Часть 3.

и несентиментальный характер, чем романтический идеал торжествующей любви, освещающий все соблазны и искушения долгого периода добрачных ожиданий. Хотя та форма брака, которая, как кажется, получила широкое распространение, не всегда является моногамной (поскольку впоследствии часто сменяется полигамией), она все же типична для подлинного партнерства, опирающегося на множество общих интересов, и сексуальный среди них - лишь один из многих. Эта неромантическая связь находится где-то посередине между чрезмерно одухотворенной любовью прежнего романтизма и совершенно бездуховной сексуальностью, ставшей опорой проституции на Западе. Как можно объяснить возникновение этого нового типа отношений между мужчиной и женщиной?

С тех пор как существует проституция (возникновение которой на Западе можно проследить вплоть до времен Солона), половая любовь приняла две формы - нежного и глубоко личностного, индивидуализированного эроса, с одной стороны, и несублимированного и агрессивного типа сексуальных отношений - с другой. В каждом из этих двух типов обычно принимали участие партнеры, принадлежащие к различным социальным слоям. У нежного, философски глубокого эроса --·- своя история. В определенных общественных слоях Древней Греции объектом такого эроса была занимавшая высокое социальное положение гетера или ценившийся особенно высоко мальчик, а не собственная жена. Не менее долгую историю имеет и отверженная обществом наложница или проститутка. В конце этого длительного периода двойственной сексуальности мы встречаем благовоспитанную «бидермейеровскую»* девицу18, обрекшую себя на ожидание мужчины ее мечты; рядом с ней мы замечаем проститутку, удовлетворяющую полигамные и бездуховные влечения мужчины. Две эти женские роли отражают социальную дифференциацию эротизма на двух уровнях - «бидермейеровская» девица отвечает возвышенной форме мужского эроса, тогда как проститутка берет на себя заботу о его физической стороне. Обе комплементарные роли являются компонентами одной и той же жизненной ситуации, в центре которой находится мужчина. Если женщины, принадлежавшие к различным слоям общества, играли противоположные роли, для мужчин была характерна двойственная позиция в отношении секса, объединявшая оба аспекта-и духовный, и плотский. Мужчины способны приспособиться к обоим экстремальным проявлениям сексуальной привлекательности. То, что выглядит как присущая мужской натуре черта характера, в действительности является личностным проявлением структурного расщепления, происходящего в том или ином исторически сложившемся обществе19. Чтобы объяснить эти проявления, необходимо просле-

* Помимо комментария, данного Манхеймом, следует добавить, что бидер-мейер являлся стилевым направлением в немецком и австрийском искусстве ок. 1815-48 гг., отражавшим бюргерскую среду, ее обывательские воззрения и вкусы.

53

дитъ характер их социального распределения. В прежние времена в странах Запада отношение мужчины к женщине обычно соответствовало тому социальному типу, который они представляли, и именно социальный тип определял, какая из двух потенциальных позиций в отношении к противоположному полу будет реализована. Мы также обратили внимание на то, что с появлением среднего, умеренного решения проблемы взаимоотношения полов произошли значительные изменения в отношении обоих партнеров к противоположному полу. По истечении аскетического периода добрачного ожидания любовь все реже воспринимается в ее сверходухотворенной форме, однако развивающийся тип эроса является чем угодно, только не голым сексом. Наблюдаемое нами среднее решение не только влияет на женщин, но и постепенно изменяет двойственное отношение мужчин к женщинам.

Произошедшие крупномасштабные изменения напоминают то, что экономисты называют процессом перераспределения. Половые различия между мужчиной и женщиной (которые обусловлены биологическими факторами) обычно возлагали груз социальных обязанностей на женщину, чаще всего отверженную или проститутку. По мере смягчения поляризации женской роли и с появлением третьего, среднего решения ноша, которая раньше возлагалась на плечи более или менее профессионального меньшинства, теперь разделяется большинством женщин. Новый тип партнерства вызвал к жизни и новый тип «духовности» - сниженной, но отнюдь не иссякающей. Читателю не стоит истолковывать предлагаемый нами очерк этого процесса как его оправдание. Нет оснований классифицировать бидермейеровскую форму любви как в высшей степени подавленную разновидность отношений между полами, коммерциализированный секс - как зверски жестокое обращение с женщиной, а брачный союз, заключенный на основе контракта, - как здоровое среднее решение. Данный экскурс в проблему секса был сделан в целью привлечь внимание читателя к тому факту, что не только индивидуальный, но и групповой опыт может стать комплементарным, и что роли, которые мы проживаем и непосредственно познаем на своем собственном жизненном опыте, в действительности могут быть не чем иным, как «обратной стороной» неизвестных ролей неизвестных индивидов.

5. К вопросу об адекватной концепции общества

Приведенные выше примеры должны проиллюстрировать основополагающий тезис, согласно которому духовные процессы обладают социальным измерением, в силу чего социология духа - всего лишь систематическая попытка определить социальный характер духовных процессов. Это было продемонстрировано на трех последовательных уровнях сложности. На уровне первого примера (показавшего двойственную натуру бизнесмена) контекст нагляднее, чем во втором при-

54

мере (женская скупость как комплементарный феномен, возникший в ответ на безответственное поведение мужа, сорящего деньгами) и особенно в третьем (различные виды сексуального партнерства), который иллюстрирует циркуляцию перцепций в масштабах общества.

Из вышеизложенных рассуждений напрашиваются два вывода. Во-первых, непосредственные перцепции (восприятия) сами по себе являются неполными и зачастую побочными, второстепенными феноменами, неспособными объяснить сами себя. Во-вторых, референци-альный характер перцепций в значительной степени зависит от их функции и той социальной среды, в которой они возникают. Их можно игнорировать только ценой неверного понимания частного значения данных перцепций. Согласившись с этим, нельзя больше разделять проявления человеческой деятельности на две сферы - социальную и метасоциальную. Теории, утверждающие подобный дуализм, аргументируют защиту своих положений примерно следующим образом. Выдающиеся произведения искусства, философии и литературы носят надвременной и надсоциальный характер, поскольку их значение выходит далеко за рамки времени и ситуации, их породивших; законным же предметом социологии являются малозначительные события повседневности, детали внутрисоциального общения и решения, отражающие общепринятые вкусы и предпочтения. Эта теория обнаруживает родство с несколько более ранней концепцией, известной как Sittengeschischte*. Дело не в том, что социологи не должны и не будут уделять внимание скромным деталям жизни, но если попытки, связанные с теорией Sittengeschischte, и стали для нас уроком, этот урок гласит, что накопление существенных и примечательных деталей повседневной жизни далеко не всегда становится чем-то большим, чем простое собрание курьезов, когда каждый из предметов исследования не отбирается с учетом общей структурной схемы, общей картины вещей. Самым слабым местом во всей этой процедуре является, однако, тенденция придавать социальный характер лишь незначительным деталям будничной, повседневной жизни и отрицать его наличие в важных событиях или «репрезентативных» проявлениях культуры. Другой вариант этого чисто арифметического подхода к деятельности человека - сопоставление узкой, копеечной мудрости, правящей повседневной борьбой за существование, и хваленых, разукрашенных всеми добродетелями образцов, которые восхищает нас по праздникам. Нам нет необходимости заглядывать слишком .далеко, чтобы распознать кое-кого из других членов этой семьи антиподов - конечное и бесконечное, личность и группу, индивида и массу.

Здесь мы должны предвидеть возражение, заключающееся в том, что многое из вышеизложенного - всего лишь попытка приложить экономическую модель интерпретации явлений к истории и мышлению, о чем свидетельствуют наши неоднократные ссылки на разделе-

Истории нравов (нем.).

