Часть 6.

Итак, дарвиновская эволюция широко вошла в сознание научного сообщества. С ее помощью объясняется не только развитие органического мира. Существуют интересные попытки объяснить с ее помощью развитие человеческого познания (К. Поппер, С. Тулмин), науки (Т. Кун). Интересная попытка придать универсальный характер идее отбора принадлежит Н.Н. Моисееву. Более того, в последние десятилетия дарвиновская эволюция вторгается в сферу физических процессов (М. Эйген, И. Пригожин).

Другим каналом, по которому идея эволюции вошла в естествознание, явилась термодинамика со своим вторым началом. В отличие от всей предшествующей физики, второе начало термодинамики устанавливало то, что позднее получило наименование „стрелы времени”. Уравнения классической механики безразличны к знаку времени, замена +t на -t ничего не меняет в характере протекающих процессов. Второе начало устанавливает преимущественное направление всех физических процессов - это направление неубывания энтропии. Второму началу было дано множество формулировок: формулировки С. Карно, В. Томсона, Р. Клаузиуса, В. Оствальда вплоть до шутливой формулировки Р. Фейнмана (из елки можно сделать палку, а наоборот нельзя) и житейского афоризма „все портится”. Но именно в этом житейском афоризме схвачена, если угодно, существенная тенденция, присущая второму началу: физические процессы протекают в направлении своего рода обесценения энергии. Согласно одной из основных формул термодинамики, свободная энергия любой системы (F), т.е. энергия, которая может быть превращена в работу, равна разности полной энергии (U) и обесцененной энергии, пропорциональной энтропии (TS), где Т - абсолютная температура, а S - энтропия): F = U - TS.

Мы считаем, что уже здесь следует оговорить определенную односторонность истолкования энтропии только как меры обесценения энергии. Дело в том, что второе начало справедливо лишь для замкнутых систем, но все реальные системы, с которыми мы встречаемся и в природе и в технике, в той или иной степени, являются системами открытыми и для таких систем второе начало, прежде всего, позволяет раскрыть пути максимального эффективного использования энергии, выступая скорее как закон не столько обесценения, сколько оптимального использования энергии.

Подлинное место второго начала в системе мироздания хорошо определил Р. Эмден в известной заметке под нарочито житейским названием „Почему мы топим зимой?”: „Будучи студентом, я с пользой прочел небольшую книгу Ф. Вальда „Царица мира и ее тень”. Имелась в виду энергия и энтропия. Достигнув более глубокого понимания я пришел к выводу, что их надо поменять местами. В гигантской фабрике естественных процессов принцип энтропии занимает место директора, который предписывает вид и течение всех сделок. Закон сохранения энергии играет лишь роль бухгалтера, который приводит в равновесие дебит и кредит” [1, c.60].

Тем не менее, второе начало неоднократно давало повод (и вообще говоря, небезосновательно) трактовать его по преимуществу как закон обесценения энергии, т.е. как закон, устанавливающий направление эволюции, противоположное дарвиновской. Применение же второго начала ко Вселенной в целом казалось неизбежно приводило к выводу о так называемой тепловой смерти мира. Не случайно второе начало термодинамики (вместе с концепцией расширяющейся Вселенной) папа Пий XII в своей известной речи „Доказательства существования Бога в свете данных современной науки” (1951) рассматривал как самые главные аргументы в пользу бытия Бога. Не удивительно поэтому настороженное отношение ко второму началу термодинамики со стороны многих естествоиспытателей и философов. В ряде случаев это настороженное отношение выливалось в прямое неприятие и попытки опровержения второго начала. Мы не можем входить здесь в подробное обсуждение этих сюжетов, отметим лишь, что для „спасения” материализма не требуются столь радикальные меры как отрицание одного из основных законов природы. Существуют многочисленные работы и естествоиспытателей, и философов, показывающие несостоятельность креационистских или эсхатологических выводов из второго начала [2, 3, 4, 5].

2. Идея развития (эволюции) и причинность

Идея развития и идея причинности относятся к числу наиболее фундаментальных представлений человеческого интеллекта. Видимо, нельзя считать полностью случайным, что от основателя атомизма Левкиппа до нас дошла всего одна фраза: „Все происходит на каком-то основании и в силу необходимости”. Без идеи причинности, т.е. регулярной обусловленности настоящего положения дел какими-то факторами в прошлом, было бы вообще невозможно развитие познания. С другой стороны, весь опыт человечества говорил о том, что в жизни возникает и что-то новое. Проблема согласования возникновения нового и его причинной обусловленности может быть отнесена к числу наиболее трудно разрешимых.

Нам представляется уместным здесь поговорить об особенностях человеческого познания в более общем плане. Наше познание неизбежно носит антонимичный характер, т.е. мы всегда характеризуем реальность с помощью антонимов. Основная черта рационально понятого диалектического мышления связана с пониманием относительного характера любых противоположностей, с их опосредованием, с их релятивизацией.

Все сказанное, прежде всего, относится к наиболее общим категориальным характеристикам сущего. Причем, надо отдавать себе ясный отчет в том, что реальный прогресс человеческого познания всегда был и будет связан с созданием односторонних концепций, с развитием односторонних идей. Подчеркнем, что познание есть огрубление реальности. И вместе с тем, это огрубление постоянно снимается в ходе познавательного процесса, и снимаясь, воспроизводится на новом уровне. Принцип относительности противоположностей - не универсальная отмычка, позволяющая по шаблону решать любую конкретную проблему. Это - методологическая установка, ориентирующая познание на понимание того обстоятельства, что любые добытые на сегодня результаты не должны абсолютизироваться, не должны превращаться из приблизительно верного отражения реальности в доподлинно и точно нам известные изображения реальности самой по себе.

Все вышесказанное имеет прямое отношение к идеям причинности и развития в научной картине мира. Становление науки Нового времени неотделимо от выработки концепции механической причинности и ее неизбежной философской абсолютизации в лапласовском детерминизме: „Ум, которому были бы известны для какого-либо данного момента все силы, одушевляющие природу, и относительное положение всех ее составных частей, если бы вдобавок он оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движения величайших тел вселенной наравне с движениями мельчайших атомов: не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверным, и будущее, так же как и прошедшее, предстало бы перед его взором” [6, c. 9].

Тезис Лапласа не нов в истории человеческой мысли. Он родственен уже процитированному афоризму Левкиппа, его задолго до Лапласа сформулировал Омар Хайям: „В последний день расплаты будет прочитано то, что было записано в первый день творения”. Но в тезисе Лапласа есть и существенно новый момент. Эта концепция предлагается теперь от лица науки, а не как натурфилософская или религиозная идея. Лаплас четко обнажает научные корни своей концепции, указывая, что человеческий ум, разумеется, никогда не достигнет Ума с большой буквы. Но в некоторых своих фрагментах, скажем в небесной механике, ум человеческий приближается (создав теорию дифференциальных уравнений) к этому божественному Уму.

От вселенской формулировки Лапласа прямой путь ведет к концепции, которая может быть названа концепцией однозначной причинности, действующей в любом сколь угодно малом или сколь угодно большом фрагменте, доступном человеческому уму. Концепция (или, если угодно, парадигма, догма) однозначной причинности выражена в расхожем афоризме: „Одинаковые причины - одинаковые следствия”. Встречающиеся сплошь и рядом в обычных житейских ситуациях случаи, когда, казалось бы, одинаковые причины приводят к разным следствиям всегда легко и изящно объяснялись ссылкой на неполноту учета всех предшествующих обстоятельств. Это объяснение неполнотой знания до сравнительно недавнего времени находило убедительное подтверждение во всей истории человеческого познания и действия.

