Часть 1.

Юлина Н.С.

Тайна сознания: альтернативные стратегии исследования.2004.

Юлина Н.С. Тайна сознания: альтернативные стратегии исследования*. Ч.1. Вопросы философии 2004, № 10.-С.125-135. Ч.2 Вопросы философии 2004, №11.-С.150-164.

Часть I

Н. С. ЮЛИНА

Я - субстанция, вся сущность или природа которой состоит в мышлении, и которая для своего бытия не нуждается в месте и не зависит ни от какой материальной вещи.

Репе Декарт

Большинство аналитических философов являются разгадчиками загадок (рuzzlе-solvers) в том смысле, в каком Кун считал естественные науки разгадчиками загадок. Они находят противоречия в нашей интуиции и ищут способы их разрешения точно таким же образом, каким ученые-естественники обнаруживают противоречия между теориями и наблюдениями, а затем обдумывают методы разрешения этих противоречий. Философы не аналитического склада, как правило, не являются разгадчиками загадок.

Ричард Рорти

1. Асимметрия интуитивных и теоретических представлений о сознании

История дискуссий по проблеме сознания в англоязычной философии за последние 50 лет являет собой один из примеров интеллектуальной драмы или, скорее, интеллектуального детектива. Как и положено этому жанру, вначале имеет место 'тайна' (преступление), затем идет расследование. В ходе расследования каждый детектив применяет свою особую стратегию, убежденный, что только она приведет к

Работа выполнена при поддержке РГНФ, проект № 02-03-18315а. Выражаю благодарность О.Е. Боксанскому, Д.И. Дубровскому. В.Л. Ваcюкову, С.Н. Коняеву и В.А. Лекторскому за полезные критические замечания при обсуждении чернового варианта этой статьи. ©ЮлинаН.С.

125

обнаружению 'преступника'. Если пойти в глубь веков, первым 'детективом', обнаружившим тайну сознания, был Платон, заметивший несовпадение идеальных форм содержания сознания с миром повседневных явлений. Декарт обратил внимание на другую сторону тайны - принципиальное отличие res cogitans от res ехtensа и в то же время их интеракцию в мыслительном акте. Английские эмпирики увидели много загадочного в феноменальном опыте: Локк занялся исследованием природы вторичных качеств, а Юм бился над причинами несовпадения чувственных впечатлений и объектов, которые их вызывают. Брентано подметил в тайне аспект, который не видели 'детективы' до него: ментальные понятия, в отличие от понятий, относящихся к физическим вещам, имеют интенциональную нагруженность. К XX а. проблема сознания, казавшаяся Декарту рядовой и вполне разрешимой, обросла частоколом других тайн и превратилась в крепость. Конечно, появилось новое поколение детек­тивов, усомнившихся в свидетельских показаниях их предшественников и убедительности их версий. Владея более совершенными когнитивными инструментами и вдохновляемые оптимистической верой в способность человека познать самого себя, они с разных сторон ринулись на штурм крепости, именуемой 'Тайна Сознания1. И только после многочисленных неудач в объяснении того, как мысли соотносятся с видимым миром, как res cogitans сцепляется с res extensa , как ощущения дают представление о внешнем мире, тайна сознания была переведена в разряд особой. Она обрела статус 'Великой Тайны' или, как говорил Шопенгауэр, 'Загвоздки Вселенной'. Этот статус она сохранила по сей день.

Конечно, существует множество других великих тайн. Нет ответа на многие вопросы происхождения Вселенной, строения материи, природы времени, пространства, гравитации, возникновения жизни, репродукции и др. Однако в отношении этих тайн есть, по меньшей мере, согласие, где и как искать их разгадку; считается, что все они в принципе подвластны научному, рациональному изысканию. Что касается тайны сознания, то здесь царит замешательство: не ясно, с какой стороны к ней можно подходить и какими средствами раскрывать. Должна ли этим заниматься философия, или когнитивная психология, или биология, или физика, или какая-либо новая междисциплинарная отрасль знания? Или вообще отбросить науку и довериться собственной интуиции и здравому смыслу? (Разумеется, что для работающих в престижных университетах академических философов, концепции которых мы имеем в виду, апелляция к внерациональному и эзотерическому неприемлема.)

В чем специфика тайны сознания? В обычной жизни, как правило, люди не обременяют себя вопросом, 'что такое сознание?', считая его данной от Бога или Природы способностью ориентироваться в мире, подобно той. которой обладает сердце для перекачки крови в организме. Когда же они задаются им, ответ на него имеет одну примечательную особенность - асимметрию интуитивного и теоретического представления о сознании. С одной стороны, когда мы обращаем вопрос к самим себе, ответ на него кажется предельно ясным, ибо для каждого человека нет ничего более близкого, интимного и достоверного, нежели собственное сознание, внутреннее Я (собственная самость). В отличие от внешних объектов, в существовании которых можно ошибаться или иметь релятивное знание, человек абсолютно уверен в существовании его собственного сознания; здесь ошибки невозможны, поскольку оно дано ему непосредственно, и удостоверяется самим фактом осознанности. То есть все мы в повседневном самовосприятии, или, как сейчас говорят, в фолк-психологии, готовы подписаться под формулой соgito ergo sum. С другой стороны, когда философы, психологи или когнитивные ученые пытаются теоретически определить сознание (объективно или 'с позиции третьего лица'), или хотя бы обозначить приблизительные границы и составляющие его элементы, феномен расползается, теряет очертания, ускользает от 'определения в понятиях'. В современной философии это сказывается в разноголосице в понимании того, что следует считать состояниями сознания, данными опыта, восприятиями, чувственным опытом, когнитивным, феноменальным, сознательным или бессознательным. Все прошлые и нынешние попытки нарисовать бо-

