Часть 2.

(14) Позже

мы увидим, надо ли мудрому зря тратить силы5, а покуда я зову тебя к тем

стоикам, которые, когда их отстранили от государственных дел, не оскорб-

ляли никого из власть имущих, но удалились, чтобы совершенствовать свою

жизнь и создавать законы для рода человеческого. Мудрец не станет нару-

шать общепринятых обычаев и привлекать внимание народа невиданным обра-

зом жизни. - (15) "Ну и что? Неужели будет в безопасности тот, кто сле-

дует этому правилу?" - За это я не могу тебе поручиться, как и за то,

что человек умеренный всегда будет здоров; и все-таки умеренность прино-

сит здоровье. Бывает, что корабль тонет в гавани; что же, по-твоему, мо-

жет случиться в открытом море? Насколько ближе опасность к тому, чья

предприимчивость неугомонна, если праздность не спасает от угроз? Быва-

ет, гибнут и невиновные - кто спорит? - но виноватые - чаще. У бойца ос-

тается сноровка, даже если ему пробили доспехи. (16) Кто мудр, тот во

всем смотрит на замысел, а не на исход. Начало в нашей власти; что вый-

дет, решать фортуне, над собой же я не признаю ее приговора. - "А она

доставит тебе волнения, доставит неприятности". - Но разбойник не казнит

нас, даже когда убивает 6.

(17) Ты уже тянешь руку за ежедневной платой. Сегодня заплачу тебе

золотом; а коль скоро я упомянул о золоте, то узнай, как тебе получить

побольше радости от владения им. "Тот более всех наслаждается бо-

гатством, кто меньше всех в богатствах нуждается". Ты просишь открыть,

чьи &'го слова. Чтобы ты видел мою доброжелательность, я взял за правило

хвалить чужое. И это взято у Эпикура, либо у Метродора, либо у кого-то

еще из их мастерской. (18) Но какая разница, кто сказал? Сказано было

для всех. Кто нуждается в богатствах, тот за них боится, а добро, за ко-

торое тревожишься, радости не приносит. Если же кто хочет что-нибудь к

нему добавить, тот, думая о его умножении, забывает им пользоваться: по-

лучает счета, толчется на торжище, листает календарь - и становится из

хозяина управляющим. Будь здоров.

Письмо XV

Сенека приветствует Луцилия!

(1) В старину был обычай, сохранившийся вплоть до моего времени, -

начинать письмо словами: "Если ты здоров, это хорошо, а я здоров". Нам

же правильнее сказать: "Если ты занимаешься философией, это хорошо". (2)

Потому что только в ней - здоровье, без нее больна душа, и тело, сколько

бы в нем ни было сил, здорово так же, как у безумных или одержимых. Так

прежде всего заботься о том, настоящем, здоровье, а потом и об этом,

втором, которое недорого тебе обойдется, если захочешь быть здоровым.

Упражняться, чтобы руки стали сильнее, плечи - шире, бока - крепче, -

это, Луцилий, занятие глупое и недостойное образованного человека.

Сколько бы ни удалось тебе накопить жиру и нарастить мышц, все равно ты

не сравняешься ни весом, ни силой с откормленным быком. К тому же груз

плоти, вырастая, угнетает дух и лишает его подвижности. Поэтому, в чем

можешь, притесняй тело и освобождай место для духа. (3) Много неприятно-

го ждет тех, кто рьяно заботится о теле: во-первых, утомительные упраж-

нения истощают ум и делают его неспособным к вниманию и к занятиям пред-

метами более тонкими; во-вторых, обильная пища лишает его изощренности

). Вспомни и о рабах наихудшего разбора, к которым поступают в обучение,

хоть этим людям ни до чего, помимо вина и масла2, нет дела, и день про-

шел для них на славу, если они хоре. шенько вспотели и на место потерян-

ной влаги влили в пустую утробу новое питье, еще в большем количестве.

Но ведь жить в питье и потении могут только больные желудком!

(4) Есть, однако, упражнения легкие и недолгие, которые быстро утом-

ляют тело и много времени не отнимают, - а его-то и следует прежде всего

считать. Можно бегать, поднимать руки с грузом, можно прыгать, подбрасы-

вая тело вверх или посылая его далеко вперед, можно подпрыгивать, так

сказать, на манер салиев3, или, говоря грубее, сукновалов4. Выбирай ка-

кое угодно упражнение, привычка сделает его легким5. (5) Но что бы ты ни

делал, скорее возвращайся от тела к душе, упражняй ее днем и ночью, -

ведь труд, если он не чрезмерен, питает ее. Таким упражнениям не помеша-

ют ни холод, ни зной, ни даже старость. Из всех твоих благ заботься о

том, которое, старея, становится лучше. (6) Я вовсе не велю тебе все

время сидеть над книгами и дощечками: и душе нужно дать роздых, но так,

чтобы она не расслабилась, а только набралась сил. Прогулка в носилках

дает встряску телу и не мешает занятиям: можно читать, можно диктовать,

можно беседовать и слушать других; впрочем, и прогулка пешком позволяет

делать то же самое.

(7) Не пренебрегай также напряжением голоса, а вот повышать его и по-

нижать по ступеням и ладам я тебе запрещаю. Впрочем, может быть, ты хо-

чешь выучиться, как тебе гулять; тогда допусти к себе тех, кого голод

научил невиданным прежде ухищрениям. Один сделает размеренной твою по-

ходку, другой будет следить во время еды за твоими щеками, и наглость

каждого зайдет настолько далеко, насколько позволят твои терпеливость и

доверчивость. Так что же? Разве с крика, с сильнейшего напряжения голоса

начинается речь? Нет, для нас естественно разгорячаться постепенно, так

что даже при ссоре сперва говорят, а потом лишь начинают вопить, и никто

сразу же не зовет в свидетели квиритов. (8) Поэтому, как бы ни увлек те-

бя порыв души, произноси речь то с большей, то с меньшей страстью, как

голос и грудь сами тебе подскажут. Когда ты хочешь приглушить и умерить

голос, пусть он затихает постепенно, а не падает резко; пусть он будет

таким же сдержанным, как тот, кто им управляет, и не бушует, как у гру-

бых неучей. Ведь мы делаем все это не для того, чтобы совершенствовался

голос, а для того, чтобы совершенствовались слушатели.

(9) Я снял с твоих плеч немалый труд, а теперь вдобавок к этому моему

благодеянию награжу тебя греческим подарком6. Вот замечательное настав-

ление: "Жизнь глупца безрадостна и полна страха, потому что он все отк-

ладывает на будущее". - Ты спросишь, кто это сказал. Да тот же, кто и

прежние слова. А какую, по-твоему, жизнь называют глупой? Как у Исиона и

Бабы? Как бы не так! Нашу собственную - жизнь тех, кого слепая алчность

бросает вдогонку за вещами вредными и наверняка неспособными ее насы-

тить, тех, которые давно были бы удовлетворены, если бы хоть что-то мог-

ло нас удовлетворить, тех, кто не думает, как отрадно ничего не требо-

вать, как великолепно не чувствовать ни в чем недостатка и не зависеть

от фортуны. (10) Не забывай же, Луцилий, за сколькими вещами ты го-

нишься, а увидев, сколько людей тебя опередили, подумай о том, сколько

их отстало. Если хочешь быть благодарен богам и собственной жизни, думай

о том, что ты обогнал очень многих. Но что тебе до других? Ты обогнал

себя самого! (11) Установи же для себя предел, за который ты не хотел бы

перейти, даже если бы мог: пусть останутся за ним таящие угрозу блага,

притягательные для надеющихся и разочаровывающие достигших. Была бы в

них хоть какая-то прочность, они бы приносили порой удовлетворение; а

так они только распаляют жажду черпающих. Привлекательная внешность

вдруг меняется. Зачем мне требовать у фортуны то, что неведомый жребий

сулит мне в будущем, вместо того чтобы потребовать у себя не стремиться

больше к этому? К чему стремиться? Мне ли копить, забыв о бренности че-

ловека? Над чем мне трудиться? Нынешний день - последний. Пусть не пос-

ледний, но и последний близко. Будь здоров.

