Часть 3.

Письмо XXV

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Что касается обоих наших друзей, то идти тут следует разными пу-

тями: пороки одного мы должны исправлять, пороки другого - искоренять. Я

не буду себя сдерживать: ведь если я оставлю его в покое, значит, я не

люблю его. - Ты скажешь: "Как так? Ты надеешься удержать под своей опе-

кой сорокалетнего питомца? Взгляни на его возраст, твердый и неподатли-

вый: такого не переделать, лепят только мягкое". - (2) Яне знаю, что мне

удастся, но предпочитаю остаться без успеха, чем без веры. Не отчаивай-

ся, и застарелые болезни можно лечить, если восстать против невоздерж-

ности, если принудить больных и делать, и терпеть многое, что им не по

нраву, Я и второму-то не очень доверяю: разве что он еще краснеет, наг-

решив. Этот стыд нужно поддерживать, ибо пока он не покинет душу, есть и

надежда на лучшее. А с ветераном, по-моему, надо действовать осторожнее,

чтобы он не отчаялся в самом себе. (3) И то время, когда он ненадолго

успокоился и вроде бы исправился, было самым подходящим, чтобы взяться

за него. Других эта передышка обманула, а меня ему не провести. Я жду,

когда его пороки вернутся к нему с большой лихвою, так как знаю, что они

сейчас только отступили, а не ушли совсем. Я потрачу день-другой и увижу

на опыте, можно тут что-нибудь сделать или нет.

(4) А ты покажи себя мужественным и убавляй свою ношу, - впрочем, ты

так и делаешь. Ничто из того, что мы имеем, не необходимо. Вернемся к

законам природы - и богатство для нас готово. Все, в чем мы нуждаемся,

или стоит дешево, или ничего не стоит. Природа требует только хлеба и

воды, а для этого никто не беден. "Кто ограничил ими свои желания, тот

поспорит в блаженстве с самим Юпитером", - говорил Эпикур. И еще одно

его изречение я внесу в это письмо: (5) "Делай все так, будто на тебя

смотрит Эпикур". Без сомнения, полезно приставить к себе сторожа и иметь

его рядом, чтобы на него ты оглядывался, видя в нем свидетеля всех твоих

помыслов. Самое благотворное - жить словно под взглядом неразлучного с

тобою человека добра, но с меня довольно и того, если ты, что бы ни де-

лал, будешь делать так, будто на тебя смотрят. Одиночество для нас - са-

мый злой советчик, (б) Когда ты преуспеешь настолько, что будешь стес-

няться самого себя, тогда можешь отпустить провожатого, а до тех пор

пусть за тобой надзирает некто тобою чтимый, будь то Катон, либо Сципи-

он, либо Лелий, - любой, в чьем присутствии даже совсем погибшие люди

обуздывали свои пороки, - и так покуда сам не станешь тем человеком, на

глазах у которого не отважишься грешить. А когда ты этого добьешься и

начнешь хоть немного уважать самого себя, я позволю тебе поступать по

совету того же Эпикура: "Тогда и уходи в себя, когда тебе приходится

быть в толпе". (7) Нужно, чтобы ты был непохож на большинство людей. А

пока ты не можешь безопасно замкнуться в себе, оглянись на того и на

другого: для любого лучше быть с кем угодно, чем наедине с собою. "Тогда

и уходи в себя, когда тебе приходится быть в толпе", - но только если ты

человек добра, спокойный и воздержный; а не то уходи от самого себя к

толпе, чтобы быть подальше от дурного человека. Будь здоров.

Письмо XXVI

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Недавно я говорил тебе, что старость моя совсем близко, а теперь

боюсь, что старость у меня уже позади. Не к моим годам и во всяком слу-

чае не к состоянию моего тела приложимо это слово: ведь старостью назы-

вают возраст усталости, а не полной немощи. Меня же считай в числе сов-

сем дряхлых и доживающих последние дни. (2) И все же, между нами, я бла-

годарен самому себе, потому что гнет возраста чувствует только тело, а

не душа, и состарились одни лишь пороки и то, что им способствует. Душа

моя бодра и рада, что ей уже почти не приходится иметь дело с плотью;

большую часть своего бремени она сбросила и теперь ликует и спорит со

мною о старости, утверждая, что для нее сейчас самый расцвет.

(3) Надо ей поверить: пусть пользуется своим благом!

Хорошо бы сейчас подумать и разобраться, в какой мере спокойствием и

скромностью нравов обязан я мудрости и в какой мере - возрасту, и разоб-

раться тщательнее ', чего я не могу делать и чего не хочу, даже и пола-

гая, что могу. А если мне и не хочется каких-нибудь непосильных вещей,

то я радуюсь своему бессилию. - Да и есть ли на что жаловаться? Велико

ли несчастье, если уходит то, что и так должно прекратиться? - (4) "Да,

это великое несчастье, - скажешь ты, - когда все в нас иссякает и отми-

рает и мы, если говорить без обиняков, совсем сходим на нет. Ведь не од-

ним ударом валит нас наземь, нет, каждый день отнимает что-нибудь и уно-

сит частицу наших сил". - Но есть ли исход лучше, чем незаметно

скользить к своему концу, между тем как природа развязывает все узы? Де-

ло не в том, что так уж плохо уйти из жизни сразу и вдруг, но этот мед-

ленный путь легче для нас. А я присматриваюсь к себе, словно близится

срок испытания и наступает день, который вынесет приговор всем моим

дням, и говорю про себя: "Все наши прежние слова и дела - ничто. Любое

из этих свидетельств мужества легковесно и обманчиво, и густо прикраше-

но. (5) Смерть покажет, чего я достиг, ей я и поверю. Без робости готов-

люсь я к тому дню, когда придется, отбросив уловки и стерев румяна, дер-

жать ответ перед самим собой: только ли слова мои были отважны или также

и чувства, не были ли притворством и лицедейством все мои непреклонные

речи против фортуны. (6) Отбрось людское мнение: оно всегда ненадежно и

двойственно. Отбрось науки, которыми ты занимался всю жизнь. Смерть вы-

несет тебе приговор. Вот что я утверждаю: сколько бы ни вел ты споров и

ученых бесед, сколько бы ни собирал назидательные изречения мудрецов,

как бы гладко ни говорил, - ничто не докажет силы твоего духа. Ведь на

словах и самый робкий храбр. Подоспеет конец - тогда и станет ясно, что

ты успел. Что ж, я принимаю это условие и не боюсь суда". - (7) Так я

говорю с собою, но можешь считать, что и с тобою. Ты моложе меня - что с

того? Ведь не по годам счет! Неизвестно, где тебя ожидает смерть, так

что лучше сам ожидай ее везде.

(8) Я хотел было кончить, и рука уже начала выводить прощальное при-

ветствие, - но обряд должен быть исполнен, надо и этому письму дать до-

рожные. Не думай, будто я говорю: у кого бы мне взять взаймы? Ты ведь

знаешь, в чей ларчик я запускаю руку. Подожди немного - и я буду распла-

чиваться своими, а покуда меня ссудит Эпикур, который говорит: "Размыш-

ляй о смерти, - что сподручнее: ей ли прийти к нам или нам пойти ей

навстречу". (9) Смысл тут ясен: ведь это прекрасно - научиться смерти!

Или, по-твоему, излишне учиться тому, что пригодится один только раз?

Нет, поэтому-то нам и нужно размышлять о ней! Где нельзя проверить свое

знание на опыте, там следует учиться постоянно.