126

лее или менее непротиворечивую и теоретически приемлемую картину сознания сталкиваются с тем, что перед исследователем предстоит запутанный клубок феноменов, именуемых 'сознанием', распутать который оказывается в высшей степени трудоемкой с весьма туманными перспективами задачей. Это сказывается и в разноголосице относительно того, что следует считать главными проблемами философии сознания.

Практически все современные философы сходятся в выводе, что сознанию невозможно дать логическое определение. Надеяться, что теория сознания может быть выстроена в виде когерентной системы принципов с приведением необходимых и достаточных условий - напрасное ожидание. Таким же самообманом будет поиск определения сознания на основе редукции его к элементарным, базисным структурам, ибо в акте сознания задействовано такое количество разнородных процессов, свести которые к чему-то элементарному маловероятно.

Ускользаемость сознания от определений еще у Юма вызвала подозрение: 'а не является ли сознание фикцией'? В когда-то наделавшей много шума статье "Существует ли сознание?" (1904) Уильям Джемс открыто сформулировал это сомнение. У ряда сегодняшних философов (элиминативистов) это подозрение вылилось в диагноз об иллюзорности этого феномена. Они говорят, что как такового его нет в природе. Такой радикализм многих не устраивает. Просто сознание оказалось значительно более сложным явлением, чем представлялось ранее.

Трудность нахождения общезначимого определения сознания нашла отражение в зарубежных словарях и энциклопедиях. В "Энциклопедическом словаре по психологии" (1983) говорится, что этот термин используется весьма свободно, разные авторы фиксируют разные состояния сознания, и ни одно из приводимых определений нельзя считать непротиворечивым1. В более позднем "Международном словаре по психологии" (1989) об определении сознания говорится с безнадежностью: "Сознание - завораживающий, но призрачный феномен: невозможно специфицировать, что же оно такое, что оно делает, и почему оно эволюционировало. Ничего такого, что стоило бы читать, о нем не написано" . Несмотря на призрачность, феномен сознания продолжает завораживать, побуждая философов искать новые ключи к его разгадке.

Люди не могут не любопытствовать, как так получается, что немыслящая материя в состоянии мыслить? В самопонимании обычного человека не укладывается, как может мозг - комок биологического вещества - быть вместилищем полета мысли, свободы воли, самосознания, личностных переживаний, моральности и ответственности, одним словом, всего того, что составляет человеческое бытие. Ведь всего этого нет в биологическом и физическом мире. Или, если сформулировать недоумение в другой перспективе, как может нечто неосязаемое, именуемое нами 'сознанием', обладать свойствами, выходящими за пределы закономерностей биологической природы, и создавать артефакты - мир культуры? Как не имеющие пространственно-временного измерения мысли могут командовать телом, имеющим такое измерение?

Обычная интуиция о самом себе толкает человека к естественному дуализму: мозг - это одно, а сознание - совершенно другое, т. е. к картезианству здравого смысла. Опираясь на эту интуицию, философы выстраивали и продолжают строить всевозможные софистичные версии удвоенного мира. Это одна сторона истории. Другая сторона истории состоит в том, что дуализм, если не принимать его религиозную версию, чреват бесконечным регрессом, ибо оставляет без ответа вопросы: 'откуда' и 'почему' res cogitans. Критически мыслящие люди никогда не мирились с объяснениями на основе бесконечного регресса. Поскольку поступь науки уверенно шла в сторону накопления твердо установленных фактов и все большей объективности и отстраненности от субъективно-личностного, у исследователей возникло другое, не менее сильное, интуитивное чувство, а именно, что тайну сознания поможет раскрыть накопление конкретных, проверяемых фактов о мозге, деятельности

127

когнитивного аппарата и причинно-следственных связях. Что на их основе можно будет сказать что-либо фундаментальное о сознании. Эти чувства служили и служат внутренним мотивом различных течений научно ориентированного материализма.

В XX в., в особенности во второй его половине, фактов о работе мозга накопилось много. Существенный прогресс наметился с компьютеризацией эмпирической психологии и появлением когнитивных наук с их междисциплинарными подходами. Много эмпирических данных получено, например, о визуальном восприятии, памяти, внимании, воображении, овладении языком, обучении, принятии решений и др.3 Тем не менее тайна сознания осталась тайной. Сегодня, например, известно, что человеческий мозг представляет собой структуру огромной анатомической и физиологической сложности и имеет (по приблизительным подсчетам ученых) 1012 нейронов и 1015 связей между ними. И все же увеличивающийся массив знания о структуре и деятельности мозга не снял естественное интуитивное недоумение, как может чрезвычайно сложная, но все же осязаемая биологическая материя вмещать в себя еще что-то добавочное, что не является материей - мысли. Ученые верят, что будут открыты уникальные функциональные свойства человеческого мозга, объясняющие, скажем, способности к саморефлексии или усвоению языка. Однако большой уверенности, что открытия снимут ореол тайны с сознания, нет. Многие сомневаются в возможности получения вразумительного ответа на вопрос, как могут знания о фактах функционирования нервной системы, какими бы они ни были полными и всесторонними, объяснить, скажем, уникальное восприятие индивидом хорошей музыки, пейзажа или поэмы?