ние труда, функциональную дифференциацию и т. д. Возражение это оправданно, так как действительно мы, не колеблясь, рассматривали проблемы мышления в категориях, заимствованных из области экономики. Вовсе не обязательно считать экономику всеобъемлющей сферой или разделять пристрастие к экономическому детерминизму, чтобы понять, что самые фундаментальные социальные категории первоначально были выработаны в сфере экономики. Экономика - это одна из тех дисциплин, что первыми освободились от пут теологии, рано начали развивать светский взгляд на вещи и рано открыли структурный характер общества. На наш взгляд, экономика - не субструктура, а частный случай социологии. Мы полагаем, например, что конкуренция является социальным процессом и социологической категорией, хотя впервые она нашла свое зримое воплощение в экономической форме. Можно признавать специфический характер экономической конкуренции и все же подчеркивать наличие общего социального аспекта конкуренции во всех ее проявлениях и вариантах. Социологическое применение этой категории к области мышления ни в коем случае не означает чрезмерного расширения сферы экономики. Если допустить существование иерархии сфер человеческой деятельности, следует отметить, что сфера социологии носит более сложный, многосоставный характер, чем сфера экономики, и что особенно сложной социология является в отношении идей, имеющих хождение в обществе. Это утверждение не противоречит наблюдению, сделанному ранее, согласно которому экономические взаимоотношения в своей совокупности обладают большей стабильностью, чем прочие, и создают как бы модель человеческих отношений в самых разных сферах социального взаимодействия. Признавая это, все же есть все основания утверждать, что экономическая деятельность представляет собой всего лишь один из аспектов жизни общества.

Вышеприведенные примеры должны были также продемонстрировать, что первичная, лежащая в основе всего сущего реальность (или существование на уровне онтологии) присуща лишь индивиду и только он образует первичный элемент социальной деятельности - и тем не менее социальную деятельность нельзя понять вне ее группового оформления. Мы можем разрешить кажущийся неразрешимым спор между номиналистами и универсалистами, если согласимся с первыми в том, что средоточием реальности является индивид, а реальность групп носит вторичный, выводной характер, и в то же время будем утверждать, что исследование индивида в контексте группы эффективнее, чем его прямой, минующий групповые взаимосвязи анализ. То, что индивид является средоточием реальности, вовсе не означает, что личность при этом интерпретируется как изолированная, самодовлеющая сущность - чтобы понять ее поведение, необходимо познать всю сумму взаимосвязей, в рамках которых личность осуществляет свою деятельность20.

56

6. Предварительная схема действий на пути к социологии духа

Цель нижеследующих рассуждений состоит в том, чтобы наглядно представить социальное измерение духа, социальную сторону духовной деятельности, а не превращать это понятие в самостоятельно существующую материальную реальность, выводя его из гипостазированной концепции общества. И хотя мы и впредь будем иметь дело с социологическими абстракциями, предлагаемые нами соображения представляют собой не схоластические упражнения, а метод, позволяющий обнаружить ситуации, в рамках которых осуществляются те или иные действия, групповые структуры и решения, тем или иным образом влияющие на выработку наполненных определенным смыслом высказываний. Социология духа имеет универсальное применение к истории мысли, поскольку социальные ситуации являются негласными компонентами всех духовных актов независимо от того, по ведомству какой академической дисциплины или какого социального института они числятся.

Первый этап. Анализируется значение, содержащееся или предполагаемое в зафиксированных выражениях мысли, чувства или вкуса, причем определение его подлинной обоснованности или истинности откладывается до третьего этапа исследования21.

Второй этап. Прослеживается и выявляется весь диапазон социальных взаимосвязей, в контексте которых задумываются и осуществляются эти высказывания. Особое внимание уделяется анализу оценок, решений и систем приоритетов, которые неявным образом выражаются в действиях участников данных ситуаций.

Третий этап. Возобновляется анализ содержания высказываний в восстановленном контексте первоначального взаимодействия и реконструируется их полное ситуационное значение.

Как ни легко дать поверхностное описание предлагаемого нами метода анализа, его эффективное применение требует известной силы воображения, позволяющей представить себе реальное положение вещей, и понимания всей сложности исследуемых взаимосвязей, которые игнорировались прежним подходом к истории мысли. В еще большей степени необходимо обладать способностью к воссозданию всеобъемлющей концепции, отражающей общую картину вещей, и готовностью отказаться от обобщающего взгляда на исследуемый предмет, если теоретические воззрения не соответствуют фактам. Терпеливое накопление и критическое изучение данных должны дополнить и проконтролировать опирающуюся на интуицию игру воображения. Какой бы ценной ни была способность к интуитивному постижению предмета, владение методом эмпирических исследований и в ряде случаев техникой сбора статистических данных является непременным условием полноценного анализа. Необходимо установить и проверить факты и выделить факторы, прежде чем попытаться включить их в структуру гипотетической модели. Ведь сами по себе факты немы, они не способны выявить общую структуру, если в

57

отношении их не использовать экспериментальную модель. Именно гипотеза позволяет поставить вопрос, и именно ее конечная пригодность, ее соответствие фактам позволяет предположить необходимый ответ. Изучение разрозненных фактов и сбор случайных, эпизодических деталей не дадут нам возможности постичь сущность их взаимосвязей. Как из одних кирпичей и раствора без участия каменщика и архитектора не построить дома, так и историческую ситуацию невозможно воссоздать из одних ее элементов, не располагая общим планом, который соединил бы разрозненные компоненты в полную смысла структуру- Историография оценивается по тому, насколько она способна создать модель, отвечающую фактам, и в какой степени она может объяснить существующие между этими фактами взаимосвязи. Простое перечисление сведений о данном событии не даст ответа на вопрос, почему случилось то, что случилось.

7. Три типа социологии и соответствующие уровни социологии духа. Структура и причинность

Теперь мы можем вернуться к нашему прежнему вопросу: в чем состоит специфический предмет социологии, отличный от предмета социологии духа? Последняя, как мы видели, имеет своей целью выявление социальных измерений значений, употребляющихся в ходе общения между членами данной социальной общности. Ответ на поставленный вопрос подразумевается в высказанном ранее тезисе, согласно которому «общество» не существует как независимая, самодовлеющая сущность. Социальное измерение вещей носит универсальный характер и не образует обособленной сферы, подобно тому как это делают искусство или религия.

Группы образуются не только на основе взаимоотношений сотрудничества или конкуренции. Не могут их полностью охарактеризовать и оценки отдельных членов группы, прекрасно осведомленных о делах друг друга. Бессознательное в такой же мере принадлежит к сфере социального измерения, как и сознательное. Еще до того момента, как произошло осознание «нашей» ситуации, мы уже пытаемся постичь ее какими-то способами, в результате чего или приближаемся к пониманию вещей, или продолжаем пребывать в неведении. Общий предсознательный подход к определенным объектам является таким же этапом процесса социализации, как и овладение родным языком или совместное составление семейного бюджета, определенный вид значения, сознательного или бессознательного, присутствует во всех социальных взаимосвязях, и эта пара - значение и групповые взаимосвязи - проявляется в слитной, неразрывно спаянной форме.

