Часть 7.

Часть III

- Итак, теперь не угодно ли управиться с тре­тьей частью неба, - сказал Громовержец, - ча­стью, которую называют астральной или южной, где прежде всего нам попадается на глаза твой громадный зверюга, о Нептун!

- Кит, - сказал Мом, - если не он служил галерою, каретой и гостиницей ниневийскому про­року, а тот ему и пищей, и лекарством, и рвот­ным; если это - не трофей Персеева триумфа, не прародитель Яна Оркского, наконец, не он - то чудовище, какое повстречалось Кола Катанцаро, когда тот спускался в преисподнюю: то я, хоть и состою одним из великих секретарей Небесной Рес­публики, не знаю, какого черта он тут. Пусть от­правляется с разрешения Юпитера в Салоники: авось пригодится там для какой-нибудь хорошей сказки заблудшемуся племени и народу богини Погибели. А так как появление этого животного над кипящим и бурливым морем возвещает на­ступление тишины, если не в тот же самый день, так в один из следующих, то мне кажется, ему

237

как раз впору стать прекрасным символом Спо­койствия духа.

- Хорошо бы, - сказал Юпитер, - этой выс­шей добродетели, называемой Спокойствием души, появиться на небе, если только это она под­крепляет людей против мирской суеты, делает их стойкими против обид Фортуны, держит их вда­леке от начальственных хлопот, хранит от увле­чения новшествами, делает мало жестокими для врагов, мало тяжелыми для друзей и совсем не­доступными для тщеславия; не смущающимися перед превратностями судьбы, не робкими при встрече со смертью.

После этого Нептун спросил:

Что сделаете, о, боги с моим любимцем, с моим прекрасным любовником, с этим Орионом, который (как говорят этимологи) с испуга смо­чил небо.

Тут вмешался Мом:

- Позвольте внести предложение мне, о боги. Попали, как говорится в Неаполе, макароны в сыр! Так как Орион умеет творить чудеса и, как известно Нептуну, умеет ходить по морю, не по­гружаясь в волны и не замачивая ног; и вместе с тем, конечно, способен и на всякие другие дико­винки: то отправим-ка его к людям и устроим так, дабы он внушал им все, что нам вздумается и угодно. Пусть заставит их поверить, будто бе­лое - черно; будто человеческий разум всякий раз, как ему кажется, что он наилучше видит, именно тогда и находится в ослеплении, будто все то, что согласно разуму, кажется превосход­ным, добрым и лучшим - позорно, преступно и чрезвычайно скверно; что природа - грязная по­таскушка, законы естества - мошенничество; что

238

природа и божество не могут стремиться к одной и той же цели, и что правда одной не подчинена правде другого, но взаимно исключают друг дру­га, как свет и тьма; что божество-- мать гре­кам, а для всех прочих народов вроде злой маче­хи; так что иначе нельзя и угодить богам, как эллинизируясь, т.е. становясь греком; ибо самый большой злодей и мерзавец, какой был среди гре­ков, только потому одному, что он принадлежит к божескому роду, несравненно лучше, чем са­мый справедливый и великодушный человек, ко­торый вышел из Рима во времена республики или из какого-либо другого народа, как бы оя ни вы­давался своими обычаями, знаниями, силой, суждением, красотой и авторитетом. Ведь все это природные дары. Божество презирает их и пре­доставляет тем, кто не способен к более великим привилегиям, т.е. к сверхъестественным дарам, коими одаривает божество, как например: пры­гать по водам, заставлять кувыркаться хромых и танцевать раков, кротов видеть без очков и де­лать прочие прекрасные и нескончаемые дико­винки. Пусть заодно убедит людей, что Филосо­фия и всякое исследование, всякая магия, которые могут людей уподобить нам, не что иное, как безумие; что всякий героический поступок не что иное, как пошлость, и что невежество -самая лучшая наука мира, ибо дается без труда и не печалит душу. Может, таким путем он сумеет воззвать к жизни и обновить потерянные нами культ и почитание и, более того, развить этот культ, заставив, чтобы наших мерзавцев счита­ли богами за одно то, что они или греки или эл­линизированы. Но со страхом даю я вам этот со­вет, боги, ибо какая-то муха жужжит мне на ухо:

