Часть 3.

2.4. Сопротивление и защиты

Специфика терапевтического анализа диктует модифи­цированные формы работы с сопротивлением и психоло­гическими защитами клиентов. Это касается прежде все­го интерпретаций указанных феноменов. В отличие от толкований классического типа, когда аналитик стремит­ся найти причины сопротивления или защиты в раннем детском опыте, в рамках описываемого подхода важны интерпретации, связанные с актуальным состоянием лич­ности и психики пациента. Толкование служит прежде всего целям сознательной переработки патогенного со­держания, а его понимание должно способствовать изме­нению позиции клиента. Однако для успеха анализа од­них только актуальных интерпретаций недостаточно, а углубление в предысторию проблемы может сделать его затяжным. Тут нужна, что называется, золотая середина.

Сопротивление в широком психоаналитическом кон­тексте понимается как специфическая установка пациен­та на отвержение знаний, полученных в результате интер­претации бессознательных содержаний и вытесненных влечений. Многие терапевты упускают из виду, что это сопротивление не столько аналитику, сколько его действи­ям, так что наличие мощного сопротивления свидетель­ствует как о силе Я пациента (благодаря которой негатив­ные аспекты внутреннего и межличностного опыта продолжают оставаться вытесненными и подавленными), так и, возможно, о не совсем адекватном или малоэффек­тивном терапевтическом воздействии. Сопротивление воз­вращению вытесненного нуждается в специальных поясне­ниях, трансферентное сопротивление — в эмпатии и поддержке со стороны терапевта в роли открытого и до­верительного участника аналитического процесса. Одним

[58]

словом, "сопротивление больных чрезвычайно разнооб­разно, в высшей степени утонченно, часто трудно распоз­нается, постоянно меняет форму своего проявления" [75, с. 182]. Эти слова Фрейда справедливы и по сей день.

В терапевтическом анализе, как правило, из многочис­ленных форм сопротивления особенно "досадными" яв­ляются, во-первых, так называемые явные или откры­тые13 формы сопротивления, проявляющиеся во всевозможных нарушениях правил терапевтической рабо­ты и ее распорядка, а во-вторых — сопротивления, обус­ловленные вторичной выгодой от заболевания. Явное со­противление может полностью дезорганизовать анализ и превратить его в нечто среднее между ссорой влюблен­ных ("наверное, ты меня не любишь") и семейной раз­боркой ("ты опять не сделал-(а) то-то и то-то — потому что ты такой-сякой"). Как пишут Х.Томэ и Х.Кэхеле, "эти грубые нарушения создают впечатление сознатель­ного и намеренного саботажа и задевают особо чувстви­тельные места аналитика. Некоторые из форм вышеупо­мянутого поведения, такие, как опоздания, пропуск занятий, подрывают аналитическую работу и предполага­ют глобальные интерпретации, которые в лучшем случае становятся воспитательными мерами или в худшем слу­чае ведут к борьбе за власть" [67, т.1, с. 155].

Вторичная выгода от болезни — это особое положение, "режим наибольшего благоприятствования", на которые претендует клиент в связи с имеющимися у него симпто­мами или проблемами. Всем известны отъявленные исте­рички, у которых "слабое сердце и такая ранимая психи­ка", великовозрастные "дети", демонстрирующие свою инфантильность в широком социальном окружении, аг­рессивные психопаты, которых "нельзя трогать, потому что они слишком возбудимы" и так далее. По моим на­блюдениям, клиенты с выраженной заинтересованностью во вторичной выгоде ориентированы на то, чтобы про­должать получать ее в анализе — теперь уже в форме вто­ричной выгоды от терапии,

Этот интересный феномен я впервые обнаружила, столкнувшись с клиентом Е., который сделал себе из

[59]

психотерапии образ жизни. Молодой человек, совмещав­ший заочное обучение с сезонной работой, производил впечатление дисгармоничной и неадекватной в социуме личности, хотя на теоретических занятиях по психологи­ческому консультированию и психотерапии демонстри­ровал недюжинную эрудицию. С первых дней знакомст­ва с господином Е. как со студентом я слышала от него неоднократные просьбы пройти индивидуальную тера­пию. Он стал особенно настойчив после того, как я ска­зала, что своих студентов консультирую бесплатно.

Попытка начать работу с господином Е. была весьма специфической — он напрочь не желал идентифициро­ваться с ролью клиента, а хотел лишь рассказывать о том, как много терапевтических групп различной ориентации успел посетить и как мало ему помогло участие в этих группах. На вопрос о том, в чем же состоит его пробле­ма, он не сумел (или не захотел) ответить, а когда я спро­сила, не является ли ею навязчивое желание проходить психотерапию снова и снова, просто промолчал. Тогда я спросила, зачем он столь настойчиво "рвался" в клиенты. Господин Е. ответил: "Ну как же, я еще ни разу не про­бовал юнгианский анализ сновидений". Вопрос "А за­чем?" так и остался без ответа.

В дальнейшей групповой работе со студентами, среди которых был и господин Е., я обратила внимание на его аг­рессивно-неадекватное поведение. Было очевидно, что эта агрессия — типичный acting out, отыгрывание вовне. Но ведь анализ даже не начинался — я просто отказала г-ну Е., не найдя возможности работать с ним как терапевт. Я ре­шила мягко игнорировать эту агрессию, в результате чего Е. демонстративно покинул учебную группу. Остальные студенты пояснили, что такое поведение господина Е. вы­звано тем, что я отказалась "психоанализировать" его.

На следующее групповое занятие г-н Е. пришел как ни в чем не бывало и стал настойчиво предлагать себя в ка­честве клиента. Я предложила ему прокомментировать мотивы своего желания. Господин Е. с готовностью отве­тил: "Но Вы сами предложили вызваться тому, у кого есть проблема". Я предложила ему как-то обозначить

[60]

свою проблему. "Но Вы должны сделать это сами — это же Вы психоаналитик, а не я" — ответил Е. Я спросила, что по этому поводу думает группа. Сокурсники господи­на Е. наперебой стали говорить, что его проблема состо­ит в том, что он хочет показать всем, какой он "ас" в психотерапии. После того, как все высказались, я проин­терпретировала поведение г-на Е. как желание самоут­вердиться в роли клиента и добавила, что у него это, ви­димо, верный способ вызывать интерес к собственной личности и ощущать свою значимость. Господин Е. нехо­тя признал это. Опыт дальнейшего взаимодействия с ним подтвердил справедливость такой интерпретации.

