Часть 11.

С.Тоудс* подробно описал структуру поля жизненного опыта, первичную по отношению к фактам и неявно определяющую их релевантность и значение. Он подчеркивает, что в наш жизненный опыт мир входит в виде полей, вложенных друг в друга. Части объектов или те или иные их аспекты переживаются не как изолированные факты, а вложенными последовательно в целый ряд контекстов. И предлог "в" имеет множество различных смыслов, ни один из которых не совпадает с тем простым физическим включением части в целое, которое М.Минский и Дж.Маккарти принимают за основное. Части объектов переживаются как находящиеся в объектах, которые из них состоят, объекты находятся в местах, которые они заполняют, место расположено в своем локальном окружении, которое само помещается е слое возможных ситуаций е человеческом мире. Следовательно, данные - это далеко не такая простая вещь; те или иные аспекты объектов не даны непосредственно в мире, а характеризуют объекты в различных его местах, в их локальном окружении, в пространстве и времени.

Нам удается сосредоточивать внимание на значимом содержании поля нашего жизненного опыта, потому что это поле не нейтрально по отношению к нам, а, наоборот, структурировано в терминах наших интересов и нашей способности понимать, что в

нем содержится. Всякий объект, с которым мы сталкиваемся,

обязательно появится в этом поле и поэтому обязательно должен

быть представлен в терминах доминирующей в данный момент

направленности интересов, причем как объект, достижимый для

некоторой формы деятельности, порождаемой этим полем. Поскольку данное поле создается в терминах нашей заинтересованности, нам могут встретиться только такие факты, которые могут иметь отношение к делу.

Таким образом, релевантность уже заранее встроена в наше поведение. Возвращаясь к рассмотренному выше примеру, мы можем сказать, что скачкам соответствует гнездо контекстов, вложенных один в другой; в него входят деятельность, игры, спортивные состязания, соперничество. Представить себе, что

* S. Т о d e s. The Human Body as the Material Subject of the World, 1963 (диссертация, выполненная в Гарвардском университете) , См. также: Comparative Phenomenology of Perception and Imagination-Part I: Perception.-Journal of Existentialism, 1966, Работа Тоудса содержит также несколько интересных догадок, касающихся некоторых неотъемлемых особенностей тела и их роли. Он описывает отдельные свойства телесной организации человека, например тот факт, что тело с большей легкостью может двигаться вперед, чем назад, что оно порождает право-левую структуру поля, что оно должно противостоять действию гравитации, стремящейся нарушить его равновесие; он показывает, какую роль играет такого рода опыт в нашем знании предметного мира.

230некоторая деятельность есть скачки,-значит организовать ее в терминах стремления к победе, выигрышу. Вернемся к описанию, данному Ч.Тэйлором:

"Играющий на скачках заинтересован в том, чтобы верно определить

победителя. Поскольку он человек, у него есть представления о том, какие

обстоятельства обычно важны в борьбе за победу, так что его заинтересованность означает, что и лошадь, и жокей, и все остальное воспринимаются им под углом зрения возможности тех или иных промахов. Поэтому,заметив в колонке некрологов сообщение о том, что вчера умерла мать Смита (Смит - жокей, эмоциональная чувствительность которого игроку хорошо известна), он в виде исключения не ставит на Смита вопреки тем сведениям, которые помещены в бюллетене о скачках. Машина восприняла все сообщение о смерти матери Смита как некоторый факт, касающийся Смита, наряду со всеми остальными фактами, такими, например, как сообщение о том, что троюродный брат Смита назначен ответственным за отлов бродячих собак в таком-то городе, и т. д.; затем машине пришлось бы произвести проверку наиболее вероятных следствий из этого разнообразия фактов- Это необходимо для того, чтобы решить, какие из них следует учитывать при выборе ставки".

Таким образом, направленность наших текущих интересов, а также накопленные знания и умения всегда заранее определяют, что будет оставлено без внимания, что останется в качестве потенциально релевантного во внешнем горизонте нашего жизненного опыта и что будет немедленно учтено как существенное.

Л.Витгенштейн постоянно подчеркивает, что анализ ситуации, сводящий ее до уровня фактов и правил (уровня, с которого, по мнению "традиционных" философов и специалистов в области вычислительных систем, как раз и следует начинать), сам по себе осмыслен только в некотором контексте и с учетом тех или иных намерений. Таким образом, элементы этого анализа уже отражают цели и намерения, с ориентацией на которые они были выдвинуты- При попытке найти окончательные бесконтекстные и бесцелевые элементы, которые нам нужны, чтобы найти не разложимые далее кванты ' информации, вводимые в машину (кванты данных, которые должны иметь отношение абсолютно ко всем задачам, поскольку они не выбирались специально ни для одной из них), мы фактически стараемся очистить факты нашего жизненного опыта именно от той прагматической организации, благодаря которой только и возможно их гибкое использование, приводящее к решению повседневных задач,

Правда, нельзя сказать, что в машинной модели всегда в действительности отсутствует цель; даже модель, построенная в терминах ввода и извлечения информации из запоминающего устройства, так или иначе обязательно отражает контекст; но анализ контекста в терминах фактов и правил оказывается в этом случае жестким и ограничивающим. Для того чтобы это понять. Допустим на минуту, что все свойства объектов (что бы ни понималось под этими словами) можно выразить в точной форме в

231виде дерева решений так, чтобы в каждой вершине отмечалось,

что выполняется дли этого объекта: данный, не зависящий от

ситуации предикат или его отрицание. Такого типа структура

классификации была запрограммирована Э.Фейгенбаумом в его

модели ЕРАМ*. Эта распознающая сеть могла бы в принципе

служить точным, исчерпывающим, не зависящим от ситуации

описанием объекта или даже ситуации - в той мере, в какой

ситуацию можно считать объектом. Может, таким образом, показаться, что эта сеть обеспечивает эффективное накопление информации, обходя вопрос о различении "поля" и "объекта". Однако в подобном описании такого рода информационной структуры упущено нечто очень важное- выпала организация самой структуры, играющая решающую роль в процессе накопления информации.

