Часть 9.

Вебер утверждал, что все каузальные связи должны обладать двойной адекватностью: каузальной адекватностью и показательной адекватностью. Понимание позволяет схватить мотив или побудительную причину статистической ковариации или влияния, которое тот или иной политический режим оказывает на ту или иную экономическую организацию. Если мы допускаем, что исследование каузальности направляется отбором, то понимание в концептуальной форме будет предшествовать каузальным связям, как если бы оно следовало за ними при интерпретации закономерных последовательностей. Однако легко обнаружить, что только выражения составляют собственность Вебера. идеи же выражают при-

392

393

ем всех социологов. После установления однажды статистикой причин самоубийства задаются вопросом о побудительных причинах, которые делают самоубийства более частыми в той или иной ситуации, в той или иной группе. И для анализа причин нет необходимости изолировать идеи и определять факты.

Это двойное вмешательство понимания в каузальное исследование вытекает из двух признаков, которые до сих пор дифференцировали исторический детерминизм. Каузальные причины разбросаны, они не объединяются в систему таким образом, чтобы одни объясняли другие, как, например, законы иерархии физической теории. Понимание восполняет эту двойную недостаточность, оно делает интеллигибельными закономерности, оно их концептуально соединяет,

§ 3, Социальные причины и индивидуальные условия (границы статистической каузальности)

Самоубийство является одной из любимых тем французской социологической школы: экстранаучные мотивы объясняют этот крайний интерес. В поступке, преимущественно антисоциальном, самоубийцы Дюркгейм снова находил влияние коллективной реальности, как если бы индивид еще принадлежал группе в момент, когда он решал уйти из жизни. В то же время рост процента самоубийств иллюстрировал кризис наших цивилизаций.

Самые разные соображения нас побуждают выбрать этот пример статистической каузальности, выяснить благоприятные условия экспериментирования и множество проблем, которые ставит интерпретация необработанных результатов. В самом деле, никакая сторона ясно не представляет противоположность между социальными причинами и индивидуальными обстоятельствами или условиями, между статистическими совокупностями и реальными совокупностями. Таким образом, наш анализ, исходя из этого единичного случая, выясняет некоторые границы исторической каузальности.

***

Статистика позволяет следить за изменениями численности самоубийств из года в год или даже из месяца в месяц. С другой стороны, сравнивая частоты в зависимости от классов, регионов, гражданского положения и т.д., получают эквивалент опыта, рассматривают влияние различных факторов (в широком смысле), изолированных благодаря постоянству других факторов (если рассматривать численность по регионам, то элиминируют, по крайней мере частично, влияние возраста, гражданских или профессиональных ситуаций и т.д.). Огромная трудность связана с недостаточной изолированностью различных причин: чтобы точно оценить роль региона, нужно сравнить численность обеих групп, которые очень похожи друг на друга. Фактически социальные группы разных религий всегда представляют различия.

Это статистическое экспериментирование приходит к установлению высказываний такого типа: безбрачие или вдовство увеличивают частоту самоубийств, брак, дети уменьшают ее. Каждое общество демонстрирует относительно стабильный процент самоубийств или, по крайней мере, процент, регулярное изменение которого, видимо, подчиняется законам. Войны, революции приводят к снижению процента. Или еще, области, где ведут сельский образ жизни, имеют более низкий процент, чем в промышленных регионах, и т.д. Таковы сырые результаты, с которыми все должны согласиться (раз признана точность статистики). Интерпретации начинаются, как только цифры переводят в мысли.

Дюркгейм считал, что имеет право анализировать, исходя из статистических данных, механизм самоубийства, описывать его психологические типы. Самая большая частота среди холостяков якобы нам раскроет одну из социальных причин добровольной смерти, а именно эгоизм. Таким же образом он хотел выявить две другие группы причин, причины альтруистов и причины аномические.

Однако этот демарш нам кажется рискованным. Дюркгейм констатирует, что положения холостяка, вдовы, разведенного и т.д. благоприятствуют самоубийству. Из этой констатации он делает такой вывод: холостяки кончают с собой, потому что они являются эгоистами. Временно допустим истинность этой дедукции. Этот социолог тем не менее не забывает другой факт: меньше самоубийств среди отцов семейства, но все же они есть. Можно ли назвать их эгоистами? С каким психологическим типом их связывать? Дюркгейм рассуждает так, как если бы самая большая частота самоубийств в какой-либо группе была равносильна их наличию, а не отсутствию. Так удается забыть, что некоторые случаи не находят места ни в каких категориях.

В общем виде ошибка имеет двойной характер. Чтобы идти от сырого результата (такое-то условие делает более частым такой-то факт) к детерминации типов, необходимо признать: 1) что ковариации предполагают единственную психологическую интерпретацию; 2) что статистические данные являются реальными данными. Однако психологическая интерпретация всегда возможна, часто правдоподобна, часто ненадежна: нельзя сказать, например, что холостяки оказывают меньше сопротивления разочарованию или что они больше подвержены искушению, или что они в большинстве своем являются невропатами и т.д. Что касается реальности статистических данных, то в этом случае ее нельзя было бы подтвердить: не только потому, что самоубийство есть отдельный акт, и единство отчаявшихся было бы самое большее отчаянием анархии или общего эгоизма, но еще потому, что все социальные причины самоубийства только заставляют варьировать показатели, следовательно, они предполагают другие индивидуальные или психологические факторы.

Дюркгейм отказался принять самое осторожное объяснение, объяснение, которое непосредственно связано с цифрами и согласно которому так называемые социальные причины являются просто благоприятствующими обстоятельствами. По его мнению, стабильность процентных ставок доказывает наличие огромных коллективных сил, являющихся такими же реальными, как и космические силы и имеющих необходи-

394

395

мую эффективность, чтобы довести людей до этого противоестественного поступка. Как мотивы, которыми руководствуются люди для оправдания своего решения, так и психологические антецеденты якобы являются всего-навсего условиями, они объясняют, что коллективная сила воплотилась в этом индивиде, а не в том, что этот избрал веревку, тот воду. Наследственность или отчуждение создают благоприятную почву, но все эти факторы никогда не являются причиной, ибо они никогда не детерминируют сам поступок. Только социальные силы, которые каждый год требуют и добиваются своей доли жертв, являются действительными причинами23.

В данном случае мы являемся свидетелями мифологии: метафизически можно представить основное различие между условием и причиной, между тем, что подготавливает, и тем, что завершает, между тем, что делает возможным, и тем, что необходимым. Но как применить такое различение логически и научно? Либо мы рассматриваем отдельное самоубийство и изучаем множество антецедентов, среди которых, конечно, фигурируют социальные данные, внешние индивиду или включенные в него. Выбор причины среди этих условий произволен. Всего-навсего добиваются относительной объективности, наличие которой мы установили в предыдущей части: в зависимости от определенного интереса различают либо решающий импульс, либо исключительное событие, которое вызвало поступок. Как можно утверждать, что такое-то исследование всегда приводит к социальному антецеденту?

Либо мы рассматриваем множество самоубийств внутри группы, изолированной социологом или данной в действительности (с одной стороны, данные о холостяках, с другой стороны - по региону или стране). В этом случае, мы можем утверждать, что структура группы выражается в определенной частоте самоубийств, но как только хотят уточнить причины, ограничивают факторы, представляющие просто благоприятные или неблагоприятные условия, но их никогда недостаточно для производства феномена: не все невропаты, не все аномики выбирают смерть.