И все же вещи, связанные воедино в реальности, могут познаваться раздельно. Абстракция - орудие исследования. Мы можем сделать предметом нашего внимания процесс мышления, как таковой, или

58

лежащую в его основе групповую структуру. На вполне законных основаниях мы можем сузить диапазон нашего исследования, не возводя в абсолют те проводимые в целях удобства условные линии, которыми мы ограничиваем область нашего анализа. Ведь одно дело - сузить диапазон исследования, сведя его к одному аспекту анализируемого предмета и отвлекаясь от рассмотрения других, и совсем другое - объявить область, оставшуюся вне поля зрения, не имеющей никакого отношения к области, ставшей объектом исследования Первый акт сам по себе не создает фантомных представлений; он только намечает принцип отбора тем для последующего исследования. Короче говоря, абстракции далеко не всегда искажают реальность.

Мы уже имели дело с плодотворными абстракциями. Одна из них - конкуренция. Конкуренция проявляется в различных конкретных формах, в различном конкретном контексте - экономическом, эротическом или политическом. Не существует конкуренции in abstracto*, и все же, в каких бы областях ни осуществлялись акты конкурентной борьбы, им присущи некоторые общие функциональные характеристики. Это уровень абстракции, на котором общая социология вырабатывает концепцию поведения; предметом ее являются акты социации, рассматриваемые в относительной изоляции от сферы их исторического существования. Общая социология не столько описывает, сколько объясняет исследуемый предмет, в своем анализе типологически продвигаясь от элементарных феноменов к сложным. Элементарными являются те акты, которые присутствуют во всех или многих взаимоотношениях, тогда как сложные феномены представляют собой комбинации элементарных актов. Именно на этом уровне абстракции Зиммель разработал свой план создания «формальной» социологии, а другие исследователи предпринимают вполне обоснованные попытки проследить механизм социального поведения вплоть до элементарных (т.е. не поднявшихся еще до уровня исторического бытия) актов социации. Я имею в виду работы Парка и Берджеса, наиболее перспективные из всего, что написано на эту тему, хотя и мало известные в Германии. Жаль только, что представленная в них концепция довольно узко трактует сферу компетенции общей социологии и сосредоточена на изучении лишь самых элементарных процессов. Общую теорию социации следовало бы дополнить сравнительным изучением исторических феноменов. В этом отношении в работе Макса Ве-бера «Wirtschaft und Gesellschaft»**22 предлагается важная модель исследования в той мере, в какой Вебер дополняет предварительный набросок своей всеобщей социологической системы категорий сравнительными историческими исследованиями, анализирующими исто-

* В абстрактном виде (лат.).

** «Хозяйство и общество». Первые части опубликованы в 1919 г., новые издания с сопровождающими текстами осуществлены вдовой М. Вебера в 1922 и 1925 гг. На русском языке с основными мыслями этой работы можно ознакомиться в кн.: Арон Р. Этапы развития социологической мысли, М., 1993.

59

рическое многообразие проявления этих категорий. Другой заслуживающей внимания особенностью данной работы является манера изложения, напоминающая язык теоретической физики, когда сложные структуры последовательно выводятся из более простых, элементарных актов социации. Таким образом, мы находим в исследовании Вебера не только рассмотрение проблемы власти, но и систематическое изучение ее исторических разновидностей, объясняемых на основе минимального количества элементарных взаимосвязей.

Следующим уровнем анализа - в порядке возрастания сложности исследуемого предмета - является исторический уровень. Цель его заключается в конструктивном постижении неповторимости исторических структур. Макс Вебер не поднялся до этого уровня главным образом по той причине, что в рамках своей индивидуалистической и номиналистской исследовательской системы координат не нашел доступа к уникальным, единственным в своем роде историческим феноменам. Он лишь объяснил их как специфические комбинации элементарных взаимосвязей. Свидетельством тому - его трехтомная «Социология религии»* и в особенности «Протестантская этика и дух капитализма»**23. Метод, предлагаемый нами, заключается не в причинном анализе дискретных событий истории, а в понимании широких структурных изменений, обнаруживаемых на различных уровнях социального взаимодействия. Именно таким способом Маркс на собственный лад объяснял исторический характер капитализма, и именно так изучал предмет Зомбарт. Подходы эти не носят чисто исторического характера, поскольку они наглядно представляют уникальные события не как события, а как компоненты уникальных структур в процессе изменения.

Нет необходимости противопоставлять друг другу два типа анализа - причинный и структурный. Мы выступаем сторонниками среднего подхода, не исключающего оба этих метода. И тот и другой могут быть использованы в ходе исследования, движущегося от единичных компонентов и их непосредственных причинных взаимосвязей к сложному структурному единству. Вместо того чтобы описывать последовательные этапы такой методики, изложим ее методологические принципы, которые на данный момент можно считать не требующими доказательств:

а) общая социология образует адекватную, вполне обоснованную систему научного знания - ее категории благодаря их всеобъемлющему характеру выше категорий исторического описания. На этом уров-

* Впервые опубликована в 1920-21 гг. На русском языке с основными мыслями этой работы можно ознакомиться в кн.: Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993 и в переводе М.И.Левиной в: Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994.

** Впервые опубликована в 1904-05 гг. На русском языке издана в переводе М.И. Левиной в сб.: Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.

60

не уникальные феномены истории объясняются как специфические комбинации надысторических тенденций, наблюдаемых на уровне общей социологии;

б) единичные причины объединяются и интегрируются в коллективные процессы;

в) такие комплексы причинных импульсов должны быть поняты как структуры, поведение которых нельзя полностью охарактеризовать на основе анализа действий, составляющих их. Причинные взаимосвязи образуют, но не объясняют динамику сложных структур;

г) динамика изменений может иногда пойти прямо противоположным курсом и повернуть существующую тенденцию в обратном направлении. Таков смысл наблюдения, говорящего о том, что ряд исторических изменений носит диалектический характер. Однако изменения, происходящие вследствие борьбы противоположностей, никоим образом не являются универсальной чертой истории - это всего лишь один из ее возможных путей. Аподиктическое утверждение, согласно которому история неизбежно и постоянно движется благодаря кардинальным структурным изменениям, представляет собой одно из догматических положений марксистской теории. Тезис, объявляющий капитализм диалектической противоположностью феодализму, столь же сомнителен, как и соответствующий ему прогноз о тенденции развития капитализма в сторону своего антитезиса. Ученому, исследующему социальные изменения, следовало бы позаимствовать у Маркса не его политическую и пропагандистскую казуистику, а структурный подход к изменениям и динамике истории.

В общей сложности социология может развиваться в трех измерениях: как общая, сравнительная и структурная социология24. Социология духа потенциально присутствует в каждом из этих трех типов. Значения и символические акты изучаются на любом из трех уровней. Мы можем, например, на каждом из этих трех направлений исследовать Gemeinschaft (общность) как средоточие созвучных позиций и точек зрения. Можем проследить типы взаимоотношений в рамках общности, проявляющиеся в художественной и юридической форме; можем исследовать типологию их исторических и антропологических разновидностей, возникающих в известных типах общественных ситуаций; и, наконец, можем сузить сферу нашего исследования, сосредоточившись на конкретной юридической или художественной форме проявления единичных структур Gemeinschaft. Короче говоря, социологическое исследование символических актов (или, если использовать общеупотребительный термин, «социология культуры») образует тройственное поле своего исследования на основе тех же источников, из которых возникли три подхода к человеческим отношениям, как таковым. Выбор между этими направлениями не всегда бывает свободным, но представление о том, какой из трех подходов пригоден в той или иной ситуации, играет существенную роль для правильного определения цели исследования в области социологии культуры.