Накопление информации и доступ к ней в этом дереве происходят по-разному в зависимости от того порядка, в котором производится проверка признаков. Анализируя программу ЕРАМ,

У. Винн пишет:

"В программе ЕРАМ процесс классификации... слишком зависит от предшествующего пути и слишком плохо поддается адаптивной перестройке, так как распознающая сеть может наращиваться только с самого низа и не допускает реорганизации, начинающейся с верхнего уровня. Использованная в сети тестовая процедура, относительно которой в дальнейшем ходе процесса выясняется, что она не имеет существенного значения для распознавания данного множества стимулов, не может быть ни исключена, ни заменена новой процедурой, поскольку это затронуло бы вышележащую часть сети. Таким образом, будучи однажды построенной, распознающая сеть ЕРАМ с трудом поддается реорганизации, которая может потребоваться для повышения эффективности поиска информации. Любая процедура реорганизации тестовых проверок в этой структуре значительно затрудняет поиск многих элементов информации, хранящихся в памяти11**.

Таким образом, все решает порядок проверки признаков. A -j ведь в реальном мире все предикаты имеют одинаковый приоритет. Только имеющееся у программиста чувство ситуации определяет порядок построения дерева решений. Характерные различия между "полем" и "объектами" отражаются в машинной модели

*EHFeigenbaum. An Information Processing Theory of Verbal Learning, The RAND Corporation, P-1817, Santa Monica, 1959. "В моделях типа, ЕРАМ подобная структура классификации, называемая "распознающей сетью", служит первичной информационной структурой. Она возникает как результат обучения распознаванию и воплощает в себе в каждый момент времени все то умение распознавать, которое уже приобретено к данному моменту. Распознающая сеть программы ЕРАМ представляет собой структуру типа дерева, поскольку к любому данному узлу ведет сверху только одна ветвь: от самого верхнего узла, называемого корнем, к любому узлу дерева ведет только один путь. Объект-стимул, предъявляемый программе для распознавания, может быть отнесен к тому или иному классу путем последовательного прохода через узлы ветвления к какому-то из конечных узлов сети" (W.W у n n. An Information Processing Model of Certain Aspects of Paired-Associate Zearing; p. 5)90.

W,Wynn. Op.cit., p.9.

232только в преломлении, определяемом субъективными суждениями программиста. Учитываемый программистом прагматический контекст, очевидно, может в свою очередь быть описан с помощью дерева решений, но теперь уже порядок проверки признаков будет отражать некоторый более широкий контекст. Информация, касающаяся этого более широкого контекста, на каждом уровне представлена общей структурой дерева, а не какой-нибудь конкретной его вершиной. На каждом уровне порядок тестовых проверок управляется прагматической интуицией программиста, в которой находит свое отражение рассматриваемая ситуация; но при этом факты фиксируются в одном определенном порядке, который выбирается в соответствии с некоторой конкретной целью, что неизбежно приводит к отсутствию гибкости, отмеченному Винном.

Кроме того, если бы можно было во имя гибкости избавиться от какого бы то ни было прагматического упорядочения с тем, чтобы получающийся в результате бесструктурный список очищенных фактов можно было бы ввести в машину (это могут быть факты о размерах и формах различных объектов физического мира и даже факты о возможностях использования объектов, представляющие собой их поддающиеся выделению функции), тогда при каждом вычислении пришлось бы решать, вводить или исключать из рассмотрения каждый факт, причем в явном виде, и машина захлебнулась бы в этом бесконечном процессе.

Это не значит, что человек никогда не выделяет изолированные данные и не пытается найти их значение, стараясь согласовать их с уже имеющейся в памяти информацией. Именно это и составляет основу умозаключений -Шерлока Холмса и других детективов; в незнакомой ситуации каждый человек ведет себя подобным же образом. Но даже в этом случае должен существовать какой-то более общий контекст, в котором мы ощущаем себя как дома. Если бы у нас на Земле очутился марсианин, ему, наверное, пришлось бы действовать в абсолютно незнакомой обстановке; задача сортировки релевантного и нерелевантного, существенного и несущественного, которая бы перед ним возникла, оказалась бы для него столь же неразрешимой, как и для цифровой машины,- если, конечно, он не сумеет принять в расчет никаких человеческих устремлений.

Все мы знаем также, что значит запоминать и использовать некоторые данные в соответствии с некоторыми правилами в каком-то узком контексте. Например, мы делаем это, когда играем в такие игры, как бридж, хотя даже в этом случае хороший игрок запоминает данные в терминах намерений и стратегий и довольно свободно обращается с эвристическими правилами. Иногда мы также "проигрываем" в своем воображении возможные альтернативы, для того чтобы предсказать, что

233

может произойти в реальной игре, которая нам предстоит.

Однако, когда нам приходится ориентироваться в незнакомом,

чуждом для нас мире, или когда мы следуем правилообразным

указаниям типа эвристик для повышения ставки в бридже, или

когда мы моделируем в нашем воображении те события, которые

еще не произошли, мы осознаем свое поведение - осознаем

именно потому, что большую часть времени мы ничего подобного

не делаем; утверждение, что мы все же производим соответствующие операции, но только подсознательно, представляет собой либо эмпирическое положение, в пользу которого не существует никаких подтверждающих его данных, либо априорное утверждение, базирующееся на той самой предпосылке, справедливость которой мы здесь оспариваем.

Когда мы чувствуем себя в мире как дома, осмысленные объекты, включенные в контексты связей, в гуще которых мы живем, не образуют ту модель мира, которая хранится в нашей памяти или в нашем мозгу, а являются самим этим миром. Это может показаться вполне правдоподобным при рассмотрении общедоступного мира обычных стремлений, регулировки уличного движения и т. д. "А как насчет моего жизненного опыта,- можем мы услышать вопрос,-мое личное множество фактов - оно-то, уж конечно, находится в моем мозгу". Так кажется только потому, что этот мир все еще смешивается в нашем сознании с той или иной разновидностью физического универсума. Мои личные планы и воспоминания запечатлены в окружающих меня вещах точно так же, как и обычные, включенные в общественные связи цели людей. Мои воспоминания хранятся в хорошо знакомом мне внешнем облике этого стула или в том ощущении опасности, которое связано с уличным перекрестком, где на меня однажды напали бандиты. Мои планы и страхи уже встроены в мое восприятие, в переживание мною одних объектов как привлекательных, а других - как отталкивающих. На те "данные", которые имеют отношение к социальным задачам и целям, встроенным в объекты и участки пространства, окружающие меня, накладываются мои личные "данные", и они имеют такое же право считаться частью моего мира, как и первые. В конце концов, личное чувство опасности или заинтересованности не более субъективно, чем общие для всех людей человеческие стремления.