В позитивном плане необходимой задачей является отбирать и измерять влияние различных причин и в меньшей степени определять типы24 или открывать так называемую подлинную причину. Конечно, при условии отказа от коллективных сил, которые защищают язык, чуждый логике и науке.

От этого также полностью отказывается г. Альвакс. С его точки зрения, эгоистическое течение снова становится тем фактом, который говорит, что эгоизм в определенной группе по частоте и интенсивности более развит. Константа показателей связана не с постоянством коллективных сил, а с невозможностью различать социальные факторы и индивидуальные обстоятельства. В конечном счете это есть форма глобального бытия общества, отвечающая за статистические связи (каждая из них изолирует воздействие одной социальной причины, одного аспекта коллективности). Мы полностью принимаем это описание, пока оно, как нам кажется, полностью соответствует сырым результатам и непосредственному наблюдению. Ситуации, которые способствуют росту частот.

отчаявшемуся кажутся причиной отказа от жизни. Банкротство, связанное с экономическим кризисом, является одновременно индивидуальным случаем и социальной причиной. Однако г. Альвакс не принял бы эту интерпретацию, поскольку она утверждает в основном социальный характер самоубийства. Расхождение появляется в споре с психологами.

***

Известен (и мы предполагаем, что известен) спор социологов и психологов25. Мы ограничимся логическим расчленением обеих противоречивых аргументаций спорящих. Мы оставим в стороне вопросы фактов или техники: точность статистических данных, важность неудавшихся попыток абортов и т.д. Аргументы психологов относятся к двум разрядам: либо они показывают, что так называемые социальные факторы соответствуют вместе с тем и психологическим факторам (холостяки, протестанты, евреи среди нервных больных составляют большую пропорцию); либо они опираются на наблюдения индивидуальных случаев, чтобы утверждать, что только индивиды, являющиеся по конституции невропатами (конституционно подавленные, страдающие маниакально-депрессивным психозом, гипермотивом и т.д.), способны покончить с собой.

В самом деле, первое возражение снова ставит под сомнение некоторые интерпретации, которые даны в ковариативной статистике. Оно привлекает другую статистику (психические больные), которую, бесспорно, трудно находить. Это возражение ставит под сомнение некоторые принятые всеми социологические объяснения. Что касается второго аргумента, то логически он страдает двумя недостатками: с одной стороны, наблюдение единичных случаев позволяет сделать суждение такого рода: «Многие самоубийства имеют невропатический характер», но не суждение такого рода: «Все самоубийства являются невропатическими». С другой стороны, если даже признать последнее высказывание, все равно отдельное наблюдение позволяет иметь место пробелу. Только макроскопическая статистика, в сущности, может нам раскрыть некоторые социальные влияния. Конечно, не все невропаты кончают с собой. Для выяснения действенности гражданских или социальных ситуаций необходима статистика, которую трудно установить, но которая дала бы нам частоту самоубийств среди невропатов в зависимости от этих ситуаций. Статистика доказывает влияние коллективных факторов. Сырой факт, допускающий две интерпретации, может быть одновременно действительным: или есть два рода самоубийств (психологические и социальные), или среди нервно больных социальные причины делают отбор.

В какой мере цифры позволяют преодолеть эту осторожность и это частичное незнание? Если в других обществах констатируют наличие нервно больных и отсутствие самоубийств, то отсюда на законных основаниях можно сделать вывод о том. что некоторое коллективное представительство является необходимым условием. С другой стороны, если бы можно было изучить непосредственно достаточное число случаев, то открыли бы пропорцию, иначе говоря, роль психопатических антецеден-

397

тов. Но за неимением статистики, за неимением этих сопоставлений обществ, за неимением этого анализа индивидов необходимо придерживаться бесспорных ковариаций и признать плюралистичность интерпретаций, может быть, неодинаково правдоподобных, но опережающих доказуемые результаты.

Психологи или социологи пока являются пленниками предпочтений своих специальностей, одинаково отказываются строго отделить установленный факт (статистические ковариаций или микроскопические наблюдения) от гипотетических интерпретаций. Психолог систематически отрицает макроскопические данные, которые невозможно обнаружить с того уровня, на котором он находится26. Социолог делает вывод о том, что невозможно распознать реальное неразличимое. Г. Альвакс отказывается признать, что есть два типа самоубийства (он использует любопытный аргумент, который сводится к тому, что якобы в данном случае нельзя обозначить одним и тем же понятием типы самоубийства, не хватало для оправдания употребления понятия)27. Он справедливо замечает, что крепкое здоровье зависит, по крайней мере, частично от общественной жизни (которая умножает психические болезни, селекционирует индивидов по определенному темпераменту и т.д.). Но по какому праву переходят от взаимозависимости к смешению причин? Г. Альвакс в таком случае ссылается на идентичность психического состояния у тех, кто лишает себя жизни: самоубийца одинок, он исключен из всякой общности, мало значения имеет то, что это одиночество связано с болезнью или с ситуацией, с тревогой или банкротством. Однако идентичность психического состояния, если даже предположить, что социолог точно описывает то, что происходит в сознаниях, не устраняет и не решает поставленную проблему, ибо одно и то же состояние (точнее, аналогичное состояние) может иметь различные причины. Но вопрос состоял в том, чтобы выяснить, связано ли это одиночество с внутренними причинами или с внешними влияниями. И по этому вопросу мы больше не продвинулись, если только еще раз не сказать, что одно и то же состояние неизбежно имеет одну и ту же причину. Утверждение очень спорно, ибо на первый взгляд индивид, исключенный из группы по моральным соображениям, не всегда является человеком, находящимся в состоянии постоянной тревоги, который сбился с пути из-за какого-либо своего бедствия, забывает группу, которая готова принять его.

Однако заметим еще раз, что цифры согласуются как с тезисом о двух типах самоубийств, так и с противоположным тезисом. Достаточно, чтобы половина самоубийств была связана с социальными причинами, чтобы наблюдаемые ковариаций были понятными (к тому же константа патологических самоубийств из года в год, по крайней мере, правдоподобна). Но если мы признаем, что все самоубийства предполагают одновременно психические предрасположенности и социальные обстоятельства, то ковариаций находят объяснение (даже если допустить самоубийства чистого типа и смешанные самоубийства). Отсюда не следует, что альтернатива лишена смысла: задаются вопросом с полным основанием, лишают ли себя жизни те, чья наследственная конституция обрекает на отчаяние, или вообще, задаются вопросом о воздействии того или иного фактора. Разумеется, мы и в мечтах не допускаем предложить реше-

ние. Нам только важно было доказать, что нет противоречия между микроскопическим и макроскопическим наблюдениями, между психологическими и социологическими данными, но есть противоречие только между двумя гипотетическими философиями, которые отказываются признать друг друга как таковые.

***

Приведенный нами только что пример, видимо, напоминает традиционную проблему отношений индивида и общества. Следует еще раз уточнить, в каком смысле эта проблема связана с философским анализом, в каком смысле она затрагивает нашу актуальную проблему социологической каузальности.

