Часть 10.

До сих пор эту взаимозависимость между целым и его частями не удавалось отразить в программах для вычислительных машин. Для Ниссера этой проблемы даже не существует, но, противопоставляя цифровую модель нейронных процессов, основанную на представлениях трансформационной лингвистики, аналоговой модели мозга, развивавшейся ранними гештальтпсихологами, он невольно преподносит в несколько ином свете важное различие между механистическими и гештальтистскими моделями психологических процессов:

" [Гештальтисты] относились к числу "нативистов"; они были убеждены, что процессы восприятии определяются с необходимостью действующими врожденными принципами, а не обучением. Адекватная организация восприятия... возникает благодаря определенным процессам в мозгу, которые протекают в соответствии с неизменными (и "холистскими") законами физики и химии... Воспринимаемый мир всегда принимает "наилучшую" и "структурно простейшую" форму благодаря принципу равновесия, который преобладает над любыми возможными результатами обучения или практики"*.

Подобная аналоговая схема функций мозга, в соответствии с которой информации интегрируется благодаря действию принципа равновесия; а не за счет срабатывания двупозиционных переключателей, была необходима для объяснения гештальтпсихологами роли глобального предвидения в структурировании человеческого опыта. Представители этого направления были вынуждены порвать с рационалистической традицией, ведущей от Декарта к Канту, согласно которой разум есть то, что приводит в действие независимо от него существующие врожденные принципы (Декарт) или правила (Кант), служащие организации опыта, без них не структурированного. Эта рационалистическая концепция (при условии использования минимальных "порций" четко определенных опытных данных) прекрасно поддается машинному моделированию, но гештальтисты понимали, что их принципы организации - подобно равновесным конфигурациям, образуемым электрическими зарядами на искривленной поверхности,- не могут быть отделены от организуемых ими элементов. Стало быть, если бы в то время существовала цифровая модель мозга, гештальтисты отвергли бы ее**.

У.Ниссер не видит этого, полагая, что цифровая модель "встроенных" правил, предложенная лингвистами, является шагом вперед по сравнению с гештальтистской аналоговой мо-

* Ibid. р. 246.

** Разумеется, явления, связанные с полями, можно, как и всякие вообще физические явления, моделировать, решая соответствующие дифференциальные уравнения, описывающие силы, участвующие в этих явлениях. Однако этот факт никак не связан с точкой зрения гештзльтистов, из которой вытекает, что человеческое поведение можно моделировать лишь косвенно, создавая модели соответствующего физического аналога (мозга) , а не прямо, с помощью программы для цифровой машины.

210целью. Восторги Ниссера по поводу лингвистической модели, заставившие его забыть и последние открытия в области нейрофизиологии, и трудности проблемы "искусственного интеллекта", и соображения, исходя из которых гештальтисты предложили именно аналоговую модель, порождены в первую очередь логической ошибкой поп sequitur84:

"Гештальтпсихологи так и не смогли дать сколько-нибудь удовлетворительного описания ипи анализа структур, заложенных в восприятии. Немногочисленные попытки 3d hoc определить "поля сил" в зрении или "ионное равновесие" в мозгу закончились неудачно. В лингвистике же, напротив, изучение "синтаксических структур" имеет длинную историю"*.

Совершенно непонятно, каким образом длинная история изучения синтаксических структур" может доказать, что лингвистическая модель нейронных процессов лучше, чем гештальтистская. По-видимому, это означает, что по крайней мере те правила, поисками которых заняты лингвисты - в случае, если они будут найдены,- окажутся такого рода, что их можно будет моделировать на машине (ведь ее-то мы уже знаем), тогда как гештальтистские принципы равновесия могут моделироваться только на аналоговом устройстве, имитирующем работу мозга,- устройстве, к созданию которого в настоящее время мы даже не знаем как подступиться.

Все это так, однако невольно приходит на ум забавный эпизод

с пьяницей, который где-то в темноте потерял ключ, но ищет его

под фонарем, потому что там светлее. В самом деле, хорошо было

бы иметь программируемую модель в лингвистике- и вообще в

психологии, - но факт остается фактом, и современные лингвисты ничуть не лучше, чем гештальтпсихологи, представляют, что

происходит в мозгу. Более того, в качестве теории компетенции - знания языка, но не его применения - современная лингвистика даже не пытается ответить на вопрос о том, в чем проявляется разумное поведение. Стало быть, дело обстоит еще хуже уличный фонарь даже не горит. Мы уже убедились, что попытки моделирования процесса использования языка были на редкость безуспешными.

Сравнивая гештальтистскую и лингвистическую модели мозга, Ниссер, сам того не желая, привлек внимание к отличительным особенностям модели мозга, которые полностью соответствуют тем особенностям "холистских" процессов, которые он недооценивает. Тот тип гештальтистского феномена восприятия, который Ниссер проиллюстрировал на примере с ритмом {ритм как то, что придает значение отдельным длительностям и вместе с тем образуется из них), предполагает, что, даже если мозг и интегрирует стимулы, он делает это иначе, чем цифровая машина, которая

UN e i s s e г, Op.cit., p. 241.

211применяет независимо установленные эвристические правила к независимо заданным "квантам" информации.

Среди специалистов в области вычислительных машин только

Д.Маккей понял суть дела. Его вывод таков:

"Вполне возможно, что только специализированный аналоговый механизм сможет удовлетворить всему спектру требований. Что же касается нас, имеющих дело с жесткими схемами, то мы должны быть очень осторожны, настаивая на утверждении, что информационные процессы того типа, которые происходят в мозгу человека, могут быть воплощены в схеме, допускающей реализацию. Здесь, по-видимому, будет неизбежным применение определенного рода "мокрой" технологии"*.

Если, исходя из феноменологических и нейрофизиологических доказательств, согласиться с тем, что нервная система есть некий тип аналогового устройства, оперирующего с состояниями равно-весив, мы должны бдительно следить за тем, чтобы эта модель нервной системы (понимаемая как "мозг в колбе", который получает из окружающего мира энергию и посылает вовне ответы-реакции) не проникла в психологию. Процесс человеческого восприятия следует рассматривать в иных терминах, нежели нервную систему человека. Чтобы получить альтернативное объяснение разумного поведения, мы должны дать описание общих и фундаментальных черт человеческой деятельности. Признавая отсутствие работоспособной машинной модели и оставляя нейрофизиологам вопрос о том, как интегрируются в мозгу поступающие физические стимулы, мы должны еще раз задаться вопросом: "Каким образом нежестко определенные целостные прогнозы используются человеком для организации его опыта?"