Теперь нам становится понятно, почему, даже если под нервной системой понимать физический объект (своего рода аналоговую машину), энергетический обмен которого с внешним миром должен в принципе допускать описание в виде функции вида "вход - выход", предположение о том, что на уровне переработки информации человек в процессе восприятия может быть представлен в виде аналоговой вычислительной машины, точная

234"входо-выходная функция которой воспроизводима на машине дискретного действия, вызывает сомнения и часто приводит к путанице. Вообще говоря, модель "вход - выход" не имеет здесь никакого смысла. Нет оснований полагать, что человеческий мир может быть разложен на независимые элементы; если бы даже это было так, невозможно было бы определить, что собой представляют эти элементы -"вход" или "выход" человеческого разума.

Если эта идея кажется малоприемлемой, то только потому,

что такое феноменологическое объяснение не согласуется с

нашим традиционным картезианством, согласно которому физический мир приходит в столкновение с нашим разумом, что и приводит к организации последним окружающего мира в соответствии с прошлым опытом и врожденными идеями или правилами. Но даже у Р.Декарта нет той путаницы, в которой, по всей видимости, увязли современные психологи и исследователи, работающие в области "искусственного интеллекта". Декарт утверждает, что воздействующий на нас мир есть мир чисто физических движений, в то время как мир "в нашем уме" есть мир объектов, орудий, и т. д.; неясно только, как связаны между собой эти два мира. А в представлениях таких теоретиков "искусственного интеллекта", как М, Минский, картина мира очерчена гораздо более грубо: мир орудий в ней даже не появляется. С их точки зрения, разум воспринимает отдельные детали повседневного мира - так сказать, мгновенные снимки столов, стульев и пр. Затем эти фрагменты вновь подвергаются сборке- уже в терминах некоторой модели, построенной из других, ранее накопленных разумом фактов. Внешний мир, представляющий собой массу изолированных фактов, интерпретируется в терминах других изолированных фактов, хранящихся внутри нас и уже организованных с помощью безупречно составленного каталога (такой внутренний массив фактов строится каким-то образом на основе предшествующего опыта общения с этим фрагментарным миром). В результате внутренняя модель обрастает дополнительными деталями. В этом описании нет места для хорошо знакомого нам мира орудий, организованного в терминах наших намерений.

М.Минский пытается развить этот машинный вариант картезианства до уровня философской системы. Он начинает с того, что дает вполне правдоподобное описание того процесса, который на самом деле отражает роль воображения:

"Если некоторое существо может ответить нз тот или иной вопрос, касающийся гипотетического эксперимента, не проводя этого эксперимента в действительности, то оно тем самым доказывает, что обладает некоторым знанием о мире. Ибо его ( sicl - Х.Д.) ответ на данный вопрос обязательно должен иметь вид закодированного описания поведения (внутри этого существа) некоторой субмашины, или "модели", соответствующей за-

235кодированного описанию той ситуации в мире, о которой идет речь в

заданном вопросе"*

Затем М.Минский без каких бы то ни было объяснений или оправданий распространяет это правдоподобное описание функции воображения на любого рода восприятие и познание:

"На вопросы о тех или иных объектах рассматриваемого мира можно ответить некоторым утверждением о поведении соответствующих структур в той модели мира, которая существует у того, к кому обращен вопрос"**.

Таким образом, М. Минский оказывается вынужденным

ввести формализованную копию внешнего мира- как будто,

помимо объектов, побуждающих нас действовать, нам еще нужна

энциклопедия, в которой мы можем посмотреть, где мы находимся и что мы делаем.

"Структура человеческой модепи мира совершенно отчетливо распадается на две части: одна из них имеет отношение к вопросам механического, геометрического и физического характера, в то время как другая ассоциируется с такими вещами, как цели, значение, социальные проблемы и т. п.

Если для всякого знания требуется модель, то, разумеется,

человеку нужна и модель самого себя.

"Когда человеку задают вопрос общего характера, касающийся его самого, он пытается дать общее описание имеющейся у него модели своей натуры"**** .

И конечно, если мы хотим, чтобы это самоописание было

полным, нужно включить в него описание нашей модели, отображающей модель самого себя и т. д. М.Минский считает, что этот бесконечный процесс построения моделей самого себя является источником философской неразберихи, царящей в вопросах, связанных с понятиями разума, тела, свободной воли и т. д. Он не осознает, что "регресс в бесконечность" возникает потому, что он настаивает на введении моделей, и что это осложнение доказывает философскую непоследовательность его предпосылки, согласно которой мы никогда ничего не знаем прямо, а только посредством моделей.

И вообще, чем больше задумываешься над этой картиной, тем труднее становится ее понять. Кажется, существует два мира: один имеет внешнюю структуру данных, а другой - внутреннюю, причем ни один из них мы не ощущаем в нашем опыте и ни один из них не есть ни физический универсум, ни тот мир орудий, в котором мы действуем в нашем опыте. Для физического универсума или для нашего мира взаимосвязанных объектов, по-видимому, места не остается; все занято некоторой библиотекой,

*M.Minsky. Matter, Mind and Models. -In: M,M i n s k у (ed.). Semantic Information Processing, p. 425-426.

**Ibid.,p. 426.

***Ibid., p. 427.

****bid., p. 428.

236содержащей описания универсума и человеческого мира, который, согласно этой теории, не может, однако, существовать.

Отказ от этой теории в связи с ее непоследовательностью отнюдь не равносилен отрицанию того, что наш физический организм постоянно бомбардируется физической энергией, результатом чего и является наше восприятие мира через опыт. Отказ этот просто сводится к тому, что физическое преобразование физической энергии представляет собой не психический процесс и происходит не в терминах сортировки и запоминания подогнанных под человека фактов о столах и стульях. Естественно думать, что человеческий мир является результатом этого энергетического процесса и для того, чтобы быть воспринятым и понятым, человеческий мир не нуждается еще в одном механическом повторении того же самого процесса.

Смысл этого рассуждения настолько очевиден и в то же время настолько труднодоступен для человека, воспитанного в картезианском духе, что, может быть, нелишне еще раз повторить его основные моменты, на этот раз вернувшись к конкретному примеру рассматриваемого нами смешения понятий. Как мы уже видели, Ниссер начинает свою книгу "Психология познавательных процессов" с изложения того, что он называет "центральной проблемой познавательных способностей":

"Безусловно, существует реальный мир, мир деревьев, людей, автомобилей и даже книг,.. Но v нас нет непосредственного доступа ни к этому

миру, ни к какому-либо его свойству"*.

