Часть 12.

клиента, благодаря чему изменяются его субъектные ха­рактеристики (различные типы идентичности, социаль­ные установки, роли).

2. Этот параметр подчеркивает характерную для психо­терапии особо тесную связь речи и поведения. Обилие тесно слитых друг с другом речевых и внеречевых акций, преимущественное использование истинностных параме­тров высказываний для регулирования межличностных отношений адресата и адресанта, а не только расширения их знаний и представлений — все это присутствует в ре­чевых практиках психотерапии. Речевые акты терапевта и клиента в качестве единиц социоречевого поведения, рассматриваемые в рамках прагматической ситуации, яв­ляются наиболее удобными и естественными единицами членения психотерапевтического дискурса.

3. Изменение прежних и порождение новых смыслов, активный семиозис составляет основное содержание пси­хотерапевтической деятельности, ее сущность. Целена­правленное изменение системы значений и личностных смыслов, представленных в индивидуальном опыте кли­ента, происходит благодаря формированию единого семи­отического пространства, структуру, внешнюю и внут­реннюю границу которой контролирует психотерапевт. Оперируя значениями (в том числе ассоциативными, коннотативными), предлагая интерпретации, он изменя­ет структуру индивидуального ментального пространства, вписанного в общее (совместное) пространство психоте­рапевтического дискурса. Кроме того, он может действо­вать также и как пансемиотический субъект, преобразуя режим, направление и структуру информационных про­цессов в тексте, описывающем жизнь клиента.

Психотерапевт выбирает семиотическую стратегию в рамках одного или нескольких терапевтических подхо­дов, равно как и точку приложения своих усилий. В за­висимости от того, является ли этой точкой бессознатель­ная сфера психики (все виды глубинной, аналитической психотерапии), мышление и сознавание (когнитивная психотерапия, гештальт-терапия), эмоции и чувства, про­цесс сопереживания (роджерианство), итоги восприя-

[311]

тия — сенсорно-перцептивный опыт и его словесное во­площение (нейро-лингвистическое программирование), человеческое тело и процессы в нем (телесно-ориентиро­ванные подходы), семйозис имеет определенную качест­венную специфику. В любом случае психотерапевт как субъект-профессионал опирается на соответствующие на­учные знания и представления, имеет сознательную стра­тегию влияния на клиента, владеет конкретными техни­ками воздействия и способен выделить (эксплицировать), описать и объяснить психологические механизмы своей деятельности.

Текст, создаваемый высказываниями клиента, имеет раз­ное отношение к его жизненной реальности. Клиент может сознательно или неосознанно приукрашивать или прида­вать гротескные черты событиям своей жизни (презентативный иллюзионизм), быть точным (авторепрезентация) или рассказывать вещи целиком выдуманные (антирепре­зентация) — в любом случае взаимная рефлексия и пони­мание возможны лишь при реконструкции подлинных значений и смыслов. Эти механизмы описывают психоте­рапевтическую технику на семантическом уровне — уровне значений и смыслов. Прагматическая (уровень действий) и синтаксическая (уровень отношений) стороны процесса смыслопорождения представлены иначе.

Синтаксический уровень психотерапевтического семиозиса задается отношениями между его знаками и пред­ставлен собственно общением, коммуникацией терапевта и клиента, его динамикой в единстве с семиотической специализацией дискурса. В качестве механизмов на этом уровне работают реляция, референция и импликация71, обеспеченные правилами избранного терапевтом направ­ления или подхода.

Наконец, прагматический уровень, задающий отноше­ния знаков к их пользователям или интерпретаторам, представлен семиотикой соответствующих терапевтичес­кому направлению или подходу психологических меха­низмов (в гештальт-терапии это семиотика слияния, рет­рофлексии, сознавания, ухода, в НЛП — семиотика опущения, искажения, генерализации, утраченного пер-

[312]

форматива). Единая для всей психотерапевтической семиосферы предметная область функционирования цело­стного человека неодинаково членится и описывается на разных языках, с использованием различных метафор.

4. Метафорическая коммуникация, этот непременный атрибут психотерапевтического дискурса, занимает важ­ное место в теоретических основах большинства психоте­рапевтических школ, формируя систему основных поня­тий. Примерами таких системообразующих метафор являются либидо и катексис в психоанализе, персона, анимус, тень и самость в юнгианстве, панцирь (броня) и оргон в телесной терапии, якорь в НЛП, перинатальная матрица в трансперсональной терапии Ст.Грофа. Хорошо и точно подобранные индивидуальные метафоры обеспечивают высокий уровень взаимопонимания в процессе терапии.

Психотерапевтический дискурс по своей природе мета­форичен, что обусловлено семиотическими свойствами метафоры как оборота речи (тропа). Метафоре свойст­венны: слияние в ней образа и смысла; контраст с обы­денным называнием или обозначением сущности пред­мета; категориальный сдвиг; актуализация случайных связей (ассоциаций, коннотативных значений и смыс­лов); несводимость к буквальному перефразированию; синтетичность и размытость, диффузность значения; до­пущение различных интерпретаций, отсутствие или нео­бязательность мотивации; апелляция к воображению или интуиции, а не к знанию и логике; выбор кратчайшего пути к сущности объекта. Все эти характеристики нахо­дят применение в той спонтанной, почти неуловимой и одновременно целесообразной игре личностных смыслов и значений, которая и составляет динамику психотера­певтического процесса.

5. Представление о цели и способах ее достижения — со­относит общее понимание целей психотерапии (профес­сиональной помощи при психических и личностных рас­стройствах легкой и средней степени тяжести, содействии в разрешении проблем и преодолении психологических затруднений, в актуализации резервов личностного роста)

[313]

и конкретные формы их достижения, зависящие от спе­цифики направления или подхода.