61

III. Истинные и ложные концепции духа 1. Второй обзор гегельянской версии

Мы продолжаем утверждать, что гегелевская концепция духа имеет основополагающее значение для предлагаемой нами теории. Поэтому по мере развития наших взглядов на предмет настоящей главы мы будем ссылаться на Гегеля, всячески избегая какого-либо подобия догматической интерпретации его наследия. То, что мы снова избрали Гегеля отправной точкой наших рассуждений, может показаться удивительным. Читатель вправе задать вопрос: какое отношение имеет Гегель к нашему современнику, который отбросил имманентную концепцию идей, принял индивидуалистическую онтологию и отказался от гипостазированных представлений о духе и обществе?

Точка зрения Гегеля заслуживает того, чтобы о ней помнили, в силу его коллективистского, потенциально социологического понимания природы идей. Именно Гегель создал модель структурного подхода к предмету, именно он подготовил мышление последующих социологов истории и гуманитариев к восприятию исторических явлений в едином, всеобъемлющем контексте. И хотя кое-кто из немецких философов истории преуспел в дискредитации этого конструктивного подхода, пустившись, забыв о логике, в кабинетные, чисто умозрительные рассуждения о Боге и мировой истории, первоначальная модель побуждала не только к такого рода спекуляциям. Ложная дихотомия, противопоставившая друг другу имманентную эволюцию и социальную историю идей, явилась результатом раскола в рядах последователей Гегеля. Такая дихотомия была чужда мышлению Гегеля.

Конструктивным моментом в гегелевском подходе была модель, позволяющая обнаружить всеобщую взаимосвязь вещей, скрытую от узкого, фрагментарного взгляда на предмет. Американская социология в отличие от немецкой действует на более прочной эмпирической основе, но ей недостает умения обобщать факты, не хватает общей, всеобъемлющей перспективы, проверенной методики исследования сложных, многосоставных структур. Немецкие социологи не создали традиции проведения контролируемых, подлежащих проверке наблюдений за элементарными явлениями, однако в арсенале их наследия - способность выдвигать плодотворные структурные гипотезы и рассматривать исследуемый предмет под более широким углом зрения. Два этих исследовательских подхода следовало бы сплавить воедино, если социология хочет овладеть искусством анализа как простых, так и сложных явлений, а также техникой как вычленения отдельных явлений, так и интегрирования их в общий ряд.

Сближение этих двух тенденций останется, однако, неосуществимым на практике до тех пор, пока наше научное мышление будет определяться такими полярно противоположными моментами, как обобщающий метод и выборочный (или фрагментарный, «точечный») под-

62

ход к предмету7. Таков до сих пор существующий обычай, который установился со времен романтизма и зарождения немецкой исторической науки, получил известную поддержку со стороны повлиявшей на него марксистской теории и был поддержан современной историографией. Эта сомнительная поляризация поля исследования свидетельствует о самонадеянности, оборачивающейся ловушкой для всех, кто строит свою методологию на догматических предпосылках. Подобного рода предубеждения не обещают успеха в работе.

2. Генезис концепции дра

В данном разделе мы попытаемся поэтапно рассмотреть ряд существенных положений гегелевской теории, начиная с носящей коллективистский характер концепции духа. Концепция эта появилась отнюдь не внезапно, не на пустом месте. Мы можем проследить длительную эволюцию концепции духа на протяжении различных, сменяющих друг друга периодов социальной истории, если перечислим ее различные, меняющиеся значения. Сегодня мы в состоянии получить представление о немногих стадиях этой эволюции в основном благодаря исследованиям Хильдебранда, суть которых сводится к содержанию статьи «Дух» в «Словаре немецкого языка» братьев Гримм25.

Первоначальное понятие «Дух» не совпадало с современным предметным и социализированным набором значений; оно означало что-то трансцендентное и экстатическое. Гегелевский термин еще отражает оба значения - социально обусловленное и объективированное наследие, выражаемое словом «культура», и тот захватывающий и экстатический опыт, корни которого уходят в ранние периоды развития религии. Употребление немцами термина «Дух», который они предпочитают его синониму - понятию «культура», выдает ту же амбивалентную интерпретацию культуры как накопленное достояние и как состояние духовной обнаженности, раскрытия глубинных пластов души. То, что немецкая философия стремится сохранить оба значения термина, является одновременно и ее слабостью, и ее достоинством. Амбивалентное употребление термина «культура» - несомненная причина значительной части неточностей и ошибок мышления. Другим камнем преткновения немецкой философии является ее постоянная приверженность к примитивной онтологии, неявным образом присутствующей в субъективной интерпретации понятия «Дух». Эта онтология на деле действует как препятствие на пути свежего и независимого подхода к исследованию проблем человеческого общества.

Рассмотрим более пристально примитивную метафизику, увековеченную в термине «Дух». Мы можем проследить ее развитие вплоть до начальной формы, в которой дух еще совпадает с понятием «дыхание»26. Вскоре этот материальный образ дыхания начинает в прими-

63

тивно анимистском духе ассоциироваться со средоточием жизни27, и реальность обретает двойственный характер, который мы до сих пор обнаруживаем в философских онтологиях нашего времени. В мире чувственных восприятий и вместо него возникает второй мир - мир сущностей. Однако два этих царства не являются дискретными и взаимоисключающими; скорее они рассматриваются как два аспекта любого физического объекта. Дыхание, например, - это и процесс вдыхания и выдыхания воздуха, и сущность жизни. Спиритуализм является результатом длительной эволюции, в ходе которой дистанция между эмпирическим миром вещей и трансцендентным царством сущностей становилась все более ощутимой. Религиозная элита часто играет важную роль в возникновении такого спиритуализма - она склонна распространять свое аскетическое равнодушие к явлениям повседневной жизни на оценку самой жизни, производя ее онтологическую девальвацию. Отрицание мира повседневной, будничной жизни превращает царство духа в средоточие реальности. С этого момента духовные явления становятся реальными - отныне они уже не просто атрибуты дыхания.

Две фазы этого процесса еще присутствуют в мышлении Лютера - он попеременно пользуется обоими терминами - дыхание и дух, но также использует термин «Geist»* только для обозначения духовности. Когда Лютер говорит: «Сотворено небо по слову Господа, и все воинство Его создано дыханием уст Его» и даже еще яснее: «...погибли они от дыхания Господа и духа гнева Его», - он подразумевает первый термин28. С другой стороны, мы встречаем нематериальную концепцию духа как самостоятельной сущности в следующем пассаже: «Ибо все это не от духа и милосердие мертво». Здесь «духовное» означает божественное, трансцендентное, противоположное конечному.

Ни одна из данных концепций не имеет ни малейшего отношения к таким вещам, как культура и разум. Эти значения возникнут гораздо позже. Однако было бы ошибкой предполагать, что участие духа в том или ином явлении объяснялось как факт единичного, индивидуального опыта. Мы склонны к такой интерпретации, поскольку наша интеллигенция занималась изучением субъективистских и интроспективных сторон религии. В своей архаической форме обращение к духовности понималось как единичный акт, участвующий в коллективном процессе, и с человеком сообщался дух, с которым одновременно были связаны и другие члены данной общности29. Коллективная природа духа, разумеется, не идентична природе общего культурного достояния, каким являются язык и наука; дух, скорее, напоминал приступ охватившего общность недуга. Этот общий экстаз и порождает те примитивные клики одобрения, которыми архаическая социальная группа (в ее древней или современной форме) выражает единодушно принятые решения. В ритуализированной форме эта практика дожила до наших дней в некоторых религиозных институтах. Считается,

* Дух (нем.).

64

например, что выборы папы должны происходить через «per viam inspirationis Sancti Spiritus»*. Именно духовная общность кардиналов избирает папу: «нет сомнения, что Дух Святой говорит яснее в собрании, нежели наедине с одним человеком»30.