Как мы уже отмечали в гл. 4, уже на этом этапе суть вопроса безнадежно искажается. Действительно, существует мир, к которому мы не имеем прямого доступа. Мы не воспринимаем непосредственно мир атомов и электромагнитных колебаний {даже если вообще имеет смысл говорить об их восприятии), но мир машин и книг - это как раз и есть тот мир, с которым мы как раз и имеем дело в непосредственном опыте. В гл. 4 мы видели, что в этом месте Ниссер обращается за поддержкой к необоснованной теории, согласно которой мы воспринимаем "моментальные снимки", или данные органов чувств. Его последующие объяснения только усугубляют возникающую путаницу;

"Физически данная страница представляет собой совокупность крохотных выпуклостей типографской краски, расположенных определенным образом на имеющей больший коэффициент отражения поверхности бумаги"**.

Однако, уж если рассматривать это с физической точки зрения, то мы имеем перед собой движущиеся атомы, а не бумагу и выпуклости типографской краски. Бумага и выпуклости суть

* U.N е i s s e r. Cognitive Psychology, p. 3. **Ibid.

237элементы человеческого мира. Однако У.Ниссер делает попытку взглянуть на них с некоторой особой точки зрения, как если бы он был дикарем, марсианином или вычислительной машиной, которые не знают, для чего эти элементы существуют. Однако нет оснований полагать, что столь странным образом выделенные объекты и есть то, что человек воспринимает непосредственно (хотя, быть может, некоторое приближение к этому мироощущению можно найти в чрезвычайно отвлеченном состоянии ума, которое находит на специалистов по психологии познавательных процессов, когда они берутся писать книгу). В обычном психическом состоянии мы воспринимаем только печатную страницу.

Вводимый У.Ниссером промежуточный мир, который не совпадает ни с миром физики, ни с человеческим миром, оказывается искусственным построением. Ни один человек никогда не видел этого жутковатого мира и ни один физик не найдет для него места в своей научной системе. Однако, как только постулируется его существование, мы неизбежно приходим к тому, что нам нужно каким-то образом воссоздать человеческий мир из этих обрывков.

"На человека обрушивается шквал ежесекундно меняющихся раздражителей, которые мало чем напоминают как реальный объект, послуживший причиной их возникновения, так и объект опыта, который на их основе будет построен воспринимающим субъектом"*.

Но ведь весь этот процесс построения никому hie нужен. Он описывается в таких понятиях, которые имеют смысл, только если мы мыслим себе человека как вычислительную машину, воспринимающую изолированные факты мира, в котором у нее нет никаких стремлений, и запрограммированную так, чтобы использовать эти факты - плюс множество других бессмысленных данных (накопленных ею самой или заложенных в нее) - для того чтобы как-то осмыслить (что бы ни понималось под этим словом) все происходящее вокруг нее.

Нет никаких оснований полагать, что у нормального человека возникают такие проблемы, хотя для некоторых лиц, больных афазией, это действительно так. Нормальный человек воспринимает в опыте объекты мира как уже связанные между собой и наполненные смыслом. Ничто не подтверждает истинность предпосылки, согласно которой мы сначала воспринимаем изолированные факты - или моментальные снимки фактов, или последовательности во времени моментальных снимков изолированных фактов - и только потом приписываем им значения. Такие современные философы, как М.Хайдеггер и Л.Витгенштейн, подчеркивают именно чрезмерную аналитичность этого процесса. Если бы

* Ibid.

238мы попытались изложить приводимые ими доводы на языке понятий, используемых У.Ниссером (насколько это можно сделать, не исказив смысла), то нам пришлось бы выразить их следующими словами: "Человеческий мир есть модель физического мира, созданная человеческим разумом". Но тогда уже нет смысла изобретать некий третий мир и вводить его "в мозг человека", мир расположенный где-то между физическим и человеческим мирами и представляющий собой какой-то надуманный, обедненный вариант той реальности, в которой мы живем и которую теперь приходится воссоздавать на основе ее искусственного варианта.

Из всех специалистов в области вычислительных систем только А.Эттингер обратил внимание на то, что в мире восприятия и языка, с которого начинают свой анализ лингвисты и исследователи, работающие в области "искусственного интеллекта", всегда уже присутствует глобальный смысл.

"То, что я хочу предложить, нельзя считать чем-то совершенно новым; тем не менее это предположение, кажется, действительно было предано забвению, и, быть может, по заслугам, поскольку, как я уже подчеркивал, в нем ничего не говорится о том, что же делать дальше. Я хочу сказать, что у меня складывается почти твердое убеждение, что восприятие смысла первично, а все остальное есть следствие смыслового понимания"*..

Но тем не менее А.Эттингер, по-видимому, не отдает себе отчета в том, что если, оставаясь во власти того же заблуждения (трактуемого, правда, несколько иначе), ограничиться лишь поисками какого-то нового процесса, в результате которого "возникает" этот глобальный смысл, то мы неизбежно придем к выводу, что это явление загадочно и, по-видимому, непостижимо для нас; либо же мы просто окажемся в тупике-

"Если мы взглянем на это с другой стороны и скажем: "Ну ладно, рассмотрим вот этот поток звуков, направленный на вас, или его эквивалент в виде печатной страницы; что происходит, когда вы слушаете меня или читаете печатную страницу; что дает вам возможность реагировать на смысл того, что я говорю?"- то в этом месте мы, по всей видимости, окажемся в тупике"**.

А.Эттингер тоже не доходит до понимания того, что мы имеем дело либо с потоком звуков, либо с осмысленной речью. Смысл не возникает из бессмысленных элементов, будь то значки на бумаге или звуки. Поток звуков представляет собой объект изучения для физиков и нейрофизиологов, в то время как на уровне осмысленной речи необходимые энергетические процессы уже произошли и результатом их является осмысленное слово, для которого не требуется никакой новой теории возникновения - всякая такая теория всегда будет противоречива.

*A.Oettinger. Language and Information, p. 296. **Ibid

239Для того чтобы избежать надуманных проблем и неразрешимых загадок, мы должны оставить физический мир на усмотрение физиков и нейрофизиологов и вернуться к описанию нашего человеческого мира, который мы непосредственно воспринимаем. Задача, стоящая перед современными философами, заключается в том, чтобы описать тот контекст или ту ситуацию, в которой живет человек, не привнося в это описание предрассудки, заимствованные из истории философии или связанные с сегодняшним увлечением машинными моделями. Тем самым мы снова возвращаемся к проблеме регулярности и правил.

Наша направляемая контекстом деятельность, в терминах

которой мы постоянно заново оцениваем релевантность и значение конкретных объектов и фактов, вполне регулярна, но эта регулярность не должна и не может полностью подчиняться

правилам. Как и в случае феномена допустимости неоднозначности, наша деятельность подчиняется правилам лишь настолько, насколько это необходимо для решения той задачи, которая рассматривается в данный момент; при этом сама задача, конечно, не более точна, чем эти правила.