Часто задаются вопросом, является ли феномен - самоубийство, брак, смерть, речь, разум - социальным или нет. Вопрос оригинален, но, в сущности, плохо поставлен. Все человеческие феномены так или иначе социальны, так как они совершаются внутри общностей, которые на них оказывают влияние. Чтобы завязалась философская дискуссия, нужно добавить термин «в основном». Спрашивается, социален ли в основном разум (впрочем, такой вопрос не предполагает каузального ответа). Или еще можно спросить себя о приоритете целого или элемента, об автономии и своеобразии целого, о значении того или другого. Может быть, эти старые споры особенно питаются двусмысленностями, но в первую очередь они сохраняют смысл.

Зато примененное к статистической интерпретации, социоындивиду-алъное различие (социальные причины и индивидуальные условия) показало свою иллюзорность. Неважно, идет ли речь о самоубийствах или автомобильных авариях, как можно разделить мотивы (личные) и обстоятельства (коллективные)? Превышение скорости или неопытность благоприятствуют авариям. Но не помешает, с точки зрения статистики, назвать это социальными причинами, как и число автомобилей, дни недели и т.д. Никто не подумает гипостазировать опасный поворот в силу, трансцендентную индивиду, которая каждый год требовала бы свою долю жертв. Поэтому важно не то, чтобы утверждать, что факт социален - утверждение также бесспорно, как и туманно, - а важно то, чтобы уточнить, в каком смысле факт социален или анализировать природу совокупностей, раскрытых статистикой (альтернатива реальных и ирреальных совокупностей еще слишком проста и абстрактна).

В первый класс мы можем включить феномены, являющиеся одновременно жизненными и социальными. Средний рост , частота той или иной болезни зависят как от биологических предрасположенностеи, так и от образа жизни. Бесспорно, здесь справедливо увидеть феномены всеобщей социологии: как и наследственность популяции, общие черты жизни выражается в этих цифрах. Но эти общие высказывания частично покрывают наше незнание: чтобы измерить влияние, которое принадлежит тому или иному фактору, нужно будет прибегнуть к статистическим экспериментам или даже спуститься на низший уровень (средний рост или болезни дают только общие результаты). Такие совокупности более ге-терогенны. чем фиктивны, и это относится ко всем тем совокупностям.

которые собирают также из различных данных, касающихся животного мира и общества.

Напротив, можно говорить о гомогенных совокупностях (или об известной гетерогенности), когда удается изолировать причину. Для биолога идеально гомогенной является совокупность, образованная чистой линией. В этом случае все различия (например, рост) связаны со средой, которая сама редуцируется к множеству частных причин (отсюда деление величин в соответствии с кривой Гаусса). Социолог никогда не изучает совокупности, являющиеся также совершенно гомогенными, но все статистические экспериментирования, как и экспериментирования с самоубийствами, имеют целью или результатом последовательное изучение различных факторов. Различия в возрасте или гражданском состоянии исчезают (компенсируются), когда исследуют частоту по регионам. То же самое касается, скажем, уровня зарплаты. В парижском регионе он может быть взят целиком без учета квалификации, возраста и т.д. Но эти два примера, какими бы близкими они ни казались, предполагают две различные интерпретации. Ибо мы переходим от понятия гомогенности к понятию реальности. Всегда релятивная гомогенная совокупность просто предполагает, что другие причины действуют ничем не отличающимся от других образом. Напротив, уровень зарплаты в парижском регионе или изменение зарплат из года в год реальны как совокупности. Ни этот уровень, ни это движение не представляют только итог или среднюю величину. Скорее всего элементом будет зарплата каждого рабочего, которая определяется целостностью. В экономической жизни эта сила целостностей проявляется во всех эшелонах. Самое широкое единство диктует самое узкое, мировые цены являются руководителями. Солидарность экономических субъектов и отдельных рынков определяет эту эффективность анонимных сил, которые, хотя и вытекают из индивидуальных решений, в конце концов навязывают свой закон.

Но не тут находится особый тип реальной совокупности. Количество рождений или браков, по-видимому, предполагает другую интерпретацию. Какими бы личными ни были решения, вовлекающие каждого в брак, тем не менее ежегодная частота феномена демонстрирует большую стабильность. Но в таком случае нет вопроса о независимых или эффективных целостностях, а также о коллективном чувстве, которое бы овладело всеми. Предрасположенность к браку, условия существования остаются приблизительно одними и теми же из года в год в группе, статистические изменения отражают либо изменившуюся психологию, либо другой состав населения, либо, наконец, изменившиеся социальные связи. Но совокупность тем не менее остается реальностью в том смысле, что она вообще отражает структуру коллектива.

Между экономическими совокупностями и совокупностями статистики по морали (количество браков или рождаемость) находятся психологически реальные совокупности (движение мнений, туманности оптимизма, социальные классы, способы действования, свойственные каждой экономической группе). Например, пытаются классифицировать сумму доходов в категориях, которые, естественно, разделены: вместо налоговых произвольных классов ищут действительные уровни, макси-

и минимум, которые устанавливают границы типа доходов, соответствующих образу жизни. Но, с другой стороны, класс реален не столько благодаря уровню или образу жизни, а благодаря осознанию. За пределами цифр социологи интересуются классовым чувством, которое никакая статистика не обнаруживает. Поэтому общая ментальность группы определяется двумя способами: либо индивиды реагируют одинаково, либо у них есть воля и чувство своей солидарности (именно там находятся два крайних предела, внутри которых располагается большинство примеров).

Предыдущее перечисление не претендует на полноту. Биосоциальные совокупности, гомогенные совокупности, благодаря выделению одного фактора, независимые и эффективные целостности, исчисления моральной статистики, психологические единства, все эти категории, связанные друг с другом переходными рядами, требуют детального изучения. Эскиз теории социологических совокупностей нам только позволит обобщить выводы, которые нам подсказал пример с самоубийствами.

Сегодня настаивают на необходимости макроскопического видения. Социолог улавливает в показателях или частотах социальные реальности, которые существуют только в совокупности и благодаря совокупности. Но забывают настаивать на разнообразии этих ансамблей и на обязанности дополнять всегда статистику качественным анализом. Поэтому простое описание обязывает расчленить абсолютные антитезы, имеющие философский или методологический характер. Атомистическое и целостное видения общества тоже искажают данное. Макроскопическое и микроскопическое изучение необходимы друг другу, дополняют друг друга и поправляют друг друга. Нет единственной интерпретации случайной структуры и статистических групп, потому что есть разные типы социальных феноменов. Нельзя утверждать, что все причины действуют в каждом примере, что постоянные причины всегда противопоставляются вариабельным причинам. Никакое из этих представлений не заставляет нас заранее знать природу реального.

***

Разбросаны ли статистические ковариации наподобие адекватных связей всеобщей социологии? На первый взгляд, напрашивается утвердительный ответ: социолог интерпретирует психологически то или иное отношение, установленное согласно цифрам. Объяснение состоит не в том, чтобы дедуцировать отношение из более общего отношения, а в том, чтобы представить психологически мобильную причину.

Однако, говорят некоторые авторы, социолог объединяет частные взаимоотношения, чтобы уловить общую коллективность. Следовательно, причинное исследование ведет к синтезу, а не к изоляции факторов, как мы на это до сих пор указывали. Конечно, раз открыв многочисленные и фрагментарные причины, одновременно он использует все результаты, чтобы представить себе либо последнюю причину, либо целостность причин. Но по мере приближения к целому отказывается от языка и метода каузальности. Окрестить причиной образ жизни - значит резюмировать одним словом выводы исследования в их сложности и

400

401

противоречивости. За пределами неполного детерминизма социолог описывает и понимает полное социальное существование.