В терапевтическом анализе полезно различать сопро­тивления, исходящие из Сверх-Я (совести, чувства вины, боязни социального неодобрения) клиента, и собственно сопротивления Эго. Последние (сопротивление осозна­нию вытесненного) требуют содержательных интерпрета­ций, тщательного реконструирования переживаний кли­ента, тогда как первые могут быть преодолены на уровне базовых терапевтических установок (безоценочного при­нятия, конфиденциальности, эмпатии). Иногда тревогу, связанную с обостренной чувствительностью Сверх-Я, может преодолеть вовремя осуществленное самораскры­тие терапевта. Не всегда нужно ревностно соблюдать принцип "бесстрастного зеркала" — обеспокоенному ро­дителю или неуверенному супругу можно рассказать о том, как терапевт разрешает собственные проблемы в этой сфере. Для принятия правильного решения (где, когда и в какой форме стоит это делать) нужен опыт, но бывает достаточно простой тактичности и чувства меры.

Психологической защитой принято называть широкий круг поведенческих реакций личности, не обязательно имеющих отношение к психопатологии. Это присущие каждому человеку устойчивые способы восприятия и пе­реживания мира, в процессе которых отдельные аспекты действительности изменяются, искажаются. В отечест­венной психологии феномены, относящиеся к защитам, описываются как субъективные характеристики образа восприятия. Процессы взаимодействия с реальностью

[61]

могут иметь защитную функцию, и это вполне естествен­но. Люди стремятся в той или иной степени смягчить не­гативные и угрожающие влияния социального окруже­ния, защититься от несправедливой или резкой критики, не замечают многих досадных и неприятных событий.

Однако искажение реальности не должно быть настоль­ко сильным, чтобы с его помощью можно было отгоро­диться от подлинной действительности и жить иллюзия­ми. Устойчивая привычка не замечать неприятные факты и события, считая их чем-то не стоящим внимания, мо­жет постепенно привести к полному краху жизненных планов. Психоаналитическая традиция рассматривает за­щиты в контексте их интенсивности и дереализующей, искажающей интенции. Психологическая защита создает проблемы как в случаях, когда она чрезмерно деформиру­ет реальность, так и при недостаточности — последнее чревато психотической декомпенсацией личности.

Защиты тесно связаны с эго индивида, его сознатель­ным Я. Ж.Лапланш и Ж.-Б.Понталис определяют психо­логическую защиту как "совокупность действий, на­целенных на уменьшение или устранение любого изменения, угрожающего цельности и устойчивости био­психологического индивида. Поскольку эта устойчивость воплощается в Я, которое всячески стремится ее сохра­нить, его можно считать ставкой и действующим лицом в этом процессе" — пишут они [37, с. 145]. Психологичес­кие защиты рассматриваются в психоанализе не только как важнейшие функции эго, но и как его структурные элементы с выраженным индивидуальным своеобразием сочетаний и проявлений.

Работа с защитами предполагает акцент на познаватель­ных возможностях клиента, тогда как трасферентные от­ношения больше затрагивают эмоциональную сферу. В ка­честве привычных способов формирования субъективной психической реальности (картины мира, каким он кажет­ся индивиду) психологические защиты поддерживают Я-концепцию и неразрывно связаны с системой ценнос­тей личности. Конкретизация субъективной истины вы­глядит (и поначалу является) работой мысли, однако очень

[62]

скоро превращается в эмоциональную, пристрастную, личностно вовлеченную деятельность. Основные пробле­мы при анализе защит обусловлены не столько противоре­чиями между субъективной и объективной реальностью, сколько противостоянием двух субъективных реальнос­тей — клиента и терапевта. Первый при каждом удобном случае приписывает "неудобные" аспекты действительно­сти субъективизму аналитика, второй же зачастую рассма­тривает свою точку зрения как полностью объективную.

Эта трудность разрешима только в случае, когда тера­певт хорошо знает теоретические аспекты данной про­блемы и умеет отделять один тип защиты от другого. Четкое представление о природе и функциях психологи­ческих зашит, с моей точки зрения, абсолютно необходи­мо любому психотерапевту, даже не являющемуся психо­аналитиком. Умение распознавать и интерпретировать защиты столь же необходимо в работе с людьми, как эмпатия, безоценочность, конфиденциальность и другие ба­зовые терапевтические установки.

Я приведу классификацию защитных механизмов как они представлены в работе Н.Мак-Вильямс [41]. Она делит зашиты по принципу их локализации на первичные иди примитивные, располагающиеся между Я и внешним ми­ром, и вторичные или зрелые, предохраняющие личность от внутри- и межсистемных конфликтов14. К числу первич­ных защит относятся примитивная изоляция, отрицание, всемогущий контроль, примитивная идеализация и обесце­нивание, расщепление эго, диссоциация, проекция, интроекция и проективная идентификация. Характерной особен­ностью примитивных защитных механизмов является их автоматический бессознательный характер ("мгновенное включение") и отсутствие связи с принципом реальности. Можно сказать, что примитивные защиты работают на уровне первичного процесса, не допуская в сознание мате­риал, против которого они направлены. Первичные защи­ты соответствуют ранней стадии развития объектных отношений, так называемой параноидно-шизоидной пози­ции15, на которой индивид не в состоянии воспринимать амбивалентные характеристики и свойства окружающей

[63]

реальности, рассматривая внешний мир как только хоро­ший или исключительно плохой. Более подробно теория объектных отношений изложена в пятой главе, а сейчас нас интересуют лишь сами защитные механизмы,

Большинство примитивных защит в силу своей архаич­ной и довербальной природы представляются клиентам естественным аспектом психического функционирова­ния. Хотя картина мира, возникающая в сознании инди­вида с большим количеством незрелых защит, весьма противоречива и содержит множество упущений, сам че­ловек не склонен обращать на это внимание, даже в тех случаях, когда у него возникают серьезные проблемы. Его мышлению присущи особенности, выделенные Л.Леви-Брюлем и Ж.Пиаже в качестве характеристик перво­бытного (до-логического) мышления и ранних стадий развития интеллекта у детей — нечувствительность к про­тиворечию, артификализм16, вывод "от частного к част­ному, минуя общее".