(10) "Размышляй о смерти!" - Кто говорит так, тот велит нам размыш-

лять о свободе. Кто научился смерти, тот разучился быть рабом. Он выше

всякой власти и уж наверное вне всякой власти. Что ему тюрьма и стража,

и затворы? Выход ему всегда открыт! Есть лишь одна цепь, которая держит

нас на привязи, - любовь к жизни. Не нужно стремиться от этого чувства

избавиться, но убавить его силу нужно: тогда, если обстоятельства потре-

буют, нас ничего не удержит и не помешает нашей готовности немедля сде-

лать то, что когда-нибудь все равно придется сделать. Будь здоров.

Письмо XXVII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) "Ты поучаешь меня, - скажешь ты. - Не потому ли, что сам уже исп-

равился через собственные поучения и теперь тебе хватает времени искоре-

нять чужие пороки?" - Я не так бесчестен, чтобы, сам будучи нездоров,

лечить других. Просто я как будто хвораю в одной комнате с тобою и бесе-

дую о нашем общем недуге, советуя разные лекарства. Слушай же меня так,

словно я говорю с самим собой. Я впускаю тебя в мой тайник и, пользуясь

твоим присутствием, нападаю на самого себя. (2) Себе я кричу: "Сочти

свои годы - и постыдись желать того же, чего желал мальчишкой, и то же

самое запасать. Хоть одно сделай ради себя, пока не пришел смертный час:

пусть твои пороки умрут прежде тебя. Откажись от беспокойных наслажде-

ний, за которые приходится платить так дорого: ведь все они вредны - не

только будущие, но и минувшие. Как у злодеев, даже не пойманных с полич-

ным, и после преступления не проходит тревога, так после нечистых нас-

лаждений раскаяние остается и долго спустя. В них нет ни прочности, ни

верности: даже те, что не вредят, мимолетны. (3) Лучше поищи непреходя-

щее благо! А такого нет, кроме тех благ, которые душа обретает в самой

себе. Одна лишь добродетель дает нам радость долговечную и надежную:

все, что мешает ей, подобно облаку, которое проносится низко и не может

одолеть дневной свет". (4) Когда же удастся настигнуть эту радость? И

раньше в этом деле не мешкали, но нужно еще поспешить. Сделать остается

так много, что непременно нужны твое усердие и твои труды, если ты хо-

чешь чего-нибудь добиться. На других это дело не переложишь. (5) Чужая

помощь возможна в другой, не в этой науке.

Жил еще на нашей памяти богач Кальвизий Сабин1. И по богатству свое-

му, и по складу души это был настоящий вольноотпущенник. Никогда не ви-

дел я человека столь непристойного в своем блаженстве. Память у него бы-

ла такая плохая, что он то и дело забывал имена Улисса, либо Ахилла, ли-

бо Приама, которых мы знаем2 не хуже, чем рабов, приставленных к нам с

детства. Никакой старик-номенклатор, который вместо того, чтобы вспоми-

нать имена, выдумывает их, не приветствовал граждан до того невпопад,

как Сабин - троянцев и ахеян. А хотелось ему слыть знатоком. (6) И вот

какое средство он придумал: купив за большие деньги рабов, одного он

заставил заучить Гомера, второго - Гесиода, еще девятерых распределил он

по одному на каждого лирика3. Чему удивляться, если они дорого обошлись

ему? Ведь таких рабов не найти, их готовили для него на заказ. Собрав у

себя эту челядь, стал он донимать гостей за столом. В изножье у него

стояли слуги, у которых он спрашивал те стихи, что хотел прочесть, - и

все-таки запинался на полуслове. (7) Сателлий Квадрат, прихлебатель бо-

гатых глупцов, который перед ними пресмыкался и (ведь без того невозмож-

но!) над ними насмехался, посоветовал ему поставить грамматиков сборщи-

ками упавших объедков. А когда Сабин сказал, что каждый раб обошелся ему

в сто тысяч. Квадрат отвечал: "Столько же книжных ларей ты мог бы купить

дешевле!" Но тот все же упорно считал, что знания каждого из его домо-

чадцев - это его знания. (8) Тот же Сателлий стал подзадоривать Сабина,

человека больного, изможденного и хилого, заняться борьбой. А когда тот

ответил: "Как же я смогу? Я и так еле жив!" - он сказал: "Во имя богов,

не смей так говорить. Разве ты не видишь, сколько у тебя здоровенных ра-

бов?" Совершенство духа нельзя ни взять взаймы, ни купить, а если бы оно

и продавалось, все равно, я думаю, не нашлось бы покупателя. Зато ни-

зость покупается ежедневно.

(9) Получи теперь то, что я должен, и прощай. "Бедность, живущая по

закону природы, - это богатство". Эпикур часто повторял эту мысль, всег-

да по-новому. Но не беда сказать лишний раз, если этому сколько ни

учись, все мало. Одним довольно лекарство указать, другим нужно его на-

вязывать. Будь здоров.

Письмо XXVIII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Ты полагаешь, будто ни с кем, кроме тебя, такого не бывало, и,

словно делу невиданному, удивляешься тому, что и долгое странствие, и

перемена мест не рассеяли твоей тоски и угнетенности духа. Но менять на-

до не небо, а душу! Пусть бы ты уехал за широкие моря, пусть бы, как го-

ворит наш Вергилий"Столько же книжных ларей ты мог бы купить дешевле!"

Но тот все же упорно считал, что знания каждого из его домочадцев - это

его знания. (8) Тот же Сателлий стал подзадоривать Сабина, человека

больного, изможденного и хилого, заняться борьбой. А когда тот ответил:

"Как же я смогу? Я и так еле жив!" - он сказал: "Во имя богов, не смей

так говорить. Разве ты не видишь, сколько у тебя здоровенных рабов?" Со-

вершенство духа нельзя ни взять взаймы, ни купить, а если бы оно и про-

давалось, все равно, я думаю, не нашлось бы покупателя. Зато низость по-

купается ежедневно.

(9) Получи теперь то, что я должен, и прощай. "Бедность, живущая по

закону природы, - это богатство". Эпикур часто повторял эту мысль, всег-

да по-новому. Но не беда сказать лишний раз, если этому сколько ни

учись, все мало. Одним довольно лекарство указать, другим нужно его на-

вязывать. Будь здоров., "города и берег исчезли", - за тобою везде, куда

бы ты ни приехал, последуют твои пороки. (2) То же самое ответил на

чей-то вопрос и Сократ: "Странно ли, что тебе нет никакой пользы от

странствий, если ты повсюду таскаешь самого себя?" - Та же причина, что

погнала тебя в путь, гонится за тобою. Что толку искать новых мест,

впервые видеть города и страны? Сколько ни разъезжай, все пропадет впус-

тую. Ты спросишь, почему тебе невозможно спастись бегством? От себя не

убежишь! Надо сбросить с души ее груз, а до того ни одно место тебе не

понравится. (3) Пойми, ты теперь в таком же состоянии, как та пророчица,

которую наш Вергилий изобразил исступленной и воспламененной чужим ду-

хом, почти уже овладевшим ею:

Точно вакханка, она по пещере мечется, будто Бога может изгнать из

сердца.2

И ты мечешься туда и сюда, чтобы сбросить давящее бремя, а оно, чем

больше ты скитаешься, тем делается тягостнее. Так менее тяжек для кораб-

ля груз, закрепленный неподвижно, а груз, наваленный неравномерно, пере-

вешивает на один борт и скорее топит судно. Что бы ты ни сделал, все

обернется против тебя, самими разъездами ты вредишь себе: ведь больному

не даешь ты покоя. (4) Зато когда избудешь эту беду, всякая перемена

мест станет тебе приятна. Пусть тебя сошлют на край земли, пусть заста-

вят жить в любой глуши у варваров, - такое пристанище, вопреки всему,

окажется для тебя гостеприимным. Важно, каким ты приезжаешь, а не куда

приезжаешь, - и поэтому ни к одному месту не должны мы привязываться

всей душой. Надо жить с таким убеждением: "Не для одного уголка я рож-

ден: весь мир мне отчизна"3. (5) Будь тебе это ясно, ты не стал бы удив-

ляться, что не помогает новизна мест, когда ты, наскучив одной страной,

перебираешься в другую: ведь и первая пришлась бы тебе по душе, если б

ты все считал своим. А сейчас ты не путешествуешь, но скитаешься и ме-

чешься, гонимый с места на место поисками того, что есть везде: ведь

всюду нам дано жить правильно. (6) Есть ли что суетливей форума? Но и

там можно жить спокойно, если деться некуда. Хотя, если б можно было

располагать собою, я бежал бы от одного вида, не то что от соседства фо-

рума: как есть гиблые места, подтачивающие самое крепкое здоровье, так

есть места вредные для тех, чей дух хотя и благороден, но еще не совер-

шенен и до конца не излечен. (7) Я не согласен с теми, кто бросается в

волны и, любя жизнь беспокойную, каждый день мужественно сражается с

трудностями. Мудрый терпит такую участь, но не выбирает ее и предпочита-

ет мир сражению. Мало пользы избавиться от своих пороков, если приходит-

ся спорить с чужими! - (8) "Тридцать тиранов4 окружали Сократа - и не

сломили его мужества". - Разве дело в том, сколько господ? Рабство всег-

да одно! Кто его презрел, тот и в толпе повелителей будет свободен.

(9) Пора кончать письмо, но прежде надо заплатить пошлину. "Знать

свой изъян - первый шаг к здоровью". - По-моему, замечательны эти слова

Эпикура. Ведь кто не знает за собой изъяна, тот не желает его искоре-

нить. Сперва следует изобличить себя, потом исправляться. А те, которые

хвалятся пороками, - неужели, по-твоему, думают они о лекарствах, если

считают свои грехи добродетелями? Поэтому, сколько можешь, сам себя вы-

води на чистую воду, ищи против себя улик! Сначала выступи обвинителем,

потом - судьей и только под конец - ходатаем. Иногда стоит самому себе

быть обидчиком! Будь здоров.

Письмо XXIX

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Ты спрашиваешь о нашем Марцеллине1 и хочешь узнать, что он поде-

лывает. Он редко к нам заходит - по той одной причине, что боится услы-

шать правду. Но эта опасность ему уже не грозит: ведь незачем разговари-

вать с тем, кто не станет слушать. Потому-то нередко и сомневаются нас-

чет Диогена и прочих киников, которые со всеми чувствовали себя вольно и

увещевали каждого встречного: следовало ли им делать так? (2) Что толку

выговаривать глухому или немому от рождения либо от болезни? - Ты спро-

сишь: "К чему мне беречь слова? Ведь они ничего не стоят! Мне не дано

знать, помогут ли мои уговоры тому или этому, но я знаю, что, уговаривая

многих, кому-нибудь да помогу. Нужно всякому протягивать руку, и не мо-

жет быть, чтобы из многих попыток ни одна не принесла успеха". - (3)

Нет, Луцилий, я не думаю, чтобы великому человеку следовало так посту-

пать: влияние его будет подорвано и потеряет силу среди тех, кого могло

бы исправить, не будь оно прежде изношено. Стрелок из лука должен не из-

редка попадать, но изредка давать промах. Если цели достигаешь случайно

- какое же это искусство! А мудрость - искусство: пусть она метит навер-

няка, пусть выбирает таких, кто на что-то способен, и отступится от тех,

в ком отчаялась, но не сразу, а испробовав последние средства даже после

того, как отчается.

(4) В Марцеллине я пока еще не отчаялся. Его и сейчас можно спасти,

но только если немедля протянуть ему руку. Правда, есть опасность, что

он и спасителя утянет, - так велики его дарования, уже обратившиеся, од-

нако, к пороку. Все же я пойду на риск и осмелюсь показать ему все его

язвы. (5) Он поступит, как всегда: призовет на помощь свои шуточки, от

которых и скорбящий рассмеется, будет потешаться сперва над собой, потом

над нами, заранее скажет все, что я собирался сказать. Он обыщет все на-

ши школы и каждого философа попрекнет подачкой, подружкой, лакомством;

одного он покажет мне в постели, другого - в кабачке, третьего - в при-

хожей. (6) Он покажет мне славного философа Аристона2, который читал

свои рассуждения только с носилок, потому что другого времени для обна-

родования своих трудов выбрать не мог. Когда Скавра3 спросили, к какому

учению примыкает Аристон, тот сказал: "Уж во всяком случае не к перипа-

тетикам!"4 Когда осведомились, что думает о том же Юлий Греции 5, чело-

век замечательный, он ответил, будто речь шла о гладиаторе в колеснице:

"Не могу сказать; ведь я не знаю, на что он способен пешим". (7) Он бу-

дет колоть мне глаза именами всех бродячих шутов, которым лучше бы вовсе

не заниматься философией, чем торговать ею. Но я решил стерпеть все оби-

ды. Пусть он меня рассмешит, - я, может быть, заставлю его плакать, а

если он не перестанет смеяться, то я, как ни плохо дело, порадуюсь, что

его постиг такой веселый род безумия. Впрочем, веселость эта ненадолго:

присмотрись к такому человеку и увидишь, как безудержный смех через

мгновенье сменяется безудержным бешенством. (8) Я намерен взяться за не-

го и доказать, насколько выше была бы ему цена, когда б толпа ценила его

пониже. Если я и не искореню его пороки, то обуздаю их: пусть они не ис-

чезнут, но хоть уйдут на время, - а может быть, они и исчезнут, если

привыкнут уходить. Да и передышками нельзя пренебрегать: тяжелобольным

временное улучшение заменяет здоровье.

(9) А пока я готовлюсь взяться за него, ты сам - ведь ты и можешь, и

понимаешь, от чего ушел и к чему пришел, и поэтому догадываешься, куда

придешь впредь, - ты сам совершенствуй свой нрав, возвышай душу, будь

стоек, что бы тебя ни пугало. Не смей пересчитывать всех, кто тебе стра-

шен. Не глуп ли, по-твоему, тот, кто боится многих там, где можно пройти

лишь поодиночке? Так же и к твоей смерти доступ открыт только одному,

сколько бы врагов тебе ни угрожало. Так уж устроила природа: одну жизнь

она тебе дала, одну и отнимет. (10) Был бы в тебе стыд, - ты отсрочил бы

мне последний взнос. Но и я не буду скряжничать, погашая остаток долга,

и вручу тебе все, что с меня следует. - "Никогда я не хотел нравиться

народу - ведь народ не любит того, что я знаю, а я не знаю того, что лю-

бит народ". - (11) "Кто же это?" - спросишь ты. Как будто тебе неизвест-

но, кому я приказываю. - Эпикуру! Но то же самое подтвердят тебе в один

голос из всех домов: и перипатетики, и академики, и стоики, и киники.

