблема давно уже нашла свое разрешение в словах Библии: "Бог сказал: "Да будет свет", и стал свет". "Словом созданы все вещи". "Словом" - это и означает как раз из ничего. Ничто есть только комментарий к этому. Слово само по себе - ничто, так как оно не есть сама вещь, а только знак её, и само по себе не имеет, следовательно, никакой цены и цели, никакой реальности. А то слово, в котором предметно выражено и как бы воплощено ничтожество слова "вообще", и есть слово "ничто", ведь потому и есть слово для ничто, что само слово есть ничто. Поэтому таинственное ничто в творении мира из ничего означает только бесконечную пропасть между словами "fiat" "да будет" и действительным "fit" "стало", между светом, который в своем словесном обозначении попадает мне в уши, и светом, который, как известная сущность, попадает в мои глаза, это пропасть, поэтому её может уничтожить или реализовать только бесконечная мощь. Но эта бесконечная мощь есть только мощь силы человеческого воображения, как общей, так и спекулятивной, потому что только она одна из ничего создает нечто, из простых слов-существа. Пусть никто не удивляется этому пространному примечанию относительно ничто! Это ничто составляет тайну христианской теологии и философии;

это ничто порабощает христианское человечество почти два тысячелетия в виде священного символа веры; в этом ничто заостряется все различие между язычеством и христианством. "Из ничего не творится ничто по божественной воле"; даже боги не могут сделать что-либо из ничего - так говорит решительный и верный себе язычник. Нет, возражал раздвоенный, колеблющийся, христианин, этот закон применим только в физике, но не в теологии; что для человека как физика - ложь и бессмыслица, то для него как теолога - истина и мудрость; чего не может природа, то может всемогущество, то есть человеческий произвол и сила воображения. Христианский философ Гассенди возражает Лукрецию: "Творец природы не связан законами природы, но обладает бесконечным всемогуществом, благодаря которому он как бы преодолевает то бесконечное расстояние, которое лежит между нечто и ничто". Предел коренится в самой её божественной идее. И этот предел есть её изначальное несовершенство, идеальный источник её ущербности и ошибок". Поэтому предел "Поскольку всякая деятельность создания есть смена его модификаций, ясно, что деятельность проявляется созданием в связи с границами или отрицаниями, которые оно в себе включает и которые видоизменяются благодаря этой смене". Таким образом, монады утверждаются посредством предела. Без предела не было бы никакого отличия от бога, была бы только одна субстанция. Говоря теологическим языком, Лейбниц утверждает, что бог не мог дать всего созданию, не превратив его в бога; поэтому в связи с совершенством вещей бытию неизбежно присущи степени и всевозможные ограничения. Но, несмотря на двойственную природу предела, нельзя отрицать, что Лейбниц усвоил природу изначальной монады и отношение производных монад к ней при помощи лишь представления, а не мысли, что он вообще в области теологии теряется в печальных, лишенных мысли представлениях или во всяком случае допускает такие представления. Например, какая мысль выражена им, когда он в своих письмах к де Боссу и в своей "Теодицее" утверждает, что монады для своей деятельности нуждаются в помощи или содействии бога, при этом бога не в смысле само по себе сущей имманентной, всеобщей сущности монад, а в смысле отдельного и вне мира пребывающего существа? Ведь самодеятельность, собственная активность делает субстанцию субстанцией, поэтому если связывать с помощью или постоянным влиянием бога какую-нибудь мысль, философски осмысливать эти понятия, а не удовлетворяться внешним теологическим представлением, то понятие монады исчезает и превращается в понятие единой субстанции Спинозы. Так, Лейбниц утверждает в своей "Теодицее" в только что приведенном месте: "Если говорить, что создание зависит от бога, поскольку оно существует и действует и даже поскольку инертное состояние есть непрерывное творение, то это значит, что бог непрерывно доставляет созданию и непрерывно созидает то, что в нем есть положительного, благого и совершенного, причём все совершенное исходит от порождающего свет, в то время как несовершенства и недостатки действий исходят от коренной ограниченности". Если исходить из этой цитаты, то неясно, что же остается на долю монады кроме того, что она является пределом божественной деятельности. Для объяснения того, почему один бог является при чиной всего положительного, Лейбниц в своей "Теодицее", и в своих замечаниях на положение картезианца Ламп пользуется примером нагруженного корабля, который тем медленнее плывет по реке, чем больше в нем груза. Река есть причина всего положительного при движении, есть причина силы и быстроты этого корабля, груз же есть препятствие

или ограничение этой силы и причина медленности движения.