Радикальный переворот был здесь связан с развитием квантовой физики. Осознание всей радикальности этого переворота проходило в ходе нелегкой и драматической идейной борьбы как среди физиков, так и среди философов. Нельзя сказать, что на сегодня достигнуто полное единодушие в понимании философских последствий квантово-механического взгляда на природу. Однако, некоторые главные результаты можно считать достаточно прочно вошедшими в общественное сознание. К этим главным результатам относится утверждение объективного и фундаментального статуса понятий вероятности и неопреденности. Квантовая механика дает возможность расчета тех или иных вероятностей наблюдаемых макроскопических событий, но не дает возможности их однозначного предсказания. Совершенно естественной реакцией на эту ситуацию был тезис о принципиальной неполноте квантовой механики, т.е. тезис о том, что на смену квантовой механике придет новая, более полная теория, оперирующая некими „скрытыми параметрами”, учет которых и позволит добиться хотя бы теоретически однозначных предсказаний. Однако, вскоре после создания квантовой механики, Дж. фон Нейманом была сформулирована знаменитая теорема о несовместимости объективного содержания квантовой механики с допущением скрытых параметров. Многочисленные попытки как-то обойти теорему фон Неймана, на наш взгляд, не привели к сколь-нибудь заметным результатам.

Сложившаяся ситуация, созданная возникновением и развитием квантовой механики, стимулирует углубленную философскую постановку вопроса о причинности. Один из авторов имел возможность неоднократно выступать по проблеме причинности в квантовой механике и поэтому здесь мы ограничимся кратким резюме.

Все наши знания о мире (включая и самые общие идеи и представления) возникают в ходе отражения этого мира. У нас нет и не может быть никаких априорных принципов. Не существует никакого „черного хода”, с которого мы могли бы заглянуть в действительность „саму по себе” и подсмотреть, как там обстоит дело. Все наши идеи и принципы - это приблизительно верное отражение действительности, а не сама действительность.

Идея однозначной причинности разделяет общую судьбу всех человеческих принципов, которыми не только можно, но нужно поступаться, когда к этому побуждают объективные обстоятельства.

На наш взгляд, адекватное философское осмысление квантовой механики связано с отказом от презумпции однозначной причинности, в принятии фундаментального характера вероятностных представлений, в признании однозначных связей приблизительным и огрубленным выражением более глубоких и более фундаментальных вероятностных связей.

Нам представляется, что этот результат навсегда сохранит квантовую механику как важнейшую веху в истории человеческого познания и поэтому нам кажется не вполне корректными встречающиеся иногда попытки, если угодно, смазать эпохальное значение квантово-механической революции. Такую тенденцию (не будем настаивать, что концепцию) можно обнаружить в интересной и небесспорной книге И. Пригожина и И. Стенгерс „Порядок из хаоса” [7, с. 291]. Авторы, естественно, увлечены своей стержневой идеей - идеей необратимости времени во Вселенной. С этой точки зрения они делят всю физику на предшествующую атемпоральную и вновь создаваемую темпоральную, прежде всего, воплощающуюся в неравновесной термодинамике. При таком подходе, квантовая механика предстает всего лишь как звено в развитии атемпоральной физики. Вольно или невольно такой подход, как нам кажется, смещает историческую перспективу. Не исключено, что в будущем концепции в русле неравновесной термодинамики и синергетики преобретут не менее глобальное значение, чем квантовополевые идеи. Однако, на сегодня такое утверждение кажется нам, как минимум, преждевременным и не соответствующим реальной ситуации в науке (в физике, во всяком случае). Хотя, подчеркнем еще раз, с чисто психологической точки зрения, такой подход И. Пригожина и И. Стенгерс вполне понятен. Вместе с тем, наши возражения против возвеличения синергетики и неравновесной термодинамики за счет квантовой физики* , относятся, прежде всего, к этому „за счет”. Синергетика является безусловно важнейшей вехой в концептуальном развитии науки и ее появление заставляет обратиться к анализу таких фундаментальных понятий, как нелинейность и самоорганизация.

3. Эволюция и идея нелинейности

Рассмотренная выше идея однозначной причинности жестко связана с представлением о линейном характере причинных цепей. Эта связь может быть представлена и представлялась в самой грубо наглядной форме. Считалось, что в реальном мире существуют в буквальном смысле слова линии причинения, некие линейные цепочки причин и следствий, простирающиеся неограниченно далеко как в прошлое, так и в будущее. Эти цепочки могут быть как угодно перепутаны, могут пересекаться друг с другом, но „лапласовский Ум” способен во всех этих пересечениях разобраться; ведь он не играет в кости, т.к. для него любое выпадение очков заранее известно. Известно именно в силу того, что все пересечения линейных цепочек всегда принципиально аддитивны - именно в этой аддитивности и состоит их линейный характер. Причина всегда равна своему следствию, изменение следствия всегда пропорционально изменению причины.

На уровне здравого смысла и повседневной житейской практики люди, разумеется, повсеместно встречались с эффектами неаддитивности и нелинейности. Однако для того, чтобы продвинуться от уровня поверхностной констатации нелинейных эффектов к их действительно глубокому постижению, человеческий ум должен был пройти неизбежный этап линеаризации.

Линеаризация предстает, таким образом, как закономерный этап развития человеческого познания. Линеаризация одно из выражений общей черты человеческого познания, заключающийся в необходимости упрощения познаваемой реальности. Упрощение не обязательно состоит в линеаризации, но линеаризация - всегда упрощение.

В арсенале человеческого познания существует множество приемов упрощения. Сюда можно отнести схематизацию, проводимую с ясным осознанием огрубления исследуемой реальности, идеализацию, кибернетический подход в целом и многое другое. В отношении последнего небезынтересно заметить, что один из основателей кибернетики У.Р. Эшби вообще определял ее как искусство упрощения без переупрощения. Эшби вводит в рассмотрение три рода чисел: обычные, выражаемые десятичной записью, астрономические, где число нулей записывается в виде показателя степени и, наконец, комбинаторные, где число нулей записывается в виде лесенки степеней. Если первые два класса в какой-то степени допускают установление поэлементных связей, то в отношении систем, число состояний в которых выражается комбинаторными числами, такое поэлементное изучение становится в принципе невозможным. Кибернетика и призвана разработать приемы и методы, позволяющие справиться с этим „кошмаром сложности”. Если угодно, линеаризация тоже может рассматриваться как один из таких приемов, как, в этом смысле, одно из выражений кибернетического подхода, возникшего, правда, задолго до появления кибернетики.

Линеаризация, как нетрудно видеть, тесно связана с идеей однозначной причинности. До известной степени даже верно, что это во многом одна и та же идея в разных выражениях* . Поэтому все те философские рассуждения, которые мы вели выше об однозначной причинности, приложимы mutatis mutandis и к лиинейной парадигме. Линейные связи - не произвольно предписываемые природе человеком постулаты, а приблизительно верное (но именно только приблизительное) ее отражение.

Мир классической механики был линеаризованным миром, законы которого формулировались на языке дифференциальных уравнений. При этом дифференциальные уравнения были не только мощным аппаратом исследования, но и теми „очками”, через которые исследователь смотрел на мир и потому отбрасывал все то, что невозможно было в эти „очки” рассмотреть.