Как может быть дорог народу тот, кому дорога добродетель? Благосклон-

ность народа иначе, как постыдными уловками, не приобретешь. Толпе нужно

уподобиться: не признав своим, она тебя и не полюбит. Дело не в том, ка-

ким ты кажешься прочим, а в том, каким сам себе кажешься. Только низким

путем можно снискать любовь низких. (12) Что же даст тебе хваленая фило-

софия, высочайшая из всех наук и искусств? А вот что: ты предпочтешь

нравиться самому себе, а не народу, будешь взвешивать суждения, а не

считать их, будешь жить, не боясь ни богов, ни людей, и либо победишь

беды, либо положишь им конец. А если я увижу, что благосклонные голоса

толпы превозносят тебя, если при твоем появлении поднимаются крики и ру-

коплескания, какими награждают мимов, если тебя по всему городу будут

расхваливать женщины и мальчишки, - как же мне не пожалеть тебя? Ведь я

знаю, каким путем попадают во всеобщие любимцы! Будь здоров.

Письмо XXX

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Повидал я Ауфидия Басса1: этот превосходный человек изнемог в

борьбе со старостью. Она гнетет его слишком сильно, чтобы ему подняться,

- таким тяжелым и все подавляющим бременем налегли годы. Ты знаешь, что

он и всегда был слаб здоровьем и хил, однако долго держался или, вернее,

поддерживал себя - и вдруг сдал. (2) Как кораблю, который дал течь, не

опасны одна-две трещины, но когда он расшатается и разойдется во многих

местах, то рассевшегося днища уже не поправить, - так и старческую не-

мощь до поры можно терпеть и даже найти ей подпоры, но когда, словно в

трухлявой постройке, все швы расползаются и, пока чинишь одно, другое

разваливается, тут уж надо думать о том, как бы уйти. (3) Но наш Басе

бодр духом. Вот что дает философия: веселость, несмотря на приближение

смерти, мужество и радость, несмотря на состояние тела, силу, несмотря

на бессилие. Хороший кормчий плывет и с изодранным парусом, и даже когда

снасти сорвет, он приспособит, что осталось, и плывет дальше. Так же

поступает и наш Басе. Свою кончину он встречает с такой безмятежностью в

душе и взоре, что всякого, кто так смотрел бы на чужую смерть, ты счел

бы слишком уж спокойным. (4) А ведь это великое дело, Луцилий, и долго

надо ему учиться, - когда придет неизбежный срок, уйти со спокойной ду-

шою. Любой род смерти оставляет надежду: болезнь проходит, пожар гаснет,

обрушившийся дом плавно опускает тех, кого грозил раздавить, море, пог-

лотившее пловцов, выбрасывает их невредимыми с тою же силой, с какой за-

тянуло вглубь, воин отводит меч, уже коснувшийся шеи жертвы. Не на что

надеяться только тому, кого к смерти ведет старость: тут никто не может

вмешаться. Этот род смерти - самый безболезненный, но и самый долгий.

(5) Мне казалось, что наш Басе сам себя проводил в могилу и, пережив са-

мого себя, переносит разлуку, как мудрец. Он много говорит о смерти и

делает это нарочно, желая убедить нас в том, что, если и есть в этом де-

ле что-нибудь неприятное и страшное, то виноват умирающий, а не сама

смерть, в которой не больше тяжелого, чем после смерти. (6) Одинаковое

безумие - бояться того, что не принесет страданий, и того, чего нельзя и

почувствовать. Неужели кто-нибудь думает, что можно почувствовать ту,

благодаря которой перестают чувствовать? "Поэтому, - заключает Басе, -

смерть стоит за пределами зла, а значит - и страха перед злом".

(7) Я знаю, такие слова часто повторяли и должны повторять: но они не

помогали мне, ни когда я их читал, ни когда слышал от людей, объявлявших

нестрашным то, чего им самим еще не приходилось бояться. А его речь была

для меня особенно убедительна, потому что говорил он о собственной близ-

кой смерти. - (8) Скажу тебе, что думаю: по-моему, умирая, человек му-

жественнее, чем перед смертью. Когда смерть пришла, она и невежде даст

силу духа не бежать от неизбежного. Так гладиатор, самый робкий во все

время боя, подставляет горло противнику и сам направляет неверный меч. А

та смерть, что близка и наверняка придет, требует долгой стойкости духа,

качества редкого, которое может явить лишь мудрец. (9) Поэтому я с осо-

бой охотой слушал, как он выносит приговор смерти и судит о природе той,

которую видел вблизи. Я полагаю, больше веры у тебя заслужил бы тот, кто

ожил и, зная на опыте, рассказал бы, что в смерти нет никакого зла. А

сколько смятения приносит приближающаяся смерть, лучше всех объяснят те,

кто был с нею рядом, видел ее приход и встретил ее. (10) К ним можно

причислить Басса, который не хочет, чтобы мы оставались в заблуждении, и

говорит, что бояться смерти так же глупо, как бояться старости. Ведь так

же, как за молодостью идет старость, следом за старостью приходит

смерть. Кто не хочет умирать, тот не хотел жить. Ибо жизнь дана нам под

условием смерти и сама есть лишь путь к ней. Поэтому глупо ее бояться:

ведь известного мы заранее ждем, а страшимся лишь неведомого. (11) Неиз-

бежность же смерти равна для всех и непобедима. Можно ли пенять на свой

удел, если он такой же, как у всех? Равенство есть начало справедливос-

ти. Значит, незачем защищать от обвинения природу, которая не пожелала,

чтобы мы жили не по ее закону. А она созданное уничтожает, уничтоженное

создает вновь.

(12) Если же кого-нибудь старость кротко отправит прочь, не вырвав

внезапно из жизни, но уведя из нее незаметно, - разве тот, кому такое

выпало на долю, не должен благодарить всех богов, отославших его, сыто-

го, на покой, всякому человеку необходимый, а усталому - отрадный? Ты

видишь, иные зовут смерть с большим пылом, чем обычно молят о продлении

жизни. Однако я не знаю, от кого мы почерпнем больше мужества: от тех

ли, кто ищет смерти, или от тех, кто весело и спокойно ждет ее, потому

что первыми движет порой смятение чувств и внезапное негодование, а спо-

койствие вторых рождено непреложным суждением. Иногда человека гонит к

смерти гнев; но весело встретит ее приход только тот, кто готовился к

ней задолго.

(13) Итак, признаюсь, я бываю у этого дорогого мне человека так часто

по многим причинам; мне хочется знать, найду ли я его и на сей раз преж-

ним или же стойкость духа иссякает вместе с силами тела. Но она у него

все росла, так же как на глазах у всех растет радость возниц, когда они

на седьмом круге2 приближаются к победе. (14) Верный наставлениям Эпику-

ра, он говорил мне так: можно надеяться, что последний вздох излетает

без боли, а если боль и есть, то хоть некоторое утешение заключено в ее

краткости, - потому что сильная боль не бывает долгой. В самый миг расс-

тавания души с телом, - если это мучительно, - ему поможет мысль, что

после этой боли уже ничего болеть не будет. Но, впрочем, он не сомнева-

ется, что душа старика держится на волоске и, чтобы вырвать ее из тела,

большой силы не нужно. Если огонь охватил крепкий дом, то надо гасить

его, заливая водой или обрушив постройку, но там, где ему не хватает пи-

щи, он сам гаснет. - (15) Я особенно охотно слушаю это, Луцилий, не по-

тому что оно ново, но потому что воочию вижу все на деле. В чем же суть?