Л.Витгенштейн, так же как и М.Хайдеггер, считает регулирование дорожного движения примером парадигматического поведения:

"Регулирование дорожного движения разрешает или запрещает те или иные действия со стороны водителей и пешеходов; однако при этом даже не делается попытки направлять с помощью предписаний всю совокупности их движений, И было бы бессмысленно говорить об "идеальном" упорядочении дорожного движения, которое ставило бы перед собой подобные цели; прежде всего, мы не имеем ни малейшего представления о том, что может служить таким идеалом. Если кому-нибудь захочется сделать тот или иной пункт правил дорожного движения строже, то это отнюдь не означает, что он хочет приблизиться к этому идеалу"*.

Такого рода контекстуальная регулярность, никогда не подчиняющаяся правилам полностью, но всегда упорядоченная в той мере, в какой это необходимо, настолько вездесуща, что ее легко упустить из виду. Однако, раз уж мы отчетливо показали, что в решении задач, использовании языка и других видах разумного поведения она выполняет роль общего фона, то больше, по-видимому, нет необходимости полагать, что всякое упорядоченное поведение подчиняется правилам. Модель, использующая правила, кажется единственно возможной только тогда, когда происходит отвлечение от человеческой ситуации,- то отвлечение, к которому стремились философы в течение двух тысячелетий и без которого не могут обойтись специалисты в области вычислительных систем в связи с бесконтекстным характером обработки информации на цифровых машинах.

* L.W i 11 ge n s te i n. Zettel. Berkeley, University of California Press, 1967, p. 78.

240Глава 9. СИТУАЦИЯ - ЕЕ ЗАВИСИМОСТЬ ОТ ПОТРЕБНОСТЕЙ

ЧЕЛОВЕКА .

Мы чувствуем себя в окружающем мире как дома и можем не заблудиться в нем только потому, что это наш мир, - мир, созданный нами как контекст нашей прагматической деятельности. В предыдущих главах мы были заняты описанием этого мира-или ситуации - и тех его особенностей, благодаря которым мы можем концентрировать внимание на значимых для нас объектах, содержащихся в нем. Мы также выдвинули гипотезу, что это поле нашего жизненного опыта структурировано на основе стоящих перед нами задач. От этих последних можно перейти к целям, которым в свою очередь соответствуют социальные и индивидуальные потребности того лица, активность которого и породила данный мир.

Какой вывод из всего этого можно сделать относительно возможностей создания искусственного интеллекта? В том случае, когда данные, которые должны быть введены в запоминающее устройство или извлечены из него, имеют стандартную организацию в терминах определенных целей, можно считать, что задача формирования больших баз данных, стоящая перед исследователями в области "искусственного интеллекта", разрешима с помощью построения списка конкретных целей, для которых установлены приоритеты {то есть задана такая функция, которую специалисты по вычислительным системам и программированию, занимающиеся разработкой программ принятия решений, называют функцией полезности91), и введения всего этого - вместе с множеством фактов - в вычислительную машину.

Однако, как мы видели, даже в случае разработки программ для решения простых задач точные формулировки конкретных целей ни к чему не приводят. Трудности, возникающие при применении обычного метода анализа в терминах "средств и целей", наводят на следующую мысль: даже для того, чтобы машина могла решить задачу с хорошей структурой, недостаточно ввести в нее некоторую конкретную цель и дать ей возможность определять степень своего приближения к установленному конечному результату. Для планирования процесса нужно найти существенные операции; поэтому "прагматические соображения",

241необходимые, например, дли выяснения относительной важности тех или иных логических операций, вынуждены "исподтишка" продумывать сами математики-программисты - еще до того, как разработана соответствующая логика программы. Теперь нам предстоит заняться более подробно вопросом о том, в чем отличие прагматической структуризации от метода анализа в терминах "средств и целей", не упуская, конечно, из виду наш основной вопрос, а именно; может ли эта способность человека к целенаправленной организации ситуации быть запрограммирована для "введения" в цифровую машину?

Различие между целью человека и машинной целью или результатом было подмечено одним исследователем, занимающимся непосредственно распознаванием образов. Речь идет о С.Ватанабе, который следующим образом описывает упомянутое различие:

г

"У человека оценка происходит в соответствии с неспецифической и эмоциональной системой ценностей, в то время как дли робота возможна только такая оценка, которая производите^! с помощью некоторого реестра или какого-нибудь специфического критерия... Это тонкое, но весьма глубокое различие. [Можно было бы сказать], что для человека существуют ценности, а для машины - признаки желаемого результата. Конечно, у человека тоже существуют конкретные цели, но они в этом случае выводятся из системы ценностей и не служат последней инстанцией при выборе действий, как это происходит в случае робота... Как только установлена конкретная цель, машина, точно так же, как человек, может предпринимать усилия для ее достижения. Аналогично утилитарное поведение человека легко поддается моделированию на машине - достаточно заложить в нее соответствующую фиксированную, количественно выраженную полезность и фиксированную вероятность каждого альтернативного события- Но машина никогда не сможет получить доступ к той первопричине, из которой проистекает полезность"*.

С.Ватанабе утверждает, что ценности, о которых он говорит, являются неотъемлемой частью разумного поведения. Это справедливо хотя бы потому, подчеркивает Ватанабе, что "существует неопределенно большое множество допустимых гипотез, которые подтверждаются нашим опытом. Мы ограничиваемся рассмотрением меньшего подмножества, обычно используя для его выделения критерий, который мы представляем себе весьма смутно, например принцип простоты или принцип элегантности"**. На более специальном языке утверждение Ватанабе означает, что для любой пары объектов существует одно и то же число общих для них предикатов92. Если нам кажется, что это не так, то просто потому, что мы считаем одни предикаты более важными, чем

* S.W a t a n a b e. La Simulation mutuelle de Ггютгле et la Machine. Сотр. Rendu du Symposium sur !a Technotogie et I'humanite, Laussanne, 1965, p. 6 {перевод мой. - Х.Д.) .

** S,W a t a n a b e. Comments on Key Issues.-In: Dimensions of Mind, S.H о о k led.). New York, Collier, 1961, p. 135.

242другие. Решение же о том, что именно является важным, зависит от нашей системы ценностей*.