Э. Гуссерль не идет далее утверждения, что "трансцендентальное сознание" имеет wunderbare85 способность осмысления, делающую возможным восприятие, распознавание и исследование переживаемых им объектов. Подобно гештальтистам, Гуссерль трактует эти значения как частично неопределенные целостности, а не как эксплицитные программы или правила. Но даже он не свободен от традиционной рационалистической точки зрении, и поэтому критика, высказанная нами ранее в адрес Ниссера, в равной мере относится и к нему. Гуссерль вслед за Декартом и Кантом считает, что форму можно отграничить от содержания и что глобальное предвосхищение можно отделить от сенсорного чувствования. Так, его ноэма, или перцептивная антиципация, в одном главном подобна правилу или программе: она существует в уме или трансцендентальном сознании независимо от ее применения к опыту, который она структурирует.

fr D.M а с К а у. A Mind's Eye View of the Brain,-In: Progress In Brain Research, 17; Cybernetics of the Nervous System, Amsterdam, Holland, Eteevier Publishing Company, 1965, p. 16. Том, из которого взята эта цитата,посвящен памяти Н. Винера.

212М. Мерло-Понти пытается поправить объяснение Э.Гуссерля в этом пункте и в то же время разработать общее описание феномена предвосхищения, тяготеющее к точке зрения гешталь-тистов. Он утверждает, что именно тело сообщает нам значение, открытое Гуссерлем. В конечном счете именно наше тело улавливает ритм. Мы располагаем телесной организацией, позволяющей нам реагировать на звуковые структуры. Наше тело не есть какое-то правило, локализованное в разуме,- правило, которое можно сформулировать или использовать вне зависимости от реальной деятельности по антиципации ритмических длительностей.

Вообще говоря, в процессе приобретения любого навыка - будь то умение танцевать, водить машину или говорить на иностранном языке-мы должны на первых порах медленно, трудно и осознанно следовать правилам. Затем наступает момент, когда управление наконец передается телу, И по-видимому, в этот момент мы не просто переводим соответствующие жесткие правила в подсознание, а, скорее, подбираем определенный мускульный гештальт, который сообщает нашему поведению новую гибкость и плавность. То же самое имеет место и при приобретении навыка восприятия. Возьмем один из примеров М.Мерло-Понти: чтобы приобрести навык на ощупь определять шелк, нужно научиться производить (или готовиться производить) пальцами определенные действия, имея при этом определенные ожидания. До приобретения соответствующего навыка мы испытываем в соответствующей ситуации только неясные ощущения.

Легче всего осознать роль тела в случае вкусовых ощущений, слухового восприятия и осязания, однако уже способность зрительного восприятия есть навык, которому приходится учиться. Фокусировка зрения, восприятие объектов в правильной перспективе, выделение определенных деталей - все это включает в себя координированные действия и ряд предвосхищений. Как замечает Пиаже, "перцептивные "константности" являются, скорее всего, продуктом действий в собственном смысле слова, состоящих в реальных или потенциальных перемещениях взгляда или функционирующих органов"*.

Эти телесные навыки или умения дают нам возможность не только распознавать объекты в каждой отдельной сенсорной модальности; благодаря нашей способности к установлению чувственной эквивалентности наших исследовательских навыков мы можем зрительно воспринимать и вместе с тем осязать некоторый объект как один и тот же. Вычислительной машине для выполнения тех же функций должна быть задана программа по составле-

Ж. П и а ж е. Психология интеллекта. - В кн.: Ж. П и а ж е. Избранные психологические труды. М., 1969, с. 138.

213нию соответствующего списка характеристик визуально анализируемого объекта и сравнению этого списка с четко определенным списком признаков, зафиксированных подвижными органами тактильной рецепции, ощупывающими тот же самый объект. Это значит, что в рамках каждой сенсорной модальности должна существовать некоторая внутренняя модель каждого объекта и что распознавание объектов - визуальное или тактильное - должно осуществляться путем анализа этого объекта в терминах отличительных признаков, общих для обеих модальностей.

Мое тело дает мне возможность миновать этот формальный анализ. Навык в отличие от фиксированной ответной реакции или множества реакций может быть использован бесконечным числом способов. Когда у воспринимающего субъекта вырабатывается навык, субъект уже

"не соединяет вместе отдельные движения и отдельные стимулы - он приобретает способность отвечать реакцией определенного вида на ситуации определенного общего типа. Ситуации могут широко варьировать в зависимости от условий, и ответные движения могут быть передоверены иногда одному исполнительному органу, иногда другому, причем как ситуации, так и ответные реакции в разных случаях имеют сходство не столько благодаря частичному тождеству их элементов, сколько в силу присущего им общего смыслового значения"*.

Так, твердую поверхность я могу почувствовать руками, ногами и даже взглядом. Мое тело, таким образом, является тем, что М.Мерло-Понти называет "синергической системой"**, т. е. "уже готовой системой сенсорных эквивалентов и переходов от одной сенсорной модальности к другой"***.

"Объект, предъявленный одному из органов чувств, вызывает согласованное действие всех остальных. Я воспринимаю окрашенную поверхность, потому что у меня есть зрительное поле и его организация такова, что мой взгляд фиксирует эту поверхность; п воспринимаю некий предмет, потому что у меня есть экзистенциальное поле, и каждое явление, когда оно появляется в этом поле, "притягивает" к себе мое тело как целое в качестве системы перцептивных способностей****.