Разве мало я наблюдал людей, добровольно обрывавших свою жизнь? Ви-

деть-то я их видел, но для меня убедительнее пример тех, кто идет к

смерти без ненависти к жизни, кто принимает, а не призывает кончину. -

(16) "Мучимся мы, - говорил он, - по своей вине, оттого что трепещем,

когда думаем, что смерть близко. Но бывает ли далеко та, что подстерега-

ет нас в любом месте и в любой миг? Едва нам покажется, что по какой-то

причине приблизилась смерть, лучше подумаем о других, еще более близких

причинах, которых мы не боимся". - Враг угрожал смертью, - но врага опе-

редила болезнь желудка. (17) Если бы мы захотели разобраться в причинах

нашего страха, то убедились бы, что одни из них существуют, другие нам

мерещатся. Мы боимся не смерти, а мыслей о смерти - ведь от самой смерти

мы всегда в двух шагах. Значит, если смерть страшна, то нужно всегда

быть в страхе: разве мы хоть когда-нибудь избавлены от нее?

(18) Но мне уже надобно опасаться, как бы ты не возненавидел такие

длинные письма хуже смерти. Итак, я кончаю. А ты, чтобы никогда не бо-

яться смерти, всегда думай о ней. Будь здоров.

Письмо XXXI

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Я узнаю моего Луцилия: он уже показал себя таким, каким обещал

стать. Следуй порыву души, который вел тебя мимо общепризнанных благ к

высшему благу. Стань таким, каким ты задумал стать, не больше и не луч-

ше, - иного я и не желаю. Возводя основание, ты не стеснялся местом, -

доводи же до конца то, на что замахнулся, пусти в дело все, что есть у

тебя за душой.

(2) В конечном счете ты станешь мудрым, если заткнешь уши, и не вос-

ком, который пригодился, говорят, Улиссу1 для его спутников: тут нужно

что-нибудь поплотнее и понадежней. Вкрадчив был голос, которого боялся

Улисс, но он был единственным, а тот голос, которого тебе надо бояться,

доносится не с одного утеса, а со всех концов земли. Значит, надо

объехать стороной не одно опасное место, где притаилось в засаде наслаж-

дение, а все города. Будь глух даже для тех, кому ты всех дороже: они с

лучшими намерениями желают тебе дурного, и если ты хочешь быть счастли-

вым, моли богов не посылать тебе того, о чем просят доброжелатели. (3)

Ведь не блага все то, чем они хотели бы тебя осыпать. Есть одно благо, и

в нем же - источник и залог блаженной жизни: полагаться на себя. А этого

не достигнешь, не презирая тягот и не сочтя их одной из тех вещей, кото-

рые ни хороши, ни плохи. Ведь не бывает так, чтобы одно и то же было то

хорошим, то плохим, то легким и сносным, то ужасным. (4) Тяготы - не

благо. Но что же тогда благо? Презрение к тяготам. Поэтому я порицаю за-

нятых пустыми делами, зато любым, кто старается ради честной цели, я

восхищаюсь тем больше, чем усерднее его усилия и чем меньше он позволяет

себе поддаваться и застревать на месте. Таким я кричу: "Хорошо! Ну-ка,

набери воздуху и, если можешь, возьми этот склон на одном дыхании!" (5)

Тяготы питают благородные души. Значит, из всего, о чем когда-то моли-

лись твои родители, тебе уже нечего выбрать, нечего захотеть для себя и

пожелать самому себе, да и стыдно человеку, который одолел самые высокие

вершины, обременять богов. Что нужды в молитвах? Сделай сам себя счаст-

ливым! Это тебе по силам, если поймешь одно: благо лишь то, в чем при-

сутствует добродетель, а то, что причастно злу, постыдно. Подобно тому

как без примеси света ничто не блестит, как ничто не бывает темным, если

нет в нем сумрака, если оно не вобрало в себя долю тьмы, подобно тому

как без помощи огня нет теплоты, а без воздуха нет холода, - так только

присутствие добродетели или зла делает все честным либо постыдным.

(6) Что же есть благо? Знание. Что есть зло? Незнание. Кто умен и ис-

кусен, тот, смотря по обстоятельствам, одно отвергнет, другое выберет 2.

Однако он не боится того, что отвергает, и не восхищается тем, что выби-

рает, если только душа его высока и непобедима. Я запрещаю тебе унывать

и сокрушаться. Мало не отказываться от труда: нужно искать его! - (7)

"Но что же такое, - спросишь ты, - труд пустой и ненуж ный?" - Тот, что

вызван ничтожными причинами3. Он тоже не есть зло, как и тот труд, что

затрачен ради прекрасной цели; ведь дело в самой стойкости, а она есть

свойство души, побуждающее одолевать трудности и тяготы и ободряющее

нас: "Что ты мешкаешь? Мужчине пот не страшен!"

(8) Но чтобы добродетель б.ыла совершенной, нужно еще вот что: пусть

будет твоя жизнь равна себе, пусть ничто в ней не противоречит одно дру-

гому, а это невозможно без знания и без искусства, позволяющего познать

божеское и человеческое. Таково высшее благо. Достигни его - и станешь

не просителем, а ровней богам.

(9) "Как же прийти к этому?" - спросишь ты. Не через Пенинский или

Греческий хребет, не через пустыни Кандавии; не нужно будет объезжать ни

Сирты, ни Сциллу с Харибдой 4, - хоть все это ты и проделал ради жалкой

прокураторской должности. Нет, дорога безопасна, дорога приятна, и сна-

рядила тебя сама природа. Она дала тебе все, чтобы ты стал наравне с бо-

гом, если не пренебрежешь данным. (10) Не деньги сделают тебя равным бо-

гу: у бога ничего нет; не сделает и претекста5: бог наг; не сделает ни

молва, ни уменье показать себя, ни имя, известное всему народу: бог ни-

кому неведом, многие думают о нем дурно - и безнаказанно; не сделает

толпа рабов, таскающих твои носилки по всем дорогам в городе и на чужби-

не: величайший и могущественнейший бог сам всем движет. Не сделает тебя

блаженным ни сила, ни красота: и то и другое уступает старости. (11)

Нужно искать нечто такое, что не подпадает день ото дня все больше под

власть, не знающую препятствий6. Что же это? Душа, но душа непреклонная,

благородная, высокая. Можно ли назвать ее иначе как богом, нашедшим при-

ют в теле человека? Такая душа может оказаться и у римского всадника, и

у вольноотпущенника, и у раба. Что такое римский всадник, вольноотпущен-

ник, раб? Все это - имена, порожденные честолюбием или несправедли-

востью. Из тесного угла можно вознестись к небу, - только воспрянь

и дух свой Бога достойным яви! 7

Чтобы явить его таким, не нужно ни золота, ни серебра: из них не из-

ваять истинный образ бога. Вспомни: когда боги взирали на нас благоск-

лонно, они были из глины. Будь здоров.

Письмо XXXII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Я все про тебя разузнаю и выпытываю у каждого, кто приезжает из

твоих краев, что ты делаешь, где и с кем проводишь время. Тебе меня не

обмануть: я везде с тобою. Живи так, словно я слышу о каждом твоем пос-

тупке и даже вижу его. Ты спросишь, что мне было приятнее всего о тебе

слышать? То, что я ничего не слышал: большинство из спрошенных мною и не

знают о твоих делах. (2) Са,мое полезное - сторониться людей, на тебя не

похожих и одержимых другими желаниями. Впрочем, я уверен, что тебя не

сбить с пути: ты будешь тверд в своих стремлениях даже среди толпы сов-

ратителей. Так что же? Я не боюсь, что тебя сделают другим, боюсь, что

тебе помешают. Ведь и тот, из-за кого мы мешкаем, немало вредит нам; тем

более что жизнь наша коротка и сами мы еще больше сокращаем ее своим не-

постоянством, каждый раз начиная жить наново. Мы дробим ее на мелкие

части и рвем в клочки. (3) Спеши же, дорогой мой Луцилий, подумай, как

бы ты ускорил шаг, если бы по пятам за тобою шли враги, если бы ты опа-

сался, что вот-вот появится конный и пустится вдогонку убегающим. Так

оно и есть: погоня настигает, беги быстрее, укройся в надежном месте! А

покуда подумай, как хорошо пройти весь путь жизни раньше смертного часа,

а потом безмятежно ждать, пока минует остаток дней, ничего для себя не

желая,. ибо ты достиг блаженства и жизнь твоя не станет блаженнее, если

продлится еще. (4) Наступит, наконец, время, когда ты будешь знать,

что-до времени тебе нет дела, когда ты станешь спокойным и безмятежным

и, сытый собою по горло, не будешь думать о завтрашнем дне! Ты хочешь

знать, отчего люди так жадны до будущего? Оттого, что никто сам себе не

принадлежит!

