Часть 1.

Дешан Л.-М.

Моральные рассуждения. Письма о духе века.Метафизические размышления.Ч.2.1773-1779.

Истина, или Истинная система. Ред. коллегия: В. М. Богуславский и др. Вступит, статья В. М. Богуславского. М., «Мысль», 1973.-532 с. (АН СССР. Ин-т философии. Философ, наследие).С.166-450.

Настоящее издание произведений малоизвестного французского философа Леже-Мари Дешана является наиболее полным. Оно включает произведения, характеризующие философские и социально-политические взгляды мыслителя, воссоздающие его концепцию утопического коммунизма. Издание переписки (впервые так полно) Дешана с его великими современниками (Дидро, Робине и др.) позволит представить себе духовную атмосферу века, в который творил философ.

СОДЕРЖАНИЕ

В. М. Богуславский. «Истинная система» Дешана .................. 5

ИСТИНА, ИЛИ ИСТИННАЯ СИСТЕМА

Разрешение загадки метафизики и морали .............77

Предисловие .................. -

Предварительные метафизические размышления ................ 89

Цепь развернутых истин............. 101

Разрешение загадки метафизики и морали, изложенное в четырех тезисах.............. 109

Добавления в подтверждение предыдущего ................. 133

Моральные рассуждения........... 166

Часть 1-я................... -

Часть 2-я................... 200

Письма о духе века .............. 232

Разрешение загадки метафизики в морали в вопросах и ответах........... 263

Попытки войти в сношения с некоторыми из наших философов по вопросу об истине ........340

Приложение.................. 451

Примечания.................. 509

Указатель и мен................ 528

Предметный указатель........... 529

МОРАЛЬНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Наше общественное состояние является состоянием разъединения в единении, так как мы вопреки всякому общественному смыслу разделены на сословия не только различные, но и совершенно не соответствующие друг другу, на сословия, полезные сами по себе, и на сословия, искусственно насажденные, полезные исключительно ввиду безрассудства наших нравов, ввиду состояния законов, которому мы подвластны, - как сословия высшего духовенства, клириков, военных, судейских, финансистов [1] и т.д.

Достаточно было владычества сильного, достаточно было признания принципа власти начальника, чтобы привести первобытно диких людей в состояние разделения. Если бы им дано было познать преимущества строя нравов (то есть состояния одинакового для всех) иным путем, чем пройдя через недостатки строя законов, у них не было бы королей, ибо зачем понадобились бы короли там, где не существовало бы ни морального неравенства, ни собственности - коренных пороков, для поддержания которых существует строй законов и которые являются истинной причиной людской порочности и нравственного зла, господствующего на земле? Короли были бы тогда противоречием.

Разделение людей на различные сословия составляет слабость людей и силу королей: оно делает из нас п из нашего достояния опору для владычества над нами же и заставляет нас взаимно принуждать друг друга жить под тиранией законов.

166

Людям постоянно проповедуют единение, но так как делают это, не отменяя причин и основ их разъединения и даже освящая религией эту порочную основу, каковой является нравственное неравенство и собственность, то указанная проповедь неизбежно остается безуспешной и королям совсем не приходится опасаться проповедуемой морали, которая, будучи действительно осуществлена, привела бы к их ниспровержению.

Она действительно привела бы к их ниспровержению, но каким бы это было счастьем для самих королей, для этих знатных несчастливцев, судьбе которых добрый крестьянин [а] напрасно стал бы завидовать.

Истинные принципы морали, проповедуемые людям, могут служить сдерживающим началом лишь для немногих. Мораль правительств - я разумею под этим политику, непрестанно стремящуюся подчинять нас все более и более тяжкому ярму законов божественных и человеческих [b], - является постоянным препятствием к тому, чтобы принципы возымели то полное и целостное действие, от которого они столь далеки в нашем состоянии законов и которое они оказывали бы в состоянии нравов без того, чтобы необходимо было их нам проповедовать. Короли, первосвященники и их подначальные должны стать просто людьми, чтобы люди действительно стали наконец тем, чем они должны быть в обществе.

а Люди искусственно насажденных сословий в общем несчастливее людей, принадлежащих к сословиям полезным.

b Законы божеские так же созданы людьми, как и законы человеческие, необходимо нуждающиеся в первых для своего обоснования.

II

Совет, данный во всеуслышание Маккиавелли: «divide ut regnes» [2] - вызвал немало возмущения, но если он показался возмутительным, то только потому, что основные начала управления возмущают сами по себе, как только их обнародуют. Пружины владычества должны оставаться скрытыми, они перестали бы действовать, если бы были известны людям.

167

Властителю для того, чтобы удержаться на престоле, иными словами, для того, чтобы сохранить могущество по отношению как к соседям, так и к собственным подданным, необходимо всяческими способами поддерживать разделение между ними, даже усугублять его, поскольку того требуют его интересы. Ибо чрезмерное согласие между соседями или между подданными представляло бы силу, способную не только противостоять его власти, но даже ее свергнуть. Надобно, чтобы его подданные все были предварительно разъединены, чтобы они были соперниками или даже врагами между собою на почве различия или неравенства их положений. Это составляет сущность нашего строя законов и открывает властителю путь к углублению разъединения между его подданными, поскольку этого требуют его интересы.

Разделение подданных властителя на различные сословия - основная точка опоры его владычества; но одной этой точки опоры, как она ни сильна, недостаточно. Необходимо, чтобы он для поддержания своей власти мог постоянно продолжать разъединять своих подданных; это разъединение, являющееся источником власти правителей и сановников, также разъединенных между собою, остается неизвестным народам и почти всегда даже знати [с].

