Часть 4.

1. безопасность и мир для каждого гражданина не будут достаточно обеспечены, да и госу­дарством это нельзя будет назвать, потому что здесь из-за отсутствия безопасности каждый вновь обретает право на самозащиту любыми средствами, какие он сам сочтет необходимыми.

2. Демократия устанавливается не в силу соглашения отдельных лиц с народом, но как результат взаимных соглашений каждого лица со всеми прочими в отдельности. Отсюда, во-первых, очевидно, что в любом соглашении до того, как оно будет заключено, должны существовать вступающие в соглашение лица. Но до установления госу­дарства не существует народа как некоего единого лица, а лишь множество отдельных лиц, и поэтому невозможно никакое соглашение между народом и гражданином. Когда же государство уже создано, всякое соглашение гражда­нина с народом не имеет смысла, потому что народ своей волей охватывает и волю этого гражданина, которому он, как предполагается, дает обязательство и поэтому может освободиться от этого обязательства, когда захочет, и, следовательно, актуально он уже свободен. А во-вторых, из того, что в соглашение между собой вступают отдельные люди, можно сделать вывод, что установление государства было бы бессмысленным, если бы граждане никакими соглашениями не были обязаны делать или не делать то, что государство повелевает им делать или не делать. По­скольку же заключение подобных соглашений предпола­гается необходимым при создании государства, а с другой стороны, как было показано, не существует вообще согла­шений между гражданином и народом, то, следовательно, такие соглашения совершаются между отдельными граж­данами, то есть каждый гражданин обязуется подчинить свою волю воле большинства на том условии, что и осталь-

353

ные поступят таким же образом, как будто бы каждый гово­рит: я переношу свое право на народ ради тебя, чтобы и ты перенес на него же твое право ради меня.

3. Аристократия, или собрание оптиматов, обладающее верховной властью, происходит от демократии, которая переносит на нее свое право. Это следует понимать как то, что народу предлагается избрать большинством голосов определенных людей, отличающихся от остальных либо славой, либо происхождением, либо еще чем-то, а на избранных переносится целиком право всего народа, то есть государства, и то, что по праву было до сих пор преро­гативой народа, теперь становится по праву прерогативой совета избранных оптиматов. А тогда становится совер­шенно очевидным, что народ, передав верховную власть оптиматам, перестает существовать как единое лицо.

4. Как при демократии народ, так и при аристократии совет (curia) оптиматов свободны от всякого обязательства. Ведь поскольку граждане, хотя и не вступают в соглашение с народом, именно в силу взаимных соглашений друг с дру­гом тем самым обязаны подчиняться любым действиям народа, они обязаны поэтому подчиниться действию народа, переносящего право управления на оптиматов. И хотя совет оптиматов избран народом, последний не может обязать его к чему-либо, ибо с учреждением этого совета народ, как было только что сказано, перестает существо­вать и исчезает то основание, которое делало его лицом (persona), а поэтому одновременно исчезает всякое обяза­тельство по отношению к этому лицу.

5. Аристократия имеет и другие общие с демократией черты. Во-первых, если не установлено определенное время и место собрания курии оптиматов, она перестает быть курией и единым лицом (persona una), а становится неорганизованной толпой, не обладающей верховной властью. Во-вторых, нельзя допускать больших промежут­ков между заседаниями этого совета, ибо это может нанести ущерб верховной власти, если только не передать право на ее отправление какому-нибудь одному человеку. Основа­ния для этого те же, что мы привели в 5-м параграфе.

6. Как аристократия, так и монархия происходят от власти народа, переносящего свое право, то есть верховную власть, на одного человека. Здесь также имеется в виду, что выдвигается один определенный человек, выделяющийся среди всех прочих знатностью или чем-то еще, и на него переносится большинством голосов все право, принадлежа­щее народу, и все полномочия народа, принадлежавшие

354

ему до избрания этого человека, теперь по праву принадле­жат избранному. После этого народ более не является единым лицом, но становится разрозненной толпой, потому что он был единым лицом только благодаря верховной власти, которую теперь передал этому человеку.

7. Монарх также никаким соглашением не обязан кому-либо за полученную власть, ибо он получает власть от народа, но, как только что было сказано выше, народ тотчас же по передаче власти перестает быть лицом, а если исчезает лицо, одновременно исчезает и обязательство перед лицом. Таким образом, граждане обязаны повино­ваться монарху только в силу тех соглашений, которыми они взаимно взяли на себя обязательство исполнить все, что сочтет нужным народ, то есть повиноваться монарху, если он поставлен народом.

8. Монархия отличается и от аристократии, и от де­мократии тем, что при них необходимо установление определенного места и времени для того, чтобы создалась возможность обсуждать и принимать решения, то есть реально осуществлять власть, при монархии же такое обсуждение и принятие решений возможно в любое время и в любом месте. Ведь поскольку ни народ, ни оптиматы не представляют физического единства, им необходимы собрания. Монарх, будучи физически единым, всегда обла­дает непосредственной возможностью осуществлять свою власть.

9. Поскольку, как было сказано выше (в параграфах 7, 9, 12-м), обладающие в государстве верховной властью не связаны в силу каких-либо соглашений никакими обяза­тельствами по отношению к кому-либо, они тем самым не могут совершить никакой несправедливости по отноше­нию к гражданам. Ибо несправедливость (нарушение права), согласно вышеприведенному определению (в тре­тьем параграфе третьей главы), есть не что иное, как нару­шение соглашений. Поэтому там, где не существует предва­рительно заключенного соглашения, там не может иметь место и никакая несправедливость. Конечно, и народ, и совет оптиматов, и монарх могут нарушать естественные законы самым различным образом, например жестокостью, пристрастностью, оскорблениями и прочими пороками, но все это не подходит под строгое и точное определение понятия несправедливости. Но если гражданин откажется повиноваться верховной власти, его действия будут наз­ваны в собственном смысле слова несправедливыми (нару­шающими право) по отношению к другим согражданам,

355

потому что каждый гражданин, вступая в соглашение с каждым другим, обязался повиноваться тому, кто обла­дает верховной властью, а теперь же лишает его предостав­ленного ему права, не спрашивая его согласия. И если в народном собрании или в собрании оптиматов будет принято какое-то решение, нарушающее какой-нибудь естественный закон, вина за это лежит не на самом госу­дарстве, то есть на гражданском лице, но на тех гражданах, чьими голосами было принято это решение. Ведь наруше­ние является результатом выражения естественной воли, а не политической, являющейся фиктивной: в противном случае виновными оказались бы и те, кто не одобряет этого решения. При монархии же любое нарушение монархом естественных законов является его собственной виной, потому что в его лице воля государства совпадает с его естественной волей.

10. Народ, который решил избрать монарха, может передать ему верховную власть либо безусловно (simplici­ter), без ограничения времени правления, либо на опреде­ленный срок. В первом случае предполагается, что пере­данная монарху власть сохраняется такой, какой обладал передавший ее народ. На этом основании народ по праву может избрать кого-то монархом, и на том же основании этот последний может избрать монархом другого, так что монарх, которому власть передана безусловно, обладает не только правом владения, но и правом назначения нас­ледника и на этом основании может провозгласить себе наследником кого ему будет угодно.