Твои родители желали для тебя много такого, что я, с моей стороны,

желаю тебе презирать. Их пожелания грабили многих, чтобы обогатить тебя:

все, что тебе достается, непременно у кого-нибудь отнято. (5) А я желаю

тебе распоряжаться самим собой, чтобы твой дух, волнуемый смутными мыс-

лями, противился им, обрел уверенность и довольство собою, чтобы, поняв,

в чем истинное благо (а понять - значит овладеть им), он не нуждался в

продлении жизни. Только тот поистине уволен со службы и свободен, тот

ушел из-под власти необходимости, кто живет, завершив путь жизни. Будь

здоров.

Письмо XXXIII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Ты хочешь, чтобы я и к этим письмам, как к прежним, прибавлял из-

речения наших великих. Но ведь они занимались не одними украшениями ре-

чи: все в их сочинениях мужественно. Ты сам знаешь: где что-нибудь выда-

ется и бросается в глаза, там не все ровно. Если весь лес одинаковой вы-

соты, ты не станешь восхищаться одним деревом. (2) Такими изречениями

полны и стихи, и труды историков. Поэтому не думай, будто они принадле-

жат только Эпикуру: они - общее достояние, и больше-всего - наше. Но у

него их легче заметить, потому что попадаются они редко, потому что их

не ждешь, потому что странно видеть мужественное слово у человека, про-

поведующего изнеженность. Так судит о нем большинство; а для меня Эпикур

будет мужествен даже в тунике с рукавами1. Ведь мужество и усердие, и

готовность к бою есть и у персов, а не только у высоко подпоясанных 2.

(3) Так зачем же требовать от меня выбранных из целого и многократно

повторенных слов, если то, что у других можно лишь выбрать, у наших го-

ворится сплошь? Нет у нас бьющих в глаза приманок, мы не морочим покупа-

теля, который, войдя, ничего не отыщет, кроме вывешенного у двери. Мы

каждому позволяем выбирать образцы, откуда ему угодно. (4) Представь,

что мы захотели бы привести то или другое изречение из множества: кому

его приписать? Зенону, или Клеанфу, или Хрисиппу, или Панэтию, или Поси-

донию? Над нами нет царя, каждый распоряжается собою. А у них и то, что

сказано Гермархом или Метродором, приписывается одному. Кто бы что ни

сказал в их лагере, все сказано под верховным водительством единственно-

го человека. Мы же, как бы ни старались, не можем выделить что-нибудь

одно из такого множества одинаковых предметов.

Только бедняк считает овец.3

Куда ты ни взглянешь, читая, всюду найдешь такое, что бросалось бы в

глаза, не будь все остальное не хуже.

(5) Поэтому не надейся, что тебе удастся наскоро отведать плоды даро-

вания величайших людей: тут нужно все рассмотреть, все изучить. Все

здесь по делу, каждая черта в произведении так сплетена с другою, что

невозможно что-либо изъять, не разрушив целого. Впрочем, я не запрещаю

тебе рассматривать и отдельные члены, но только имея перед собой всего

человека. Не та красива, у которой хвалят руку или ногу, а та, у кого

весь облик не позволит восхищаться отдельными чертами.

(6) Если ты все-таки настаиваешь, я не стану скупиться, а буду дарить

щедрой рукой. Число изречений несметно, они разбросаны везде, их нужно

не выбирать, а подбирать. Они не капают по капле, а текут сплошной

стру„й, слитые воедино. Нет сомнения, они принесут немалую пользу неис-

кушенным, слушающим из-за дверей. Легче запоминаются отдельные мысли,

законченные и завершенные, как строки стихов. (7) Поэтому мы и даем

мальчикам заучивать наизусть изречения и то, что греки называют "хриями"

4: их легко может воспринять детская душа, неспособная еще вместить

больше. Взрослому же и сделавшему успехи стыдно срывать цветочки изрече-

ний, опираясь, как на посох, на немногие расхожие мысли, и жить заучен-

ным на память. Пусть стоит на своих ногах и говорит сам, а не запоминает

чужое. Стыдно старому или пожилому набираться мудрости из учебника. -

"Так сказал Зенон". - А ты сам? - "А это сказано Клеанфом". - А ты-то?

До каких пор будешь под началом у других? Командуй сам, скажи слово,

достойное памяти. Изреки что-нибудь от себя. (8) На мой взгляд, все эти

не создатели, а толкователи, прячущиеся в чужой тени, не обладая ни кап-

лей благородства, век не осмелятся сделать то, чему так долго учились.

Они понаторели запоминать чужое. Но одно дело помнить, другое знать!

Помнить - значит сохранять в па мяти порученное тебе другими, а знать -

это значит делать и по-своему, не упершись глазами в образец и не огля-

дываясь всякий раз на учителя. - (9) "Так сказал Зенон, это сказано Кле-

анфом". - Не становись второю книгой! До каких пор ты будешь учиться?

Учи других, пора! Зачем мне слушать то, что я и сам могу прочесть? -

"Живой голос - великое дело!" - Но не тот, что приспособлен повторять

чужие слова и годится только в переписчики. (10) И еще: неспособные вый-

ти из-под опеки предшественников идут за ними, во-первых, даже в том, от

чего все уже отошли, и, во-вторых, в том, что еще только ищется и никог-

да не будет найдено, если мы станем довольствоваться найденным прежде.

Вдобавок, идущий следом за другим ничего не найдет, потому что не ищет.

- "Что же" мне не идти по стопам предшественников?" - Нет, я воспользу-

юсь старой дорогой, но если найду другую, короче и ровнее, то сам ее вы-

мощу. Все, кто до нас занимались тем же, не наши повелители, а наши во-

жатые. Истина открыта для всех, ею никто не завладел. Немалая доля ее

останется и потомкам. Будь здоров.

Письмо XXXIV

Сенека приветствует Луцилия!

(I) Я радуюсь и ликую, и, стряхнув с себя старость, распаляюсь, как

юноша, когда по твоим делам и письмам понимаю, насколько ты превзошел

самого себя (потому что толпу ты давно оставил позади). Если земледельца

радует первый плод выращенного им дерева, если пастуху приятен прирост

стада, если всякий смотрит на своего питомца так, словно считает его

юность своею, - что, по-твоему, должны испытывать воспитавшие в другом

природный дар, когда вдруг увидят созревшим то, что было нежным под их

лепившими руками? (2) Я притязаю на тебя: ты - мое создание. Едва заме-

тив твои задатки, я взялся за тебя, подбадривал, давал шпоры и не позво-

лял идти медленно, то и дело подгонял тебя, да и сейчас занимаюсь тем

же, однако подбадриваю бегущего и подбадривающего меня самого. (3) Ты

спросишь, чего мне еще надобно. - Теперь-то и пойдет самое важное. Обыч-

но говорят, что начало - это уже полдела; то же относится1 и к нашей ду-

ше: желание стать добродетельными - полпути к добродетели. Но знаешь,

кого я назову добродетельным? Человека совершенного и независимого, ко-

торого никакая сила, никакая нужда не испортит. (4) Такого я и прозреваю

в тебе, если ты будешь упорен в своих стараниях, если будешь поступать

так, чтобы между твоими делами и словами не было не только противоречия,

но и расхождения, если и то и другое будет одной чеканки. Твоя душа еще

не на верном пути, если поступки твои не согласуются между собой. Будь

здоров!