Письмо XVI

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Я знаю, Луцилий, для тебя очевидно, что, не изучая мудрости,

нельзя жить не только счастливо, но даже и сносно, ибо счастливой делает

жизнь совершенная мудрость, а сносной - ее начатки. Но и очевидное нуж-

дается в том, чтобы его глубже усвоили и укрепили постоянным размышлени-

ем. Труднее сохранить честные намерения, чем возыметь их. Нужно быть

упорным и умножать силы усердными занятьями, пока добрая воля не превра-

тится в добрые нравы. (2) Впрочем, мне нет уже нужды укреплять тебя дол-

гими и многословными речами ': ведь я знаю твои успехи. Мне известно,

откуда берется все, что ты мне пишешь; в нем нет ни притворства, ни

прикрас. И все же я скажу, что чувствую: я на тебя надеюсь, но еще в те-

бе не уверен. И от тебя я хочу того же: ведь у тебя нет причин так легко

и быстро поверить в себя. Разберись в самом себе, со всех сторон осмотри

себя и проверь, а прежде всего - в чем ты преуспел: в философии или в

жизни. (3) Философия - не лицедейство, годное на показ толпе, философом

надо быть не на словах, а на деле. Она - не для того, чтобы приятно про-

вести день и без скуки убить время, нет, она выковывает и закаляет душу,

подчиняет жизнь порядку, управляет поступками, указывает, что следует

делать и от чего воздержаться, сидит у руля и направляет среди пучин

путь гонимых волнами. Без нее нет в жизни бесстрашия и уверенности: ведь

каждый час случается так много, что нам требуется совет, которого можно

спросить только у нее.

- (4) Кто-нибудь скажет: "Что мне пользы в философии, если есть рок?

Что в ней пользы, если правит божество? Что в ней пользы, если повелева-

ет случай? 2 Ведь неизбежное нельзя изменить, а против неведомого не

найти средств. Мои замыслы либо предвосхищены божеством, решившим за ме-

ня, что мне делать, либо фортуна не даст им осуществиться". - (5) Пусть

одно из этих утверждений верно, Луцилий, пусть все они верны, - нужно

быть философом! Связывает ли нас непреложным законом рок, божество ли

установило все в мире по своему произволу, случай ли без всякого порядка

швыряет и мечет, как кости, человеческие дела, - нас должна охранять фи-

лософия. Она даст нам силу добровольно подчиняться божеству, стойко соп-

ротивляться фортуне, она научит следовать веленьям божества и сносить

превратности случая. (6) Но сейчас не время рассуждать о том, что в на-

шей власти, если повелевает провиде ние либо череда судеб влечет нас в

оковах, либо господствует внезапное и непредвиденное. Я возвращаюсь к

своим наставлениям и увещаниям: не допускай, чтобы порыв твоей души по-

ник и остыл. Сохрани его и добейся, чтобы то, что было порывом, стало

состоянием души.

(7) Но, если я хорошо тебя знаю, ты с самого начала высматриваешь,

какой подарочек принесет с собою это письмо. Обыщи его - и найдешь. Нет

причин восхищаться моей щедростью: до сих пор я раздаривал чужое. Впро-

чем, почему чужое? Все, что сказано хорошо, - мое, кем бы оно ни было

сказано. Как и это, сказанное Эпикуром: "Если в жизни ты сообразуешься с

природой, то никогда не будешь беден, а если с людским мнением, то ни-

когда не будешь богат". (8) Природа желает малого, людское мнение - бес-

конечно многого3. Пусть ты накопишь столько же, сколько множество бога-

чей, пусть фортуна увеличит твою казну свыше меры, отпущенной частному

человеку, пусть она осыпет тебя золотом, оденет в пурпур, даст столько

наслаждений и богатств, что ты покроешь землю мрамором и сможешь не

только владеть своим добром, но и топтать его ногами. Пусть будут у тебя

вдобавок и картины, и статуи, и все, что только создало искусство в уго-

ду роскоши, - излишества лишь научат тебя желать еще большего. (9) Ес-

тественные желания имеют предел, порожденные ложным мнением - не знают,

на чем остановиться, ибо все ложное не имеет границ. Идя по дороге, при-

дешь к цели, блуждание же бесконечно. Поэтому отойти подальше от всего

суетного, и если, домогаясь чего-нибудь, ты захочешь узнать, естественно

ли твое желание или слепо, взгляни, может ли оно где-нибудь остано-

виться. Если, зайдя далеко, ты заметишь, что идти до цели осталось еще

больше, знай, что твое желание рождено не природой. Будь здоров.

Письмо XVII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Брось все это, если ты мудр, или вернее, чтобы стать мудрым, и

спеши что есть сил, стремясь к благам духа. Все, что тебя удерживает,

смети с дороги или отсеки. - "Но я мешкаю из-за домашних дел, хочу уст-

роить их так, чтобы, и ничего не делая, не знать недостатка, чтобы и ме-

ня не тяготила бедность, и я никому не был в тягость". - (2) Если ты так

говоришь, то, видимо, тебе не открылись еще вся сила и могущество блага,

о котором ты помышляешь. В общих чертах ты различаешь, чем полезна нам

философия, а вот отдельные части досконально не видишь, не знаешь, как

она помогает нам везде, не ведаешь, что она, говоря словами Цицерона ',

и в большом выручает, и до мелочей снисходит. Поверь мне и призови ее в

советчики: она убедит тебя не сидеть над подсчетами. (3) Не к тому ли ты

стремишься, не ради того ли оттягиваешь срок, чтобы не бояться бедности?

А что, если бедность должна быть нам же ланна? Многим богатство помешало

посвятить себя философии, бедность же ничем не отягчена и не знает стра-

ха. Прозвучит сигнал трубы 2 - бедняк3 знает, что не его она зовет; ког-

да кричат о наводнении, он думает о том, как бы выйти самому, а не о

том, что бы такое вынести; если надо отплыть в море, - гавань не напол-

нится шумом, не встревожит берег толпа, провожающая одного человека. Нет

вокруг него полчища рабов, на прокорм которых нужны целые урожаи заморс-

ких стран. (4) Нетрудно прокормить немногие рты, если твои нахлебники не

избалованы и хотят лишь насытиться. Голод обходится недорого, приверед-

ливость - дорого. Бедности довольно удовлетворить самые насущные же-

ланья.

Почему же ты отказываешься избрать спутницей ту, чьим обычаям подра-

жает и здравомыслящий богач? (5) Если хочешь, чтобы твоя душа была сво-

бодна, будь или беден, или подобен бедному. Самые усердные занятия не

принесут исцеленья, если ты не будешь воздержан, а воздержность - это

добровольная бедность. - Оставь же эти отговорки: "Того, что есть, мне

не хватит, вот когда накоплю столько-то, тогда и предамся целиком фило-

софии". - А ведь то, что ты откладываешь и собираешься приобрести напос-

ледок, нужно приобретать раньше всего, с него и начавши. - Ты говоришь:

"Я хочу приобрести средства к жизни". - Так учись же, что приобретать!

Если что мешает тебе жить хорошо, то хорошо умереть не мешает ничто. (6)

Нет причин, почему бедность или даже нищета могли бы отвлечь тебя от фи-

лософии. Тому, кто к ней стремится, нужно терпеть даже голод. Терпели же

его осажденные, видя лишь одну награду за выносливость: не попасть под

власть врага. А тут нам обещано много больше: быть навеки свободными, не

бояться ни людей, ни богов. Право, этого стоит добиться даже ценою исто-

щения! (7) Войска терпели нужду во всем, питались кореньями трав и такою

пищей, которую и назвать противно, страдали от голода. И все это - ради

царства, и даже - самое удивительное - ради чужого царства. Так не каж-

дый ли согласится вынести бедность, лишь бы освободить душу от безумия?

Значит, незачем приобретать что-нибудь заранее - ведь к философии можно

прийти, и не имея денег на дорогу. (8) Да, это так. А ты, когда все у

тебя будет, тогда хочешь получить, и мудрость как последнее средство к

жизни в придачу, так сказать, ко всем прочим? Так вот, если у тебя есть

что-нибудь, займись философией немедля (откуда ты знаешь, нет ли у тебя

даже избытка?), если же ничего нет, ищи мудрость прежде всего остально-

го. -

(9) "Но у меня не будет самого необходимого". - Во-первых, этого не

может быть, потому что природа требует немногого, а мудрец сообразуется

с природой. Если же у него и необходимого не останется, он уйдет из жиз-

ни и не будет самому себе в тягость. А если у него будет чем поддержать

жизнь, то самое ничтожное и скудное достояние он сочтет за благо и, не

заботясь и не тревожась ни о чем, помимо необходимого, даст все, что

нужно желудку и плечам, а сам будет весело смеяться над вечно занятыми

богачами и бегущими наперегонки ловцами богатства, говоря:

(10) "Зачем откладывать на долгий срок самого себя? Уж не ждешь ли ты

часа, когда сразу разбогатеешь, на процентах ли с долга, или на прибыли

с товаров, или по завещанию усопшего старика? Мудрость - заместительница

богатства: она дает тебе все, что делает ненужным для тебя". Но это от-

носится к другим, ты же человек скорее состоятельный. Живи ты в другой

век, ты был бы богат с избытком. А хватает нам во все века одного и того

же.