11. Если же власть передается только на определенный срок, то в таком случае интерес представляют и другие моменты, а не только сама передача власти. Во-первых, сохранил ли за собой народ, передавая ему власть, право собираться в определенные сроки и в определенном месте. Во-вторых, если он сохранил за собой это право, то сохра­нил ли за собой право собраться до истечения того времени, на которое он предоставил монарху право обладания вер­ховной властью. В-третьих, пожелал ли он собраться по воле этого временного монарха, и только так. Предполо­жим, что народ уже передал верховную власть какому-то одному человеку только на время его жизни. А теперь представим сначала, что все разошлись с собрания, не при­няв вообще никакого решения о месте, где должно прои­зойти собрание для новых выборов после его смерти. В таком случае очевидно, согласно 5-му параграфу этой главы, что народ уже не является более лицом, а лишь

356

разрозненной массой, в которой каждому равно позволено встречаться с кем угодно в самое разное время и в любом угодном ему месте, а если сможет, то и захватить власть на основании равного для всех, то есть естественного, пра­ва. Поэтому всякий монарх, обладающий властью на таких условиях, обязан на основании естественного закона, упо­минаемого в восьмом параграфе третьей главы, не отвечать злом на добро - обязан принять меры, чтобы после его смерти государство не распалось, а для этого либо устано­вить определенный срок и место, где бы граждане смогли, если захотят, собраться, либо самому назвать себе преем­ника, исходя из того, что он сочтет более способствующим общей пользе граждан. Следовательно, тот, кто получил верховную власть, ограниченную временем его жизни, как это было только что сказано, фактически обладает абсо­лютной властью и может принимать решение о наследова­нии ее. Во-вторых, если предположить; что народ, избрав временного монарха, предварительно на своем собрании принял решение о времени и месте нового собрания после смерти монарха, в таком случае с его смертью власть сосре­доточивается в руках народа без какого бы то ни было нового решения граждан, но на основании прежнего пра­ва. Ибо в течение всего этого времени верховная власть как собственность принадлежала народу, а монарху при­надлежало лишь пользование, то есть осуществление ее, как узуфруктуарию. Если же народ, избрав временного монарха, назначит определенное время для собрания, кото­рое должно произойти еще в пределах времени, назначен­ного ему для правления, то такого правителя следует считать не монархом, а первым слугой народа, и народ может, если захочет, лишить его власти даже до истечения срока, как это сделал римский народ, предоставивший начальнику конницы Минуцию равную власть с Квинтом Фабием, которого он еще раньше сделал диктатором. При­чина этого состоит в том, что невозможно допустить, чтобы отдельный человек или собрание, располагающие полным и непосредственным правом действовать, сохраняли бы эту власть, не будучи в состоянии ею пользоваться на деле. Ведь власть есть не что иное, как право повелевать, доколе это физически возможно. Наконец, если народ, провозгла­сив временного монарха, уже более не может собраться вновь без разрешения провозглашенного им монарха, то очевидно, что народ тем самым распался и провозглашен­ный на таких условиях монарх обладает абсолютной властью, потому что граждане уже не в состоянии возро-

357

дить государство, если только этого не захочет тот, кто единолично обладает властью. И не имеет значения, что он мог бы пообещать созывать граждан в определенные сроки, потому что теперь уже не существует то лицо, которому дано такое обещание, или существование этого лица зави­сит от его воли. То, что мы сказали о четырех названных выше случаях, возможных при избрании народом времен­ного монарха, можно полнее объяснить сравнением с абсо­лютным монархом, у которого нет никакого наследника. Ведь народ является для граждан такого рода господином который может иметь только такого наследника, которого он сам назовет. Кроме того, промежутки между сроками собраний граждан можно сравнить с тем временем, когда монарх спит. Ведь в обоих случаях прекращается осуще­ствление власти, сама же власть сохраняется. Наконец, невозможность для собрания после его роспуска собраться вновь так же означает смерть народа, как и сон, от которого никогда не просыпаются, означает смерть человека. И подобно тому, как не имеющий наследника король перед тем, как заснуть, чтобы никогда уже не проснуться, то есть умереть, передавая кому-нибудь исполнение верховной власти до тех пор, пока он не проснется, тем самым пере­дает ему и право наследования, так и народ, который, избирая временного монарха, лишает себя одновременно права на собрание, передает ему господство над государ­ством. Далее, подобно тому как король, перед тем как за­снуть, поручает другому на время исполнение верховной власти, а проснувшись, получает его обратно, так и народ, после избрания временного монарха сохраняющий право собираться в определенный срок и в определенном месте, в этот самый день вновь обретает свою власть. И подобно тому, как король, который, поручая другому исполнение власти, оставаясь при этом бодрствующим, может, когда захочет, вернуть ее себе, так и народ, который законно собирается на собрание в течение срока, предоставленного временному монарху, может, если захочет, отобрать у него власть. Наконец, как король, который передает исполнение власти другому, пока он сам будет спать, может проснуться только в том случае, если этого захочет тот, кому он передал власть, вместе с жизнью теряет и власть, так и народ, который вручил власть временному монарху на условиях, запрещающих ему вновь собраться без его разрешения, безвозвратно распадается, и власть остается у избранного монарха.

12. Если монарх даст гражданину или группе граждан

358

какое-то обещание, следствием которого окажется невоз­можность осуществления верховной власти, то это обеща­ние или соглашение, сопровождалось ли оно клятвой или нет, не имеет силы. Ибо соглашение есть перенос права, который в силу сказанного в 4-м параграфе главы II тре­бует соответствующего выражения воли того, кто его пере­носит. Но тот, кто достаточно ясно выражает желание придерживаться поставленной цели, тот достаточно ясно заявляет, что он не отказывается от права на средства, необходимые для достижения этой цели. И тот, кто, обещая нечто необходимое для верховной власти, продол­жает удерживать, однако, самое власть, достаточно убеди­тельно показывает этим, что он дал это обещание, ис­ходя из убеждения, что без него верховная власть не может удержаться. Стало быть, как только станет ясным, что это обещание не может быть претворено в жизнь, не нанося ущерба верховной власти, оно должно считаться как бы не имевшим места, то есть недействительным.

13. Мы рассмотрели, каким образом граждане, подчи­няясь требованиям природы, связали себя взаимными согла­шениями, обязывающими их подчиняться верховной влас­ти. Теперь следует рассмотреть, как можно освободиться от оков такого повиновения. Первый путь - это отрече­ние, то есть когда кто-то не переносит на другого права власти, но отбрасывает его, то есть отрекается: ведь то, что мы отбрасываем, мы как бы оставляем без надзора, предоставляя равно каждому возможность взять это себе. В результате каждый из граждан вновь может на основа­нии естественного права по собственному усмотрению за­ботиться о своей безопасности. Второй путь - если госу­дарство окажется захваченным врагами и не сможет более сопротивляться им, то, очевидно, тот, кто до этого обладал верховной властью, теперь ее утрачивает. Ведь граждане, приложив все силы к тому, чтобы не попасть в руки врагов, выполнили те соглашения о повиновении верховной власти, которые каждый из них заключил друг с другом. И теперь они должны приложить все усилия, чтобы выполнить те обещания, которые они дали после пораже­ния, стремясь избежать смерти. Третий путь: в монархи­ческих государствах (ибо для демоса и курии оптиматов это невозможно), если вообще нет никакого наследника, то все граждане свободны от своих обязательств. Ведь очевидно, что никто не может быть связан обязательством, если ему неизвестно, кому он обязан повиноваться. Этими тремя путями все граждане переходят сразу же от под-

359

чинения к общей свободе во всем, то есть свободе есте­ственной и животной, ибо природное состояние к граж­данскому состоянию, то есть свобода к подчинению, отно­сится так же, как страсть к разуму или животное к чело­веку. Кроме того, отдельные граждане могут по праву освободиться от подчинения по воле того, кто обладает верховной властью, в том случае, если они покинут родину. Последнее может произойти двумя путями: либо по разре­шению, когда кто-то, получив прощение, добровольно уез­жает на жительство в другое место, либо по приказанию, как изгнанник. И в том, и в другом случае он будет свободен от подчинения законам покинутого государства, потому что он подчиняется теперь законам нового.

ГЛАВА VIII

О ПРАВЕ ГОСПОД НАД РАБАМИ

1. Что такое господин и раб.