В качестве отличительной черты этих концепций духовности можно назвать атмосферу коллективного сопереживания, в какой духовность проявляет себя. В духовной сфере примитивная личность не действует и не сообщается с духом обособленно, как индивид; в этом отношении она социализирована в гораздо большей степени, чем наш современник. Сложное, состоящее из большого количества людей общество предоставляет меньше возможностей для коллективных экстазов, но расширяет диапазон институциональной передачи культурных ценностей. Поэтому культура предстает перед нами как отлившееся в устойчивые формы и материально-вещественное, предметное наследство, к которому каждый прикасается индивидуально. В примитивном обществе каналы для передачи культурных ценностей, разумеется, тоже открыты; кроме того, избирательная непрерывность является сущностью любой культуры, однако рациональная организация процесса передачи культурных ценностей скорее свойственна большим и сложным обществам. Только в этой социологической перспективе мы можем понять современную переоценку концепции духа, в свете которой она имеет какое-то отношение к разуму. Эта тенденция стала господствующей под влиянием идей Просвещения, заменившего понятие «дух» термином «mens»**31. Хильдебранд подчеркивает, что до Аде-лунга ни в одном словаре не упоминалось о мыслящем интеллекте32. Но вскоре раздались голоса, протестующие против рационалистической и объективистской интерпретации этого термина, подкрепленные попытками связать его с традициями прошлого, не ограничивавшими концепцию духа одной лишь мыслительной способностью33. Гёте так высказался на этот счет: «...в музыке мы предощущаем такое будущее, ибо она - не что иное, как дух, а без духа нет будущего (как нет и прошлого)».

Генезис концепции «Geist», разработанной Гердером, не менее сложен, чем у Гегеля. Но если гегелевский «Geist» представляет собой «высшую» форму мышления, то у Гердера - это высший тип сочувственного восприятия вещей и явлений: «...таким образом наша художественная критика старается использовать всю свою эрудицию и остроумие, чтобы лишить нас тех сладостных мгновений, когда мы созерцаем и внимательно следим за духовными проявлениями других людей»34. «Geist» здесь включает не только понимание, но и ведение и деяние. Однако, если сторонники рационалистического направления отвергали прежние экстатические компоненты термина и все больше отождествляли его с сознательным мышлением, сторонники классического и романтического подходов возродили старые бессозна-

«Вдохновение Духа Святого» (лат.}. * Ум, разум, интеллект (лат.}.

Зак. 3496 65

тельные и сверхрациональные элементы Geisi. В результате этой литературной реакции против расчетливой ментальности Века Разума Geist предстает перед нами как движущее начало истории и как «высший» тип разума, которому свойственны созерцание, воление и деяние. Все эти ингредиенты сплетены воедино в четко сформулированной концепции Гегеля. Именно характерный для Гегеля синтез классического и романтического подходов явился основой для выводов Хильдебранда: «...мы должны подчеркнуть, что распространенная в XIX веке интерпретация понятия "Geist" включает не только мысль, но и то, что живет и действует в нас, воодушевляет и ведет нас и что все эти моменты входили и в самые ранние оттенки значения слов "дыхание жизни", связанные с вдыханием воздуха». Здесь мы видим формулировку концепции культуры, подразумевающую ее рациональную интерпретацию как воплощенного в материально-вещных формах, доступного для использования наследия, но в то же время сохраняющую прежнее представление о коллективных и динамичных, полных энергии актах. Было бы ошибкой не заметить тех перспектив, которые связаны с этой, столь характерной для немецкой философии, традицией.

3. Субъективные и объективные проявления духа. Социальный генезис значения

Детально остановившись на архаическом и субъективном значении понятия «Geist», нашедшем свое выражение в работах Гегеля, обратимся к современным аспектам этого термина. Одной из неизменных тем немецкой философии является диссоциация знания от акта познания. Мы на самом деле видим, что опыт пытается отделиться от актов, в ходе которых он формируется, и стремится стать доступным независимо от них. Этот объективный аспект акта познания глубоко проработан в философии Гегеля, особенно там, где Гегель проводит различие между субъективным духом и абсолютным и объективным духом. Современное различие между субъективным или временным, преходящим актом и предполагаемым или отделяемым от него значением предвосхищено в теориях Канта и Больцано, хотя, на наш взгляд, более отчетливо оно выражено в системе Гегеля. Именно Гегель яснее других понимал коллективный и социальный характер значения.

Значения обретают свою первую социальную роль в результате их диссоциации от первоначального акта. По мере того как значение возникает из субъективной перцепции, благодаря которой оно и появляется на свет, оно утрачивает свою первоначальную единичность и обособленность, становясь достоянием всего общества. Здесь нас интересует различие между мышлением и мыслью или актом совершения деяния и самим деянием. Деяние или совершенное, достигшее своей цели действие рассматривается нами как реализация коллективной концепции, напоминающая процесс, в ходе которого создатель како-

66

ro-либо изображения или портрета выражает общие, распространенные в обществе представления. (Здесь мы обнаруживаем близкую параллель с «коллективными репрезентациями» Дюркгейма, что, кстати, побуждает задаться вопросом: в какой степени гегелевская теория повлияла на формирование этой заслуживающей внимания категории? В любом случае, действенность подхода Дюркгейма к проблеме коллективного значения отчасти связана с той философской позицией, в рамках которой он очерчивает проблему.) Опредмеченное, материально-вещное значение есть продукт социации. Мы опредмечиваем не только мысль, но и эмоции, настроения и все, что только ни «отфильтровывается» из замкнутого круга единичного опыта. Несомненно, что импульс к опредмечиванию значений в высокой степени носит социальный характер и никакое сознание не может развиться в несоциализированном индивиде (если под сознанием мы понимаем всю сумму контролируемых актов, результатом которых является формирование заранее задуманных значений). Поэтому значение представляет собой социологический термин, и оно неотделимо от определенного этапа социации. Участниками социальных взаимоотношений нас делает не рассмотрение идентичных объектов, а анализ идентичных значений, которые мы все сообща соотносим с объектами; наше общение друг с другом происходит не через реальные вещи, а через значения вещей. Однако мы понимаем значения не только в ходе актов коммуникации, общения, но и в те моменты, когда находимся в одиночестве, наедине с самими собой. Мы осуществляем акт социации уже в состоянии обособленности, изоляции от общества, когда предаемся умозрительным размышлениям. Таким образом, познание и коммуникация - неразделимые функции. Организмы, неспособные к общению, неспособны и к выработке идей, отражающих объективное положение вещей. Контакты между людьми, происходящие в силу чисто биологических побуждений, сами по себе не образуют связи идей и понятий, если они не выходят за рамки первоначального импульса.

Какими же социальными потребностями и ситуациями можно объяснить стремление к отражению объективной реальности и склонность к рефлексии? Вопрос этот имеет основополагающее значение для социологии культуры. Мы должны четко разграничивать два процесса, два акта. Делать единичный, уникальный опыт понятным, умопостигаемым для других людей - совсем не то, что - предаваться в отношении его рефлексии, отчитываться в нем перед самим собой, переводя таким образом ставшее известным в область знания. Эти два импульса порождены различными социальными ситуациями, связанными с различными способами переосмысления опыта. Процесс рефлексии имеет отношение к тому, что иногда называют модусом недостаточности, обозначая этим термином разрыв в цепи коммуникации. Данный термин отражает определенные пустоты в коллективном опыте, в результате чего значение опыта становится неполным, недостаточным и вследствие этого непригодным для пе-

67

редачи, некоммуникабельным, так что первоначальный объективный импульс меняет свою прежнюю направленность на противоположную, обращаясь вспять.