Для того чтобы должным образом распознать объект, воспринимающему субъекту, как и машине, требуется обратная связь. Но ее характер в обоих случаях принципиально различен. Самое большее, что может сделать машина, - это выдвинуть конкретное множество гипотез и затем установить, подтверждаются или опровергаются они экспериментальными данными. Тело же может постоянно модифицировать свои предвидения по более гибкому принципу: коль скоро мы наделены телом, нам нет необходимости проверять отдельные характеристики или кон-

*М,М е г I e a u-P only. Phenomenology of Perception, p. 142,,

** Ibid.r p. 234,

*** Ibid., p. 235. **** Ibid., p. 318.

214кретный ряд характеристик, мы просто схватываем объект на основе предвидения. Нет необходимости определять это схватывание с помощью какого-то специфического набора признаков-оно является следствием растущего овладения предметом, то есть того, что М. Мерло-Понти называет максимальным постижением сути. В чем состоит это "максимальное постижение", зависит как от целей субъекта, так и от разнообразия ситуаций. Поэтому оно не может быть выражено в терминах, не зависящих от ситуаций и целей.

В заключение подчеркну; распознавание образов не представляет особой трудности для цифровой машины, если число признаков, определяющих образ, невелико; однако распознавание сложных образов теми же методами невозможно. Представители трансцендентальной феноменологии, в частности Э. Гуссерль, указывали на то, что у человека процесс распознавания сложных образов происходит путем выделения в какой-то степени неопределенного целого, которое постепенно наполняется содержанием в ходе антиципации, происходящей на основе опыта. Экзистенциальные феноменологи, и в их числе М. Мерло-Понти, связывали эту способность с нашим активным телом, элементы которого, взаимодействуя, образуют органическую целостность и которое устроено таким образом, что реагирует на окружающую среду, непрерывно ощущая как свои цели, так и собственное функционирование.

Поскольку, как выяснилось, распознавание образов есть неотъемлемое телесное умение, проявляющееся во всяком разумном поведении, то вопрос о том, возможен ли искусственный интеллект, связан с проблемой создания "субъекта", наделенного искусственным телом. Эта проблема представляет известный интерес для философов только в том случае, если мы ограничимся вопросом о том, можно ли создать подобный робот средствами цифровой вычислительной техники. (Что касается меня лично, то я склонен положительно отвечать на этот вопрос в принципе с той, однако, оговоркой, что для создания искусственного тела следует использовать компоненты, достаточно похожие на компоненты человеческого организма.)

Проект создания такого робота, управляемого цифровой машиной, осуществляется в настоящее время в Массачусетском технологическом институте86- Интересно с философской точки зрения рассмотреть его программу и заложенные в ней допущения. Руководитель этого проекта М.Минский из скромности ограничивает свою задачу созданием механического манипулятора "плечо - рука - кисть", управляемого "телеглазом''; однако предполагается, что робот будет уметь пользоваться инструментами для построения тех или иных объектов. Для начала конструкторы поставили перед собой простую за-

215дачу - запрограммировать упрощенную механическую руку для сборки сооружений из кубиков. Задача эта была выполнена, что и дало основание для далеко идущих надежд. Однако проблема распространения результатов, полученных в этой работе, на более широкую область остается по-прежнему открытой. Для того чтобы просто устроенная искусственная рука могла поднять кубик, требуется поместить этот кубик в определенную предметную среду, туда же ввести механическую руку и совместить их в пространстве. Это уже достаточное достижение. Математическое описание движений руки в предметном пространстве сталкивается с неожиданными неувязками. Так, в предметном пространстве существуют близкие друг к другу точки, которые далеки друг от друга с точки зрения их достижимости; чтобы почесать спину, нам приходится не только принимать соответствующую позу, но иногда пользоваться каким-либо предметом. Жизнь нашего тела создает собственное моторное пространство, в котором реально близкие друг другу пункты могут оказаться далеко один от другого. Доступность точек этого пространства для нашего тела носит автоматический характер - они становятся для нас доступными по-разному, и никакой потребности в обращении к математике для оптимизации наших действий у нас не возникает. Для математика-программиста же, которому необходимо запрограммировать вычислитедьную машину таким образом, чтобы она управляла движением механической руки в предметном пространстве, эти неувязки до сих пор являются непреодолимым препятствием. Чем гибче рука, то есть чем большим числом степеней свободы она обладает, тем более трудоемкими и продолжительными становятся соответствующие машинные вычисления. Согласно неподтвержденным сообщениям, для искусственной руки, обладающей шестью степенями свободы, разработанной М. Минским в 1965 г., до сих пор еще не создана программа, позволяющая ей хоти бы просто двигаться, не говоря уже о поднимании отдельных предметов или использовании инструментов. Здесь уместно напомнить еще один факт: для всех навыков, которые применяются в реальном времени (например, при игре в настольный теннис), вычисления должны производиться тоже в реальном времени (так что машина должна успеть рассчитать траекторию полета шарика от одного игрока к другому в течение самого полета). С учетом этого перспективы становятся совсем уже малообещающими Э.Фейгенбаум в своем сообщении о текущем состоянии работ по созданию роботов замечает: "Как в Массачусетском технологическом институте, так и в Стенфордском университете проводилась разработка программ, обеспечивающих управление манипуляторами "плечо - рука" самых различных типов, от простейших до самых сложных, от антропоморфических до

216сугубо неантропоморфических. Ни один из более сложных манипуляторов не кажется достаточно удачным, хотя публикации, посвященные анализу соответствующих достижений и неудач, отсутствуют"*.

Что же побуждает исследователей, несмотря на столь серьезные затруднения, посвящать свои усилия реализации этого проекта? Простая убежденность в том, что если мы, "машины из мяса", как остроумно выразился М. Минский, можем играть в настольный теннис, то почему бы машине из металла не научиться тому же, - ведь ни принципиальных, ни практических ограничений здесь, казалось бы, не существует. Но прежде чем производить подобный логический переход, специалистам, работающим над созданием роботов, следует подвергнуть анализу основную предпосылку своих рассуждений -допущение, согласно которому существенного различия между "машинами из мяса" и машинами из металла, между живыми манипуляторами, наделенными телом, и манипуляторами, управляемыми каким-либо искусственным способом, не существует. Иначе говоря, нужно попытаться ответить на вопросы: как человек играет в настольный теннис или, говоря яснее, как он пользуется предметами, орудиями, инструментами?