Одним словом, без большой натяжки можно констатировать, несмотря на безусловные успехи в интерпретации ряда важных сторон сознания, ни у ученых, ни у философов на сегодня нет ясности, что следует считать фактом сознания, независимо от тех или иных теорий сознания. Именно эта напряженность между нашей неспособностью представить, как материальный мозг может быть вместилищем мыслей, субъективных ощущений, эмоций, и уверенностью в том, что раскрытие каузальных связей и накопление фактов о каком-либо объекте дает нам объективное понимание этого объекта, является источником оппозиций в философии сознания и реанимации противостояний панобъективизма и субъективизма, монизма и дуализма. Этот источник не иссяк и по сей день. За новыми техническими терминами и жаргонами, обозначающими возможные позиции в логическом пространстве философии сознания, скрывается примерно старый расклад сил.

2. Полвека атак на 'бастион сознания'

Прежде чем перейти к обозначению альтернатив, фигурирующих в нынешней философии сознания, имеет смысл сделать небольшой обзор интеллектуальной истории англоязычной философии сознания, на протяжении которой они складывались. Ее специфика лучше всего идентифицируется на фоне полувекового развития современных вариантов физикализма. Сразу же оговорим, что термин физикализм относится не к философии физики, а к позиции в философии сознания, ориентирующейся на онтологический и эпистемологический авторитет физики.

История физикализма (или современного материализма) достаточно драматична . Ее истоки кроются в оптимистической вере Декарта в способность рационального человека познать самого себя. В то же время составляющие ее события представляют собой серию атак на картезианский дуализм - 'последний бастион' традиционной философии, который представляется вызовом рационализму. Драматизм усугубляется тем фактом, что, несмотря на применение более совершенной техники наших дней, бастион сознания так и не пал, а число его защитников не сокращается. Не потому, что находящиеся в нем адепты дуализма и ментализма вооружены более изощренным оружием, а потому, что на стороне защитников крепости - 'простой на-

128

род' - или то, что называют 'фолк-психологией', проще говоря, убеждение обычного человека, что его тело - одно, а мысли - совершенно другое.

Физикалистская атака на бастион сознания началась с анализа ментального языка, на котором обычно говорят о психологических состояниях. Среди первых, кто задал импульс физикалистскому движению в философии сознания, были неопозитивисты, которые перевели разговор о сознании на языковой уровень. Основные параметры физикалистской стратегии были заданы Морицем Шликом, Рудольфом Карнапом и Карлом Гемпелем. Строго говоря, для них главным была не разгадка тайны сознания, а обоснование возможности единой науки и знания. Б достижении этой стратегической цели сознание выглядело аномалией, помехой, которую нужно было либо объяснить на основе объективистской модели, либо устранить. Еще в работах 30-х гг., прежде всего в статье "Психология на физическом языке" (1932-ЗЗ)5, Карнап сформулировал тезис физикализма. согласно которому так называемые психологические высказывания подлежат трансляции (переводу) на физический язык. Трансляция означала соотнесение каждого психологического высказывания с происходящими в теле личности физическими событиями. Он был убежден, что показ возможности трансляции сделает психологию частью единой науки, фундаментом которой является физика. Неопозитивисты не считали психологические высказывания бессмысленными: они оговаривали, что в принципе считают их верифицируемыми, но только в случае перевода в предложения, в которых отсутствуют 'ментальные' категории психологии, и содержатся только категории физики. Проект трансляции психологии в физику не был реализован по разным причинам. Прежде всего потому, что он требовал приведения доказательств возможности строгой редукции языка психологии к языку нейрофизиологии, а затем языка биологии к языку физики. Аргументы в пользу возможности такой редукции оказались во многих отношениях уязвимыми. К тому же данный проект во многом был 'завязан' на реализуемости бихевиористского проекта Берреса Скиннера. Скиннер верил в возможность объективации всего психологического процесса в случае описания только того, как психологические акты функционально и операционально, то есть на основе установления причинно-следственных связей, проявляются в поведенческих актах. Когнитивный процесс у него представлен схемой 'стимулы-черный ящик-реакции', в которой необъективируемое 'ментальное' было излишним. В дальнейшем тактика бихевиоризма заменить сознание 'черным ящиком' была подвергнута серьезной критике, а схема в целом была признана неудовлетворительной.

Несмотря на серьезную критику тактики неопозитивистов и бихевиористов, их стратегические цели не были преданы забвению. Идея Карнапа и Гемпеля о единой науке продолжает оставаться регулятивным идеалом практически во всех последующих физикалистских проектах. То же самое можно сказать о бихевиоризме. Бихевиористский подход, концентрирующий внимание на формах поведения в зависимости от получаемой информации, отнюдь не сдан в архив; видоизменившись, он получил дальнейшее развитие . Правда, говоря о бихевиоризме, следует учитывать, что содержание понятия 'поведение' было существенно расширено, Стало рассматриваться разное поведение: тела, процессов мозга, психологических состояний, речевой деятельности, лингвистических единиц, компьютерных программ, информационных систем и др.