Созданная Больиано теория значений игнорирует социальную функцию значений; в виде антитезисов она абсолютно противопоставляет обособленного, изолированного от общества индивида и относящееся к сфере сознания царство идей. Поступая таким образом, Больцано лишает себя возможности осознать тот факт, что значение представляет собой не абстрактную сущность, а конкретную функцию общественного опыта. Вполне можно согласиться с Больцано, когда он отделяет субъективный акт от объективного значения этого акта, но нельзя принять его неявно высказанный тезис о разрыве между значением и (коллективным) опытом, в рамках которого это значение возникает. Стоит отбросить миф об обособленном царстве значений, как значение становится естественным предметом социологического исследования.

Вопрос, волновавший Макса Вебера, - как мы движемся от индивидуального опыта к объективному значению или к социологической точке зрения? - представляет собой поставленный с ног на голову вопрос, продиктованный объективной реальностью - каким образом мы от конкретного социального значения вещей приходим к сформулированному Максом Вебером понятию индивидуально привнесенного значения и к концепции, допускающей существование абстрактной сферы обособленных значений? И на самом деле, нам следовало бы спросить: как случилось, что в определенных целях мы игнорируем социальный характер субъекта действия (индивида) и его действий? Попытаемся реконструировать социальный контекст первого вопроса: как из первоначальных актов восприятия, перцепции, возникают перцепты, представления об объектах?

Сферой зарождения значения является, надо полагать, ситуация сотрудничества. Одинаковое обращение с одинаковыми вещами открывает некоторые общие пути подхода к ним. Из деревянной колоды можно сделать лодку-каноэ, копье, плот или дрова для топки - в зависимости от потребностей тех, что собираются использовать этот кусок дерева. Именно в результате совместных действий в сложившейся или потенциально возможной ситуации закрепляется представление о вещах - устойчивое, общепринятое или непостоянное, меняющееся. Если об определенной вещи складывается общепринятое представление, то необходим лишь общепринятый символ, чтобы оно приобрело общепринятое значение. Поэтому общепринятое обозначение не является абстракцией и дериватом индивидуальных сигнифи-каций - это первичная форма, в которой каждый индивид связывает с данным объектом определенное значение.

Лингвистические исследования, проводившиеся в примитивных общностях, предоставляют нам документальные свидетельства коллективного генезиса определенных значений. Индивидуальный генезис идей является конечным результатом разделения труда (Зиммель по-

68

святил этому содержательную работу), которое делает возможным существование самых различных подходов к одному и тому же явлению, показывая предмет в меняющейся перспективе, под самыми различными углами зрения. Столь сложная ситуация ведет к возникновению самых различных представлений о данном явлении, но отнюдь не означает утраты пространства общепринятого опыта. Значение вещей остается конкретным, пока к ним подходят с общепринятых, разделяемых всеми членами данной общности, позиций. Общепринятая система значений исчезает только в том случае, когда бок о бок друг с другом существуют две или несколько социальных групп или культур, каждая из которых обладает собственным подходом к вещам и явлениям, а индивид имеет возможность делать выбор между ними. Источниками таких различных взглядов могут стать деревня и город, промышленность и торговля. Переход индивида от одной сферы деятельности к другой и его свобода в выборе между ними характеризуют ту первичную ситуацию, в рамках которой личности доступны различные подходы к одному и тому же явлению, к одной и той же вещи. Отсюда берет свое начало релятивизм и скептический взгляд на вещи; здесь зарождается концепция, противопоставляющая частный, фрагментарный и обобщающий подходы к изучению реальности. Когда происходит смешение, взаимопроникновение нескольких дискретно структурированных социальных групп, объекты теряют свои отчетливые очертания и предстают перед наблюдателем как бы в смазанном виде. Столь же смазанная ситуация дает индивиду возможность устраниться от соблюдения определенных правил поведения. Здесь мы видим, как на базе сакрального, религиозного общества возникает общество мирское, светское. Карл Менни-ке как-то заметил, что примитивные общества не позволяют уклониться от исполнения общепринятых этических норм: единственная альтернатива конформистскому поведению - репрессия, иными словами, образование психологических комплексов является комплементарным феноменом сакральной общности. Сложное общество с его плюралистической этикой дает возможность выйти из жестких рамок общепринятых норм, но также приводит к неврозам. Развитие психологии знаменательным образом совпало со всеобщей доступностью механизмов ухода от жестко регламентированных норм социального поведения, поскольку только личность, находящаяся в независимом положении, не связывающая себя никакими обязательствами, делающая определенный выбор по собственной воле и собственному разумению, становится главным объектом научного исследования.

Современный молодой человек сталкивается с аналогичной маргинальной ситуацией, когда начинает самостоятельную жизнь за пределами родительского дома. Формы, которые приобретает эта ситуация, всегда одинаковы независимо от того, кто стоит на перекрестке дорог - индивид или целый социальный слой. Специфика спора между софистами и Сократом (как мы это увидим позже) в их переориентации с

69

феодально-аграрного образа жизни с его мифологическими представлениями о мире на более гибкий и подвижный общественный строй прибрежного города художников и торговцев. Новый жизненный опыт, приобретенный в условиях мира, полного возможностей для выхода из жесткой системы предустановленных норм, осознание неоднозначного, противоречивого характера вещей, открытие области субъективных перцепций, пришедшей на смену старым коллективным представлениям, - все это элементы новой, приводящей в замешательство ситуации, благодаря которым древнегреческая логика стала кодексом индивидуального и независимого мышления - точно так же как спустя столетия психология развилась в обстановке аналогичного духовного разброда и шатания. Вот генезис того, что называют абстрактным и формальным мышлением. Оно является продуктом взаимозаменяемых социальных ролей, «играя» которые, личность может по своему выбору отказаться от общепринятых норм и оценок и вынуждена заменить коллективные представления абстрактным общим знаменателем непостоянных, меняющихся индивидуальных взглядов на реальность. По мере исчезновения конкретного, реального мира как предмета рассмотрения все отчетливее проявляется полярная противоположность между обособленным, изолированным от общества индивидом и обобщающим разумом (позднее получившим наименование абстрактного сознания). В сущности, и эпоха просвещения в Древней Греции, и современный Век Разума проявляют общие черты: их возникновение обусловлено распадом феодального уклада жизни и заменой его мобильным городским обществом, в котором связь между социальной группой и мыслью уже не проявляется прямо, непосредственно. Только романтики попытались принизить значение этих изменений, перенеся свои идеализированные представления о прошлом в будущее.

4. Надличностный характер значения

Сила гегелевской концепции Geist заключается, как мы это видели, в понимании им социальных измерений значения - именно этот факт позволяет провести различие между субъективным актом и его объективным «двойником», социально обусловленным значением. Но это не все. Мы будем и дальше брести ощупью в солипсистском царстве внешних явлений, пока не взглянем на вещи шире, выйдя за рамки объективности значений. Ведь на этом уровне мы все еще имеем дело не с чем иным, как с индивидуальными значениями, пусть даже и поддающимися передаче, и у нас нет ясного представления об их взаимосвязях. Поэтому, попытавшись взглянуть на историю в этой плоскости, мы сталкиваемся с целым рядом дискретных проявлений, которым недостает исторической непрерывности. В такой номиналистской перспективе (где только индивидуальные перцепции реальны) мы не можем осмыслить события типа формирования американского

70

обычного права, развившегося на основе английского, освоения японцами западной технологии, роста прусского государства от Фридриха II до Бисмарка или протестантского мятежа против средневековой церкви. Мы не можем реконструировать социальные изменения исходя из мозаики индивидуальных высказываний и оценок и не способны охарактеризовать какое-либо событие прошлого или настоящего, не располагая даже термином для определения той среды, в которой эти события происходили.