Последнее, естественно, не означает, что наука исследовала лишь объекты, явления и процессы, которые можно было усмотреть через „очки” дифференциальных уравнений. Ведь реальная действительность, действительность нашей практической жизни не состоит из абсолютно твердых шаров, катящихся по абсолютно гладким поверхностям. Реальный „биллиард” характеризуется такими нелинейными особенностями как трение, турбулентность и т.д. И наука имела бы весьма бледный вид, если бы она не выработала приемов познания и описания таких реальных объектов и процессов. Для этих целей существует множество методов научного исследования, когда базисные дифференциальные линейные уравнения сочетаются с различными поправками (теория возмущений, разложение в ряд по малому параметру, введение корректирующих коэффициентов и т.д.), которые делают возможным познание конкретных процессов, решение конкретных задач. Такова ситуация, когда научное познание обращается к изучению реальных конкретных объектов, чья неидеальность характеризует их отличие от идеальных объектов, описываемых базисными линейными дифференциальными уравнениями. Их отступление от линейности рассматривается как незначительное и является следствием их природной „необтесанности”. Они не столько нелинейны, сколько просто неидеальны.

Однако, в ходе научного познания объектами исследования начинают становиться такие явления и процессы, которые проявляют себя не просто как неидеальные, но и как именно нелинейные. В XIX веке наука, сталкиваясь с такими объектами, вынуждена была отступить, ибо не было эффективных методов решения нелинейных уравнений. Более того, существующая картина мира не стимулировала интерес к рассмотрению подобных объектов. Более того, само существование подобных объектов могло показаться абсурдным. Например, кому могло придти в голову исследовать процессы вдали от положения равновесия и стационарности: вблизи этого положения исследование имеет смысл и может опираться на испытанные методы линеаризованной физики (плюс необходимые конкретизации), что же касается области вдали от положения равновесия, то она не представляет какого-либо интереса, ибо задолго до ее достижения объект исследования будет просто разрушен. Читатель может представить состояние ученых, когда выяснилось, что в этих катастрофических областях могут существовать устойчивые динамические структуры - сугубо нелинейная область хаоса оказалась структурно богатой и в ней возможны свои космосы (если воспользоваться античными терминами хаос и космос, которые вновь активно „заработали”).

Если бы современные ученые обнаружили эту структурную населенность нелинейного мира (хаоса) в предшествующие века, то это могло бы породить острый комплекс неполноценности. Однако, в ХХ веке произошло счастливое стечение ряда обстоятельств и открытий: если экспериментальное открытие нелинейных периодических реакций Б.П. Белоусова было встречено весьма скептически (ранее открытые явления, например, ячейки А. Бенара, не проявляли явно своей парадоксальности в линейном мире), то теоретическое овладение в рамках неравновесной термодинамики И. Пригожина и синергетики Г. Хакена совпало с разработкой мощной компьютерной техники, позволяющей справляться с рядом семейств нелинейных уравнений, а также с развитием теории катастроф Р. Тома, в которых удалось совершить решительный прорыв в той области математики, которая получила плодотворное начало в работах А. Пуанкаре в конце прошлого века и была связана с теорией нелинейных уравнений.

Если теперь коротко выразить основную характеристику нового класса объектов, ставших предметом научного исследования, то это будет их характеристика как эволюционных объектов. Эта характеристика может быть развернута и подвергнута анализу с разных сторон. И здесь появляется целое скопление новых понятий.

Это, во-первых, понятие нелинейности. Это, во-вторых, самоорганизация, так как развивающиеся объекты изменяют свою организацию либо под действием внешних вынуждающих сил, либо путем самоорганизации. При этом ясно, что для рассмотрения глобальных процессов существенно именно второе. Это, в-третьих, необратимость времени. Тем самым в современных науках, как естественных, так и социогуманитарных, эволюционные процессы во все большей степени выходят на передний край исследования.

Литература

1. Зоммерфельд А. Термодинамика и статистическая физика. М., 1955.

2. Зельдович Я.Б., Новиков И.Д. Строение и эволюция Вселенной. М., 1975.

3. Ландау Л.Д., Лифшиц Е.М. Статистическая физика. М., 1964.

4. Философия естествознания. М., 1966.

5. Баженов Л.Б., Лебедев В.П. Второе начало термодинамики и проблема развития Вселенной // Философские проблемы астрономии ХХ века. М., 1976. С. 436-456.

6. Лаплас. Опыт философии вероятностей. М., 1908.

7. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986.

III. АНТРОПНЫЙ ПРИНЦИП В НАУЧНОЙ КАРТИНЕ МИРА

В.В. Казютинский

Антропный принцип и мир постнеклассической науки

Антропный принцип (АП), выступающий как одно из оснований постнеклассической науки [1] вызывает сейчас оживленные дискуссии [2, 3, 4]. АП оказался чрезвычайно сложным феноменом, имеющим целый спектр модификаций; каждая из них характеризуется многоуровневой структурой и неоднозначным смыслом, который задается набором конкурирующих интерпретаций. Но сейчас, наряду с разработкой собственно антропных аргументов - они-то и выходят в сферу постнеклассической науки - усиливается тенденция к своеобразному „откату”, т.е. стремлению исключить постнеклассический „экстремизм”, отсечь философско-мировоззренческие контексты АП, оставив лишь его „строго научное”, т.е. неклассическое содержание. Иногда дает себя знать и противоположная тенденция - к расширительной интерпретации АП, при которой он утрачивает какой-либо специфический смысл. Вот почему возникает необходимость рассмотреть смыслы, структуру и эвристические потенции основных модификаций АП в неклассической и постнеклассической науке.

1. Неклассическая и постнеклассическая наука

Термин „постнеклассическая наука” вызывает противоречивые чувства. Некоторые исследователи вполне осознают специфичность таких объектов, как биосфера, для которых необходимо применение не только новых математических методов, но также новых идеалов и норм познания, единой картины мира [5]. Но они - пока в меньшинстве, остальные же не согласны видеть какие-либо качественные отличия между наукой наших дней и неклассической наукой, или же выражают неудовлетворенность самим этим термином и т.п. Исследователь, который „сделал себе имя” в рамках неклассических оснований научного поиска, часто не готов признать какие-либо иные идеалы и нормы познания, а также полученные на этом пути результаты. Необходимость перехода к постнеклассической науке - сейчас, а не ретроспективно - ощущается далеко не всеми.

С нашей точки зрения, соображения В.С. Степина о переходе науки к изучению принципиально новых типов объектов (уникальных систем, признаками которых являются открытость и саморазвитие, причем во многие из них включен в качестве компонента сам человек), необходимости углубленной разработки в связи с этим новых подходов (включая комплексные, междисциплинарные исследовательские программы, в рамках которых взаимодействуют различные области познания) и оснований научного поиска, в том числе целостной общенаучной картины мира, включении в идеалы описания и объяснения, наряду с когнитивными, также ценностных факторов и др. - вполне подтверждаются современными исследованиями Вселенной. Но, во всяком случае, в космологии постнеклассические подходы отнюдь не отделены резкой чертой от науки неклассической. Этот новый тип научной рациональности возникает как бы в „недрах” старого. Одни и те же (в том числе давно известные) объекты, включая, например, и Вселенную как целое, могут рассматриваться одновременно сквозь призму как неклассических, так и постнеклассических оснований научного поиска, а в некоторых случаях эффективно работает даже „квазиклассический” подход. Все они способны стимулировать рост научного знания.