Клиенты, предпочитающие примитивные защиты, со­ставляют особую категорию. Они редко пользуются сим­патией окружающих, ибо слишком настойчиво навязыва­ют им предвзятую картину своих взаимоотношений с людьми. Субъективно "корыстный" характер их пред­ставлений о себе и других весьма прозрачен. Стиль ис­пользования примитивных защит чаще всего агрессив­ный. Приведу характерный пример.

Госпожа Ж. обратилась за помощью в связи проблемой воспитания дочери. По ее словам, 14-летняя девочка бы­ла неуправляемой, уходила из дому, ночевала на вокзале, попрошайничала, месяцами не посещала школу. Я сразу обратила внимание на абсолютно негативное описание ребенка: в течение часа мать рассказывала о своей доче­ри только плохое, неоднократно подчеркивала ее тупость, упрямство, неблагодарность, называла позором семьи и т.п. Это позволило высказать следующее предположение:

Т: Вы, видимо, не любите свою дочь?

К: Да, не люблю. Да и за что ее любить, если она себя так ведет?

Т: Вы говорили ей об этом?

[64]

К: Конечно, говорила.

Т: Тогда поведение Вашей дочери выглядит естествен­ным и закономерным — она уходит, убегает из дому, где ее не любят и всячески подчеркивают, что она скверная, хуже своего младшего брата, не заслуживает доверия.

К: Но ведь я забочусь о ней!

Т: Вы называете заботой желание контролировать по­ведение девочки, "пресекать" любые ее намерения. И в то же время утверждаете, что Ваша главная цель — по­мочь ей, наладить с ней нормальные отношения.

К: Конечно! Ради этого я даже пошла учиться на пси­холога.

Т: Но зачем налаживать нормальные отношения с тем, кого не любишь?

К: Как это не любишь! Она ведь моя дочь!

Т: Но Вы сами об этом только что сказали.

К: Я такого не говорила. Я всю жизнь дочери посвяти­ла, и сейчас ни сил, ни времени не жалею... (истеричес­кие рыдания).

Попытка терапевта интерпретировать истерику как скрытое признание вины успеха не имела. Клиентка на­стойчиво утверждала, что плачет она из жалости к себе и от трудной жизни, оттого, что старается сделать для до­чери все, а той ничего не нужно — она не любит свою мать, и точка. Многочисленные противоречия в своем рассказе госпожа Ж. продолжала начисто отрицать.

На одном из следующих сеансов г-жа Ж. рассказала эпизод, относящийся к началу учебы девочки в школе. Она случайно увидела дочь у игровых автоматов, стала спрашивать, откуда у нее деньги. Далее произошла безо­бразная сцена скандала и побоев, она обвинила семилет­него ребенка в воровстве, привела в школу, позорила перед одноклассниками и учительницей. Позже выясни­лось, что денег девочка не крала.

Т: Что произошло после?

К: Да ничего. Училась она средне, упрямилась, не хо­тела отвечать на уроках, даже если выучила.

[65]

Т: Но ведь этот случай был настоящим потрясением для первоклассницы. Дети очень зависимы от мнения то­варищей, первой учительницы.

К: По-Вашему, я не должна была выяснить, откуда у девочки деньги на игру? Ведь я мать! Я в ответе за ее по­ведение.

Т: Вы не сожалеете о содеянном? Не раскаиваетесь?

К: Вы просто не знаете, каким упрямым и скрытным созданием она была уже в первом классе! Вечно хитрила, что-то утаивала, врала...

Т: Скажите, Вы не связываете поведение Вашей доче­ри с тем, как Вы относитесь к ней?

К: Как это?

Т: Вы часто ведете себя несправедливо и предвзято по отношению к дочери.

К: Да ничего подобного! Я всеми силами старалась сде­лать из нее человека.

Отрицание, обесценивание и примитивная идеализация, многочисленные проекции, свойственные этой клиентке, полностью исказили ее восприятие поведения и личности дочери. Их отношения зашли в тупик, из которого мать пыталась вырваться посредством истерических реакций, а дочь — демонстрируя асоциальный образ жизни. Аналити­ческая работа с госпожой Ж. оказалась безрезультатной, поскольку в основе ее обращения за помощью лежала по­пытка самоутвердиться через демонстрацию собственный страданий. Изменить эту мотивацию мне не удалось, един­ственным итогом было некоторое снижение интенсивнос­ти ее истерического поведения в учебной группе.

Вторичные защиты характеризуются более специфич­ным действием (направлены только на чувства или на конкретные аспекты восприятия и переживаний) и обя­зательным участием мышления. Они в меньшей степени искажают и деформируют реальность, более адаптивны и почти всегда могут быть опознаны по наличию рацио­нальных и рационализирующих компонентов. Так удобно быть разумным, иметь хорошие объяснения на все случаи жизни и находить логические основания для того, чтобы делать только то, что хочется, или вообще ничего не де-

[66]

дать. По сравнению с примитивными зрелые защиты лег­че осознаются; как правило, клиенты признают их нали­чие, но не очень склонны что-либо менять в своем пове­дении и привычных способах действия.

По-видимому, устойчивость вторичных защит к тера­певтическому влиянию обусловлена тем, что многие кли­енты склонны отождествлять невротические защиты с соб­ственным Я. Ж.Лакан не зря определял Я (Воображаемое) как сумму всех защит и сопротивлений, свойственных ин­дивиду, как отчуждающую иллюзию, которая занимает ме­сто между природным естеством человека (влечениями) и окружающей действительностью. Анна Фрейд в классиче­ской работе "Я и механизмы защиты" пишет:

"В отдельные периоды жизни и в соответствии со своей собственной конкретной структурой индивидуальное Я выби­рает то один, то другой способ защиты — это может быть вы­теснение, смещение, перестановка и т.д. — и может исполь­зовать его как в своем конфликте с инстинктами, так и в защите от высвобождения аффекта. Если мы знаем, как кон­кретный пациент стремится защититься от всплывания своих инстинктивных импульсов, мы можем составить представле­ние о его возможной установке по отношению к собственным нежелательным аффектам. Если же у какого-либо пациента ярко выражены конкретные формы трансформации аффек­тов, такие, как полное вытеснение эмоций, отрицание и т.д., нас не удивит, если он применит те же самые способы для за­щиты от своих инстинктивных импульсов и свободных ассо­циаций. Я остается одним и тем же, и во всех своих конфлик­тах оно более или менее последовательно в использовании имеющихся в его распоряжении защитных средств" [71, с.30].