2. Разделение рабов на тех, кто, снискав доверие, пользуется естественной свободой, и тех, кто содержится в тюрьме и в оковах, работая в мастер­ских.

3. Обязательство раба рождается из предоставленной ему господином телесной свободы.

4. Закованные в цепи рабы не связаны никакими соглашениями с господами.

5. Имущество рабов не является их собственностью, не принадлежащей хозяину.

6. Господин может продать раба или передать по завещанию.

7. Господин не может нару­шить права в отношении своего раба.

8. Господин господи­на есть господин его рабов.

9. Какими способами рабы могут приобрести свободу.

10. Господство над животными есть требование естественного права.

1. В двух предыдущих главах мы говорили об установ­ленном государстве (civitas institutiva), то есть таком, которое возникло благодаря взаимному согласию многих лиц, связавших себя данными друг другу соглашениями о взаимной верности им. Теперь же следует сказать о есте­ственном государстве (civitas naturalis), которое может быть названо также и приобретенным (acquisita), посколь­ку власть в нем приобретается благодаря естественным силам и могуществу. И прежде всего необходимо знать, какими средствами может быть добыто право господства над человеческой личностью. Там, где такое право приобре­тено, создается некое маленькое царство (regnum). Ведь быть царем (rex) есть не что иное, как обладать господ-

360

ством над многими лицами, и поэтому большая семья есть царство, и маленькое царство - это семья. Но если вер­нуться снова к естественному состоянию и рассмотреть лю­дей такими, какими они были в тот момент, когда они только что, подобно грибам, появились вдруг из земли уже взрослыми, не связанными никакими обязательствами друг с другом, то существует только три способа, которыми один человек может получить господство над личностью другого. Первый из них имеет место тогда, когда сами люди добровольно, по взаимному соглашению друг с дру­гом ради обеспечения мира и взаимной безопасности отдают себя во власть и подчиняются господству какого-нибудь человека или собрания. Об этом мы уже говорили. Второй способ выражается в том, что человек, захваченный в плен на войне, или побежденный, или неуверенный в своих силах, обещает победителю, или более сильному, дабы избежать смерти, служить ему, то есть выполнить все, что тот ему прикажет. В этом соглашении благо, при­обретаемое побежденным, или более слабым, состоит в да­ровании ему жизни, которая по праву войны в естествен­ном состоянии людей могла быть отнята у него, благо же, обещанное им, есть готовность служить и повиноваться. В силу этого обещания побежденный обязан служить победи­телю и проявлять абсолютное повиновение любыми воз­можными средствами, если только это повиновение не вступает в противоречие с божественными законами. Ведь тот, кто обязан повиноваться чьим-либо приказаниям, еще не зная, что именно тот прикажет, связан безусловным обязательством, не имеющим никакого исключения. И тот, кто связан подобным обязательством, есть раб, а тот, кому он обязан повиноваться, господин. Третий же путь обретения права на личность есть право рождения, об этом способе приобретения права будет сказано в сле­дующей главе.

2. Не всякий военнопленный, которому пощадили жизнь, мыслится вступившим в договор со своим госпо­дином, ибо не всякому верят настолько, чтобы предоставить ему достаточно свободы, дающей ему возможность при же­лании либо убежать, либо уклониться от исполнения своей службы, или замыслить какое-то зло, или причинить ущерб господину. Впрочем, и они выполняют работу, но в эргастулах или закованными в цепи, и поэтому их назы­вают не просто рабами, как всех рабов, но и специальным словом - колодники; и в наше время имеют различное значение слова serviteur, un serf, а также un esclave.

361

3. Следовательно, обязательство раба по отношению к господину рождается не просто из факта дарования жизни, но из того, что содержат его не в оковах и не в тюрьме. Ведь обязательство возникает из соглашения, соглашение же может существовать только тогда, когда существует доверие, как явствует из параграфа девятого главы второй, где приводится определение соглашения как обещания того, кому доверяют. Следовательно, благодея­ние, выражающееся в даровании жизни, соединено с дове­рием, в силу которого господин предоставляет рабу телес­ную свободу, дающую ему возможность, если он пожелает забыть о налагаемых соглашением обязательствах и узах, не только бежать от господина, но и лишить последнего жизни, хотя он сохранил жизнь ему самому.

4. Поэтому те рабы, которых содержат в эргастулах и заковывают в цепи, не подпадают под вышеприведенное определение рабов, ибо они служат не на основании соглашения, а только из страха побоев. Поэтому, если они убегут или убьют господина, они тем самым ничем не нару­шат естественных законов. Ведь если человека заковывают в цепи, то, значит, налагающий оковы предполагает, что скованный не связан достаточно надежно никакими дру­гими обязательствами.

5. Итак, господин обладает равным правом на господ­ство над рабом, заключенным в оковы, как и над не заклю­ченным, ибо обладает высшей властью по отношению и к тому, и к другому и может сказать о рабе точно так же, как и о любой другой вещи, одушевленной или неодушевлен­ной,- это мое. Отсюда следует, что все, что принадлежало рабу до того, как он оказался в рабстве, теперь принад­лежит господину, и все, что раб приобретает, будет приобретено для господина. Ибо тот, кому принадлежит право распоряжаться личностью человека, может распо­ряжаться всеми вещами, которыми могло распоряжаться это лицо. Следовательно, не существует ничего, что бы раб мог сохранить как собственное вопреки воле господина. Однако у него есть предоставленная ему господином собственность и господство над его вещами, которыми раб может владеть и защищать их от других рабов, точно так же, как и у гражданина, как мы видели выше, нет ничего собственно принадлежащего ему вопреки воле го­сударства или того, кто обладает верховной властью, но у каждого гражданина есть собственность по отношению к своему согражданину.

6. Следовательно, поскольку и сам раб и все, чем он вла-

362

деет, принадлежит господину, а каждый на основании естественного права может располагать своей собствен­ностью так, как он захочет, господин может по собствен­ному усмотрению продать раба, заложить его либо пере­дать по завещанию.

7. Кроме того, сказанное выше о положении подданных в установленном государстве, а именно что обладающий в государстве верховной властью не может нанести им ника­кой несправедливости, является верным и по отношению к рабам, потому что они подчинили свою волю воле госпо­дина. А поэтому все, что он сделает, он сделает по их желанию, а невозможно нанести никакой обиды тому, кто сам хочет этого.

8. Если вдруг господин оказался в плену или по соб­ственной воле стал рабом или подданным другого, этот последний станет господином не только его самого, но и его рабов; по отношению к ним он будет верховным владыкой, по отношению же к их хозяину - непосред­ственным. Ведь поскольку не только раб, но и все, что он имеет, принадлежит хозяину, поэтому и рабы первого явля­ются рабами второго, и их первый господин может распо­ряжаться ими лишь в той мере, в какой это будет угодно верховному господину. И поэтому, если когда-то в государ­ствах у господ будет абсолютная власть над рабами, она будет считаться происходящей из естественного права и не установленной гражданским законом, а предшествующей ему.

9. Раб освобождается от рабства точно так же, как в установленном государстве подданный освобождается от подчинения. Во-первых, если господин дарует ему свободу. Ибо право распоряжаться собой, которое раб передал гос­подину, господин может вернуть обратно рабу. Такого рода освобождение называется манумиссией (доброволь­ный отпуск на волю). Это аналогично разрешению пере­ехать в другое государство, предоставляемому государст­вом своему гражданину. Во-вторых, если господин прого­нит раба от себя; это то, что в государстве называется изгнанием и с точки зрения результата не отличается от манумиссии, хотя они и различаются по своему ха­рактеру: в первом случае свобода оказывается наказанием, а во втором - наградой, но в обоих случаях господа отказываются от владения. В-третьих, если раб окажется в плену, то новое рабство уничтожает прежнее. Ведь рабы, подобно всем прочим вещам, приобретаются на войне, и справедливость требует, чтобы господин защищал их, если

363

он хочет, чтобы они принадлежали ему. В-четвертых, раб получает свободу, если не известен наследующий господину, например если господин умирает, не оставив наследника и не сделав завещания. Ибо предполагается, что никто не связан обязательством, если он не может знать, перед кем он обязан. Наконец, раб, заключенный в оковы или каким-нибудь иным способом лишенный телес­ной свободы, освобождается от этого второго вида обяза­тельства, налагаемого соглашением. Ибо не существует соглашения там, где нет веры вступающему в соглашение, и невозможно нарушить слово, которое не было дано. Господин же, сам находящийся в рабстве у другого, не может освободить своих рабов так, чтобы они оказались свободными и от власти верховного господина. Ведь, как было показано выше, такого рода рабы принадлежат не ему, а верховному господину.