На протяжении многих лет наша Вселенная, т.е. Метагалактика, считалась всеобъемлющим физическим объектом. И если сейчас появилась возможность увидеть этот объект как человекомерный, т.е. в духе постнеклассической науки, то произошло это в решающей степени благодаря АП. Он вызвал в космологии настоящий „антропологический бум”, который часто рассматривается как некий антикоперниканский феномен.

Каков же смысл этого принципа, действительно ли он содержит принципиально новые, постнеклассические потенции, в чем они состоят? На наш взгляд, в случае АП мы сталкиваемся с той же ситуацией, какая сложилась когда-то при обсуждении проблемы бесконечности Вселенной. По словам Г.И. Наана (1965 г.) в утверждении типа „космология доказывает, что Вселенная бесконечна (конечна)” чаще всего оставалось весьма неясным, что понимается под „космологией”, под „доказательством”, под „Вселенной” и под „бесконечностью” [6, c. 27]. До сих пор еще памятны схоластические, бесплодные дискуссии вокруг этой проблемы; ее участники не затрудняли себя анализом перечисленных понятий или ограничивались, максимум, каким-либо одним из них (скажем, только понятием бесконечности, но отнюдь не понятием Вселенной, которое считалось самоочевидным). В ходе философско-методологического анализа концептуальных оснований проблемы бесконечности Вселенной ситуация существенно изменилась, были устранены многие недоразумения, произошло сближение точек зрения, казавшихся „непримиримыми” [7, 8]. Но таким же точно образом далека от смысловой однозначности, более того, допускает альтернативные интерпретации и фраза: „Антропный принцип объясняет, что Вселенная такова, какой мы ее наблюдаем, тем, что существует человек (наблюдатель)”. Во-первых, необходимо уточнить, что здесь понимается под антропным принципом. Этим термином обозначается ряд модификаций АП, довольно сильно различающихся по своим формулировкам. Многие из них недостаточно ясны - иногда настолько, что их путают даже специалисты (!), - или явно метафоричны. Смысл этих формулировок может быть установлен лишь из контекста, т.е. часто весьма различных интерпретаций АП. Во-вторых, неясно, как следует понимать применительно к АП термин „объяснение”, в чем специфика антропного объяснения по сравнению с физическим, какова его структура, какими концептуальными средствами оно достигается и др.

К многозначности АП можно относиться по-разному. Например, находить в формулировках и интерпретациях этого принципа всевозможные „недоразумения” - так часто называют подходы, выходящие за пределы того, что имели в виду авторы АП. Но такой подход доказал свою неэффективность уже при анализе проблемы бесконечности Вселенной, когда отсекались именно самые эвристически ценные идеи. Естественно, существует опасность, что именно такие идеи будут отбрасываться и в качестве „превратных толкований” АП.

2. Этапы становления АП в классической, неклассической и постнеклассической науке

Проблемы, сфокусированные в АП, были поставлены еще на заре человеческой культуры. Истоки этой проблематики мы находим в самых различных философских традициях, для которых была крайне существенной взаимосвязь Вселенной как макрокосма и человека как микрокосма. В ряде случаев (например, в восточной философии) эти идеи принимали формы „растворения” человека в мире. В других - напротив, форму антропоцентризма (Аристотель) или „предустановленной гармонии” (Лейбниц). На рубеже XIX-XX вв. проблема единства человека и Вселенной стала все больше привлекать внимание естествоиспытателей; произошло, по удачному выражению Барроу и Типлера [2], „переоткрытие” АП наукой, - но, вопреки их мнению, не в релятивистской, а гораздо ранее, в ньютоновой космологии.

В развитии АП как одного из научных принципов, т.е. знания, которое можно отнести к уровню оснований космологии, выделяется несколько этапов. Он разрабатывался в классической науке (дорелятивистский этап), затем в неклассической науке (релятивистский этап), сейчас обсуждаются его постнеклассические смыслы (квантовый релятивистский этап). Некоторые историко-научные моменты становления АП остаются почти совершенно неизвестными, упоминаются лишь очень бегло или даже вовсе не упоминаются в фундаментальной монографии Барроу и Типлера. Мы постараемся отчасти восполнить этот пробел.

Антропный принцип в классической науке (дорелятивистский этап). В конце 19 в. появилась попытка заново переосмыслить проблему места человека во Вселенной, казалось бы, окончательно разрешенную на основе идей Коперника и Бруно, с альтернативных, т.е. „антикоперниканских” позиций. Она принадлежит А. Уоллесу, который предпринял редкую для эпохи классической науки попытку возрождения телеологии и аристотелевско-птолемеевского по своему духу антропоцентризма. Поставив целью заново обосновать концепцию астрономического антропоцентризма, отвергнутую коперниканской революцией, Уоллес стремился найти конкретные аргументы в ее пользу путем анализа современной ему естественнонаучной картины мира. Он подчеркивал, что одним из важнейших результатов астрономии является „установление факта единства всей этой обширной видимой нами Вселенной” [9, c. 280], которая состоит из одних и тех же химических элементов, подчиняется одним и тем же физическим законам. Рассматривая развитие концепции множественности обитаемых миров к концу 19 в., Уоллес справедливо отмечал, что она не подкрепляется какими-либо доказательствами. По мнению Уоллеса, положение Земли во Вселенной выделено астрономически: он присоединялся к астрономам, которые в условиях крайне немногочисленных, недостоверных знаний о крупномасштабной структуре мира считали фактом наше почти центральное положение в „звездной Вселенной”. Далее, Уоллес доказывал, что возможность возникновения где-либо во Вселенной жизни и разума зависит от большого числа взаимосвязанных условий. Его аргументация в этом вопросе в основном сохраняет свое значение до сих пор, как и сделанный им вывод, что „никакая другая планета в солнечной системе, кроме нашей Земли, необитаема” [9, c. 285]. В духе некоторых современных идей звучит и следующий вывод Уоллеса: „Почти столь же вероятно, что никакое другое Солнце не имеет обитаемых планет”, т.е. наша человеческая цивилизация - единственная во Вселенной [9, c. 285].

Но что самое поразительное - Уоллес завершал свои рассуждения выводом, в котором легко угадывается основная идея АП: „человек - этот венец сознательной органической жизни - мог развиться здесь, на Земле, только при наличии всей этой чудовищно обширной материальной Вселенной, которую мы видим вокруг нас” [9, c. 286]. Уоллес высказывал мысли, предвосхищающие современные дискуссии вокруг АП; он обсуждал идею случайной Вселенной, а также предлагаемые в связи с АП телеологические аргументы. „Но если мы и признаем верным это заключение, - писал он, - то от этого еще нет резонов тревожиться ни ученым, ни религиозным людям, потому что и те, и другие, каждый по-своему, легко справится с этим положением”, например, „будут объяснять этот факт счастливым стечением обстоятельств” [9, c. 286].

Уоллес высказывает на уровне знаний своего времени идею множественности вселенных, по которой наш мир считается „лучшим из миров”, ибо в нем случайно возникло сочетание факторов, благоприятных для образования сложных структур. „В бесконечном пространстве может быть бесконечное число вселенных”, причем „могут быть и, вероятно, существуют другие вселенные, состоящие из какой-нибудь другой материи, подчиняющиеся другим законам”. Но позиция самого Уоллеса приводит его к телеологическому истолкованию сформулированного им АП. Он относит себя к тем, кто усматривает в эволюции „лишь дополнительное доказательство высшего превосходства духа”, и заключает: „и когда им покажут, что человек есть единственный и высший продукт этой обширной Вселенной, им стоит сделать только еще один шаг, чтобы уверовать, что вся Вселенная в действительности явилась для этой цели” [9, c. 287]. Таким образом, Уоллес четко различал естественнонаучное содержание своей идеи о необходимости для появления человека огромной по масштабу Вселенной со сложной структурой и строго определенным набором взаимосвязанных свойств, и возможность включения этой идеи в диаметрально противоположные мировоззренческие контексты.