М. Хайдеггер, М. Мерло-Понти и М. Поляный уделили этим вопросам достаточно много внимания. Каждый из них рассматривал чрезвычайно важный фактор, который отличает наш опыт использования орудий от приобретенного в опыте знания о том или ином предмете- Слепой, проводя рукой по палке, которая ему помогает при ходьбе, осознает ее положение и такие ее объективные характеристики, как вес, твердость, гладкость и т. д. Когда же он нащупывает палкой путь, он не сознает ни ее положения в предметной среде, ни ее физических характеристик, ни изменений в давлении палки на свою ладонь; палка в этом случае становится как бы частью его тела, средством доступа к предметам, которых она касается, Поляный говорит:

"Когда мы применяем орудия труда или исследования, они уже не выступают по отношению к нам как внешние предметы... они теперь... образуют как бы часть нас самих - людей, оперирующих ими. Мы как бы проникнем в них и переносим на них часть своего существования. Мы принимаем их экзистенциально - как бы"пребываем" в них"**.

Так мы можем привести исследовательский прибор в соприкосновение с объектами внешнего мира, не отдавая себе отчета о физическом положении прибора. М. Мерло-Понти в этой связи замечал:

#Э. Фейгенбаум. Искусственный интеллект: темы исследований во втором десятилетии развития. - Кибернетический сборник, новая серия вып. 10, М., 1973, с, 179.

** М. Р о ! г n у i. Personal Knowledge; Towards a Post-Critical Philosophy, New York, Harper and Row, 1964, p. 59.

217"Вся операция происходит в сфере феноменального; она не переходит в предметный мир, и лишь наблюдатель, перенося свои объективные представления о живом теле на действующего субъекта, может считать, что ... рука движется в объективном пространстве"*.

Тем не менее М. Мерло-Понти допускает, что с точки зрения

науки эта способность представляется "магической"; не удивительно поэтому, что, не имея другого объяснения человеческих действий, специалисты в области вычислительных систем придерживаются предположения о том, что человек бессознательное невероятной скоростью проделывает те громадные по объему вычисления, которые предусмотрены машинной программой, предназначенной для выполнения аналогичной задачи. К сожалению, из-за отсутствия альтернативного объяснения подобные взгляды кажутся убедительными.

Для выдвижения приемлемой альтернативы нам необходимо показать, каким образом можно выполнить те или иные физические задачи, не прибегая к принципам физики или геометрии. Рассмотрим простейший акт - случайный взмах руки. Я не стараюсь, чтобы моя "объективная" рука заняла "объективное" место в пространстве. Для того чтобы произвести данный жест, мне не нужно обращение к геометрии, ибо я не стремлюсь достичь конкретной цели. Теперь предположим, что, выполняя это движе* ние, я невольно коснулся какого-то предмета и это удовлетворило мою потребность контакта с вещами (подробнее об этой потребности см. гл. 9) - Затем я могу повторить то же самое движение, на сей раз специально для того, чтобы коснуться того же предмета, и при этом я не буду использовать законы, требующиеся для описания моего движения как движения физического. Теперь я знаю способ приведения в соприкосновение двух объектов в предметном пространстве без обращения к использованию какого-либо принципа, за исключением императива: "Сделай это еще раз!" Преимущественно так и образуются навыки. Существенно добавить, что, хотя наука требует, чтобы реализация навыков описывалась в соответствии с правилами, совсем не обязательно, чтобы эти правила были включены в сам процесс реализации.

Далее, человек способен запоминать, совершенствовать и видоизменять эти в некоторой степени неопределенные моторные схемы. Ж. Пиаже собрал огромный материал, проследив развитие моторных навыков, которые он назвал операциями, и пришел к следующему заключению гештальтистского характера88:

"Специфическая природа операций ... заключается, напротив, в том, что они никогда не существуют в разрывном состоянии ,.. единичная операция не могла бы быть операцией, поскольку сущность операций состоит в том, чтобы образовывать системы. Именно здесь и необходимо особенно

М.М е г 1 е а и-Р о n t у. Op,cit. p. 106.

218энергично возразить против логического атомизма, схема которого ложилась тяжким бременем на психологию мышления"*.

Такого же рода анализ позволяет рассеять и иллюзии, возникшие благодаря успеху работ в области машинного перевода на их ранних стадиях. Если бы для понимания языка человек был вынужден прибегать к использованию семантических и синтаксических правил, а также хранить и извлекать из памяти бесконечное множество фактов, то ему было бы так же трудно действовать, как и машинам. Носитель языка тем не менее, сам не осознавая того, порождает множество семантических двусмысленностей; затем он сам их устраняет, причем скорее на основе обращения к фактам, чем путем выделения сложных образов по их признакам или осуществления вычислений, описывающих движение руки в предметном пространстве. Возможно, что язык также является навыком, который приобретается в результате поиска, направляемого некоторым врожденным механизмом, и использование которого происходит без применения правил. Именно так полагает Л. Витгенштейн: "Вообще говоря, мы используем язык, не руководствуясь строгими правилами, и учат нас языку тоже не по строгим правилам"**.

Подобную точку зрения нельзя назвать бихевиористской.

Нашу способность использовать язык в той или иной ситуации и

вообще целостный характер функционирования значений, организующих и структурирующих компоненты актов проявления навыков, невозможно объяснить ни ассоциациями нейтральных четко определенных элементов, ни тем более их сочетанием в соответствии с определенными правилами.