(11) Я мог бы на этом закончить письмо, если бы сам не внушил тебе

дурной привычки. Царя парфянского нельзя приветствовать без подарка -

так и с тобою нельзя попрощаться без мзды. Что ж, возьму в долг у Эпику-

ра. "Многие, накопив богатство, нашли не конец бедам, а другие беды".

(12) Тут нечему удивляться: ведь порок - не в том, что вокруг нас, а в

нашей душе. То, что делало обременительной бедность, делает обремени-

тельным и богатство. Нет разницы, положишь ты больного на деревянную

кровать или же на золотую: куда его ни перенеси, он понесет с собою бо-

лезнь4. Так же не имеет значения, окажется больная душа в бедности или в

богатстве: ее порок всегда при ней. Будь здоров.

Письмо XVIII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Наступил декабрь; весь город в лихорадке; страсти к наслажденьям

дана законная сила; везде шум невиданных приготовлений, словно есть раз-

ница между Сатурналиями1 и буднями. А разницы-то нет, и мне сдается,

прав был тот, кто сказал, что - раньше декабрь длился месяц, а теперь -

весь год. (2) Будь ты здесь, я бы охотно побеседовал с тобою о том, что,

по-твоему, следует нам делать: ничуть не менять повседневных привычек

или, чтоб не выглядеть нарушителями общих обычаев, веселее обедать и

сбросить тогу. Ведь то, что раньше принято было только во время неуря-

диц, в печальную для государства пору } теперь делают для удовольствия,

меняя одежду ради праздничных дней. (3) Если я хорошо тебя знаю, ты,

оказавшись в роли судьи, счел бы, что мы не должны ни во всем уподоб-

ляться напялившей колпаки толпе, ни во всем от нее отличаться. Впрочем,

как раз в эти дни и нужно особенно строго повелевать своей душой, чтобы

она одна удержалась от удовольствий, когда им предается весь народ. И

если она не поддастся заманчивому соблазну наслаждений, то получит вер-

нейшее доказательство своей твердости. (4) Больше стойкости в том, чтобы

оставаться трезвым, когда весь народ перепился до рвоты, больше умерен-

ности в том, чтобы, не смешиваясь со всеми, не выделяться и не состав-

лять исключения и делать то же самое, что все, но иначе. Ведь празднич-

ный день можно провести, и не предаваясь роскоши.

(5) Однако мне до того нравится испытывать твердость твоей души, что

я, по совету великих людей 3, и тебе советую несколько дней подряд до-

вольствоваться скудной и дешевой пищей, грубым и суровым платьем. И тог-

да ты скажешь сам: "Так вот чего я боялся?" (6) Пусть среди полной без-

мятежности душа готовится к трудностям, среди благодеяний фортуны копит

силы против ее обид. Солдаты и в мирное время идут в поход, хоть и не на

врага, насыпают валы, изнуряют себя ненужной работой, чтобы хватало сил

на необходимую. Если не хочешь, чтобы воин дрогнул в бою, закаляй его

перед боем. Этому правилу и следовали те, кто каждый месяц подражал бед-

някам, доходя чуть ли не до нужды, но зато потом не боялся зла, к кото-

рому приучил себя. (7) Только не думай, что я говорю о Тимоновых трапе-

зах, о бедных каморках4 и прочих причудах пресытившейся богатствами

страсти к роскоши. Пусть у тебя на самом деле будут и жесткая кровать, и

войлочный плащ, и твердый грубый хлеб. Терпи все это по два-три дня,

иногда и дольше, но не для забавы, а чтобы набраться опыта. И тогда, по-

верь мне, Луцилий, ты сам порадуешься, насытившись за два асса 5, и пой-

мешь, что для спокойной уверенности не нужна фортуна: что не сверх необ-

ходимого, то она даст и гневаясь. (8) И нечего тебе думать, будто ты де-

лаешь что-нибудь особенное: ведь то же самое делают много тысяч рабов,

много тысяч бедняков. Твоя заслуга только в том, что ты делаешь это доб-

ровольно, и тебе будет легко всегда терпеть то зло, с которым подчас

знакомился на опыте. Будем же упражняться на чучеле! И, чтобы фортуна не

застала нас врасплох, поближе сойдемся с бедностью! (9) Сам наставник

наслаждений Эпикур установил дни, когда едва утолял -голод, желая пос-

мотреть, будет ли от этого изъян в великом и полном блаженстве, велик ли

он будет и стоит ли возмещать его ценой больших трудов. Как раз об этом

он говорит в письмах к Полиену, написанных в год архонтства Харина6. В

них он хвалится, что истратил на еду меньше асса, а Метродор, чьи успехи

меньше, - целый асе. - (10) "И ты думаешь, что такой пищей можно насы-

титься?" - Да, и еще получать наслаждение. Не то легкое, мимолетное, ко-

торое нужно каждый раз испытывать заново, а неизменное и постоянное.

Пусть не так уж вкусны вода и мучная похлебка и ломоть ячменного хлеба,

- но великое наслаждение в том, что ты способен даже ими наслаждаться и

ограничить себя пищей, которой не отнимет враждебность фортуны. (11) В

тюрьме еда обильнее, осужденных на смертную казнь их будущий убийца кор-

мит менее скудно. Каким же величием души наделен добровольно нисходящий

до того, чего не приходится бояться даже приговоренным к смерти! Это и

значит заранее отвращать удары судьбы. (12) Начни же, мой Луцилий, сле-

довать их обычаю и определи несколько дней на то, чтобы отойти от своих

дел и приучить себя довольствоваться самым малым. Пора завязать зна-

комство с бедностью.

Гость мои, решись, и презреть не страшись богатства, и дух свои Бога

достойным яви! 7

(13) Только тот достоин бога, кто презрел богатства. Я не запрещаю

тебе владеть ими, но хочу сделать так, чтобы ты владел ими без страха, -

а этого ты не достигнешь иначе, как убедившись, что можно счастливо жить

и без них, и привыкнув смотреть на них как на нечто преходящее. (14) Я

уже начал было складывать это письмо, но ты сказал мне:

"Раньше отдай, что должен!" Отправлю тебя к Эпикуру: он заплатит за

меня. "Неумеренный гнев порождает безумие". Ты не можешь не знать, нас-

колько это правильно: ведь у тебя был и раб, и враг. (15) Эта страсть

может загореться против кого угодно, она рождается и из любви, и из не-

нависти, и среди важных дел, и среди игр и забав. Не то имеет значенье,

велика ли причина, вызвавшая ее, а то, какой душой она овладеет. Так же

точно не то имеет значенье, велик ли огонь, а то, куда он попадет: твер-

дое не загорится и от самого сильного пламени, а сухое и легко воспламе-

няемое даже искру вырастит до пожара. Да, Луцилий, слишком сильный гнев

кончается безумием, поэтому следует избегать его не только во имя сдер-

жанности, но и ради здоровья. Будь здоров.

Письмо XIX

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Я радуюсь каждому твоему письму. Они уже не обещают, а ручаются

за тебя, и от них надежда моя растет. Сделай вот что, прошу тебя и зак-

линаю. Есть ли просьба к другу прекраснее той, когда просишь его ради

него самого? Если можешь, освободись от своих дел, если не можешь - выр-

вись силой. Мы растратили немало времени, так начнем же хоть в старости

собираться в путь. (2) Чему тут завидовать? Мы прожили жизнь в открытом

море, надо хоть умереть в гавани. Я не уговариваю тебя искать себе славы

праздностью: досугом незачем похваляться, как незачем и скрывать его.