К числу вторичных защит относят вытеснение, регрес­сию, рационализацию и интеллектуализацию, изоляцию, морализацию, раздельное мышление, аннулирование, смещение, поворот против себя, идентификацию, реак­тивное образование, реверсию, отыгрывание, сексуализа-цию и сублимацию. Все они в той или иной степени яв­ляются "уловками сознания", посредством которых оно оберегает себя от столкновения с нежелательными аспек­тами реальности — как внешней, так и внутренней. 06-

[67]

щим для всех вторичных защит будет также стремление справиться с аффектами (сильными чувствами и пережи­ваниями) посредством интеллекта, рационализирующего мышления, благодаря которому клиент способен найти разумное логическое объяснение для сколь угодно проти­воречивых действий и поступков.

Вытеснение или мотивированное забывание неприятных событий, негативных чувств и переживаний встречается очень часто. Вытеснение может быть мощным или сла­бым, особенно сильно подавляется материал, связанный с инцестуозными влечениями, перверсивными склонностя­ми и т.п. "Сигналом" к вытеснению является обычно чув­ство тревоги, пусть даже и не локализованное — в этом случае эго прибегнет к тотальному подавлению всего, что хотя бы в малой степени связано с вызывающей тревогу проблемой. Строго говоря, вытеснение создает неудобства не столько само по себе, сколько в случаях, когда репрес­сия недостаточно надежно удерживает в бессознательном то, чему там надлежит оставаться. Это, в свою очередь, вы­зывает тревогу, которая снова заставляет прибегнуть к вы­теснению, и круг замыкается. О.Маурер назвал данное яв­ление "невротическим парадоксом", оно часто лежит в основе истерического невроза.

В практике терапевтического анализа клиенты хорошо реагируют на интерпретации, касающиеся вытесненных травм, фрустрирующих ситуаций, и менее проницаемы для интерпретаций по поводу вытесненных и подавлен­ных желаний и влечений. А поскольку для успешного ис­пользования этой защиты необходимо сильное и устой­чивое эго ("слабые" личности предпочитают изоляцию и отрицание), то терапевт часто сталкивается с упрямым нежеланием признать наличие вытесненных мотивов, чувств, желаний. В этом случае может помочь конкрет­ный пример с анализом вытеснения того, что было пред­метом обсуждения на одном из предыдущих сеансов. Так, один из клиентов темпераментно рассказывал об обиде, которую нанес ему начальник в день юбилея. При следу­ющей встрече он настойчиво утверждал, что юбилей про­шел очень хорошо и сопровождался только приятными

[68]

переживаниями. Когда я напомнила про обиду, он ис­кренне удивился — откуда я знаю? Уж не рассказал ли мне эту историю кто-нибудь из его недоброжелательно настроенных сослуживцев?

Регрессия или возврат к более ранним способам психи­ческого функционирования (формам мышления, спосо­бам поведения и действия, типам объектных отношений) бывает очень разнообразной. Подробное обсуждение ее видов и механизмов содержится в [37, с.418-420]. Возврат к прошлому, в особенности к раннему детскому опыту считается необходимым условием успешности психоана­лиза, однако в психодинамической терапии это требова­ние не возводится в абсолют. При терапевтическом ана­лизе мы не ожидаем глубокой регрессии клиента, чтобы воспроизвести условия формирования невротического симптома, а обычно сталкиваемся с нею после точных и прямых, "резких" интерпретаций, в результате которых тщательно скрываемые бессознательные импульсы стано­вятся доступными сознанию. Клиенты склонны реагиро­вать регрессией на успешно прогрессирующее лечение, и понимание этого факта помогает аналитику быть более терпеливым к ее проявлениям. Личности, злоупотребля­ющие регрессией и использующие ее в большинстве сложных жизненных ситуаций, рассматриваются как ин­фантильные, незрелые.

Рационализацию, интеллектуализацию, морализацию и раздельное мышление можно рассматривать как различные формы участия мышления и логики в искажении реаль­ности при ее восприятии и осмыслении. Рационализируя, человек подыскивает хорошие и разумные причины для тех своих действий и поступков, которые выполнены на основе бессознательных мотивов и влечений, осуждаемых суперэго. Рационализация — очень естественный про­цесс, большинство людей склонны рационализировать свои неудачи и промахи, объясняя их действием объек­тивных причин. Процесс рационализации лежит в основе так называемой фундаментальной ошибки каузальной ат­рибуции — феномена, многократно описанного в соци­альной психологии, "двойного стандарта" человеческого

[69]

поведения: если я сделал что-то хорошее, это моя заслуга, а если плохое — так уж получилось из-за случайного сте­чения обстоятельств. Если же нечто хорошее сделал мой враг или соперник, то это случайность, а вот его промахи вполне закономерны, он полностью ответственен за них.

Морализация — это рационализация, зашедшая намно­го дальше: клиент подыскивает уже не причины, объяс­няющие его поведение, а основания которые просто обя­зывают его поступать именно так, и никак иначе. Мнимые резоны превращаются в неукоснительные мо­ральные требования: "Хорошо ли для аспиранта, если я воздержусь от критики его слабого и беспомощного на­учного доклада? Ведь это мой прямой долг, иначе он так и будет считать себя успешным". В морализации активно участвует суперэго клиента. Эта защита является хорошо продуманной и трудна для терапевтического вмешатель­ства: клиент, убежденный в том, что он не просто напи­вается каждый вечер, а наказывает таким образом свою жену за бездушие и черствость, будет отметать любые ин­терпретации. Основная стратегия в таких случаях — сно­ва и снова показывать клиенту, что его интеллектуальные увертки никак не меняют существующего положения дел, а уровень дискомфорта в ситуациях, где используется ра­ционализация, продолжает расти.

Интеллектуализация — это отделение чувств от мыслей, а переживаний — от поведения. При таком виде защиты клиент признает наличие у себя отрицательных чувств, но не реагирует на них: "да, я сержусь на него, но это не ме­шает нам сотрудничать", "я испытываю некоторую обиду, но мое хорошее отношение к жене остается прежним". Внешне такое поведение выглядит сдержанным и уравно­вешенным, на самом же деле клиенты блокируют сильные чувства, не позволяют себе признаться в них и отреагиру­ют "исподтишка". Интеллектуализацию часто используют подростки, чтобы выглядеть неуязвимыми, к ней склонны прибегать люди, стремящиеся производить впечатление мужественных, бесстрастных и хладнокровных.