239

в конце концов, заполучив добычу к себе на руки, он, того гляди, присвоит ее себе, заявив и вну­шив другим, что великий Юпитер не есть Юпи­тер, но что он, Орион, и есть Юпитер; а что, все прочие боги не что иное, как химеры и фанта­зия. В силу чего считаю неудобным позволять ему per fas et nefas, -- правдой и неправдой, -как говорится, делать столько диковинных чу­дес, дабы не затмил он нас своею славой. Тут вступилась мудрая Минерва: - Не знаю, Мом, в каком смысле ты говоришь эти слова, даешь свои советы и предостережения. Думаю, что твоя речь -- ирония, ибо не считаю тебя настолько глупым, чтобы ты мог подумать, будто боги этими жалкими делами как бы попро­шайничают себе уважения у людей; а что касает­ся этих обманщиков, будто их ложная слава, ос­нованная прежде всего на невежестве и дикости тех, кто ее чтит и создает, служит им в честь, а не свидетельствует об их недостоинстве и край­нем позоре. Для божества и главенствующей над всем истины важно, чтобы один был добр и дос­тоин, хотя бы никто из смертных его не познал; но пусть другой ложным путем добьется, что его признают богом все смертные - это не прибавит ему достоинства, ибо он станет только орудием и знамением судьбы, так как именно через него об­наружится тем большее нечестие и глупость всех тех, что его чтят, тем более если он сам был пошл, подл и жалок. Если, стало быть, сумеет не толь­ко Орион - грек и человек не без заслуг -- но кто-нибудь из самых низких и грязных по нату­ре и духу, из самого нечестивого и братоубий­ственного племени мира стать обожаемым, как Юпитер, то, конечно, никогда ни он не просла-

240

вится в Юпитере, ни Юпитер обесславится в нем, ведь он будет занимать это место или престол в маске и инкогнито, так что скорее в нем обесчес­тят и обесславят себя другие. Значит, никогда мошенник не добьется почитания, за то, что с помощью злых духов служит обезьяной и шутом для слепых смертных.

- Ну, так знайте, - сказал Юпитер, - что я решил во избежание всяких возможных в буду­щем соблазнов. Пусть валится прочь отсюда вниз. Кроме того, отнимаю у него талант устраивать шутки, фокусы, обманы, ибо ни на что не годные чудеса. Ибо не хочу, дабы он всем этим расстраи­вал ту степень красоты и достоинства, какая есть и заключается в вещах необходимых для респуб­лики и мира. Ведь я знаю, как легко мир дается одурачить себя, и тем самым склонить к безу­мию и подтолкнуть на всяческую грязь и бесчин­ства. Поэтому-то и не хочу, чтобы наша репута­ция была в полной зависимости от него или кого-нибудь подобного ему. Ибо если глуп тот царь, который своему начальнику и доблестному вождю дает такую большую власть и влияние, что тот сможет встать выше самого царя (что возможно без вреда для царства, ибо царству бу­дет так же хорошо, а, может, и лучше под новым управлением), то насколько был бы глупее и боль­ше заслужил бы такой царь опекуна и наставни­ка, если бы предоставил или вручил такую же точно власть человеку ничтожному, презренно­му и невежественному, который сумеет все опош­лить, одурачить перепутать и перевернуть вверх дном, невежество поставив на место науки, бла­городство отдав презрению и подлость увенчав славой!..

241

- Пусть, - сказала Минерва, - скорее идет прочь, а на его место вступит Трудолюбие, Про­мышленность, воинское Упражнение и военное Ис­кусство, которыми поддерживаются мир и власть в отечестве, варвары побеждаются, укрощаются и приводятся к гражданской жизни и человечес­кому общежитию, уничтожаются культы, рели­гии, жертвоприношения и законы бесчеловечные, свинские, грубые и зверские; ибо для всего этого часто недостаточно одной моей мудрости, а иной раз нужно и острие моего копья, так как число пошлых невежд и преступников превышает чис­ло благородных, мудрых и поистине добрых, и так как все эти злодейства укоренились, пустили ростки и умножились на свете.

Ей возразил Юпитер:

- Вполне, вполне достаточно, дочь моя, од­ной мудрости, ибо все это само собой старится, падает, пожирается и переваривается временем, как покоящееся на очень зыбком основании.

- Но пока что, - сказала Паллада, - нужно сопротивляться и бороться, дабы своим насили­ем все это не уничтожило нас прежде, чем мы его обновим...

Перейдем, - сказал Юпитер, - к реке Эри-дану. Право, не знаю, как с ней быть; ведь она и на земле, и на небе, в то время, как все прочие, о ком мы рассуждали, взмостившись на небо, по­кинули землю. Но Эридан таков, что он и здесь, и там, и внутри, и вовне, и вверху, и внизу; в нем есть и небесное, и земное; он и там - в Италии, и здесь - в южных краях, так что, по-моему, ско­рее от него взять надо какое-нибудь место, чем еще ему давать.

- Даже, Отче, - сказал Мом, - мне кажет-

242

ся, следует (так как у реки Эридана имеется свой­ство быть в одно и то же время во множестве мест и лично и воображаемо) дать ему бытие всю­ду, где только станут его воображать, называть, звать и грезить о нем: все это можно устроить с небольшими издержками, без всяких процентов и не без вероятности хорошей прибыли. Но пусть будет так, что тот, кто поест его воображаемых, называемых, призываемых и метаемых рыб, пусть будет - с позволения сказать - как бы не евшим. Равным образом, кто попьет его воды, пусть будет, как бы он не пил. Также, у кого эта вода будет в мозгу, пусть будет, как тот, у кого мозг пустой и ничем незанятый. Равным обра­зом, кто будет в компании с его нереидами и ним­фами будет так же одинок, как и тот, кто, кроме того, еще вне себя.