Нет, хоть я и осуждаю безумье рода человеческого, но никогда не дойду до

того, чтобы желать тебе спрятаться во тьме и забвении; поступай так,

чтобы досуг твой был виден, но в глаза не бросался. (3) И еще: в пору

первых, ничем не предрешенных замыслов люди могут обдумать, жить ли им в

безвестности. Ты же не волен выбирать: тебя уже вывели на средину сила

дарования, изящество сочинений, прославленные и благородные друзья. Тебя

уже настигла известность. Как бы глубоко ты ни погрузился, как бы далеко

ни спрятался, тебя обнаружит сделанное тобою ранее. (4) В потемках тебе

не быть: куда ни убегай, всюду будет падать на тебя отблеск прежнего

света. Однако покой ты можешь добыть, ни у кого не вызвав ненависти, ни

о ком не тоскуя и не чувствуя в душе угрызений. Разве среди покидаемых

тобою есть такие, что о разлуке с ними ты и подумать не в силах? Твои

клиенты? Но любому из них не нужен ты сам, а нужно что-нибудь от тебя.

Твои друзья? Это когда-то искали дружбы, теперь ищут добычи, изменят за-

вещание одинокие старики, - и все приходившие к ним на поклон перекочуют

к другому порогу. Не может большое дело стоить дешево: взвесь, кого ты

предпочтешь потерять - себя самого или кого-нибудь из близких. (5) О,

если бы тебе до старости был отпущен тот же скромный удел, что твоим ро-

дителям, если бы судьба не вознесла тебя высоко! Но быстрое счастье

унесло тебя далеко, здоровую жизнь скрыли от твоих глаз провинция, про-

кураторская должность и все, что они сулят. Одна за другою ждут тебя но-

вые обязанности. (6) А где конец? Чего ты дожидаешься, чтобы прекратить

это? Исполнения всех желаний? Такое время не наступит! Какова цепь при-

чин, из которых, как мы говорим, сплетается судьба, такова и цепь жела-

ний: одно родит другое. Ты дошел до такой жизни, которая сама по себе

никогда не положит предела твоим несчастьям и рабству. Вынь натертую шею

из ярма: пусть ее лучше однажды перережут, чем все время давят. (7) Если

ты уйдешь в частную жизнь, всего станет меньше, но тебе хватит вдоволь,

а теперь тебе мало и того многого, что стекается отовсюду. Что же ты вы-

берешь: сытость среди нужды или голод среди изобилия? Счастье алчно и не

защищено от чужой алчности. Покуда ты будешь на все зариться, все будут

зариться на тебя.

- (8) "Какой же у меня есть выход?" - Любой! Подумай, как много ста-

раний ты наудачу тратил ради денег, как много трудов - ради почестей;

надо решиться на что-нибудь и ради досуга, или же тебе придется соста-

риться среди тревог прокураторской, а потом и городских должностей, сре-

ди суеты и все новых волн, от которых не спасут тебя ни скромность, ни

спокойная жизнь. Какая важность, хочешь ли ты покоя? Твоя фортуна не хо-

чет! Как же иначе, если ты и сейчас позволяешь ей расти? Чем больше ус-

пехи, тем больше и страх. (9) Здесь я хочу привести тебе слова Мецената1

- истину, вырванную у него тою же пыткой: "Вершины сама их высота пора-

жает громом". В какой книге это сказано? - В той, что называется "Проме-

тей". Этим он хотел сказать, что удары грома поражают вершины. Любое мо-

гущество стоит ли того, чтобы речь твоя стала, как у пьяного? Он был че-

ловек одаренный и дал бы превосходные образцы римского красноречия, если

бы счастье не изнежило, не выхолостило его. И тебя ждет то же, если ты

не подберешь паруса и не повернешь к земле (а он решился на это слишком

поздно).

(10) Я мог бы рассчитаться с тобою этим изречением Мецената, но ты,

сколько я тебя знаю, затеешь со мной спор и не захочешь принять долг

иначе как чистой и новой монетой. А раз так, придется мне брать взаймы у

Эпикура. "Прежде смотри, с кем ты ешь и пьешь, а потом уже, что ешь и

пьешь. Ведь нажираться без друзей - дело льва или волка". (11) Это, пока

ты не скроешься в уединенье, будет тебе недоступно; а до тех пор у тебя

будет столько сотрапезников, сколько выберет из толпы пришедших на пок-

лон твой номенклатор2. Заблуждается тот, кто ищет друзей в сенях, а ис-

пытывает их за столом. Величайшая беда человека, занятого и поглощенного

своим имуществом, - в том, что он многих мнит друзьями, не будучи им

другом, и думает, будто приобретает друзей благодеяниями, тогда как люди

больше всего ненавидят тех, кому больше обязаны. Малая ссуда делает че-

ловека твоим должником, большая - врагом. - (12) "Так что же, благоде-

яньями мы не приобретем друзей?" - Приобретем, если можно выбрать, кому

их оказывать, и не раз брасывать их, а распределять. Поэтому, пока не

наберешься своего ума, слушайся совета мудрых: дело не в том, что ты

дал, а в том, кому дал. Будь здоров.

Письмо XX

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Я рад, если ты здоров и считаешь себя достойным когда-нибудь

стать хозяином самому себе. Ведь если я вытащу тебя из волн, по которым

ты носился без надежды на избавление, слава достанется мне. Моими

просьбами я побуждаю тебя, Луцилий, проникнуться философией до глубины

души, видеть доказательство своих успехов не в речах и писаниях, а в

стойкости духа и в убыли желаний. Слова подтверждай делами! (2) У высту-

пающих с речами перед публикой и желающих добиться от нее похвал одно

намеренье, у старающихся пленить слух молодежи и бездельников - другое.

Философия же учит делать, а не говорить. Она требует от каждого жить по

ее законам, чтобы жизнь не расходилась со словами и сама из-за противо-

речивых поступков не казалась пестрой. Первая обязанность мудрого и пер-

вый признак мудрости - не допускать расхождения между словом и делом и

быть всегда самим собою. - "Но есть ли такие?" - Есть, хоть их и немно-

го. Это нелегко. Но я и не говорю, что мудрый должен все время идти оди-

наковым шагом, - лишь бы он шел по одной дороге. (3) Так следи, нет ли

противоречия между твоим домом и одеждой, не слишком ли ты щедр в тратах

на себя и скуп в тратах на других, не слишком ли скромен твой стол, меж-

ду тем как постройки слишком роскошны. Выбери раз навсегда мерило жизни

и по нему выпрямляй ее. Некоторые дома жмутся, а на людях разворачивают-

ся во всю ширь. Такое несоответствие - тоже порок и признак души нестой-

кой, не обретшей равновесия. (4) Я и сейчас могу сказать, откуда это не-

постоянство и разнобой в поступках и в замыслах. Никто не знает твердо,

чего хочет, а если и знает, то не добивается своего с упорством, а пе-

рескакивает на другое и не только меняет намерения, но и возвращается

вспять, к тому, от чего ушел и что сам осудил.

(5) Так вот, если я захочу отказаться от старых определений мудрости

и обнять всю человеческую жизнь, то смогу довольствоваться таким прави-

лом: что есть мудрость? всегда и хотеть и отвергать одно и то же. И не-

зачем тебе даже вводить ограничение, говоря, что желать надо честного и

правильного: ведь ничто другое не может привлекать всегда. (6) Люди не

знают, чего хотят, до того мига, пока не захотят чего-нибудь. Захотеть

или не захотеть раз навсегда не дано никому. Суждения непостоянны, каж-

дое что ни день сменяется противоположным, и большинство людей живет как

будто шутя. А ты будь упорен в том, что начал, и тогда, быть может, дос-

тигнешь вершин или тех мест, про которые ты один будешь знать, что это

еще не вершины. - (7) "А что будет, - спросишь ты, - со всей толпой моих

присных?" - Толпа эта, когда перестанет кормиться за твой счет, сама те-

бя прокормит - или же благодаря бедности ты узнаешь то, чего не мог уз-

нать благодаря себе. Она удержит при тебе лишь истинных, надежных дру-

зей, любой, кто тянулся не к тебе, а к чему-то еще, уйдет. Так не должно

ли любить бедность за то одно, что она ясно показывает, кто нас любит?