Дальнейшее развитие познания, вопреки надеждам Уоллеса, окончательно похоронило астрономический антропоцентризм и отказало естественным наукам в концепции, согласно которой природа эволюционирует в соответствии с присущими ей целями. Экзотически выглядели взгляды Уоллеса и на фоне почти всеобщего признания идей Бруно.

Возможно, именно потому его идеи и остались совершенно незамеченными, несмотря на то, что были предложены одним из самых выдающихся естествоиспытателей своего времени. Это „забвение” оказалось настолько прочным, что и сейчас о нем не упоминают даже самые основательные исследования истории АП. Между тем, именно „антикоперниканский” смысл, в котором обсуждал Уоллес положение человека во Вселенной, доминирует в большинстве современных интерпретаций АП. Но осталось недостаточно замеченным, что подобный подход совершенно чужд контексту космической философии К.Э. Циолковского, в которой идеи Бруно послужили одним из исходных моментов принципиально нового понимания Вселенной как „мира человека”. Выдвинув свою формулировку АП [см.: 4], К.Э. Циолковский совмещал ее с принципом существования бесконечного множества космических цивилизаций, из которых значительная часть достигла „уровня могущества”, неизмеримо более высокого, чем наше человечество (“суперцивилизации”, согласно современной терминологии). Ни на какую исключительность нашего места во Вселенной у Циолковского нет и малейшего намека; он обосновывал концепцию „живой Вселенной”, которая вошла в моду в наши дни. Смысл АП у Циолковского - обоснование нерасторжимого единства человека и Вселенной соответственно традициям философских учений Востока.

Антропный принцип в неклассической науке (релятивистский этап). Этот этап становления АП охватывает, во-первых, формирование предпосылок релятивистского АП (30-40-е гг.), во-вторых, разработку макроскопических версий АП (50-е гг.), в-третьих, появление микрофизических версий АП в неквантовой космологии, - определяющая черта которых - выявление „тонкой подстройки” космологических и микрофизических констант, определяющих фундаментальные свойства нашей Вселенной (60-е - 80-е гг.).

Один из важных моментов становления АП в релятивистской космологии связан с исследованиями А.Л. Зельманова и Г.М. Идлиса, которые появились в 50-е гг. Отличительная черта их подхода - обнаружение некоторых крупномасштабных, по существу, глобальных свойств Вселенной, без которых появление на Земле человека было бы невозможным.

А.Л. Зельманов в своем докладе 1955 г., опубликованном только в 1960 г. [10], выразил мысль, что между различными особенностями наблюдаемой области Вселенной „может существовать внутренняя связь, которая должна быть раскрыта при посредстве физической теории. В частности, может существовать связь между такой особенностью окружающей нас области, как наличие условий, допускающих развитие жизни, с одной стороны, и иными особенностями этой области, с другой. Так, например, при длительном взаимном сближении галактик или звезд в достаточно протяженной области плотность излучения в ней должна стать столь высокой, что жизнь в этой области будет невозможна. Напротив, достаточно быстрое и длительное взаимное удаление галактик в такой области заметно понижает плотность излучения и, таким образом, является одним из факторов, благоприятствующих появлению и развитию жизни” [10, c. 77]. А.Л. Зельманов называл также ряд других взаимосвязей между физическими особенностями наблюдаемой области Вселенной, под которой, как ясно из приводимых им примеров, подразумевалась Метагалактика.

Цитированное высказывание А.Л. Зельманова было сформулировано, таким образом, в „объектном” плане. Вопрос о том, почему Вселенная такова, какой мы ее наблюдаем, еще не обсуждался. Речь шла как будто лишь о космологических условиях возможности жизни, объяснение которых, как считал автор, должна дать физическая теория. Но из контекста ясно, что А.Л. Зельманова это рассуждение интересовало главным образом с другой стороны. Поскольку релятивистская космология оставалась „репрессированной наукой”, он стремился использовать факт существования жизни во Вселенной как дополнительный, хотя и косвенный аргумент для обоснования теории расширяющейся Вселенной (в зародышевой форме он был, по сути, вполне антропным). Несколько позднее, в 1965 г. (возможно, после появления работы Р. Дике [11]) эти мысли А.Л. Зельманова получили дальнейшее развитие: „В области космических, а тем более космологических масштабов самая возможность существования субъекта, изучающего Вселенную, определяется свойствами изучаемого объекта”. Далее снова приводится тот же пример: „Мы живем в области, где по крайней мере в течение десяти миллиардов лет (или около того) происходит расширение Вселенной. Думаю, что нам не пришлось бы жить там, где в течение десяти миллиардов лет происходит сжатие... Таким образом, мы являемся свидетелями процессов определенного типа потому, что процессы иного типа протекают без свидетелей” [12, c. 396]. Эти слова уже почти с текстуальной точностью предвосхищают обсуждаемую далее формулировку АП, выдвинутую Б. Картером. В них вполне четко проводится мысль, что наблюдаемая картина Вселенной связана с условиями, допускающими наше существование как наблюдателей, намечено разделение „слабого” и „сильного” АП. Смысл антропного аргумента, выдвинутого А.Л. Зельмановым, достаточно прозрачен: если бы Метагалактика не расширялась, наблюдатель не мог бы существовать. Но раз он существует, следовательно, Вселенная расширяется. Этот весьма нетривиальный аргумент выявлял глубокую связь факта нашего существования с фундаментальными свойствами Вселенной.

Практически одновременно с А.Л. Зельмановым аналогичные идеи разрабатывал Г.М. Идлис [13, 14]. В 1956-58 гг. он также поставил вопрос о связи основных черт Метагалактики (рассматриваемой как часть бесконечной Вселенной) и условий для появления в ней разумной жизни. Одним из таких условий является расширение Метагалактики, которое благоприятствует соответствующим эволюционным процессам. Но Г.М. Идлис поставил и вопрос, обсуждаемый с тех пор авторами всех модификаций АП: „...почему наблюдаемая нами область Вселенной представляет собой расширяющуюся систему галактик, состоящих из звезд с обращающимися вокруг них планетами, на одной из которых обитаем мы? Нельзя ли решить этот вопрос, исходя из самого факта нашего существования?” [13, c. 39]. Специфический подход автора к этой проблеме раскрывается им так: „Другими словами, не являются ли основные черты наблюдаемой астрономической Вселенной простым следствием того, что перед нами не произвольная часть бесконечной в своем многообразии Вселенной, а такая конкретная конечная область ее, в которой жизнь заведомо имела возможность возникнуть и существует в настоящее время налицо? Целью настоящей работы, - продолжает автор, - и является попытка последовательного решения этой проблемы: почему окружающий нас мир таков, каков он есть? Философское значение соответствующих результатов заключается в обосновании того, что некоторые наблюдаемые закономерности природы... должны быть, вообще говоря, типичными для обитаемых областей Вселенной... в то время как для всей Вселенной в целом эти закономерности могут и не быть типичными” (там же).

В итоге Г.М. Идлис пришел к выводу о связи макроскопических свойств Вселенной с условиями для жизни. „Мы наблюдаем заведомо не произвольную область Вселенной, а ту, особая структура которой сделала ее пригодной для возникновения и развития жизни” [13, c.52]. Он справедливо отметил, что все это до известной степени возрождает флуктуационную гипотезу Л. Больцмана.