Но почему от нашей системы ценностей, а не от списка конкретных целей? В чем отличие того, что Ватанабе называет системой ценностей, от функции полезности? Из всего, что было сказано до сих пор, следует, казалось бы, только одно отличие, а именно, что ценности есть нечто более смутное, расплывчатое. Но во всем проведенном С. Ватанабе анализе нет ни одного довода, из которого следовало бы, что эти ценности нельзя считать просто смутными конкретными целями, соответствующими некоторому интервалу на количественной шкале. Для того чтобы понять это важное различие- различие, замеченное, но не объясненное Ватанабе,- необходимо прежде всего отказаться от предложенной им постановки вопроса, Коль скоро зашел разговор о ценностях, считай - все пропало. Ведь ценности - это продукт той же философской традиции, которая заложила концептуальный базис для "искусственного интеллекта". Хотя вопрос о ценностях для философии не является новым, тем не менее он соответствует заключительной стадии процесса "объективизации"-стадии, на которой прагматические соображения, пронизывающие весь наш опыт и определяющие, что считать объектом, становятся в нашем представлении просто дополнительными характеристиками существующих независимо от нее объектов, такими же, как, например, твердость или цвет. Ценность -это еще одно свойство, которое может быть приписано объекту или, наоборот, устранено. Приняв однажды эту терминологию и ту философскую традицию, которую она олицетворяет, С. Ватанабе оказывается не в состоянии объяснить, чем отличаются ценности от более или менее расплывчатых свойств, и поэтому не может объяснить, почему он считает, что ценности нельзя запрограммировать. Для того чтобы проникнуть в сущность того фундаментального вопроса, в котором пытается разобраться Ватэнабе, мы должны провести различие между объектами как таковыми и тем полем или той ситуацией, благодаря которой оказывается возможным включение объектов в наш жизненный опыт. Ибо то, что Ватанабе не очень удачно называет ценностями, принадлежит структуре поля жизненного опыта, а не объектам в этом поле.

Мы показали, что сам по себе жизненный опыт организован в терминах стоящих перед нами задач. Подобно позиции в шахматной игре, мир представляет собой поле, в котором есть привлекательные и опасные области, есть линии давления, есть зоны активности и зоны затишья, В своем собственном перцептивном

* S.W a t a n a b e. Une explication mathernatique du classernent d'objets, - in: S4D о с k x and P.В ernays (eds.) Information and Prediction in Science, New York and London, Academic Press, 1965, p. 39.

243мире все мы играем на уровне мастера. Объекты уже расставлены по своим местам и узнаются как обычно- в терминах характеристик поля, в котором они находятся в тот момент, когда мы концентрируем на них внимание и начинаем интересоваться ими подробнее- Наши интересы не являются объектами нашего жизненного опыта, поэтому-то они и оказываются в состоянии исполнять отведенную им фундаментальную роль - организовывать наш опыт в значимые зоны и структуры.

Описание того, как направленность человека упорядочивает его жизненный опыт, выделяя в нем соответствующие участки и зоны, мы встречаем в работах М.Хайдегтера73.

"У каждого предмета, служащего нам орудием, есть свой участок, свое место, где он лежит "под рукой"; не следует смешивать это понятие с принципиально отличающейся от него особенностью предмета просто оказываться случайно в том или ином месте пространства.-. Это такое место, которое образовано направлением и удаленностью (близость можно рассматривать как модификацию удаленности) и уже ориентировано относительно некоторой зоны в ее пределах... Таким образом, все, что постоянно находится "под рукой" и что заранее учитывается все замечающим "бытием в мире", имеет свое место. Направленность интересов заключается именно в том, что задается вопрос "где"- где то место, в котором данный предмет окажется "под рукой""*.

М.Хайдеггер был также первым, кто привлек внимание к вопросу о том, насколько философия с самого зарождения считала своей основной задачей перевод той направленности интересов, в терминах которой мы живем, на язык объектов, которые мы можем созерцать и которыми можем управлять. Сократ посвятил себя попыткам найти четкую форму выражения для долженствований, как своих собственных, так и других людей, с тем чтобы стали возможны их сравнение, оценка и оправдание. Но фундаментальнейшей и удивительнейшей особенностью нашей жизни является то, что, как только мы переводим наши самые сокровенные интересы в разряд объектов, они полностью теряют власть над нами. Они больше не организуют поле значимых возможностей, в терминах которого мы совершаем действия, а превращаются просто в еще одну возможность, которую мы можем принять или отбросить. Именно этот путь в конце концов привел философов к нигилизму Ф.Ницше и Ж.-ПХартра,-нигилизму, в котором направленность интересов личности мыслится как таблица ценностей, которые выбираются произвольно и столь же произвольно могут быть отброшены или заменены другими. Согласно Ницше, великий человек по необходимости скептик. Свобода от всякого рода убеждений составляет часть силы его воли**.

* М. Heidegger. Being and Time, p. 136-137.

**F.Nietsche. The Will to Power, W.Kaufman (ed,). New York, Vintage, p. 505. Для П. Сартра все конкретные ценности представляют

244Но чего же еще не хватает в этой картине, кроме ощущения долженствований, давящих на человека? В чем различие при обосновании выбора старающегося поступать разумно человека между функцией полезности и направленностью первичных интересов? Одно из различий, которое С.Ватанабе заметил, но не сумел объяснить, заключается в том, что таблица ценностей обязательно должна быть четко специфицирована, в то время как человеческие устремления специфицированы лишь настолько, насколько этого требует ситуация. Эта гибкость тесно связана со способностью человека распознавать родовое в терминах намерений и раздвигать рамки использования языка, подчиняя его некоторой регулярности, но никак не жестким правилам. Более того, конечные устремления человека направлены не на то, чтобы просто достичь некоторой цели, которая является завершающей в некоторой последовательности целей; наоборот, устремление к целям существует постоянно, структурируя весь наш жизненный опыт и направляя нашу деятельность по мере того, как мы непрерывно выбираем то, что релевантно с точки зрения его значимости для рассматриваемой ситуации*. Машинный же реестр конкретных целей связан с возможными для машины альтернативами только произвольным образом заданными переходами; чтобы определять степень своего приближении к цели и управлять выбором следующего шага, машине приходится в какие-то заранее определенные моменты времени явно обращаться к этой таблице.

Г.Саймон и Y. Рейтман отдают себе отчет в том, что в разумном поведении некоторую роль играют эмоции и мотивация, но попытки моделирования этой роли сводились к тому, что в их программах "эмоции" могли прерывать работу над одной задачей, с тем чтобы были учтены дополнительные факторы или осуществлен переход к выполнению какой-то иной задачи**. Очевидно, Саймон и Рейтман не осознают, что эмоции и заинтересованность сопровождают наши познавательные процессы и управляют ими. Это еще один пример того, как исследователь оказывается не в состоянии подметить те особенности, которые он не умеет программировать.