Наступит ли, наконец, день, когда никто не будет лгать в твою честь? (8)

К одному пусть будут устремлены твои мысли, об одном заботься, одного

желай, предоставив все прочие мольбы на усмотренье богу: чтобы ты мог

довольствоваться самим собой и порожденными тобою благами. Какое еще

счастье можем мы найти так близко? Ограничься немногим, чего нельзя от-

нять! А чтобы ты сделал это охотнее, я немедля выплачу причитающуюся те-

бе в этом письме дань, ибо она будет относиться сюда же. (9) Ты можешь

сердиться, но за меня и сегодня охотно рассчитается Эпикур. "Поверь мне,

твои слова, сказанные в рубище, с убогого ложа, покажутся величавее, ибо

тогда они будут не только произнесены, но и доказаны". Я, например, сов-

сем по-иному слушаю нашего Деметрия1 с тех пор, как увидел его ничем не

покрытого и лежащего даже не на подстилке. Вот он - не проповедник исти-

ны, а ее свидетель. - (10) "Что же выходит? Разве нельзя презирать бо-

гатство и тогда, когда оно у тебя в руках?" - Почему же нельзя? Велик

духом и тот, кто, видя вокруг богатства, немало удивлен тем, как они к

нему попали, смеется и не столько чувствует себя их владельцем, сколько

знает об этом понаслышке. Это очень много - не развратиться, живя под

одной кровлей с богатством. Велик тот, кто и в богатстве беден2. - (11)

"Но я не знаю, - скажешь ты, - как он будет, обеднев, выносить бед-

ность". - И я не знаю, сумеет ли этот Эпикуров бедняк, разбогатев, пре-

зирать богатство. Значит, о них обоих нужно судить по тому, каков их

дух, и смотреть, будет ли первый предан бедности, а второй не будет ли

предан богатству. И убогое ложе, и рубище - слабые свидетельства доброй

воли, если не будет ясно, что человек терпит их не из нужды, но по свое-

му выбору. (12) Даже тот, кто не спешит к нищете как к лучшему уделу, а

лишь решит готовиться к ней как к уделу легкому, наделен от природы ве-

ликой душой. А бедность, Луцилий, не только легка, но и приятна, если

прийти к ней после долгих раздумий. Ведь она несет с собою то, без чего

нет никакой приятности: чувство безопасности. (13) Вот почему и считаю я

необходимым делать то же, что нередко делали, как я тебе писал, великие

люди: выбрать несколько дней и упражняться в воображаемой бедности, го-

товясь к настоящей. Это следует делать тем более, что мы изнежились в

удовольствиях и все нам кажется тяжелым и трудным. Душу нужно пробудить

от сна, встряхнуть ее и напомнить ей, что природа отпустила нам очень

мало. Никто не рождается богатым. Кто бы ни появился на свет, любой по

ее велению довольствуется молоком и лоскутом. Так мы начинаем - а потом

нам и царства тесны. Будь здоров.

Письмо ХXl

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Ты полагаешь, что у тебя так много хлопот из-за тех людей, о ко-

торых ты пишешь? Больше всего хлопот ты доставляешь себе сам, ты сам се-

бе в тягость: чего хочешь - не ведаешь, все честное хвалишь, но к нему

не стремишься, видишь, где счастье, но дойти до конца не решаешься. А

так как ты сам не очень-то различаешь, что тебе мешает, я назову причи-

ну: ты думаешь, будто отказываешься от многого, и блеск той жизни, кото-

рую придется покинуть, удерживает тебя, словно тебе предстоит не давно

задуманный переход к безмятежности, а падение в нищету и безвестность.

(2) Ты ошибаешься, Луцилий: путь от прежней жизни к новой ведет наверх.

Между прежней и новой жизнью та же разница, что между блеском и светом:

свет имеет определенный источник и ярок сам по себе, блеск сверкает за-

емными лучами. Прежняя жизнь отражает приходящее извне сверканье и, едва

кто-нибудь его заслонит, погружается в плотную тень, а новая сияет

собственным светом. Твои занятия сделают тебя именитым и славным. Приве-

ду тебе пример из Эпикура. (3) Идоменею1, вершившему на службе у суровой

власти важные дела, он писал, призывая его от жизни, блистательной на

вид, к надежной и стойкой славе:

"Если тебя волнует слава, то мои письма дадут тебе больше известнос-

ти, чем все, чему ты служишь и что ставят тебе в заслугу". (4) Разве он

солгал? Кто знал бы Идоменея, если бы Эпикур не начертал его имени своим

резцом? Все вельможи и сатрапы и сам царь, от которого Идоменей получил

свой титул, поглощены глубоким забвением. Имени Аттика2 не дают погиб-

нуть письма Цицерона. Тут не помогло бы ни то, что зятем его был Агрип-

па, ни то, что внучка его была замужем за Тиберием и Цезарь Друз3 прихо-

дился ему правнуком: среди столь громких имен об Аттике и помину бы не

было, если бы Цицерон не связал его имя со своим. (5) Всех нас скроет

глубокая пучина времени, лишь немногие самые одаренные вынырнут из нее

и, хотя когда-нибудь их поглотит то же самое молчание, будут сопротив-

ляться забвению и надолго себя отстоят. То же, что мог обещать другу

Эпикур, обещаю и я тебе, Луцилий. Я буду дорог потомкам и могу увекове-

чить имена тех, кого приведу с собою. Наш Вергилий и обещал двоим нав-

сегда упрочить их память, и упрочил ее:

Счастье вам, други!

Коль есть в этой песне некая сила,

Слава о вас никогда не сотрется из памяти века,

Капитолийским доколь нерушимым утесом владеет

Род Энея и власть вручена родителю римлян.4

(6) Кого фортуна выносит наверх, кто причастен чужой власти как ее

орудие, тот дорог другим, покуда сам в силе; дом у таких полон людьми

при их жизни, но память о них умирает скоро по их смерти. А великие да-

рования ценят чем дальше, тем выше, и чтят не только их, но и все, что

причастно их памяти. (7) А чтобы Идоменей проник в мое письмо не зада-

ром, пусть заплатит тебе выкуп из своих средств. Это ему написал Эпикур

превосходное изречение, убеждая его умножить богатство Пифокла5, но не

обычным сомнительным путем: "Если ты хочешь сделать Пифокла богатым,

нужно не прибавлять ему денег, а убавлять его желания". (8) В этом изре-

чении все сказано слишком ясно для того, чтобы его толковать, и слишком

прекрасно для того, чтобы его подкреплять. Только об одном тебя предуп-

реждаю: не думай, будто это говорится лишь о богатстве; к чему ты ни от-

несешь эти слова, они не потеряют силы. Если ты хочешь сделать Пифокла

честным, надо не прибавлять ему новых почестей, а убавить его желания;

если ты хочешь, чтобы Пифокл жил, не переставая наслаждаться, надо не

прибавлять ему наслаждений, а убавить его желания; если ты хочешь, чтобы

Пифокл достиг старости, прожив весь срок, надо не прибавлять ему годов,

а убавить его желания. (9) Тебе нет причин полагать, будто слова эти

принадлежат лишь Эпикуру: они - общее достоянье. Я считаю, что в филосо-

фии надо делать то же, что в сенате; когда чье-нибудь предложение мне

нравится только отчасти, я прошу разделить его и присоединяюсь лишь к

тому, что одобряю. Я так охотно вспоминаю замечательные слова Эпикура,

ибо всем, кто обращается к нему с дурным умыслом, в надежде найти завесу

для собственных пороков, хочу доказать, что нужно жить честно, куда бы

они ни шли. (10) Когда они подойдут к его садам и увидят над садами над-

пись: "Гость, здесь тебе будет хорошо, здесь наслаждение считается выс-

шим благом", - их с готовностью примет радушный и человеколюбивый храни-

тель этого убежища, и угостит ячменной похлебкой, и щедро нальет воды, и

скажет: "Плохо ли тебя приняли? Эти сады не разжигают голод, а утоляют,

и напитки здесь не распаляют жажду - нет, ее утоляет лекарство естест-

венное и даровое. Среди таких наслаждений я состарился".

(11) Я говорю с тобою о тех желаниях, которые нельзя утишить, которым

надобно что-нибудь поднести, чтобы они умолкли. А о чрезвычайных желани-

ях, с которыми можно повременить, которые можно подавить порицанием, я

скажу только одно: такое наслаждение естественно, но не необходимо 6.

Ему ты ничего не должен, а если что и уделишь ему, то лишь по доброй во-

ле. Желудок не слушает наставлений: он просит и требует своего, - и все

же не такой уж он докучливый заимодавец, ибо довольствуется малым, если

ты дашь ему, сколько должен, а не сколько можешь. Будь здоров.