Особое слово в пользу объективации сознания сказал логический бихевиоризм, который обычно связывают с именами Людвига Витгенштейна, Гилберта Райла, Дэвида Льюиса. В отличие от психологического бихевиоризма, интерес которого был сосредоточен на психических реакциях организма, Райла интересовало прежде всего интеллектуальное поведение в форме семантического и грамматического поведения слов, которое проявляется во внешне наблюдаемом поведении. Разговор о сознании с использованием психологических и ментальных терминов Раил предложил перевести в разговор о лингвистическом поведении. Или, в более слабом варианте, большая часть из того, что в обычном языке классифицируется как разговор о

129

сознании, корректнее объяснять в терминах, относящихся к фиксируемым высказываниям и наблюдаемым поступкам, а не в 'ментальных' терминах, относящихся к 'данным' интроспекции . Один из выводов Райла состоял в следующем: вера в существование наряду с физическим миром особой ментальной реальности обусловлена ошибками нашего обычного словоупотребления. Его крылатые слова 'История двух миров - это миф', его утверждение о неправомерности разговора о сознании как 'Духе в Машине' или 'Лошади в Локомотиве' стали лозунгами в наступлении аналитической философии на дуализм и феноменализм.

Витгенштейн и Райл не были физикалистами. Тем не менее их антикартезианство и антифеноменализм, аргументы, направленные против существования особого языка приватного опыта субъекта, были приняты на вооружение физикалистами. Согласно Витгенштейну, за ментальными терминами не стоят никакие сущности или референты; их значения творятся в контексте конкретной 'языковой игры'. Они не относятся к 'приватному' внутреннему интроспективному опыту, их значение выражено в поведении, которое можно наблюдать и фиксировать публично.

Важными следствиями импульсов, заданных неопозитивистами и философами лингвистического анализа, были следующие: у проблемы сознания появился 'лингвистический акцент'; она стала рассматриваться через анализ языка, а те аспекты, которые не поддаются такому анализу, отбрасываются как неперспективные. Правомерность использования понятия 'сознание' и всех прочих категорий ментального языка ставится в прямую зависимость от приведения интерсубъективно признаваемых доказательств; данные интуиции и самоотчета субъекта в их число не входят. В более широкой перспективе принятие в качестве признака сознания публично наблюдаемого лингвистического поведения означало денатурализацию сознания и принятие социолингвистической парадигмы: объяснение сознания целиком переводится в сферу лингвистически коммуникативного, контекстуального и социального. Конечно, против социологизма и бихевиоризма и высказывались серьезные возражения. Одно из них принадлежало психолингвисту Ноаму Хомскому. Он высказал гипотезу о наличии у организмов внутреннего механизма или генетически унаследованной диспозиции к усвоению языка и грамматики; языковое и ментальное поведение невозможно объяснить без обращения к врожденной, то есть небихевиористской, компоненте8.

Говоря о развитии объективистской линии в философии сознания, нельзя пройти мимо физикализма Уиларда Куайна. При выборе языка онтологии для Куайна принципиальными были два момента. Во-первых, установка на простоту: исходить из прагматических соображений и не умножать без надобности количество сущностей в описании мира. Во-вторых, установка на холизм и онтологическую относительность теоретических схем; все различаемые нами в мире сущности зависят от выбранного языка или теоретического каркаса, быть 'чем-то' значит иметь значение в рамках данной теории, в рамках другой теории это 'что-то' может не иметь предиката бытия. Исходя из этих установок, Куайн заявил, что все фиксируемые в мире различения есть различия в позициях, состояниях и изменениях физических тел, поэтому говорить о существовании ментальных сущностей мы не вправе. В истории мысли были предложены три возможных уровня объяснения человеческого интеллектуального поведения: менталистский уровень, бихевиористский уровень (включая интеллектуальное лингвистическое поведение) и физиологический уровень. Менталистский уровень Куайн оценил как тупиковый и наименее удовлетворительный, а наиболее предпочтительным счел физиологический. Однако, исходя из большей разработанности на сегодня языковой, а не физиологической теории, в качестве приемлемого варианта признал лингвистический бихевиоризм. (Согласившись вывести ментальность в языковую сферу, Куайн связал ее прежде всего с языковым и социальным обучением.) Тем не менее он не считал лингвистический бихевиоризм оптимальной стратегией; в этом случае мы еще находимся на полпути от обскурантизма ментализма к будущему прогрессу нейрофизиологии9.

130

Интерес Витгенштейна и Райла был направлен в первую очередь на анализ логики языка психологии и выявление ошибок способа говорения о ментальном, а не на конкретное объяснение того, каким образом наше сознание соотносится с мозгом. Оба дистанцировались от происходящего в науке, полагая, что научные открытия и методы не имеют значения для философски-концептуального решения проблем. Нейронауки, говорил Витгенштейн, не имеют отношения к решению философских загадок сознания. В отличие от них Куайн сделал ставку на науку, точнее, будущее развитие нейрофизиологии, однако он сосредоточил основное внимание на логических ошибках "менталистских идиом" и специально не разрабатывал тему 'сознание/тело'.