Наше высказанное ранее утверждение, что индивид является первоначальным средоточием реальности, вовсе не означает забвение того факта что отношения между людьми, хотя и носящие весьма сложный характер, также реальны. (Строго говоря, группа, конечно, не поглощает индивида, и личность не ассимилирует и не отражает полностью общества, ее окружающего, но именно в этих общих для всех областях действия индивида обретают социальный и исторически релевантный характер и, наоборот, групповые структуры становятся первичными детерминантами действий отдельно взятой личности.) Гегелевский Geist негласно подразумевает (помимо выявления объективных значений, о чем уже шла речь) существование коллективного контекста истории, который нам необходимо знать, чтобы понять ее непрерывность. Проблемы и альтернативы, встающие перед индивидом в процессе его деятельности, являются ему в определенном социальном контексте. Именно этот контекст структурирует роль личности, и именно в нем ее действия и опыт приобретают новый смысл. Этот смысл выходит за границы значений, которые «имеет в виду» индивид, когда обдумывает или передает какие-то вновь обретенные сведения или впечатления. Начав говорить о структурированном, т.е. обусловленном влиянием той или иной структуры, поведении или мышлении, мы переходим на второй уровень объективных значений - стараемся постичь значение значения, реконструируя контекст инди-1зидуальных действий и перцепций.

5. Критика энтелехии как концептуальной модели

Пытаясь отделить конструктивные элементы гегелевской теории от ее спекулятивных положений, мы обратили внимание на концепцию «объективного духа» и его социальных компонентов. Мы видели, что духовные феномены обладают структурой и надличностным измерением. Но, констатировав это, мы столкнулись с возможностью ложного понимания данной точки зрения, в котором повинен сам Гегель. Искажения органически присущи тенденции рассматривать структурированные значения как развивающуюся и самореализующуюся энтелехию. Непросто показать несостоятельность такого подхода, поскольку в нем содержится крупица истины, хотя ложная перспектива, в которой он осуществляется, и создаваемая им путаница затеняют свет, излучаемый самой концепцией.

71

В качестве иллюстрации сомнительной методики Гегеля можно было бы привести объяснение эволюции барокко как процесса, в ходе которого присущие этому стилю внутренние потенциальные возможности разворачиваются в той же самой последовательности, в какой отдельные художники на практике осознают скрытые в нем потенции. Такой подход к историческому процессу является не объяснительным, а экзегетическим; он лишь объединяет разрозненные элементы в получившую определенную интерпретацию, единую модель. Вполне справедливо напрашивается возражение, что эволюция барокко - процесс не случайный, что ему присуща известная последовательность и непрерывность, но было бы абсурдным утверждать, будто реальный ход истории барокко предопределен логически. Местные, меняющиеся от региона к региону разновидности этого стиля и различные интерпретации его отдельными художниками должны лишить убедительности любое представление о предопределенной и необратимой, однонаправленной эволюции барокко. Можно согласиться с тем, что в этой панлогической концепции содержится крупица истины, поскольку данные комплексы идей и стилей располагают более или менее ограниченными возможностями для возникновения различного рода вариантов и разновидностей. Более того, можно даже утверждать, что создание каждого дополнительного варианта существующей модели сужает диапазон ее изменений. Но мысль о предопределенном заранее ходе развития значений упускает из виду два дополнительных обстоятельства: во-первых, - вмешательство катастрофических событий (таких, как вторжение армии иностранного государства), которые могут коренным образом изменить контекст развития того или иного направления; во-вторых, - то, что сфера действия какого-либо художника или организатора, позволяет создать новые структуры.

Обратимся к конкретному примеру. Окончательный упадок Римской империи был предопределен еще в самом начале ее становления всем характером рабовладельческого капитализма. То, что такая социальная система обладает определенным потенциалом для развития, будучи в то же время ограниченной в своих возможностях, в достаточной степени соответствует истине; поэтому у нас есть все основания сказать, что реальная история римского общества была потенциально заложена в его первоначальной структуре. Но это не означает, что действительный ход событий был предсказуем. Существовавшие на ранних этапах истории Рима явления, противодействовавшие намечавшемуся развитию событий, могли бы в самом начале воспрепятствовать формированию рабовладельческого капитализма. Сопротивление соседних стран римской экспансии могло стать мощным противодействующим фактором еще за столетия до того, как оно начало, наконец, играть решающую роль в истории Рима. Ни один знакомый с принципами социологии историк не мог бы, бросив ретроспективный взгляд на события прошлого, предсказать поражение Ганнибала, не учитывая обстоятельств, носивших вне-

72

шний характер по отношению к структуре республиканского Рима. Обращаясь к современной истории, отметим, что капитализм приобрел разные черты во Франции, Англии, Германии и Соединенных Штатах. Ресурсы, геополитическое положение и характер миграции населения сыграли важную роль в возникновении различий в культуре и политике этих стран. Общие элементы их экономической структуры не содержат в себе ничего, чем можно было бы объяснить очевидные различия. Искажению структурных представлений об исторических изменениях и превращению их в доктрину тотального детерминизма и предопределения способствует ложная концепция структуры, рассматривающая структуру как неотвратимо саморазвивающийся принцип. Этот подход, объясняющий развитие структуры как эманацию вышеуказанного принципа, затушевывает роль среды - географической, исторической и социальной, оставляя в тени весь спектр индивидуальных различий и вариаций. Концепция структуры связана не с целенаправленным процессом самореализации, а с данным диапазоном последовательно сужающихся возможностей для выбора. Однако выбор остается выбором, как бы ни сужались его границы. Игнорировать роль руководителей, лидеров и отрицать каталитическую функцию отдельных личностей - значит неверно понимать интерес социологии к коллективному контексту событий. Одно дело - применять социологический метод к исследованию фашизма и развития мирового революционного движения, и совсем другое - забыть о роли Муссолини, Маркса и Ленина. Мы можем отчетливо представлять себе факторы, ограничивающие сферу деятельности того или иного лидера, но мы не можем оценивать его достижения или неудачи, не учитывая ни альтернатив, с которыми он сталкивается, ни инициатив, которые он предпринимает.

6. Объяснительный и описательный методы. Структура событий

Порочная практика, в силу которой структура вещей выдавалась за источник их эманации, стала причиной того, что в истории мысли утвердился описательный, а не объяснительный подход. Представляя себе изменения как целенаправленный процесс, в ходе которого неотвратимо реализуется некая предустановленная схема, мы сужаем угол нашего зрения, сосредоточившись на рассмотрении лежащего в основе всего процесса проекта, который определяет место каждого события в предопределенной цепи развития. Наша попытка напоминает поведение человека, ломающего голову над мозаичной картинкой-загадкой. Он пытается найти соответствие между исходной картинкой и фрагментами мозаики, складывает их, подгоняя один к другому. Методика, которой он пользуется, носит описательный, экспозиторный характер - в том самом смысле, в каком мы пытаемся понять значение отдельных сентенций в контексте всей речи. Тем самым мы признаем, что история развивается по заранее намеченному плану. Сделав

73

такое допущение, мы встаем перед проблемой, как раскрыть первоначальный план, осуществляющийся в силу внутренней закономерности, и для нас уже становится излишним интересоваться причинными взаимосвязями единичных событий.