Осуждать следует не мораль властителя, раз иной у него и не может быть, а самого властителя. Но осудить его нужно лишь для того, чтобы перейти к состоянию нравов; ибо, пока существует состояние законов, мудрость повелевает почитать его и повиноваться ему. То же самое нужно сказать и относительно религии и ее морали [d].

с Я сам был при том, как после смерти всевластного министра сошлись трое главных чиновников крупного города и показали друг другу письма от этого министра, из-за которых они были долгие годы на ножах.

d Говоря о морали религии, я имею в виду не мораль разума, которой она противодействует тем, что до известной степени ее принимает, а ту мораль, которая ей свойственна.

III

Издавна уже ведутся разговоры о всеобщем мире [3] между властителями, и он вполне мог бы быть осуществлен, если бы возможно было, чтобы каждому властителю не приходилось опасаться никого, кроме соседей. Но ему приходится остерегаться собственных подданных, от природы свободных и хотя и рожденных под игом власти, но

168

подчиненных ей исключительно посредством насилия. Поэтому, чтобы держать их в повиновении, ему нужны войска. Но недопустимо содержать войска явно для этой цели, ибо, если бы цель эта стала явной, подданные чересчур ясно убедились бы в том, что они находятся под властью насилия и что они друг друга под этой властью удерживают. Поэтому нужно употреблять войско в действии вовне, чтобы в случае надобности можно было употребить его внутри страны и чтобы поддерживать в нем боевой дух, и, таким образом, властителю приходится вести войны с соседями [4]. Приведенное мною соображение - главнейшее, если не единственное, на основании которого возможно неоспоримо утверждать, что проект всеобщего мира между властителями является химерой [5].

У диких истоков общественного состояния воин существовал в целях общей защиты, в те времена все были воинами под предводительством начальника. Но если с тех пор потребность в такой защите и продолжала всегда существовать, то главным образом потому, что в ней нуждались начальники и властители, чтобы под ее покровом постоянно держать в боевой готовности войско, дающее им в руки силу над своими подданными, а также для того, чтобы знать постоянно занималась военным делом. Потребность эта непрестанно возрастала по мере того, как власть становилась все более абсолютной.

Соображения о поддержании порядка недостаточно, чтобы позволить властителю содержать войско в таких размерах, какие ему нужны против его же подданных, поэтому он нуждается в предлоге защиты государства. Однако и само соображение о порядке выдвигается исключительно в интересах властителя, ибо вся цель поддержания порядка сводится к тому, чтобы держать народ в подчинении его власти и в повиновении его законам [е].

е Правда, из поддержания порядка вытекает некоторое подобие порядка в наших нравах. Иначе и быть не может, так как без этого они никак не могли бы удержаться. Однако это подобие порядка существует только в беспорядке, в сфере порочного в своей основе государства. Отсюда существующий ход вещей, отсюда и неразумнейшее общественное состояние. Я имею в виду главным образом цивилизованное общественное состояние.

169

Все войско является охраной властителя, по он располагает и особыми войсками для своей личной охраны и для поддержания престижа власти, и эти-то части войск и вызывают наибольшее возмущение, ибо в них яснее всего проявляется как его власть, так и недоверие его к народу. По политическим соображениям он должен был бы от них отказаться и поставить себя под защиту народа, если бы голос личной безопасности не оказался - и не должен был оказаться - сильнее голоса политики. Вот в действительности наш закон - закон сильнейшего как в состоянии дикости, которое мы увековечили в этом отношении, так и в пришедшем ему на смену законе, каковым является закон властителя, сосредоточивающего всю власть в своей особе.

Подданные одного и того же властителя редко сражаются между собою, потому что властитель не желает, чтобы они сражались, но они причиняют друг другу гораздо большее зло, чем сражение. А народы сражаются между собою, потому что властителям угодно, чтобы они сражались. Спрашивается, не является ли в сущности подобное общественное состояние совокупностью всевозможных недостатков вдобавок к недостаткам состояния, дикости и находим ли мы в обманчивых преимуществах, предоставляемых нам этим состоянием, возмещение связанных с ним недостатков?

IV

Кажущееся различие между солдатом и священником по отношению к власти состоит в том, что священник защищает властителя от его подданных, а солдат - от его соседей. Но нужно еще раз повторить, что солдат поставлен для защиты властителя от соседей и на вид как будто бы только для этого и поставлен, а фактически для того, чтобы защищать его от подданных. Таким образом, в сущности солдат, как и священник, защищает властителя от подданных [6]. Пусть же не говорят о нем, если не уклониться от истины и не судить по одной видимости, что он существует исключительно для защиты государства [f], для безопасности народов, пусть впредь только и рассматривают церковь и войско как два сословия, выполняющие одно и то же назначение, то есть являющиеся орудием властителя, направленным против его подданных, иными словами - против самих себя.

f О военном правильнее сказать, что он на службе государевой, а не государственной, так как хотя «государство» и означает в известном смысле государя, который является всем, оно не выражает понятия о нации [7].

170

Разницу между священником и солдатом составляет лишь разница в применяемом ими оружии. Различие это - между духовным и чувственным - может показаться краеугольным, но оно не таково, каким кажется, так как в действительности и духовное создано человеком и так как оно существует, лишь поскольку оно чувственно.