На этом фоне новым словом в старом споре о сознании прозвучала теория тождества, сконцентрировавшая внимание на проблеме сознание/тело и апеллировавшая к науке. В 1958 г. Герберт Фейгл, когда-то входивший в "Венский кружок", опубликовал статью "'Ментальное' и 'физическое'", а в следующем году австралийский философ Дж.Дж. Смарт выступил со статьей "Ощущения и процессы мозга"10. Независимо друг от друга они предложили новый подход к проблеме сознания, который затем был назван 'теорией тождества' (mind body identity theory). Смысл этого подхода состоял в показе того, что хотя ментальные и физические термины семантически различаются между собой, они относятся к одним и тем же референтам. Термины 'ментальное' и 'физическое' обозначают тождественное, подобно тому, как термины 'Утренняя звезда' и 'Вечерняя звезда' имеют один и тот же референт, планету Венера. Работы Смарта и Фейгла (к ним можно также добавить также работы английского психолога Ю. Плейса и австралийского философа Д. Армстронга) неожиданно для авторов получили широкий отклик, а теория тождества обрела многочисленных сторонников и противников. Историческая значимость публикаций этих авторов состояла в том, что основательно подзабытую 'декартовскую' проблему духовного и телесного (в США ею всерьез интересовался У. Джемс) они снова вывели на авансцену философских споров. Теория тождества соответствовала оптимистическому настрою, возникшему в философской среде в связи с интенсивными научными исследованиями интеллектуальной деятельности. Поэтому вполне естественным казался вопрос: а почему ментальность не может оказаться просто процессами мозга, подобно тому, как свет оказался электромагнитным излучением, а гены -молекулой ДНК?

Теория тождества пыталась ответить на два вопроса. На вопрос 'что такое ментальные события?' она отвечала: каждое ментальное событие идентично физическому событию мозга, а на вопрос 'что общего имеют два существа, когда они верят, что чувствуют боль', ответ был таков: это происходит потому, что их мозги находятся в одинаковом физическом состоянии. Если с первым ответом мало кто спорил, второй, объясняющий, что общего имеется у ощущений разных людей, называющих их одним и тем же ментальным термином 'боль', критики сочли нереалистичным. Ментальные состояния у разных людей не могут быть тождественными, поскольку состояния физического вещества мозга у них неодинаково: у страдающих от зубной боли людей причины боли могут быть разными. Присущий этой теории редукционизм противоречил факту, что люди с одинаковыми мозгами мыслят по-разному.

Энтузиазм, с каким была встречена теория тождества, довольно скоро сменился разочарованием и уже к началу 70-х гг. у нее было больше критиков, нежели сторонников. Тем не менее она задала базисные параметы для сменивших ее теорий: перевод рассуждения о ментальном и телесном на языковый уровень и, конечно, фи-зикалистское, материалистическое мировоззрение с его верой в единство науки.

Реакции на теорию тождества были разные. С оригинальной идеей выступил Дональд Дэвидсон, предложив узаконить 'аномальный монизм'. Ошибка теоретиков тождества, с его точки зрения, состояла в посылке о существовании психофизических законов, дающих возможность, при достаточно полном знании нейрофизиологии, в принципе предсказать конкретное ментальное событие. Таких законов не су-

131

ществует. Они правы, говоря, что каждому нашему ментальному событию соответствуют физические события, но ошибаются в другом: на самом деле ни одно ментальное событие не может быть предсказано, каким бы полным ни было наше знание о физических событиях. Ментальное событие невозможно подвести ни под один естественнонаучный закон: эту аномалию следует просто принять за данность .

С более радикальных позиций выступили элиминативисты: Р. Рорти, П. Фейерабенд, П. Черчленд и ряд других авторов. Элиминативисты считают верной общую стратегию Карнапа и других неопозитивистов на построение единой науки, охватывающей как физическое, так и психическое: Вселенная однородна, непрерывна, каузально связана, действует по единым физическим законам. Ошибочной является заявка на трансляцию ментального языка психологии на язык физики по той простой причине, что первый язык не имеет референтов. На этом же основании ошибочной является тактика теории тождества: нельзя отождествлять фиктивное с нефиктивным. Рорти предложил радикально изменить установку: элиминировать ментальные термины из теоретического языка, поскольку они относятся к псевдореалиям. Проделать процедуру, аналогичную той, когда из научного знания были элиминированы термины, относящиеся к фиктивным сущностям вроде 'флогистона', 'дьявольских сил' и т. п. Искать тождество или соответствие псевдореалий процессам мозга - все равно как искать референты 'дьявольским силам' в анатомии и физиологии организма. Сознание - это только внешне фиксируемые нейрофизиологические процессы, языковое и социальное поведение; здесь нет места для 'духа'. Позицию элиминатывистов многие находят достаточно последовательной, но контринтуитивной. Отнесение высказываний с ментальными терминами типа 'мне больно', 'я думаю', 'я верю' к не имеющим референтов фикциям, встречает сопротивление здравого смысла.