10. Право на не имеющих разума животных приобрета­ется таким же образом, как и на человеческую личность, то есть благодаря естественным силам и возможностям. Ведь если в естественном состоянии, поскольку ведется всеобщая война против всех, каждому позволено порабо­щать или даже убивать людей, коль скоро это будет представляться ведущим к его благу, то тем более то же самое будет позволено против зверей, то есть по собствен­ному желанию обращать в рабство тех, которые по их способностям могут быть приручены и быть ему полезны­ми, остальных же как вредных непрестанно преследовать силой оружия и уничтожать. Следовательно, господство над животными берет свое начало от естественного права, а не от положительного божественного права. Ведь если бы подобное право не существовало до появления Священ­ного писания, никто бы не имел права убивать животных в пищу себе, и поистине ужасающе было бы положение людей, которых звери могли бы безнаказанно пожирать, а они бы - нет. Следовательно, если естественное право поз­воляет животному убивать человека, то это же право позво­ляет человеку убивать зверей.

ГЛАВА IX

О ПРАВЕ РОДИТЕЛЕЙ ПО ОТНОШЕНИЮ К ДЕТЯМ И О ПАТРИАРХАЛЬНОМ ЦАРСТВЕ

1. Власть отца не определяется рождением.

2. Власть над детьми принадлежит тому, кто первый обладает ею.

364

3. Власть над детьми первоначально принадлежит матери.

4. Подкинутый ребенок принадлежит тому, кто его воспи­тывает.

5. Рожденный от гражданина и от обладающего высшей властью принадлежит властителю.

6. В союзе муж­чины и женщины, не предусматривающем, кто является в нем главой, дети принадлежат матери, если соглашением или гражданским законом не предполагается иное реше­ние.

7. Дети подчиняются родителям точно так же, как рабы - господам и граждане - государству.

8. Об уваже­нии к родителям и господам.

9. В чем состоит свобода и о различии между гражданами и рабами.

10. В патриар­хальном государстве его право на граждан не отличается от права в установленном государстве.

11. Вопрос о праве наследования имеет место только в монархическом госу­дарстве.

12. Монарх может передать верховную власть в государстве по завещанию.

13. Или подарить, или продать.

14. Монарх, не сделавший завещания, всегда считается же­лающим, чтобы ему наследовал монарх.

15. И кто-нибудь из его детей.

16. И лучше мужчина, чем женщина.

17. И лучше старший из сыновей, чем младший.

18. И если у него пет детей, то в первую очередь брат.

19. И таким же образом тот, кто наследует власть, наследует и право назначения наследника.

1. Сократ есть человек, следовательно, он есть и живот­ное - представляет собой правильное умозаключение и к тому же совершенно очевидное, потому что для признания истинности вывода не нужно ничего, кроме понимания слова человек, ибо животное входит в само определение человека, и любой может добавить недостающее предло­жение, а именно: человек есть животное. И также правиль­но утверждение: Софрониск - отец Сократа, следователь­но, он является и его господином, но оно не является совершенно очевидным, потому что господин не включает­ся в определение отца; поэтому для того, чтобы это стало очевидным, необходимо объяснение связи отца и госпо­дина. Те, кто до сих пор пытались утверждать господство отца над детьми, не приводили никаких доказательств, кроме самого рождения, как будто бы очевидно само по себе, что то, что рождено мною, то и является моим. Это похоже на то, как при виде треугольника сразу же, без всякого рассуждения, считать очевидным, что сумма его углов равняется двум прямым. Кроме того, поскольку владение, т. е. верховная власть, неделимо, и никто не мо­жет служить двум господам, а в рождении участвуют

365

два лица, мужчина и женщина, то невозможно вообще, чтобы владение приобреталось только в силу одного рожде­ния. Поэтому здесь необходимо более тщательно исследо­вать происхождение отцовской власти.

2. Таким образом, нам придется вернуться к естествен­ному состоянию, в котором благодаря природному равен­ству все взрослые люди должны считаться равными между собой. Там по праву природы победитель является господи­ном побежденного; следовательно, по природному праву господство над ребенком принадлежит тому, кто первым имеет над ним власть. Но очевидно, что тот, кто только что родился, прежде всего оказывается во власти матери, чем во власти кого-либо другого, и поэтому она может по своему усмотрению либо воспитать его, либо подбро­сить.

3. Если же она его воспитывает, то, поскольку при­родное состояние есть состояние войны, предполагается, что она воспитывает его так, чтобы он повиновался ей. Поскольку же по естественной необходимости мы все стре­мимся к тому, что для нас самих представляется благом, то невозможно представить, чтобы кто-то дал кому-то жизнь, с тем чтобы тот смог со временем, обретя силы, стать по праву его врагом. А всякий является врагом любому, кому он не повинуется и кем не повелевает. Таким образом, в естественном состоянии всякая роженица становится одновременно и матерью, и госпожой. Утверж­дение же некоторых о том, что в данном случае господином становится не мать, а отец в силу превосходства мужского пола, не имеет никакого значения, да и разум утверждает противоположное, ибо естественное неравенство сил муж­чины и женщины не столь велико, чтобы мужчина мог приобрести власть над женщиной, не прибегая к войне, кроме того, не противоречит этому и обычай, ибо женщины, в частности амазонки, некогда вели войны против своих врагов и сами решали, как им поступить со своим потом­ством, да и поныне в очень многих местах женщины обла­дают верховной властью. И решение об их детях прини­мают не мужья, а они сами, и они делают это бесспорно на основании естественного права, потому что тот, кто обладает верховной властью, не связан, как было сказано выше, гражданскими законами. Прибавим к этому, что в естественном состоянии нельзя знать, кто является отцом сыну, если на него не укажет мать. Поэтому он является сыном того, кого захочет мать, и поэтому он принадлежит матери. Таким образом, первоначально господство над

366

детьми принадлежит матери, и у людей, как и у прочих живых существ, плод следует за чревом.

4. От матери же господство переходит к другим по-раз­ному. Во-первых, если мать потеряет свое право иди откажется от него, подбросив ребенка. Поэтому воспитав­ший подкидыша приобретает то самое право господства, которое принадлежало матери. Ибо мать, подбрасывая ре­бенка, отнимает у него жизнь, которую она дала ему не самим фактом рождения, но вскармливая его; то есть из-за подкидывания уничтожается и обязательство, возникшее из дарования жизни. Спасенный же обязан всем тому, кто, вскормив, спас его (предоставив ему пищу), он обязан ему и как воспитанник - матери, и как раб - гос­подину. Ведь хотя в естественном состоянии, где все принадлежит всем, мать может потребовать назад себе сына на том же основании, что и любой другой, однако сын не может по праву быть возвращен матери.