§ 4, Причина и перводвигатель (от каузальности к теории)

В центре доктрины и практики Симиана находится учение о каузальности. Учитывая резонанс творчества Симиана, мы не можем пренебречь сравнением наших мыслей с основными текстами, ранними статьями и с введением к журналу «Salaire» («Зарплата»). Но мы не должны сбиться с нашего пути. Экономические исследования Симиана покажут нам пример каузального анализа внутри того или иного общества на идентичной базе, многочисленные представления, вытекающие из циклического характера феноменов, - это тот случай, который мы еще не рассматривали. Более того, впервые мы будем наблюдать организованные отношения, близкие к системе, но вместе с тем увидим, как идут не от факта к необходимости, а от реального к теории, т.е. к рациональной фикции.

Другими словами, данный параграф преследует следующие цели: защитить нашу интерпретацию каузальности, показывая, что ни изложение, ни конкретные исследования, проведенные Симианом, не противоречат ей, разъяснить замыслы Симиана, противопоставляя то, что он сделал, тому, что хотел сделать, распознавая модальность различных высказываний, которые отражают верифицированные отношения.

***

Симиан не проводит различия между природой результатов, на получение которых он претендует, и методами, которые он считает необходимыми для того, чтобы возвести эти результаты в сан научного знания, если хотите, он не делает различия между целями и средствами, между методологией и эпистемологией. Он также не уточняет границы, в пределах которых годятся правила, которые он предписывает, он ставит на одну и ту же доску правила самого общего значения, представляющие интегративную часть всякой каузальной логики, и специальные правила, отражающие структуру, присущую экономической действительности. Рассмотрим правила Симиана с целью выявления значения каждого из них28.

Селективный просмотр соответствует необходимости всякого каузального исследования: чтобы выбрать среди условий причину, чтобы выделить постоянный антецедент, обязаны перечислить все данные, которые представляются до объяснимого факта. Имплицитно или эксплицитно, в той или иной форме все ученые признают этот императив, которому Симиан дал идеальную формулировку, и в меру возможного они пытаются к нему приспособиться29. Но в некоторых случаях обзор рискует быть бесконечным. И до всякого перечисления важно сконструировать антецеденты так, чтобы заменить бесчисленные факты ограниченным рядом факторов.

Идентичность базы делает более легким этот селективный просмотр, более строгим каузальный анализ. Чем больше антецеденты разных

представлений похожи, тем больше выигрывает сравнение в цене, а доказательство в надежности. Но в той мере, в какой это правило противопоставляется обычному применению компаративного метода, оно абсолютно не подходит. Действительно, чтобы его можно было использовать, опять нужны многочисленные представления на базе идентичности, таков в самом деле случай для экономических феноменов на фазе чередования. Но эта специфическая структура находится не во всех сферах социального целого. Более того, порою сопоставление отдаленных цивилизаций осложняет анализ, поскольку социальный институт во всех представлениях находится внутри подлинной констелляции. Но, как мы уже выше видели, удается все же изолировать адекватные отношения, установить взаимозависимость исторических феноменов, конкретные данные или абстрактные признаки. Оба типа исследования _ на идентичной базе и путем сравнения обществ - одинаково легитимны в зависимости от направления любознательности и природы объекта.

Правило полной, эффективной и последовательной феноменоскопии под предлогом преобразования методов естественных наук выражает прежде всего необходимость, испытанную экономистом, поддерживающим контакт с действительностью. Поскольку фундаментальной чертой экономической жизни является циклическое движение, поскольку прогресс осуществляется через кризис, социолог старается следить за колебаниями всех процессов. За неимением этого, перескакивая от одного равновесия к другому, он пренебрегает самим принципом эволюции, а именно творцом - нарушителем равновесия. Правило, может быть, сохраняет смысл за пределами эволюции. Во всяком случае выгодно уловить непрерывность становления. Но каким образом тогда подключиться к истории, когда речь идет о качественных феноменах, которые нельзя схватить показателями или коэффициентами, когда речь идет о событиях, которые совершаются сразу, вместо того чтобы преобразовываться согласно регулярному чередованию?

Сама эта структура экономической действительности нам объясняет все другие правила: правило независимой интегральности, которое касается установления границ объекта, правило гомогенной сегрегации, которое представляет ценность для исследования, правила последовательных соответствий, необходимости классифицировать зависимости, предпочтения самой тесной связи. - все они касаются природы намеченных результатов. Первые два правила явно связаны между собой. Они требуют, чтобы совокупности, изолированные учеными, были реальными, неважно идет ли речь об общей совокупности, составляющей поле исследования, или об отдельных совокупностях, которые определяет тот или иной коэффициент. Выше мы указали на различные смыслы выражения «реальная совокупность», мы выяснили гомогенность и реальность совокупностей, так же, как различные нюансы этой реальности. Конечно, от ученого зависит открытие тех или иных совокупностей. Предосторожности для верификации гомогенности сегрегации, на которые указывает Симиан. полезны. Но не от ученого зависит существование или несуществование совокупностей. Если эти правила отражают практику, адаптированную к особой материи.

402

то они не менее законны, но их распространение, по-видимому, ставится под вопрос.

То же самое касается последних трех правил. Бесспорно, можно вообще утверждать превосходство каузальной связи над функциональной, причины, непосредственно связанной со следствием над отдаленной причиной. Но в конечном счете эти высказывания являют результаты, которых Симиан добьется. Предпочтение, отданное последовательным зависимостям, предвосхищает определение экономики как продолжения диспропорции. Если нужно классифицировать зависимости, то именно в самой реальности существует постоянный порядок, следуя которому соединяются изменения различных факторов, исходя из primum movens30. И чтобы не перепрыгнуть никакое промежуточное звено, чтобы измерить степень взаимозависимости, вначале необходимо установить самую тесную связь и дойти постепенно до инициирующей причины.

Поэтому, на наш взгляд, теорию Симиана нужно интерпретировать, исходя из его практики, а не наоборот. Все правила отражают опыт экономиста (отдельно опыт селективного просмотра, который строго формулирует обязательство всякого каузального анализа, который происходит в соответствии со схемами Дж. Ст. Милля). Эти замечания ни в коем случае не преследуют цель принизить учение, они только имеют в виду сделать его понятным, описать его использование. К тому же нас здесь, прежде всего, интересует характер результатов, каузальных связей. Предыдущие сведения нас навели на мысль, что для их понимания необходимо изучать само творчество Симиана, а не его теоретические высказывания.

По правде говоря, в ранних статьях31, теория еще не зависит от специальных наук. А не остался ли Симиан верным самому себе? Не с концепцией ли каузальности, изложенной на заседании «Философского общества», мы должны соизмерять свои мысли? Верно, что Симиан всегда сохранял каузальную схему, предложенную по этому случаю. Выше мы указали, что историческое исследование, которое Симиан определенно не признал, находит место в рамках его мысли. Мы сейчас увидим, что детерминация причины как самого общего антецедента и наименее обусловленного представляет только логическую фикцию, которой никакой из приемов ученого не соответствует.