М.Хайдеггер пытается объяснить значение разносторонней устремленности человека для организации его жизненного опыта,

собой результат совершенно случайного выбора, хотя потребность в этих ценностях основывается на условиях, в которых находится человек,- условиях, понимаемых как недостаток чего-то. (Cw.: J.-P. С а г t г е. Being and Nothingness; aressay on phenomenological ontology (London, 1957}, Part II, ch. 1; 'The For-ltself and Being of Value".}

* См. анализ понятия "бытие-до-самой-смерти"г проводимый М.Хайдег-гером в его книге Being and Time, §48.

** H,S i m о п. Motivation and Emotional Controls of Cognition.-Psychological Review, vol. 74, 1967, No 1, p. 29-39. См. также: У.Р. Рейтман. Познание и мышление. Моделирование на уровне информационных процессов93, М,1968.

245исходя из основополагающей потребности человека понять самого себя. Однако этот анализ остается чистой абстракцией, С его помощью можно объяснить значение в общем смысле этого слова, но не какую-нибудь определенную цель или определенное значение. Тем самым Хайдеггер фактически рассматривает любую деятельность человека как творческое решение задач или художественное творчество, которые характеризуются тем, что мы сами полностью не осознаем наши цели до тех пор, пока не достигнем их. По Хайдеггеру, никакого списка характеристик, которым должно удовлетворять решение, существовать не может. И все-таки наши потребности определены достаточно четко для того, чтобы те или иные вещи имели для нас свое определенное значение, а многие из наших целей допускают вполне точное выражение. Для того чтобы понять, как это происходит, нам понадобится более конкретный феноменологический анализ потребностей человека.

Философская и психологическая традиции (за исключением направления прагматизма) стремились исключить из рассмотрения роль потребностей в разумном поведении94, и эта тенденция усилилась с появлением машинных моделей. Вот что пишет, например, профессор экспериментальной психологии Сассекского университета Н. Сазерленд:

"Выживание и самосохранение достигаются с помощью целого ряда генетически встроенных в мозг человека влечений или целей. Среди самых очевидных можно упомянуть голод, сексуальное влечение и стремление избегать болевых ощущений. Роль этих влечений весьма ограничена в том смысле, что вполне возможно представить себе сложную систему для переработки информации, полностью их лишенную и тем не менее демонстрирующую разумное поведение"*.

Однако, как мы видели, именно конкретные потребности нашей телесной организации прямо или косвенно формируют в нас то ощущение непосредственно стоящей перед нами задачи, в терминах которого структура нашего жизненного опыта позволяет определять, что для нее существенно и что нет. Эти потребности имеют очень специфическую структуру, которая, хотя и более специфична, чем полагал Хайдеггер, действительно напоминает художественное творчество. Когда мы ощущаем какую-нибудь потребность, мы поначалу даже не знаем, что именно нам нужно. Нам приходится искать, в чем дело, что могло бы ослабить, снять наше беспокойство и неудовлетворенность. Это достигается не путем сравнения разного рода предметов и действий с некоторым объективным и определенным критерием, ас помощью того ощущения, которое С.Тоудс называет чувством вознагражденности. Мы испытываем это чувство, открывая то.

* N.S, Sutherland. Machines Like Men.-Science Zournal, vol. 4 No. 10, 1968, October (Special issue: Machines Like Men), p. 48.

246что нам все время было нужно, однако понимание этого приходит только после самого открытия, потому-то от нашего внимания ускользает тот факт, что мы не могли четко определить, что нам было нужно, до того, как мы ощутили эту вознагражденность. Вот почему Тоудс считает, что удовлетворение какой-нибудь потребности, служащее источником чувства вознагражденности, есть, говоря его словами, творческое открытие*.

Итак, человек не имеет в своем распоряжении изначального генетического реестра потребностей и ценностей, в который он заглядывает по мере своего продвижения по жизни. И если он заслуживает звания человека, он не усваивает механически те ценности, которые ему навязывает окружающая среда. Скорее, стремясь к тому, что ему требуется, человек специфицирует ту общую потребность, которая, не будучи вполне определенной, все время присутствует в нем.

Это особенно заметно в случае менее инстинктивных психологических потребностей. Полюбив, мужчина любит данную конкретную женщину, но нельзя сказать, что до того, как он полюбил, ему нужна была именно эта конкретная женщина. Однако, когда он уже любит, то есть когда он замечает, что именно эти конкретные взаимоотношения являются вознаграждающими, потребность становится определенной, превращаясь в стремление достичь любви именно данной женщины: человек совершает творческое открытие, касающееся его самого. Он становится тем, кому необходимы именно эти конкретные взаимоотношения, и тогда он обязательно начинает думать, что ему всегда не хватало этих взаимоотношений, что именно они всегда были ему нужны. В такого рода творческих открытиях мир приобретает новую значимость; и открыть ее не так-то легко - от нашего желания это не зависит,

У С. Кьеркегора мы находим чрезвычайно глубокое понимание того, каким образом в подобном переживании происходит переопределение личности или самосознания и как буквально все во внутреннем мире индивида приобретает новый уровень значения. Поскольку такое преобразование, изменяя направленность всех интересов человека, полностью изменяет поле его стремлений, в терминах которого приобретает свое значение все, с чем он

См.: S. Todes. The Human Body as the Material Subject of the World. Doctoral dissertation. Harvard University, 1963. Единственным философом, обратившим внимание на те трудности, которые выдвигают перед "искусственным интеллектом" биологические основы человеческого поведения, можно считать К.Гендерсонэ, который в статье "Философия и моделирование на ЭВМ" пишет: «С этой точки зрения гораздо большее значение, чем моделирование процессов познания, приобретает область исследований, известная под названием "биомоделирование"»- K.Gunderson, Philosophy and Computing Simulation. In: A.Ryle, A Collection of Critical Essays.-In: O.P.Wood and G.Pitcher (eels.). Garden City, New York, Anchor 1970, p, 339).

247сталкивается, Кьеркегор, говоря об этих фундаментальных преобразованиях, называет их сменой нашей сферы существования. Такого рода изменения не могут быть предсказаны заранее на основе той направленности интересов, которая существовала ранее, хотя, после того как эти изменения совершились, мы и представить себе не можем, как это все могло быть по-другому. Поэтому Кьеркегор утверждает, что изменение сферы жизненного опыта происходит скачкообразно*.