Психотерапевты различной ориентации по-разному описывают задачи своей работы. Зигмунд Фрейд говорит, что психоаналитическая терапия — это освобождение че­ловека от его невротических симптомов, запретов и ано­малий характера, Карл Густав Юнг называет ею содейст­вие процессу индивидуации, личностного роста. Ролло Мэй считает самым важным развитие человеческой сво­боды, индивидуальности, социальной интегрированности и духовной глубины. Отго Кернберг работает с проблема­ми объектных отношений, Хайнц Кохут исследует процесс развития и становления Самости (сущности человеческо­го Я), Эрик Эриксон трактует личностные проблемы как нарушения психосоциальной идентичности. Фредерик Перлз учит сознаванию, Антонио Менегетги — умению слушать голос своей сущности (ин-се) и игнорировать идущие во вред здоровью личности влияния монитора отклонений (источника искажений и помех в системе психики). Людвиг Бинсвангер стремится понять уникаль­ность бытия человека в мире на основе анализа экзистен­циального априори его существования. Эрик Берн расска­зывает о манипуляциях и играх в отношениях между людьми, описывает жизненные сценарии, которые дети на­следуют от родителей, Вильгельм Райх и Александр Лоуэн сосредоточены на телесных коррелятах невротических нарушений характера. Джон Гриндер и Ричард Бэндлер помогают распознавать ограничения в моделях окружаю­щей реальности и расширяют возможности выбора и принятия решений, Вирджиния Сейтер устраняет некон­груэнтность в поведении. Виктор Франкл содействует процессу поиска и нахождения смысла человеческой жизни, Ирвин Ялом помогает освободиться от экзистен­циальной зависимости, Носсрат Пезешкиан учит видеть позитивные стороны жизненных событий, Пауль Тиллих — мужеству быть.

6. Наконец, необходимость вьвделения шестого — узаконивающего — параметра обусловлена многочисленны­ми попытками сторонников различных психотерапевти-

[314]

ческих школ легитимировать свои "правила игры" в ка­честве наилучших или единственно правильных. Легити­мирующий дискурс научной теории в отношении собст­венного статуса принято называть философской методологией [Ж.-Ф.Лиотар, см. 116]. В психотерапии этот метадискурс весьма и весьма специфичен. Напри­мер, психоаналитики рассматривают калифорнийские школы (НЛП, эриксонианство) как пример легковеснос­ти и антиинтеллектуализма. Друг друга они упрекают в мистицизме (самым виновным считается юнгианство72), выхолащивании и примитивизме аналитической практи­ки вследствие измены духу фрейдовского учения (Ж.Лакан об американском психоаналитическом движении и это -психологии) и т.п.

Типологический анализ и описание дискурсивных практик психотерапии требует не только формализации оснований для их выделения, но и учета особенностей конституирующей активности самих практик. Вполне очевидна возможность существования внутри одной и той же дискурсивной практики различных, противопо­ложных, а то и взаимоисключающих мнений, противоре­чащих друг другу выборов. Иными словами в психотера­пии, помимо структурного или генетического родства школ и подходов, существует также и система рассеива­нии (термин М.Фуко), формы распределения дискурса внутри отдельных практик и психотерапевтической семиосферы в целом.

Предельно индивидуализированный, субъективный ха­рактер психотерапевтического дискурса предлагает каж­дому терапевту множество различных возможностей, то­чек выбора речевых стратегий и форм реализации речевой интенции. В речевой практике отдельного субъ­екта (психотерапевта) наряду с постоянными темами, концептами и мнениями остается место для неосознава­емых интересов, внутренних конфликтов, интуитивных догадок, обуславливающих тематические предпочтения среди стратегических и технических возможностей вы­бранного направления или подхода.

[315]

Стоит задать вопрос — а на чем же основана общность, целостность семиотического пространства психотерапии? На полной, содержательно очерченной, обособленной и логически непротиворечивой классификации объектов, составляющих ее предметную область? Нет, скорее речь идет о лакунарных сцеплениях и рядах, о различных вза­имодействиях, замещениях и трансформациях. Приняты ли определенные, нормативные типы речевых актов и пропозиций, существует ли тематическое постоянство, те­заурус конкретных понятий? Лишь отчасти. В большинст­ве конкретных случаев формулировки столь отличны, а функции их столь гетерогенны, что трудно представить себе, как они сводятся в единую фигуру, определяющую законы структурирования дискурса. В психотерапии как нигде приходится сталкиваться с концептами различной семиотической природы, правила применения которых игнорируют и исключают друг друга, так что эти понятия не могут входить в логически обоснованные общности (например, трактовка категории желания в классическом и структурном психоанализе, или представления о челове­ческой экзистенции в дазейн-анализе (Л.Бинсвангер, М.Босс) и сэлф-теориях (Х.Кохут).

Поэтому при анализе дискурсивных практик психоте­рапии необходимо, на мой взгляд, описывать как рассеи­вания сами по себе, так и вычленять среди элементов ука­занных практик такие, что не организуются ни в виде постоянно выводимой системы, ни в виде устойчивого гено-текста; в отношении которых регулярность и после­довательность появления, взаимное соответствие и функ­ционирование, обусловленные и иерархичные трансфор­мации, установить трудно. Эти правила распределения, рассеивания дискурса являются важными сторонами семиосферы психотерапии, их описание наряду с правилами формации дискурса позволит лучше понять специфичес­кую природу харизмы, свойственной отдельным пансемиотическим субъектам психотерапевтической деятельности.

На основе изложенных выше представлений можно выделить несколько типов дискурсивных практик, воз­можное число которых намного меньше количества ре-

[316]

ально существующих в психотерапии форм. При этом, разумеется, уже существующие, исторически сложившие­ся способы классификации психотерапевтических на­правлений и школ не обязательно совместятся с предла­гаемой классификацией. Я и не ставила себе такой задачи, хотя некоторые пересечения и совпадения пред­ставляют несомненный теоретический интерес и имеют любопытные практические следствия.

Исторически первой, наиболее известной и авторитет­ной, хорошо институциализированной и целостной явля­ется дискурсивная практика психоанализа, различные формации которой описаны в настоящей книге. Пред­ставляется интересным сравнить ее с другими дискурса­ми, существующими в психотерапии.