По характеру своего оружия, созданного на предмет покорения ума и сердца невежественного и порабощенного человека, церковь является главной опорой престола; меч, которому подвластна лишь плоть, - на втором месте. Солдат обязан уступить первенство своему сотоварищу - священнику, и властитель обязан ему первым покровительством. По сути дела и священник, и солдат выполняют одну и ту же службу, службу государю. Для службы королю вступают как в ряды войска, так и в ряды духовенства. Всякая религия, проповедующая покорность властителю, хотя бы он был и тираном, обеспечена на пути преуспеяния, какого бы характера она ни была.

Основное начало, или Все, поскольку оно называется абсурдным именем «царя царей», не что иное, как властитель, который является всем в нашем состоянии законов и встречается всюду, будь то в едином лице в монархиях или во многих лицах в республиках.

Небо - это маска, под которой церковь состоит на службе у властителя; защита народа - маска, под которой ему служит войско; обе эти маски, наиболее обманчивые для людей, составляя мощь церкви и войска перед лицом народов, обеспечивают властителю основу его власти и предоставляют своим носителям господствующее положение впереди прочих держащихся на обмане сословий, как судейское и финансовое, которые, подобно им, существуют исключительно в силу суверенного принципа, в силу нашего состоянии законов [g].

g Следует наносить удары либо всем основанным на обмане сословиям, как я это здесь делаю, либо не наносить их вовсе. Мне смешно видеть, как философы, почитающие высшее духовенство, военное и судейское сословия, набрасываются на церковь, точно они в силах ее уничтожить, борясь с нею одной [8]. Я согласен с тем, что она более прочих искусственно созданных сословий возмущает разум, который она держит в подчинении вопреки всякому разуму, но так как прочие сословия без нее существовать не могут, то, если их не трогать, нельзя трогать и ее.

171

Так как положение властителя и само тоже искусственно создано, то из этого необходимо следует, что сословия, действительно полезные и которые в разумном общественном состоянии одни бы и имели право на существование, как пастухи, землепашцы и мастеровые [9], занимают последнее место, позади всех искусственно созданных сословий, и что они презреннее всех, какими они и являются при наших безрассудных нравах.

Основу наших нравов составляет отнюдь не мораль, а политика, и эта по необходимости порожденная духом наших законов политика развивается сама собою, без всякого участия теории, иначе говоря, не будучи основательно известна ни королям, ни их министрам, ни церкви, ни судейским, ни военным, ни даже философам. Она смутно видится лишь наиболее искусным из них; на нее нападают в деталях, не подозревая, что можно коснуться тверди ее, - до такой степени непоколебимым представляется нам состояние законов, при котором мы появляемся на свет.

Каким же оказалось бы - повторяю здесь выражение, которое я уже приводил самому себе и на которое я весьма охотно дам еще раз ответ по существу, - каким же оказалось бы завтрашнее состояние, если бы человечество сегодня сбросило иго законов? Наступило бы состояние нравов, состояние морального равенства, ибо, как я уже указывал, невозможно, чтобы из состояния общественного люди вновь впали в состояние дикости, а кроме состояния дикости для человечества возможны лишь состояние законов или состояпие нравов. Вместе с нашими моралистами будут, может быть, наоборот, утверждать, что наступило бы состояние, при котором люди стали бы вырывать друг у друга предметы их вожделений и резать за них друг друга, но для такого утверждения не существует и тени основания, так как названное состояние не было бы ни состоянием дикости, ни нашим состоянием законов, то есть ни одним из тех двух состояний, при которых только и возможно резать друг друга. То было бы состояние морального равенства, к которому мы все стремимся, при котором люди, всецело преисполненные духа бескорыстия, до известной степени свойственного некогда пер-

172

вым христианам и основателям монашеских орденов, не имели бы никакой собственности и всем бы владели сообща. Я допускаю, что при ослаблении законных уз (отсюда-то и делается неправильный вывод относительно состояния нравов) люди, менее ими сдерживаемые, стали бы более беспорядочными. Но законы могут быть ослаблены лишь при состоянии законов.

Таким образом, нельзя делать отсюда никаких выводов против устанавливаемой мною истины, согласно которой люди, оказавшись вдруг без законов, необходимо очутились бы в состоянии нравов, в состоянии морального равенства. Вот какими нужно представить себе людей вне состояния законов и какими их себе еще никогда не представляли. Такая точка зрения наряду с установленными уже положениями, на которых она основана, должна подтвердить умонастроение, отвергающее всякие законы, каким бы возмутительным оно на первый взгляд ни казалось.

Говорят [10], что в состоянии дикости люди убивали друг друга, лишь бы вырвать друг у друга вожделенные предметы. Но предметы эти были чересчур просты, чересчур ограниченны и легко доступны до того, как появилось мое и твое, чтобы из-за них проливалось много крови. Да и нам ли, когда предметы вожделения столь разнообразны и имеются в таком изобилии, нам ли, постоянно пускающим в ход всякие средства, одно злее другого, чтобы вырвать их друг у друга, нам ли с нашими почти постоянно сталкивающимися интересами и почти всегда находящимся в состоянии войны, либо явной, либо скрытой, - полно, нам ли приводить такое возражение против состояния дикости? Горожане и придворные гораздо больше сражаются между собой, чем деревенские жители, а последние - гораздо больше, чем дикие люди, ограничивавшиеся тем, что сплачивались между собою для борьбы с другими видами животных, которые могли им вредить или занять их место [h].