Если язык понимать как моторный навык, то осваивать и "вживаться" в него мы должны по тому же принципу, как мы осваиваем инструменты. М. Поляный говорит:

"Использование языка в речи, чтении или письме означает обогащение нашей телесной организации и наше становление как разумных чело­веческих существ. Можно сказать, что, когда мы учимся использовать язык, прибор или орудие труда, тем самым осознавая их подобно тому, как мы осознаем наше тело, мы интериоризируем эти вещи и заставляем себя как бы вживаться в них”***

И опять, поскольку человек наделен телом, выполнение им того или иного действия совсем не обязательно должно быть

* Ж, Пиаже, Цит. соч., с. 93- Эти моторные схемы наверняка базируются на мышечной и нейронной основе; однако нет никаких оснований полагать, что эти физические корреляты состоят из последовательности независимых друг от друга операций, которая определяется правилами. Как глобальный характер этих моторных схем, так и их неопределенность исключают такую возможность,

** L. Wittgenstein. The Blue and Brown Books, p. 25. ***M.Polanyi. The Logic of Tacit Inference. In: Knowing and Being, Chicago, University of Chicago Press, 1969,P- 148. M. Поляный здесь опять

219каким-либо образом связано с правилами, необходимыми нам для объективного анализа соответствующей его "компетенции". Исследователи, работающие в области "искусственного интеллекта", так же как и представители направления трансцендентальной феноменологии, убеждены, что существует только один подход к информации - сделать ее объектом переработки со стороны лишенного живого тела устройства. Для феноменолога-трансценденталиста это предположение делает организацию нашего разумного поведения непостижимой. Что же касается специалистов по "искусственному интеллекту",то это предположение как будто бы подтверждает их допущение, согласно которому разумное поведение может быть результатом пассивного получения данных и последующего проведения вычислений, необходимых для описаний объективного владения навыком -"компетенции". Но, как мы видели, телесность человека предоставляет ему другую возможность. Телесная организация человека позволяет ему выполнить следующие три функции, для которых нет машинных программ - таковые не только еще не созданы, но даже не существуют в проекте. Первая функция заключается в феномене "внутреннего горизонта", то есть в способности к частично неопределенному, не поддающемуся четкому описанию предвосхищению частично определенных данных (сюда не относится предвосхищение полностью определенных или полностью неопределенных альтернатив- феномены, которые только и поддаются цифровой реализации}. Вторая функция состоит в использовании глобального характера этого предвосхищения - антиципации, определяющей значение учитываемых в ней деталей и в то же время определяемого ею. Суть третьей функции - в способности антиципации перемещаться от одной чувственной модальности к другой и от одного действующего органа к другому. Все эти функции включаются в общую способность человека к приобретению телесных умений и навыков. Благодаря этой фундаментальной способности наделенный телом субъект может существовать в окружающем его мире, не пытаясь решить невыполнимую задачу формализации всего и вся.

вступает в противоречие с самим собой, поскольку в более поздних работах он предлагает следующее объяснение процесса обучении языку: "На вопрос о том, каким образом ребенок может научиться выполнять действия из того или иного поведенческого репертуара {в соответствии с) необозримым набором сложных правил, которые доступны пониманию только небольшого круга специалистов, мы можем ответить, что целеустремленное воображение в достаточной мере обладает способностью достижения стоящих перед ним целей, используя в качестве вспомогательных средств подходящие правила, о которых сам субъект не имеет четкого представления" (М. Р о I а л у i. Sence-giving and Sence Reading.-In:Knowing and Being, p, 200.)

220Описанные информационные процессы", основанные на телесной организации- процессы, при которых значение целого обладает приоритетом по отношению к составляющим целое элементам, - с нашей точки зрении имеют место в таком сложном феномене, как распознавание устной речи, с которого мы начали наш анализ. Они также являются необходимыми для объяснения нашей способности к распознаванию типического, семейного сходства, а также такого сходства, при котором распознаваемые объекты вообще не имеют общих черт. Во всех этих случаях индивидуальные черты наполняются содержанием на основе неко­торой неопределенной антиципации целого.

Если эти глобальные формы распознавания образов недоступны цифровой машине, которая, будучи лишена тела, не может реагировать на воздействия как некая целостность, а вынуждена строить процесс распознавания на основе четко определенных деталей, то тогда вполне оправдан пессимизм А. Эттингера, заканчивающего свою статью о распознавании речи следующим выводом: "Если мы в действительности обладаем способностью использования глобального контекста, не прибегая к помощи формализации... то наш оптимистический дискретный перечислительный подход обречен на неудачу"*.

* А.О е 11 i n g e r. The Semantic Wall (опубликовано в издании Лаборатории фирмы Белл) .

221Глава 8. СИТУАЦИЯ: УПОРЯДОЧНЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ

БЕЗ ПРАВИЛ

При рассмотрении вопросов, связанных с решением задач и

автоматическим переводом, и при попытке выяснить вопрос о

релевантности и значении тех или иных фактов (или слов) мы

столкнулись с угрозой "регресса в бесконечность" - не имеющим

конца сведением одних правил к другим. Аналогичная опасность

существует и в обучении; в самом начале процесса обучения, еще

до того момента, когда какие-либо правила могут быть сообщены

или использованы, что-то обязательно уже должно быть известно.

Мы убедились, что в каждом из этих случаев отсутствие фактов с

фиксированными значениями ведет к тому, что этот процесс

сведения можно остановить только обращением к контексту.

Теперь мы должны перейти непосредственно к рассмотрению

понятия ситуации, или контекста. Это поможет нам дать более

полное описание уникальной способности "быть своим в мире",

присущей человеку, и той исключительной роли, которую играет

этот самый мир в упорядоченном, но не предписываемом правилами поведении и благодаря которой только и становится возможным подобное поведение.

Для того чтобы отчетливо представить себе, о чем идет речь, имеет смысл напомнить в двух словах точку зрения наших оппонентов. В своем анализе эпистемологического допущения (гл. 5) мы показали, что к настоящему времени в философской традиции сложился взгляд, согласно которому все, что упорядочено, может быть формально описано в терминах правил. Своего наиболее впечатляющего и категорического выражения эта точка зрения достигла во взглядах специалистов в области "искусственного интеллекта", которые утверждают, что любая форма разумного поведения может быть формализована. Минский даже развил на основе этой догмы нелепую, но наглядно демонстрирующую его позицию теорию человеческой свободной воли. Он глубоко убежден, что любая упорядоченность подчиняется правилам. Поэтому, теоретизирует он, наше поведение либо абсолютно произвольно, либо регулярно и полностью определяется правилами. Говоря его собственными словами, "всякий раз, когда [в нашем поведении] наблюдается регулярность, представ-

222ляющее его описание попадает в область детерминированных правил"*. В противном случае наше поведение совершенно произвольно и свободно. Вариант, при котором поведение может быть регулярно и в то же время не определяться правилами, ему даже не приходит в голову.

Мы попытаемся показать, что это не только возможно, но,

более того, неизбежно, поскольку полная система правил, применение которых определено заранее для всех возможных случаев,есть нечто абсолютно немыслимое.