Раздельное мышление (компартментализация) свойст­венно людям, рационально использующим диссоциатив-

[70]

ные процессы; в случае этой защиты противоречивые чувства или стремления существуют порознь, независимо друг от друга: человек считает алкоголь злом и осуждает пьяниц, но позволяет себе время от времени выпивать. К этому механизму часто прибегают родители, безусловно запрещающие детям вещи, которыми наслаждаются сами (курение, порнофильмы и т.п.). Используя компартментализацию, человек может придерживаться двух и более идей или форм поведения, конфликтующих друг с дру­гом, не осознавая их противоречия или даже взаимоис­ключающего характера. Так, женщина, которую пресле­довали серьезные неудачи в семейной жизни, являвшиеся источником выраженного истерического невроза, счита­ла себя прекрасным преподавателем психологии семей­ных отношений и настойчиво стремилась расширить круг своих слушателей. Она искренне удивилась вопросу, не является ли ее поведение компенсаторным, и никак не могла понять, "причем тут одно к другому".

Аннулирование сводится к магическому уничтожению чувства вины или стыда посредством действий, которые как бы "уравновешивают" ранее совершенные проступки. При этом компенсаторная природа "магического" поведе­ния, равно как и желание искупить или загладить эффект содеянного ранее, совершенно не осознается. В терапии хорошо известен феномен гипертрофированной активнос­ти и повышенной сговорчивости клиента на сеансе, следу­ющем после сильно сопротивляющегося поведения или срыва. На бытовом уровне аннулирование встречается очень часто и служит поводом для жалоб типа "какое-то время после дебоша муж ведет себя как ангея, но никогда не просит прощения и даже не желает об этом говорить, а потом снова напивается, и все повторяется сначала".

Защитное аннулирование лежит в основе ритуальных действий, связанных с искуплением грехов. Одна клиент­ка неожиданно испытала сильное огорчение и разочаро­вание после дня рождения, когда получила множество цветов и знаков внимания от своих младших коллег. Она смогла понять это чувство, лишь интерпретировав их действия как ритуальные, в то время как сама она пред-

[71]

почла бы откровенное признание проблем, существую­щих в отношениях с товарищами по работе.

Поворот против себя — защитный механизм, с помо­щью которого клиенты пытаются совладать с чувствами ненависти и гнева, направленными на значимых людей. Такие чувства направляются на самих себя, и клиент чув­ствует себя в большей безопасности — ведь идеализиро­ванный другой остается неприкосновенным. К тому же всегда есть шанс услышать от него похвалу и поддержку, ободрение, что не так уж ты и плох. В раннем детстве причиной защиты "поворотом" может быть агрессия про­тив любимой матери или обожаемого старшего брата. Од­на из моих клиенток любила представлять себя в черном цвете, искренне считая, что если я (вдруг, не дай Бог!) ее не люблю, то лишь потому, что она этого заслуживает. В основе поворота лежит очень простая логика: если отно­шения со Значимым Другим — величайшая ценность, то лучше не подрывать их негативной критикой или сомне­ниями, а сразу признать себя плохим (грязным, жадным, грубым, глупым и т.д.), чтобы не рисковать — и не при­знаться в том, насколько ты зависим от них или вовсе не заслуживаешь таких отношений в принципе.

Близким к повороту против себя по сути и смыслу яв­ляется реактивное образование. Эта защита состоит в том, что субъект заставляет себя испытывать чувство, проти­воположное подлинному — любовь вместо ненависти, восхищение вместо пренебрежения. Интересно, что за десять лет аналитической практики мне ни разу не встре­тилось реактивное образование "в сильной позиции" — замена позитивного чувства негативным. Зато обратных ситуаций бывало множество — видимо, отрицательные переживания оцениваются большинством клиентов как более угрожающие и опасные для самооценки.

Описывать идентификацию нет особой необходимос­ти—с различными вариациями этого защитного меха­низма сталкивался любой психотерапевт. Она может быть проективной (субъект отождествляется с объектом собст­венной проекции), анаклитической (стремится быть по­хожим на уверенного в себе человека), нарциссической -

[72]

при этом происходит отождествление с чертами Я-идеала личности. Идентификация с агрессором — это защитная тенденция уподобить себя страшному, пугающему объек­ту; так часто происходит, например, в подростковых ком­паниях, где более слабые ребята идентифицируют себя с сильными лидерами. В литературе описаны случаи, когда заложники, захваченные бандитами, отождествлялись с их позицией, требованиями и моралью даже вопреки соб­ственным интересам.

Идентификация — это универсальное защитное средст­во, используемое в широком круге социально значимых ситуаций. Как и большинство защитных механизмов, она имеет множество положительных аспектов и лежит в осно­ве эмпатии, эмоционального научения, поддерживающего поведения. Механизм идентификации является компонен­том многих высших человеческих способностей и ка­честв — любви, долга, самоотверженного служения идеа­лам, гражданского мужества и других. Способностью к идентификации во многом обусловлены изменения, проис­ходящие с личностью в результате обучения или терапии.

Отыгрывание (обусловленное личностью аналитика или ходом терапии поведение, которое клиент не решается осуществить прямо на сеансе и выносит за рамки терапев­тических отношений) может иметь самые разные формы. Чаще всего отыгрываются различные аспекты трансферентных отношений (любовь или ненависть к аналитику, ревность, зависть, инцестуозные влечения). Чувства, по­рождаемые трансфером, неуместно проявляются в различ­ных сферах жизни клиента, а затем становятся предметом обсуждения в анализе. Так в косвенной форме они выра­жаются тому, кому, собственно, и предназначены.

Иногда отыгрывание происходит и в процессе тера­пии — клиент на текущем сеансе находится во власти чувств, испытанных ранее, и ведет себя в соответствии с ними, как бы "припоминая" аналитику прошлые грехи. Сталкиваясь с сильными, интенсивными чувствами и пе­реживаниями клиента, всегда стоит обсудить то, в каких формах, где и когда он будет их отреагировать. Такое об­суждение иногда снимает проблему отреагирования в це-

[73]

лом, так как является, по существу, одной из его форм. Очень трудно анализировать чересчур импульсивных лю­дей, которые не способны наблюдать за чувствами, не выражая их в действиях и поступках. В этих случаях бо­лее эффективна гештальт-терапия, психодрама и т.п.