Точно такое же изменение мира может произойти и на

концептуальном уровне. В этом случае его называют революцией

в сфере понятий - концептуальной революцией. Этот тип преобразований исследован Т. Куном в его книге "Структура научных революций". Он пишет об ученых: "Поскольку они видят этот мир не иначе как через призму своих воззрений и дел, постольку у нас может возникнуть желание сказать, что после революции ученые имеют дело с другим миром"**.

Что считать фактом, это определяют те или иные концептуальные рамки. Поэтому во время концептуальной революции не

существует фактов, к которым ученый мог бы обратиться за

подтверждением той или иной точки зрения, "Данные сами

изменились. Это последнее, что мы имеем в виду, когда говорим,

что после революции ученые работают в другом мире"***.

Представление о знании как об огромном скоплении нейтральных (

фактов, принимаемое М,Минским за нечто само собой разумеющееся, оказывается неадекватным для объяснения этих этапов переломных) глубинных изменений. По Куну, "не может быть никакой научно или эмпирически нейтральной системы языка или понятий"****.

"То, что случаетсн в период научной революции, не может быть сведено полностью к новой интерпретации отдельных и неизменных фактов. Во-первых, эти факты нельзя без всяких оговорок считать неизменными. Маятник не является падающим камнем, а кислород не есть дефлогистиро-ванный

Поэтому Т. Кун приходит к отрицанию всей философской традиции, породившей в качестве своего высшего достижения понятие о разуме, в основе которого лежит хранение и переработка "данных". Исследования приводят его, с одной стороны, к выводу о неадекватности этой традиции, а с другой - к заключе-

* См.: S. Kierkegaard. Fear and Trembling. Garden City, N.Y. Anchor, p. 52-55. См. также его работу Concluding Unscientific Postscript. Укажу, наконец, мою готовящуюся к печати книгу о Кьеркегоре, которая должна выйти в издательстве Quadrangle Books.

** Т. К у н. Структура научных революций, М., 1975, с. 145. ***Тамже,с. 173.

****Там же, с. 185.

*****Тамже,с. 157.

248нию о причинах, по которым она все же продолжает казаться самоочевидной.

"Являются ли теории просто результатом интерпретации человеком полученных данных? Эпистемологическая точка зрения, которой чаще всего руководствовалась западная философия в течение трех столетий, утверждает сразу же и недвусмысленно - да! За отсутствием сколько-нибудь развитой альтернативы, я считаю невозможным полностью отказаться от этой точки зрения. Но она больше не функционирует эффективно, а попытки улучшить ее путем введения нейтрального языка наблюдений в настоящее время кажутся безнадежными"*.

Намечая один из возможных альтернативных подходов, а точнее говоря, анализируя те пути, по которым в действительности развивается наука, и выкристаллизовывая в результате этого анализа те элементы, на которых строится одна из возможных альтернатив, Т. Кун обращает особое внимание на роль парадигмы - то есть характерного общепринятого примера научной практики- в определении направления дальнейших исследований. Как и в рассмотренном выше случае фамильного сходства, объекты толкуются здесь не в терминах общих правил, а скорее в терминах отношений, связывающих их с определенным конкретным объектом того или иного типа, признаки и подразумеваемое значение которого не допускают полной формализации.

"[Ученые] могут согласиться в своей идентификации парадигмы, не соглашаясь с ее полной интерпретацией или рационализацией или даже не предпринимая никаких попыток в направлении интерпретации или рационализации парадигмы. Отсутствие стандартной интерпретации и общепринятой редукции к правилам не буде^ препятствовать парадигме направлять исследование... В самом деле, существование парадигмы даже неявно не предполагало обязательного наличия полного набора правил"**.

Именно это свойство парадигмы, ее богатая содержанием открытость, придает ей такое важное значение:

"Парадигмы могут предшествовать любому набору правил исследования, который может быть из них однозначно выведен, и быть более обязательным или полными, чем этот набор"***.

Если ученым не удается угадать парадигму, то при столкновении с исследуемым ими миром они испытывают то самое замешательство, с которым, как мы видели, сталкивается исследователь в области "искусственного интеллекта" в своих попытках формализовать жизненный опыт человека.

"За неимением парадигмы... все факты, которые могли бы, по всей вероятности, иметь какое-то отношение к развитию данной науки, выглядят

одинаково уместными"****.

*Там же, с. 162.

**Там жег с. 68.

***Там же, с. 71.

****См. там же, с. 33.

249И действительно, без парадигмы неясно даже, что вообще

считать фактом, поскольку факты вырабатываются в терминах

конкретной парадигмы для интерпретации жизненного опыта.

Следовательно, нахождение новой парадигмы есть своего рода

скачкообразный переход того типа, с которым мы встретились у

Кьеркегора:

"Именно потому, что это переход между несовместимыми структурами, переход между конкурирующими парадигмами не может быть осуществлен постепенно, шаг за шагом, посредством логики и нейтрального опыта. Подобно переключению гештальта, он должен произойти сразу (хотя не

обязательно в один ррием) или не произойти вообще"*.

Вот тут-то и становится совершенно ясно, что если представлять себе решение задач как простое накопление данных в запоминающем устройстве с последующей их сортировкой для достижения какой-то определенной конечной цели, то нам никогда не удастся отвести должное место этим фундаментальным концептуальным изменениям, А ведь именно такие изменения определяют то понятийное пространство, в котором вообще только и может быть поставлена задача и в терминах которого все данные без исключения приобретают свою релевантность и свою значимость, что и дает возможность решить задачу. Преобладающая над остальными концептуальная схема молчаливо подсказывает направление развития, точно так же как перцептивное поле направляет наше восприятие объектов.

Наконец, революции культур представляют собой еще более фундаментальное явление, чем исследованные Т. Куном концептуальные революции. Зарождающаяся греческая философия, например, определила, как мы видели, некоторые взгляды на природу человека и на понятие рационального, подвергавшиеся тем или иным изменениям во всех последующих концептуальных революциях. С возникновением христианства не менее радикально изменяются представления о любви - возникли такие представления, которые были немыслимы в Древней Греции; в героизме стали усматривать признаки гордыни, а идеалом добродетели стала святая жертвенность. Эти революции культур наглядно демонстрируют нам, что (как одним из первых заметил Б, Паскаль) резкой грани между природой и культурой не существует (ведь даже инстинктивные потребности могут быть преобразованы и разгаданы в терминах парадигм) и что, следовательно, не существует жестко фиксированной природы человека.

Человеческая природа действительно весьма податлива: не исключено, что и сегодня она снова находится на пороге изменения. Если парадигма вычислительной машины станет настолько

*Там же, с. 191.

250