- Хорошо! - сказал Юпитер, - в том не бу­дет никакого вреда: из-за него не станут осталь­ные сидеть без пищи, без пития, без того, чтобы у них ничего не оставалось в мозгу, и без товари­щей, так как и еда, и питье, и память о нем и дружба с ним - все это только в воображении, на словах, по обету, в мечтах. Посему да будет так, как предложил Мом, и что, как видится, под­твердили все остальные. Да будет же Эридан на небе, но не иначе, как по доверию и воображени­ем! Все это не помешает на том же самом месте в действительности устроить что-нибудь и другое, о чем мы решим в один из следующих дней. Ибо об этом престоле надо подумать так же, как и о престоле Большой Медведицы.

Теперь позаботимся о Зайце. Хочу, дабы стал он символом страха от Размышления о смерти и, насколько это возможно, противоположных стра-

243

ху Надежды и Доверия, ибо в известной степени и та, и другая суть добродетели или, по крайней мере, материи, если они рождены Рассудитель­ностью и служат Благоразумию. Но напрасный Страх, Трусость и Отчаяние пусть идут вместе с Зайцем вниз причинять настоящий ад и Орк му­чений тупым и невежественным душам. Пусть там невозможно будет скрыться от ложной Тре­воги и слепого Ужаса смерти, так как в руках у них будет ключ от всякой самой отдаленной ком­наты в виде ложных мыслей, которые рождают­ся, воспитываются и пестуются Ложной Верой и слепым Легковерием. Но зато (если не с тщетны­ми усилиями) пусть не суются туда, где высится кругом неприступная стена философского созер цания, где жизненное спокойствие укреплено и возвышено, где истина открыта, где ясна необхо­димость вечности для всякой сущности; где стра­шатся только одного, как бы не лишиться чело­веческого совершенства и справедливости, которые заключаются в том, чтобы сообразовать­ся с высшей и не заблуждающейся природой. Тут сказал Мом:

- Я слышал, Юпитер, что, кто ест зайца, тот хорошеет. Не сделать ли нам так, чтобы всякий, кто вкусит от этого небесного животного - будь то мужчина или женщина - из урода делался красавцем, из несчастного - счастливым, из ка­кой-либо негодной вещк - приятной и милой. И да будет блаженно и чрево и желудок, кои погло­тят, переварят и вырастут насчет его!

- Да, - сказала Диана, - но я не хочу, что­бы у моего зайца погибло семя.

- Ох, я тебе скажу, - возразил Мом, - спо­соб, посредством которого весь мир будет в со-

244

стоянии его есть и пить, и при этом он не будет ни съеден, ни выпит, ни один зуб не коснется его, ни одна рука ни ощупает, ни один глаз не уви­дит, и даже, может, не будет места, которое зак­лючило бы его в себе.

- Об этом, - сказал Юпитер, - вы подумае­те после. Теперь переходим к этой собачке, что бежит за ним следом, и хотя уже столько сотен лет хочет схватить его, но из страха, как бы не потерять основание для своей погони, никак не выберет время, чтобы по настоящему схватить его, - и вот уже сколько времени бежит за ним с лаем позади, изображая преследование.

- Я об этом всегда скорбел, Отче, -- сказал Мом - что эту дворняжку, которой впору гонять­ся за еиванской лисицей, ты вознес на небо, слов­но она - гончая, преследующая зайца, в то же время допустив, чтобы там внизу лисица обрати­лась в камень.

- Еже писах, писах! - сказал Юпитер.

- Вот то-то и плохо, - сказал Мом. - Юпи­тер считает волю свою справедливостью, деяния свои - велением рока, дабы внушить, будто у него самодержавная власть, не допуская и мысли, со­вершенно не признавая для себя возможность со­вершать ошибки, что является обычным делом для прочих богов, у которых есть немножко скромности, которые порою раскаиваются, пере­стают и исправляются.

- Однако, - сказал Юпитер, - а что ж, по-твоему, делаем мы сейчас, ну, как думаешь ты, желающий из одного частного случая выводить общее суждение?

Мом извинился, сказав, что он выводил общее суждение относительно видов, т. е. вещей, подоб-

245

ных между собой, а не относительно рода, т. е. не на все вещи.

Саул. Замечание было прекрасно, ибо там, где разнородное, не может быть подобия.

Соф. Но далее Мом прибавил:

- Поэтому, святой Отче, так как у тебя такая власть, что ты можешь творить из земли небо, из камня - хлеб, из хлеба - некую другую вещь, наконец, можешь даже творить и то, чего нет, и даже то, что не может быть сотворено; сделай же так, чтобы искусство охотников, id est охота - это барское безумие, дурачество и неистовство высоких особ - стало добродетелью, религией, святостью, и чтобы оказывали великую почесть тому, кто убивает, сдирает шкуру, вспарывает и разрезает дикого зверя, за то, что он -- палач. Хотя об этом скорее следовало бы просить тебе, Диана, но тем не менее ходатайствую я, ибо уж так принято, что если нужно добиться щедрот и почестей, то чаще всего вмешивается другой, а не тот, кого это касается, идет сам себя представ­лять, рекомендовать и предлагать; ибо если ему откажут, то это послужит к вящему стыду, и на­оборот, если даже и дадут ему то, чего добивал­ся, то с меньшими почестями.