h Именно сплачиваясь для удовлетворения своих потребностей [11] и самозащиты, человек и дошел до того общественного состояния, в котором он ныне находится. Всякое сплочение животных одного вида является началом общества, влекущим за собою и выработку того или иного языка. Этот язык, ограничивающийся самым необходимым, конечно, менее богат, чем наш. Но наш язык, которым мы так чванимся, был ли бы столь богат и говорили ли бы мы так много, если бы наши первобытные сборища вместо того, чтобы привести нас к самому безрассудному общественному состоянию, могли привести нас к состоянию нравов? Животные, устроенные иначе, чем мы, и мудро ограничивающиеся своими насущными потребностями, не говорят на нашем языке и не беседуют между собою ради беседы, следовательно, они не разговаривают и не понимают друг друга. Вот к какому выводу мы пришли - и не краснеем за него. Мы по нашим безрассудным нравам судим и выводим неблагоприятное заключение, тогда как, принимая во внимание наши нравы, должны были бы, наоборот, более благоприятно судить о животных. Превосходство наше заключается единственно в силе, какую нам дает наше общественное состояние. При встрече с прожорливым и более сильным животным одинокий и безоружный человек представляет собою лишь годную в пищу добычу.

173

Однако я имею в виду сравнение нашего состояния законов не столько с состоянием дикости, сколько с состоянием нравов.

VI

Мы черпаем доказательства из природы диких животных, когда нам требуется доказать, что порок собственности является прирожденным и что его, следовательно, можно было только умерить, как это якобы сделано в состоянии законов [i]. Но порок этот, прирожденный в состоянии дикости и в нашем состоянии законов, вытекающем из состояния дикости, не был бы свойствен природе в состоянии нравов, где не осталось бы ничего от дикости. Поэтому мы напрасно ссылаемся на диких животных в оправдание порока собственности [k].

i Порок собственности свойствен грубой природе, и сказать о нем, что он свойствен природе, - значит выразиться неясно. Чтобы выразиться точно, нужно было бы сказать, что он свойствен природе в том смысле, что он в ней существует. Прибавлю здесь, что нет в природе ничего, что было бы противно природе, и что выражение это никогда не следует понимать строго. Содомия противоестественна в том смысле, что она противодействует зарождению, подобно тому как если бы растущий на берегу реки дуб уронил желудь в воду.

k Мы цепляемся за порок собственности, не думая о том, что это он путем порождаемого им морального зла заставляет нас такой дорогой ценой оплачивать физические наслаждения, им доставляемые, и что в состоянии нравов эти наслаждения, несравненно более значительные, ничего бы нам не стоили.

Мы перенесли этот основной порок из состояния дикости в наше общественное состояние, а так как мы, кроме этих двух состояний, никакого иного и не знаем, мы и говорим, что порок этот свойствен природе, и позорно ссылаемся на пример животных, на которых мы, впрочем, отнюдь не желаем походить.

174

Говорят также - что вполне естественно, - чтобы тот, кто возделал участок земли, один им и пользовался [12]. Если это и естественно, то только при наших нравах, когда существует собственность; но было бы противно природе или, лучше сказать, противно всякому разуму, чтобы человек возделывал для себя участок земли и ограждал его рвами при состоянии нравов, когда земля являлась бы в равной мере достоянием всех людей и они бы возделывали ее сообща, чтобы сообща и пользоваться ее плодами.

Состояние законов придало пороку собственности гораздо большее значение, чем то, которое он мог иметь при состоянии дикости. Доказательством служит то, что порок этот породил при состоянии законов все нравственные пороки и все извращенные страсти, к которым мы можем причислить и естественные вожделения, если принять во внимание изощренность и искусственные средства, применяемые нами для возбуждения в нас и удовлетворения этих вожделений.

Возьмем хотя бы естественную склонность обоих полов друг к другу: до какой степени состояние законов поставило обе стороны вне условий природы, до какой степени оно нас стеснило и какой источник злоключений тем самым породило! Вся кровь, пролитая в животном мире под влиянием этой склонности, ничто по сравнению с тем количеством, которое нас заставило пролить состояние законов. Но и кровь, которую оно нас заставило пролить, тоже ничто по сравнению с множеством бедствий всякого рода, изо дня в день давящих нас под жестокими оковами стыдливости и безбрачия, которые мы сами наложили на себя, и, быть может, еще более жестокими оковами брака [l]. Вне истинно общественного состояния, в особенности же в нашем состоянии, где все способствует возбуждению

l Узы брака [13] причинили относительно больше горя и злосчастья, нежели религиозные обеты, и если они не вызвали столько же нареканий, то только потому, что состояние законов неукоснительно требует их поддержания. Что за ужасные узы, соединяющие мужчину и женщину, которые живут постоянно вместе, не будучи подходящи друг к другу, и как редко они друг к другу подходят! Если бы проникнуть во внутреннюю жизнь супружеской четы, как много увидели бы мы горестей, о которых и представления не имеют, потому что они переживаются скрытно.

175

наших вожделений, самки не могут представлять собою для самцов ничего иного, кроме того, чем они всегда были, то есть яблоком раздора, поводом к вражде, предметом наслаждений, который постоянно будут стараться вырвать друг у друга [m].

m Только в порочном общественном состоянии, подобном нашему, и можно видеть самцов, являющихся поводом раздора между самками, и самок, служащих тем же для самцов.

Право собственности на женщин является законом, которым мы не перестаем возмущаться, и можно даже сказать, что все мы стараемся перещеголять друг друга в его нарушении. Не иначе обстоит дело и с правом собственности на прочие земные блага. Но что это за законы - законы постоянного принуждения, к тому же постоянно нарушаемые - на деле или в помыслах!