Сексуализацию или эротизацию можно рассматривать как частный случай отыгрывания, при этом личность пы­тается справиться с тревогой, сопровождающей ее дейст­вия, с помощью сексуальных фантазий. Отношения зави­симости сексуализируются наиболее часто, и далеко не все порождаемые при этом сценарии являются патологи­ческими. Что же касается таких феноменов, как юноше­ская влюбленность в учителей, сексуализапия фигур по­литиков, известных спортсменов или актеров, то они общеизвестны. Механизм эротизации — основа основ рекламы, шоу-бизнеса, почти любой пропаганды и т.п.

Реверсия — это очень своеобразная защита, при которой субъект и объект меняются местами. Например, испыты­вая потребность в восхищении со стороны окружающих, человек может активно восхвалять кого-либо другого и, бессознательно идентифицируясь со своим кумиром, под­черкивая свою реальную или воображаемую близость к нему, отчасти удовлетворяет эту потребность. Хорошо из­вестно поведение женщин, соблюдающих строгую дие­ту, — часто они любят готовить, настойчиво потчуют вкусными блюдами друзей и членов семьи и испытывают громадное удовлетворение, глядя как другие много и с ап­петитом едят. Некоторые пациенты справляются с дис­комфортом во время терапии тем, что сами делают по­пытки анализировать терапевта. В учебно-аналитических группах механизм реверсии является мощным положи­тельным фактором, способствует созданию атмосферы де­лового сотрудничества и взаимной доброжелательности.

Сублимация или возвышение либидо до стремления к целям, не связанным с сексуальным удовлетворением и иными примитивными удовольствиями, — фундамен­тальная человеческая способность, лежащая, по Фрейду, в основе цивилизации и духовной культуры. В программ­ной работе "Судьбы влечений" (1905) основоположник

74

психоанализа утверждает, что сублимация (наряду с обра­щением на себя, превращением в противоположное и вы­теснением) — один из четырех основных путей развития психики. Тремя годами позже, в специальной статье, по­священной связи между сексуальным влечением, субли­мацией и неврозом17, он конкретизирует свою мысль:

"Развитие сексуального инстинкта идет от аутоэротизма к поиску объекта любви и от автономии эрогенных зон к их под­чинению половым органам, служащим процессу размножения. В ходе развития часть доставляемого собственным телом сексу­ального возбуждения делается избыточной, подавляется и, в благоприятных случаях, подвергается сублимации. Таким обра­зом, годные для культурной работы силы выигрываются пре­имущественно посредством подавления извращений сексуаль­ного инстинкта" [74, с.20, архаизмы убраны мною — Н.К.].

Как видим, сублимация не является, в строгом смысле слова, психологической защитой. Это, скорее, механизм, обеспечивающий нормальное и адекватное личностное функционирование, "узаконенный" обществом способ утилизации (катектирования) либидо. О защитных функ­циях сублимации можно говорить в тех случаях, когда она затрагивает не чрезмерные аспекты сексуальной энергии, или предлагает социально одобряемые, культур­но значимые формы реализации влечений, слабо связан­ные с их непосредственным объектом. Например, робкий юноша, благоговеющий перед женщинами, увлеченный любовной поэзией или галантной живописью, но отчаян­но боящийся реальных контактов со сверстницами, ис­пользует сублимацию для снятия избыточного напряже­ния. Или (хрестоматийный пример) — эротические, чувственные картины на религиозную тему, написанные исповедующими аскетизм художниками.

Знание природы психологических защит и их разно­видностей позволяет терапевту лучше ориентироваться в бессознательных основах поведения клиента и помогает представить себе структуру той части его Я, которая уча­ствует в процессах самопредъявления. Ведь вступая в зна­чимые отношения, индивид тщательно оберегает именно

[75]

те аспекты своей личности, которые особо ценны и уяз­вимы, ибо связываются с экзистенциальными основами его индивидуального бытия. Иными словами, защиты располагаются "прямо над" теми личностными образова­ниями, что функционируют патологически и являются источниками проблем.

В терапевтическом анализе работа с защитами чаще всего составляет "второй план" терапии, тогда как пер­вый занят исследованием генезиса проблем клиента и по­ниманием вклада бессознательных содержаний в этот процесс. Чаще всего защиты рассматриваются сперва как факторы, мешающие пониманию аналитических интер­претаций, а потом уже — как основания психологических и личностных трудностей. Поскольку для клиента защи­ты суть обычные и привычные способы взаимодействия с миром и другими людьми, то их интерпретации должно предшествовать описание конкретных, четких форм за­щитного поведения. Терапевт, встречающий упорное со­противление, может начать с поведенческой картины, а уж потом определять ее как ту или иную защиту.

Препятствия анализу можно схематически отразить следующим образом:

[76]

Однако терапевтическая работа должна включать как анализ, так и синтез — иначе эффективность терапии не­велика. А для этого необходимо иметь развернутое пред­ставление о личности в целом, нужна теоретическая мо­дель становления и развития ее активности. Анализ защит и сопротивлений диктует тактику терапевтическо­го вмешательства, а выработка стратегии требует более системных знаний и представлений о бессознательной природе внутренней динамики личностных структур. По­этому следующая глава будет посвящена обзору основных положений глубинной психологии, в особенности тех, которые определяются классической линией развития фрейдовского психоанализа.

Глава 3. Психоаналитические идеи и представления в терапевтическом анализе

3.1. Возможности психоаналитического подхода

За почти двухсотлетнюю* историю развития теории и практики психотерапевтической помощи сформирова­лось несколько сотен ее специфических вариантов и форм. Согласно мнению специалистов Европейской Психотерапевтической Ассоциации (ЕАР), их можно сгруппировать в пять основных категорий:

"1) Психоаналитическая психотерапия — охватывает те формы психотерапии, которые можно вывести из глубинных психологический теорий Фрейда, Юнга и др.; жизненные проблемы при этом рассматриваются как результаты неосо­знанных конфликтов и моментов развития.