Юпитер ответил:

- Хотя ремесло и занятие мясника справед ливо считается позорнее палачества (как вошло в обычай в некоторых частях Германии), ибо па­лач калечит человеческие члены, и иной раз слу­жа справедливости, а мясник - члены несчаст­ных животных, всегда служа разнузданной жадности, которой мало обычной естественной пищи, более подходящей к телесному составу и жизни человека (оставляя в стороне иные;, более

246

высокие основания): так быть охотником ремес­ло и занятие не менее постыдное и позорное, чем ремесло мясника, ибо у лесного зверя не меньше звериного разума, чем у домашнего и полевого животного. Все же мне думается и угодно, чтобы не обвинить и не опозорить дочь мою, Диану, при­казать следующее: «Быть палачом людей да бу­дет бесчестным делом; быть мясником, т. е. па­лачом домашних животных да будет позорным делом, но быть палачом диких зверей да будет честью, добрым именем, славой»!

Такой приказ, -• вставил Мом,-- скорее был бы к лицу Юпитеру, если бы он пятился на­зад, а не когда он остановился или пошел вперед. Я всегда удивлялся, смотря на жрецов Дианы, как они, убив лань, козочку, оленя, кабана или кого другого в этом роде, преклоняют свои коле­на на землю, обнажают голову, воздевают руки к небу и затем собственным паданием отрубают зве­рю голову; после этого, прежде чем дотронуться до других членов, вынимают сердце, и затем по­степенно, как будто при богослужении, употреб­ляя маленький ножичек, приступают к дальней­шим церемониям. Поглядите, с какою религиозной и благоговейной обстановкой умеет обрядить зве­ря только тот один, что не припускает к себе даже товарищей дела, предоставляя им с почтением и притворным удивлением стоять вокруг и изум­ляться. И так как среди прочих он один пялач, то его считают точь-в-точь за высшего жреца, кому одному дозволяется входить в святая свя­тых. Но скверно то, что с этими Актеонами час­то бывает так: пока они преследуют диких оле­ней, собственные Дианы обращают их в домашних оленей посредством магического обряда, дул им

247

в лицо и кропя спину водою источника, повторяя три раза:

Si videbis feram

Tu currebis cum ea;

Me quae iarn tecum eram

Spectes in Gallilea.

Или даже зачаровывая его народным загово­ром таким способом:

Оставь свою горницу

И зверя преследуй:

С такой пылкой яростью

За зверем гонись,

Что сам обернись

В товарища зверю.

Аминь!

- Итак, - заключил Юпитер, - моя воля -быть Охоте добродетелью, отчасти из-за того, что сказала Изида о зверях, а более потому, что с та­кой ревностной бдительностью, с таким религиоз­ным культом люди одичают, озвереют, обленятся и освинеют. Да будет, повторяю, добродетелью по­стольку героической, поскольку какой-нибудь князь, преследуя лань, зайца, оленя или другую дичь, всякий раз будет думать, будто перед ним бегут неприятельские легионы, а когда'поймает что-нибудь, будет вполне уверен, будто в руках его тот самый негодный князь или тиран, кого он сам больше всего боится: отсюда не без основания пусть проделывает все эти прекрасные церемонии, воз­дает горячие благодарности и воздымает к небу прекрасные и священные пустяки.

Хорошо распорядились с местом охотничьей

248

Собаки, а саму ее не худо бы отослать на Корси­ку или в Англию. Да наследует ей Проповедь прав­ды, Тираноубийство, Любовь к родине и родному быту, Бодрствование, Охрана и Забота о респуб­лике. Что ж сделаем с Песиком?

Тогда поднялась нежная Венера и попросила его у богов в подарок для времяпрепровождения себе и своим барышням: пусть в свободные часы он забавляется у них на груди и забавляет их своею льстивостью, своими поцелуями и милым помахиванием хвостика.

- Хорошо, - сказал Юпитер, - но знай, дочь, я желаю, чтобы вместе с ним ушли Угодливость и Лесть; а на этом месте была Хозяйственность, Вежливость, Скромность, Благодарность, просто­душное Повиновение и любезная Услужливость.

- Делайте, - ответила прекрасная богиня, -в остальном, как вам угодно, ибо без таких песи­ков никак нельзя жить счастливо при дворе, все равно, как там нельзя продержаться доблестно без тех добродетелей, о которых ты упомянул.