Письмо XXII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Ты понял уже, что пора освободиться от всех этих на вид почетных,

на деле никчемных занятий, и спрашиваешь только, как этого достичь. Но

иные советы нельзя давать за глаза. Врач не может выбрать время для еды

или купания по письмам, он должен пощупать, как бьется жила. Старая пос-

ловица гласит: "Гладиатор принимает решение на арене"; здесь внима-

тельному взгляду что-то подскажет лицо противника, что-то - движение его

руки или даже наклон тела. (2) Что делается обычно, что подобает делать

- такие советы можно дать и через посредника, и в письме; общие настав-

ления даются не только отсутствующим, но и потомкам. Другое дело - ска-

зать, когда и как должно что-нибудь делать: тут нельзя убедить на расс-

тоянии и нужно решать смотря по обстоятельствам. (3) Только на месте, да

и то при неусыпном внимании, можно не упустить мимолетный случай. Так

высматривай его сам, а увидев, хватай и со всем пылом, изо всех сил ста-

райся избавиться от своих обязанностей. Выслушай же мой тебе приговор:

выбирай, уйти ли тебе от такой жизни или вообще из жизни. Но притом, я

полагаю, идти надо не спеша и то, что ты на горе себе запутал, - распу-

тать, а не разорвать, и только, если уж ничего нельзя будет распутать,

тогда все оборвать. Даже самый робкий предпочел бы один раз упасть, не-

жели все время висеть. (4) А покуда - самое главное! - не бери на себя

еще больше. Довольствуйся теми делами, до которых ты уже опустился, или,

как ты сам хочешь думать, в плену которых очутился. Незачем поднимать

все новые тяжести, не то ты лишишься этой отговорки и станет ясно, что

вовсе ты не в плену. Ведь неправда все, что говорится обычно: "Иначе я

не мог! Что с того, что я не хотел? Это было необходимо". Гнаться изо

всех сил за счастьем нет никакой необходимости. Пусть ты не противишься

фортуне, но даже остановиться и не мчаться с попутным ветром - уже нема-

лое дело.

(5) Ты не обидишься, если я не только сам приду к тебе с советом, но

и приведу тех, кто мудрее меня и к кому я обращаюсь, принимая любое ре-

шение? Прочти относящееся к нашему делу письмо Эпикура, обращенное к

Идоменею, которого он просит насколько возможно поспешить с бегством,

пока не вмешалась высшая сила и не отняла возможности уйти. (6) Впрочем,

он же добавляет, что, не выбрав подходящего для попытки времени, нечего

и пытаться, зато когда долгожданное время придет, нужно-сразу же вскаки-

вать. Замыслившему побег он запрещает дремать и надеется, что из самого

трудного положения есть спасительный выход, если не спешить прежде вре-

мени и не мешкать, когда время настанет. (7) Наверно, ты спросишь, како-

во на этот счет мнение стоиков. Ни у кого нет повода хулить их перед то-

бою за безрассудство: они скорее осторожны, чем храбры. Ты, быть может,

ожидаешь услышать: "Позорно отступать перед тяжелым грузом. Борись, что-

бы выполнить долг, раз уж взял его на себя. Нельзя назвать отважным и

решительным того, кто бежит от работы, чье мужество не возрастает от

трудности дела". (8) Но так тебе скажут, если твой труд заслуживает

упорства, если не придется ни делать, ни терпеть ничего такого, что не-

достойно человека добра. А иначе стоик не станет изнурять себя грязной и

унизительной работой и заниматься делами ради самих дел. И не будет он

поступать так, как ты предполагаешь: запутавшись в делах, навязанных

честолюбием, терпеть до конца все их превратности. Едва увидев, как тяж-

ко, сомнительно и ненадежно все то, в чем он погряз, он отступит и, не

бросаясь в бегство, незаметно отойдет в безопасное место. (9) Отойти от

дел, мой Луцилий, нетрудно, если пренебречь их плодами. Только они нас

держат и не пускают. - "Как же так? Отказаться от больших надежд? Уйти

прочь перед самой жатвой? Голо будет вокруг? Никого рядом с носилками?

Пусто в прихожей?" - Со всем этим расстаются неохотно и, кляня невзгоды,

любят приносимую ими выгоду. (10) На свое честолюбие люди жалуются,

словно на любовницу, а если посмотреть их подлинные чувства, обнаружится

не ненависть, а мимолетная обида. Испытай сетующих на то, чего сами же-

лали, и твердящих о бегстве от всего, без чего им не обойтись, - и ты

увидишь, что они по доброй воле медлят сбросить бремя, которое, по их

словам, им так больно и горько нести. (11) Да, это так, Луцилий: немно-

гих удерживает рабство, большинство за свое рабство держится. Но если ты

намерен от него избавиться и без притворства любишь свободу, а советчи-

ков созываешь лишь затем, чтобы, сделав дело, не испытывать вечной тре-

воги, то почему бы не ободрить тебя всей когорте стоиков? И Зеноны и

Хрисиппы будут уговаривать тебя действовать неопрометчиво, честно и к

твоей же пользе. (12) Но если ты изворачиваешься ради того, чтобы выс-

мотреть, сколько надо взять с собою, большие ли деньги потребны, чтобы

всем обставить свой досуг, ты никогда не найдешь выхода. Никто не выплы-

вет с ношей. А ты вынырни для лучшей жизни, и пусть боги будут к тебе

благосклонны, - только не как к тем, кому они с добрым и кротким видом

посылают пышные невзгоды, имея одно оправдание: что все эти костры и

пытки даются лишь по просьбе.

(13) Я уже запечатывал это письмо, однако приходится его вскрыть:

пусть придет к тебе с обычным подарком и принесет с собою какое-нибудь

замечательное изречение. Одно мне уже вспомнилось, не знаю, чего в нем

больше, красноречия или правды. Ты спросишь, чье оно? - Эпикура. Я до

сих пор присваиваю чужие пожитки. (14) "Каждый уходит из жизни так,

словно только что вошел". Возьми кого угодно - хоть юношу, хоть старика,

хоть человека средних лет: ты обнаружишь, что все одинаково боятся смер-

ти, одинаково не знают жизни. Ни у кого нет за спиною сделанных дел: все

отложили мы на будущее. А мне в этих словах больше всего по душе то, как

в них корят стариков за ребячество. - (15) "Каждый уходит из жизни та-

ким, каким родился". - Неправда! В час смерти мы хуже, чем в час рожде-

ния. И виновны тут мы, а не природа. Это ей пристало жаловаться на нас,

говоря: "Как же так? Я родила вас свободными от вожделений, страхов, су-

еверий, коварства и прочих язв; выходите же такими, какими вошли!" -

(16) Кто умирает таким же безмятежным, каким родился, тот постиг муд-

рость. А мы теперь трепещем, едва приблизится опасность: сразу уходит и

мужество, и краска с лица, текут бесполезные слезы. Что может быть по-

зорнее, чем эта тревога на самом пороге безмятежности? (17) А причина

тут одна: нет у нас за душой никакого блага, вот мы и страдаем жаждой1

жизни. Ведь ни одна ее частица не остается нашей: минула - унеслась

прочь. Все заботятся не о том, правильно ли живут, а о том, долго ли

проживут; между тем жить правильно - это всем доступно, жить долго - ни-

кому. Будь здоров.