Цитированные соображения Г.М. Идлиса намного более детализированы по сравнению с идеями А.Л. Зельманова. Они представляют собой не просто некоторое „прозрение”, а конкретную научную концепцию. Но и они рассматривают только макроскопические условия „нашего существования как наблюдателей”; их подход можно назвать макроскопически-релятивистским. Кроме того, Метагалактика считалась типичной обитаемой системой - вполне в духе идей Бруно и в противоположность некоторым современным интерпретациям АП, согласно которым она представляет собой нечто выделенное, исключительное, так сказать, „лучший из миров”, по Лейбницу. В аргументации А.Л. Зельманова и Г.М. Идлиса была еще одна общая черта, предвосхищающая дальнейшее развитие АП. Оба автора фактически реализуют по отношению к макроскопическим условиям существования наблюдателя подход, выдвинутый гораздо позднее А. Уилером: „вот человек, какой должна быть Вселенная?” [15, c. 487]. Но интерпретация соответствующих идей была у них лишена налета двусмысленности, заметного в некоторых современных версиях АП. Как А.Л. Зельманов, так и Г.М. Идлис с полной определенностью высказывались в том смысле, что поскольку Вселенная обладает крупномасштабными свойствами, благоприятными для появления разумной жизни, то наблюдатель „смог” или „должен был” возникнуть.

Рассматриваемые работы были опубликованы в „непрестижных” изданиях, кроме того, обсуждавшаяся в них проблема еще не созрела для того, чтобы завладеть вниманием научного сообщества. Лишь в исторической перспективе работы Г.М. Идлиса были отмечены в контексте становления АП. Что же касается высказываний А.Л. Зельманова, по-прежнему большинство космологов проходит мимо них.

Качественный сдвиг в разработке АП с позиций релятивистской космологии произошел в результате появления работ Р. Дике [11] и особенно Б. Картера [16, 17], которому принадлежит и сам термин „антропный принцип”. Эти исследования, которые самим их авторам казались началом разработки АП, были на самом деле лишь одним „переоткрытием” АП, возникновением микроскопически-релятивистского подхода к разработке АП в рамках неклассической науки. Они стимулировались несколькими моментами, среди которых был один, так сказать, „деликатный”: необходимость решить с позиций релятивистской космологии поставленную еще А. Эддингтоном и П. Дираком в 30-е гг. проблему „больших чисел” (БЧ): оказалось, что некоторые черты структуры нашей Вселенной определяются безразмерными комбинациями мирофизических и космологических параметров, имеющих порядок 1040. И в то время, и одно-два десятилетия спустя многие сторонники фридмановской исследовательской программы отворачивались от проблемы БЧ в лучшем случае с иронией, а в худшем - с нескрываемым презрением, как от какой-то псевдонаучной чертовщины. Спекуляции на темы „пифагорейской мистики чисел” считались недостойными серьезных ученых. На объяснение природы БЧ по-прежнему претендовали главным образом альтернативные исследовательские программы. Следует отметить, тем не менее, что еще в 1956 г. Г.И. Нааном было высказано мнение: различные совпадения больших чисел „могут и не быть чисто случайными”. Они могут отражать какие-то связи микроявлений с явлениями космическими” [18, c. 315].

Между тем, альтернативные исследовательские программы получали в свои руки козырную карту, их сторонники утверждали, что релятивистская космология просто не в состоянии справиться с проблемой БЧ. Не без влияния этой критики важность названной проблемы была постепенно признана. Это означало своеобразный „возврат” к вопросу, оставшемуся не вполне понятным, но тем не менее отстоявшему свою значимость. Его обсуждение дало значительные импульсы разработке АП и его модификаций.

Другая проблема, сначала также игнорировавшаяся многими космологами, формулировалась так. Если в рамках релятивистской космологии можно построить континуум моделей вселенных с самыми разнообразными свойствами, то почему реализовалась только одна из них - именно та Вселенная, в которой создались условия для появления нашей и, возможно, других космических цивилизаций. Сначала наметился чисто космологический подход к решению этого вопроса. Он заключался в стремлении выяснить, как произошел отбор начальных условий возникновения нашей Вселенной, исходя из самой фридмановской теории. На этом пути не удалось получить обоснованных результатов; было высказано предположение, что решения проблемы следует ожидать от квантовой космологии. Но возникла и другая идея - из всего многообразия начальных условий отобрать лишь такие, которые были бы совместимы с „фактом существования человека” (то есть мысленно осуществить нечто вроде „биологического отбора” космологических параметров). Это в свою очередь оказало воздействие на появление АП.

Наконец, на протяжении 60-70-х гг. стала вырисовываться еще одна очень нетрадиционная проблема: была обнаружена „тонкая подстройка” фундаментальных физических констант и параметров, которыми, согласно релятивистской космологии, жестко определяется наблюдаемая структура Вселенной: она „взрывным образом неустойчива” к изменениям численных значений этих констант. Даже небольшие их изменения привели бы к структуре Вселенной, совершенно отличной от наблюдаемой; в ней не могли бы существовать ни ядра, ни атомы, ни звезды, ни галактики, ни - следовательно - наблюдатели. Антропный принцип в его мироскопически-релятивистском варианте и был выдвинут с целью продвинуться в решении этих проблем. Он включает слабый АП и сильный АП, предложенные Б. Картером, а также принцип самоотбора (Б. Картер) и принцип целесообразности (И.Л. Розенталь). В дальнейшем появились также некие астрофизические аналоги АП для Галактики (“галактический пояс жизни”) и Солнечной системы.

Антропный принцип в постнеклассической науке. Разработка АП, различных его модификаций и интерпретаций почти сразу же пошла в разных направлениях. Наряду с физическими и космологическими проблемами, понимание которых связывалось с этим принципом, стали интенсивно обсуждаться и проблемы философско-мировоззренческие, включая такие, которые вели к нетрадиционным типам объяснения в космологии, науке вообще, порождали нетривиальные социокультурные смыслы. Поскольку АП, как выразился П. Девис „это не физический, а антропный принцип” [19, c. 133], они так или иначе выходили за пределы неклассической науки. Подобные объяснения смысла АП и породили постнеклассический подход в этой области научного поиска, плодотворность которого одни авторы отстаивают, другие же рассматривают как „экстремизм”. Одним из самых необычных вариантов постнеклассического подхода к АП стал принцип участия А.Дж. Уилера, который рассматривает Вселенную в свете оснований квантовой механики. Наконец, следует упомянуть и финалистский АП Ф. Типлера [2], который, с антропной точки зрения, рассматривает отдаленное будущее Вселенной и по своему содержанию также выходит далеко за рамки неклассической науки.

3. Антропный принцип в релятивистской космологии: неклассический и постнеклассический подходы

Антропный принцип, выдвинутый Картером, несмотря на его формулировку, не является вариантом принципа наблюдаемости. В контексте научной картины мира (НКМ) этот принцип предлагает дополнительный внеэмпирический критерий выбора модели Вселенной, а в контексте философско-мировоззренческом приобретает собственно антропный смысл, объясняя некоторые из фундаментальных свойств Вселенной условиями существования в ней человека, наблюдателя.