Альтернативным психоанализу типом речевой практики является когнитивно-бихевиоральный или рационально-эмотивный (РЭТ) подход, представленный работами А.Бека, А.Эллиса, А.Лазаруса, Д.Мейхенбаума, С.Уолена и др. Когнитивной психотерапией принято называть совокуп­ность психотерапевтических методов, в основе которых лежит представление о примате сознательной, рациональ­ной стороны психики в разрешении психологических проблем, в том числе личностных и эмоциональных. Ме­тодологические основы этого направления сформированы в русле классической рациональности, так что опирается оно прежде всего на силу сознательного разума, здравого смысла и эффективно в той мере, насколько эта сила и впрямь велика и значительна. Дискурсивная практика ког­нитивной терапии имеет свою специфику.

Дейктическая позиция психотерапевта подчеркнуто ди­рективна и активна. Процесс порождения речевых выска­зываний опирается на развитые навыки самонаблюдения (интроспекции), хорошее логическое мышление, склон­ность к абстрактному рассмотрению конкретных жизнен­ных ситуаций. Позиция клиента является подчиненной и маркирована низким уровнем развития рефлексивных способностей. А.Эллис указывает, что РЭТ-терапия "со­стоит в том, чтобы ликвидировать мысли, чувства и спо­собы поведения, которые мешают клиенту и окружающим

[317]

его людям быть счастливыми и помочь ему увидеть, как он своими руками делает себя несчастным" [91, т.2, с. 172]. Иными словами, внеязыковая действительность, лежащая в основе дискурса клиента, намеренно игнори­руется терапевтом во всех случаях, когда тот считает ее иррациональной. Место анализа субъективной психичес­кой реальности занимает элиминация (устранение) тех ее аспектов, которые, с точки зрения психотерапевта, нега­тивно влияют на когнитивные, эмоциональные и мотивационные аспекты поведения и деятельности клиента.

Семиотические механизмы производства и/или изме­нения смыслов в когнитивной терапии представлены ло­гическими закономерностями мышления. Рациональ­ность (или иррациональность) любого знания, мнения или представления проверяется лишь после того, как воз­никает сомнение. Рациональность как особый слой зна­ний о действительности, нечто такое, в чем не сомнева­ются только потому, что не подозревают самой возможности усомниться — вот где точка приложения идей А.Бека и А.Эллиса. Они прослеживают в составе внутреннего опыта личности рационально выделяемые очевидные образования, в которых усматриваются фунда­ментальные характеристики мира, и показывают, как можно усомниться в этих "непреложных данностях". По­скольку психические и личностные расстройства (трево­га, депрессия, панические страхи, скука, ощущение сво­ей неполноценности и т.п.) считаются возникающими из-за нарушений и сбоев в информационных процессах, психотерапевт в качестве пансемиотического субъекта ра­ботает подобно хорошему ("системному") программисту, который способен найти и устранить сбой в программе и даже (в идеале) научить этому пользователя (клиента).

Референциальные нормы в дискурсе когнитивной пси­хотерапии определяются триадой "рациональное — эм­пирическое — иррациональное". Поскольку ведущим для данного типа дискурса является представление о том, что депрессия и другие виды невроза суть последствия ирра­ционального и нереалистического мышления, то речевые акты терапевта направлены исключительно на изменение

[318]

мыслей, мнений, убеждений и представлений клиента. Последние называются когнициями или когнитивными переменными делятся на несколько групп: описательные или дескриптивные, оценочные, причинно-следственные (каузативные) и предписывающие или прескриптивные. Типичной модальной рамкой высказываний терапевта яв­ляется волюнтативная модальность, предполагающая од­ностороннюю зависимость между реальностью и речью.

Метафорическая коммуникация используется в данном типе дискурса преимущественно в процедуре кларификации — прояснения, с помощью которого клиент учится распознавать свои иррациональные установки. Совмест­ное семиотическое пространство в когнитивной психоте­рапии строится как матрица вероятностных значений, которые могут быть приписаны внутреннему опыту кли­ента. Эллис проводит четкую границу между тем, что он называет "адекватными негативными эмоциями" (грус­тью, обидой, страхом, печалью, досадой, сожалением, гневом) и невротическими, депрессивными переживани­ями. С его точки зрения, люди естественно огорчаются в тех случаях, когда их планы или намерения не сбывают­ся, когда окружающие оценивают их ниже, чем следует, когда они болеют или теряют близких. Однако в тех слу­чаях, когда когнитивную основу их дискурса составляет абсолютистское, догматическое мышление, это приводит к депрессивному восприятию мира. Задача терапевта — расшатать подобные репрезентации действительности в сознании клиента и предложить альтернативные страте­гии лингвистического моделирования реальности.

Дискурс клиента отличается преобладанием высказы­ваний, сформулированных с упором на негативный по­люс алетической (необходимость), деонтической (долг) и аксиологической (ценность) нарративных модальностей (см. о них 58, с. 113-114). Эти дискурсивные параметры выделены курсивом в приводимых ниже типичных фор­мах языковой репрезентации жизненных установок:

• У личности сложилась отрицательная самооценка на­ряду с убеждением, что нельзя иметь серьезных недо-

[319]

статков, иначе ты будешь ни на что не годным, неуме­стным и неадекватным.

• Человек пессимистически смотрит на свое окружение. Он абсолютно убежден в том, что оно должно быть зна­чительно лучшим, а если не выходит — это совершенно ужасно.

• Будущее воспринимается в мрачном свете, неприятно­сти неизбежны, а невозможность стать более счастли­вым делает жизнь бессмысленной.

• Низкий уровень самоодобрения и высокая склонность к самоосуждению сочетаются с представлением о том, что личность обязана быть совершенной и должна получать одобрение от других, а иначе она не заслуживает хоро­шего отношения к себе и должна быть наказана.

• Ожидание неприятностей предполагает, во-первых, их неизбежность, а во-вторых, человек обязан как-то справляться с ними, а если этого не происходит, зна­чит он хуже всех (А.Эллис,1994).