Если монада не доставляет ничего действительного, подлинного, то её деятельность не реальная, а фиктивная, воображаемая, значит, она не имеет ничего прочного, никаких ресурсов; в отношении бога монаду нельзя отличить от простой модификации.

Кроме того, деятельность монады, как это явствует из слова "самодеятельность", выражает внутреннюю, духовную деятельность или во всяком случае деятельность, подобную душевной. Но духовная деятельность исключает всякую совместную деятельность, и поэтому, и только поэтому, она есть самодеятельность. Помощь, содействие возможны лишь для двух чувственно обособленных существ, как, например, если мне кто-нибудь помогает поднять тяжесть, причём часть достается на мою, часть на долю другого. Если приятель или товарищ облегчает мне понимание или перевод известного автора, то он, разумеется, оказывает мне содействие, но это содействие есть лишь содействие благодаря мне самому, и только благодаря мне самому имеет для меня жизненную силу и действие; ибо то обстоятельство, что я воспринимаю как членораздельные звуки, как слова те звуки, которые исходят из его уст, что я связываю с ними определенный смысл, что я их понимаю, это мое дело, моя деятельность. В конце концов все мои определения суть самоопределения. Душа есть чистая деятельность, actus purus чистый акт, причина самой себя; абсолют и все предикаты, которые мы приписываем абсолюту, за исключением чистого ума, получают свой реальный смысл, свое существование, свой субстрат только в душе. Думать и хотеть вместе со мной никто не в состоянии. Душа есть нечто единичное и единственное, она есть абсолютное целое, так сказать, абсолютное единство, а в этом единстве есть двойственность, отличие самого себя, единство с собой, поэтому это деятельность, но в виде самодеятельности. Так как в душе нет ничего, кроме нее, то с ней не может ничего быть или действовать, кроме нее самой, иначе она была бы чувственной вещью или существом. Поэтому представление о божественном содействии есть понятие, противоречащее как понятию бога, так и понятию монады. Такие представления, которыми кишит теология, просто фальшивые окна в идее бога, это - скрытые могилы разума; на них снаружи написано имя божие, содержание же их, если туда проникнуть, сводится к грубейшим, материальным, безбожным представлениям. Ещё одно соображение: предположим, что может осуществиться содействие внутреннему самостоятельному принципу, но как можно думать, что бог - следовательно, бесконечное, всемогущее существо, ибо так мы себе его представляем, - будет действовать совместно с монадой, следовательно, с конечным, вообще ограниченным существом, с созданием, ибо к такому неопределенному представлению сводится в этом отношении своеобразие монад? Ведь и содействие подобного мне существа или даже существа менее мощного ограничивает долю моей силы, так что я уже не могу приписать себе полной самодеятельности; насколько же больше поколеблет мою деятельность и, следовательно, мое существо простое содействие бесконечного существа - такое сравнение оправдывается, даже вынуждается своеобразием того круга представлений, в котором мы находимся. Сила, мощь бесконечного существа сама, разумеется, бесконечна. Как могла бы она действовать вместе со мной, как могла бы она мне помогать или делать ещё что-либо - подберите, если хотите, какое-нибудь другое подходящее выражение? Это оказалось бы возможным лишь при условии, если бы эта сила в моей собственной деятельности нашла свой предел, границу. Но каким образом существо, нуждающееся для своей деятельности в содействии бесконечного существа, могло бы поста вить предел именно этому существу? Разве при таких обстоятельствах существо, ставящее границу деятельности бесконечного, не оказалось бы само безграничнее самого безграничного существа? Итак, в этом представлении мы наталкиваемся на ту же фальшь и софистику, путаницу и недомыслие, что и в теологических представлениях о божественной благодати и человеческой воле, посредством которой человек должен был бы иметь возможность противостоять богу. Но здесь следует не впадать в заблуждение, а признать, что во всех этих и подобных представлениях бог есть лишь имя, содержание же составляет та синильная кислота, азот или какое-то другое химическое вещество, которое в известных пропорциях, допускающих даже точное исчисление, соединяется с другим химически