2) Когнитивная и поведенческая терапия — охватывает те формы психотерапии, которые опираются на теории обуче­ния и когнитивную психологию; жизненные проблемы тут выводятся из неправильного обучения и мышления.

3) Гуманистическая психотерапия — охватывает те формы психотерапии, которые, в противовес квази-редукционизму психоанализа и бихевиоризма, акцентируют потенциал чело­веческого развития. Здесь жизненные проблемы рассматри­ваются как блокада чувств.

4) Системная психотерапия — охватывает те формы психо­терапии, которые — на основании общей теории систем — рассматривают жизненные проблемы как возникающие

* В 1811 году немецкий ученый Иоганн Кристиан Хейнрот из Лейп­цига был назначен на должность профессора психотерапии. С этого момента можно вести формальный отсчет существования психотера­пии в качестве самостоятельной научной дисциплины.

[78]

вследствие сдвига функций в системе или группе, к которой принадлежит данное лицо.

5) Экзистенциальная психотерапия — охватывает те формы психотерапии, основу которых составляет экзистенциальная и феноменологическая философия. Жизненные проблемы объясняются тут недостатком ясности понимания условия человеческого существования" [55, с. 30-31].

Эвристические возможности психотерапевтических те­орий трудно сравнивать. Тем более нелепо пытаться рас­сматривать различные подходы на предмет большей или меньшей эффективности предлагаемых методов воздей­ствия. Как и в других сферах человеческой жизни, в области психологический помощи популярно далеко не самое лучшее, а прежде всего доступное, разрекламиро­ванное и недорогое.

По моим наблюдениям, стихийно сложившаяся в оте­чественной психотерапии практика выбора направления, в котором терапевт специализируется, во многом случай­на. Сравнительно редко встречаются практики, тяготею­щие к нескольким подходам, и очень часто терапевт счи­тает избранную ориентацию самой лучшей и наиболее эффективной (а то и единственно правильной). При этом подходы, требующие более длительной и дорогостоящей подготовки (а аналитическая терапия именно такова), ес­тественно, оказываются менее популярными.

Интеллектуальная респектабельность психоаналитичес­кой терапии несомненна, так что аналитики не прибегают к интенсивно-оголтелым способам рекламы своей деятель­ности. Психоанализ пропагандируется меньше, чем другие подходы, он реже представлен в профессиональном поле отечественной психотерапии. Соответственно, изучение психоаналитической теории и обучение навыкам аналити­ческой работы мало распространено. Институциализированные, легитимные формы подготовки психоаналитиков доступны и вовсе только единицам. Профессиональное со­общество психоаналитиков расширяется в соответствии с правилом "числом поменее, ценою подороже".

Другой стороной такого положения вещей, является существенно меньшее (по сравнению с другими направ-

[79]

лениями) количество книг, посвященных методическим и клиническим аспектам психоанализа. Переводы (каче­ственные, снабженные комментариями) работ современ­ных психоаналитиков можно сосчитать по пальцам. Текс­ты классиков, собственно первоисточники, переиздаются чаще, но большей частью при этом используются уста­ревшие переводы, с архаическими речевыми оборотами, расплывчатыми формулировками основных положений. Такие авторы, как Д.Айке, Д.Анзье, М.Балинт, Д.Боулби, М.Кляйн, М.Малер, Г.С.Салливан, Дж.Сандлер, Х.Сегал, Р.А.Спитц, Р.Стерба, Д.У.Фэйрберн, А.Холдер, Ш.Ференци и др., либо вообще не представлены в русских пе­реводах, либо известны их единичные небольшие работы. Практически нет трудов по структурному психоанализу (за исключением двух томов "Семинаров" и нескольких статей Ж.Лакана), остались в стороне интереснейшие ре­зультаты постмодернистской рефлексии бессознательно­го. Книг отечественных психоаналитиков, содержащих обсуждение актуальных проблем психодинамической те­рапии и результатов собственной практики, не наберется и полдесятка. Русских учебников, подобных двухтомнику Х.Томэ и Х.Кэхеле [67] или монографии Р.Р.Гринсона [13], нет вообще.

Поэтому обсуждение идей и теорий глубинной психо­логии, которые могут использоваться в практике терапев­тического анализа, представляется важной и актуальной задачей. Я хорошо сознаю, что данная работа ни в коем случае не может приравниваться к систематическому из­ложению психоаналитической теории. Это всего лишь попытка выделить ряд научных, теоретических и методи­ческих положений психоанализа, способных структури­ровать мышление начинающих психотерапевтов.

По мере накопления опыта практической работы пси­хотерапевт все чаще испытывает потребность в его ос­мыслении. Со времен Х.Кохута самонаблюдение (интро­спекция) и эмпатия служат не только основными формами организации психотерапевтических отношений, но и главными принципами, определяющими направле­ния (интенции) мыслей и действий терапевта. Психоана-

[80]

литическая (или другая, но глубинная психология пред­лагает лучшие из возможных) теория предлагает логику понимания и практических действий на сеансе. Парал­лельно с этим различные школы предоставляют удобный и конкретный язык описания проблем, основания для систематизации, варианты теоретических моделей — од­ним словом, все, что необходимо для понимания и ос­мысления феноменов, возникающих в ходе психотера­певтического взаимодействия.

Эволюция психоаналитических школ и подходов — предмет для глубоких и серьезных научных изысканий. Этот вопрос освещается во множестве справочников и учебных пособий; из имеющихся на русском языке мож­но рекомендовать книгу П.Куттера [32] и некоторые сло­вари [47, 53]. В рамках терапевтического анализа полезно представлять себе хотя бы общие особенности развития психоаналитической теории. Следующая схема будет по­лезной при выборе направления для интерпретаций в ра­боте с конкретным клиентом:

Личностная подструктура, в которой преимущественно ло­кализованы проблемы клиента

Психоаналитическая школа или направление

Супер-Эго (Сверх-Я)

Неофрейдизм, психология Самости Х.Кохута, индивиду­альная психология А.Аддера

Эго

Эго-психология, работы Р.Спитца, Э.Эриксона, Г.С.Салливана.

Ид (Оно)

Теория объектных отноше­ний, британские школы (Д.В.Винникотт, Д.У.Фэйрберн и Др.), фрейдовская теория влечений.