Более сильной реакцией на теорию тождества стал функционализм. Основная идея функционализма состоит в том, что виды ментальных состояний следует считать не видами физического, и вообще не какими-либо свойствами, материальными или идеальными, а функциональными состояниями или отношениями. Поэтому должна использоваться не сущностная, а реляционная методология. Существует масса его вариантов: функционализм машины Тьюринга (X. Патнэм, Д. Деннет), физикалистский функционализм (С. Шумейкер), психофункционализм (Нэд Блок), редуктивный телеофункционализм (Ф. Дретчке), функционализм 'Языка Мысли' (Дж. Фодор), нейрофизиологический функционализм (П.М. Черчленд), операции 'глобального пространства сознания' (Б. Баарс), и др. У этих версий есть ряд более или менее общих пунктов согласия. Во-первых, 'антиредукционистский консенсус'; не требуется ни редукция ментального к физическому, ни объяснение физического через менталь­ное: сознание рассматривается как чистая функция, безотносительно к породившим эту функцию свойствам (поэтому функционалистами могут быть как материалисты, так й идеалисты). Во-вторых, метафизическая нейтральность: считается, что ментальные и когнитивные свойства можно исследовать безотносительно к их биологическим, физическим или духовным носителям. Предполагается, что таким образом можно обойти опасности и картезианского дуализма, и редукционистского физика-листского монизма. Ключевыми терминами становятся не 'ментальное' или физическое1, а 'реализация', 'имплантация', 'воплощение'. Они должны показать, что функция может реализовываться в разных носителях, не будучи сводимой к ним. Подобно тому, как математическая операция с отношением 2 + 2 = 4 может быть реализована в человеческом мозге, в калькуляторе, в счетах с косточками или присоединением камешков, феномен, обычно называемый 'деятельностью сознания', может быть функционально реализован в человеке, в компьютере или в каких-либо других вещах. (Это называется 'аргументом множественной реализации' (the multiple realisation argument).) Функционализм, конечно, является вариантом бихевиоризма; в нем есть 'вход информации', 'выход информации', но в отличие от скиннеровского варианта, где вместо сознания фигурировал 'черный ящик', здесь ментальные состояния индивидуализированы в виде содержательных (информационных) единиц, на-

132

ходящихся в каузальных и логических отношениях между собой. То есть сознание рассматривается как определенный каузальный механизм.

Функционализм появился в философских дискуссиях о сознании в нужное время и в нужном месте. К этому времени функционалистский подход широко и плодотворно использовался в социологии и биологических дисциплинах. Примерно в этот же период начинается интенсивное развитие когнитивных наук. Общим термином 'когнитивные науки' стали называть междисциплинарные исследования, охватывающие работы по искусственному интеллекту, компьютерной психологии, психолингвистике, нейропсихологии, когнитивной этологии и др. Применение функционалистских методов к сознанию как нельзя лучше отвечало духу этих новых областей, обрело здесь сторонников среди молодого поколения ученых, став своего рода ортодоксией.

Хотя в общей форме идея функционалистского подхода к сознанию высказывалась давно, по-настоящему рабочей она стала с внедрением как в психологию, так и философию компьютерных метафор и обсуждения идеи 'Машины Тьюринга', выдвинутой Аланом М. Тьюрингом, известным своими пионерскими работами в компьютерной теории. Одним из первых философов, применившим функционалистско-компьютерный подход к сознанию, был Хилари Патнэм. В 1960 г. он опубликовал статью "Сознание и машины", в которой сравнил ментальные состояния с логическими состояниями Машины Тьюринга . Не последнюю роль в утверждении функционалистского (компьютерного) подхода сыграли идеи лауреата Нобелевской премии по экономике Герберта Саймона (имеется в виду его книга "Науки об искусственном", 1969). "Инженерный" информационно-процессуальный подход в объяснении поведения экономических объектов (процесса принятия решений и др.) он распространил на объяснение когнитивного и психологического поведения. "Функционализм машины Тьюринга" (Turing machine functionalism), проводящий аналогию между сознанием и компьютерами, акцентирующий внимание не на физических законах работы мозга или устройства компьютеров, а на логических состояниях и абстрактных правилах трансформации этих состояний, открыл широкую дорогу новым исследованиям (одно из них - компьютерный или 'информационно-процессуальный' подход к объяснению сознания Д. Деннета) 13.

В силу того, что функционализм оказался хорошо работающим инструментом в когнитивных науках, у него оказалась значительно более долгая история, нежели у теории тождества. Тем не менее по прошествии времени возникли вопросы: Можно ли понимать 'функцию' в отрыве от свойств носителей, в которых она реализуется? Что такое 'реализация' и каков ее механизм? Как функциональная роль тех или иных ментальных состояний проявляется в содержательности и информационном расширении?