VII

Красота и безобразие, вид благородный и вид вульгарный, умный и глупый, мудрый и безумный и пр. - все эти определения имеют значение лишь при нравах, подобных нашим, так как только наши чрезвычайно пестрые и совершенно искусственные нравы необходимо создают значительное разнообразие в физиономиях, в плоти, в формах, во вкусах, в темпераментах, в характерах и умах. Чем более схожими были бы нравы у людей (для этого потребовалось бы уничтожение искусственно созданных сословий, сообщающих им столь различные нравы), тем более они стали бы походить друг на друга, тем более одинаковым был бы их склад, их ум и характер. Они стали бы противоположностью того, чем они являются в настоящее время, а как сильно разнствуют они теперь во всех отношениях, начиная с королей и кончая пастухами! Какая пестрота! Как мало общего между одним человеком и другим! Мне пришлось бы сказать слишком много, если бы об этом нужно было говорить.

Одинаковые нравы (а одинаковыми нравами могут быть только истинные нравы) сделали бы, так сказать, из всех мужчин и всех женщин одного и того же мужчину и одну и ту же женщину. Я разумею под этим, что в конце концов между нами оказалось бы больше сходства, чем между животными одного и того же вида, наиболее похожими друг на друга, - между лесными живот-

176

ными. По этому одному можно судить, насколько при состоянии морального равенства все бы способствовало устранению всяких препятствий к общности мужчин у женщин и женщин у мужчин [14], такой общности, которая возмутительна для наших нравов лишь потому, что она противоречит их сущности.

Публичные женщины, которые хотят стать публичными и проституируются из-за куска хлеба, терпимы потому, что они необходимы; но, не говоря о том уроне, который наносит самому себе закон этой терпимостью, вынужденной вследствие природного порока закона, - до какой степени необходимость в этих женщинах показательна против права собственности на женщину, до какой степени она вскрывает его отрицательную сторону! Стали ли бы их терпеть даже в самом Риме, этом центре религии, если бы в них не нуждались для защиты наших жен и дочерей, на которых - не будь их - начали бы кидаться? Их презирают потому, что они могли бы зарабатывать себе на жизнь, - так говорится, - но если бы они нашли работу, если бы правительство, которое в силах это сделать, заставило их отказаться от их ремесла - что сталось бы с нашими городами, которые не могут без них обойтись? Все в наших нравах противоречиво и все должно быть таким.

VIII

Привилегией называться прекрасным полом женщины, не принадлежащие к народным массам, обязаны прежде всего совершенно отличному от нашего воспитанию и средствам, к которым они прибегают, чтобы нам нравиться. Этому же они обязаны и тем, что нам обычно нравится в их внешности, в их манере держаться и даже в их невежестве, которое мы, как у детей, называем милым, движимые чувством более искренним и более невыгодным для нас самих, чем мы полагаем.

Нравы и занятия женщин в общем менее далеки от истинных нравов, чем наши, и вполне очевидно, что так оно и должно быть не только в силу физического сложе-ппя женщин, привязывающего их к домашнему очагу, но и ввиду преследуемой нами при их порабощении цели - сделать их приятными. Мы, мужчины, всегда любим истинные нравы, хотя своим безрассудным поведением чрезвычайно удаляемся от них.

177

Природа создала женщин более слабыми, чем нас; но должны ли мы злоупотреблять этим, узурпировать свое моральное превосходство над ними и лишить их права на социальное равенство с нами? [n]

n То, что я говорю здесь о мужчинах по отношению к женщинам, я применяю и к отцам по отношению к детям. Однако я не делаю, как то может показаться, упреков ни отцам, ни мужчинам, ибо все, что делалось вначале, делалось, не задумываясь о том, во что это выльется в будущем, а все то, что делалось с тех пор, вытекало из сделанного вначале. Мне возразят, что во всем сильный берет верх над слабым. До известной степени это так и есть, но ведь именно для того, чтобы этому противодействовать, и должно существовать общественное состояние. Ибо какая же иная суть человеческого благоденствия может быть, как не та, чтобы поставить слабого в уровень с сильным? Наше состояние законов как будто бы эту цель и преследует: оно с виду кажется опорой слабого, но оно само и есть тот сильный, против которого мы являемся более или менее слабыми; и горе слабейшему, когда он имеет дело с менее слабым: последний обычно бывает по отношению к нему тем, что состояние законов бывает по отношению к нам всем. Слабейший - неминуемая жертва, и только по счастливой случайности ему удается избежать этой участи. О нашем состоянии законов я говорю, что оно является сильнейшим, ибо даже власти, которые черпают в нем силу, - и те в цепях.

Если они и столь несовершенны, какими они в действительности являются, и если мы из-за них в высокой степени несовершенны, если они фальшивы и извращены, если внутренний их облик нас отталкивает, тогда как внешний привлекает, - кого нам винить в этом, если не себя самих, навязавших им законы и поставивших их, таким образом, в необходимость ничем не брезговать, чтобы мстить за это, обходить законы и в свою очередь предписывать законы нам?

В своей Республике Платон установил общность женщин, но он не учел, что она несовместима с состоянием законов, которое он оставил в силе. А она действительно с ним несовместима, ибо состояние это не что иное, как опора собственности, собственность же на прочие земные блага необходимо влечет за собою собственность и на женщин. Скорее возможно, чтобы существовала общность имуществ наряду с правом собственности на женщин, чем общность женщин наряду с правом собственности на земные блага, и если ничто не представляется столь возмутительным, как такая общность наряду с собственностью, то это объясняется тем, что она противоречит природе наших нравов, не имея притом никакой возможности существовать на деле.