Соответственно, дискурс терапевта направлен на изме­нение модальной рамки подобных высказываний клиен­та. Личность, скованная иррациональными установками, постоянно находится в плену отрицательных эмоций. Не в силах совладать с ними, в своем поведении она может проявлять лишь беспомощную некомпетентность. Психо­терапевт строит помощь таким людям в несколько эта­пов. Сначала — прояснение абсолютистской системы ак­сиом, блокирующих деятельность, затем — обсуждение их как гипотетических, вероятностных. Кроме того, диа­лог с подавленными, депрессивными и тревожными клиентами, не способными быстро изменить свою точку зрения на мир, может реализоваться в серии пропозици­ональных актов, осуществляющих альтернативную рефе­ренцию и предикацию. Например, можно задавать такие вопросы:

• Почему Вы должны все делать хорошо? Разве партнер (муж, начальник, возлюбленный) сразу разочаруется в Вас, если Вы совершите ошибку? Все люди время от времени ошибаются. Конечно, ошибки нужно исправ-

[320]

лять, но разве за них всегда и всех следует наказывать? Разве Ваши друзья и близкие не умеют прощать^

• Кто и когда сказал, что Вы должны получать одобрение каждого, в ком Вы заинтересованы? Разве Вы должны всем нравиться? А если Вы кому-то и не нравитесь — это делает Вас плохим? Вспомните, ведь Вам нравятся далеко не все люди, с которыми Вы встречаетесь. И они живут себе при этом спокойно.

• Предположим, Вы действительно посредственный, за­урядный человек. Но разве из этого следует, что Вы еще и обязательно должны быть несчастным? Может быть, Вы действительно не сделаете ничего выдающе­гося. А кто сказал, что Вы обязаны быть незаурядным? Почему быть обычным человеком ужасно ? В мире мил­лионы таких людей, и большинство из них счастливы и довольны жизнью.

Помимо нивелирования роли абсолютистских требо­ваний долженствования в дискурсе клиента (А.Эллису принадлежит забавный термин "must-урбация", must-по-английски "должен"), когнитивный терапевт после­довательно реализует стратегию, обучающую невротика отличать свои мысли и мнения, гипотезы и предположе­ния от реальных фактов и событий жизни. По мере то­го, как клиент учится распознавать автоматические мыс­ли и выявлять их неадаптивную сущность, он относится к ним все более объективно, понимая, как они искажа­ют реальность.

Кроме того, дискурсивная практика когнитивной пси­хотерапии учитывает склонность некоторых людей отно­сить к себе и наделять личностным смыслом события, которые не имеют к ним причинного отношения. Де­прессивная женщина чувствует вину не только за подго­ревший пирог, но и за дождь, испортивший загородную прогулку. Параноидальный начальник считает все успехи и достижения своих подчиненных этапами коварного плана, направленного на подрыв его власти и авторитета. Тревожная мать не выпускает подростка гулять и пытает­ся вести его в школу за руку, так как в газетах пишут об

[321]

очередном скачке количества преступлений против несо­вершеннолетних. Такой тип семиозиса интенсивно бло­кируется терапевтом, предлагающим взамен более про­дуктивные стратегии означивания действительности.

Особые формы дискурсивных практик представляют собой экзистенциальная терапия и дазейн-анализ, неструк­турированные техники психотерапевтического воздейст­вия (роджерианство), терапия реальностью У.Глассера, си­стемная семейная терапия, телесно-ориентированные подходы и т.д. В задачу данной работы не входит их опи­сание, тем более что различия между дискурсивными практиками психотерапии вполне очевидны.

Сравнивая различные психотерапевтические подходы, стоит обсудить смысл, вкладываемый в понятие разли­чий, как они представлены в семиотическом пространст­ве психотерапии. Основные различия между формами дискурсивных практик заданы способами интерпретации речевого поведения участников терапевтического процес­са, интерпретация же возможна лишь при условии внеположности ее автора анализируемому дискурсу. Иначе го­воря, интерпретация различий в речевых практиках психотерапии должна основываться на деконструкции текста (как ее понимает Ж-Деррида), т.е. учитывать всю совокупность условий возможности любого означивания, производящего смысл.

Для психотерапевтического дискурса различие, пони­маемое как "отсрочка" (differance), позволяет определить живое настоящее (фено-текст) психотерапевтической бе­седы как изначально не тождественное жизненному опы­ту, служащему ей гено-текстом (термины Ю.Кристевой). Различие тут не просто несовпадение, но определенный порядок следования внутри дискурсивного объекта: от настоящего (момент беседы) к прошлому (внутренний опыт и его генезис) и снова к настоящему (изменение, переосмысление опыта на психотерапевтическом сеансе). Терапевт как пансемиотический субъект берет на себя роль окончательного устанавливателя различий, роль "связующего элемента или стратегического знака, отно­сительно или предварительно привилегированного, кото-

[322]

рый обозначает приостановку присутствия, вместе с при­остановкой концептуального порядка" [19, с. 405].

Различие как differance имеет дело с анализом некой внеличностной реальности, выходящей за пределы сущ­ности и существования, то есть экзистенциального при­сутствия. Терапевтический психоанализ не развертывает­ся как обычный дискурс, исходящий из устойчивой системы представлений рационалистического образца. Составляющая его основу интерпретация представляет собой проблему стратегии и риска, поскольку не сущест­вует трансцендентной истины, находящейся вне, за пре­делами сферы терапевтических отношений, которая ока­залась бы способной управлять всей тотальностью этой сферы. В каждом отдельном случае выбор конкретной стратегии достаточно случаен, поскольку эта стратегия не единственная из числа тактических возможностей, зада­ваемых конечной целью, доминирующей темой анализа, его техникой или предельной точкой движения. В ито­ге — это стратегия, не имеющая завершения. В некоторых случаях ее можно назвать слепой тактикой или эмпириче­скими блужданиями, раз уж ценность эмпиризма еще не утратила своего значения в семиосфере психотерапии.

8.3. Анализ психотерапевтического дискурса

Общая схема анализа дискурса в психотерапии опреде­ляется целями и задачами психотерапевтической помо­щи. Для этого терапевту необходимо владеть навыками анализа содержательной стороны высказываний клиента, т.е. уметь выделять бессознательные основы личностных концептов и моделей, лежащих в основе психологических трудностей и проблем (этому посвящены предыдущие главы книги), а также понимать лингвистические и се­мантические механизмы производства речевых высказы­ваний, в которых находят отражение эти проблемы.