Письмо XXXV

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Упрашивая тебя быть усердней в занятиях, я хлопочу о себе. Мне

хочется иметь друга, но если ты не станешь и дальше образовывать себя

так же, как вначале, то другом моим не сможешь быть и не будешь. Покуда

же ты любишь меня, но другом еще не стал. - "Как так? Разве это не одно

и то же?" - Нет, и разница тут велика. Друг всегда любит, но кто любит,

тот не всегда друг. Потому что дружба приносит только пользу, а любовь

иногда и вред. Так совершенствуйся хотя бы ради того, чтобы научиться

любить. (2) И спеши, если ты стремишься к совершенству ради меня, не то

выучишься для другого. А я уже заранее предвкушаю плоды, воображая, как

мы будем жить душа в душу, как те силы, что уходят у меня с возрастом,

возвращаются ко мне от тебя, хоть ты и ненамного младше. (3) Но я хочу

испытать эту радость не только в мечтах. И в разлуке те, кого мы любим,

приносят нам радость, но только небольшую и недолгую. Быть рядом, ви-

деть, говорить - вот живое наслаждение, особенно если встречаешь не

только того, кого хочешь, но и таким, каким хочешь. Сделай мне самый

большой подарок - подари самого себя! 1 А чтобы стать еще усерднее,

вспоминай, что ты смертей, а я стар. (4) Спеши же ко мне, но прежде - к

себе самому. Совершенствуйся и больше всего заботься о том, чтобы быть

верным самому себе. Всякий раз как захочешь проверить, сделано ли

что-нибудь, взгляни, хочешь ли ты сегодня того, чего и вчера. Перемена

желаний доказывает, что душа носится по волнам, появляясь то там, то

тут, - куда пригонит ветер. Все, что стоит на прочном основании, непоко-

лебимо. Это доступно достигшему совершенной мудрости, а отчасти и тому,

кто с успехом в ней совершенствуется. В чем между ними разница? - Второй

еще в движении, он хоть не меняет места, но колеблется, а первый недви-

жим. Будь здоров!

Письмо XXXVI

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Ободри твоего друга, чтобы он всем своим благородным сердцем пре-

зирал хулящих его за то, что он избрал безвестность и досуг, что отка-

зался от почетной должности и, хотя мог подняться выше, предпочел всему

покой. С каждым днем им будет все яснее, что он заключил сделку к своей

выгоде. Те, кому завидуют, то и дело меняются: одних вытесняют, другие

падают. Счастье - вещь беспокойная: оно само себе не дает ни отдыха, ни

срока и на множество ладов тревожит наш ум. Каждого оно заставляет за

чем-нибудь гнаться: одних - за властью, других - за роскошью, первых де-

лая спесивыми, вторых - изнеженными, но губя и тех и этих. - (2) "Но

ведь некоторые хорошо его переносят". - Да, так же, как хмель. Ни за что

не позволяй убедить себя, будто счастлив тот, кого многие домогаются:

ведь к такому сходятся, словно к озеру, из которого черпают воду и мутят

ее. - "Люди называют его пустодумом и празднолюбцем". - Но ведь ты зна-

ешь, что иные говорят все наоборот и речи их имеют противоположный

смысл. Кого они называли счастливым, был ли счастлив? (3) Какая нам за-

бота в том, что некоторым его нрав покажется слишком суровым и угрюмым?

Аристон ' говорил, что предпочитает юношу мрачного веселому и, на взгляд

толпы, любезному. Если молодое вино кажется резким и терпким, оно станет

хорошим, а то, что нравится еще до розлива, оказывается нестойким. Так

пусть его зовут угрюмым и считают врагом своему успеху: со временем эта

угрюмость обернется хорошей стороной. Лишь бы он упорно упражнялся в

добродетели и впитывал благородные науки - не те, которыми довольно ок-

ропиться, а те, которые душа должна вобрать в себя. (4) Теперь самое

время учиться. - "Как так? Разве бывает время, когда учиться незачем?" -

Нет, но если во всяком возрасте прилично заниматься наукой, то не во

всяком - идти в обучение. Стыдно и смешно смотреть, как старик берется

за азбуку. В молодости следует копить, а в старости - пользоваться.

Чем лучше благодаря тебе станет он, тем больше ты и себе принесешь

пользы. Говорят, что благодеяния самого высокого свойства - их-то и нуж-

но добиваться и оказывать - равно полезны и благодетелю, и благоде-

тельствуемому. (5) Наконец, он уже не в своей воле: ведь слово дано! Не

так стыдно обмануть заимодавцев, разорившись, как обмануть добрую надеж-

ду. Чтобы заплатить долги, купцу нужно удачное плавание, земледельцу -

плодородье возделываемых полей и благоприятная погода, а ему, чтобы

расквитаться, нужна только добрая воля. (6) Над нравами человека фортуна

не властна. Пусть он исправляет их ради того, чтобы его душа в наи-

большем спокойствии могла достичь совершенства, когда уже никаких чувств

не вызывают ни прибыли, ни убытки и состоянье ее не меняется, как бы ни

шли дела, когда человек стоит выше своих обстоятельств, если даже его

осыпать всеми общепризнанными благами, и не теряет величия, если случай

отнимет у него эти блага, все или отчасти. (7) Если бы он родился в Пар-

фии, то с младенчества натягивал бы лук, если бы в Германии, - то в

детстве уже замахивался бы легким копьем, а живи он во времена наших

пращуров, ему пришлось бы выучиться скакать верхом и биться врукопашную.

Каждого повелительно побуждает к этому воспитание, принятое у его племе-

ни.

(8) О чем же надо ему размышлять? О том, что помогает нам против лю-

бого оружия, против всякого врага, - о презрении к смерти. В ней, несом-

ненно, заключено нечто ужасное, поражающее наши души, от природы наде-

ленные любовью к самим себе, - ведь не было бы нужды готовиться к смерти

и собирать силы, если бы мы добровольно стремились к ней по безотчетному

побуждению, как стремятся к сохранению жизни. (9) Чтобы в случае надоб-

ности возлежать на розах со спокойной душой, учиться не нужно. Закаляют-

ся затем, чтобы не посрамить верности под пыткой, чтобы в случае надоб-

ности всю ночь простоять на валу в карауле, иногда даже раненым, и не

опираться на копье, потому что едва склонишься хоть на какой-то посох,

немедля подкрадывается сон. В смерти нет ничего плохого - ведь должен

быть некто, кому было бы от нее плохо. (10) А если в тебе так сильно же-

лание жить дольше, то подумай вот о чем: ничто исчезающее с наших глаз

не уничтожается - все скрывается в природе, откуда оно появилось и поя-

вится снова. Есть перерыв, гибели нет. И смерть, которую мы со страхом

отвергаем, прерывает, а не прекращает жизнь. Опять придет день, когда мы

снова явимся на свет, хоть многие отказались бы возвращаться, если б не

забывали все. (11) Позже я растолкую тебе подробнее, что все, по-ви-

ди-мости гибнущее, лишь изменяется. А кому предстоит вернуться, тот дол-

жен уходить спокойно. Всмотрись в круговорот вещей, вновь спешащих к

прежнему: ты увидишь, что в этом мире ничто не уничтожается, но только

заходит и опять восходит. Лето минует, но следующий год снова приводит

его; зима исчезает, но ее возвращают зимние месяцы; ночь затмевает солн-

це, но ее немедля прогоняет день. И разнообразное течение звезд таково,

что они повторяют пройденный путь, и пока одна часть неба идет вверх,

другая опускается вниз.