5. Во-вторых, если мать взята в плен на войне, то рож­денный ею принадлежит захватившему ее, потому что тот, кто обладает господством над личностью, тот обладает господством над всем, что принадлежит ей, а стало быть, и над ребенком, как было сказано в пятом параграфе преды­дущей главы. В-третьих, если мать является гражданкой какого-нибудь государства, то тот, кто в этом государстве обладает верховной властью, будет обладать и господством над тем, кто рожден ею, ибо он господин и матери, которая обязана во всем повиноваться обладающему верховной властью. В-четвертых, если женщина соединяется с муж­чиной для совместной жизни на том условии, что власть будет принадлежать мужу, то родившийся у них ребенок принадлежит отцу, ибо ему принадлежит и власть над матерью. Но если женщина, обладающая властью, родит детей от подданного, последние принадлежат матери. Ведь в ином случае женщина не может иметь детей, не теряя власти. И вообще, если союз мужчины и женщины образу­ет некое единение, при котором один подчиняется власти другого, то дети принадлежат тому, кому принадлежит власть.

6. Однако в естественном состоянии, поскольку мужчи­на и женщина вступают в союз, не подчиняясь при этом власти друг друга, их дети принадлежат матери на осно­ваниях, приведенных выше в третьем параграфе, если их соглашением не предусмотрено нечто иное. Ведь на осно­вании соглашения мать может располагать своим правом, как ей угодно, подобно тому как это некогда делали

367

амазонки, которые, родив детей от соседних племен, по соглашению отдавали им мужское потомство, девочек же оставляли себе. В государстве же, если заключен контракт между мужчиной и женщиной о совместном проживании, рожденные ими дети принадлежат отцу, потому что во всех государствах, установленных отцами, а не матерями семейств, власть в доме принадлежит мужу. Такого рода соглашение называется браком, если оно совершается на основании гражданских законов. Если, же речь идет только о сожительстве, дети могут принадлежать или отцу, или матери в зависимости от различия гражданских законов, существующих в различных государствах.

7. Поскольку, согласно параграфу третьему, мать перво­начально является госпожой своих детей, и уже после нее - отец или кто-то другой на основании переходящего к ним права, то очевидно, что дети таким же образом подчинены тем, кто кормит и воспитывает их, как и рабы - господам, а подданные - тому, кто обладает вер­ховной властью в государстве, и что родитель не может совершить несправедливости по отношению к сыну, пока последний находится в его власти. И от подчинения сын освобождается таким же образом, как и подданный, и раб, и эмансипация не отличается от манумиссии, а абдикция (исключение из состава семьи) есть то же, что и изгнание.

8. Освобожденный от опеки отца сын и отпущенный на свободу раб уже не так боятся лишенного отцовской и господской власти отца семейства и почитают его не так, как раньше, если иметь в виду истинное и внутреннее уважение. Ведь честь есть не что иное, как уважение к чужому могуществу, а поэтому, кто слабее, тому всегда ока­зывается и меньше чести. Но не следует думать, что освобождающий сына из-под своей опеки и отпускающий раба на свободу хочет настолько уравнять последних с собой, чтобы они даже не чувствовали себя обязанными за оказанное им благодеяние, но во всем бы вели себя как равные ему. А поэтому всегда следует помнить, что осво­бождаемые от подчинения, будь то раб, сын или какая-нибудь колония, должны дать обязательство проявлять по крайней мере все те внешние знаки почтения, которые оказываются низшими высшим. Отсюда следует, что тре­бование почитать родителей есть требование естественного закона, и это не только выражение благодарности, но и результат соглашения.

9. Кто-нибудь спросит, в чем же состоит различие меж­ду свободным, или гражданином, и рабом. И насколько

368

мне известно, еще ни один автор не объяснил, что такое свобода и что такое рабство. Обычно считается, что свобода есть возможность делать по собственному усмотрению все что угодно, не боясь наказания, а не иметь такой воз­можности есть рабство. Ничего подобного не может иметь места в государстве, не ставя под угрозу мир во всем роде человеческом, потому что никакое государство не может существовать без власти и права принуждения. Согласно нашему определению, свобода есть не что иное, как отсутст­вие препятствий для движения; например, вода в сосуде не свободна потому, что сосуд мешает ей вылиться, а если сосуд разбить, то она становится свободной. И свобода для каждого может быть большей или меньшей в зависи­мости от большего или меньшего пространства, предостав­ленного ему, как, например, заключенный в более простор­ной камере имеет больше свободы, чем заключенный в более тесной. И человек может быть свободен в одном от­ношении, идя в одном направлении, и не свободен в другом, подобно идущему по дороге, огороженной с обеих сторон терновником и загородками, чтобы не повредить располо­женные вдоль дороги виноградники и посевы. И такого рода препятствия являются внешними и абсолютными, и в этом смысле все рабы и подданные свободны, если они не закованы в цепи и не заключены в тюрьму. Другие же зависят от нашего сознания, препятствуя движению не абсолютно, а акцидентально, оставляя нам возможность выбора: так, находящийся на корабле не связан настоль­ко, чтобы не иметь возможности броситься в море, если он этого вдруг захочет. И здесь точно так же: чем больше открывается возможных путей человеку, тем большей свободой он обладает. И в этом и состоит гражданская свобода. Ибо ни один подданный, ни один сын, ни один раб не является настолько связанным страхом наказания со стороны государства, отца или господина, сколь бы суровыми они ни были, чтобы не иметь возможности сде­лать все и прибегнуть к любому средству, которое окажется необходимым для защиты его жизни и здоровья. Поэтому я не вижу, на что бы мог пожаловаться даже любой раб, ссылаясь на то, что он лишен свободы, если только несчастье не состоит в том, что ему не позволяют вредить самому себе, и он обретает вновь право на жизнь, утра­ченное в результате войны или неких ударов судьбы или даже по собственной вине вместе со всеми средствами существования и всем прочим, необходимым для жизни и здоровья, но на условии подчинения другому. Ведь тот,

369

кому угроза наказания не позволяет делать все, что он хочет, не есть угнетенный раб, а человек, которым уп­равляют и которого кормят. Во всяком государстве и семье, где существуют рабы, свободные граждане и дети свободных имеют то преимущество перед рабами, что вы­полняют более почетные поручения государства и семьи и к тому же владеют не только предметами первой необхо­димости. Различие же между свободным гражданином и рабом состоит в следующем: свободный служит только го­сударству, раб же - еще и согражданину. Всякая же иная свобода находится вне гражданских законов и принадле­жит лишь правителям.

10. Отец семейства, дети и рабы его, объединенные силою отцовской власти в одно гражданское лицо, назы­ваются семьей. Если же она станет благодаря разросше­муся потомству и покупке новых рабов столь многочислен­ной, что ею будет невозможно повелевать, не прибегая к неверному жребию войны, она будет называться патри­архальным царством. Хотя и приобретенное силою, оно от­личается от установленной монархии своим происхожде­нием и способом своего установления, но в уже сложив­шейся форме оно обладает всеми теми же особенностями, что и монархия, и право властвования в обеих формах одно и то же, так что нет необходимости что-то говорить о них специально.

11. По какому праву была установлена верховная власть, сказано. Теперь необходимо вкратце сказать, по какому праву она сохраняется. Право же, на основании которого она сохраняется, называется правом наследова­ния. Поскольку же при демократии верховная власть при­надлежит народу, то до тех пор, пока существуют гражда­не, власть принадлежит ему. Ибо народ не имеет преем­ника. Аналогично при аристократии, когда умирает один из оптиматов, на его место остальные ставят кого-нибудь другого, а поэтому здесь, строго говоря, нет никакого наследования, если только все они сразу не окажутся не­способными править, чего, как я полагаю, никогда не слу­чается. Следовательно, вопрос о праве наследования имеет место только при абсолютной монархии. Ведь те, кто только временно осуществляют верховную власть, сами не являются монархами, а лишь слугами государства.