Данный религиозный тип исторической экзегезы представляет собой модель, на которую ориентируется гегелевская философия истории; эта модель стала традиционной для немецкой историографии и некоторых этапов развития немецкой социологии. Даже попытки объяснить историю без ссылок на божественный план носят на себе следы влияния этой традиции. Но раз уж мы отказатась от трактовки истории как чередования кары и награды за содеянное, нужно отбросить и описательный метод. Так ли это нам необходимо? Не совсем, поскольку мы не забываем о структурированном значении исторических изменений. Тот факт, что позитивистский тип исторического исследования не совместим с широкой телеологической интерпретацией, не означает, что мы волей-неволей должны ограничить наш подход фрагментарным и «микроскопическим» рассмотрением событий. Нам нет необходимости применять телеологические гипотезы к истории, чтобы осознать структурированный характер перемен. Пытаясь рассматривать отдельные периоды истории в виде конкретного ряда альтернатив, мы воспринимаем историю как тотальность, как некую конфигурацию. Мы не сможем встать на такую точку зрения, если не будем действовать в духе описательного подхода, составляя из фрагментов более общую картину35. Но этот процесс отличается от гегелевской методики, нацеленной на поиск общего плана, лежащего в основе того или иного этапа истории. Мы стремимся выявить не телеологическое значение событий, а их структурный контекст.

Здесь возникает вопрос: дает ли структурная интерпретация изменений возможность для исследования причинной связи явлений? В вопросе уже предполагается ответ - альтернатива отнюдь не является жесткой, и обе методики не исключают одна другую. Социальная структура представляет собой упорядоченное образование, в котором причинные следствия действуют с определенным постоянством в рамках социальной системы.

Например, современный капитализм может быть определен как система тесно связанных между собой, взаимозависимых операций, таких, как производство, распределение, формирование механизма цен, действие кредитной системы, конкурентная борьба за спрос, вербовка рабочей силы и т. д. Чтобы постичь природу денег, нам вовсе не обязательно знать, какие побуждения движут директором Монетного двора, как нет и необходимости выяснять причины расходов, чтобы понять, что такое инфляция. Мы можем прекрасно представлять себе принципы, в силу которых происходит движение капитала из одной отрасли промышленности в другую, не обращая ни малейшего внимания на взаимоотношения отдельных биржевых маклеров со своими клиентами. Эти операции образуют систему, обладающую функциональной схемой жизнедеятельности, правда, действующей не по зара-

74

нее составленному плану, систему, которую можно реконструировать, не выясняя, кто является ее создателем. Мы должны предположить, что она является результатом процесса адаптации, осуществляющегося вследствие накопления множества данных, полученных методом проб и ошибок. Важно, однако, то, что эта система функционирует, словно бы по заранее составленному плану. Более того, лежащий в основе деятельности системы план не только указывает, какие функции и роли должны быть выполнены, но и определяет мотивы, по которым необходимо совершить те или иные действия. Таким образом, хотя инвестор, вложивший деньги в товарный рынок, может получить прибыль, сыграв на разнице местных цен, в то же время он выполняет определенную экономическую функцию, выравнивая уровень цен на зерно36.

Причинный анализ этой операции проясняет, почему инвестор выполняет свою роль, но только функциональная схема показывает, как он может выполнять ее успешно и что входит в диапазон его деятельности. Общая сумма причинных мотивировок не объясняет характера всей структуры - на самом деле, далеко не все мотивированные действия необходимы для функционирования капиталистической системы. Массу нерелевантных действий, не имеющих прямого отношения к функционированию этой системы, совершают не только почти все ее члены - существуют целые социальные анклавы, такие, как замкнутые, изолированные общности, кочующие цыгане, враждую-шие кланы, не затронутые экономическими процессами нашего времени. Нам следует проводить различие между структурно релевантными и нерелевантными действиями и мотивами.

7. Вопрос - обладает ли мир структурой?

Только что проведенное различие связано со следующими соображениями. Историю составляют события, и то или иное событие может оказаться релевантным или нерелевантным, может иметь или не иметь существенное значение для данной структуры, в рамках которой оно происходит. Означает ли это, что некоторые события изначально нерелевантны? Фрейд открыл систему неосознаваемых значений, выявив тем самым значимость, релевантность вещей, ранее считавшихся тривиальными - таких, как ошибки памяти и оговорки, языковые неточности и огрехи. Они оказались релевантными в неизвестном прежде контексте. Мы действительно никогда не можем окончательно решить, имеет ли то или иное явление отношение к данной системе, поскольку нерелевантность не исключает возможности его принадлежности к сфере действия какой-либо иной, еще не обнаруженной структуры. Термин «релевантность» обозначает, что то или иное событие запрограммировано всей структурой известной системы. Мы должны уметь предвидеть, что явные структурные несоответствия могут разрешиться возникновением более обширной системы, хотя ее природу и характер мы не в силах постичь на данном

75

уровне наших знаний и представлений. Отсюда возникает проблема, которую глубоко пони мат Гегель.

Можно, пожалуй, интерпретировать панлогическую теорию Гегеля в виде попытки объяснить мир как воплощение логоса или, если воспользоваться нашей более прагматической терминологией, как завершенную структуру, полностью открытую для рационального осмысления. Эта претенциозная теория подарила нам плодотворную рабочую гипотезу, которую мы можем принять без всякого ущерба для себя. Попробуем коротко взглянуть на этот вопрос со схоластической точки зрения. Если мир по природе своей - всего лишь беспорядочная труда дискретных вещей, то тем самым доказывается несостоятельность пан-логической гипотезы, но в таком случае можно попытаться найти в этом всеобщем хаосе ограниченные ареалы, в которые мы в состоянии внести некую созданную нами самими концептуальную упорядоченность. Однако аподиктическое неприятие гипотезы об упорядоченном универсуме может лишить нас возможности разглядеть возможный план устройства мира, если признать, что такой план существует. Короче говоря, у нас не останется никаких шансов на успех, если мы отбросим инструмент, который может оказаться полезным для исследования, не рассмотрев его и не испытав на деле. В некоторых областях этот подход оправдал ожидания - свидетельством тому работа Кенэ «Tableaux Economiques»*.

С той точки зрения, которую мы разделяем в настоящий момент, мир - не единичная, простая и сложная, многосоставная структура, а агрегация, конгломерат частично структурированных сфер. Рассмотрим этот факт также в схоластической манере. Допустим, что мир действительно является конгломератом частично упорядоченных образований. Вполне можно представить себе, что он обладает сложной структурой, которую мы пока еще не в состоянии выявить. Но третья возможность, открывающаяся перед исследователем, - самая многообещающая из всех - позволяет предположить, что человеческое общество, мир людей, структурировано по-разному и в разной степени в различные, сменяющие друг друга периоды истории. Если бы это было так, мы должны были бы менять и дифференцировать используемые нами структурные критерии. Похоже на то, что Макс Вебер провел такую дифференциацию духа в своем эссе «Протестантская этика и дух капитализма», где он подчеркивает первостепенное значение религиозных мотиваций на ранних стадиях истории капитализма, а решающую роль экономического детерминизма связывает с эпохой зрелого капитализма. Продолжая эту мысль, мы можем сделать допущение, что в рамках развивающейся системы значительная часть событий, происходящих на ранних стадиях развития, носит случайный и неструктурированный характер, но по мере складывания нового порядка вещей этот новый порядок охватывает все более широкие сферы социального поведения.

* «Экономические таблицы» (??.).

76

1