По словам Картера, совпадения больших чисел „не только далеки от того, чтобы служить свидетельством в пользу таких экзотических теорий (имеются в виду теории изменения фундаментальных физических констант - В.К.), скорее следует считать, что они подтверждают „обычную” (расширяющаяся Вселенная в общей теории относительности) физику и космологию, которые могли бы, в принципе, заранее, до наблюдений, предсказать все эти совпадения. Однако для таких предсказаний обязательно требуется некий принцип, который можно назвать антропологическим принципом и согласно которому то, что мы ожидаем наблюдать, должно быть ограничено условиями, необходимыми для нашего существования как наблюдателей. (Хотя наше положение не обязательно является центральным, поясняет Картер, оно неизбежно в некотором смысле привилегированное)” [16, c. 370]. В каком именно смысле земной наблюдатель занимает во Вселенной выделенное положение, разъясняют модификации этого принципа - слабый и сильный АП.

Ключевым для понимания антропного принципа является анализ употребляемого Картером понятия „условия нашего существования в качестве наблюдателей”. Это понятие, если рассматривать его с достаточной полнотой, очевидно, очень емкое. Оно включает, во-первых, физико-химические и биосоциальные предпосылки появления познающего субъекта (земного и, вообще, антропоморфного наблюдателя); во-вторых, материальные и интеллектуальные, теоретические „условия познания”; в-третьих социокультурные аспекты познавательной деятельности. В таком объеме понятие условий нашего существования как наблюдателей, насколько известно, еще не анализировалось. Определенное внимание уделялось лишь каждому из названных моментов в отдельности. Например, Г.М. Идлис выделил основные макроскопические условия появления жизни и разума в Метагалактике. Материальные и интеллектуальные условия познания, опосредующие взаимодействие субъекта и объекта, были проанализированы в нашей совместной с Г.И. Нааном статье [20], появившейся за несколько лет до статьи Б. Картера.

В ней рассматривались „условия познания на эмпирическом уровне” (приборы) и „условия познания на теоретическом уровне” - „сеть” физических понятий, теорий, концепций, как бы „набрасываемых” на Вселенную в ходе ее изучения. „Мы всегда воспринимаем Вселенную через призму всего совокупного опыта, исходного знания, а также свойственных каждой эпохе предрассудков и иллюзий, причем „на чисто физические” теории и концепции оказывают влияние, иногда решающее, философские идеи (хотя это влияние сравнительно редко осознается и, пожалуй, еще реже признается)” [20, c. 210]. Эти высказывания вполне соответствовали известному замечанию Эйнштейна: то, что мы можем наблюдать, зависит от теории (подразумевается - фундаментальной физической теории). Следовательно, необходимо учитывать „теоретическую нагруженность” различных эмпирически полученных величин, их зависимость от концептуальной структуры той или иной теории.

Как отмечалось в статье, в астрономии в понятие условий познания „должна быть включена, притом в качестве существенной (даже решающей) компоненты геоцентрическая (или иная „центрическая”, если речь идет об инопланетных и других цивилизациях) позиция субъекта познания”. Авторы отмечали: „из всего множества событий наша пространственно-временная позиция выделяет только те, которые находятся в пределах нашего светового конуса” (перечислялись и другие ограничения на возможности наблюдения, накладываемые нашим положением во Вселенной).

Наконец, в статье говорилось: „В широком смысле в материальные условия познания при дальнейшем обсуждении вопроса, возможно, необходимо будет включить даже космогонические факторы, поскольку жизнь и интеллект возникают только в строго определенных физико-химических условиях, на строго определенных этапах космологической эволюции” [20, c. 212-213]. Это - высказанная в общей форме основная идея АП.

Какой же смысл вкладывает в понятие „условия, необходимые для нашего существования как наблюдателей” сам Б. Картер? Из приводимых им примеров ясно, что подразумеваются следующие два: а) космологические и астрофизические условия, при которых в достаточно позднюю эпоху эволюции нашей Вселенной создаются предпосылки появления наблюдателей, способных зафиксировать совпадения БЧ; б) космологические условия, выделившие нашу Вселенную среди множества других, в которых возникновение жизни (а значит, и наблюдателя) невозможно, и тем самым перевели ее в „познаваемое подмножество”. Первое из этих условий, как уже отмечалось, было хорошо известно и до Картера, второе основывается на гипотезе, которая пока не допускает наблюдательной проверки. Эта гипотеза еще недавно выступала для большинства космологов явной „ересью”.

Попытка буквально интерпретировать АП как определенный вариант принципа наблюдаемости в астрономии, на наш взгляд, некорректна. С одной стороны, совершенно очевидным образом все, что „мы ожидаем наблюдать” во Вселенной, должно быть „ограничено условиями, необходимыми для нашего существования как наблюдателей”. С другой же стороны, ни одна космологическая теория не может игнорировать эти условия. Преломляясь в концептуальных рамках каждой из них, они приобретают свой специфический смысл. Всеобъемлющий характер формулировки АП сделал бы его тривиальным, если бы Картер не сочетал ее с контекстом релятивистской космологии, где ее смысл был конкретизирован так, как указано выше.

Проблема условий наблюдаемости тех или иных явлений во Вселенной (и разного рода ограничений, которые на эти условия накладываются) всегда интересовала астрономов. Именно анализ „нашего положения как наблюдателей” привел к появлению гелиоцентрической системы Коперника. Разве изучение структуры Галактики или Метагалактики было бы возможным без самого тщательного учета этих условий? Еще один, более частный пример. Уже в прошлом веке выяснилось, что при расчетах количества комет в Солнечной системе нельзя ограничиться только наблюдаемыми кометами. Далеко не все из них входят в „сферу видимости”, то есть приближаются к Солнцу настолько, что у них образуется голова или даже хвост; а без этого наблюдения кометы с Земли невозможны. Следует учитывать, таким образом, фактор „наблюдательной селекции”, очень серьезно корректирующий подсчеты общего количества комет. Совершенно аналогична ситуация и в других областях астрофизики.

Но АП Картера имеет к такого рода проблемам лишь косвенное отношение. Он вовсе не направлен на выявление „условий наблюдаемости” во Вселенной чего бы то ни было! В самом деле, для Картера одна из центральных проблем - объяснить совпадения БЧ, которые, однако, не являются наблюдаемыми величинами, а выводятся на теоретическом уровне. Совпадения БЧ также следует рассматривать не как эмпирическую закономерность, а скорее, как некий принцип, формулируемый на уровне НКМ. Эддингтон, первым в неклассической космологии поставивший проблему БЧ, не только не рассматривал ее в контексте принципа наблюдаемости, но и считал, напротив, что и эти совпадения, и все вообще фундаментальные закономерности физической Вселенной могут быть выведены априорно. Такая точка зрения, дерзко противоречащая господствовавшему тогда позитивизму, да и мнению большинства исследователей Вселенной, вызвала гневный протест Г. Дингла, назвавшего эддингтоновскую нумерологию „сочетанием паралича разума с пьяной фантазией” [21, p. 786]. Не вдаваясь в анализ взаимосвязи эмпирических и теоретических знаний в этой области научного поиска, отметим лишь, что выявление совпадений БЧ не было следствием наблюдательного подхода. (Хотя есть и случаи, когда именно числовые совпадения, полученные из наблюдений, приводили к фундаментальным и даже революционным сдвигам в науке о Вселенной. В.А. Амбарцумян показал, что так обстояло дело при формировании системы Коперника [22]). Картер стремился соединить принцип совпадения БЧ с концептуальной системой фридмановской космологии.