В свою очередь, дискурс психотерапевта выстраивается так, чтобы в процессе терапевтического взаимодействия с клиентом он научился понимать роль неосознаваемых

[323]

компонентов внутреннего опыта в возникновении своих проблем или невротических симптомов и, соответствен­но, находить продуктивные способы их разрешения и снятия. Содержательная сторона анализа определяется психоаналитической традицией (в широком смысле это­го слова), формальная — структурно-лингвистическими принципами текстового анализа.

Анализ дискурса как сложившаяся, устойчивая форма эпистемологической практики сформировался в 60-70 го­ды на стыке логики, лингвистики, психоанализа и фило­софии языка. Перечень его объектов весьма широк — это политические, идеологические, этносоциальные и социокультурные дискурсы о самых различных сторонах и ас­пектах человеческой жизни — от дискурса вещей (Ж.Бо-дрийяр) до советского политического дискурса (П.Серио) и дискурса трансгрессивной сексуальности (Ж-Делез). В отечественной традиции он известен очень мало и прак­тически не используется в качестве исследовательской парадигмы. Работы по анализу бессознательной основы психотерапевтического дискурса представлены, в основ­ном, лакановской школой..

Существуют два основных способа понимания предме­та анализа дискурса, выступающего в качестве единого объекта. Лингвистическая модель рассматривает дискурс как объект, с которым сталкивается исследователь, откры­вающий следы субъекта речи и языка, автора высказыва­ния, указывающие на присвоение языка говорящим субъ­ектом. Лакан называет их шифтерами или индексами, указывающими на того, кто говорит — разумно мысля­щий клиент или его Другой (желание реального, ирраци­ональный страх, логика психоза). В рамках психологичес­кой модели дискурс понимается как способ языкового конституирования субъекта, полный и всеобъемлющий репрезентант его внутреннего опыта. Психоанализ естест­венно сочетает эти две непротиворечивые и взаимно до­полняющие друг друга точки зрения.

В семиотическом пространстве психотерапии процесс анализа любого дискурса опирается на две материальные основы: архив и язык. Архив (в том понимании, которое

[324]

сформировал для этого слова М.Фуко) — это, во-первых, совокупность текстов, содержащих описание теории и практики психотерапевтической работы в истории чело­веческой цивилизации. Во-вторых, это социальные ин­ституции, которые сохранили соответствующие формы практики, обеспечив условия для их воспроизводства, расширения, изменения, передачи. В-третьих, это уст­ройство (механизм), создающий разнообразные сочета­ния отдельных элементов, формирующих новые объекты, пополняющие архив. И наконец, это самонастраивающа­яся система с обратной связью, позволяющая регулиро­вать и детерминировать производство смыслов внутри указанного семиотического пространства.

Язык, обеспечивая саму возможность существования и производства значений и смыслов, образующих семиосферу психотерапии, представлен не только уникальнос­тью своих конкретных составляющих (семантики, син­таксиса и прагматики, изменяющихся в другом языке), но и общими (во всяком случае, для основных европей­ских языков) правилами оформления актов "психотера­певтической речи", функция которых представлена преж­де всего целями психотерапевтического воздействия.

Анализ дискурса как объект скорее психологии, чем лингвистики, опирается на ряд принципов, первым и важнейшим из которых является принцип субъектности. В противовес "чисто лингвистической" точке зрения, пола­гающей, что повседневное использование языка людьми (речь) не должно интересовать науку о языке, этот прин­цип восстанавливает в правах субъекта, автора и хозяина языковой реальности.

Прагматика психотерапевтического дискурса изучает не столько систему языка, сколько высказывание и гово­рение — речевые акты в качестве поступков, проявлений личностной активности. Ведь в психотерапии говорить — это не столько обмениваться информацией, сколько осу­ществлять вмешательство, воздействовать на собеседни­ка, владеть коммуникативной ситуацией, менять систему представлений клиента, его мысли и поведение.

[325]

Целевая функция актов речи психотерапевта и клиен­та может быть адекватно понята только в рамках семи­отической целостности аналитического процесса, где синонимия и двусмысленность, семантическое и аргументативное значение высказывания, содержание пресуппозиций гибко смещаются относительно некоего им­плицитного (подразумеваемого) центра, выражающего намерения обоих субъектов. Процесс высказывания, пре­образующий язык (существовавший до этого как возмож­ность) в дискурс, подразумевает доминирующую роль субъекта не только в прагматике, но и в семантико-синтаксических отношениях. "Кто говорит?", "почему?" и "зачем?" — вот основные вопросы, которые задает се­бе психотерапевт, слушая клиента. От ответов на них за­висит стратегия и тактика терапевтического анализа.

Второй принцип — диалогичности — можно назвать уче­том присутствия Другого. Он отсылает аналитика к пред­ставлению о необходимости точно атрибутировать выска­зывание некоему субъекту, который во многих случаях не обязательно совпадает с сознательным Я (эго) говорящего. Во всех случаях, когда один собеседник сказал нечто, чего вовсе не намеревался говорить, а его партнер услышал не то, что было произнесено (или не услышал произнесенно­го), мы имеем дело с удвоением участников диалога. Ре­флексия по поводу Другого, имеющего конститутивный характер, исходит из теории высказывания и под влияни­ем глубинной психологии (особенно структурного психо­анализа) претерпевает существенное расширение, затраги­вая проблему субъекта, тесно связанную с его незнанием как смысла высказывания, так и коннотативной семанти­ки произнесенного.

Присутствие Другого является составной частью речи любого субъекта, причем их диалог в психотерапии чаще понимается как противостояние, взаимоисключение, а не взаимодействие. Связь с Другим заключает рефлексию смысла высказываний в очень жесткие рамки. Кроме того, субъект речи детерминирован своей связью с внеш­ним миром, окружающей действительностью; это децен­трализованный, расщепленный субъект, причем расщеп-

[326]

ление, вводящее Другого, имеет конституирующий (для субъекта) и структурирующий (для дискурса) характер.