И не успела закрыть свои уста богиня Пафоса, как отверзла свои уста Минерва и сказала:

- Ну, а для чего предназначите вы мое пре­красное произведение, этот странствующий дво­рец, этот движущийся чертог, эту лавку и этого дикого зверя, настоящего кита, который прогло­ченные им живые и мертвые тела изрыгает на самые дальние берега противолежащих, проти­воположных и различных краев моря?

Пусть убирается, - ответили многие боги, - вместе с отвратительной Скупостью, по­зорной и опрометчивой Торговлей, отчаянным Пи­ратством, Грабежом, Обманом, Ростовщичеством и с прочими преступными рабынями, служанка-

249

ми и домочадцами. А там пусть воссядет Щед­рость, Благотворительность, Благородство духа. Обходительность, Услуга и прочие достойные слу­жители и рабы их,

- Нужно, - сказала Минерва, - уступить его и отдать кому-нибудь в собственность.

- Распоряжайся с ним по своему желанию, -прибавил Юпитер.

-Тогда, - сказала Минерва, -~ пусть послу­жит какому-нибудь предприимчивому португаль­цу или любознательному и алчному англичани­ну: пусть они отправляются на нем открывать новые земли и новые местности по направлен-нию к Западной Индии, которых еще не открыл остроумный генуэзец, и где еще не бывало нового упорного и суетливого испанца -- и с тех пор на будущее время постоянно служит пусть самому любознательному, предприимчивому и деятель­ному исследователю новых материков и земель. Не успела закончить своей речи Минерва, как послышался печальный, неподатливый и мелан­холический голос Сатурна:

- По-моему, о боги, среди оставленных здесь на небе Осликов, Козерога и Девы, как раз место и этой Гидре - древнему и великому змию, кото­рый вполне заслуживает небесного отечества, как избавивший нас от посрамления смелым и лю­бознательным Прометеем, менее дорожившим пашей славой, чем своей страстной любовью к людям, коих он хотел, одарив преимуществами и привилегией бессмертия, вполне уподобить нам и уравнять с нами. Это был мудрый и проница­тельный зверь, благоразумный, хитрый, проныр­ливый, лукавый, коварный больше кого-либо из всех зверей, рожденных землею. Когда Прометей

250

прельстил моего сына, а вашего брата и отца, Юпитера - дать ему козий мех или бочонки, на­полненные вечной жизнью, то, взяв осла, навью­чил свою добычу на этого зверя, чтобы доста­вить ее в страну людей. Осла, который шел немного впереди своего погонщика, жгло солнце, палил зной, томила усталость до того, что ему казалось, будто легкие у него ссыхаются от жаж­ды, Змей поманил осла к источнику. Там, вслед-ствиэ того, что источник немного пересох и обме­лел, так что вода на две или три пяди была ниже поверхности земли, ослу пришлось нагнуться и, чтоб прикоснуться губами к воде, так наклонить­ся, что бочонки попадали со спины, бурдюки лоп­нули, вечная жизнь пролилась по земле и вся за­терялась в том болоте, которое короной зелени окружало источник. Змий искусно собрал для себя несколько капелек; Прометей был посрамлен; люди остались при печальном условии смерти; а осел - вечное посмешище и враг людей - был осужден человеческим родом, с позволения Юпи­тера, на вечный изнурительный труд и мучения, к самой скверной, какую только можно найти, пище, к грошовому содержанию и щедрым побо­ям. Таким образом, о боги, только благодаря Змию, люди ценят кое-как наши дела: ибо, как вы видите сами, если даже и теперь, будучи смер­тными, зная свою слабость и то, что не миновать им наших рук, они все же презирают нас и глу­мятся над нашими делами обращаясь с нами, как с обезьянами и мартышками: то что они выделы­вали бы, если б были, как и мы, бессмертны?

- Очень хорошо решил Сатурн, - сказал Юпи­тер. - Пусть, стало быть, останется! - согласи­лись все боги. - Но пусть уйдут прочь, - приба-

251

вил Юпитер, - - Зависть, Злословие, Лукавство, Ложь, Обида, Спор и Несогласие, а противопо­ложные добродетели останутся со змеиной Муд­ростью и Осторожностью.

- Не потерплю здесь и этого Ворона. Поэтому пусть Аполлон уберет своего пророка, хорошего слугу, своего ретивого посланника, деятельного вестника и почтальона, который так прекрасно исполнил поручение богов, что они чуть не заму­чились от жажды в ожидании его прилежных услуг.

- Если он хочет царствовать, - - сказал Апол­лон, - пусть отправляется в Англию, где найдет таких, как он, целые тысячи. Если же хочет пус­тынножительства, пусть летит на Монтекорвино около Салерно. Если ему хочется туда, где много фиг, пусть идет в Фигонию, т. е. туда, где Лигу­рийское море омывает побережье от Ниццы до Генуи. Если жадность влечет его к трупам, пусть отправляется на жительство в Кампанию или же на большую дорогу от Рима к Неаполю. Там чет­вертовано столько разбойников, что на каждом шагу у него будут дешевые и великолепные пиры со свежим мясом, лучшим, чем можно найти где-либо в другой части света.