178

Когда об общности женщин говорят, что она противна природе, то следует отличать природу необщественную, или дикую, от природы общественной, и далее - общественную природу разумную от неразумной, какова наша, при которой весь наш разум ограничивается сообщаемой им нам способностью стать общественно-разумными животными [o]. При таком различении, которое никогда не следует упускать из виду, общность женщин уже не представляется противной природе вообще, а лишь данной природе, природе дикой и природе общественно-неразумной.

o Если прочие животные не обладают присущей нам способностью становиться разумно-общественными животными, то объясняется это тем, что для обладания ею необходимо пребывать в обществе, притом в обществе неразумном, а они не использовали этого преимущества, составляющего бедствие наше и наших детей.

Твое и мое по отношению к земным благам и к женщинам существует только под сенью наших нравов, порождая все зло, которое санкционируют эти нравы. А между тем рассудку вопреки наш общественный строй зиждется именно на этом зле. Все мы его более или менее ощущаем, и этим и обусловливается постоянный безмолвный протест, превращающий большую часть из нас в воров всех видов и родов, в том числе ворующих жен и дочерей, прелюбодеев и блудников. Такому положению вещей пытаются помочь пятном позора, тюрьмами и пытками. Но средства эти, представляющие сами по себе великое зло, которое должно было бы раскрыть нам глаза на порочность нашего общественного состояния, почти ничего в этом направлении не достигают, столь естествен отмеченный протест. Не помогают также ни обещания рая, ни угроза адом, и, несмотря на эти лживые и отвратительные средства, на всю массу цивилизованных людей приходится никак не менее трех четвертей развращенных.

Пусть человек, не лишенный темперамента, вкуса и такта, встретит здоровую девушку или молодую женщину с довольным видом, которым будут отличаться все женщины при состоянии нравов и который так нравится всегда, со свежим, сияющим природными красками видом, дышащим кротостью, невинностью, детской непосредст-

179

венностью и простотой, - и человек этот тотчас же и невольно, даже не будучи в состоянии дать себе в этом отчет, воспрянет, согретый истинными нравами, образ которых явит ему эта женщина, и забудет про иго законов, а если оно будет ему мешать - сочтет его жестоким тиранством и возненавидит. Он скажет себе: «Объект этот - благо, на которое я имею такое же право, как и все другие; отнимать его у меня - значит совершить злоупотребление по отношению ко мне. Я вижу в этой женщине все, что отвечает моим желаниям, и я хочу ее». Он сделает все для достижения этой цели, если у него имеется какая-либо надежда на успех. Вот то, чему наши законы никогда не в состоянии будут помешать, ибо сдерживать людей или, вернее, часть людей, не сдерживая остальных, невозможно.

При состоянии нравов, где устранены были бы все препятствия по отношению к женщинам и где не приходилось бы опасаться коварных последствий общения с ними, мужчина стремился бы к ним одним, ибо только вследствие позорных наших нравов многие мужчины обращаются к иным источникам или к самим себе. Но есть ли в человечестве какой-нибудь порок или даже недостаток, порождаемый чем-нибудь другим, а не порочностью наших нравов? И говоря, что нравы эти дурны, неужели я говорю не то же, что говорится изо дня в день, не то же, что без устали повторяют все наши моралисты? Я знаю, что, проникая до глубин извращенности, я захожу дальше, чем принято, но неужели разумно не доходить до порочной основы, и не пора ли было бы наконец после всех безуспешных проповедей мужчинам убедиться в том, что нравы наши пребывают упорно развращенными только вследствие развращенности их основы? Принято говорить, что ее причиной является испорченность мужчин. Но почему так говорят? Потому что не умеют восходить далее этой испорченности, видеть ее причину в основном пороке нашего общественного состояния - в моральном неравенстве и в собственности.

180

IX

Как ужасно такое общественное состояние, как наше. Что за коварство в единении, которое сплачивает нас друг с другом лишь для того, чтобы дать нам возможность с большей легкостью друг друга тиранить и душить, которое превращает земной шар в арену разбоев, в сцену, о которой один из наших поэтов сказал: «Кажется, что видишь в мрачной клетке каторжников, которые могли бы помогать друг другу, но вместо этого друг на друга набрасываются и бьют сковывающими их цепями» [15], - в сцену, всю окрашенную кровью человеческой, в сцену, на которой мы поставлены в жестокую необходимость не страшиться ничего в такой мере, как таких же людей, как мы [p].

р Тирада эта может показаться написанной слишком мрачными красками, но она не показалась бы такой, если с тем же вниманием, как и я, изо дня в день присматриваться ко всем горестям, крупным и мелким, внутренним и внешним, прошлым и сущим в нашем отвратительном общественном состоянии. В большинстве случаев люди замечают эти горести лишь каждую в отдельности и над многими из них посмеиваются. Но я-то вижу их в их совокупности и ни над одной из них не смеюсь, если не считать подчас постигающих меня горестей.

Спору нет, при всех бедствиях и тягостях душевных и телесных, которыми нас обременяет наше злосчастное общественное состояние, проглядывают и некоторые блага - иначе и быть бы не могло, как я покажу впоследствии. Но к чему нам эти блага, если не к тому, чтобы заставить нас еще горше ощущать бедствия, и как мы далеки от благоденствия, представляющего собою постоянное благо, которым мы могли бы наслаждаться постоянно? Как ни расхваливай эти блага, мы тем не менее имеем все основания сказать, разумно оглядываясь на нашу прошедшую жизнь, что мы не желали бы начать ее сызнова и что нам не стоило рождаться на свет. В числе многих писаний, трактующих о наших бедствиях, достаточно взглянуть на примечание седьмое [16] к «Рассуждению о причинах и основаниях неравенства между людьми» Ж.-Ж. Р[уссо]. Там ярче, чем я в состоянии это показать, обрисованы все бедствия, связанные с нашим общественным состоянием. Но там бедствия эти показаны лишь в сравнении с благоденствием состояния дикости, а этого далеко не достаточно. Их надо показать в сравнении с благоденствием истинного общественного состояния, состояния единения без разъединения, несравненно более благодетельного для человечества, чем состояние разъединения без единения, каким является состояние дикости.