Психотерапевт, слушая речь клиента, всегда имеет в виду, что сама материальная структура языка позволяет, чтобы в линейности речевой цепочки звучала непредумы­шленная полифония, через которую и можно выявить следы бессознательного. Когда клиент говорит, он ис­пользует язык в том числе и как поразительный способ создания двусмысленности — к его услугам полисемия, омонимия, безграничные просторы коннотативных зна­чений, тропы (в особенности метафора и метонимия), риторические фигуры речи. В ходе речевого взаимодейст­вия всегда имеется что-нибудь дополнительное и непро­шеное, и не только в случае оговорки, когда "другое оз­начающее" занимает в цепочке место запланированного, а постоянно, за счет избытка смысла по сравнению с тем, что хотелось высказать, так что ни один говорящий субъ­ект не может похвастаться тем, что он имеет власть над многочисленными отзвуками произнесенного.

Это свойство акта речи я, вслед за Ж-Отье-Ревю [27], склонна считать неизбежным и позитивным. Психоанали­тическая терапия имеет сугубо лингвистический характер. Она возможна лишь постольку, поскольку клиенты гово­рят больше, чем знают, не знают, что говорят, говорят не то, что произносят и т.п. Дискурс весь пронизан бессозна­тельным вследствие того, что структурно внутри субъекта имеется Другой. Разведение позиций субъекта и Другого, равно как и атрибуция дискурса одному из них, возможны чисто лингвистическим способом, при котором Я рассма­тривается как означающее, "шифтер" или индикатив, ука­зывающий в подлежащем того, кто ведет речь. Соответст­венно, ответ аналитика может быть обращен к субъекту, или Другому, или адресоваться им обоим. Так анализ дис­курса позволяет терапевту в ходе беседы с клиентом вклю­читься в полифонию составляющих ее голосов.

Третий принцип — это принцип идеологичности. Понятие идеологии здесь используется в буквалистском его значе­нии, как совокупность некоторых скрытых идей, не всегда и не полностью осознаваемое влияние которых обуславли-

[327]

вает смысл высказываний, слагающих дискурс. Идеи, вы­ступающие как вторичные означающие дискурса, распола­гаются в пространстве коннотативной семантики высказы­ваний и определяют скрытый смысл речи, который способен заменить и вытеснить явный в любой момент. В психотерапии искусство аналитика должно быть выше способности клиента жонглировать скрытым смыслом своего дискурса, иначе терапевт не сможет проводить осознанную стратегию воздействия и рано или поздно окажется в плену бессознательных намерений своего собе­седника. Множество пустых, ни к чему не ведущих тера­певтических сеансов возникает именно по этой причине.

Изучение различных способов идеологической "дефор­мации" дискурса клиента позволяет аналитику наметить конечную цель терапии. Учитывая коннотативные смыс­лы, последний лучше понимает, совокупность каких бес­сознательных идей (содержаний, мотивов) пропитывает речь пациента и может прямо указать на них, осуществив тем самым демистификацию совместного дискурсивного пространства.

Четвертый принцип — интенциональности — предпола­гает понимание сознательных и учет бессознательных ин­тенций клиента в качестве множественного субъекта вы­сказываний. Как правило, даже небольшие по объему фрагменты дискурса могут содержать несколько различ­ных, часто противоположно направленных и даже взаим­но исключающих друг друга намерений и стремлений. Процесс вытеснения, безусловно, определяет основные противоречия, связанные с желанием одновременно вы­сказать и утаить бессознательные означаемые, связанные с личностью клиента и историей его жизни.

Различные интенции клиента в дискурсе могут быть представлены как интенции высказываний и интенции сопровождающих эти высказывания значимых пережива­ний. Поэтому (в особенности, если переживания интен­сивно эмоционально окрашены и очевидно модулируют процесс порождения высказываний) необходим феноме­нологический анализ, позволяющий развести указанные типы намерений. Это важно прежде всего для тех особен-

[328]

ностей высказываний клиента, которые обусловлены трансферентными отношениями. В равной степени в дискурсе терапевта должны быть замечены и учтены ин­тенции, вызванные контр-переносом.

Помимо этих четырех основных принципов, которые могут быть положены в основу анализа психотерапевти­ческого дискурса, нужно учитывать также следующее. В процессе анализа рассеянное множество высказываний приводится к позиционному единству. Производимая пе­регруппировка высказываний соответствует некоторой "точке зарождения" дискурса, понимаемой не как субъ­ективная форма, а, скорее, как позиция субъекта, задаю­щая определенную формацию дискурса. Каждая дискурсная формация определяет то, что может и должно быть сказано в зависимости от позиции субъекта. Комплекс дискурсных формаций в целом определяет "универсум" высказываемого и устанавливает границы речи клиента.

При анализе высказываемое в отношении субъекта оп­ределяется связью между различными дискурсными фор­мациями. Эти формации очерчивают некоторую иден­тичность, не обязательно совпадающую с предъявляемой в ходе терапии (в психоанализе — обязательно не совпа­дающую). Учитывая, что клиент не всегда говорит "от своего имени", можно предполагать, что он имеет статус субъекта высказывания, который определяется той дис­курсивной формацией, в которую он попадает. Аналитик обязан помнить, что разнообразие дискурсивных форма­ций отнюдь не является случайным, оно детерминирова­но ядром устойчивых смыслов, конфигурация которых и составляет основу проблемы клиента.

Как для терапевта, так и для клиента актуальный дис­курс всегда соотносится с "уже сказанным" и "уже слы­шанным". В концептуальной практике анализа дискурса эти особенности конкретного дискурса называют преконструктом. В психотерапии преконструкт образуют рамки терапевтических отношений, взаимно направленные ожидания терапевта и клиента и их устойчивые личностно-смысловые системы, актуализирующиеся в процессе понимания и оценки личности собеседника. В качестве

[329]

отметок, "следов" предшествующих дискурсов (или от­дельных высказываний) преконструкт обеспечивает эф­фект очевидности. Любой терапевт хорошо знаком с са­мо собой разумеющимися, очевидными выводами и утверждениями клиентов, которые в конечном счете ока­зываются либо неверными от начала до конца, либо во­обще не поддающимися верификации в силу нарушения логики предикатов73.