Юпитер прибавил:

Да снизойдут вместе вниз Гнусность, На­смешка, Презрение, Болтовня, Обман; а на их место взойдет Магия, Пророчество и всякое От­гадывание и Прорицание, по своим плодам при­знанные добрыми и полезными.

Саул. Я хотел бы узнать твое мнение, София, насчет мифа о Коршуне, каковой мне прежде все­го был измышлен и изображен в Египте, а затем в форме истории взят у них евреями, вместе с

252

коими это знание перекочевало из Вавилона и -в форме басни -- заимствовано теми, кто зани­мался поэзией в Греции. Дело в том, что евреи рассказывают о Вороне, посланном из ковчега че­ловеком но имени Ной -- посмотреть, высохли ли воды после того, как люди так перепились, что лопнули. И это животное, охваченное жадно­стью к трупам, осталось, вовсе не возвратившись из своего посольства и службы. Это, по-видимо­му, вполне противоречит тому, что рассказыва­ют египтяне и греки, будто Ворон был послан с неба богом, которого они звали Аполлоном, - по­смотреть, нет ли где воды, в то самое время, ког­да боги почти что умирали от жажды. И это жи­вотное, охваченное жадностью к фигам, пропадало долго и, наконец, вернулось слишком поздно, не принеся воды и - думаю - потеряв сосуд.

Соф. Не хочу сейчас очень распространяться, объясняя этот вещий миф. Скажу только одно: ска­зание египтян и евреев целиком относятся к одному и тому же мифу. Ибо сказать, что Ворон был от­правлен из ковчега, который возвышался на десять локтей над самой высокой горой земли, и что он отправился с неба - по-моему, почти одно и то же. И что люди, которые находятся в таком месте и краю, называются богами, мне не показалось бы слишком странным, ибо, так как они небожители, то им очень легко стать богами. А то, что одни на­зывают первого человека Ноем, другие Аполлоном, так это совсем легко согласить, ведь различные наи­менования сводятся к одной и той лее обязаннос­ти - возродить: тем более, что sol et homo generant hominem - солнце и человек производят человека.

А что событие произошло, с одной стороны, когда люди выпили слишком много, с другой,

253

когда боги умирали от жажды - это, конечно, одно и то же: ибо когда разверзлись небесные хляби, и разорвались вместилища тверди, то не­обходимо пришлось земнородным много пить, а небожителям умирать от жажды.

Что Ворон остался, заменившись и прельстив­шись фигами, и что он же был увлечен жаднос­тью к трупам, конечно, сойдет на одно, если ты поразмыслишь над толкованием того Иосифа, ко­торый умел объяснять сны. Ведь хлебодару По-тифару (который заявил, что ему приснилось, будто он нес на голове корзину фиг, а птицы при­летали и клевали из нее) Иосиф предсказал, что его повесят, а мясо его пожрут вороны и коршу­ны. Что Ворон возвратился, но поздно и ничего не сумев сделать, -- одно и то же не только с рассказом, что он совсем не вернулся, но даже, что его вовсе никогда не посылали и не отправ­ляли. Ибо не идет, не делает, не возвращается тот, кто идет, делает и возвращается впустую. И мы обычно говорим приходящим поздно и попу­сту, даже если они и приносят что-нибудь:

Ты ушел, брат мой, и не возвратился: Я думал видеться с тобой еще в Лукке.

Вот, значить, Саулин, как египетские мифы могут быть для одних историей, для других -сказками, для третьих -- символическими чув­ствованиями.

Саул. Это твое согласование текстов, если меня и не удовлетворяет, то почти что удовлетворяет. Но теперь продолжи главную историю.

Соф. «Ну, что ж сделать с Чашей? - спросил Меркурий. - Что будет с кружкой?»

254

- Отдадим, - сказал Мом, - ее самому рья­ному питону, какого только вырастила верхняя и нижняя Германия, где Обжорство возвышено, разукрашено, почитаемо и славимо среди герои­ческих добродетелей, а Пьянство сопричислено к божественным свойствам: где с пей и выпей, bibe et rebibe, ructa reructa, cespita recespita, vomi revomi usque ad egurgitationem utriusque iuris id est супа, яиц, мозга, души и сосисок videbitur porcus porcorum in gloria Ciacchi.

Пусть уйдет вместе с Чашей Пьянство, кото­рое, не видите ли вы там, в немецком платье с парою таких длинных громадных шароваров, что они походят скорее на кадушку нищенствующего аббата святого Антония.