181

По поводу господина Руссо замечу, что ему недоставало трех существенных вещей, чтобы придать его «Рассуждению» всю ту ценность, которую оно могло бы представлять (не говоря о четвертой, а именно об Истине метафизической, которая могла бы ему дать три остальные истины). Первая: он не увидел порока состояния дикости, то есть отсутствия единения, или общественности, что обусловливало слабость этого состояния. Вторая: он не увидел, что все религии не имеют и не могут иметь иной цели, кроме сохранения порока нашего единения, а это дало бы ему возможность откинуть все религии, которые он сбивает одной рукой и подымает другой. И третья, что дало бы ему первую и вторую: рассмотрев состояние дикости и наше общественное состояние [q], он не представил себе подлинно общественного состояния.

И потому, что он не представил себе истинного общественного состояния, он так плохо справился с возражением, им самим приводимым в конце примечания, на которое я сослался; и потому единственный разумный вывод, допускаемый его рассуждением, состоит в том, что надобно возвратиться к состоянию дикости. Но так как это в такой же мере невозможно, как возможно, установив очевидность, перейти от нашего ложного общественного состояния в подлинно общественное, то из этого явствует, что он сочинил труд бесполезный и даже что он усугубил наши бедствия, осудив наши нравы со свойственной ему энергией и не указав избавления от них [r].

Он согласен с тем, что человек от природы добр, что злым его сделали неравенство и собственность, и тут же он противоречиво устанавливает пороки в гражданском обществе, заявляя, что распределительная справедливость требует, чтобы гражданам оказывалось внимание и вознаграждение в меру их заслуг [s]. Нужно полагать, что он бы этого не сделал, если бы видел гражданское общество

q Господин Руссо видел не столько состояние дикости, сколько зачатки общественного состояния.

r При более глубоком анализе и большей склонности к поучению, чем к блеску, господин Руссо был бы менее красноречив во всех своих умозрительных трудах. Возлюбим красноречие, назначение которого, как и всякой гармонии, состоит в том, чтобы милосердно отвлекать нас от нас самих, томящихся под гнетом насилия, но не станем ему доверять: не истиной оно внушается.

s При равенстве моральном не могло бы быть более речи об услугах, оказываемых обществу. Все вместе соревновались бы в служении общему благу, никто не заявлял бы притязаний на то, что он полезнее другого. Но для того, чтобы полностью охватить эту истину, необходимо уяснить себе все различие состояния нравов от нашего состояния законов, и оно-то и будет в дальнейшем выясняться все более и более.

182

таким, каким оно должно и может быть, если бы он познал состояние нравов. Это было ему необходимо, чтобы разумно и с пользой разработать его тему, но он не смог познать это состояние, не познав основы вещей, не выяснив себе Бытия, не выяснив себе первичной причины [t].

X

Стремление властвовать первоначально свойственно состоянию дикости, из него произошло наше состояние, где оно стало все более и более разрастаться, и из этой постигнутой истины родились стихи, которые торжественно декламируют с подмостков наших театров и которые в немногих словах, но с большой силой выражают все, что я здесь говорю против законов: «Гибельное честолюбие, отталкивающая мания, источник несправедливостей и тирании, первой кровью мир напоивший, людей в кандалы и позор заковавший, - это ты, чьи неистовства, всегда незаконные, породили и скипетры, и преступления» [t'].

t Если бы господин Руссо познал состояние нравов, показавшееся ему, вероятно, как и прочим философам, химерой, и если бы он на основании этого познания дал не красноречивое сочинение, а хороший труд, мне оставалось бы только изложить в подтверждение этого труда Истину, первопричину.

t' «В огонь сметем всю дребедень законов!» - сказал Вольтер. И сколько подобных выпадов против состояния законов рассыпано у наших поэтов, древних и современных! Но высказала их не столько истина, сколько предчувствие ее, поэтому они нас еле трогают и из-под нашего ярма мы их воспринимаем как острые выпады поэтов, которым одним мы их разрешаем.

Вначале стремление властвовать распространялось только на тела, но для того, чтобы лучше справиться с этой своей в сущности единственной задачей, оно распространилось при помощи религии и законов также и на души. Тут-то и исполнилась мера порабощения и бедствий людей. Люди не стали более ограничиваться двумя первоначальными объектами раздоров и войн (земными благами и женщинами), они создали себе третий объект

183

из вопросов религии и нравов. И сколько зол, как тайных, так и явных, создавал и создает этот третий объект изо дня в день! Против него-то ныне и восстает наша философия, не видя того, что он является необходимым следствием причины, которую она оставляет в силе, - нашего невежества, которое при состоянии дикости было непреодолимо, и состояния законов, при котором это невежество держит нас в оковах [u].

u Человек нуждается в законе, без устали повторяют наши моралисты, в том смысле, что он нуждается в оковах. Но если они и понадобились, чтобы превратить его в дикаря, каким он был, в общественного человека, то в настоящее время они ему более не нужны, когда его общество сложилось я невежество его может быть преодолено. От него зависит их разбить, ибо скованными мы держим друг друга.