Очевидность, на которую рассчитывает клиент, при­дает его речевой деятельности иллюзорность, являющую­ся важным аспектом его способа высказывания. Можно говорить о "прозрачности" дискурса клиента, понимая ее как совокупность очевидностей, эффектов дискурса, которые пронизывают производство смыслов; парадок­сальным образом в результате формируется "затемненность" границ между смыслом и его субъектом. Клиент в определенном смысле постепенно становится залож­ником высказанного им, он уже не может изменить смысл в соответствии со внезапно возникшим намере­нием. В его распоряжении остается лишь иносказание (перифраз).

Для терапевта-аналитика выделение иносказаний в речи клиента имеет первостепенное значение. С его по­мощью можно наблюдать связь между различными по­зициями субъекта, его переходы из одной дискурсной формации в другую, поскольку все они связаны между собой отношениями перифразирования. Иносказание — безошибочный диагностический признак присутствия Другого (Иного), а вся совокупность перифраз задает расстояния между смыслами в различных, связанных между собой дискурсных образованиях. Посредством иносказаний смыслы (и субъекты) сближаются друг с другом и удаляются друг от друга, смешиваются и раз­личаются. Это происходит в силу того, что субъект (кли­ент), сконцентрировавшись в самом себе (на своей про­блеме), при производстве смысла рассматривает себя не как предмет высказывания (референции), а как сово­купность связей между различными дискурсными фор­мациями.

[330]

Наличие преконструктов обеспечивает порождение эф­фекта значения внутри дискурсной формации, благодаря чему субъект высказывания (клиент) может занять поло­жение, способствующее иллюзии субъективности, т.е. ил­люзии того, что он (субъект) и есть источник смысла. Все происходит таким образом, как если бы язык сам по себе поставлял элементы, требуемые для создания "необходи­мой конституирующей иллюзии субъекта". Фактически же в процессе производства дискурса имеет место двойное вытеснение: сначала клиент отторгает тот факт, что смысл высказывания формируется в процессе, детерминирован­ном законами языка (внележащими частной логике субъ­екта)74. Затем он "забывает" о разделении субъективного семиотического пространства, посредством которого в нем формируется зона высказанного (явного) и отбро­шенного (невысказанного, тайного). Разумеется, чаще всего отбрасываются (в качестве второстепенных, неваж­ных) как раз те моменты, совокупность которых составля­ет "неудобные" аспекты смысла. Могу добавить, что в анализе литературно-художественных и политических дискурсов это называется "эффектом Мюнхгаузена".

В дискурсе терапевта присутствие преконструкта обус­ловлено прежде всего его теоретическими знаниями и установками, сформировавшимися в рамках одной или нескольких психотерапевтических школ. Элементы дискурсивных практик психоанализа, теории М.Кляйн и интерперсонального подхода Г.С.Салливана могут со­ставлять, к примеру, "материально-историческую объек­тивность" дискурса терапевта, работающего с глубинны­ми нарушениями межличностных отношений; правила индирективной терапии определяют стиль работы и по­рядок дискурса консультанта в ходе проведения роджерианского интервью. Профессиональная идентификация терапевта с той или иной психологической теорией де­терминирует его дискурс, навязывая и одновременно скрывая его подчинение под видимостью независимости субъекта отдельно взятого высказывания.

В процессе рассказывания личной истории дискурс клиента апеллирует к совокупности смыслов внутреннего

[331]

опыта, используя формулы, конституирующие первона­чальный, воображаемый дискурс, относящийся к области памяти. Это проявляется в ритуалах непрерывности, кото­рые перекраивают время, соединяя смысл актуальных высказываний с прошлыми и будущими формациями ин­дивидуального дискурса. Такие ритуалы наблюдаются также в процессе структурирования продолжительной по времени терапевтической работы психоаналитического характера. Эта ритуализация имеет лингвистическую природу, поскольку опирается на гибкую систему транс­формаций глагольных времен, а не на традиционные ре­чевые формулы. Ритуалы непрерывности соотносятся с формами умолчания — любой психоаналитик знает: то, что не высказано, тоже имеет смысл.

Молчание и умалчивание в анализе психотерапевтиче­ского дискурса важны своей конститутивной ролью. Как правило, в речи клиента всегда имеется основополагаю­щее умолчание, соответствующее сильно вытесненным, глубинным слоям бессознательного, локальное умолча­ние, соотносимое с иррелевантными обсуждаемой про­блеме аспектами опыта, и замещающее умолчание, со­ставляющее суть того, что можно назвать "речевой политикой": говорить об А, чтобы не высказать В. Про­цесс умалчивания связан с борьбой смыслов и нарушени­ем свободы передвижений из одной дискурсной форма­ции в другую. При исключении некоторых смыслов в речи клиента возникают семантические зоны (а, следова­тельно, и позиции субъекта), которые он не может зани­мать, так как они становятся для него запретными. Пси­хотерапевт в качестве пансемиотического субъекта может говорить с этих позиций, возвращая клиента в сферу то­го, о чем он пытался умолчать. Это весьма эффективный способ работы с сопротивлением.

В конечном счете, анализ дискурса в ходе психотера­певтического взаимодействия представляет собой проце­дуру, посредством которой терапевт способен преодолеть исходящее от клиента принуждение к интерпретации (од­ной из возможных, которая, тем не менее, представляет­ся последнему единственно верной). Бессознательная

[332]

идеология речи клиента образует смысловое и семантиче­ское ядро его проблемы, а запрос определяется возмож­ностью понимания. Задачей аналитика является понима­ние властной (детерминирующей) роли бессознательных содержаний, в рамках которой конкретная интерпрета­ция тяготеет не к недостатку смысла (его сокрытию, ис­кажению, изъяну), а к избытку, насыщению, исчерпыва­ющей полноте, производящей эффект очевидности.