(12) Можно уже и кончать, но я прибавлю еще одно: ни младенцы, ни де-

ти, ни повредившиеся в уме смерти не боятся - и позор тем, кому разум не

дает такой же безмятежности, какую дарует глупость. Будь здоров.

Письмо XXXVII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Ты обещаешь быть человеком добра, а это самый надежный залог бла-

гомыслия. Ты уже приведен к присяге. И только в насмешку могут тебе ска-

зать, будто служба твоя будет легкой и удобной, я же не хочу тебя обма-

нывать. В твоем почетнейшем обязательстве и в обязательстве самом позор-

ном 1 стоят одни и те же слова: "Даю себя жечь, вязать и убивать желе-

зом". (2) Кто отдает руки внаем для арены, кто за пищу и питье платит

кровью, - от них берут ручательство в том, что они вытерпят все, хоть и

против воли, а от тебя - что ты все вынесешь добровольно и с охотой. Им

дозволено опустить оружие, попытать милосердие народа2, а тебе нельзя ни

опустить меч, ни молить о пощаде: ты обязан умереть стоя, непобежденным.

К тому же что пользы выгадать несколько дней либо лет? Для нас, коль

скоро мы родились, нет избавления. - (3) Ты спросишь: "Как же мне стать

свободным?" - Избежать неизбежного нельзя - его можно только победить.

"Сила путь пролагает себе"3. Этот путь откроет перед тобою философия.

Обратись к ней, если хочешь не знать ущерба, быть безмятежным, счастли-

вым и, главное, свободным. Иным способом этого не достичь. (4) Глупость

- вещь унизи тельная, гнусная, презренная, рабская, подвластная многим

жестоким страстям. Но от этих тягостных повелителей, которые приказывают

то по очереди, то все вместе, избавит тебя мудрость, она же - единствен-

ная свобода. К ней ведет одна дорога, и притом прямая: с нее не

собьешься, шагай уверенно! Если хочешь взять власть над всем, отдай

власть над собою разуму! Многим будешь ты повелевать, если разум будет

повелевать тобою. Он научит тебя, как и за что браться, и ты перестанешь

наталкиваться на то или другое дело случайно. (5) Ты не назовешь мне ни-

кого, кто, желая чего-нибудь, знал бы, откуда это желанье взялось, -

ведь он пришел к нему не по размышленье, а натолкнулся на него сходу.

Фортуна сама находит нас не реже, чем мы ее. Стыдно не идти, а нестись

по течению и в водовороте дел спрашивать, опешивши: "Как же я сюда по-

пал?" Будь здоров.

Письмо XXXVIII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Ты не зря требуешь, чтобы мы чаще обменивались письмами. Больше

пользы приносит речь, которая малыми долями прокрадывается в душу. В

пространных же рассуждениях, написанных заранее и прочитанных при наро-

де, шуму много, а доверительности нет. Философия - это добрый совет, а

давать советы во всеуслышанье никто не станет. Иногда не стоит пренебре-

гать и этой, так сказать, всенародностью, - когда надо подтолкнуть сом-

невающегося; но когда дело не в том, чтобы внушить желание учиться, а в

самом учении, тогда нужны слова не такие громкие. Они легче проникают

вглубь и удерживаются: ведь слов нужно немного, но зато убедительных.

(2) Сеять их следует, как семена, каждое из которых, при всей его малос-

ти, попав на подходящую почву, обнаруживает свои силы и развивается так,

что из крошечного вырастает огромное. То же самое и доводы разума: на

взгляд они невелики, но растут по мере того, как делают свое дело. Ска-

зано немного, однако сказанное, если западет в душу, крепнет и дает

всходы. Повторяю, тот же удел у наставлений, что и у семян: короткие,

они многое могут, лишь бы только им попасть, как я говорил, в подходящую

душу, способную их принять. А она сама принесет плоды, возвратив полу-

ченное сторицей. Будь здоров.

Письмо XXXIX

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Заметки, которые ты просишь, я, конечно, составлю, сжатые и тща-

тельно расположенные по порядку, но смотри сам, не больше ли пользы при-

несет обычное изложение, нежели то, что теперь называют "обобщением", а

раньше, когда говорили еще по-латыни, называли "кратким итогом" '. Пер-

вое нужнее обучающемуся, второе - знающему, потому что первое учит, вто-

рое помогает вспомнить.

Впрочем, я обеспечу тебя и тем, и другим. Но незачем требовать с меня

ссылок на такого-то или такого-то: кто приводит поручателей, тот сам ни-

кому не ведом. (2) Я напишу то, что ты хочешь, только на' свой лад. А

покуда у тебя есть немало других, хотя я не знаю, достаточно ли соблюда-

ешь ты порядок в их чтении. Возьми в руки какой-нибудь "Перечень филосо-

фов"2: увидав, сколько их ради тебя потрудилось, ты уже и от этого поне-

воле проснешься и захочешь стать одним из них. Ведь лучшее свойство бла-

городного духа - это легко пробуждающееся стремление ко всему, что чест-

но. Человек с возвышенной по природе душою не находит удовольствия в

низменном и презренном, его манит ввысь зрелище великих дел. (3) Подобно

тому как пламя прямо вздымается вверх и не может ни гнуться и стелиться

по земле, ни тем более затихнуть, так и наш дух всегда в движении и тем

беспокойней и деятельней, чем больше в нем пыла. Счастлив тот, кто нап-

равит порыв духа на благо: он уйдет из-под власти фортуны, будет умерять

удачу, одолевать неудачу, презирать то, чем другие восхищаются. (4) Ве-

ликая душа пренебрегает великим и предпочитает умеренное чрезмерному,

ибо первое полезно и животворно, второе вредно, потому что излишне. Так

обилие зерна валит колосья, так ломаются от тяжести плодов ветви, так не

вызревает слишком богатый урожай. То же случается и с душами: чрезмерное

счастье сокрушает их, так как они пользуются им не только в ущерб дру-

гим, но и в ущерб себе. (5) Кто из врагов бесчестит человека так, как

иных - собственные наслаждения? Таким можно простить их невоздержность и

безумную похоть только по одной причине: они сами страдают от того, что

творят. И недаром терзает их это неистовство: страсть, стоит ей перейти

естественную меру, непременно теряет и всякую меру. Все желания имеют

предел, кроме суетного и рожденного похотью: ему предела нет. (6) Необ-

ходимое измеряется пользой, излишнему где найдешь границу? Так и погру-

жаются в наслаждения, без которых, когда они вошли в привычку, уже

нельзя жить. Поэтому нет несчастнее зашедших так далеко, что прежде из-

лишнее становится для них необходимым. Наслаждения уже не тешат их, а

повелевают ими, они же - и это худшее зло! - любят свое зло. Тот дошел

до предела несчастья, кого постыдное не только услаждает, но и радует.

Нет лекарства для того, у кого пороки стали нравами. Будь здоров.