Обсуждая выше решение задач, мы ограничились рассмотрением задач формального рода, при решении которых испытуемый должен манипулировать однозначными символами в соответствии с некоторым набором правил; кроме того, были рассмотрены и другие бесконтекстные задачи, например тесты на сообразительность при отыскании аналогий. Однако если исследователи в области моделирования процессов познания рассчитывают построить психологическую теорию (и если создатели программ "искусственного интеллекта" хотят, чтобы их программы были признаны разумными), то они должны распространить механическую переработку информации на все области деятельности человека, включая те, в которых человек сталкивается (и успешно справляется) с задачами, обладающими открытой структурой и встречающимися в его повседневной жизни**.

* М.ГИ i n s k у. Matter, Mind and Models.-In: M.Mi risky (edj. Semantic information Processing, p. 431.

** Требовать здесь подлинной творческой активности - значило бы требовать слишком многого. М-Минский подчеркивает, что минимальным условием успешного машинного решения задач является наличие у вычислительной машины критерия приемлемости решения: "Прежде всего мы вынуждены заменить наши интуитивные соображения четко определенными требованиями технического характера... Минимум того, что можно требовать, -это существование некоторого способа узнавания удовлетворительного решения, когда оно нам встретится. Если мы этого делать не умеем, то задача должна быть заменена другой, которая в этом смысле определена лучше, и нам остается только надеяться, что решение этой другой - подменяющей исходную - задачи окажется хоть в чем-то полезным для решения первой" (М. М i n s k у- Some Methods of Artificial Intelligence and Heuristic Programming.-ln: Proc. Symposium on the Mechanization of Intelligence. London, HMSO, p. 7). Однако в процессе творческой работы, как замечают А. Ньюэлл, Дж. Шоу и Г. Саймон, в цели субъекта входит, как составная часть, сама постановка задачи и выделение тех особенностей решения, которые делают его удовлетворительным (А. N е w э I I, J. S h a w and H.Simon. The Processes of Creative Thinking. The RAND Corporation, P-1320, September 16, 1958, p. 4). Например, у художника нет никакого критерия, с помощью которого он мог бы определить, что является решением стоящей перед ним художественной задачи. Он придумывает и саму задачу, и ее решение по ходу дела. Впоследствии его работа, возможно, послужит основанием для определения стандартных требований, обеспечивающих успех, но тем не менее сам успех первичен по отношению к канонам, вводимым позднее критиками. Если мы стремимся к созданию творческой программы, то мы не имеем права перекладывать на

223Задачи с открытой структурой в отличие от настольных игр и

тестов поднимают вопросы, связанные с трудностями трех типов: приходится определять, какие факты могут иметь отношение к рассматриваемой задаче, какие из них действительно имеют к ней отношение и какие из этих последних существенны, а какие нет. Начнем с того, что в любой данной ситуации далеко не все факты попадают в область потенциальной релевантности. Некоторые вообще не относятся к ситуации. Так, в контексте шахматной игры физический вес фигур не имеет никакого отношения к делу. О нем даже речь не заходит, не говоря уже о том, чтобы определять, существен он при выборе конкретного хода или нет. Вообще говоря, решить, имеют данные факты отношение к делу или не имеют, существенны они или не существенны, не так-го просто: это ведь не нагромождение кубиков, один из которых можно достать, не коснувшись остальных. Что считать существенным, зависит от того, что мы признали несущественным, и наоборот, и разделение это не может быть произведено независимо от какой-либо конкретной задачи или конкретной стадии какой-либо конкретной игры. Ну а поскольку релевантность фактов не закреплена за ними жестко, а определяется в зависимости от намерений человека, для каждого факта найдется такая ситуация, в которой он может иметь отношение к делу. Так, например, вес может иметь отношение к делу в ситуации, связанной с изготовлением шахмат (хотя в большинстве вопросов, принимаемых в расчет при изготовлении и продаже шахмат, он фактически не является релевантным, не говоря уже о его существенности). Такая зависимость релевантности от ситуации распространяется и на нерелевантность: в каждой конкретной ситуации существует неопределенное число фактов, которые могут иметь отношение к делу, и неопределенное число фактов, которые к нему отношения не имеют. Однако поскольку вычислительная машина не может "находиться в ситуации", она должна в каждый момент времени учитывать все факты, как, возможно, имеющие отношение к делу. В связи с этим перед исследователями в области ИИ возникает дилемма: либо они должны решить проблему хранения бесконечного числа фактов и доступа к этим фактам, либо они будут вынуждены исключить из сферы машинного анализа какие-то факты, возможно имеющее отношение к делу.

программиста работу по постановке задачи и определению правил для распознавания удовлетворительных решений. Однако невозможно даже представить себе, каким образом машина» программа могла бы творчески решить какую-то задачу или узнать, что она сделала что-нибудь в этом роде: ведь для этого программа должна содержать четкий критерий, определяющий, что есть задача и в какой момент ее можно считать решенной.

224Но даже если бы для каждой конкретной задачи удалось свести соответствующий универсум к фактам, которые, возможно, являются релевантными (а пока это может делать только математик-программист, а не программа), остается еще проблема отыскания среди этих фактов тех, которые на самом деле релевантны, т. е. в действительности имеют отношение к делу. Даже в такой неформальной игре, как игра на скачках {которая гораздо более систематична, чем задачи с открытой структурой, встречающиеся в повседневной жизни), к числу возможно релевантных оказывается отнесенным неограниченное, неопределенно большое число фактов. Делая ставку на лошадь, мы обычно можем ограничиться рассмотрением фактов, касающихся возраста лошади, того, кто ее жокей, как она показала себя на предыдущих состязаниях и какие у нее конкуренты. Не исключено, что, анализируя только эти указываемые в программе скачек факты, машина сможет довольно неплохо играть, возможно даже лучше, чем средний игрок; но ведь всегда существуют другие факторы, которые в некоторых случаях могут оказаться решающими; например, может случиться так, что у лошади аллергия или что жокей только что повздорил с владельцем лошади. Нельзя сказать, что игрок-человек более всеведущ, чем машина; во всяком случае, если человек столкнется с такого рода фактом, то сумеет понять, что последний имеет отношение к делу. С точки зрения "искусственного интеллекта" такую способность человека можно было бы промоделировать, если бы удалось ввести в машину сведения из области ветеринарии, знание поведения людей непосредственно после неприятного разговора с начальством и так далее. Но здесь возникает проблема сортировки этого огромного запаса данных. На это нам отвечают, что вся информация будет надлежащим образом закодирована и снабжена метками в памяти машины, так что машине нужно будет только произвести просмотр по ключу "ставка на скачках", чтобы выбрать весь материал, который имеет отношение к данному вопросу. Однако может случиться, что какая-то информация не будет снабжена кодом, содержащим ссылку на это конкретное использование. Подробно разбирая этот пример, Ч.Тэйлор подчеркивает:

"Может оказаться, что на этого жокея сегодня не стоит ставить из-за

того, что вчера умерла его мать. Однако, вводя е запоминающее устройство

информацию о том, что человек непосредственно после смерти близких

часто оказывается не на высоте своих лучших результатов, мы вряд ли

можем рассчитывать на то, что при этом она будет снабжена ссылкой на

скачки. Эта информация может иметь отношение к бесконечному числу

контекстов.

Машина могла бы основывать свой выбор на ключевых понятиях, таких, как "лошадь", "жокей", "жокей Смит" и так далее, выбирая все относящиеся к ним факты. Но это также привело бы к абсурдно большому

225перебору. Не исключено, что поиск, начавшийся с "жокея", "человека" и "лошади", привел бы нас ко всему, что имеет отношение к кентаврам. Единственный способ, с помощью которого машина могла бы концентрировать внимание на релевантных фактах, состоит в том, чтобы ввести в рассмотрение соответствующий обширный класс фактов (или какой-нибудь другой класс, выбранный на столь же широком основании) и затем проверить каждый его элемент с тем, чтобы убедиться, что он причинно связан с исходом скачек, оставляй для дальнейшего рассмотрения только релевантные факты и отбрасывая все остальные"*.

Но если для того, чтобы определить, следует или нет учитывать какую-то особенность, возможно имеющую отношение к делу, машине пришлось бы досконально исследовать ее как определенный элемент информации, то она никогда не смогла бы закончить вычисления, необходимые для предсказания исхода даже одного-единственного заезда, А если бы машина - для того, чтобы иметь возможность закончить вычисления, - систематически исключала бы из рассмотрения потенциально релевантные факты, то время от времени ее функционирование вело к ошибке, подобно поведению человека, располагающего той же ограниченной информацией.

Здесь не поможет даже введение случайности, поскольку для

использования процедуры случайного выбора отброшенных возможностей - такого выбора, который допускал бы в принципе обращение к любой из них, - машину пришлось бы снабдить либо полным списком всех этих отброшенных потенциально релевантных фактов, либо определенным набором программ для исследования всех классов релевантных фактов, так чтобы ни один факт не оказался в принципе недоступным для машины. Это как раз то, что можно было бы сделать в полностью определенной системе, такой, как шахматы, где с помощью конечного числа понятий можно однозначно описать абсолютно все возможные комбинации в этой области; но для реального мира список потенциально релевантных фактов - или хотя бы классов таких фактов -был бы неопределенно велик ("существенно бесконечен", как говорит И.Бар-Хиллел). Все задачи, встречающиеся в повседневной жизни, - так же как при лингвистическом переводе, решении задач и распознавании образов, - снова и снова возвращают нас к следующим двум основным вопросам: 1) как ограничить класс потенциально релевантных фактов, сохраняя при этом достаточную общность? 2) как выбрать из них такие, которые действительно имеют отношение к делу?

Даже М. Минский молчаливо признает, что никто не знает, как

* Эта цитата, как и несколько следующих за ней, в которых подробно разбирается пример со скачками, представляет собой выдержки из письма, полученного мною от Ч.Тэйлора; наша переписка возникла в связи с семинаром, организованным Тэйлором для обсуждения моей книги еще до выхода ее в свет.

226справиться с тем объемом данных, который должен быть переработан только для того, чтобь! можно было предпринять попытку

ввести все факты в запоминающее устройство-

"В процессе обдумывания задачи в каждый момент времени человек имеет депо с большим количеством утверждений, определений, ассоциаций и так далее, а также с некоторой сетью целей. При этом ему приходится вводить в рассмотрение не только факты об объектах, отношениях между объектами и т,п., но также и факты о фактах, классы фактов, отношения между такими классами и пр. Эвристические программы, которые в случае простых моделей, как мы увидим, служат столь изящной демонстрацией заложенных в них принципов, для сложных моделей оказываются неэффективными. Такие вопросы, как организация циклов и ветвлений, измерение близости к решению и вообще слежение за ходом процесса, с возрастанием размеров модели требуют на вычисление непропорционально больших затрат времени"*.

Какова бы ни была способность человека, дающая ему возможность сосредоточивать внимание на фактах, имеющих отношение к делу - не исключая, однако, из рассмотрения и таких

фактов, которые только иногда могут играть какую-то роль,-

способность эта настолько плохо поддается описанию, что лишь

совсем недавно стала предметом пристального внимания философов. Это свойство человека тесно связано с его умением

чувствовать себя в мире как дома, "уютно закутаться" в этот

мир, если можно так выразиться. Как-то так получается, что

человек с самого начала располагается в мире чрезвычайно

удобно, так что все, что ему нужно для того, чтобы справиться с

разного рода задачами, оказывается разложенным вокруг него, а

не упаковано и убрано в своего рода сундук, набитый всякими

предметами, и даже не рассовано по множеству ящичков с

аккуратными наклейками. Такая система отношений, благодаря

которой нужные нам объекты можно найти сразу, как только они

нам понадобятся, и есть наш дом, наш мир. Для того чтобы

подобрать для этого описания менее образное выражение, имеет

смысл вернуться к анализу примера со скачками, предпринятому

Ч.Тэйлором:

"Многое из того, что человек знает о ситуациях и их возможном развитии, представляет собой "знание дела", то есть знание, которое не может быть разложено до уровня набора конкретных указаний или утверждений о фактах; оно представляет собой просто общую способность генерировать соответствующие данной ситуации действия, а, следовательно, в случае необходимости и "указания", на которых они основываются. Обычно мы представляем себе эту неопределенную- не разложимую далее форму знания как нечто неразрывно связанное с тем "знанием дела", которое лежит в основе наших действий. Однако и в основе наших переживаний, наших "страстей", лежит знание того же рода. Точно так же, как я пользуюсь некоторыми общими представлениями, позволяющими мне совершать прогулки, работать в саду, водить машину, вести дело в

* М.М i n s k у. Introduction.-In: M.M i n s к у. Semantic Information Processing, p. 27.