Анализ предоставляет возможность рассматривать смысл как незаполненный, свободный для множества различных интерпретаций. Ассимилируя результаты та­кого взаимодействия, клиент в итоге оказывается спосо­бен включить в свой дискурс сделанные совместно с ана­литиком открытия, проливающие свет на подлинную природу его трудностей и проблем, и выбрать адекватный способ их разрешения и преодоления.

Общую графическую схему анализа психотерапевтичес­кого дискурса представлена на следующей странице.

Таким образом, формальная сторона анализа бессозна­тельных компонентов дискурса, опирающаяся на пере­численные выше принципы, представлена интерпретативными процедурами лингвистического характера. Однако модифицированной парадигмы текстового анализа недо­статочно для того, чтобы обеспечить адекватное и психо­терапевтически конструктивное понимание речи клиента. Необходимо хотя бы в общих чертах описать стратегию идентификации имеющейся у клиента бессознательной основы психического моделирования реальности (см. па­раграф 8.1), которая рассматривается как источник воз­никновения проблем и, следовательно, основной объект терапевтического воздействия. Здесь и далее речь пойдет о способе установления соответствия между дескриптив­ным бессознательным (в его фрейдовском понимании как психического процесса, существование которого следует предполагать, выводить на основе наблюдения явлений душевной жизни, которые иначе оказываются необъясни­мыми), и динамическим бессознательным.

[333]

Тип дискурсивной практики

Дискурс

Схема анализа психотерапевтического дискурса.

[334]

Утверждение реальности бессознательного есть, как известно, ядро психоаналитического теории, ее сущность. Все, что можно с достоверностью узнать о его природе -это общий способ, при помощи которого бессознатель­ные влечения в качестве интенциональных актов органи­зуют и трансформируют опыт субъекта. Различие между сознательным и бессознательным ментальным актом со­стоит в том, что последний выполняется без референции к субъекту, который, таким образом, остается в неведе­нии относительно собственных намерений.

Такое понимание созидающей (конститутивной) функ­ции бессознательного дает возможность прагматически интерпретировать дискурс клиента с точки зрения имею­щихся в нем разрывов ("зияний"), которые и выступают индикаторами глубинных проблем. А поскольку цент­ральным моментом психоаналитической терапии приня­то считать установление связи сознания (Эго) с вытес­ненными содержаниями и представлениями, то понятно, почему заполнение разрывов и лакун в дискурсе клиента является действенным способом оказания ему психоло­гической помощи. Это, собственно, и есть форма присут­ствия речевых аналитических техник в глубинной психо­терапии как таковой.

Примечания

Глава 1

1 Все эти книги уже вышли: Р.Р.Гринсон, "Техника и практика психо­анализа", Воронеж, 1994; Ф.Перлз, "Гештальт-подход и свидетель терапии", Москва, 1996; Д.Фэйдимен, Р.фрейгер, "Теория и практи­ка личностно-ориентированной психологии", Москва, 1996. А тогда у нас были только старые (ермаковские) издания Фрейда и одна-единственная книжечка Юнга, "Архетип и символ" (1991).

2 К. Рудестам. Групповая психотерапия. — М., 1990.

3 "Московский психотерапевтический журнал" начал выходить в 1992 г.

4 "Техники психологического консультирования", "Экопси", 1993.

5 В.Макдоиальд. Руководство по субмодальностям (психотерапия но­вой волны). - Воронеж: НПО "МОДЭК", 1994. - 89 с.

6 Москва, "Алетсйа", 1998.

7 Может быть, несколько смягченной позицией отличаются преподаватели, читающие общие курсы по психологическому консультиро­ванию и психотерапии. На лекциях им приходится излагать различные точки зрения на природу и сущность психотерапевтической де­ятельности. Однако практически (здесь я опираюсь на свидетельства более двух десятков коллег) в практической работе с клиентами большинство предпочитает какой-то один любимый подход.

8 См. р-ты Г.Элленбергера, Э.Рудинеско, Ф.Александера и Ш.Селесника (есть русский перевод), Л.Шертока и др.

9 Симферополь: Таврида, 1993. — 286 с.

Глава 2

10 Известный психоаналитик, главный редактор "Международного жур­нала психоанализа" и "Международного психоаналитического обо­зрения", президент Европейской психоаналитической федерации, обучающий и практикующий аналитик клиники Маудсли (Лондон).

11 Анализу сновидений посвящена отдельная (седьмая) глава настоя­щей книги.

12 Это выражение М.Фуко можно использовать как определение.

13 По классификации Э.Гловсра [см.б7, с.155].

14 Межсистемными называются конфликты между отдельными психи­ческими системами (эго и ид, эго и суперэго), внутрисистемными — противоречия в одной и той же системе (например, конкурирующие влечения).

15 Термин М.Кляйн, см. об этом далее.

[336]

16 Стремление рассматривать естественно происходящие процессы как результат чьей-либо деятельности, в данном контексте — чаще всего злонамеренной.

17 "Культурная сексуальная мораль и современная нервозность", рус.пер. см. в [74, с.15-34].

Глава 3

18 Хорошей литературной иллюстрацией может служить роман Ф.Скот­та Фитцджеральда "Ночь нежна".

19 Способов выражения, психических репрезентаций (например, обра­зов объектов влечения или представлений о формах удовлетворения).

20 Коммунитас — понятие, введенное известным этнологом В. Тэрнером для характеристики образа жизни примитивных сообществ. Этим термином он обозначал особый тип близких, дружественных отноше­ний, "опыт, проникающий до самых корней бытия каждого человека и дающий глубинное переживание общности со всем человечеством", состояние, в котором каждая личность переживает во всей экзистен­циальной полноте существование другой. Нормативная коммунитас — это "место, где экзистенциальная коммунитас формируется как прочная социальная система", а идеологическая коммунитас есть претензия общества или системы на организацию соответствующего опыта как главной ценности своих членов [см. 68, гл. 3, 4].

21 В лакановском смысле этого слова, см. раздел 6.

22 См. об этом подробнее в параграфе 5.5.