12. Прежде всего, если монарх назначит своим завеща­нием себе преемника, последний наследует ему. Ибо, если монарх был назначен народом, то он, как то указано в параграфе 2 главы VII, обладает по отношению к государ-

370

ству всеми правами, какими обладал народ. Но народ мог избрать его самого, следовательно, на том же основании он может сам избрать другого. Но и в патриархальном царстве существуют те же самые права, что и в установлен­ном королевстве. Поэтому всякий монарх может назначить себе преемника в своем завещании.

13. А то, что кто-то может передать другому по завеща­нию, он с тем же правом может при жизни даровать или продать. Следовательно, кому бы он ни передал высшую власть, в виде ли дара или за деньги, он передал ее по праву.

14. Если же он при жизни не объявил своей воли относительно наследника ни в завещании, ни каким-то иным путем, то прежде всего предполагается, что он не хотел вернуть государство к анархии, то есть к состоянию войны, что означало бы гибель граждан, ибо он не мог сде­лать этого, не нарушая естественных законов, налагавших на него перед судом совести обязательство сделать все, что необходимо способствует сохранению мира, а если бы он захотел иного, то ему не составляло труда заявить об этом открыто. Далее, поскольку право переходит по воле отца, то решать вопрос о наследнике следует исходя из того, что указывает на его волю. Предполагается, следовательно, что он хотел оставить своих подданных под монархи­ческим правлением, а не под каким-либо иным прежде всего потому, что и сам он одобрил такую форму правле­ния примером собственного царствований и ни словом, ни делом не осудил его впоследствии.

15. Далее, поскольку все люди в силу естественной необходимости (necessitas naturalis) более доброжелатель­ны по отношению к тем, кто способствовал их чести и славе, чем ко всем остальным, а посмертную славу и честь каждому приносит могущество их детей, а не каких бы то ни было иных людей, то отсюда можно сделать вывод, что отец доброжелательнее относится к собственным детям, чем к кому-либо другому. Таким образом, предполагается, что воля отца, не оставившего завещания, состояла в том, чтобы его наследником был кто-нибудь из его детей. Это следует предполагать в том случае, если нет иных, более ясных указаний, свидетельствующих о противоположном. К такого рода признакам может принадлежать обычай, устанавливающийся в результате ряда сменявших друг друга наследований власти. Ведь предполагается, что тот, кто ничего не говорит о наследовании своей власти, прини­мает существующий в его королевстве обычай.

371

16. Среди детей предпочтение оказывается мужчинам перед женщинами прежде всего на том, может быть, осно­вании, что они, как правило, хотя и не всегда, более способ­ны к великим делам, и особенно - к ведению войны, а, кроме того, когда приходится прибегать к ссылкам на обычай, такой порядок не противоречит ему. Поэтому следует толковать волю отца в их пользу, если не противо­речит тому иной обычай или иное, более ясное указание на его волю.

17. Поскольку все сыновья равны, а власть неделима, ее наследует старший по возрасту. Ведь если мы устанавлива­ем какое-то различие в зависимости от возраста, то более других достойным власти будет старший, ибо сама природа свидетельствует, что старший, как это обычно бывает, ока­зывается мудрее. А другого судьи, кроме природы, в этом деле быть не может. Если же мы стали бы считать всех братьев равными, то преемник был бы назначен по жребию. Но естественным жребием является первородство, и именно в силу его предпочтение уже оказано старшему по рожде­нию, и нет человека, чтобы судить, какому роду жребия следует отдать предпочтение при решении этого вопроса. Тот же самый принцип, защищающий право перворожден­ного, имеет силу и для перворожденной.

18. Если же детей вообще нет, тогда власть перейдет к братьям и сестрам на основе того же принципа, по которому наследовали бы дети, если бы они были. Ведь предполага­ется, что, чем ближе человек по родству, тем он благожела­тельнее. И братья пользуются преимуществом перед се­страми, равно как и старшие перед младшими. Здесь действует тот же принцип, что и при наследовании детьми.

19. Далее, принцип наследования власти тот же, что и принцип наследования права назначения преемника. Ибо будет считаться, что перворожденный, если он умрет рань­ше отца, перенес свое право наследования на своих детей, если только отец до этого не принял иного решения. Поэтому преимущественным правом наследования будут пользоваться внуки и внучки по сравнению со своими дядьями. Повторяю, все это происходит именно так, если этому не мешает местный обычай, с которым, как предпо­лагается, отец согласен, если он не высказывает противоре­чащего ему решения.

372

ГЛАВА X

СОПОСТАВЛЕНИЕ ТРЕХ ВИДОВ ГОСУДАРСТВА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НЕДОСТАТКОВ КАЖДОГО ИЗ НИХ

1. Сравнение естественного состояния с гражданским.

2. Преимущества и трудности одинаковы и для правителя, и для граждан.

3. Преимущества монархии.

4. Единовла­стие не является несправедливым на том основании, что один оказывается могущественнее всех остальных.

5. Опро­вержение мнения утверждающих, что господин и его рабы не могут образовать государство.

6. При власти народа по­боры тяжелее, чем при власти монарха.

7. Невиновные граждане меньше рискуют подвергнуться наказанию при монархе, чем при власти народа.

8. При монархии личная свобода отдельного гражданина не меньше, чем при власти народа.

9. Граждане ничего не теряют, если не все из них допускаются к обсуждению общественных дел.

10. Обсуж­дение государственных дел на больших собраниях не имеет смысла из-за невежества большинства участников.

11. А также из-за злоупотребления красноречием.

12. А также из-за борьбы партий.

13. А также из-за неста­бильности законов.

14. А также из-за разглашения проис­ходящего на них.

15. Эти недостатки присущи демократии, поскольку люди от природы получают удовольствие, когда ценят их способности.

16. Трудности, возникающие для го­сударства, управляемого малолетним государем.

17. Дока­зательством превосходства монархии является власть на­чальников в войске.

18. Лучшая форма господства та, где граждане представляют наследство правителя.

19. Аристо­кратия тем лучше, чем ближе к монархии, и тем хуже, чем дальше от нее.

1. Что такое демократия, аристократия и монархия, уже было сказано. А теперь, сопоставив их между собой, сле­дует рассмотреть, какая же из этих форм лучше всего спо­собствует сохранению мира среди граждан и обеспечению их интересов. Прежде всего сопоставим вообще преимуще­ства и недостатки государства как такового, дабы никому не пришло вдруг в голову, что лучше каждому жить по собственному усмотрению, вообще не создавая государство. Вне государства каждый имеет полнейшую свободу, но эта свобода бесполезна, потому что тот, кто в силу собственной свободы делает все, что пожелает, в силу того, что свобо­дой обладают и все остальные, равно и претерпевает все, что заблагорассудится другим. Когда же появляется госу-

373

дарство, каждый гражданин сохраняет за собой столько свободы, сколько необходимо для спокойной и благополуч­ной жизни, отнимая у других ее лишь настолько, чтобы не бояться их. Вне государства у каждого есть право на все, но он не может пользоваться ничем, в государстве же каждый спокойно пользуется ограниченным правом.

Вне государства кто угодно может по праву ограбить или убить кого угодно, в государстве же это может только один человек. Вне государства мы можем защитить себя только собственными силами, в государстве же нас защи­щают силы всех граждан. Вне государства ни у кого нет твердой уверенности в награде своим трудам, в государ­стве такая уверенность есть у каждого. Наконец, вне госу­дарства - господство страстей, война, страх, бедность, мерзость, одиночество, варварство, невежество, дикость; в государстве - господство разума, мир, безопасность, бо­гатство, благообразие, взаимопомощь, утонченность, науки, доброжелательство.