Классический психоанализ вряд ли можно назвать сво­бодной от противоречий психотерапевтической школой, но он сохраняет цельность и единство своих теоретико-методологических оснований и преемственность форм и методов аналитической практики. Основные положения

[81]

фрейдовского учения — теория структуры и функцио­нальной динамики психического аппарата, представле­ния о стадиях развития личности, этиологии психических нарушений и способах их лечения — прихотливо эволю­ционировали в рамках различных глубинно-психологиче­ских школ, но при всем многообразии существующих ныне вариантов они более или менее схожи.

3.2. Ранние фрейдовские представления о психическом функционировании

Фрейд рассматривал психоанализ в качестве объектив­ного способа научного познания, способного определить долю участия бессознательной проекции в формировании системы представлений об окружающей действительнос­ти. "Большая часть образа мира, — писал он, — есть не что иное как проекция психического на внешний мир. Неяс­ное осознание (внутреннее восприятие) психических фак­торов и бессознательных процессов отражается в констру­ировании сверхчувственной реальности, которую научное знание должно преобразовать в психологию бессознатель­ных явлений" [108, Vol. 22. Р. 182]. Развитие психического аппарата предполагало способность формировать со вре­менем все более объективные представления о мире, однако бессознательные влечения предопределяли психи­ческую активность человека в любом возрасте. Психоло­гические проблемы личности, психические нарушения и расстройства были проявлениями специфических нару­шений равновесия в психическом аппарате. Исследование этих нарушений и выработка способов лечения были главной задачей фрейдовского психоанализа, в истории которого принято выделять три последовательно сменяв­ших друг друга этапа ее разрешения.

На первом этапе* развития психоанализа Фрейд пред­ложил модель аффективной травмы, лежащей в основе

* Обычно первый этап соотносят с работой "Проект научной психоло­гии", написанной в 1985 г. Топическая модель изложена в "Толко­вании сновидений" (1900), а структурная относится к 1923 г., когда была создана работа "Я и Оно".

[82]

психопатологии. Второй этап представлен топической моделью психического аппарата, состоящего из трех си­стем — бессознательного, предсознательного и созна­ния. В рамках этой модели психопатология рассматри­вается как результат вытеснения в бессознательное психических содержаний, связанных с переживанием и удовлетворением влечений. Структурная теория рас­сматривает психические расстройства как нарушения внутриличностной динамики, следствие антагонизма между Оно, Я и Сверх-Я.

Первоначально Фрейд полагал, что основная функция психического аппарата состоит в способности управлять психической энергией, в стремлении создавать оптималь­ное для личности состояние равновесия и покоя. Такой гомеостатический принцип работы психики способствует ее функционированию на относительно постоянном и при этом стабильно низком энергетическом уровне; эмо­ция (аффект) есть его повышение. При слишком боль­шом количестве аффективной энергии психический ап­парат не способен ее контролировать, инстинкты и влечения становятся неуправляемыми. Это и называется психической травмой, причем для целей лечения необхо­димо отличать актуальные травмы (возникающие как не­посредственная реакция на реальное событие или ситуа­цию) и ретроактивные травмы, связанные с прошлыми событиями, воспоминание о которых может внезапно по­родить сильный аффективный конфликт. Например, не­вротический симптом может развиться в результате ассо­циативной связи между переживанием сексуального влечения в зрелом возрасте и сексуальным воспоминани­ем раннего детства; такого рода травмы Фрейд считал ключевыми в возникновении истерии.

В соответствии с теорией аффективной травмы он вы­делял две категории неврозов: психоневрозы, к которым относились истерические неврозы и неврозы навязчивых состояний, и актуальные неврозы, включающие неврасте­нию и неврозы страха. И те, и другие суть личностные и поведенческие расстройства психогенного происхожде­ния, симптомы которых в символической форме выража-

[83]

ют либо конфликт между влечением и моральными чув­ствами пациента (психоневроз), либо сексуальную фрус­трацию (страхи и неврастения).

В дальнейшем Фрейд пересмотрел свою раннюю тео­рию патогенеза психических расстройств, ряд исходных положений которой (например, представление о сексу­альном совращении в раннем детстве как реальном фак­те биографии невротиков) оказались ошибочными. Одна­ко именно модель аффективной травмы18 часто лежит в основании расхожих представлений о психоаналитичес­кой теории невроза. В теории сексуальной травмы — кор­ни обыденно-житейского понимания психоанализа как стремления обнаружить "клубничку" в индивидуальной истории и "объяснить" с ее помощью чью-либо личную жизнь и общественную деятельность, литературно-худо­жественное творчество и т. п.

В топической модели главный объяснительный потен­циал связан не с аффектами (непосредственно пережива­емыми состояниями), а с влечениями — психическими ре­презентантами ("образами") потребностей, побуждающих индивида к активности, к выполнению определенных действий. Влечения, по Фрейду, — основной механизм и залог психической активности, удовлетворение влечения (разрядка побуждения) — условие жизни организма и ис­точник развития личности и психики:

"Возникающие в организме раздражения влечений... предъявляют к нервной системе гораздо более высокие тре­бования, побуждают ее к сложным последовательным дейст­виям, благодаря которым возможно удовлетворение, но глав­ным образом они заставляют нервную систему отказаться от своей идеальной цели — устранения всяких раздражении. Можно заключить, что именно влечения, а не внешние раз­дражения, являются двигателем прогресса, который привел к развитию столь совершенной и бесконечно работоспособной нервной системы" [77, с. 128, архаизмы убраны мною — Н.К.].

Влечения, каждое из которых обладает специфическим типом переживания психического напряжения, целью, объектом и исходит из определенного соматического ис-

[84]

точника, составляют основное содержание системы бес­сознательного, подчиненной принципу удовольствия, т.е. стремлению к удовлетворению влечений. Аффекты со­провождают процессы разрядки и, в отличие от влече­ний, не подвергаются вытеснению. Инстинктивные же­лания и влечения (сексуальные и агрессивные), их объекты и формы удовлетворения являются главным ис­точником психических конфликтов и служат объектом вытеснения. Подавляются и вытесняются также различ­ные представления, связанные с проявлением и реализа­цией влечений, аффективно окрашенные способы соот­ветствующего поведения и, наконец, во взрослом возрасте вытесненными или не воспринятыми сознанием могут оказаться ситуации, связанные с возникновением желания и возможностью его исполнения.

История развития фрейдовских идей о генезисе невро­зов может быть представлена следующей схемой:

[85]