Раз моральное равенство людей будет установлено, то совершенно очевидно, что не найдется больше честолюбцев, все станут чувствовать себя одинаково хорошо, и мы не сможем очутиться в печальном, свойственном нам положении, при котором мы никогда не бываем довольны своей судьбой, за исключением отдельных моментов, когда мы сравниваем себя с теми, чья участь кажется нам плачевнее нашей.

XI

Многим грешат наше общественное состояние и общественное состояние тех народов, которых мы называем дикими, но наше состояние грешит неизмеримо больше вследствие всякого рода излишеств, в какие мы впали и в какие мы бы и их ввергли, к их великому горю, если бы мы попытались и нам удалось бы их цивилизовать. Пусть рассудят после того, много ли мы выиграли тем, что столь чрезмерно превысили уровень общественного развития этих народов, на которых мы походили в продолжение пройденного нами пути от состояния дикости до нашего цивилизованного общественного состояния [v]. Та-

v В строгом смысле слова народы эти нельзя называть дикими, так как они имеют сложившийся язык, образуют общество и у них существуют законы, которыми они управляются. Они от нас отличаются вряд ли больше, чем обитатели наших деревушек отличаются от обитателей дворцов. Если они кажутся нам дикими, то лишь потому, что они гораздо больше, чем мы, сохранили из того, что свойственно первобытному состоянию, в котором и мы, и они одинаково находились.

184

кие народности, как гуроны или кафры, в одно и то же время и ближе и дальше нас от состояния нравов, и именно потому, что они к нему ближе, они от него и дальше, подобно тому, как мы, будучи от него удалены больше, к нему ближе, ибо мы больше к нему стремимся, в тысячу раз больше имея нужды и средств достичь этого, нежели они могут стремиться к этому при простоте своих нравов и покое своего невежества. Они представляются нам дикими только на фоне наших наук и искусств, которыми они не занимаются, иначе говоря, из-за того, что они не столь чудовищно удалились от состояния дикости, как мы. Но могли ли они так удалиться, не доводя, подобно нам, до чрезвычайности пороки собственности и неравенства и, стало быть, не нагромождая на себя в тысячу раз больше зол, чем те, какие они испытывают? Мы относимся к ним с пренебрежением, однако не подлежит сомнению, что их состояние много менее безрассудно, чем наше. Но относимся ли мы лучше к нашим крестьянам?

Есть ли среди нас кто-либо, постигший все безрассудство и весь ужас нашего цивилизованного строя, кто не одобрил бы выходца из указанных племен, пожившего в нашей среде и вырвавшегося из нее, чтобы вернуться к своим; или кто стал бы порицать тех из нас, которые применились бы к их нравам и придерживались бы их? Я слышал от миссионеров [17], людей вполне благоразумных, что они по соображениям благочестия отправились в Канаду к дикарям, но намеревались остаться и оставались там по влечению сердца и из любви к их нравам. Пусть не делают, однако, из моих похвал вывода, будто задача моя состоит в том, чтобы превратить нас в дикарей в том смысле, в каком они являются дикарями. Сравнивая их состояние с нашим, подобно тому как я сравнивал состояние дикости с состоянием нравов, я хочу лишь показать, что наше общественное состояние - худшее из всех возможных для человека. Мы не можем вновь стать дикарями ни в том смысле, в каком дикари кафры, ни в том, в каком дикари медведи. Единственная остающаяся для нас открытой возможность - это перейти из нашего ложного общественного состояния в подлинно общественное, из нашего состояния законов в состояние нравов, и эту-то возможность я задаюсь целью превратить в действие силой убеждения.

185

XII

При наших нравах уничтожение преступников или изоляция их от общества являются злом необходимым, но не вправе ли они были бы спросить, почему общество устроено так, что в нем встречаются преступники и злодеи всякого рода [x].

х Большинству людей, чтобы подвергнуться казни, не хватает лишь мужества, необходимого для того, чтобы рисковать своей головой. Они совершают все мелкие проступки, какие только могут, воздерживаясь от крупных, которые совершили бы, если бы обладали сильным духом разбойников и убийц. Малые эти проступки остаются безнаказанными, а между тем что значат по сравнению с ними крупные преступления в общей массе наших бедствий? Худшие и опаснейшие люди обычно не те, кого так называют, а те, кто таким является, не нося соответственного ярлыка. Увы, насколько их больше!

Общее воспитание, какое дается людям, должно бы, кажется, внушать им склонность только к добру. Да, если бы воспитание примером соответствовало устному воспитанию, если бы нравы соответствовали принципам и не вынуждали нас быть дурными на деле, будучи добрыми на словах! Какая пропасть для юноши и для девушки между школой и монастырем, которые они покидают, и светом, в который они вступают! [18]

Даваемое нам устное воспитание свидетельствует лишь о развращенности нравов и годно только при наших нравах, которым недостает воспитания примером, единственного, какое должно было бы существовать и будет существовать при состоянии нравов. Но, свидетельствуя о развращенности нравов, оно вместе с тем свидетельствует о том представлении, какое мы имеем об истинных нравах, ибо оно существует и может существовать лишь на основании этого представления, неустанно выступающего против наших нравов [у].

у В даваемом людям нравственном воспитании хороши только входящие в него истинные принципы морали, из которых мы приняли, впрочем, лишь выводы. Они одни свидетельствуют о представлении, какое мы составили себе об истинных нравах. Повиновение законам божеским и человеческим входит в систему этого воспитания, но является в ней противоречием, ибо истинные принципы морали и выводы из них лишь в весьма несовершенной степени могут, как я это уже показал, соответствовать такому повиновению.

186