2. Аристотель в 14-й главе VII книги Политики уста­навливает два рода правления, один из которых направлен к выгоде правителя, другой - подданных 5. Как будто бы там, где с гражданами обходятся суровее, существует один вид государства, а там, где мягче,- другой! В этом совер­шенно невозможно с ним согласиться. Ибо все интересы правителя и подданных одинаковы и общи для них, ибо и выгоды и невыгоды их являются результатом характера правления. Неприятности, случившиеся с тем или иным гражданином из-за его неудачливости, глупости, небреж­ности, неспособности или роскошного образа жизни, могут и не быть связанными с несчастьями правителя. Но эти несчастья не проистекают из характера правления, ибо могут произойти в любом государстве. Если же они возни­кают со времени установления государства, то их придется признать результатом характера правления, но они будут общими и для правителя, и для граждан, так же как общи­ми для них являются и преимущества. Первым и вели­чайшим преимуществом для всех является мир и безопас­ность. Ведь и тот, кто правит, и тот, кем правят, исполь­зуют для защиты своей жизни силы сразу всех своих сограждан. И жертвами величайшего несчастья, которое может произойти в государстве,- гражданской междоусо­бицы, возникающей из анархии, равно становятся и тот, кто обладает верховной властью, и любой из граждан. Во-вторых, если тот, кто обладает верховной властью, требует от своих граждан столько денег, что они оказыва-

374

ются не в состоянии прокормить себя и свою семью и под­держивать свои физические силы, то это плохо не только для них самих, но и для правителя, который никакими богатствами без физической помощи граждан не сможет защитить свою власть и свои богатства. Если же он будет требовать столько, сколько необходимо для управления страной, это будет равно выгодно и ему самому, и гражда­нам способствуя обеспечению и защите всеобщего мира. И невозможно представить, каким образом общественное богатство может приносить несчастье отдельным гражда­нам, если только частные лица не разорены настолько, что не в состоянии своей деятельностью добывать себе необхо­димые средства для поддержания своих физических и ду­ховных сил. Ведь это было бы невыгодно и для самого правителя, являясь результатом не дурного порядка и дур­ных учреждений (ведь граждане могут испытывать угне­тение в любом государстве), а результатом дурного управ­ления благоустроенным государством.

3. А теперь нам необходимо показать путем сравнения достоинств и недостатков каждого из перечисленных видов государства, демократии, аристократии и монархии, что наилучшим из них является монархия. Поэтому аргументы типа: вселенная управляется единым Богом; древние пред­почли всем прочим видам государства монархию, отдав одному Юпитеру власть над богами; при возникновении государств и народов решения старейшин считались за­конами; установленная Богом при сотворении мира власть отца была монархической; прочие виды правления были созданы позднее из обломков монархии, разрушенной мя­тежами; народ божий управлялся царями и т. д.,- хотя все они представляют нам монархию в весьма привлекатель­ном виде, мы все же опустим, потому что это не рассужде­ния, а лишь примеры и свидетельства *.

4. Есть люди, которым единовластие не нравится пото-

* Очевидно, древние имели в виду именно это, создав для нас миф о Прометее. Рассказывают, что Прометей, похитив у солнца огонь, сделал из глины человека, и за это разгневанный Юпитер наказал его; и его печень вечно терзал орел. Это означает, что человеческий ум, изображен­ный в виде Прометея, заимствовал у монархии законы и право, с помощью которых, как будто бы с помощью огня, похищенного у своего естествен­ного источника, превратил толпу, то есть грязь и подонки людские, одушевив ее, в единое гражданское лицо, которое называется или аристо­кратией, или демократией. А зачинщики и сторонники этого, хотя могли бы жить тихо и спокойно под естественной властью царей, на­казаны тем, что, занимая высокое положение, мучаются вечными забо­тами, подозрениями и раздорами.

375

му, что это правление одного человека. Они считают не­справедливым, что среди такого множества людей кто-ни­будь один обладает такой властью, что может по собствен­ному произволу распоряжаться судьбами всех остальных. Эти люди, конечно, хотели бы освободить себя и из-под власти единого Бога, если бы это было возможно. Но возражение такого рода против власти одного человека подсказано завистью, когда они видят, что один обладает тем, чего жаждут все. Точно так же они считают неспра­ведливым правление немногих, если только сами не ока­жутся в их числе или хотя бы будут иметь надежду на это. Ведь если несправедливо, что не все обладают равными правами, тогда несправедливо и правление оптиматов. Поскольку же, как было показано выше, равенство озна­чает состояние войны и именно поэтому по всеобщему со­гласию установилось неравенство, это неравенство более не должно считаться несправедливостью, если имеет больше тот, кому мы добровольно больше и дали. Таким образом, недостатки, сопровождающие правление одного человека, являются следствием личности человека, а не того, что это один человек. А теперь посмотрим, что приносит гражда­нам больше неприятностей - власть ли одного человека или власть многих людей.

5. Прежде всего следует отбросить утверждение тех, кто вообще отрицает существование государства, образовавше­гося из любого числа рабов под властью общего господина. В параграфе 9 главы V государство определяется как единое лицо, сложившееся из многих людей, чья воля на основании заключенных ими соглашений должна считать­ся выражением воли их всех, и это лицо может исполь­зовать силы и возможности каждого для их общей защиты и обеспечения мира. А единое лицо, согласно сказанному в том же параграфе той же главы, существует тогда, когда воли многих заключены в воле одного. Но воля каждого раба содержится в воле господина, как это было показано в параграфе 5 главы VIII, так что последний мо­жет по своей воле использовать их силы и способности. Следовательно, существует государство, состоящее из гос­подина и многих рабов. И против этого нельзя привести никакого возражения, которое не было бы равным обра­зом направлено против государства, образованного отцом и детьми его. Ведь у господина, не имеющего детей, рабы занимают их место, ибо в них заключается почет и защита его, и, как было указано выше в параграфе 5 главы VIII, рабы подчиняются господам так же, как дети родителям.

376

6. Среди недостатков верховной власти следует указать то, что правитель помимо средств, необходимых на обще­ственные расходы, то есть на содержание государственных чиновников, на постройку и поддержание укреплений, на ведение войны, на достойное содержание своего двора, может, если захочет, потребовать по своему произволу еще и другие, с помощью которых он мог бы увеличить богатства своих детей, родственников, фаворитов и даже просто льстецов. Нужно признать, что это действительно недостаток, но из числа тех, которые встречаются во всех видах государства, и в демократическом государстве он еще более несносен, чем в монархическом. Ведь если монарх и захочет обогатить всех этих людей, то их немного, потому что они имеют отношение лишь к одному человеку. А в демократическом государстве сколько демагогов, то есть ораторов, пользующихся влиянием у народа, а их и так-то много, и с каждым днем прибывают все новые, столько же тех, кто хочет обогатить своих деток, родствен­ников, друзей и подхалимов. Ведь каждый из них стремит­ся не только по возможности больше обогатить свои семей­ства, сделать их могущественнее и знаменитее, но и прив­лечь к себе своими благодеяниями других, чтобы укрепить собственное положение. Монарх в значительной мере может удовлетворить своих слуг и друзей, назначая их на военные должности, поскольку их не так много, не нанося ущерба гражданам, в демократии же, где нужно насытить многих и все новых и новых, это становится невозможным без притеснения граждан. Хотя монарх и может выдвигать недостойных людей, однако часто он не хочет делать этого, ораторы же в демократическом государстве, как это и по­нятно, все и всегда хотят этого, потому что им это необхо­димо: ведь иначе могущество тех, кто делал бы это, возросло настолько, что представляло бы опасность не толь­ко для других демагогов, но и для государства.