Письмо ХХIII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Ты думаешь, я буду писать тебе о том, как мягко обошлась с нами

эта зима, не слишком холодная и недолгая, какой коварной оказалась весна

с ее поздними холодами, и о прочих глупостях, по примеру ищущих, о чем

бы сказать. Нет, я буду писать так, чтобы принести пользу и тебе, и се-

бе. Но тогда о чем же мне писать, как не о том, чтобы ты научился пра-

вильно мыслить? Ты спросишь, в чем основание этой науки. В том, чтобы "е

радоваться по-пустому. Я сказал "основание"? Нет, вершина! (2) Достиг

вершины тот, кто знает, чему радоваться, кто не отдает своего счастья на

произвол других. Не знает покоя, не уверен в себе тот, кого манит надеж-

да, если даже предмет ее рядом, и добыть его легче легкого, и никогда

раньше она не обманывала. (3) Вот что, Луцилий, сделай прежде всего: на-

учись радоваться. Ты думаешь, я тебя лишаю множества наслаждений, если

отвергаю все случайное и полагаю, что нужно избегать надежд - самых

сладких наших утех? Совсем наоборот: я хочу, чтобы радость не разлуча-

лась с тобой, хочу, чтобы она рождалась у тебя дома. И это исполнится,

если только она будет в тебе самом. Всякое иное веселье не наполняет

сердце, а лишь разглаживает морщины на лбу: оно мимолетно. Или, по-твое-

му, радуется тот, кто смеется? Нет, это душа должна окрылиться и уверен-

но вознестись надо всем. (4) Поверь мне, настоящая радость сурова. Уж не

думаешь ли ты, что вон тот, с гладким лбом и, как выражаются наши утон-

ченные говоруны, со смехом в очах, презирает смерть, впустит бедность к

себе в дом, держит наслаждения в узде, размышляет о терпеливости в нес-

частье? Радуется тот, кто не расстается с такими мыслями, и радость его

велика, но строга. Я хочу, чтобы ты владел такою радостью: стоит тебе

раз найти ее источник - и она уже не убудет. (5) Крупицы металла добыва-

ются у поверхности, но самые богатые жилы - те, что залегают в глубине,

и они щедро награждают усердного старателя. Все, чем тешится чернь, дает

наслаждение слабое и поверхностное, всякая радость, если она приходит

извне, лишена прочной основы. Зато та, о которой я говорю и к которой

пытаюсь привести тебя, нерушима и необъятна изнутри. (6) Прошу тебя, ми-

лый Луцилий, сделай то, что только и может дать тебе счастье: отбрось и

растопчи все, что блестит снаружи, что можно получить из чужих рук,

стремись к истинному благу и радуйся лишь тому, что твое.

Но что есть это "твое"? Ты сам, твоя лучшая часть! Запомни, что тело,

хоть без него и не обойтись, для нас более необходимо, чем важно; нас-

лаждения, доставляемые им, пусты и мимолетны, за ними следует раскаянье,

а если их не обуздывать строгим воздержанием, они обратятся в свою про-

тивоположность. Я говорю так: наслаждение стоит на краю откоса и скатит-

ся к страданию, если не соблюсти меры, а соблюсти ее в том, что кажется

благом, очень трудно. Только жадность к истинному благу безопасна. - (7)

"Но что это такое, - спросишь ты, - и откуда бер„тся?" - Я отвечу: его

дают чистая совесть, честные намерения, правильные поступки, презрение к

случайному, ровный ход спокойной жизни, катящейся по одной колее. А кто

перескакивает от одного намерения к другому и даже не перескакивает, а

мечется под действием любой случайности, - как могут они, нерешительные

и непоседливые, обрести хоть что-нибудь надежное и долговечное? (8) Лишь

немногие располагают собой и своим добром по собственному усмотрению,

прочие же подобны обломкам в реке: не они плывут, а их несет. Одни, го-

нимые волной послабее, движутся медленней и отстают, других она влечет

быстрее, те выброшены на ближний берег стихающим течением, эти унесены в

море стремленьем потока. Поэтому следует установить, чего мы хотим, и

добиваться желаемого с упорством.

(9) Здесь кстати и заплатить тебе долг. Я могу привести слова твоего

Эпикура и так выкупить это письмо: "Тяжко всегда начинать жизнь снача-

ла". Или, если так лучше можно передать смысл: "Плохо живут те, кто

всегда начинают жизнь сначала". (10) Ты спросишь, почему: ибо эти слова

нуждаются в разъяснении. - Потому что жизнь у них никогда не завершена.

Не может быть готов к смерти тот, кто едва только начал жить. Поступать

нужно так, будто мы уже довольно пожили. Но так не может думать тот, кто

едва приступает к жизни. (11) Напрасно мы полагаем, будто таких людей

мало: почти все таковы. А некоторые тогда и начинают жить, когда пора

кончать. А если тебе это кажется удивительным, я могу удивить тебя еще

больше: некоторые кончают жить, так и не начав. Будь здоров.

Письмо XXIV

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Тебя тревожит, - пишешь ты, - исход тяжбы, которою грозит тебе

ярость противника; и ты полагаешь, будто я стану тебя убеждать, чтобы ты

рассчитывал на лучшее и утешался приятной надеждой. Ведь какая надоб-

ность накликать беду и предвосхищать все, что нам и так скоро придется

вытерпеть, зачем сейчас портить себе жизнь страхом перед будущим? Глупо,

конечно, чувствовать себя несчастным из-за того, что когда-нибудь ста-

нешь несчастным. Но я поведу тебя к безмятежности другим путем. (2) Если

ты хочешь избавиться от всякой тревоги, представь себе, что пугающее те-

бя случится непременно, и какова бы ни была беда, найди ей меру и взвесь

свой страх. Тогда ты наверняка поймешь, что несчастье, которого ты бо-

ишься, или не так велико, или не так длительно. (3) Недолго найти и при-

меры, которые укрепят тебя: каждый век дает их. К чему бы ты ни обратил-

ся памятью - в нашем государстве или на чужбине - ты найдешь души, вели-

кие или благодаря природной силе, или благодаря совершенствованию. Если

ты будешь осужден, разве ждет тебя что-нибудь тяжелее изгнания или

тюрьмы? Есть ли что-нибудь страшнее, чем пытка огнем, чем гибель? Возьми

любое из этих зол и назови тех, кто их презрел: тебе придется не искать

имена, а выбирать. (4) Рутилий 1 перенес свое осуждение так, будто тяже-

лее всего была ему несправедливость судей. Метелл2 переносил изгнание

мужественно, а Рутилий даже с охотой. Первый подарил свой возврат рес-

публике, второй отказал в нем Сулле, которому тогда ни в чем не отказы-

вали. Сократ беседовал и в темнице, а когда ему обещали устроить побег3,

он не захотел уходить и остался, чтобы избавить людей от страха перед

двумя тяжелейшими вещами - смертью и темницей. (5) Муций4 положил руку

на огонь. Ужасна мука, когда тебя жгут, но еще ужаснее она, когда ты сам

себя жжешь. Ты видишь, как человек неначитанный, не вооруженный для

борьбы со смертью и болью никакими наставлениями, но укрепляемый лишь

воинской стойкостью, сам себя казнит за неудачу! Он стоит и смотрит, как

с его руки на вражескую жаровню падают капли, и не убирает ее, сгоревшую

до костей, покуда враг не уносит огонь. Он мог бы действовать в чужом

стане с большей удачей, но с большим мужеством не мог. Взгляни, ведь

доблесть горячее стремится принять удар на себя, чем жестокость - нанес-

ти его, и Порсенна скорее простил Муцию намерение убить его, чем Муций

простил себя за то, что не убил.

- (6) "Эти истории, - скажешь ты, - петы-перепеты во всех школах!

Когда дело дойдет до презрения к смерти, ты начнешь рассказывать мне про

Катона". - А почему бы мне и не рассказать, как он в ту последнюю ночь

читал Платона, положив в изголовье меч? О двух орудиях позаботился он в

крайней беде: об одном - чтобы умереть с охотой, о другом - чтобы уме-

реть в любой миг. Устроив дела, он решил действовать так, чтобы никому

не удалось ни убить Катона, ни спасти. (7) И, обнажив меч, который до

того дня хранил не запятнанным кровью, он сказал: "Ты ничего не доби-

лась, фортуна, воспрепятствовав всем моим начинаньям! Не за свою свободу

я сражался, а за свободу родины, не ради того был так упорен, чтобы жить

свободным, но ради того, чтобы жить среди свободных. А теперь, коль ско-

ро так плачевны дела человеческого рода, Катону пора уходить в безопас-

ное место". (8) И он нанес себе смертельную рану. А когда врачи перевя-

зали ее, он, почти лишившись крови, лишившись сил, но сохранив все му-

жество, в гневе не только на Цезаря, но и на себя, вскрыл себе рану го-

лыми руками и даже не испустил, а силой исторг из груди свою благородную

душу, презиравшую любую власть.