Смотрите, как оно идет медведем, наталкива­ясь на что-нибудь то одним боком, то другим, сейчас кормой, сейчас носом, так что нет ни уте­са, ни камня, куста иль канавы, которым бы оно не заплатило дани. Обратите внимание на его пре­даннейших товарищей, которые с ним: Перепол­нение, Несварение, Сонливость, Дрожь, Мямле-нье, Шепелявенье, Бледность, Бред, Отрыжка, Тошнота, Рвота, Испражненье и прочие последо­ватели, слуги и свита. А так как уже не может идти, то-- смотрите-- вот взбирается на свою триумфальную колесницу, в которую впряжены множество добрых, мудрых и почитаемых лич­ностей, из коих наиболее прославлены и знаме­ниты - Ной, Лот, Киакконе, Витанцано, Цука-винья и Силен. Прапорщик Цампальон несет знамя из скарлата, на котором нарисованы крас­ками два скворца, и влекут дышло с прелестною легкостью четыре пышных и славных свиньи: бе­лая, красная, пестрая и черная; из них первая

255

прозвищем Обжора, вторая - Пьяница, третья -Толстуха, четвертая - Жаднуха.

Но об этом я расскажу тебе по-настоящему в другой раз. Посмотрим теперь, что было после того, как Юпитер приказал заступить это место Воздержанию и Умеренности с их свитой и слу­гами, о которых ты услышишь; ибо пора расска­зать о Центавре Хироне, по поводу которого, когда до него дошла очередь, старик Сатурн сказал Юпи­теру:

Так как ты видишь, сын и господин мой, что солнце на закате, то, пожалуйста, управься поскорее с остальными четырьмя,

А Мом заметил:

- Что сделать нам с этим человеком, приви­тым к зверю, или с этим зверем, привитым к че­ловеку, в нем одно лицо - из двух природ, и два естества сливаются в одно ипостасное единство. Тут две вещи соединяются и творят третью еди­ную, и в этом нет никакого сомнения. Но вот в чем трудность: есть ли таковое третье единство лучшая вещь, чем та и другая порознь, и не есть ли это что-нибудь вроде одной из первых двух, или же поистине хуже их. Хочу сказать, если при­соединить к человеческому естеству лошадиное, то произойдет ли нечто божественное, достойное небесного седалища, или же зверь, коему место в стаде или стойле. Наконец, пусть здесь было выс­казано, сколько хотелось, Изидою, Юпитером и прочими о превосходстве звериного естества и о том, что человеку, дабы стать божественным, не­обходимо иметь кое-что звериное в себе, так что, если он тщится показать себя высоко божествен­ным, пусть озаботится обнаружить себя до извес­тной степени зверем: все же я никогда не поверю,

256

будто там, где нет полного и совершенного чело­века, ни полного и совершенного зверя, но есть только частички зверя с частичкою человека, выйдет лучше, чем там, где кусок шаровар с кус­ком камзола, откуда не получишь ни за что ни хорошего камзола, ни хороших шаровар, ни тем более одежды, которая была бы лучше и той, и других.

- Мом! Мом! - возразил Юпитер, - тайна сей вещи сокровенна и велика, и ты не можешь ее понять: твое дело только верить в нее, как нечто i великое и возвышенное.

- Знаю хорошо, - сказал Мом, --- что это -такая вещь, которую не понять ни мне, ни тем, у j кого есть хоть крупица ума: но что я -- Бог или другой кто, у кого мысли хотя бы с просяное зер­но, должен этому верить - желал бы я, чтобы I прежде всех ты сам меня каким-нибудь способом заставил в это поверить.

- Мом, - сказал Юпитер,-- ты не должен хотеть янать больше, чем тебе нужно, и поверь -мне, этого тебе не следует знать

- Вот, значит, - возразил Мом, -- что надо •< знать и что я назло себе узнаю, а для удоволь- ., ствия Юпитера буду этому верить, будто один ру­кав и одна штанина стоят больше пары рукавов и пары штанин и даже гораздо более; будто один человек не человек, один зверь - не зверь, поло­вина человека не полчеловека, и половина зверя не ползверя; будто получеловек и полузверь не только человек несовершенный и зверь несовер­шенный, но настоящее божество, достойное по­читания pura rnente...

Тут боги затормошили Юпитера, чтоб он пото­ропился и скорее рассудил Центавра своей волей.

257

Поэтому Юпитер, приказав помолчать Мому, сде­лал такое постановление:

- Хоть я и сам наговорил кое-что против Хиро-на, но теперь беру свои слова назад и заявляю, что так как Центавр Хирон - справедливейший чело­век, который одно время обитал на горе Пелии, где научил Эскулапа медицине, Геркулеса астрологии и Ахиллеса игре на цитре, исцелял больных, пока­зывал путь к звездам, и как прилаживать струны к дереву и как ими владеть, то он, по-моему, досто­ин неба. И потому еще я считаю его достойней­шим, что в этом небесном храме, у этого алтаря, где предстоит он, нет другого жреца, кроме него: вот он, как видите, с жертвенным зверем в руках и с чашей для возлияния вина, которая висит у него на поясе. А так как алтарь, жертвенник, молит­ва, - все это необходимо и все это без священника было бы ни к чему, то да останется он там, живет и пребывает вечно, если судьба не рассудит иначе.