***

Если ссылаться на его логическое изложение, то намерением Симиана, видимо, является выделить причину среди условий, используя формулу: антецедент, связанный со следствием самой общей связью, есть причина. Выше мы отвергли эту теорию, по крайней мере, как теорию исторической каузальности. Историк не ищет причину, сравнимую с расширяющей силой газа, которая дает представление о всем взрыве. Скорее всего он будет иметь в виду спички курящего или небрежность сторожа. Но не правомерна ли эта теория в социологическом плане'? Не является ли действительной причиной меньше всех обусловленный антецедент9

404

Чтобы ответить, просто спросим себя, как устанавливают причинность нормы роста запасов золота при возникновении флуктуации, имеющих место раз в десять лет. Элиминация других факторов совершается с помощью четырех последовательных методов: нужно, чтобы причина была представлена в начале каждой фазы, нужно, чтобы она объяснила общее движение, чтобы она представляла те же альтернативы распространения и противодействия, которые представляет общее движение, наконец, нужно, чтобы она была первым термином связанных зависимостей внутри каждого цикла. Воспроизведем друг за другом эти приемы.

Ученый, занимающийся исследованием на идентичной базе, смотрит на каждый цикл как на представление феномена. Поэтому причина должна быть общей, т.е. предшествовать каждому из циклов. Эта общность, точнее, эта константа есть сам знак каузальности, поскольку она выражает регулярность последовательности.

Но для открытия единственного антецедента, который можно будет окрестить причиной, необходимы другие операции. Нужно не элиминировать менее общие антецеденты, а составить макроскопический факт таких размеров, чтобы частные данные, т.е. акциденции, сразу же были исключены. Факт, причину или причины которого Симиан ищет, есть общее движение зарплаты, или даже точнее, главные линии этого движения повышения, прерываемого фазами понижения или стабильности. Однако ни забастовки, ни политические события не могут быть причиной этого глобального движения, поскольку повышение зарплаты начинается раньше и продолжается после периодов, когда растет число забастовок, и поскольку забастовки не представляют никакого изменения системы, сравнимого с изменением зарплаты. Конечно, если есть желание, можно назвать общим глобальное движение в противоположность ограниченным фактам. Но эта противоположность ничего не имеет общего с противоположностью общего и особенного в логике и было бы лучше противопоставлять глобальное, массивное, целостное отдельному, случайному, элементарному. (Повышение зарплаты в такой-то год или в такое-то десятилетие есть такое же единичное историческое событие, как повышение зарплаты рабочего, но это целостное событие по отношению к отдельным событиям, сумму которых оно составляет.)32

Кроме того, поскольку сложный факт (который хотят объяснить) представляет альтернативы, дополнительная элиминация сразу же достигается: постоянные данные не являются причиной циклов, если предположить, что они в них являются постоянным условием. Научный и технический прогресс, психологические тенденции социальных групп фигурируют в числе этих постоянных условий. Технический прогресс необходим в фазах Б для того, чтобы хозяева заплатили зарплату, сниженную только что номинально, благодаря росту объема производства и наивысшей производительности. С другой стороны, противодействие зарплаты номинальному снижению есть необходимое условие движения, поскольку созидательная инерция обязывает предпринимателей рационализировать свои предприятия.

После этих трех селекции много ли еще остается антецедентов, один из которых можно было бы считать общим9 Нисколько. Остается мно-

405

жество факторов, порядок зависимости которых изучается. Разбивают стоимость продукции, изменения которой приблизительно параллельны изменениям заработной платы, на два элемента: на количество и цену. За пределами цен еще раз пренебрегают объемом продукции и доходят до денежных средств, наконец, за пределами количества денежных средств до исчисления роста запасов золота.

Какова логика этой каузальной регрессии? Фактически она подчиняется двум принципам: уловить простые факторы, и раз доказана взаимосвязь двух движений, то сделать вывод в соответствии с традицией о первенстве каузальности. Именно денежные средства и, прежде всего, запасы золота вызывают ряд действий и реакций, все отношения которых необходимы, но зависимость которых более или менее отдалена по отношению к primum movens (перводвигателю).

Вычлененная общность, которая заключается в регулярном присутствии до каждого представления, а также последовательные элиминации ничего общего не имеют с более или менее значительной общностью антецедента. Увеличение денежных средств является ни более, ни менее общим, чем повышение цен, оно ему либо предшествует, либо следует. Что касается выражения «следствие в общих отношениях», то, бесспорно, можно снова найти правило в образовании глобального движения зарплат. В этом случае приоритет социологического исследования был бы равносилен обязанности, навязанной социологу, всегда размещаться на определенном уровне. Но эта обязанность легко объясняется, когда глобальное движение обладает самостоятельностью и гомогенностью (как в экономике). Остается узнать, в каком случае историк выясняет в объекте аналогичную структуру.

Зато принцип разбивки на серии зависимостей играет существенную роль. Именно он объясняет внутренний порядок циклического детерминизма, именно он требует движения вспять к начальному термину. Поскольку взаимосвязь факторов вписана в реальность, некоторые позиции каузальной проблемы приобретают привилегированный характер. Задавались вопросом33, почему Симиан два раза отвергает объем продукции. Нельзя ли искать причину сохранения номинальной зарплаты в фазе Б (сохранение, которое равносильно росту реальной зарплаты), и в этом случае не завершится ли оно обязательно с помощью роста объема продукции механизацией или ростом техники? Я думаю, что Симиан не сомневался бы в возможности установить абстрактно и изолированно такую связь, но он бы согласился с тем, что некоторые связи имеют привилегированный характер, потому что они отражают динамику, имманентную социальной экономике, в то время как другие пренебрегают энергией движения и механизмом последовательностей (технический прогресс объясняется снижением цен). Тем более что этот механизм, как мы сейчас увидим, был, с его точки зрения, не только реален, но и необходим. На практике каузальное исследование Симиана поэтому ничего не имеет общего с теоретическими формулировками и логикой Дж.Ст. Милля (особо повторим: первое требование - регулярное присутствие). Элиминация акциденций посредством организации макроскопического факта, элиминация стабильных данных благодаря выбору очередности первого факта, попятное движение к перводвигателю. все зги

приемы чужды банальной логике индукции и в широком смысле тоже чужды методам естественных наук. Ибо никто, в том числе и Симиан, вопреки своему явному намерению, не выявил специфику науки и экономической реальности. Доказательство тем более убедительно, что оно непроизвольно. Потому что где найти в теоретической физике эквивалент этой разбивки на серии зависимостей? Репрезентативные теории, на которые ссылается Симиан, почти не похожи на взаимосвязь факторов, которые Симиан без конца разъединяет и соединяет. Если бы хотели сравнить, то нужно было бы подумать о машине (двигатель внутреннего сгорания) или в крайнем случае об организме, каким-то образом снова найти эту взаимосвязь сложного детерминизма, образованного на основе первоначальной причины, которую автоматически воспроизводит крайний термин процесса.

Позитивистская физика далека как от экономики Симиана, так и от традиционной теории. Симиан также был, как мы постараемся показать, скорее революционером метода, в котором он нуждался, чем познания, которое он имел в виду.