(9) Я подбираю эти примеры не для упражнения ума, а чтобы ободрить

тебя и укрепить против того, что кажется всего страшнее. Еще легче

удастся мне это, если я покажу тебе, что не только мужественные презира-

ли этот миг расставания с душой, но и люди обычно малодушные тут не ус-

тупали самым отважным. Так, Сципион5, тесть Гнея Помпея, отнесенный про-

тивным ветром к берегам Африки, увидав, что его корабль захвачен врага-

ми, пронзил себя мечом, а на вопрос, где начальник, ответил:

"С начальником все хорошо!" (10) Эти слова сравняли его с предками и

не дали прекратиться славе, которая суждена была Сципионам в Африке 6.

Немалый подвиг - победить Карфаген, но еще больший - победить смерть. "С

начальником все хорошо!" Разве не так должен был умереть полководец, да

еще под началом которого был Катон?

(11) Я не призываю тебя углубиться в прошлое, не собираю по всем ве-

кам людей, презревших смерть, хоть их и множество. Оглянись на наше вре-

мя, которое мы порицаем за изнеженность1 и слабость: оно покажет тебе

людей всех сословий, всех состояний, всех возрастов, которые смертью по-

ложили конец своим несчастьям. Поверь мне, Луцилий, смерть настолько не

страшна, что благодаря ей ничто для нас не страшно. Поэтому слушай угро-

зы врага со спокойствием. (12) Хотя чистая совесть дает тебе уверен-

ность, но много значат не относящиеся к делу обстоятельства, - а потому

надейся на справедливое решение, но готовься к несправедливому. Помни

прежде всего об одном: отдели смятение от его причины, смотри на само

дело - и ты убедишься, что в любом из них нет ничего страшного, кроме

самого страха. (13) Что случается с детьми, то же бывает и с нами,

взрослыми детьми: они пугаются, если вдруг увидят в масках тех, кого лю-

бят, к кому привыкли, с кем всегда играют. Не только с людей, но и с

обстоятельств нужно снять маску и вернуть им подлинный облик. (14) Зачем

ты показываешь мне клинки и факелы и шумную толпу палачей вокруг тебя?

Убери эту пышность, за которой ты прячешься, пугая неразумных! Ты -

смерть, это тебя недавно презрел мой раб, моя служанка. Зачем ты опять

выставляешь напоказ мне бичи и дыбы? К чему эти орудия, каждое из кото-

рых приспособлено терзать один какой-нибудь член тела, зачем сотни сна-

рядов, истязающих человека по частям? Оставь все это, от чего мы цепене-

ем в ужасе. Прикажи, чтобы смолкли стоны и крики и горестные вопли, ис-

торгаемые пытками. Разве ты - не та самая боль, которую презрел этот вот

подагрик, которую другой, страдая желудком, выносит среди удовольствий,

которую терпит женщина в родах? Ты легка, если я могу тебя вынести, ты

коротка, если не могу.

(15) Все это ты часто слышал, часто говорил сам. Но думай об этом

всегда и покажи на деле, правильно ли ты услышал и правду ли говорил.

Ведь нет ничего постыднее обычного упрека нам: мы, мол, - философы на

словах, а не на деле. Что же ты? Разве только сейчас узнал, что тебе

грозит смерть, изгнание, боль? На то ты и родился! Так будем считать не-

избежным все, что может случиться. (16) Но я знаю, ты наверняка уже сде-

лал все, что я советую тебе. А сейчас я тебе советую не погружаться ду-

шой в тревоги о суде, не то она ослабеет и останется без сил в тот миг,

когда должна будет воспрянуть. От того, что касается одного тебя, отвле-

ки ее на то, что касается всех, говори себе так: мое тело смертно и

хрупко, и не только несправедливость или сила могущественных грозят ему

болью - нет, сами наслаждения оборачиваются муками. От пиров портится

желудок, от попоек цепенеют и дрожат жилы, похоть расслабляет руки, но-

ги, все суставы. (17) Я обеднею - значит, окажусь среди большинства. Бу-

ду изгнан - сочту себя уроженцем тех мест, куда меня сошлют. Попаду в

оковы - что с того? Разве сейчас я не опутан? Природа уже связала меня

весом моего грузного тела. Я умру? Но это значит, я уже не смогу забо-

леть, не смогу попасть в оковы, не смогу умереть! (18) Я не так глуп,

чтобы затянуть здесь Эпикурову песенку и повторять, что страх перед пре-

исподней - вздор, что не крутится колесо Иксиона, Сизиф не толкает пле-

чом свой камень вверх по склону, ничьи внутренности не могут ежедневно

отрастать7, чтобы их снова терзали. Нет столь ребячливых, чтобы они боя-

лися Цербера, и тьмы, и призрачной плоти, одевающей голые кости. Смерть

или уничтожает нас, или выпускает на волю. У отпущенных, когда снято с

них бремя, остается лучшее, у уничтоженных не остается ничего, ни хоро-

шего, ни плохого - все отнято.

(19) Позволь мне привести здесь твой собственный стих, но прежде по-

советовать, чтобы ты считал его написанным не только для других, но и

для себя. Позорно говорить одно, а чувствовать другое, но насколько по-

зорнее писать одно, а чувствовать другое! Я помню, ты однажды рассуждал

о том, что мы не сразу попадаем в руки смерти, а постепенно, шаг за ша-

гом. (20) Каждый день мы умираем, потому что каждый день отнимает у нас

частицу жизни, и даже когда мы растем, наша жизнь убывает. Вот мы утра-

тили младенчество, потом детство, потом отрочество. Вплоть до вчерашнего

дня все минувшее время погибло, да и нынешний день мы делим со смертью.

Как водяные часы делает пустыми не последняя капля, а вся вытекшая

раньше вода, так и последний час, в который мы перестаем существовать,

не составляет смерти, а лишь завершает ее: в этот час мы пришли к ней, -

а шли мы долго. (21) Когда ты описал все это с обычным твоим красноречи-

ем, как всегда величавым, но особенно сильным, когда ты посвящаешь свои

слова истине, ты сказал:

Смерть, уносящая нас, - лишь последняя смерть среди многих.

Лучше читай самого себя, чем мое письмо. Ты воочию убедишься, что

смерть, которой мы боимся, - последняя, но не единственная.

(22) Вижу, куда ты смотришь: ищешь, что вставил я в это письмо, чьи

мужественные слова, какое полезное наставление. Надо послать тебе

что-нибудь касательно того предмета, которым мы сейчас занимались. Эпи-

кур порицает жаждущих смерти не меньше, чем одержимых страхом перед нею;

вот что он говорит: "Нелепо стремиться к смерти, пресытившись жизнью,

если как раз из-за твоего образа жизни теперь приходится стремиться к

смерти". (23) Также и в другом месте он говорит: "Что может быть неле-

пее, чем желать смерти после того, как всю жизнь тебе не давал покоя

страх смерти?" К этим двум ты можешь прибавить еще одно изречение той же

чеканки: "Только люди бывают так неразумны и даже безумны, что некоторых

заставляет умереть страх смерти". (24) Возьми любое из этих изречений, -

и каждое укрепит твой дух, чтобы ты терпеливо сносил и жизнь и смерть.

Ведь нужны непрестанные побуждения и ободрения для того, чтобы мы изба-

вились и от чрезмерной любви к жизни и от чрезмерной ненависти к ней.

Даже когда разум убеждает нас, что пора кончать, нельзя поступать необ-

думанно и мчаться очертя голову. (25) Мудрый и мужественный должен не

убегать из жизни, а уходить. И прежде всего нужно избегать той страсти,

которой охвачены столь многие, - сладострастной жажды смерти. Ибо помимо

прочих душевных склонностей есть, Луцилий, еще и безотчетная склонность

к смерти, и ей нередко поддаются люди благородные и сильные духом, но

нередко также и ленивые и праздные. Первые презирают жизнь, вторым она в

тягость. (26) И некоторые, устав и делать, и видеть одно и то же, пресы-

щаются и чувствуют даже не ненависть, а отвращение к жизни; и к нему же

толкает нас сама философия, если мы говорим: "Доколе все одно и то же?

Снова просыпаться и засыпать, чувствовать голод и утолять его, страдать

то от холода, то от зноя? Ничто не кончается, все следует одно за другим

по замкнутому кругу. Ночь настигает день, а день - ночь, лето переходит

в осень, за осенью спешит зима, а ей кладет предел весна. Все проходит,

чтобы вернуться, ничего нового я не делаю, не вижу, - неужто же это не

надоест когда-нибудь до тошноты?" И немало есть таких, кому жизнь кажет-

ся не горькой, а ненужной. Будь здоров.