Не является наблюдаемой величиной и тонкая подстройка фундаментальных констант Вселенной. Хотя сами эти константы выводятся из экспериментов и наблюдений, но сама проблема подстройки возникает лишь в концептуальной системе фридмановской космологии. Конечно, подобная ситуация не является чем-то необычным для физических наук, в которых мы всегда рассматриваем объект исследования через „теоретические очки”. Специфика космологии состоит, однако, в том, что в ней теоретический уровень знания развит чрезвычайно сильно, тогда как эмпирических знаний пока очень и очень немного. Вот почему любой параметр, определяемый из наблюдений, имеет для космологии особое значение. И можно только пожалеть, что смысл АП состоит не в обсуждении „селективных ограничений, накладываемых на содержание опыта”, включая „глобальные характеристики Вселенной и действующие в ней законы” фактом нашего существования в качестве наблюдателей [23], а в поисках условий согласования между собой различных концептуальных структур в науке о Вселенной. В этом контексте упоминаются, конечно, физические, астрофизические, космологические параметры, прямо или косвенно определяемые эмпирическим путем. Но все же основная проблема, которую стремился решить Картер, выдвигая АП - попытаться из всего множества фридмановских моделей выбрать ограниченное подмножество моделей, свойства которых могут быть согласованы с другими областями знаний о Вселенной и научной картиной мира. Фактически она формулируется так: почему Вселенная такая, какой она выступает в современном научном знании?

Очень часто и эта проблема выражается эмпирическим языком. Поскольку человек, наблюдатель мог возникнуть только во Вселенной, свойства и фундаментальные параметры которой, согласно релятивистской космологии, ограничены довольно узкими пределами, многим космологам показалось очень заманчивой идея - добавить к ограниченной совокупности эмпирических знаний, на которые они могут опираться при выборе моделей Вселенной, еще один, фундаментальный и совершенно неоспоримый факт - факт нашего существования. Такая постановка проблемы, конечно, более эффектна, чем прежняя, связанная с обсуждением условий наблюдаемости, и выглядит чем-то вроде решающего аргумента. Кроме того, апеллируя к очевидности, она явно выигрышна в мировоззренческом плане по сравнению с теми вариантами квазикоперниканской традиции, которые весь свой пафос направляли на ликвидацию в космологии „антропоцентризма”, „эгоцентризма” и т.п. Но что она может дать в качестве одного из оснований космологии?

Никто, естественно, не рассчитывал, что один только факт нашего существования является достаточным для построения исчерпывающей теории Вселенной (за исключением, возможно, Эддингтона). Считалось, однако, что АП сам по себе достаточен для осуществления процедуры выбора между альтернативными космологическими теориями - такими, например, как фридмановская теория и теория стационарной Вселенной. Но и это, оказывается, АП не по силам! С одной стороны, никакая космологическая теория не может игнорировать факт нашего существования. С другой же стороны этот факт не может быть использован „напрямую”, без включения в теоретический контекст, который связывает его с концептуальными структурами космологии. Например, рассматриваемые Картером условия, необходимые для нашего существования как наблюдателей, лишаются смысла вне контекста релятивистской космологии. Напротив, понятие возраста Вселенной лишено смысла в теории стационарной Вселенной, а понятие условий нашего существования имеет для нее во многом другой смысл. Но есть и области пересечения: условия, благодаря которым становятся возможными биологические формы жизни (такие, например, как наличие тяжелых химических элементов) являются общими для обеих теорий; примечательно, что они были выявлены именно благодаря стимулирующему влиянию этой отвергнутой ныне теории на построение современной теории звездной эволюции.

АП в той форме, которую ему придал Б. Картер, - неотъемлемая часть концептуальной структуры релятивистской космологии. Уже поэтому он не может выступать в роли „нейтрального арбитра” в процедурах выбора между альтернативными теориями. Более значительной может оказаться эвристическая роль АП внутри самой релятивистской космологии при выборе между различными моделями Вселенной, объяснение тех или иных конкретных свойств этих моделей и оценках области сочетаний констант, при которых возникают условия, пригодные для появления жизни и разума. Такие исследования уже появляются [24]. Но некоторые соображения, высказанные в этом контексте, были несколько двусмысленными. Например, С. Хоукинг отмечал, что „изотропия Вселенной и наше существование является следствием одного и того же факта расширения Вселенной именно с той скоростью, которая близка к критической”. Отсюда он делает вывод, который из сказанного не вытекает: „поскольку мы не смогли бы наблюдать Вселенную с другими свойствами, раз нас в ней не было бы, то можно сказать, что изотропия Вселенной есть следствие нашего существования [25, c. 364]. Но такой способ антропного обоснования современной модели Вселенной вызывает сомнения, хотя он и был повторен множество раз. Если человек рассматривается как один из этапов самоорганизации и эволюции во Вселенной, то следовало бы высказать диаметрально противоположное утверждение: существование человека есть следствие того, что наша Вселенная счастливым образом имела необходимые для этого свойства. Фраза Хоукинга приобретает смысл лишь в некоторых особых контекстах, скажем, если человек рассматривается в духе аристотелевской целевой причины, которая определяет эволюцию Вселенной. Этот и другие „скрытые” смыслы получили интенсивное развитие в интерпретациях АП. Именно это, а не чисто физические аспекты обсуждения проблем выбора модели Вселенной, привело к тому „антропному буму”, который не утихает в космологии вот уже несколько десятилетий. Антропный принцип, бесспорно, - эффектный термин, но не было бы никакого бума, если бы не произошло заметного смещения акцентов как в формулировке тех проблем, возможность разрешения которых связывалась с АП, так и в характере их интерпретации.

В дискуссиях вокруг АП быстро развивалась тенденция перехода от вопросов типа: почему мы наблюдаем во Вселенной то, что мы наблюдаем, как это связано с условиями нашего существования в качестве наблюдателей, и далее, вопросов, связанных с выбором допускающих наше существование моделей Вселенной, к постановке проблем, которые, собственно, и вызвали „антропный бум”. Его причиной стало возрождение в связи с АП старых философско-мировоззренческих споров. Если бы этого не произошло, он так и остался бы одним из обычных принципов науки.

Особый интерес многих космологов (к ним присоединились также философы и теологи) стал вызывать вопрос: почему в нашей Вселенной возникли именно наблюдаемые, а не какие-либо другие физические условия, которые и обеспечили со столь высокой точностью возможность нашего существования как наблюдателей. Этот вопрос выходит, очевидно, далеко за пределы космологии, и к его анализу возможны разные подходы, в том числе, но не только и не обязательно - антропный. Можно, например, рассматривать его как проблему физики и космологии, ожидая, что он будет разрешен пока еще не построенной единой физической теорией. Но многим авторам такой подход показался недостаточным. Они согласились с позицией Хоукинга, и была выдвинута еще одна формулировка (или версия) АП: Вселенная такая, какой мы ее наблюдаем, по той причине, что существует человек. Если говорить о физическом контексте этой формулировки, то она существенно различается в неквантовой и квантовой космологии. Во втором случае допускается, что наблюдатель способен влиять своими наблюдательными процедурами на регистрируемые им свойства Вселенной, в первом же случае подобное допущение является излишним. Но не эти различия физических интерпретаций АП вызвали развернувшиеся вокруг АП ожесточенные споры, в которых сталкивались позиции в диапазоне „от любви до ненависти”. Они, конечно, были существенными, но лишь частично позволяют понять поляризацию разных оценок и их резкость. Более важным представляется различие философско-мировоззренческих подходов к интерпретации цитированной версии АП, которые затронули весьма чувствительные болевые точки не столько даже космологического, сколько социокультурного плана.