***

Часто подчеркивали внешне парадоксальный характер первопричины, которую исследовал Симиан. Этот фанатик социологии видел в конечном счете первопричину всякого экономического движения в таком случайном феномене, как исчисление роста запасов золота, т.е. открытие новых месторождений или истощение золотых рудников. Однако Симиан всегда от имени науки, впрочем, более фиктивной, чем подлинной, хотел, согласно собственным словам, рационального объяснения.

Рациональность объяснения, с его точки зрения, связана с двумя признаками: общность и необходимость. Общность каузальной связи, открытой в единственном эксперименте, ему кажется по меньшей мере правдоподобной: можно будет заметить в других независимых интеграль-ностях то же чередование фаз, подчиняющееся тому же механизму. Примем это высказывание, тем более являющееся таким вероятным, что первопричина феномена представляет собой нечто внешнее для французской экономики и относится к экономике мирового рынка. Впрочем, в любом случае каузальная связь M - Л будет универсальной: субъект якобы в одном случае единичен (исторический индивид), в другом общ (некоторые или даже все экономики сложного обмена).

Еще в другом смысле связь носит общий характер. В самом деле, чередования увеличения и уменьшения денег представляет, самое меньшее, определенную регулярность: вероятно, она повторится и в будущем34. К тому же если даже событийный факт (открытие новых месторождений) больше не воспроизводится, то неметаллические денежные средства могли бы восполнить этот недостаток таким образом, что чередующиеся инфляция и стабилизация в любом случае стали бы правилом.

Более того, Симиану недостаточны ни этот общий характер причины, ни эта приблизительная и вероятная закономерность. В крайнем случае

406

407

наука довольствуется необходимостью, прерванной своего рода случайным фактом, но вывод позволяет устранить эту трудность: развитие экономики или, лучше, прогресс (а именно, больший пирог и больший кусок каждому) не мог бы осуществиться иначе. И на одной странице, достойной стать известной35, Симиан обожествляет то, что сжег, Симиан жертвует концептуальным методом и старается доказать, что без «ножниц» различных цен, самих являющихся условием экспансии денежных средств, немыслим экономический прогресс. В экономике прямого обмена рост объема производства якобы не интересен для производителя, поскольку цены снижаются пропорционально этому росту и он из своего возросшего производства может получить тот же эквивалент на других рынках36.

Мало значения имеет суждение, которое касается этого доказательства. Два факта кажутся нам бесспорными: это доказательство не можсг быть приписано оплошности или фантазии, Симиан его берет в качестве отправной точки, когда заявляет, что в собственных результатах он убедился только после того, как подтвердил их умозаключением (он упрекал одного из своих критиков в том, что тот этим пренебрегал). С другой стороны, это доказательство полностью относится к концептуальному методу, который он так сурово критиковал. Однако эта необходимость - ничего не могло происходить иначе - мне кажется, не похожа на модальность физических суждений, которые просто устанавливают каузальные связи, действительные для закрытых систем или для абстрактных терминов реальности. Ученый говорит: такой антецедент дан, такой консеквент необходимо вытекает. По крайней мере, он формулирует законы, согласно которым фактически связываются естественные феномены, он переводит в уравнения структуру мира как таковую. Он не доказывает, что этот мир не мог быть иным, чем есть. Необходимость, о которой Симиан думает, имеет другую природу. Как необходимость всех экономических теорий, она базируется на психологии или логике человеческого поведения: без «ножниц» цен производители не были бы заинтересованы в росте своего производства, без снижения цен они не осмелились бы осуществить технический прогресс. В той мере, в какой люди не могут быть иными, чем они есть, экономическая необходимость категорична, а не гипотетична, потому что она отражает возврат одних и тех же ситуаций и постоянство человеческих стремлений. Симиан полагал привести экономическую науку к неприкосновенной модели математической физики, но он снова нашел другим путем экономическую теорию.

В этих замечаниях мы не собираемся ни принизить величие творения, ни приуменьшить его своеобразие. Потому что эта теория согласовывается с традициями и должна быть установлена другими методами. Вместо того, чтобы предшествовать эмпирии, являющейся плодом упрощения и схематизации, она появляется после эксперимента, из которого прямо проистекает. Она также интегрирует более богатую и более близкую к истории реальность. Она отказывается от фикции ГНогло ?conomicus37 классиков или даже маргиналистов, ибо механизм экономики осуществляется с помощью конкретных людей. Социальные группы движимы импульсами, иерархия которых кажется постоянной и ко-

торые, вопреки свойственной им иррациональности, в конце концов приводят к позитивному для всех результату. Разум, имманентный экономической системе, имеет коллективный, а не индивидуальный характер. Симиан об этом напоминает: тот, кто имеет больше ума, является господином всего мира. Но его коллективный разум особенно похож на хитрость разума. Как и в философии истории, индивидуальные страсти фактически здесь оказываются на службе целей, которых не знают.

Однако возвращение от опыта к теории не проходит без трудностей и двусмысленностей. Действительно, проявляются две вещи - либо необходимость связывается с реальной каузальной связью, либо она имеет цену только для идеальной схемы. Рассмотрим оба предположения.

Можем ли мы сказать с точки зрения самого Симиана, что движение экономики не могло быть иным, чем оно было? Конечно, нет. Не было необходимости в том, чтобы рудники Калифорнии были открыты точно в таком-то году. Мы здесь под случайностью подразумеваем одновременно возможность постичь другое событие и невозможность дедуцировать событие из всей предыдущей ситуации38. Следовательно, есть случайность, которая противоречит необходимости рациональной истины, и случайность адекватной связи. Однако недостаточно сказать, что рост неметаллических денежных средств мог бы дать тот же результат. Чтобы сделать необходимой реальную эволюцию, нужно доказать - и, я думаю, никто не попытался доказать, - что этот рост произошел в момент, когда были открыты золотые рудники и что он мог бы детерминировать одну и ту же экспансию, прежде всего денежную, а затем экономическую. За неимением этого несоответствие между тем, что могло бы быть, и тем, что было, снова вводит действенность случая при возникновении глобального движения, вводит случайность в историю, даже в историю экономики.

Могут ли сказать, что эта необходимость, очевидно, применяется только к господствующим линиям становления? Согласимся с этой интерпретацией, которая следует за вторым термином альтернативы, о чем чуть позже. Чередование фаз необходимо, они нужны экономическому прогрессу, потому что стремятся создать условия, которые делают другое возможным или неизбежным. Но Симиан сознавал, что эта необходимость не вписывается в факты, и вот почему он прибег к концептуальному рассуждению. И в самом деле, было бы правомерно задаться вопросом о том, можно ли было добиться большего прогресса, возможно ли было (или возможно ли в будущем) избежать циклов, которые для людей означают столько страданий и нищеты. Почему рост производительности не приводит к непрерывному росту объема производства, и также реальной зарплаты?

Симиан имел право ограничиться ретроспективной констатацией: фактически это чередование довольно регулярно происходит, и оно порождает те или иные последствия. Но у него сложилось впечатление о частичной неудаче, может быть, не подозревая об этом, он сохранял как модель традиционную теорию, которую более или менее путали с позитивистской наукой. Больше того, только эта необходимость полностью оправдывает привилегированное положение каузальной про-

408

409

блемы. Без нее связь: техническое развитие - реальная зарплата могла бы стать такой же правомерной, как и связь: денежные средства - номинальная зарплата39. Наконец, эта необходимость - это не могло происходить иначе - нужна ученому, когда он выводит из науки императив действия. Потому что нужно ответить людям, которые желают прогресса, но не согласны платить за него: одно не идет без другого40.