В том же русле - в рамках 'антиредукционистского консенсуса' функционалистов -происходит возвращение на сцену философии сознания эмерджентизма. Не в его классической форме 20-30-х гг., а с обновленным языком, проблематикой и техникой. В объяснении генезиса сохраняется главный тезис, что ментальное является новым эмерждентным качеством, возникающим из физического, но не редуцируемым к нему14 . Идея эмерджентизма является центральной и в книге Джона Серля "Открывая сознание заново" (1992)15 и у многих других авторов. Однако критики отмечают, что понятие 'эмерджентность' создает только иллюзию объяснения, вызывая не меньше вопросов, чем функционализм или теория тождества. Если его толковать в смысле пределов имеющегося знания и объяснять появление тех или иных качественных инноваций в понятиях микроструктурных теорий, тогда его смысл тривиален. Если же его толковать в онтологическом смысле (например, как особую онтологию жизни или сознания), предполагающем принятие инновации за непредсказуемую данность, принципиально необъяснимую рациональными средствами, тогда возвращение к дуализму неизбежно. На горизонте маячит вопрос, откуда и почему эмердженции? У Альфреда Уайтхэда, широко пользовавшегося этим понятием для обозначения эволюционной новизны, оно логично встраивалось в его систему: под него подводилось метафизическое основание - идея Бога как творческого процесса

133

Вселенной. Современные эмерджентисты, предпочитающие обходиться без теолого-метафизических понятий, оказываются в затруднении. Каким образом из биологической новации возникает особая бытийственность сознания, удивительная способность все 'означивать', придавать смыслы и создавать мир артефактов16? Одним из философов, который попытался не просто декларировать, а рационально объяснить эмердженции, был К. Поппер, выдвинувший гипотезу 'мира предрасположенностей' как вероятностных физических полей сил, создающих новое поле возможностей и воздействующих на настоящее из будущего . Однако это только интересная гипотеза, которая может быть подтверждена, а может быть и опровергнута.

Разумеется, в дискуссиях о сознании не мог остаться в стороне вопрос о типе отношения, связывающего физическое с психическим. Некоторые философы (например, Дэвидсон) считают его ключевым в понимании сознания, предложив заменить сильное понятие интеракции понятием 'супервентности' (слово supervenience имеет латинские корни и означает в английском языке действие, возникающее как следствие чего-то другого, следование за чем-то, дополнение прежнего чем-то новым). Первоначально термин 'супервентность' использовался в философии науки для обозначения особого типа объяснения законосообразного и вместе с тем нередуктивного отношения между наукой наибольшей общности - физикой - и науками меньшей общности: биологией, химией и т.д. Впоследствии термин был взят на вооружение философами сознания для объяснения особого типа психофизической связи, когда психическое сопряжено с физическим, но не сводится к тем или иным свойствам мозга. И, как всегда, получил разные толкования в зависимости от ответа на главный вопрос, какой характер связи имеется в виду, когда говорят об отношении супервентности: является ли она логической, физической, необходимой, законосообразной и т. д. Есть 'сильные' и 'слабые' варианты толкования этого отношения. Согласно 'аномальному монизму' Дэвидсона, психофизическое отношение является законосообразным, но не в смысле сильной психофизической супервентности, то есть строгого закона, а в смысле допущения аномалий. Джегвон Ким. написавший книгу "Супервентность и сознание" (1993) и более других способствовавший внедрению этого термина в широкий обиход, характеризует отношение между ментальным и физическим как номистическую необходимость18. Смысл ее состоит в следующеем: если что-то имеет определенное ментальное свойство, значит, должно существовать также и некое физическое свойство в такой форме, что когда оно имеет место, фактически имеет место и данное ментальное свойство. По поводу такого толкования критики замечают, что оно говорит о наличии корреляции между физическим и ментальным, но не об их особой, необходимой и законосообразной, связи. Дэвид Чэлмерс, сделавший это понятие центральным в своей философии сознания (в противовес детерминизму физикалистских теорий), настаивает на том, чтобы толковать супервентность как физическое необходимое отношение, но не как логическое отношение . Колин МакГинн другого мнения: он считает, что мы можем декларировать наличие отношения супервентности, но сказать с определенностью, является ли это отношение необходимым и законосообразным, не в состоянии; его следует просто принять за особенность природы . Одним словом, вопрос о характере интеракции и об особенности отношения психического и физического по сравнению с отношением, скажем, физического и биологического, выглядит еще более туманным.

Примечательная черта нынешнего расклада сил состоит в том, что физикалист-ские атаки на 'бастион сознания' и неудачи этих атак придали новое дыхание дуалистическим, точнее, неодуалистическим концепциям (как правило, являющихся формой натурализма или натуралистического панпсихизма). Конечно, физикалистский материализм никогда не имел недостатка в оппонентах. Однако при царившем полвека назад оптимизме относительно возможности объяснения сознания без категории ментального, дуалистов считали ретроградами. Сегодня дуализм стал академически респектабельной позицией и с открытым забралом оппонирует физикализму.

Говоря о дуализме, мы имеем в виду прежде всего 'двухаспектные теории', то есть защищающие тезис, что реальность имеет две стороны - ментальную и физичес-

134

кую. Эти теории очень разные; одни ограничивают местоположение ментальности мозгом (Т. Нагель, К. МакГинн), другие помещают ее в виде протофеноменальности во внешний мир (Д. Чэлмерс). Однако в любом случае посылка о 'добавке' к физической реальности предполагает корректировку эпистемологических инструментов с учетом дуальной перспективы (как это предлагал Брентано). Последнее обстоятельно не могло не обострить конкуренцию в философии сознания, О новом драматическом витке напряженности можно судить по публикациям последнего времени .

Примечания

1 The Encyclopedic Dictionary of Psychology. Oxford, 1983. P. 414.

2Цит по: Chalmers D.J. The Conscious Mind. In Search of Fundamental Theory. N.Y., Oxford el at., 1996. P. 3.