7. Другой недостаток, связанный с существованием верховной власти, это тот постоянный страх смерти, который неизбежно должен испытывать каждый поддан­ный, понимая, что правитель может не только подвергнуть его любому наказанию за любое нарушение, но и в гневе по собственному произволу убить ни в чем не повинных граждан, ничем не нарушивших закон. И это поистине великое несчастье для любой формы государства, где оно происходит, а несчастьем это становится потому, что проис­ходит, а не потому, что может произойти, но это уже вина правящего, а не самого правления: ведь не все поступки

377

Нерона выражают сущность монархии. И все же при власти одного человека граждане реже подвергаются не­справедливому осуждению, чем при власти народа. Ведь цари жестоки только к тем, кто либо докучает им не­уместными советами, либо оскорбляет их своими речами, либо противится их личной воле. Но они стремятся поме­шать тому, чтобы возможное превосходство в могуществе одного гражданина над другим причинило бы вред госу­дарству. Поэтому под властью какого-нибудь Нерона или Калигулы могут невинно пострадать только те, кто им из­вестен, то есть придворные, или те, кто занимает видное положение в государстве, и не все, а только те, кто владеет чем-то, что жаждет получить для себя правитель, что же касается тех, кто докучает ему или оскорбляет его, то они несут наказание по заслугам. Таким образом, при монар­хии тот, кто хочет жить незаметно, находится вне опас­ности, какой бы ни был правитель. Ибо страдают только честолюбцы, прочие же защищены от обид со стороны более могущественных. Но при господстве народа может существовать столько Неронов, сколько существует орато­ров, стремящихся льстить народу: ведь каждый из них си­лен лишь постольку, поскольку могуществен сам народ, и, пытаясь спасти от наказания тех, кто по собственному произволу или из личной ненависти безвинно обрек на смерть своих сограждан, они действуют как бы по молчали­вому соглашению: сегодня - я тебе, завтра - ты мне, взаимно потакая страстям друг друга. Кроме того, суще­ствует некий предел для могущества частных лиц, за кото­рым оно становится опасным для государства, и поэтому монархам иной раз необходимо принять меры к тому, чтобы государство не претерпело какого-либо ущерба. По­этому они пытаются ограничить это могущество, если оно заключено в богатстве, ограничивая это богатство, если же это могущество основывается на народных симпатиях, тогда они уничтожают само это влиятельное лицо, не предъявляя никаких других обвинений. То же самое обыч­но происходит и в демократиях. В Афинах, например, влиятельные люди подвергались остракизму, отправляясь в изгнание, не совершив никакого преступления, только из-за своего влияния, а в Риме умерщвляли тех, кто добрыми делами стремился завоевать симпатии народа, и обвиняли их в стремлении к царской власти. В этом отно­шении демократия и монархия равны, однако репутация их различна, ибо демократия исходит от народа и то, что совершается большинством, большинство же и одобряет.

378

Поэтому говорят, что людей наказали из ненависти к их достоинствам, если это делают монархи, если же то же са­мое делается по воле народа, то это считается совершен­ным в интересах государства.

8. Есть и такие, кто считает монархию худшим государ­ственным строем, чем демократия, потому, что в первой меньше свободы, чем во второй. Если под свободой пони­мают отказ от подчинения законам, то есть повелениям народа, то в этом случае ни в демократии, ни в какой-либо другой государственной форме вообще нет никакой свобо­ды. Если же под свободой понимается немногочислен­ность законов и запретов, и при этом распространяющихся только на то, без запрещения чего мир невозможен, тогда я утверждаю, что в монархии не меньше свободы, чем в демократии. Ибо монархия не меньше, чем демокра­тия, может прекрасно уживаться с такой свободой. Ведь даже если на воротах и башнях какого угодно государ­ства написать самыми огромными буквами слово «свобо­да», это будет свобода не каждого гражданина, но свобода государства; и государство, управляемое народом, имеет на него не больше права, чем государство, управляемое мо­нархом. Но когда частные граждане, то есть подданные, требуют свободы, они по существу, говоря о свободе, требу­ют себе не свободы, а господства, даже не подозревая об этом по своему невежеству. Ведь если бы каждый пре­доставлял другим такую же свободу, какую он хочет для себя, как этого требует закон природы, то вновь бы верну­лось то естественное состояние, в котором все имеют право делать все; и если бы люди знали, что такое состояние хуже всякого подчинения, они бы отвергли его. Но если кто-то требует свободы только для самого себя, отказывая в ней всем остальным, разве это не есть требование господства? Ведь тот, кто свободен от всяких уз, тот являет­ся господином всех остальных, кто скован ими. Следова­тельно, в народном государстве свобода граждан не боль­ше, чем в монархическом. Что вводит в заблуждение, так это равное участие в исполнении общественных обязанно­стей и управлении государством. Ведь там, где власть принадлежит народу, отдельные граждане принимают уча­стие в управлении постольку, поскольку они составляют часть правящего народа. Они равноправно принимают участие в исполнении общественных обязанностей, по­скольку обладают равными правами в избрании должност­ных лиц в государстве. И это как раз и есть то, что утверж­дает Аристотель во 2-й главе VI книги Политики, называя,

379

как это делалось в его время, свободой власти: В демокра­тии свобода уже предполагается. Это то, что обычно гово­рят: вне такого рода государства никто не является свобод­ным 6. Отсюда, между прочим, можно сделать вывод, что те граждане, которые оплакивают уничтожение свободы в мо­нархии, негодуют лишь на то, что их не допускают к кормилу правления государством.

9. Но кто-нибудь, быть может, скажет, что именно по­этому народное государство (status popularis) должно быть поставлено намного выше монархии, коль скоро там, где государственными делами занимаются все, для всех открывается возможность проявить при общественном об­суждении самых сложных и важных вопросов свою муд­рость, знания, красноречие. А в силу присущей челове­ческой природе жажды славы нет ничего приятнее этого для всех, кто превосходит других, или полагает, что пре­восходит, в этих качествах. В монархических же государ­ствах этот путь, ведущий к славе и более высокому положению, для большинства граждан закрыт. Что же тог­да является недостатком, если не это? Я скажу. Видеть, как мнение человека, презираемого нами, оказывается предпочтенным нашему, как пренебрегают на глазах у нас нашей мудростью в неясной надежде пустой славы навле­кать на себя несомненнейшую вражду, не зная при этом, победим ли мы или окажемся побежденными, ненавидеть и быть предметом ненависти из-за несогласия во взглядах; бесплодно открывать всем наши замыслы и желания, когда это не нужно, оставлять в небрежении собственное хо­зяйство, все это я называю недостатками демократии. Стоять же в стороне от борьбы честолюбий, хотя такого рода состязания приятны людям красноречивым, не должно представляться им несчастьем, если только мы не станем утверждать, что для людей воинственных является несчастьем, когда их удерживают от битвы из-за того, что она доставляет им удовольствие.

10. Кроме того, есть немало причин, в силу которых обсуждение важных вопросов в многолюдных собраниях происходит менее успешно, чем там, где в их обсуждении участвуют лишь немногие. Одна из них состоит в том, что для принятия правильных решений обо всем, что спо­собствует благополучию государства, необходимо иметь представление о происходящем не только внутри государ­ства, но и за его пределами. Что касается внутреннего положения, здесь необходимо знать, на какие средства существует и защищает себя государство, где берутся эти

380

средства, где удобнее всего размещать оборонительные со­оружения, где набирать и на какие средства содержать войско, каково отношение граждан к государю или руково­дителям государства и тому подобное. В области внешних отношений нужно знать, сколь значительна и в чем выра­жается мощь каждого из соседних государств, что мы выиг­рываем и что теряем от связей с ними, каково их отношение к нам и друг к другу и какие они принимают решения по текущим делам. Поскольку в многолюдном собрании, в большинстве своем не имеющем представления о подоб­ных вещах, чтобы не сказать - неспособном понять их, только очень немногие разбираются в этом, что, кроме вреда для решения важных вопросов, может дать своими глупыми высказываниями это великое число участников обсуждения?

11. Другая причина, делающая большое собрание не слишком удобным для обсуждения государственных дел, состоит в том, что каждый желающий разъяснить свое предложение считает необходимым произнести бесконечно длинную речь и к тому же, стремясь произвести впечатле­ние, хочет сделат