Наконец, добавим, что эта необходимость одновременно является следствием наблюдаемой человеческой психологии и экономического эксперимента. Ее предлагает иерархия стремлений как регулярный возврат от первоначальной причины. Поэтому достаточно увековечить реакции индивидов внутри капиталистического режима, чтобы подняться от факта к теории и прокламировать необходимость установленного механизма.

Как бы ее ни объясняли и какой бы соблазнительной она ни была, тем не менее эта путаница опасна. Важно особенно выделить три типа следствий. Исторически приток золота после открытий американских или африканских рудников был причиной роста цен и экономической экспансии (новый фактор внутри данной констелляции). Социологически ритм роста запасов золота по примеру XIX в. диктует чередование экономических фаз и в них выступает как primum movens. Теоретически, если психология экономического субъекта не меняется, если последовательные ситуации, определяющие поведение людей, не могут быть введены иначе, то экономическое функционирование необходимо в том смысле, что другими средствами не достигнуть таких же результатов.

Итак, если даже предположить, что полностью признают истинность выводов Симиана, тем не менее необходимость не есть реальность, а реальность не есть необходимость. Необходимость применяется к схематической реконструкции41, а не к такому экономическому движению, которое эффективно проявило себя. И опять следует уточнить важность этой абстрактной необходимости. Свойственна ли полностью руководимой социализированной экономике неизбежность циклов? Связана ли она с режимом свободных цен, может быть, с международной экономикой, в которой мировые цены представляют для всех национальных экономик руководящий принцип или, как говорили, современную форму рока?

Для каузального анализа экономика представляет привилегированную область. В ней исторические связи многочисленны и точны, социологические же связи одновременно близки к реальности и к позитивной необходимости (адекватность приближается к необходимости). Наконец, историческая и социологическая каузальность поддержаны теоретической необходимостью, которую Симиан как бы хотел прочесть в фактах, но которую он в конце концов должен был, как все экономисты, доказать, используя определенный концептуальный метод.

***

Если бы мы должны были одним словом охарактеризовать философию и метод Симиана, то сказали бы: реализм. Все приемы науки должны быть калькированы на структуре объекта. Можно ли сказать, что это социологический реализм? Бесспорно, но так же и реализм науки, потому что Симиан даже, кажется, не представляет, чтобы ученый был свободен конструировать по своей воле понятия в соответствии с направлением своей любознательности, настолько ему казалось очевидным, что ученый связан с материей, которую он разрабатывает, настолько ему казалось, что система имманентна механизму экономики. Поэтому имеется один, но решающий вопрос. В каких случаях каузальность склонна к теории, в каких случаях существует система каузальных связей? Наконец, представляют ли в своей совокупности история и общество, как экономика, структуру?

Заключение

Выделим быстро результаты, к которым мы пришли в предыдущих параграфах, и сделаем выводы из описания, которые оно предполагает для границ и объективности социологической каузальности.

В общем смысле можно было бы сказать, что все каузальные связи в социологии являются частичными и вероятными, но эти свойства в зависимости от случая приобретают различное значение. Естественные причины никогда не предполагают необходимых следствий, потому что природа никогда не навязывает человеческим обществам тот или иной точно определенный социальный институт. Социальные причины более или менее адекватны, но не необходимы, потому что редко следствие зависит от одной причины, потому что во всяком случае частичный детерминизм регулярно совершается только в отдельной констелляции, которая точно никогда не воспроизводится.

Верно, что благодаря статистике каузальные связи при условии, если предположить нормальные обстоятельства, становятся одновременно надежными и необходимыми (или очень близкими к необходимости). Безбрачие увеличивает частоту самоубийств, политические кризисы ее уменьшают. Но эти каузальные формулы представляют внутреннюю вероятность, поскольку они имеют глобальный и макроскопический характер. По отношению к индивиду они отражают возросший шанс какого-либо события.

Конечно, эти макроскопические детерминизмы не являются фатально ирреальными; напротив, экономические системы, например, системы мировых цен, хотя были созданы, так сказать, бесконечными индивидуальными решениями, представляют для другой системы или другого отдельного поведения принудительную силу. И иногда только на высшем уровне возникают закономерные и причинные связи, как если бы Детерминизм истории проходил через головы людей, за пределами сознаний. В этом случае каузальные связи, впрочем, имеющие бессвязный

410

41

характер, кажется, организуются в систему, и эффективные последовательности приближаются к необходимости (теоретической, но не социологической).

Таким образом, модальности, основные типы каузальных связей уточнены, и мы можем поставить другой вопрос, но не о границах социологической каузальности, а о границах объективности этой каузальности. В какой мере эти связи зависят от историка?

Абстрактно легко ответить: отбор, предшествующий экспериментированию (сравнение примеров, определение антецедентов и т.д.), субъективен поэтому, раз признан отбор, то верификация предписывается всем тем, кто желает истины. Эти результаты еще носят временный характер, поскольку нам остается изучать каузальную систематизацию и антиномию объективизма и субъективизма. Но признаки, которые мы только что отметили, уже подсказывают точку, где можно обозначать различие между естественной и социальной каузальностями: физические законы не знают собственной ненадежности, которую можно сравнить с ненадежностью, создаваемой разнообразностью человеческих реакций. Позитивистские науки ищут в элементах начало коренных связей, тогда как закономерности в социальном порядке появляются только на уровне це-лостностей. Поэтому расширение социологических связей ограничено, потому что они связаны друг с другом терминами, которые больше сконструированы, чем проанализированы, больше связаны с историческими целостностями, чем изолированы. Сразу же можно заметить, почему определение науки через каузальность проблематично и парадоксально: в некоторых общественных науках описание или понимание имеют большее значение, чем так называемые необходимости, во всех концептуальных конструкциях предшествует или сопровождает каузальное исследование, наконец, ни одна сторона не является самодостаточной, называется ли это рациональной теорией или теорией еще требующей систематизации.

Часть третья

Исторический детерминизм

Во вступлении к этому разделу мы показали три интенции судьи, ученого и философа, которые направляют каузальное исследование к трем целям - серьезная причина единственного фактора, необходимые связи между изолированными элементами, собственная природа исторического детерминизма. Мы должны изучить последнюю, по-видимому, самую большую проблему. Действительно, предшествующий анализ уже содержит, по крайней мере потенциально решение. Философия склонна к той же цели, что и синтез частичных результатов.

Вначале мы сравним историческую и социологическую каузальность (§ 1), чтобы примирить историков и социологов, чтобы в анализе поставить на свое место необходимость и случайность. С другой стороны, исторические или социологические каузальные связи, за исключением экономики, до сих пор нам казались рассеянными и бессвязными. Поэто-

412

му главный вопрос состоит либо в преодолении этих частичных связей. либо в их систематизации: мы рассмотрим попытки преодоления и систематизации в § 2 и 3. Возможно ли установить социальные и исторические законы, перечислить различные порядки причин, зафиксировать вообще иерархию, субординацию этих различных факторов? В § 4 останется только изучить исторический детерминизм с двойной точки зрения - с объективной как структуры реального, и с субъективной как продукт ученого, чтобы в заключение уточнить границы исторической каузальности, которые понимаются в двух различных смыслах: каково распространение каузальности в историческом мире? Какова правомерность детерминизма, т.е. до какой степени ретроспективная конструкция связана с настоящим и историей.