Тут прибавил Мом:

- Достойно и мудро решил ты, Юпитер, дабы он стал жрецом при небесном алтаре и храме, ибо если когда-нибудь издержится зверь, что у него на руках, то не будет нехватки в звере: он сам и одновременно может служить и жертвоп-риносителем, и жертвой, т. е. жрецом и зверем. Ну, хорошо, - согласился Юпитер, - зна­чит, прочь с этого места Зверство, Невежество, вредное и опасное Сказание. С Центавром же пусть останутся правдивая Простота, нравствен­ное Сказание. А оттуда, где Алтарь, да идут прочь Суеверие, Неверие, Неблагочестие, пребудет же там не тщетная Религия, не глупая Вера, но ис­тинное и искреннее Благочестие.

Тут предложил Аполлон:

258

- Что будет с этой Тиарой? Кому предназна­чается эта Корона? Что нам с ней сделать?

- Это, - сказал Юпитер, - та самая корона, которая не без высшего предопределения судьбы, не без внушения божественного духа и не без вели­чайшей заслуги ожидает непобедимейшего Генри­ха Третьего, короля великодушной, могуществен­ной и воинственной Франции. После французской короны и польской - сия обещается ему, как он засвидетельствовал сам в начале царствовать, когда выбрал свой столь знаменитый герб, на коем изображены были две короны внизу и тре­тья прекрасная вверху, душой какового герба как бы была надпись:

«Tertia coelo manet!» («Третья ждет на небе!»)

Этот христианнейший король, конечно, впол­не мог сказать: «Третья ждет на небе», ибо очень хорошо знает, что написано: блаженны мирот­ворцы, блаженны кроткие, блаженны чистые сер­дцем, ибо таковых есть царство небесное!

Любит мир, сохраняет по возможности свой любимый народ в спокойствии и преданности; ему не нравится шум, треск и грохот военных ору­дий, приспособленных к слепому захвату неустой­чивых тираний и княжеств земли, но по сердцу всякая правда и святость, указывающая прямую дорогу к вечному царствию. Пусть те из его под­данных, у кого буйный, дерзкий, мятущийся дух, не надеются, покуда он живет (подчиняя воинское неистовство спокойствию своей души), найти в нем поддержку и идти в поход смущать мир других стран под предлогом присоединения новых ски­петров и новых корон - - все это будет тщетно, ибо «третья ждет на небе».

Тщетно против его воли пойдут мятежные

259

французские войска беспокоить чужие земли и границы, ибо ни предположения неустойчивых советов, ни надежда на крылатое счастье, ни за­манчивость чужестранных воеводств и кормле­ний, которые обещают одеть его в новые мантии и почтить новыми коронами - все это не в со­стоянии отнять у него (разве только силой необ­ходимости) благословенную заботу о спокойствии духа, скорее щедрого на свое, чем жадного на чужое. Пусть же посягают одни на свободное Лу-зитанское королевство, другие пускай хлопочут из-за власти над Бельгией. Зачем вы ломаете себе голову и изнуряете ум? Почему подозреваете и боитесь вы, князья и короли, что он возьмется укрощать вашу силу и похищать у вас ваши соб­ственные короны? Tertia coelo manet!

- Да останется же, -- заключил Юпитер, -Корона и ожидает того, кто будет достоин вели­колепного обладания ею. А здесь, кроме того, пусть имеет свой трон Победа, Вознаграждение, Награда, Совершенство, Честь и Слава, кои, если и не добродетели, то цель их.

Саул. Что на это сказали боги?

Соф. Во всем Совете не нашлось никого - ни великого, ни малого, ни наибольшего, ни мень­шего, ни мужчины, ни женщины, ни одного, ни другого сорта, кто бы всячески, и голосом, и же­стами, вполне не одобрил бы мудрейшего и спра­ведливейшего решения Юпитера. Тогда-то, весь просияв от радости, Громовержец поднялся на ноги и, простирая десницу к астральной рыбе, о которой только и не было еще сделано постанов­ления, сказал:

- Скорее возьмите оттуда эту Рыбу и оставьте там только ее изображение. Ее же самое пусть

260

возьмет наш повар и сейчас же свеже-насвеже приготовит для нашей вечери частью на сково­родке, частью под соусом, частью с кислым ви­ноградным соком или с иной какой приправкой, как кому по вкусу и нраву, заправив римской со­лью. Да поживей, ибо от усиленной работы я уми­раю с голода, думаю, и вы все тоже: к тому же, по-моему, было бы не совсем прилично, если бы это Очищение Неба не принесло нам никакой выгоды.

- Хорошо! хорошо! очень хорошо! - закрича­ли в ответ все боги. - Да будет же там Здоровье, Безопасность, Польза, Радость, Отдых и высшее Наслаждение, кои рождаются от награды за доб­родетели и вознаграждения за труд и занятия!

И с этим, по-праздничному настроенные, выш­ли из конклава, очистив пространство по ту сто­рону зодиака, содержащее триста шестнадцать обозначаемых звезд.

Саул. Ну, и я пойду к своей вечере.

Соф. А я удаляюсь на ночные созерцания.