227суде (если я юрист) и т. д,, я пользуюсь общими представлениями,

позволяющими мне чувствовать, что значит подвергаться угрозам, слышать

хорошие новости, быть обманутым моей возлюбленной, оказаться предметом насмешек в присутствии посторонних.

Вернемся к человеку, играющему на скачках. У него есть общее представление о некоторых обычных для человека действиях и страстях. Он воспринимает скачки как рискованное мероприятие, для победы в котором жокею (и лошади) понадобится максимальное напряжение воли и сил. Но восприятие этого включает в себя умение представить в воображении или угадать то бесчисленное множество опасностей, из-за которых эта воля и эти усилии могут испортить дело или рухнуть под ударами судьбы. Сведения об этих опасностях не хранятся где-то в уме или в мозгу в виде отдельных фактов, они не "разложены по полочкам", просто они обладают способностью возникать из общего представления о ситуации. Конечно, у разных людей эти общие представления различны по широте и точности. Если играющий на скачках сам когда-нибудь ездил верхом, то его представление об этом роде занятий гораздо четче; он может гораздо острее чувствовать момент, когда все может пойти прахом. Но даже у городского гангстера есть некоторое общее представление о том, что значит бороться до последнего и какое напряжение требуется для того, чтобы прийти первым в заезде.

Однако сторонник "искусственного интеллекта" может возразить, что

все это есть не что иное, как просто некоторый отличный от машинного

вариант того же процесса занесения и извлечения информации из "запоминающего устройства". Даже если он признает, что для машины этот метод недоступен, не исключено, что он все же поставит вопрос, как при этом решается задача поиска информации. Как играющий на скачках определяет, каковы те случайные факторы, которые имеют отношение к делу? 8 ответ на это можно сказать следующее: если мы отдаем себе отчет в том, что наше представление о мире возникает в результате нашего воздействия на него в соответствии с присущими нам разнообразными способностями, а также в результате нашей подверженности его влиянию, зависящей от различной направленности наших интересов, - если мы это понимаем, то нам должно быть ясно, что вопрос о том, как данная направленность интересов или данное намерение определяет наш выбор релевантных признаков из того, что нас окружает, даже не возникает. Потому что быть некоторым образом заинтересованным в чём-то или иметь те или иные намерения значит остро чувствовать ситуацию, в которой мы находимся; осознавать ее в том или ином аспекте, в связи с той или иной структурой. Так, беспокойство за собственную жизнь, когда меня окружает шайка головорезов, есть не что иное, как ощущение угрозы, исходящее от чего-то тяжелого, спрятанного в кармане одного из них, чувство незащищенности моего лица от кулаков другого, который может в любой момент ударить меня, и т. д."

Итак, человеческий мир заранее структурирован в терминах намерений человека и направленности его интересов, причем таким образом, что именно направленность интересов определяет, что считать объектом или важной особенностью объекта. Здесь машина ничего не может сделать, потому что она в состоянии иметь дело только с уже определенными объектами; пытаясь построить модель такого рода поля направленности интересов, программист может только приписать уже определенным фактам другие определенные факты, называемые значениями, которые ничего, кроме усложнения процесса поиска информации, не дают.

228В своей книге "Бытие и время" М.Хайдеггер приводит описание человеческого мира, в котором человек чувствует себя как дома. Описание дается в виде схемы, представляющей собой мозаику взаимосвязанных орудий или инструментов (Zuenge), каждый из которых предполагает все остальные, всю "мастерскую" в целом и в конце концов намерения и цели человека. Сигнал поворота, который дает водитель автомашины, служит примером "факта", получающего свое значение из прагматического контекста:

"Сигнал поворота - это элемент оборудования, который "всегда под рукой" у водителя, находящегося за рулем; да и не только у него: те, кто не сидит в его машине (и они-то в первую очередь), тоже пользуются им, либо уступая дорогу с нужной стороны, либо останавливаясь. Этот сигнал находится "под рукой" в пределах мира, окруженный всем контекстом, связанным с оборудованием средств передвижения и регулирования дорожного движения. Это - оборудование для указания, и как всякое оборудование образовано ссылками на него или его предназначением" -

У Л.Витгенштейна тоже нередко можно встретить ссылки на человеческие формы жизни и направленность человеческих интересов, так же как и на носящие очень общий характер "факты естественной истории", которые мы считаем чем-то само собой разумеющимся, когда пользуемся языком или организуем свою повседневную деятельность. Между прочим, это факты совершенно особого рода: они, по-видимому, ускользнули бы от внимания программиста, вздумай тот запрограммировать весь багаж человеческих знаний. Как сказал Л.Витгенштейн, "те стороны вещей, которые наиболее важны для нас, мы не замечаем ,из-за их обыденности и простоты, (Так, человек может не заметить какую-нибудь вещь, потому что она постоянно находится у него перед глазами.)"** .И, что еще более существенно, эти факты таковы, что их связь с другими фактами пронизывает все, что нам известно; поэтому, даже если бы нам удалось найти точное выражение для этих фактов, классифицировать их оказалось бы очень трудно, а может быть, и невозможно. Основная глубинная идея, направляющая весь этот анализ, заключается в следующем: ситуация с самого начала организована в терминах человеческих потребностей и склонностей, благодаря которым факты получают свое значение, превращаясь в то, что они есть, поэтому вопрос о хранении и классификации огромных списков бессмысленных, изолированных данных никогда не возникает.

* М Heidegger. Being and Time. New York, Harper and Row, 1962, p. 109.

** L. W i t t g e n s t e i n. Philosophical Investigations, p. 50.

229