§ 1, Историческая каузальность и социологическая каузальность

Различие, которое диктует предыдущее изложение, носит главным образом формальный характер: историческое исследование привязывается к антецедентам единичного факта, а социологическое исследование - к таким причинам факта, способного к воспроизводству. Расхождения интереса достаточно для того, чтобы дать представление о разной ориентации обеих дисциплин. Действительно, схема упрощает подлинные данные и в ходе самого изложения материальная, социально-индивидуальная, социально-историческая, регионально-глобальная противоположности перекраивают первичную противоположность «единичное - общее».

Мы хотели бы в этом параграфе объединить результаты обеих предыдущих частей с двух точек зрения - с точки зрения формальной и с точки зрения материальной, сравнить оба типа каузальности, чтобы показать, что они сохраняют свою законность, не противоречат друг другу и предполагают друг друга. Таким образом, еще раз вернемся к социологическому предрассудку в пользу социальной и общей каузальности и покажем место, которое занимает, как в науке, так и в деятельности, историческое исследование.

***

Логическая противоположность «единичное-общее» проявляется на всех уровнях. Исторический индивид, как бы он ни развивался, поддается историческому анализу: достаточно, чтобы историк определил его своеобразие. Макс Вебер имел в виду причины западного капитализма и выяснял признаки, которые его делали несравнимым с другими формами капитализма (которые наблюдают в античности или в других цивилизациях). Вообще метод Симиана оставляет место либо анализу данных на низшем уровне, либо исследованию, которое имеет в виду специфические черты каждой фазы, либо, наконец, стремлению выяснить необратимое становление системы через чередующийся ритм (даже не напоминая источник акциденции при возникновении циклов). В этих грех смыслах экономическая социология нуждается в историческом исследовании.

413

Ни науки, ни проблемы не включены в саму реальность. Отсюда невозможность определить каузальность как антецедент, связанный со следствием через всеобщую связь. Это фиктивное правило, которому Симиан никогда не следовал. Ибо, как мы видели, либо оставляют факт в его историчности, но тогда не приходят к самому антецеденту, либо начинают с генерализации факта путем размещения на макроскопическом уровне, но тогда не будет необходимости в устранении частичных антецедентов, потому что они уже элиминированы конструкцией терминов.

Более того, как мы уже отмечали, абстрактные связи никогда не исчерпывают единую констелляцию. Мы теперь можем дать отчет об этой неизбежной свободе действий (которая, как думал Симиан, не нуждается в метафизической идее индивидуальности, в личной воле, носящей тайный и свободный характер). Одним словом, эта свобода действий имеется во всех науках, признание ее требует коэффициента безопасности для перехода от теории к практике. Но в истории эта свобода действий имеет особый смысл, поскольку, как мы уже видели, в ней общие понятия носят частичный, неточный и рассеянный характер. При выяснении причин революции вообще приходится пренебрегать индивидами, которые начали восставать в определенный момент. Социолог, который довольствуется общими причинами, может скатиться от логики к метафизике, признать доктрину, которая отвергает влияние личностей и случайных встреч. (Добавим, что если бы эта доктрина была верна, то историк бы трудился не напрасно, выясняя случайности, которые исполняли указания рока.)

Наконец, законы не всегда являются самыми поучительными результатами. История Французской революции, по меньшей мере, так же интересна, как и довольно тощие общие понятия характеризующие выводы науки, которая занимается сравнением революций. Конечно, греческое искусство более увлекательно, чем законы развития искусства.

Но социолог может возразить: интересны или нет общие понятия, не являются ли они условием всякого каузального исследования? Не возникает ли историческое исследование обязательно за правилами и сравнениями? Нет ли свободы действий между комбинированными общими понятиями и глобальной ситуацией, которая разграничивает эффективность акциденций и собственный объект историка? Чтобы ответить на этот вопрос, важно связать формальные и материальные противоположности, учитывать различные виды абстрактных высказываний.

Не изучают ли социолог и историк различные факты или, по меньшей мере, одни и те же факты под другим углом зрения? По мнению Дюркгейма, само собой разумеется, что социолог игнорирует поверхностные акциденции становления и концентрирует свое внимание на основных признаках социальных видов. И в примерах, приведенных Сими-аном, элиминация индивидуальных данных представляется как предписание метода. Зато историк политики увлекается приключениями Мира-бо, Робеспьера или Дантона, которые не находят места в построениях: социолога.

Бесспорно, что легко можно перейти от формальной противоположности к материальной, что историческое любопытство легко превращается в любопытство к акциденциям, что требование законов ведет к исследованию частей реального, где встречаются закономерности. Важно только предупредить о двух ошибках. Во-первых, формальная и материальная противоположности не совпадают (мы видели, что историк находится на всех уровнях и рассматривает факты всякого порядка). Во-вторых, различие социального и исторического (или индивидуального), подсказываемое часто действительностью, никогда не совпадает с главным различием. Оно всегда релятивно и частично субъективно.

Формирование общества принадлежит истории. Оно изменяется вместе со временем, иногда резко под влиянием акциденций. Ибо пока они зависят от социальной конституции, не могут не влиять на нее. Различие носит концептуальный характер и исходит из рассудка (что вовсе не значит, что социальная напряженность не может быть в большой степени независимой от исторических событий, ни то, что любое общество не может характеризоваться определенной напряженностью, которая часто становится постоянной на протяжении самых изменчивых политических судеб).

Нельзя также смешивать социально-индивидуальную противоположность с противоположностью необходимости и случайности. Конечно, факты, рассматриваемые как собственно социальные, экономические системы, характер собственности, организация культуры и т.д., показывают более связанную эволюцию, но менее подчиняющуюся инициативам личностей, понятным в своих основных чертах. Но нужно сохранить адекватным и неожиданным, необходимым и случайным терминам их логический и релятивный смысл. Во всех исторических сферах, во всех обстоятельствах можно заметить формальные связи. Более того, необходимость никогда не реальна, она чаще всего имеет макроскопический характер и следует из концептуальной организации элементарных данных. Хотя эта общая необходимость реально может выражать необходимость, навязанную индивидам, нельзя ее путать с фатальностью, трансцендентной событиям и личностям.

Видно, в какой мере возможно сотрудничество социолога и историка, в какой мере один может использовать научные результаты другого. Если они будут изучать один и тот же факт, но логически по-разному, то могут опираться друг на друга. И наоборот, если они изучают разные факты или находятся на несопоставимых уровня то рискуют не знать друг друга. Нельзя представить себе историка послевоенной Германии, который бы не использовал всеобщие связи, относящиеся к трансферту, интересу, к восстановлению капитала и т.д. Даже такая проблема, как проблема возникновения капитализма, допускает применение исторических общих понятий, по крайней мере аналогий и сопоставлений. Зато какую пользу принесет социология войны (причины войны вообще) историку, анализирующему развязывание мировой войны, социология революции историку революции 1848 г.? Вся работа историка в данном случае протекает в порядке фактов, которые социолог сразу и целиком проигнорировал бы или выразил концептуально. Детали министерских

414