3 Об открытиях в современной науке (генетике, нейрофизиологии, нейропсихологии, когнитивной психологии, компьютерной науке и др.) см.: Меркулов И.П. Информационная природа сознания // Поли-гносис. 2000. № 4.

4.Хорошую информацию о новейших физикалистских теориях читатель может найти в книгах: Kim J. Philosophy of Mind. Boulder, 1996; Physicalism and its Discontents. Cambridge, 2000.

5 Саrnaр R. Psychology in Physical Language / Logical Positivism. N.Y.. 1959. Оригинальная публикация:

Erkenntis. Vol. 111. 1932/1933.

6 Учитывая это, некоторые обозреватели не исключают, что со временем свободный от упрощенных и

грубых толкований бихевиоризм "будет, наряду с логикой, рассматриваться как главный оригинальный вклад

в философию нашего нынешнего столетия" (Dahlbот Во. Editor's Introduction / Dennett and His Critics. P. 4).

7 Райл Г. Понятие сознания. М., 2000. С. 334.

8 Chomsky N. Language and Mind. N.Y., 1968.

9 Quine W.O. Facts of the Matter / Essays on the Philosophy of W.O.Quine. Norman, 1979.

10 Feigl H. The 'Mental' and the 'Physical' // Minnesota Studies in Philosophy of Science. 1958. V. 3. P. 370-

457; Smart J.J,С Sensations and Brain Processes // Philosophical Revew. 1959. LXVII. P. 141-156.

11 Davidson D. "Mental Events" /Experience and Theory. L. 1970.

12 Патнэм Х. Философия сознания. М., 1999. С. 23-52.

13 Dennett D. Consciousness Explained. Boston. L., 1991.

14 Emergence and Reduction. Berlin, 1992.

15.Серль Дж. Открывая сознание заново. М., 2002.

16.Нужно сказать, что идея эмерджентизма весьма популярна среди российских философов, занимающихся проблемой сознания. Си.; Дубровский Д.И. Информация. Сознание. Мозг. М., 1980; Дубровский Д.И. Новое открытие сознания? (По поводу книги Джона Серла "Открывая сознание заново") // Вопросы философии. 2003. № 7; Меркулов И.П. Информационная природа сознания // Полигносис. 2000. № 4. Нам кажется, что и Д.И. Дубровский, и И.П. Меркулов, видящие в эмерджентизме 'свет в туннеле', не совсем осознают трудности, заключенные в этой позиции. По сути оба они, как, впрочем, и зарубежные биоло-гицисты Дж. Серль, А, Кларк, П. Черчленд, Дж. Ким и др., сделали выбор в пользу позиции, согласно которой сознание является биологической инновацией. Поскольку, как говорит Меркулов, "сугубо культурная эволюция человека как интеллектуального вида практически невероятна" (с. 27). Однако при этом остается открытым вопрос о появлении означивающей способности у биологической материи. Теории информации, коннективистские или иные концепции мало проясняют картину, апеллируя к информационным системам природы.

17 Popper К., Eccles J. The Self and its Brain. In Defence of Interaction ism. В., N.Y., L., 1977. P. 26-32; Поп-

пер К.Р. Мир предрасположенностей. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук / Карл

Поппер и его критики. М., 2000. С. 176-194.

18 Kim J. Supervenience and Mind. Cambridge, 1993.

19 Chalmers D. The Conscious Mind. In Search of a Fundamental Theory. Ch. 2.

20.McGinn C. The Problem of Consciousness. Cambridge, 1991.

21.Перечислим только некоторые, получившие широкую читательскую реакцию: Penrose R The Emperors New Mind: Concerning Computers, Minds, and the Laws of Physics. Oxford, 1985; Nagel Th. The View from Nowhere. N.Y., Oxford, 1986; Block N. The Computer Model of the Mind. 1990; Kim J. Supervenience and Mind. Cambridge, 1993; Searle J.R. The Rediscovery of Consciousness. Cambridge Mass., 1992; McGinn C. Problem of Consciousness. Oxford, 1990; Lockwood M. Mind, Brain and the Quantium: the Compound I. Oxford, 1991; Dennett D. Consciousness Explained. Boston, L. 1991; Flanagan O. Conscious Reconsidered. Cambridge, 1992; Churchland P.M. The Engine of Reason, The Seat of the Soul. Cambridge .MA, 1995; Dretske F. Naturalizing the Mind. Cambridge MA, 1995; Chalmers D. The Conscious Mind. In Search of a Fundamental Theory. Oxford, 1996; Kirk R. Raw Feeling. A Philosophical Account of the Essence of Consciousness. Oxford. 1996; Lycan W.G. Consciousness and Experience. Cambridge MA, 1996; Clark A. Being There: Putting Brain, Body and World Together Again. Cambridge MA, 1997; Searle J. Mistery of Consciousness. N.Y., 1998; Lakoff G. and Johnson M. Philosophy in the Flesh. The Embodied Mind and its Challenge to Western Thought. 1999; Chomsky N. New Horizons in the Study of Language and Mind. Cambridge MA, 2000. Crane T. Elements of Mind. Oxford, 2001.

135